Читать книгу Гроздья Рябины - Эдуард Дипнер - Страница 3

Василий Александрович Усатый никогда ничего не забывал и не оставлял без внимания. На ближайшей оперативке он поднял Диканова:

– Слушай, кто у тебя живет в общежитии на заводе?

– Как кто, Василий Александрович? Молодые специалисты, в левой половине – мальчики, в правой – девочки.

– Развели б…ство! – директор никогда не стеснялся в выражениях. – Вот что: когда у тебя вводится общежитие в Майкудуке?

– Я давно бы сдал, осталось только поштукатурить и покрасить, так ведь отделочников не хватает.

– Где начальник стройцеха? Слушай меня: ты сегодня же своих баб-отделочниц переведешь на общежитие, и чтоб через неделю всех девок с завода перевели в Майкудук! А на их место – там две квартиры – поселите главного механика и начальника паросилового цеха. Они оба молодые, вот пусть живут на заводе и обеспечивают. Ты, отдел кадров, проверишь и доложишь мне лично.

Слово директора было абсолютным законом. Это был его завод. В начале войны машзавод имени героя гражданской войны Пархоменко из Ворошиловограда (бывший и нынешний Луганск) вместе с молодым инженером Усатым был эвакуирован в Караганду и размещен в центре шахтерского поселка. Цеха строили второпях, на ходу организуя выпуск военной продукции, потом достраивали, перестраивали. После войны он получил статус Госмашзавода и оснастился новым оборудованием – американским, полученным по ленд-лизу и немецким, полученным по репарации, по отбору из грандиозной свалки в Сибири, куда свозилось все из Германии, после разберемся. Заместитель начальника цеха Усатый дослужился до директора завода. После войны на заводе работали пленные немцы, а в конце сороковых здесь разрабатывал и собирал первый советский угольный комбайн изобретатель Макаров. Теперь завод специализировался на оборудовании для углеобогатительных фабрик, на нем работали три с половиной тысячи человек, имелось развитое инструментальное хозяйство и ведущее в отрасли специальное проектно-конструкторское бюро.

Караганда и этот завод были своими для Германа. Здесь, в двухстах метрах от завода он окончил среднюю школу и сразу же, в шестнадцать лет начал работать разметчиком в механическом цехе. Отсюда он ушел служить в армию и, демобилизовавшись через три года, вернулся на завод. К тому времени у него за плечами было три курса заочного института, и работал он конструктором. На этом заводе работали его старший брат, двоюродная сестра Виля и дядя Артур. Эту семью хорошо знали на заводе, и прощали Герману его молодость.

Герман был рыжим.

Ярко рыжим.

Огненно рыжим.

Рыжих от природы людей мало на земле. Откуда, по какой прихоти природы среди тысяч и тысяч черноволосых, каштанововолосых, русоволосых появляются эти инопланетяне с кострами на голове и нежной, молочно-белой кожей, покрытой россыпью веснушек? Рыжим трудно живется на этой земле. С наивной детской жестокостью изводят их соседские мальчишки: “рыжий, рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой, а дедушку кочергой!” И нужно драться до крови, чтобы отстоять свою непохожесть, свое место на земле… или замкнуться в скорлупе обид и собственной необычности, неправильности. Нежная, тонкая кожа не защищает от солнечных лучей и острых взглядов, покрываясь малиновыми волдырями и ожогами. Рыжие ранимы и обидчивы, ссадины и ранки долго не заживают на их тонкой коже и в их нежной душе. “Рыжий” – это клоун, мишень для насмешек. “Блондин неудачного цвета” – это про рыжих. Рыжий всегда и во всем виноват. “Да что, я рыжий что ли?” – последний аргумент, когда уже нечем оправдываться. И с этим рыжему человеку приходится идти по жизни и всегда быть готовым отстоять свое право быть таким.

Терпеливый мой читатель! Если случайно среди вереницы голов твой взгляд упрется в яркий оранжевый сполох, не пялься на него, он такой же человек, как ты, и он не виноват, что природа так необычно отметила его.

Генетики говорят, что гены темноволосости доминантны, что человечество неуклонно темнеет, и лет через двести среди одинаково темноволосых и смуглых людей уже не встретишь мальчишку с ярким цветком на плечах. А жаль!

