Читать книгу Волшебные чары луны - Эдогава Рампо - Страница 11

Судя по записи в моем дневнике, докладную записку я составил двадцать восьмого апреля. Однако, прежде чем отнести ее следователю, я решил дать возможность Сидзуко ознакомиться с ней. Мне хотелось, чтобы она наконец успокоилась и поняла, что бояться угроз Сюндэя Оэ больше нет оснований. С этим намерением на следующий день я и отправился к Сидзуко. С тех пор как я начал подозревать г-на Коямаду, я посетил Сидзуко дважды, производя в ее доме нечто вроде обыска, но до сих пор своими соображениями с ней не делился.

Как раз в это время решался вопрос о разделе имущества покойного г-на Коямады, и Сидзуко изо дня в день осаждали родственники. Оказавшаяся почти беспомощной под натиском обрушившихся на нее новых хлопот, она встретила меня с нескрываемой радостью, как будто мое появление снимало с нее бремя всех забот и проблем.

Как только Сидзуко, как обычно, провела меня в свою комнату, я сразу же, без предисловий, сказал ей:

– Сидзуко-сан, теперь вам не о чем больше тревожиться. Сюндэй Оэ с самого начала был в этом деле ни при чем.

Это мое заявление озадачило Сидзуко. Конечно же, она ничего не могла понять. Тогда я достал свою докладную записку и принялся читать ее вслух в той же манере, в какой нередко читал друзьям свой новый детективный рассказ. Во-первых, мне не терпелось успокоить Сидзуко, посвятив ее в суть дела, а во-вторых, мне было интересно узнать ее мнение о записке, с тем чтобы исправить неточности в моих рассуждениях, если там они будут обнаружены.

Конечно, читать Сидзуко те страницы, где говорилось о садистских наклонностях г-на Коямады, было с моей стороны жестоко. И верно, Сидзуко при этом густо краснела и, казалось, готова была сквозь землю провалиться со стыда. Когда я перешел к рассуждениям о перчатке, она заметила:

– Да, я хорошо помню, что должна быть еще одна пара, и никак не могу понять, куда она запропастилась.

Мое предположение о том, что г-н Коямада погиб в результате несчастного случая, она встретила с заметным удивлением, но ничего не сказала, лишь слегка побледнела.

Когда я кончил читать, она задумчиво протянула: «Да-а…» – и надолго погрузилась в свои мысли. Постепенно на лице ее стало проступать чуть заметное выражение умиротворенности. Казалось, узнав о том, что письма Сюндэя были подделкой и что теперь ей не нужно опасаться за свою жизнь, она впервые за долгие месяцы обрела душевное спокойствие. Кроме того, я подумал (да будет прощено мне это эгоистичное предположение!), что, узнав об отвратительных поступках г-на Коямады, она избавилась от угрызений совести из-за запретного чувства ко мне.

– Так вот, значит, как он меня истязал, а я-то, я… – наконец проговорила Сидзуко, и в этих ее словах чувствовалась радость женщины, увидевшей возможность оправдать себя в собственных глазах.

Было время ужина, Сидзуко вдруг засуетилась и, достав вино и закуски, принялась угощать меня. Я же, довольный тем, что моя докладная записка не вызвала никаких возражений с ее стороны, только и делал, что подставлял свой бокал всякий раз, как она предлагала мне налить еще. Я быстро пьянею. Вот и тогда вино вскоре ударило мне в голову, только, вопреки обыкновению, я почему-то впал в меланхолическое настроение и принялся молча разглядывать сидящую передо мной женщину.

Сидзуко выглядела довольно изможденной, но это не лишало ее обычной привлекательности. Бледность была природным свойством ее кожи, и в теле ее по-прежнему таилась грациозная и упругая сила. Она всегда словно светилась изнутри, и это непостижимое очарование не было утрачено ею. Контуры ее фигуры в кимоно из старинной фланели казались мне, как никогда прежде, обворожительными. Глядя на выразительные линии ее рук и ног, скрытых колеблющейся при каждом движении тканью, я мысленно дорисовывал все остальное.

