Читать книгу Эдатрон - Эдуард Нэллин - Страница 1

Эдатрон. Лесной край.

Том 1

пролог

Владелец заводов, пароходов и газет Витольд Андреевич Краснов вышел на помпезно украшенное крыльцо дорогого модного кабака, чтобы подышать свежим воздухом. Раньше он бы сказал: «перекурить», но увы, вот уже десять лет, как он, после первого инсульта по настоянию врачей, бросил эту пагубную привычку. Поэтому, соблюдая точность в формулировках, вместе с сигаретами он выбросил из своего лексикона и ненужное уже слово. Его вообще раздражало пустое многословье. Если он кому-то задавал вопрос, то требовал четкого ясного ответа по существу, поэтому и вопросы свои старался формулировать так, чтобы ответ на него содержал в себе максимум нужной информации. Подчиненные ласково, но с оглядкой называли его: «наш зануда», «старый зануда», ну или, когда он начинал гонять всех по работе, злясь на тупость их ответов, то обзывали его, естественно только вполголоса и между собой, коротко и по существу – «ВАК», что расшифровывалось отнюдь не как Витольд Андреевич Краснов, а Военно-Аналитический Комплекс. И за военное прошлое, и за то, что к проблемам по работе он относился как к военным операциям, анализируя и взвешивая все малейшие нюансы, могущие помешать нормальному течению дел. Конечно за глаза и он знал об этом. Он много, о чем знал, сидя в центре огромной паутины, которая своими агентурными сетями опутала не только его собственные предприятия, но и весь город и даже заползла в круги, близкие к президенту. Но данное ему прозвище его ничуть не обижало.

Тем более, что собственное имя ему самому не нравилось. Витольд… Имя какое-то непонятное, с претензией то ли на изысканность, то ли на какую-то избранность. Сам-то он был из простой семьи, без больших запросов, так сказать, папа – инженер, мама – домохозяйка. Но дали родители имечко, мода такая в то время была, давать своим детям иностранные многозначительные имена – Родионы, Рудольфы, Эдуарды… вот и живи теперь, мать его, Витольдом. Справедливости ради надо сказать, на родителей он не обижался, «что тебе в имени моем», что посадили, то и выросло и имя здесь не при чем, а то, что он аккуратист в делах, так он и сам к старости считал себя редким педантом. Ну что поделать, жизнь так у него сложилась, что к восьмидесяти годам, пройдя через все перипетии, которые уготовила для него переменчивая судьба, из него и получилась этакий коктейль из таких трудно смешиваемых качеств, как авантюризма и педантизм.

Да и прозвище было скорее данью уважения, которое питали к нему сотрудники, чем источником страха или, тем более, пренебрежения. Всей своей долгой жизнью он заслужил такое к себе отношение. Конечно, не сразу он пришел к такому результату. Были в его жизни и воспоминания, думая о которых оставалось только скрипеть зубами и сожалеть о том, что время нельзя вернуть вспять. Но, как говорится, что нас не убивает, то делает нас сильнее и он, не в силах вернуться назад и исправить совершенное просто старался не допускать таких ситуаций, за которые потом пришлось бы отвечать. И не перед людьми, к восьмидесяти годам он мало стал обращать внимания на мнение окружающих, мог себе позволить, а перед самим собой. И так уж получилось, что жизнь его была посвящена в основном тому, чтобы учиться на своих и чужих ошибках. Так он и вывел свои собственные законы бытия, по которым старался жить сам и выстраивать отношения вокруг себя. И пусть эти законы не всегда согласовывались с общепринятыми, долгая жизнь, полная самых различных перипетий, убедила его в собственной правоте. А выводы ему было из чего делать. Была в его характере какая-то авантюрная жилка, которая с детства бросала его на такие поступки и решения, что кому другому хватило бы на три такие жизни, как у него, а его привычка мелочно и скрупулезно рассчитывать каждый свой шаг давали иногда такие результаты, что другим людям оставалось только удивляться. В свое время он мыл золото и искал женьшень в дальневосточной тайге, работал каменщиком на всесоюзной стройке и художником-модельером в каком-то доме быта. Выковыривал из распухшей от цинги десны шатающиеся зубы в болотах Подмосковья, чему была причиной гнилая привозная вода и непритязательный сухой паек советского солдата, на охране ракетной точки и бегал в стоптанных кирзачах по горам Памира на афгано-советской границе, то догоняя банды душманов, то убегая от них. Помнил и знаменитый четвертый блок и безлюдный, даже без птичьего щебета, молчаливый Рыжий Лес и обреченные фигурки «партизан-ликвидаторов», которые в одном солдатском «х/б» и лепестках-намордниках таскали радиоактивные обломки. Проще наверно сказать кем и где он не работал, чем перечислять все, к чему он хоть каким-нибудь боком, да был причастен. Он как колобок катился по той бескрайней стране, которая когда-то была Родиной, и по жизни, не очень задумываясь о ее смысле и цели, по пути урывая знания и навыки, которые помогали выжить в его непростой судьбе.

А уж памятные девяностые вообще отпечатались в его памяти сплошными «стрелками», «наездами» и «откатами», когда он только успевал поворачиваться, чтобы увернуться от удара и в то же время самому успеть укусить и желательно побольней, а в идеале насмерть, и постоянной сменой дел и занятий. Очень помогал ему здесь тот небогатый военный опыт, который он получил во время службы. Конечно согбенные серые безликие фигурки на мушке автомата были далеки от крепких накачанных братков в кожаных куртках, но и те, и другие хотели одного – убить его. И тут выяснилось, что не важно, где и с кем воевать, главное – это правильно, в зависимости от обстоятельств, спланировать операцию. У него это получалось хорошо. Тогда вообще для смелых и хватких людей открылись большие возможности и у многих вдруг открывались такие таланты, о которых они и не подозревали.

Он тоже не упустил свой шанс, поначалу сутками штампуя подпольную водку из добытого всеми правдами и неправдами спирта. А реализация сделанного товара… Это вообще была песня. Тогда он сделал свой первый, еще в советских рублях, миллион, который потом сам и сжег в железной бочке после денежной реформы. И летели тогда над огородом недожженные обгорелые синие пятерки, красные червонцы и сиреневые четвертаки.

Но рук он не опустил и продолжал бороться за счастье одного отдельно взятого индивидуума. Еще два раза люди, захватившие власть в родном государстве, пускали в пыль его добытые всеми правдами и неправдами сбережения: при развале странны, когда он, сам того, не ожидая и не желая, вдруг оказался за границей и все его вновь заработанные рубли оказались ни с того ни с сего деньгами совсем другого государства, причем совсем не конвертируемой валютой, и хотя что-то он успел обменять, остальную резанную макулатуру пришлось банально выбросить, и второй раз, когда его уже новая старая родина ввела собственные деньги, а затем быстренько их же и обесценила, в очередной раз оставив народ и его лично на бобах.