В детские годы Герка трудно переживал свою рыжесть и конопатость, а потом притерпелся, привык. “У тебя голова не рыжая, а золотая, и не только снаружи”, – утешала его мама. Голова у него, действительно, была светлой, Герка учился легко, без напряжения, и был всегда круглым отличником и гордостью школы. Ни у кого не было сомнений, что он окончит школу с золотой медалью, единственный из выпуска. Носитель немецкой фамилии, выселенный из Москвы с началом войны, Герка был лишен гражданских прав, приписан к месту проживания, и золотая медаль открывала ему возможность вырваться из этого унизительного положения, возможность поступить без экзаменов в любой, лучший ВУЗ страны.

– Герман должен учиться в МГУ, на математическом факультете, – торжественно провозглашал учитель математики Бабошин. Герка был его любимым учеником.

Все выпускные экзамены Герка сдал на пятерки, а за сочинение “Образ товарища Сталина в советской литературе” на пяти страницах, наблюдатель из районного отдела образования поставил ему пятерку за содержание и тройку за грамматику, итого тройка. Ошибок было три: современик с одним н, и недоставало двух запятых, которыми, по мнению районного чиновника, следовало выделить обособленное определение. Напрасно Евгения Самойловна, учительница русского языка и литературы, в слезах убеждала, что современик это описка, Вы посмотрите, на предыдущей странице он написал правильно, а обособленное определение мальчик выделил двумя тире, это не грамматическая ошибка, это стилистика, русский язык это позволяет, так писал Гоголь! Представитель был непреклонен, Гоголь ему не указ, итоговая четверка по русскому языку в аттестат, и никаких медалей, ни золотой, ни серебряной, вы должны понимать политику нашей партии!

На выпускном вечере должны были объявлять результаты и вручать аттестаты зрелости. По такому случаю Герке купили костюм, первый в его жизни, серый, как старая мышь. Было не до выбора, костюм висел на тощем Герке, как на вешалке, в брюки можно было бы всунуть двоих таких, как он. Мама три дня ушивала, подшивала, подгоняла, но все равно Герка чувствовал себя неловко и скованно в пиджаке с накладными, торчащими вверх плечами, нелепо топорщившимися лацканами. Вот вызовут его на сцену школьного актового зала с торжественным столом, покрытом красной скатертью, как лучшего выпускника, и будут говорить хвалебные слова, а он в этом нелепом, неловком мышином костюме будет краснеть и бормотать что-то невразумительное. “Что я там должен буду сказать?” – мучительно думал он и не находил ответа.

– Итоги выпуска: – сухо сказал директор, – серебряную медаль получила Эльза Ергиева (жидкие аплодисменты), к сожалению, она единственная в выпуске.

Директор сделал паузу, роясь в кипе аттестатов, и пауза повисла в воздухе. Герка почувствовал оглушительную тишину и пустоту внутри себя. На сцену поднимались его одноклассники, директор их поздравлял, вручал, но это было как в немом кино. Выкрик “Вернер!” разрушил тишину, но Герка не пошевелился. Он не мог идти на это позорище, ноги не несли.

– Вернер! – еще раз сказал директор, обведя зал глазами, – ну, ладно, передайте…

Потом была неофициальная часть, родительский комитет постановил устроить вскладчину бал для своих уже взрослых выпускников. Расставили столы, на столах стояли закуски… и красное вино. Председатель родительского комитета Томилина, она заведовала продовольствием в городе, выдержала бой с директором.

– Ну, ладно, – сказал Денис Евстигнеевич, школьная кличка “Денис”, – на Вашу ответственность, только чтобы никаких инцидентов!

Почему-то никто не подошел к Герману, не посочувствовал, не похлопал по плечу. Только несколько косых взглядов. “Ну да, конечно, – понимал он, – они все радуются, торжествуют, а я…. А может быть, они все заранее знали, только скрывали от меня? Ну и пусть! – пришла ему в голову утешительная мысль. – Ну и пусть! – упрямо пульсировало под черепной коробкой.

Пустоту внутри нужно было чем-то заполнить. Он налил полный стакан вина, выпил. Стало немного легче. Играла музыка, Володя Кострицын кружился в вальсе с Евгенией Самойловной. После второго стакана стало хуже. Пустота внутри оставалась, но его стало мутить. Он потихоньку выбрался из-за стола, шел по полутемному коридору, вот дверь в какой-то пустой класс, там было тихо и спокойно, он сел за парту, и парта под ним поплыла, покачиваясь в темноте.