Пока мы с Сидзуко вели рассеянную беседу, в моей затуманенной голове созрел сумасшедший замысел. Он состоял в том, чтобы снять какой-нибудь уединенный домик, который стал бы местом наших тайных встреч с Сидзуко.

Едва дождавшись ухода прислуги, я привлек к себе Сидзуко и стал покрывать ее лицо поцелуями. Сжимая ее в объятиях и ощущая через ткань тепло ее тела, я на ухо шептал ей о только что созревшем у меня замысле. Слушая меня, Сидзуко не только не пыталась отстраниться, но, напротив, согласно кивала головой.

Как описать наши встречи, эти двадцать дней блаженства, пролетевшие словно в бреду?

Я снял небольшой домик в Нэгиси, по виду напоминающий старинный амбар, и договорился, чтобы в наше отсутствие за ним следила старушка из соседней лавчонки, торгующая дешевыми сластями. Этот домик и стал местом наших упоительных свиданий. Мы заранее уславливались с Сидзуко о встрече и приходили туда, как правило, в дневное время. Здесь, в этом домике, я впервые изведал, что значит яростная, неистовая страсть женщины.

Впрочем, здесь не место углубляться в мои любовные перипетии. Когда-нибудь я напишу об этом отдельную книгу, сейчас же ограничусь рассказом о любопытном факте, который узнал от Сидзуко в одну из наших встреч.

Речь идет о парике г-на Коямады. Оказывается, он стыдился своей лысины и не хотел показываться жене в столь неприглядном виде. Поэтому он и решил приобрести парик. Когда он поделился своим намерением с Сидзуко, та со смехом принялась его отговаривать, но он заупрямился, точно ребенок, и сделал по-своему.

– Почему вы до сих пор молчали об этом? – спросил я Сидзуко.

– Но мне было неловко рассказывать о таких вещах, – ответила она.

После двадцати дней наших тайных встреч с Сидзуко я подумал, что не появляться долее в ее доме неприлично, и как-то раз с невинным видом явился в ее гостиную. Проведя с ней час в самых что ни на есть благопристойных беседах, я вызвал такси и поехал домой. По неожиданному стечению обстоятельств шофером оказался тот самый Миндзо Аоки, у которого я когда-то купил перчатки. И вот из-за этой случайной встречи я снова погрузился в, казалось бы, навсегда оставивший меня кошмар.

Если не считать перчаток, все было таким же, как месяц назад: и руки, лежащие на баранке, и старое синее демисезонное пальто (оно было надето прямо на рубашку), и напряженные плечи, и ветровое стекло, и зеркальце над ним.

Я вспомнил, как в прошлый раз, решив испытать водителя, произнес: «Сюндэй Оэ». И в моей голове сразу же всплыли и лицо Оэ на фотографии, и зловещие его произведения, и воспоминания о его странном образе жизни. В конце концов у меня даже возникло ощущение, что Сюндэй сидит рядом со мной в машине. Неожиданно для самого себя я вдруг обратился к шоферу:

– Послушайте, Аоки, когда вам все-таки подарил перчатки г-н Коямада?

– Что? – В точности как месяц назад, шофер повернулся ко мне и с тем же изумленным выражением лица произнес: – Как вам сказать? Точно помню, что в прошлом году, в ноябре… Постойте, постойте, как раз в тот день я получил зарплату и еще подумал, что в этот день мне часто делают подарки. Значит, это было двадцать восьмого ноября. Точно, ошибки быть не может.

– Так, значит, двадцать восьмого ноября… – повторил я за ним, как в забытьи.

– Не пойму я что-то, почему эти перчатки не дают вам покоя. Может, какая история с ними связана?

Не отвечая на его вопрос, я всматривался в небольшое пятнышко на ветровом стекле. Мы, должно быть, проехали четыре или пять кварталов, а я все так и сидел, погруженный в свои мысли. Вдруг я встрепенулся и, тронув водителя за плечо, чуть ли не закричал:

– Послушайте, это было в самом деле двадцать восьмого ноября? Вы сможете повторить это на суде?

Водитель забеспокоился.