Он не обижался. Все последние события давно уже выбили из него ту дурь, вбитую в него с детства, которая заставляла его когда-то ехать «за туманом и за запахом тайги». Он принимал новые правила и играл теми картами, которые были ему сданы. А никто не говорил, что будет легко. Он научился давать и брать взятки, ездил на многочисленные «стрелки», воровал целыми эшелонами у такой же воровитой бывшей партийной элиты, которая быстро перекрасившись и прикрываясь лозунгами о демократии и либерализме, стала новой властью и лихорадочно прибирала к рукам ставшее вдруг бесхозным народное достояние. Они-то даже не воровали, а просто нагло хапали не то, что эшелоны, а целые заводы и фабрики и даже районы и области со всей сопутствующей инфраструктурой. Короче, жизнь у него получилась не всегда праведной, но насыщенной и интересной, потихоньку выбивая из него юношеские идеалы и превращая его в законченного циника.

И вот теперь, когда обстановка в стране после всех пертурбаций более-менее устаканилась, ушли в прошлое рейдерские захваты, «отстрелы» конкурентов и наконец закончился глобальный раздел имущества, когда-то считавшегося государственным, и жизнь пошла более спокойной и предсказуемой к нему пришла та, которая рано или поздно приходит ко всем живущим и которой никак нельзя отказать в визите. Он-то думал, что, не смотря на уже довольно почтенные годы, лицо и руки, покрытые старческими пигментными пятнами, и немного трясущиеся от старости нижнюю челюсть и легкий тремор пальцев, он еще протянет лет пять минимум, но как видно не срослось что-то у всевышнего и пошло в разрез ожиданиям старого олигарха. Смерти он не боялся, частенько ходил совсем рядом и видел ее во всяких видах, просто было немного обидно уйти из жизни, так многого добившись. Хотя с другой стороны, о чем ему было жалеть? Может прожил не так праведно, как хотелось бы, ну так – жизнь такая, зато никого не предавал, всего, что хотел – добился. Вместо дерева посадил целый парк и засеял поля пшеницы, вместо одного дома выстроил пару заводов и с десяток ферм, даже помнится организовал один колхоз, а дети… Были и дети. Так что, если пришла пора сказать этому миру прощай, то кто сказал, что это проигрыш? Это просто уход на долгожданный покой. Что-то в последнее время устал он жить, да и жил-то больше по инерции, в привычке всегда доводить начатое дело до конца.

Боли не было, только закружилась голова, уши как будто забило ватой и тело вдруг стало непослушным и безвольным и куда-то ушли все силы. Еще промелькнула мысль: «Может, инсульт опять? Оклемаюсь еще, выживу…» Но мозг уже понял: «Да, инсульт, но теперь не оклематься, не выжить». У съеденного старостью организма просто уже не оставалось сил бороться. И уже не удивляясь ничему, отделился от своего тела воздушной неощутимой копией и, невидимый для окружающих, завис на высоте метров три над своим же телом. С отстраненным любопытством, понимая, что лично для него уже все кончено и его, как оказалось, ну совершено не волнует происходящее, наблюдал, как вокруг его упавшего тела собиралась толпа, как истошно истерил начальник охраны, вызывая «скорую», как по команде Алеко, старого знакомого еще с времен службы в армии и начальника его службы безопасности, рассыпалась по сторонам охрана, ища несуществующую угрозу. Никто еще не понял, что произошло. А случилось всего лишь то, что как он и думал третьего инсульта его старческий, не раз раненный, изношенный организм просто не пережил. Как ни странно, он совершенно не переживал, ну умер Максим, так и хрен с ним. Единственное, что его немного задевало, это то, что смерть произошла не в бою, не в постели, ну в крайнем случае не в больнице, «после долгой и продолжительной», а вот так на улице. Прямо, как бич какой-нибудь. Жил грешно и умер смешно. Он столько раз ходил рядом с курносой, что давно уже свыкся с мыслью, что все в этом мире смертны и никого не минует сия чаша. И жалеть о чем-то он не собирался, хотя о некоторых поступках в своей жизни, не в силах изменить прошлое, постарался просто забыть и не вспоминать. А так… Долгов нет, дети уже выросли и вполне себе взрослые и самостоятельные, завещание давно лежит у нотариуса. Что еще? Так сразу и не вспомнишь. Да и надо ли ему теперь все это?

Кинув последний безучастный взгляд на распростертое тело и возбужденно гомонящую толпу, он, вопреки силам гравитации, легко и непринужденно полетел туда, куда его притягивала и манила какая-то сила. Тело непроизвольно приняло положение лежа на спине и само собой улеглось в позу покойника, ногами вперед в сторону движения. Руки при этом как и положено сложились на груди.

Мыслей не было, как и болей от многочисленных старческих болячек. Телом овладела небывалая легкость. Полет совсем не ощущался, ни ветерка, ни бьющего в лицо воздуха. Куда, зачем? А не все ли равно теперь. Он даже не заметил, как удаляющаяся где-то внизу панорама земли сменилась серебристо-белым молочным туманом, который, несмотря ни на что, просматривался до самых дальних своих глубин. Он не задумывался, как это такое случилось, может он и смотрел теперь не совсем глазами, но эта мысль, мелькнувшая где-то на периферии сознания, не потревожила апатии, овладевшей всем его существом. Его совершенно не волновало, куда он попал, что за сила и куда влекла его, что такое теперь он сам, ведь он ясно видел свое мертвое тело, оставшееся где-то там, позади, да и что там ждет впереди, что будет с ним дальше – тоже как-то пролетало мимо сознания.

Так он и летел, безразличный ко всему и готовый с покорностью принять все, что уготовила ему судьба. Отдавшись овладевшим его чувствам, он не среагировал сразу, когда мимо него в серебристом тумане промелькнула высокая фигура, непонятным образом висевшая прямо в воздухе и даже, судя по позе, куда-то шагавшая прямо по этой взвеси, окружавшей его. Широкий балахон синего цвета скрывал очертания фигуры, но по профилю промелькнувшего горбоносого лица и некоторых характерных движений силуэта, несмотря на довольно длинные, черные вьющиеся волосы, угадывалось, что этот неизвестный был явно мужчиной. Он отсутствующим взглядом глубоко задумавшегося человека проводил пролетевшего мимо него Виктора и остановился.