– Подвинься! – кто-то тяжело опустился рядом с ним, положил тяжелую руку на плечо. Это был “Денис” – обожаемый им учитель физики, директор и тайный пьяница.

– Сиди, сиди. Что, перебрал немного? Обиделся? Понимаю, обидно. А ты плюй на всех и не сдавайся! Ты способный, ты прорвешься, обязательно прорвешься!

В шестнадцать лет раны и ушибы заживают быстро, и Герка успокоился. Он пойдет по стопам старшего брата – завод и заочный институт. Он будет простым рабочим пареньком. Таким, как все.

ОН БУДЕТ ТАКИМ, КАК ВСЕ.

Он устал от необходимости быть всегда первым и лучшим, быть образцом. Он устал от собственной необычности, непохожести. Точно урод о двух головах!

Рабочим пареньком, в промасленной телогрейке и кирзовых сапогах, штаны стоят коробом, фуражка лихо заломлена на ухо, штангенциркуль за поясом, как кинжал, Герка проработал два года. Зато ночами, когда в их тесной мазанке на Первой Загородной улице все ложились спать, он испытывал наслаждение познания, восхищался красотой дифференциальных уравнений и волшебством законов термодинамики. В пятьдесят пятом Герке простили его немецкую фамилию, и он загремел в армию на три года, как все. И даже служа под Ташкентом в танковом батальоне, он умудрился продолжить учебу, сдал экзамены за третий курс в Ташкентском университете, и его не отчислили из института.

Герка вернулся из армии другим человеком, он окреп, расправил плечи, приобрел уверенность в себе. Замкнутый и стеснительный прежде, он вдруг стал раскованным и общительным. Знойное южное солнце прокалило его кожу, и неожиданно для себя, он стал ловить заинтересованные девичьи взгляды.

Также неожиданно он открыл, что за три казарменных года разительно изменилось все вокруг. Шел пятьдесят восьмой год, страна стряхивала с себя страх, разруху и беспросветность голодных послевоенных и сталинских лет. Страна молодела, до дыр зачитывала выпуски журнала “Юность”, учила стихи, спорила на комсомольских собраниях и училась, училась. В школах рабочей молодежи, в техникумах, в институтах, очных и заочных. Время было горячее, стремительное и страшно интересное. Это было время расцвета советского спорта. Имена Юрия Власова, Евгения Гришина, Лидии Скобликовой, Ларисы Латыниной были у всех на устах, и молодость ринулась на стадионы и спортивные площадки. Профсоюзный спорторганизатор завода Иван Савинков организовывал спортивные соревнования между цехами, проводились первенства района, города, области.

За три года, проведенных Германом в казарме, его сверстники уже закончили институты, их нужно было догнать, непременно догнать! И он бросился в погоню. Стремительно женился на своей однокласснице, на два года старше его, вопреки решительным протестам своих родителей; стремительно, продолжая работать на заводе, за год закончил оставшиеся три курса института и получил диплом с отличием. Занимался чуть не всеми видами спорта, выступал за сборную завода по баскетболу и лыжам. Чтобы поспеть везде, Герка научился спать по четыре-пять часов в день. Ему было жаль тратить драгоценное время на сон, ведь так много интересного и важного можно было сделать и узнать!

И вот теперь у него будет своя квартира! Общежитие находилось прямо на территории завода, у второй проходной. В военное время здесь в казарменном режиме жили все руководители завода, затем его приспособили для молодых специалистов, прибывающих на завод, а теперь сюда вселялись две семьи – Германа и Витальки Григорьева. Виталька всего два года как окончил институт и был направлен мастером в паросиловой цех, где дорабатывал до пенсии Новоселов – старейший работник завода. Виталька за год дорос до начальника цеха и женился на обаятельной Ларисе Агейковой. Плотный, крепкий, коротко остриженный Виталька был весельчаком, балагуром и любителем смачно рассказывать украинские анекдоты “про Гапку”. Детей они пока не завели, и были непременными участниками всех рыбалок и турпоходов. Две небольшие двухкомнатные квартирки имели общую кухню и санузел, от производственной зоны дом отделяли купа деревьев и лужайка. Гул работающих в три смены цехов доносился до общежития, но это скоро стало привычным фоном, и когда производство умолкало, наступившая тишина необычно тревожила

