Читать книгу Гетера Лаиса (Под солнцем Афин) - Эдмон де Фрежак - Страница 3

«Под солнцем Афин»! Красивое заглавие: оно напоминает о том, что прошлые века оставили нам самого светлого, самого пленительного: остроумные мужчины, красивые женщины, бронзовые и мраморные статуи под изящными портиками, прозрачное небо над гладким, как зеркало, морем и бессмертная богиня, увенчанная фиалками, непобедимая и священная, как и сама земля Эллады. Красивое заглавие, но сама книга еще лучше. Эта книга не старается угодить низким страстям, испорченному вкусу известной категории публики; автор книги, – обещающий подарить нам немало еще своих сочинений, – руководствовался одним только желанием: изобразить еще более величественной античную красоту, к которой мы всегда возвращаемся, которая вдохновляет нас, окрыляет нашу фантазию. Отсюда удивительная рельефность романа, написанного сильно и правдиво, и – что еще более редко – свидетельствующего о большой эрудиции автора, умеющей облекаться поэзией, подобно тому, как изящные сиракузки, говорит Теокрит, облекали свои античные формы легким покрывалом из виссона.

Я не стану делать сухого критического разбора романа, чтобы не лишить его всей прелести новизны; не стану также доискиваться, как удалось автору слить с таким удивительным искусством вымысел с действительностью и примешать к мрачной драме Пелопоннесской войны самую трогательную, самую героическую историю любви. Я предпочитаю изучать по самому автору вопрос, все еще остающийся невыясненным и служащий предметом многих споров, вопрос о том, как понимали нравственность женщины в Древней Греции. И на самом деле, хотя мы почти вернулись к идее великолепной и строгой античности, как понимали ее Лебрен-Пиндар и художник Давид, мы все-таки недостаточно еще приблизились к языческому очагу, чтобы хорошо различать детали, схватывать позы, непринужденную грацию жестов и всю эту обыденную жизнь, которая смутно рисуется нам сквозь длинные периоды истории и высокие колонны уцелевших храмов. Несмотря на это, мы изумляемся и приходим в восхищение каждый раз, когда поэт или художник, обращаясь к этим вечно свежим источникам прошлого, приподнимает перед нами немного завесу человеческой жизни и, сдувая пыль с этих останков прошлого, которые считали мертвыми, дает нам возможность видеть уже не статуи и камни, а существа живые, нежных и очаровательных матерей, жен, сестер… Андре Шенье стяжал себе великую славу тем, что дал нам возможность увидеть в этих героях людей, которым были знакомы чувства, и пробудил в нас наряду с удивлением любовь к ним. Он, как человек, который еще грудным ребенком лакомился иметским медом и в котором жила душа античного грека, сумел избежать ненужной высокопарности и излишней болтовни в своем описании античной красоты – и нас коснулось ее дыхание чистое и легкое, как дыхание юной девы, и мы почувствовали священный трепет.

Перед нашими глазами открылось нечто новое; лица оживали, уста улыбались, и слабое, нежное чувство любви находило себе место наряду с возвышенными чувствами и трагическим величием. Молодые девушки из Танагры сходились в круги для танцев или выставляли свой изящный силуэт под то же солнце, которое освещало могучие плечи олимпийского Зевса, – и весь цикл человеческих страстей обрисовывался во всей своей полноте таким, каким его создают неустанно разматывающие нити жизни проворные мойры, на которых лежит обязанность раздавать смертным следуемые им доли радостей и горестей.

Но видение из прошлого исчезло так же быстро, как призрак. Затем полуоткрывшаяся было на мгновение дверь гинекея снова захлопнулась, и жизнь греческой женщины осталась для наших глаз окутанной все той же тайной. Для того, чтобы как следует узнать ее, нужно было проникнуть в самое сердце драматической литературы той эпохи, изучить все те комедии, сатиры, меми-амбы, которые дошли до нас, а главное, прочесть в подлиннике или в точном переводе величайшего художника-бытописателя V века Аристофана, имя которого известно всему миру, но творения которого кажутся такими темными, неинтересными! Аристофан, подобно Шекспиру и Данте, обладал способностью говорить языком, который он как бы сковал исключительно для себя самого. Кажется, будто великие гении, находя слишком недостаточными слова обыденного языка для выражения новых, необыкновенных понятий, создали для себя другой, особый язык. Из эллинистов одни признавали совсем невозможным объяснить этот трудный текст, а других пугала смелость выражений и образы. Несмотря на это, Пьер Гильяр, которому мы обязаны знакомством с «Гротом нимф» Порфира, «Книгой тайн» Ямблика и очень удачным восстановлением «Мимов» Херодоса, – предпринял, если не ошибаюсь, печатание этого точного, столь давно ожидаемого перевода. В тот день, когда явится возможность свободно читать Аристофана, когда его творения предстанут перед нами не в измененном, изуродованном виде, тогда все увидят, какое место занимала женщина в эллинской цивилизации, как у дорян, так и у ионийцев, увидят, что она вовсе не была существом инертным, «прилепленная к гинекею, как раковина к скале», которое до сих пор любили изображать приниженным, стонущим под игом владыки дома и всецело зависящим от его воли. Только одни куртизанки будто бы получали хорошее образование и принимали участие в интеллектуальной жизни мужчин; а между тем и среди девушек, отличавшихся более строгими нравами, можно насчитать немало имен, дошедших до нас, благодаря Мелеагру, таких женщин, которые прославили себя в области музыки, живописи, скульптуры, поэзии и даже медицины и философии, что влекло за собою такую самостоятельность и такую свободу, которой могли бы, пожалуй, позавидовать многие современные француженки!