–Стой! Стоять! – мысленно закричал внезапно очнувшийся разум, когда человеческая фигурка уже превратилась в еле угадывающуюся точку в серебристом мареве.

Как ни странно, но тело, или то, что раньше было телом Виктора Андреевича, неподвижно застыло в пространстве, послушавшись команды. Почему-то не удивившись, и даже восприняв это как должное, он скомандовал:

– А теперь назад. Потихонечку, помаленьку.

Было немного странно лететь в том же положении, в каком застала его команда, только теперь уже головой вперед и так сказать, лежа на спине, но он не знал, как развернуть себя в пространстве, да и не важно это было сейчас. Главное – это не забывать поглядывать через плечо, чтобы не выпустить из внимания объект. Мужчина никуда не делся и так и стоял, или скорее висел, на месте. Не долетев до цели метров пять, хотя в этом мире клубящегося туманна было непонятно, как определять расстояние и приходилось полагаться только на собственные ощущения, но Витольд Андреевич решил, что пусть будет так, чтобы хоть как-то ориентироваться, он все в таком же лежачем положении остановился напротив незнакомца прямо на уровне его головы.

Незнакомец был наряжен в какой-то бесформенный балахон темно-синего цвета, причудливыми складками окутывавший фигуру незнакомца до самых пяток. Единственное, что можно было с уверенностью сказать, это то, что он был высок и скорее всего худ, чем толст. И хотя широкая одежда и скрывала фигуру, это подтверждалось худощавым бритым лицом, украшенным тонким аристократическим носом с горбинкой и холенными вытянутыми кистями изящных рук. Дополняли картину длинные волнистые волосы темного цвета и большие карие глаза, у которых сейчас был отсутствующий взгляд человека, глубоко погруженного в свои мысли. Но вот его глаза сфокусировались на неожиданном объекте, появившемся перед ним и правая бровь удивленно поползла вверх. Чувствовалась в нем некоторая настороженность по отношению к неожиданному собеседнику. Какое-то время они в молчании внимательно изучали друг друга.

– И…? – не выдержал первым «горбоносый». Причем, он произнес это, не открывая рта. Вопрос сам возник в мозгу непонятно каким образом.

– Х-м. Двадцать один. – тут же сориентировался недавний покойник. Говорил он, привычно открывая рот. Ну вот не телепат он и не чревовещатель.

– Чего «двадцать один»? – в голосе горбоносого явственно читалось недоумение.

– А чего «И»?

– А-а. «И» – в смысле, и что дальше?

– Да ничего. Просто мимо пролетал.

Незнакомец пожевал тонкими губами. Опаска в его глазах не проходила. Вообще-то Витольд Андреевич и сам недолюбливал наглецов, пристающих к прохожим, но ситуация обязывала.

– Ну так и летели бы дальше. – предложил горбоносый после небольшой паузы.

– Ну так я бы и полетел, но хотелось бы узнать куда я попал и куда лететь дальше. – хотя разговор явно не строился, но Витольду Андреевичу была нужна информация и он старался наладить диалог.

– Кто же вы тогда такой, если не знаете простых вещей? Из какого вы Дома и как оказались в высших слоях астрала? – в голосе горбоносого появилась заинтересованность и слово «Дом» он явно произнес с большой буквы. Видно тут оно значило гораздо больше, чем просто жилое строение. – И… Не могли бы принять более…гм, удобное положение для разговора?

– Если бы я знал – как, то, несомненно.

– А вы не знаете? Странно. Какая же у вас ступень?

– …? – Витольд Андреевич сконфужено развел руками. Наверняка незнакомец не имел в виду ступеньки в подъезде, но признаваться в том, что он вообще не понимает, о чем идет речь, не спешил. Как-то надо было выкачать из сложившейся ситуации больше информации.

– Мда. Странно все это. А вы не пробовали просто пожелать?

Витольд Андреевич пожелал и его тут же развернуло по вертикали, но из-за неопытности в таких телодвижениях не рассчитал уровни и носки его туфель оказались у горбатого носа. Незнакомец невозмутимо уставился в глянцевую кожу модной обуви, что еще больше оконфузило бывшего бизнесмена.

– Минуточку… Надеюсь вы понимаете, что это я не специально? Сейчас я…

– О, не стоит беспокоиться. – и собеседник плавно поднялся на один с ним уровень. – Интересно, в каком Доме воспитывают и выпускают в астрал таких неумех? Или вы сбежали из-под надзора воспитателей? Тогда понятно почему вы приняли такой вид.

– Какой это – вид? Чем вам не нравится моя внешность?

– О! Не подумайте чего-нибудь плохого. Понятно, что такому почтенному господину, как вы выглядите, легче уйти из-под опеки Дома.

Витольд Андреевич задумался. Весь его немалый жизненный опыт прямо кричал ему не выкладывать все и сразу первому встречному. С другой стороны, этот опыт он приобрел на земле, а чего он будет стоить здесь? Неизвестно где и неизвестно с кем. Не будет ли хуже, если он, не зная всех местных правил, начнет тут врать и изворачиваться? Не лучше ли сразу во всем признаться? Вины он за собой не чувствовал и даже, если незнакомцу что-то не понравится, так он уже умер и ничего хуже этого Станислав Викторович представить не мог. Так чего ему бояться?

– Вообще-то я не из Дома. Я из ресторана.

– Из ресторана… ресторана… А, если не ошибаюсь – это заведения для приема пищи? И что же вы там делали?

– Так, пищу и принимал. Юбилей у меня был – все-таки восемьдесят лет мне стукнуло. Вот в ресторане и отмечали. Вышел подышать свежим воздухом, тут меня третий инсульт и догнал. И все, умер без вариантов, – затем подумал и зачем-то добавил, – и без покаяния.

– Интересно, интересно. Так вы точно не принадлежите к никакому Дому?

– Говорю же, вышел, упал, потерял сознание, очнулся… очнулся тут. – несколько раздраженно ответил Витольд Андреевич. Его начал выводить из себя этот снобистский тон незнакомца. Как-то отвык он от такого к себе отношения.

– Ну-ну, не волнуйтесь, мой друг. Значит вы простой человек, умерли и вдруг оказались тут. – этот приторно вежливый человек, хотя бизнесмен уже сомневался – человек ли, не спрашивал, он утверждал. – Как интересно. А знаете ли вы, что вас здесь быть не должно?

– Но я тут – и это факт.

