Читать книгу «Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл - Эдит Несбит - Страница 6

Было здорово оказаться в Лондоне без взрослых. Мы справились, как попасть на Флит-стрит, где, по словам отца, находятся редакции всех газет. Нам объяснили: идите прямо по Ладгейт-Хилл. Хорошо, что мы не сразу туда отправились. Оказалось, идти следовало в другом направ- лении.

Когда на пути нам встретился собор Святого Павла, Ноэля так и потянуло внутрь, и мы увидели, где похоронен Гордон[11], то есть посмотрели на его надгробие. Как-то оно простовато, если вспомнить, что это был за человек.

Потом мы вышли на улицу и долго ещё шагали, пока не спросили у полицейского, далеко ли ещё до Флит-стрит. Он ответил, что лучше бы нам вернуться через Смитфилд назад. Мы так и сделали. Смитфилд-то теперь вполне мирное место, даже, пожалуй, какое-то скучноватое. Там ведь уже уйму лет никого не казнят и не сжигают на кострах.

Ноэль от долгой ходьбы устал. Он вообще у нас хилый. Полагаю, из-за того, что поэт. Пришлось время от времени восстанавливать его силы булочками, которые мы покупали в лавках, потратив на это часть денег от леди из поезда.

Из-за таких остановок мы добрались до Флит-стрит только к концу рабочего дня, когда на улицах уже зажгли газ и электричество и нам очень весело подмигивала разноцветными яркими лампочками реклама «Боврила»[12].

Мы вошли в офис «Дейли рекордер» и попросили встречи с редактором. Офис у них оказался большой. Очень яркий. Отделанный красным деревом и начищенной медью. И освещался он весь электрическими лампочками.

Нам сказали, что редактор принимает в другом здании, куда мы и направились по очень грязной улице. Внутри этого здания, очень скучного, в стеклянной выгородке сидел мужчина, словно бы выставленный на обозрение, как экспонат в музее. Он нам велел написать свои имена и сообщить о цели визита. И Освальд старательно вывел:

Освальд Бэстейбл,

Ноэль Бэстейбл.

По очень важному делу.

Потом мы сидели на ступеньке каменной лестницы и ждали. Там сильно сквозило, а человек из стеклянной будки таращился на нас так, будто бы это не он, а мы музейные экспонаты. Ждать пришлось долго. Наконец сверху спустился мальчик.

– Редактор принять вас не может. Изложите, пожалуйста, письменно, что вам надо, – сказал он нам и усмехнулся.

Мне захотелось врезать ему по башке, но Ноэль смиренно изрёк:

– Хорошо. Изложу, если дадите мне ручку, бумагу и конверт.

Мальчик ответил, что лучше послать бумагу по почте. Однако у Ноэля есть одно скверное качество: он малость упрям. И он твёрдо так произнёс:

– Нет уж, я изложу всё сейчас.

Тут и я его поддержал:

– Между прочим, почтовые марки последнее время сильно подорожали.

Мальчик широко улыбнулся. А человек из стеклянной будки снабдил нас листком бумаги и ручкой. Ноэль принялся излагать. Освальд пишет лучше, но Ноэль захотел сам. Трудился он очень долго, очень чернильно и кляксово.

Дорогой мистер редактор!

Я хочу, чтобы Вы напечатали мои стихи и заплатили за них. Между прочим, я дружен с миссис Лесли, которая тоже поэт.

Ваш преданный друг

Ноэль Бэстейбл

Он облизал хорошенько клеевую полоску на конверте, чтобы мальчик, пока поднимается, не смог прочитать послание, а снаружи ещё написал: «Очень личное».

Зря старается, подумалось мне, однако через минуту ухмыляющийся мальчишка снова возник перед нами и уважительно произнёс:

– Редактор пригласил вас подняться.

И мы двинулись наверх. Миновали множество ступеней, коридоров, странного гула, непонятного буханья и необычного запаха. Мальчик, который стал теперь жутко вежливым, объяснил нам, что запах распространяет типографская краска, а бухают и гудят печатные машины.

После хитросплетения шумных коридоров мы оказались у двери, возле которой мальчик остановился, чтобы открыть её и пропустить нас внутрь.

Это была большая комната. На полу лежал сине-красный ковёр. В камине ревел огонь, словно в зимнюю стужу, хотя стоял лишь октябрь. Огромный письменный стол с множеством ящиков был завален бумагами, совсем как в кабинете отца.

За столом мы увидели джентльмена, светлоглазого и светловолосого. Слишком молодого для должности редактора, куда моложе нашего отца. Похоже, он сильно устал и выглядел таким сонным, будто поднялся в жуткую рань, однако лицо у него было доброе и нам понравилось.