Жена восприняла переселение неодобрительно-молча. Она не любила домашнюю работу, эти стирки-готовки. Ну, стирки можно переправлять маме, а вот готовить каждый день… Лучше купить консервы, овощные, мясные; немытые банки из-под консервов и немытая посуда заняли целый угол на кухне. У нее сразу же не сложились отношения с аккуратисткой и чистюлей Ларисой, но та терпела и молчала, положив условие: есть моя и есть твоя половина кухни.

У Германа началась новая жизнь. Он сразу же вошел в общество заводской молодежи, с рыбалками, турпоходами, спортом, посиделками за бутылкой вина, этими увлекательными прелестями, недополученными в голодной юности и годами в казарме. Жена категорически отказывалась во всем этом участвовать, приходила с работы усталая, жаловалась на больные ноги и ложилась отдыхать. Она непрестанно пилила Германа: ну, что тебя связывает с этими мальчишками? Ты же главный механик, нужно остепениться и войти в круг людей постарше и посолиднее!

Герман теперь старался меньше бывать дома. С вечера перед выходным днем уезжал к родителям, где жила Лерка. Она бросалась к нему, усаживалась на коленях, и они долго говорили обо всем на свете. Лерка быстро росла, делалась забавной и очень самостоятельной.

– Я сама! – этот рефрен звучал всегда, когда за что-то они принимались.

– Ну, сама так сама. А можно я тебе немножко помогу?

Утром начиналось расчесывание и заплетение Леркиных волос. За ночь ее волосинки-паутинки превращались в войлок, и чтобы их расчесать, нужно было много усердия. Лерка закрывала глаза от боли, но терпела, только слезки иной раз катились из глаз. Потом волосики превращались в две тощие морковки, и наградой за терпение были громадные банты на концах. Лерка трогала их и счастливо вздыхала. Потом они ехали в город, покупали мороженое или вкусные булочки и вообще гуляли. Жена в это время обычно уезжала к своим родственникам, их оказалось у нее множество, а в июне уехала на курсы переподготовки врачей-рентгенологов.

Маленький человечек все больше завоевывал место в сердце Германа. Лерка была частицей его самого, плоть от плоти, кровь от крови. Также как он сам в детстве, дочь переболела всеми возможными и невозможными болезнями. Корь, скарлатина, ангина, “ячмени” на глазах, воспаление легких беспрестанно цеплялись к ней. Однажды вечером мама встретила Германа в тревоге: Лерочка сильно заболела. Она вся горела, металась, сбрасывая одеяло. Договорились с мамой дежурить у постели, сменяя друг друга.

В ночной полутьме Герман сидя задремал. Когда очнулся, на часах было половина двенадцатого. Он сразу понял, что с Леркой что то произошло неладное. Она дышала прерывисто, со всхлипами. Герман посмотрел на термометр и не поверил своим глазам: ртутный столбик стоял на отметке 42. С ужасом вглядывался он в эти цифры. Он не знал, что такая температура может быть! В панике разбудил маму: что делать?

– Беги в поликлинику, там есть телефон, вызывай скорую.

Не помня себя, огромными шагами Герман добежал до поликлиники, колотил в двери и окна, будя сторожа, потом метался по улице, дожидаясь скорую помощь. Она приехала на удивление быстро, пожилая женщина-врач сделала Лерке укол, и ей скоро стало лучше. Эти полчаса между жизнью и смертью дочери были самыми жуткими в жизни Германа. Тогда он понял, как много для него значит это беззащитное существо, его маленькая частичка.

Лера выздоровела через неделю, она выздоравливала так же быстро, как заболевала, но была очень слабенькой, ее нужно было выводить из этого порочного круга. Но теперь Герман жил на заводе, круглые сутки его вытаскивали на всякие поломки и аварии. И это было здорово! Он ощущал свою нужность, необходимость. Завод стал для него родным домом, в котором он знал всё и вся, он научился не теряться в любой ситуации, и был неформально принят полноправным членом заводской элиты – круга начальников цехов и отделов. Если бы еще не этот гад Копёнкин…