– Вот это и странно. Обычно такие, как вы не попадают на уровень астрала. Но как бы мне не было интересно, у меня сейчас должна быть деловая встреча и ваше участие в ней, увы, не предусматривалось. Поэтому есть два варианта дальнейших событий. Первый – вы летите дальше и не могу сказать, чем это кончится. На нижний слой астрала вы уже не попадете, а именно там вы и должны быть, чтобы попасть в ваш потусторонний мир. Скорее всего так и будете летать, пока не попадетесь на глаза к кому-нибудь, кто не будет таким добрым, как я и вас тогда развеют на элементы, то есть умрете и уже по-настоящему и бесповоротно. Хотя, кого-нибудь может и заинтересовать такой феномен, но тогда уж лучше полное развоплощение. Быть подопытным животным – знаете ли не очень приятно. А может и не попадетесь, имеющие высшую ступень редко выходят на верхний слой астрала. Тогда будете так и летать, хе-хе, вечным призраком. Второй же – это отправиться в… э-э-э, некий мир. Могу оказать себе такое развлечение, как-нибудь потом интересно будет поговорить. Все-таки ваш случай довольно уникален. Мир – так себе, насколько я помню, не очень развитый, поскольку там до сих пор дерутся железками, которые называются… мечами, если вы знаете, что это такое.

– Я знаю, что такое мечи. – сухо ответил Витольд Андреевич. Ну вот не нравилось ему такое снисходительное и где-то даже высокомерное выражение лица незнакомца. Отвык он от такого по отношению к себе. – Другого ничего нет?

– Есть, но там вам понравится еще меньше. Соглашайтесь. Там вы будете живы и у вас даже будет настоящее тело.

Почему-то Витольд Андреевич сразу ему поверил. Наверно потому что незнакомец говорил с этакой ленцой, выказывая к судьбе бизнесмена только легкий интерес, если не полное равнодушие. Не может живое существо говорить о том, что не существует или делать пакости с таким безразличным выражением лица.

– Я согласен на средневековый мир, но у меня, если можно, один вопрос? – бизнесмен постарался быть вежливым. Ведь кто его знает этого психа, может он в правду способен на большее, чем тонко издеваться над умершим человеком. – Хотелось бы поточнее узнать про этот мир. Магический он или нет, есть ли там эльфы, гномы, орки, какая там религия…

– Ба, ба, ба… Как много пустых и ненужных слов. И откуда только вы взяли все это?

– Ну я прочитал пару книжек, – смутился Витольд Андреевич.

– Понятно, поверьте, ваш фольклор никакого отношения к действительности не имеет и половину того, что вы сказали, я просто не понял.

– Ну хорошо, надеюсь там живут люди. И могу я хоть какие-нибудь плюшки получить? Все-таки новый мир, новая жизнь… – Витольд Андреевич не был бы тем, кем являлся перед смертью, если бы не постарался выторговать себе хоть какую-нибудь выгоду

– Что такое «плюшки»?

– Ну… – окончательно засмущался бизнесмен, – умения какие-нибудь, знания, силу непомерную, власть, молодость в конце концов.

– Я понял, что такое «плюшки», – кивнул головой незнакомец и призадумался. – Могу сказать насчет религии, что там везде почитают Единого, он же – Всевышний, он же – Отец всего сущего. Насчет всего остального… Будет вам молодость. И все, все на этом. Мне уже некогда…

– Ну хоть оружие какое-нибудь! А то не успею там очутиться, как тут же и грохнут. И молодостью не успею насладиться.

– Ну нельзя быть таким надоедливым. – с досадой поморщился этот непонятный то ли волшебник, то ли еще кто-то. – Будет вам и оружие. А теперь прощайте. Вы и так заняли у меня много времени. Может я как-нибудь и загляну к вам. Чем-то вы меня заинтересовали.

Витольд Андреевич открыл рот, чтобы выпросить еще хоть что-то, но этот редиска, этот нехороший человек сделал непонятный жест рукой и несостоявшийся аналог «Летучего голландца» почувствовал, что он опять куда-то летит, и явно не по своей воле, потому, что как он не кричал себе «стоять!», «лежать!» и даже «прыжок!», он неумолимо двигался в направлении какой-то неизвестной, заданной этим недоделанным «факиром» цели. А тут еще голова закружилась, забирая последние остатки силы и воли, и он, теперь уже бывший владелец пароходов, газет и прочего движимого и недвижимого имущества, почувствовал, как стремительно у него улетает сознание.

Глава 1

В лесу было утро. Солнце уже взошло и вовсю заливало своими лучами небольшую полянку. В кустах и деревьях вокруг щебетали какие-то лесные птахи. Один шаловливый луч наткнулся на вихрастую голову человеческого ребенка и с интересом прошелся по густой спутанной и торчащей в разные стороны черноволосой шевелюре. Затем спустился до длинных пушистых ресниц, заставив их задрожать, а потом оказался на тонком прямом носу, отчего нос сморщился, погримасничал и наконец разродился звонким «апчхи-и-и!». На мгновение примолкли птицы, не столько испуганные, сколько удивленные таким непривычным звуком, замолчали кузнечики и даже бабочки, казалось, обеспокоенно заметались над поляной. Мальчишеское тельце зашевелилось, приходя в себя и вдруг рывком село и ошарашенно огляделось вокруг.

Лес. Явно не джунгли Амазонки и не сибирский ельник-кедровник. На Белорусскую пущу похоже, такие же временами и местами непроходимые дебри, но лианы лимонника и дикого виноградника ясно давали понять, что это не она. Не лес, а винегрет какой-то. Похоже больше всего на Дальневосточную тайгу, место, где он провел добрую половину золотого детства. Вон и черемуха стоит на краю поляны, вся в белом уборе. Значит – май месяц. А это что за дерево? Таких он не знал и не помнил. Не всплывали в памяти ни кора с продольными извилинами, ни широко палые листья, ни ствол, обхватов пять шириной. Чем-то похоже на касторку, но толщина… Он поднял руку, чтобы протереть глаза и замер, глядя на ладонь и тотчас забыв про необычное дерево. Рука была не его! Еще не поняв, что произошло, он, не веря тому, что видит, перевел глаза на ноги – ноги были не его!! Руки нервно ощупали костлявые плечи и грудь: вообще все тело было чужое!!! И это тело было детским, ребенка лет десяти. Из горла само вырвалось:

–Твою мать! Мать!! Мать!!! Старый маразматик! И это он назвал молодостью?! Что же он тогда назовет детством? – Мальчишка оттянул на впалом животе штаны: и там тоже было не его. Что-то маленькое и невзрачное. Но слава богу хотя бы мальчик. И это тело какого-то пацана лет восьми-девяти, было одето во что-то непонятное. Невнятного рода штаны непонятного фасона, широкие и коротковатые, длиной чуть ниже колен и с веревочкой вместо пояса и такая же рубаха с короткими, до локтей, рукавами и вырезом для шеи, без воротника и пуговиц. Простой и незатейливый проем для головы. Все сшито из непонятной грубой материи, похожей на мешковину, причем, судя по швам, вручную. На ногах что-то вроде лаптей. Да какое к черту «вроде»? Лапти это и были, лыковые.