Освальд решил, что они попали к умному человеку. А Освальд обычно умеет распознавать характер людей по их лицам.

– Итак, – начал редактор, – вы друзья миссис Лесли?

– Полагаю, что вправе считаться ими. Она ведь дала нам по шиллингу и пожелала доброй охоты, – ответил Ноэль.

– «Доброй охоты»? – внимательно оглядел нас редактор. – Ну а поэт из вас кто?

Теряюсь в догадках, какие вообще у него могли быть сомнения на сей счёт? Освальд ведь выглядит достаточно взрослым и мужественным для своих лет. Но не показывать же, что обиделся. И я просто ответил:

– Вот он. Видите моего брата Ноэля? Он поэт.

Ноэль побледнел. Иногда он до ужаса похож на испуганную девчонку. Редактор велел нам сесть, взял у Ноэля его стихи и углубился в чтение.

Ноэль делался всё бледней и бледней. Я уже испугался. Не хватало ещё, чтобы он сейчас грохнулся в обморок. Однажды именно так и случилось, когда я держал его руку под холодной водой, после того как случайно засадил в неё стамеской.

Ознакомившись с первым стихотворением (про жука), редактор вскочил из кресла и встал к нам спиной. Не очень-то вежливо, на мой взгляд, однако, по мнению Ноэля, он повёл себя точь-в-точь как герои книг, когда хотят скрыть охвативший их шквал эмоций.

В результате он прочитал все стихи, а потом сказал:

– Мне очень нравятся ваши опусы, юноша, и я предлагаю вам за них… Дайте-ка подумать, сколько мне заплатить…

– Сколько можете, и побольше, – прорезался голос у бледного Ноэля. – Дело в том, что мне нужно ужасно много. Мы ведь должны восстановить утраченное состояние дома Бэстейблов.

Редактор нацепил очки, пристально нас оглядел и снова устроился за столом.

– Превосходный замысел, – похвалил он. – Расскажи мне, как он у тебя зародился. Кстати, вы чай уже пили? А то я как раз послал за ним.

И он позвонил в колокольчик. Тут же явился давешний мальчишка с подносом, на котором стояли чайник, толстостенная чашка, блюдце и всё такое прочее, что полагается к чаю.

Редактор велел принести ещё один поднос нам. И мы стали пить чай с редактором «Дейли рекордера». Полагаю, Ноэль очень гордился собой, но это мне пришло в голову только потом. Редактор нас много о чём расспрашивал, и мы ему многое рассказали, но, конечно, я предпочёл умолчать о некоторых обстоятельствах, наведших нас на мысль, что состояние семьи требуется восстановить. Как-никак мы были с ним не настолько знакомы.

Спустя полчаса, когда мы собрались уходить, он объявил:

– Дорогой мой поэт, я напечатаю все твои стихи. А теперь ответь мне, сколько, по-твоему, они стоят?

– Не знаю, – честно сознался Ноэль. – Понимаете, я писал их не для продажи.

– А зачем же тогда? – задал новый вопрос редактор.

Ноэль сказал, что не представляет себе. Надо думать, ему просто хотелось.

– Искусство для искусства? – подхватил редактор, и у него сделался такой восхищённый вид, будто Ноэль сказал что-то ужасно умное. – Как думаешь, гинея[13] ответит твоим ожиданиям?

Мне приходилось, конечно, читать о людях, которые теряли от неожиданности дар речи, немели от сильных эмоций, каменели от потрясения, но я не представлял себе, до чего глупо они при этом выглядят, пока не увидел, как Ноэль с отвисшей челюстью таращится на редактора.

Брат мой сперва покраснел, потом побелел, затем весь зарделся так густо, будто на лице его, как на палитре, изо всех сил растирали алую краску, а после и вовсе побагровел. И поскольку он стал нем как рыба, в дело пришлось вступить Освальду:

– Смею думать, что да.

И тогда редактор вручил Ноэлю один соверен[14] плюс один шиллинг. Потом он пожал нам обоим руки, а Ноэля ещё хлопнул ободряюще по спине со словами:

– Ну, старина, вот и твоя первая гинея. Уверен, она будет не последней. Возвращайся домой, а лет через десять принеси мне ещё стихов. Только не раньше. Понял? Те, что ты дал сейчас, мне очень понравились, и я их принял, хотя наша газета стихов не печатает. Придётся опубликовать их в другой, где у меня есть знакомые.