– На суде, говорите? Видать, дело серьезное. Но перчатки я получил точно двадцать восьмого. У меня и свидетель есть, мой помощник. Он видел, как я получал эти перчатки. – Аоки отвечал обстоятельно, видимо понимая, сколь важен для меня его ответ.

– Знаете что, поворачивайте назад! – приказал я шоферу, и тот, явно перепугавшись, послушно развернул машину.

Подъехав к дому Коямады, я выскочил из машины и вбежал в переднюю. Схватив за руку служанку, я без всяких предисловий выпалил:

– Скажите, верно, что в конце прошлого года в этом доме снимались и мылись щелоком все потолочные перекрытия? – Как я уже говорил, об этом мне стало известно со слов Сидзуко в тот день, когда я поднимался на чердак.

Служанка наверняка решила, что я спятил. Смерив меня недоверчивым взглядом, она сказала:

– Да, верно. Только не щелоком, а обычной водой. Мы приглашали специального человека. Это было как раз двадцать пятого декабря.

– А что, потолки мылись во всех комнатах?

– Да, во всех.

В это время в прихожей появилась Сидзуко, по-видимому услышавшая наш разговор.

– Что случилось? – спросила она, с тревогой глядя мне в лицо.

Я повторил ей свои вопросы, и она ответила на них точно так же, как служанка. Наскоро откланявшись, я снова сел в машину и велел везти меня домой. Удобно устроившись на мягком сиденье, я принялся мысленно рассуждать.

Итак, двадцать пятого декабря в доме Коямады во всех комнатах снимали и мыли потолочные перекрытия. Кнопка, найденная мною на чердаке, вне всякого сомнения, была от перчаток, принадлежавших г-ну Коямаде. Тогда выходит, что эта кнопка оторвалась от перчатки прежде, чем попала на чердак. О чем же говорит этот факт, по своей загадочности сопоставимый разве что только с теорией Эйнштейна?

На всякий случай я побывал в гараже у Миндзо Аоки и побеседовал с его помощником. Тот подтвердил, что перчатки были получены именно двадцать восьмого ноября. Повидался я и с подрядчиком, который производил уборку в доме Коямады. Он назвал мне ту же дату, что и Сидзуко со служанкой, а именно двадцать пятого декабря. Он также заверил меня, что тщательно снимал все потолочные перекрытия и никаких, даже самых мелких предметов на чердаке остаться не могло.

Для того чтобы, вопреки очевидной софистике, утверждать, что кнопка была оставлена на чердаке именно г-ном Коямадой, приходится сделать следующее единственное допущение. А именно: оторвавшаяся от перчатки кнопка осталась в кармане г-на Коямады. Не подозревая об этом, он отдал перчатки своему шоферу. Спустя по меньшей мере месяц, а еще более вероятно – три месяца (ведь угрожающие письма начали приходить в феврале), г-н Коямада поднялся на чердак, кнопка выпала у него из кармана и таким окольным путем оказалась на чердаке.

Однако странно, что кнопка от перчатки осталась не в кармане пальто, а в пиджаке. (В самом деле, перчатки чаще всего держат в кармане пальто. Предположение же, что г-н Коямада поднимался на чердак в пальто, абсурдно. Впрочем, и костюм не вполне подходит для такого случая.) Кроме того, стал бы такой богатый человек, как г-н Коямада, зимой ходить в том же костюме, который носил в ноябре? Передо мной вновь возникла зловещая тень чудовища во мраке – Сюндэя Оэ.

А что, если меня ввела в заблуждение одиозная личность г-на Коямады (материал, поистине достойный современного детективного романа)? Тогда, быть может, г-н Коямада не погиб в результате несчастного случая, а был убит?

Сюндэй Оэ… Что и говорить, прочно вошел в мою жизнь этот загадочный призрак.

Стоило сомнению поселиться в моей душе, как все события сразу же предстали передо мной в ином свете. Если задуматься, просто смешно, с какой легкостью я, всего лишь писатель-фантаст, пришел к выводам, изложенным в моей докладной записке. К счастью, я еще не успел переписать ее набело: во-первых, меня не покидало чувство, что в ней что-то не так, а во-вторых, все это время моя голова была занята Сидзуко. Но теперь это обстоятельство играло мне на руку.