Слов не было. Одни жесты. И мальчишка от всей души отдал им должное. Вообще-то Витольд Андреевич никогда не был сторонником нецензурной речи и всегда, даже когда его душили сильные душевные порывы, старался изъясняться по литературному, полагая, что правильно и доходчиво донести до собеседника свои мысли, можно не углубляясь в дебри русской неизящной словесности. А если еще подкрепить свои слова и револьвером… Не то, чтобы он был паинькой, все-таки детство в портовом городе давало достаточно пищи для развития юного пытливого ума и при необходимости он мог загнуть и большой боцманский загиб, но родительское воспитание и с детства возникшая любовь к книгам все-таки сделало из него человека более-менее знакомого с культурой. Но иногда, когда хотелось выразить все, что он думает особенно сильно и с соответствующей экспрессией, он отбрасывал прочь весь налет цивилизации и тогда окружающие могли услышать такие перлы, что малый петровский загиб мог показаться на его фоне детским лепетом. Вот сейчас стоящие вокруг поляны деревья внимали эмоциональной речи мальчишки и с изумлением смотрели на исполняемый им шаманский танец. Он скакал по поляне, тряся косматой головой и высоко задирая голенастые коленки, грозил небу костистыми кулачками и, голосом новорожденного котенка, изрыгая ругательства, от которых казалось даже привяла листва, показывал тому же небу тоненький средний пальчик на правой руке. Однако камлания помогали мало. Все оставалось по-прежнему, только тонкий голос, временами срывающийся на визг все повышал и повышал обертоны. Но вдруг мальчишка остановился и к чему-то прислушался. Открыл рот.

– А-а-а-а, о-о-о-о, у-у-у-у… – и новая порция мата и отборной ругани понеслась к небесам. – Да что же это творится!? Где!? Где мой голос? Бл.…! Как жить-то с таким мяуканьем? У-у-у-е… а может это сон? Да, да, это всего лишь сон… Сейчас я проснусь… – мальчишка со всей своей невеликой силы ущипнул себя за костлявую задницу. Нельзя сказать, что эффекта не было. Был, и еще какой. Взвизгнув от неожиданной боли, он подскочил на полметра от земли и еще десять минут сочные ругательства разносились по затерянной среди лесов полянке, но уже без диких скачков и бега. А монотонно, без всякого выражения, с бессмысленным выражением на лице, человека, уже понявшего всю бесполезность и смехотворность устроенного им концерта и смирившегося со случившимся. Постепенно приступ неконтролируемой ярости прошел, и худенький мальчик грустно уселся под уже знакомой черемухой. Подняв лицо к небу, посмотрел на бушующую кипень белых цветков над головой.

– Имею право. – непонятно кому и зачем буркнул в крону дерева. Затем надолго призадумался. Спустя какое-то время, опустил взгляд и огляделся вокруг, как будто заново знакомясь с поляной.

– И что это было? Чего это я разбушевался? Никак детство в заднице заиграло? Ведь хорошо уже, что не девочка и не, кхе-кхе… младенец. Было бы совсем кисло, если бы на полянке сейчас лежал грудничок и своим плачем тревожил вековую глушь. Так и приманил бы кого-нибудь с большими клыками. И не отбиться, и даже не прикрикнуть, таким голоском только маньяков приваживать. А так хоть есть шанс убежать или на крайний случай на дерево забраться. И вообще, лес любит тишину. И маленькие мальчики тоже.

Мальчишка уже спокойно разлегся под деревом на краю поляны, подложив под голову руки, и задумался. Так что же это сейчас с ним было? С чего он так разволновался? Понятно, что умереть и возродиться в теле худосочного пацана – это несколько, мягко говоря, непривычно, но ведь он примерно знал, что его ожидает. Конечно нынешнее тело – это не совсем то, что он ожидал, в крайнем случае думал сбросится ему лет пятьдесят из бывших на момент смерти восьмидесяти, и будет в самый раз. Мужчина в самом расцвете лет. А тут такое… Но, если подумать, в конце концов ведь все к лучшему. Из такого послушного и гибкого материала, каким являлось детское тельце, легче вылепить то, что поможет ему выжить в этом мире. Вот только не угробить бы раньше времени то, что ему дано. И чего он так распсиховался, он, который даже в самой сложной ситуации всегда сохранял спокойствие и благоразумие? Видно и впрямь детское тело как-то влияет на мозги. Кстати, а мозги его? Он вспомнил уже подзабытых отца и мать, детей, вспомнил многие случаи из своей жизни и уже чисто для контроля произнес вслух:

– Я – Краснов Витольд Андреевич. Мне восемьдесят лет. А в квадрате плюс Б в квадрате равняется А в квадрате плюс удвоенное произведение первого на второе и плюс Б в квадрате. Кажется, где-то так. Но главное, что в средние века, если этот гнилой старикашка не соврал, не каждый знает эту абракадабру. Если вообще кто-то знает. Значит, будем считать, что мозги, во всяком случае, знания, точно на месте. Даже если мозги новые, но все, что в них загружено явно родное. Это утешает и это – главное, а об остальном можно подумать и позднее. Не все сразу, сначала надо оклематься. А это значит – спокойствие. Мозги на месте и нет сомнения, что он – это он. А тело… Тело еще вырастет и тогда он еще всем покажет и докажет приоритет духа над грубой телесной оболочкой. И надо срочно вспоминать навыки выживания в дикой тайге.

Он еще раз погрозил небу кулачком и, уже с саркастической усмешкой, которая совсем не смотрелась на его детском личике, произнес:

– Попадешься ты мне еще на узкой дорожке, Единый, или как тебя там! – было у Витольда Андреевича подозрение, что встреченный ему в астрале незнакомец и есть этот самый «Отец всего сущего». Хотя, положа руку на сердце, он еще и сам не понял, быть ему благодарным за новую жизнь или же проклясть местного божка за такую услугу. Но сказать что-то надо было. – Жизнь покажет, кто есть ху. Посмотрим, что смогут сделать мозги восьмидесятилетнего мужика пусть даже и в теле ребенка.