Вот что сумел так мастерски показать нам автор романа «Под солнцем Афин». Его героини – настоящие женщины, мыслящие, у которых есть свои собственные интересы, которые обладают всей прелестью своего пола и в то же время немножко мужским складом образа мыслей. Если стыдливость и заставляет их опускать на лицо покрывало, когда они проходят через Пропилеи[1] или направляются в храм богини, зато их душа не боится проявлять в беседах всю свою оригинальность и всю свою силу; и очаровательная Эринна знает так же хорошо, как и гетера Лаиса, та самая Лаиса, которой впоследствии на Агоре один мясник предлагал в насмешку триобол за ее увядшее тело, – очаровательная Эринна знает так же хорошо, как и самая образованная из куртизанок, все те слова, которые нужно говорить, чтобы очаровывать мужчин и пленять их ум.

Безукоризненное знание греческой жизни V века, в том по крайней мере виде, в каком мы ее представляем себе теперь, автор соединяет с удивительными познаниями в области искусства. Он бродил по дорожкам Акрополя, исполненный священного волнения, которым дышат все страницы его книги. Нельзя не испытывать такого же содрогания, не чувствовать себя самого преисполненным гордости или печали, читая эту прекрасную драму славы и битв, не утрачивающую ни на минуту своего интереса и всецело созданную тайными пружинами любви. И, несмотря на всю суровость неумолимого рока, в голову совсем не приходит мысль пожалеть о том, что судьба разлучила влюбленных, воина Конона и жрицу Эринну; нисколько не жаль, что они оба принесли такую великую жертву, и даже находишь, что судьба, предназначив одного служить своей родине, а другую служить богам, уготовила им обоим прекрасную участь.

Это, по моему мнению, самая лучшая похвала для романа, полного силы и величия и в то же время полного простоты и прелести, для романа, в котором самые трудные проблемы человеческой совести объяснены просто, без напыщенности, и разрешены в том именно значении, которое одно только и может подо всяким небом и во все времена утишить наши тревоги и наши сомнения, – это стремление к идеалу.

Жан Бертерау

Заря занимается. Перед нами руины. Плиты, мрамор, кирпичи, торсы идолов обнаженные или прикрытые, кресты, полумесяцы, колонны. Птицы свили себе тут гнезда и по утрам летают над развалинами.

Полдень пылает. Тоненькая змейка обращается в бегство, шипит и, блестя чешуей, скрывается между камнями. Ящерицы гоняются одна за другой под кустами терновника. Примостившись на уцелевшей еще колонне, коршун дремлет на солнце; стрекозы поют.

Вечер. Короткие тени от кустарниковых растений становятся фиолетовыми и вытягиваются; пение стрекоз сменяется стрекотанием кузнечиков; сова сменила коршуна.

Легкий ветерок проносится над землей и колеблет траву, молочай закрывает свои розовые цветы. Темное небо усеяно звездами. Окутанная мраком пустыня стонет и поет всеми своими голосами ночи.

Завтра будет то же, что и сегодня. Но глаза, смотрящие на эти развалины, никогда не бывают одни и те же: живые существа меняются; камни остаются. Жизнь живых существ преходяща, жизнь предметов неодушевленных вечна. Возможно, что живые существа превратились в неодушевленные для того, чтобы не умереть.

Иногда на эти неподвижные развалины обращает свое внимание подвижная мысль. Она восстанавливает их; она придает им на время иллюзию жизни. Но все снова впадает в молчание, и эта кажущаяся действительной жизнь была только грезой… Вот она.