– А что печатаете вы? – поинтересовался я. Отец читает «Дейли кроникл», и я ни малейшего представления не имел, какова из себя эта «Дейли рекордер». Выбрали-то мы её исключительно из-за шикарного офиса и часов с подсветкой снаружи.

– Новости. Скучные статьи. И всякую всячину про именитые персоны, – начал объяснять редактор. – Кстати, не знаком ли вам кто-нибудь именитый?

– А что такое «именитый»? – уточнил Ноэль.

– Ну королева. Принцы. Люди с титулами. А ещё – писатели, актёры, певцы. Словом, известные личности, которые делают что-нибудь умное и хорошее или, наоборот, нехорошее, неумное и злое.

– Среди моих знакомых нет никого злого или нехорошего, – начал Освальд, внутренне сожалея, что не водил знакомства с Диком Тёрпином или Клодом Дювалем, а значит, лишён возможности рассказать редактору что-нибудь занятное про них. – Но я знаю одного титулованного. Это лорд Тоттенхэм.

– Этот сумасшедший старый протекционист?[15] Откуда ты его знаешь?

– Ну, мы не то чтобы его знаем, – объяснил Освальд. – Просто он каждый день в три часа прогуливается по пустоши в Блэкхите. Шагает широко, что твой великан. В чёрном плаще, как у лорда Теннисона[16]. И этот плащ будто летит за ним, а он на ходу ведёт сам с собой беседы.

– И что же это за беседы? – Редактор снова сел за стол, вертя в руке синий карандаш.

– Мы только раз оказались достаточно близко, чтобы расслышать. «Проклятье страны, сэр! – сказал он тогда. – Разруха и запустение, сэр!» И припустил дальше, колошматя по кустам тростью, будто рубил головы лютых врагов.

– Колоритный момент, – обрадовался редактор. – Продолжай!

– Но я больше ничего не знаю. Если только вот что: каждый день он останавливается посреди пустоши, озирается по сторонам – нет ли кого вокруг? – и, если никого не увидит, снимает воротничок.

Тут редактор перебил Освальда (что, вообще-то, невежливо) вопросом:

– А ты, часом, не сочиняешь?

– Простите, не понял, – откликнулся Освальд.

– Я имею в виду, не выдумываешь?

Освальд, оскорблённо выпрямив спину, заверил, что он не лжец.

Редактор лишь рассмеялся и высказался в том плане, что сочинять и лгать не одно и то же, он просто подумал, не слишком ли разыгралось у Освальда воображение. Освальд счёл это достаточным извинением и продолжил:

– Однажды мы притаились среди кустов дрока и увидели, как он это делает. Один воротничок снял, другой, чистый, надел, а старый закинул в кусты. Мы потом подобрали воротничок, и он оказался совсем паршивым. Бумажным.

– Ну спасибо тебе, – похоже, остался доволен редактор. Он встал и засунул руку в карман. – Информация на пять шиллингов, и вот они тебе. Хотите, прежде чем соберётесь домой, пройтись по типографии?

Я убрал в свой карман пять шиллингов, поблагодарил его и ответил насчёт типографии, что, конечно, хотим.

Он позвал другого джентльмена и что-то тихонько сказал ему. Потом опять попрощался с нами. Тут Ноэль, который за всё это время не произнёс ни слова, вдруг говорит:

– Я сочинил стихи про вас. Они называются «Строчки про благородного редактора». Хотите, я запишу их вам?

Редактор протянул ему синий карандаш. Ноэль уселся за редакторский стол и написал приблизительно вот что, если это были, конечно, те самые строки, которые он потом мне прочёл, как запомнил:

– Спасибо! – поблагодарил редактор. – Меня никто ещё не увековечивал в стихах. Можешь не сомневаться, я буду бережно их хранить.

Другой джентльмен бросил что-то про покровителя молодых дарований, и мы, как минимум с одним фунтом и семью шиллингами в карманах, пошли осматривать типографию. В общем, охота выдалась действительно доброй.

В «Дейли рекордер» стихи Ноэля действительно не появились. И вообще нигде долго не появлялись. Только спустя изрядное время мы увидали в книжном киоске на станции другую газету и там прочитали историю, которую, полагаю, написал тот самый добрый сонный редактор.

Вышло, по-моему, скучновато. Много всего говорилось и о поэте, и обо мне, и о том нашем чаепитии. Только мы у него получились совсем не взаправдашними. Все стихи Ноэля он и впрямь включил в свою историю, но, сдаётся мне, просто для смеха.

Ноэль, правда, со мной не согласен. Он рад, что опубликовался, ну и пускай себе. Стихи-то его, а не мои, чему я, честно сказать, очень рад.