Следующие полчаса он посвятил изучению своего нового тела. Как покупатель на рынке выбирает кусок мяса, так и он придирчиво осматривал то, что ему досталось. Даже понюхал себя под мышками. И чем больше он изучал свое новое тело, тем больше оно ему нравилось. Не уродливо и не калечно. Худовато конечно, но в пределах нормы. Есть, куда расти дальше. И самое главное – совершенно новенькое. Кожа чистая и незагорелая. Руки без следов какой-либо деятельности, как будто он даже ложки в своей жизни не держал. Даже пятки были розовые и мягкие, без мозолей, как у младенца. Такое ощущение, что он только что родился, причем сразу таким, мальчишкой лет десяти. Или как будто его только что выпустили с фабрики или с завода. И где такое делают? Он представил себе конвейер, на котором рядами лежат новенькие, еще не обмятые жизнью, тела маленьких мальчиков. Усмехнулся. Ничего, дай срок, все узнаем, а пока не до этого. Пока надо просто выжить. Конечно, вначале будет тяжело, но все было в его руках. И он собирался не просто выжить, а еще и хорошо устроиться в этом мире. А тело… Что тело? Главное, чтобы оно росло. Заготовка есть, а уж сделать из нее то, что ему надо… Благо опыт был. Одно-то тело он худо-бедно вырастил и даже прожил в нем восемьдесят лет, что ему стоит повторить процесс? Да еще отбросив в сторону все ошибки, допущенные в прежней жизни?

И уже спокойно улегся на пушистую траву и, глядя снизу-вверх на белоснежно-цветущую черемуху, подумал:

– Информация, анализ, выводы. Информации с гулькин нос. Какой-то мутный тип, по смутным выводам являющийся местным божком по имени Единый, закинул его куда-то, зачем-то, в какие-то средние века, при этом непонятным образом сменив возраст и внешность. Насчет внешности – это точно. Уж себя-то в детстве Витольд Андреевич помнил хорошо, во всяком случае то, что он всегда был блондином, а не брюнетом, а свои нынешние чернявые, свисавшие на глаза патлы он разглядел очень четко. И для чего? Интересно ему, видите ли. Пока мало данных. И что тут анализировать, какие можно сделать выводы? Да собственно, какие выводы могут быть из столь скудных данных? Главное – это получил второй шанс и надо бы прожить его так, как хочешь, а не так, как жизнь повернула. Уж этому его прошлая жизнь за восемьдесят лет научила хорошо. И плевать на то, что здесь, судя по словам этого сранного божка, пока средневековье. Люди – они всегда люди, в каком бы веке они не жили. Ему бы только подрасти и подготовить его нынешнюю тушку к будущим испытаниям, а то нынешнее недоразумение, которое называлось его телом, что-то не внушало ему доверия. Людей искать? А зачем они ему нужны? И главное – кому он в таком виде нужен? Если здесь средневековье, то наверно тут есть рабы, слуги и те, кто их имеют. Начинать новую жизнь в качестве раба категорически не хотелось. Так что ну их, этих людей, куда подальше. В том мире надоели. Устал от людей с их вечными проблемами. В тайге и без них проживет, вспомнит детство золотое. В той жизни он каждое лето уходил со старшими двоюродными братьями в тайгу на поиски женьшеня, пропадая из городской суеты месяца на два. Вспомнить навыки нетрудно, зато отдохнет от круговерти дел, как давно ему мечталось в той жизни. Самое главное, жив, вроде здоров, мозги на месте. Обживется, осмотрится, знаний наберется. Пока где-то так. Кстати, этот недобог какие-то бонусы обещал, что-то там про оружие обещался, но что-то роялей не видно. Надо осмотреть место прибытия.

Тело слушалось идеально, когда он хотел, чтобы оно поступило так или иначе, но приходилось постоянно о нем помнить и контролировать. Видно мозги взрослого человека пока не привыкли к совершенно другим габаритам и не соразмеряли свои желания с детскими возможностями. То он начинал делать слишком широкие шаги, чуть ли, не садясь на шпагат и шипел от боли в промежности, то пригибался под веткой, до которой при его нынешнем росте было еще как минимум полметра. К новому телу еще нужно было привыкать, как к новой одежде. Не было того автоматизма и согласованности в желаниях и действиях, которые были присущи ему раньше. Каждый шаг приходилось контролировать. Но потихоньку приноровился и, стараясь не делать резких движений, стал обходить поляну.

По еще примятой траве нашел точное место, где очнулся. И да, бонус таки был. Валялся в травке, как будто всю жизнь здесь и лежал. Простой нож с деревянной ручкой в потертых кожаных ножнах. Судя по следам ковки на лезвии, еще не стершимся от долгого употребления, самодельный и совсем новенький. Не кухонный. Обух миллиметров шесть-семь и само железо вроде неплохое. Не сталь конечно, но после удара по найденному камню вмятины на лезвии почти не было, что сам Витольд Андреевич тут же и исправил, заправив лезвие о тот же камень. Чем-то похож на узбекский пшак. Только конец не закругленный, а плавно сходящий на острие и сам клинок длиной сантиметров двадцать пять, этакое мачете. Сгодится и хлеб порезать и для самозащиты. Не перочинная ковырялка. А для его нынешнего тщедушного тельца так вообще, как меч. Даже тяжеловат для руки. Вполне такой достойный ножичек. Больше, сколько не рыскал вокруг, вороша траву руками, ничего не нашел.

–Нет, ну не гад ли? – возмутился мальчик. – И это все? Все бонусы? Где автомат Калашникова, ноутбук или хотя бы оружие последнего шанса – граната? Мда, рояли придется строить самому. Сволочь.

После столь краткого резюме по поводу местного распределителя благ и еще получасового брожения по полянке стало ясно, что больше ничего не ожидается. Зато и сам успокоился и пришел в полное согласие с самим собой.

– Ну, что, хоть за это спасибо. И за новую жизнь. Даже в детском теле, ведь детство – это такой недостаток, который со временем пройдет. Главное – его память при нем, а все остальное – дело наживное. Да и тело не какое-нибудь калечное, а вполне даже ничего, – он согнул правую руку и с удовольствием посмотрел на вздувшийся небольшой, но даже на вид твердый, бугорок бицепса. – Я из тебя мужика сделаю. Были бы кости, а уж мяса я обеспечу. Все девки будут наши. И на нашей улице перевернется Камаз с пряниками. Кстати, насчет пряников. Пора бы подумать о еде. – после всех переживаний последнего времени его пробило на голод. – И конкретно подумать, как жить дальше?