Если основательно вникнуть в существо дела, в нем окажется слишком много улик. Они буквально поджидали меня на каждом углу, так и просились в руки. А ведь не кто иной, как Сюндэй, писал, что именно в том случае, когда имеешь дело с избытком улик, следует насторожиться.

Прежде всего, нельзя признать убедительным мое утверждение, будто г-н Коямада писал угрожающие письма Сидзуко, ловко подделывая почерк Сюндэя. Еще Хонда говорил мне, что воспроизвести своеобразный стиль Сюндэя очень трудно. Это было тем более не под силу г-ну Коямаде, дельцу, весьма далекому от литературных занятий.

Тут я вспомнил о рассказе Сюндэя под названием «Почтовая марка», в котором повествуется о том, как страдающая истерией жена какого-то профессора медицины из ненависти к мужу подстроила все таким образом, что на него пало подозрение в убийстве. Уликой послужило написанное профессором письмо, в котором он подделывает почерк своей жены. Я подумал о том, что в деле Коямады этот Сюндэй мог прибегнуть к аналогичному средству, рассчитывая заманить свою жертву в ловушку.

В известном смысле в этом деле многое как бы взято из собрания сочинений Сюндэя Оэ. Так, подсматривание с чердака и роковая кнопка перенесены в действительность из рассказа «Развлечения человека на чердаке», копирование почерка Сюндэя дублирует уловку героини «Почтовой марки», а следы на спине Сидзуко с той же очевидностью внушают мысль о сексуальных извращениях, как и в соответствующем эпизоде из рассказа Сюндэя «Убийство в городе В». Да что ни возьми: и порезы на теле Коямады, и его труп в туалете на пристани – все детали этого дела явственно свидетельствуют о почерке Сюндэя.

Но не слишком ли очевидна эта цепь совпадений? С начала и до конца над всеми событиями реял призрак Сюндэя Оэ. Мне даже казалось, что и свою докладную записку я составлял, неосознанно следуя его замыслу. Уж не вселилась ли в меня воля этого Сюндэя?

Не разум, а интуиция мне подсказывала, что где-то Сюндэй все-таки должен быть. Я даже видел холодный, колючий блеск его глаз. Да, но где же?

Обо всем этом я размышлял, лежа поверх одеяла на кровати в своей комнате. В конце концов, устав от всех этих неразрешимых вопросов, я заснул. А когда проснулся, меня осенила ошеломляющая догадка. Несмотря на то что на дворе стояла ночь, я бросился звонить Хонде.

– Послушай, ты говорил мне, что у жены Сюндэя круглое лицо, – закричал я в трубку, как только Хонда подошел к телефону. Некоторое время на другом конце провода царило молчание, – видно, Хонда не сразу узнал меня спросонья.

– Да, – наконец откликнулся он.

– Скажи, она носит европейскую прическу?

– Да.

– И ходит в очках?

– Да.

– И у нее есть золотые коронки?

– Есть.

– Она страдает от зубной боли, не так ли? И часто приклеивает к щеке болеутоляющий пластырь.

– Все верно. Ты что, встречался с ней?

– Нет, мне рассказали их бывшие соседи с улицы Сакурагитё. Скажи, пожалуйста, когда ты встречался с ней, у нее по-прежнему болели зубы?

– Да, видно, у нее от природы больные зубы.

– Ты не помнишь, пластырь у нее был на правой щеке?

– Точно не помню, но кажется, на правой.

– А тебе не кажется странным, что молодая женщина, к тому же причесанная на европейский манер, лечит зубы таким старозаветным способом? Сейчас уже никто не пользуется пластырем.

– Да, пожалуй, это несколько странно. А почему ты, собственно, спрашиваешь об этом? Неужели тебе удалось напасть на след?

– Кажется, удалось. На днях мы подробно потолкуем с тобой обо всем.

Поговорив с Хондой и убедившись в достоверности известных мне фактов, я сел к столу и до самого утра чертил на бумаге геометрические условные фигуры, знаки и формулы, так что со стороны могло показаться, что я решаю какую-то задачу по математике. Чертил и вымарывал. Чертил и вымарывал.