Он опять уселся под понравившейся ему цветущей черемухой для очередного сеанса аналитики. Итак, что он имеет и что умеет. Имеет нож и какую никакую одежду, а умеет оказывается довольно много. В последнее время перед смертью у него был легкий склероз. Не то, чтобы он забывал дорогу в туалет, но из памяти ускользали имена, лица, даты и прочая мелочь, которая не мешала жить, хотя иногда и доставляла легкое неудобство. Говорят, перед смертью перед внутренним взором человека пролетает вся его жизнь, а у него получилось наоборот – умер и вспомнил все что когда-то услышал, увидел или сделал. Даже детские воспоминания о тайге никуда не делись. То ли повлияло второе детство, то ли бонус все-таки оказался более обширным, но в памяти всплыло все, что он считал давно забытым и ненужным. Вспомнилось даже то, о чем он и не думал, что знает. Но вспоминания были именно его. То, что видел в жизни, но не придавал этому значения. Мимолетный взгляд на дядьку, который раскладывал силки на зайца, старший двоюродный брат, делающий из проволоки петлю на косулю, старенький, но еще довольно крепкий старичок-нивх, добывающий огонь с помощью огнива, хотя и имел за пазухой жестяную коробочку со спичками, завернутую в целлофан, и многое, многое другое, что казалось давно забытым и ненужным. А сейчас вдруг всплыло в памяти.

– Никак еще один бонус? – сразу заподозрил мальчик. – Или какой-то побочный эффект переноса? Мозги-то совсем молодые, вот и память молодая да крепкая. Обновленное тело выкинуло на свалку даже ту легкую форму забывчивости, которая у него появилась к семидесяти годам. Как бы там не было, стоило это принять как данность. Поэтому, долго не заморачиваясь, просто учел, как должное, что при желании может вспомнить очень многое из того, что казалось давно забытым и выброшенным из памяти за ненадобностью

В той, уже прошлой жизни, он прежде, чем начать какое-нибудь новое дело, всегда любил вначале посидеть, перекурить, обдумать предстоящее, пообтесать, так сказать, углы и заусенцы. Так же и сейчас он крепко задумался о том, что ему предстоит. Этот горбоносый недобог, а какой он бог, если зажилил для него, такого маленького и беззащитного хотя бы автомат, хотя бы старенький револьвер? – обещал ему средневековье. Принять это за факт, который не принадлежит обсуждению. Вот знать бы еще какое здесь средневековье, раннее, когда все против всех с их мечами и копьями, среднее или позднее с уже сложившимися государствами, с примитивными огнестрельными аркебузами и пищалями. Вооружение – это очень важно.

Так же по его оговоркам можно было понять, что население здесь такое же, как и он. То есть не орки, эльфы или прочие фантазийные гномы, а такие же люди со всеми присущими им достоинствами и недостатками. Магии здесь, судя по тем же оговоркам здесь тоже нет. Так что стать великим магом и поражать всех неугодных ему врагов огнем и потопом ему тоже не грозит. И это хорошо. И хорошо то, что ничем от местных он отличаться не будет. Впрочем, пока к людям он не собирался, но подготовиться на всякий случай надо. И если раньше, еще в той жизни, он мог рассчитывать на свою охрану, то сейчас только на свои мозги со знаниями старика и детское тельце.

И первым делом ему нужна крыша. Из опыта всей своей жизни он давно уже вывел, что у каждого человека должно быть место, куда он может прийти, не боясь, что в этом месте его могут обидеть, предать или даже убить. Нора, куда можно заползти зализывать полученные во внешнем злом мире раны, где можно наедине с собой повыть, жалуясь на несправедливость и жестокость судьбы. То самое место, где можно спокойно, никого и ничего не боясь, подсчитать убытки и прибыль. Дом, где можно просто отдохнуть, и переждать тяжелые времена. Чтобы потом опять выйти наружу спокойным и невозмутимым, иронично улыбаясь прямо в оскал внешнего мира.

Значит, первым делом ищем жилье. Второй вопрос – это оружие. Ну вот не верил он в белый и пушистый мир, который если и распахнет для него свои объятия, то только для того, чтобы прижать к себе посильнее до хруста костей, а затем и переломить пополам, с удовлетворение вслушиваясь в сухой треск сломанного позвоночника. Так что крепкий посох с заостренным концом он вырежет прямо сейчас. На первое время сгодится, а там посмотрим. Уже сейчас, навскидку, он примерно представлял себе свой будущий арсенал. Третий вопрос сам напомнил о себе бурчанием желудка. Ну конечно – еда. Как же без нее, родимой. Вроде перед смертью побывал на банкете, где зря время не терял. Но что-то не чувствовал он сейчас никакой сытости. То ли после смерти времени много прошло, то ли тело, молодое незнакомое, требовало свое. Откуда-то он помнил, что человек может жить без пищи месяц. Была бы вода. А так, за счет запасов жировых накоплений, можно продержаться месяц не месяц, но неделю точно. Он поднял рубаху, посмотрел на свои «жировые накопления», похлопал себя по впалому животу и разочарованно цыкнул сквозь зубы. Тратить было явно нечего. Придется по пути искать что-нибудь съедобное. Для дичи у него пока руки коротки, но ведь сейчас, судя по всему, поздняя весна. Для ягод рановато, но некоторые травы как раз только весной и годятся в пищу. Он вспомнил, как в своем далеком детстве соседи-корейцы вместе со всей своей детворой по весне уходили в сопки собирать различные травы. Ради того, чтобы погулять по молодой травке, он тоже ходил с ними. Заодно помогал собирать травы и сконфуженно усмехался, когда старенькая, согнутая жизнью пополам старушка, выкидывала почти все собранное им сено и, по-доброму улыбаясь морщинистым лицом цвета старого кирпича, тыкала ему под нос оставшийся пучок, что-то объясняя ему на своем причудливом языке. А потом угощала их семью различными салатами из этих трав, надо сказать довольно вкусными. Из того, что он тогда собирал, ему вспомнились только одуванчик, папоротник, щавель и еще какая-то трава, развесистая, по колено высотой и с толстым сочным стеблем, но с таким заковыристым названием на корейском, что он никак не мог его запомнить. Как она называется на русском он не знал, но зато хорошо запомнил внешний вид и как ее приготовить. Да и грибы уже должны быть. Он не очень хорошо разбирался в съедобных грибах, но зато отлично помнил, как выглядят ядовитые. Так что неделю он продержится. А там, уже после того как он сделает себе приспособления и оружие, придет черед и настоящей еды. Ничего, выжил в том мире, выживет и в этом. А если мир будет против, что тем хуже для него.

Его поход в неизвестное начался с того, что он нашел на окраине поляны молодое деревцо, похожее на ясень. Скорее это можно было назвать побегом, чем полноценным деревом. Прямой ствол без сучков, небольшая крона, кора тонкая и мягкая и само деревце высотой в два его роста. Толщиной с его руку, как раз то, что ему было нужно. Промучился он с этим деревцем примерно с час, потому что, несмотря на молодость, оно было уже довольно твердым и упругим. Был бы он взрослым, ему наверно хватило бы минут пять. Но детские слабенькие ручонки, тяжелый боевой нож, крепкая древесина… Короче к тому моменту, когда у него оказался дрын в полтора метра длиной, он запыхался, как медведь в парной и обновил свои новорожденные ручки, натерев на них водянистые мозоли. И дело доделал только из одного упрямства и из-за привычки всегда доводить начатое до конца. Затем еще час он снимал кору и острил один конец, тот, где раньше был комель. Древесина там была покрепче, но его предыдущими усилиями по рубке дерева была разлохмачена как веник и ему оставалось только обрезать эти лохмотья и придать вид более или менее острого кола. Спустя два часа сплошного мата и четырех лопнувших, уже кровавых мозолей, примитивное копьецо было готово. Тонкий ствол, очищенный от коры, еще сочился соком. Пришлось, чтобы он быстрее высох и не скользил в руке, хорошенько обмазать его землей. Хорошо было бы еще обжечь острый конец на огне, но это он оставил на потом. Огня не было и до него еще надо было дожить. Он критически осмотрел получившееся изделие.

– Да, ничего себе карандашик получился, – но в душе радовался, все-таки – какое никакое оружие. И хотя он понимал, что при его возможностях вряд ли способен отбиться от чего или кого-нибудь серьезного, но само ощущение в руке острой тяжести давало ему чисто психологически чувство уверенности. Затем он выбрал высокое и толстое дерево, судя по форме листьев это был дуб, и полез на него, стараясь взобраться повыше. Дерево оказалось развесистым и удобным для восхождения, а мальчишеское тело ловким и легким. Да и мозги, благодаря более-менее точной работе при изготовлении копья, вполне приноровились к детскому телу. Поэтому забрался он почти до самого верха, откуда можно было осмотреться и выбрать предстоящий путь.

Вокруг, до самого горизонта простиралась тайга: однообразные, не очень высокие, пологие сопки, заросшие разнообразными деревьями, сейчас играющими самыми разными оттенками веселого весеннего цветения. «Зеленое море тайги…» – единственное, что приходило на ум, глядя на это буйство зелени. Ни городов, ни сел с деревнями, ни автострад и вообще никаких проселочных дорог и даже тропинок. Никаких признаков цивилизации, даже самой захудалой, не было видно, здесь ею и не пахло. Как говорилось в мире Витольда Андреевича: «У нас нет дорог, одни направления», так вот, здесь не было даже направлений. Иди, мальчик, куда хочешь и в любую сторону.

Только с одной стороны, вдалеке, в дрожащем мареве была видна какая-то темная масса. Судя по высоте и ширине занимаемой территории, скорее всего это были скалы или горы, не чета окружающим его сопкам. За неимением других видимых ориентиров, туда он и решил двигаться. В таких местах проще было найти какую-никакую пещеру. Хоть какая-то цель. А по пути искать воду, какую-нибудь речку или ручей. Насколько он помнил по родной Земле, в тайге всегда было множество речек, ручьев, а то и просто родников. Он надеялся, что здешняя тайга не сильно отличается от земной. Тем более, что там, где вода, там и жизнь, а значит и дичь.

Итак, цель определена, задачи поставлены. Он спустился вниз и стал собираться в дорогу. Вещей было немного. Поэтому сборы были недолгими. Он только посмотрел на небо, отметил местоположение солнца, судя по нему идти придется на восток и, подтянув штаны, тронулся в путь. Левой рукой он поддерживал на плече свежевыструганный кол, а в правая лежала на рукоятке ножа. На ножнах оказалась петля, за которую он и прицепил оружие к веревочке на штанах с правой стороны. Правда штаны от такой тяжести периодически сползали с худых бедер, но не в руках же нести тяжеленькое железо. Вдруг, что случится, а у него обе руки заняты. Надо, чтоб хоть одна была свободна. Потом, когда найдет подходящий материал, надо будет сделать нормальный пояс для оружия, а пока и так сойдет.

Дорога оказалась не очень веселой, лес он и есть лес. Тем более дикая и непредсказуемая, местами непроходимая, тайга. Шлось легко, но не очень быстро. Приходилось постоянно выбирать путь. Вначале он тестировал свое тело, заставляя его делать то легкие пробежки, то прыгать в высоту и длину. Затем, на попавшейся по пути подходящей ветке, подтянулся пять с половиной раз. Результат его огорчил, но не очень. Он понимал, что тело новое и сидело на нем, если можно так сказать, как мундир на новобранце. При этом он вспомнил свои первые дни в армии, когда их, молодых парней, еще не понявших и толком не прочувствовавших куда они попали, остригли машинками наголо и затем загнали в холодную баню с едва теплой водой. После такой, мягко сказать, помывки озябшим и дрожащим новобранцам выдали новенькое обмундирование, и они оторопело смотрели друг на друга, смеясь и не узнавая недавних соседей по вагону. Необмятое х/б топорщилось в самых неожиданных местах, а пилотки наплывали на уши, расползаясь по лысым головам. Он даже усмехнулся, вспоминая глупые, по-детски пухлые лица сослуживцев с наивно выпученными глазенками. Это уже потом, когда их пожует армейская служба, попробуют на крепость дедовские кулаки и афганские горы, их лица обретут каменную твердость, а в глазах появится опасный прищур и безликая солдатская масса молодых солдат разобьется на индивидуальность отдельных черпаков и дедов. Как бы там не было с каждым шагом он все больше начинал любить свое новое тело. Ничего, что хилое, зато свое, уже родное, и, что немаловажно, нигде ничего не болит. Не ломит спину, не ноют ноги, и голова не трясется и не кружится. Про тремор рук и боли в печени и говорить нечего. А сердце, его бедное сердце, которое, несмотря на то, что ему пришлось пережить, единственное держалось до самого конца и, несмотря на иногда болезненные уколы, продолжало терпеливо гонять кровь по жилам, хотя он не раз заставлял его заходиться в бешенном ритме. Он уже и позабыл, что такое быть здоровым.

Шагая по дикому лесу он недоверчиво, с внимательностью городского жителя, с чувством узнавания вспоминания давно подзабытые навыки, вглядывался в окружающую местность, стараясь не пропустить возможную опасность. Но затем, после долгой безопасной ходьбы, внимания стало рассеиваться, глаза машинально выбирали путь полегче, тело само собой стало припоминать давно забытую сноровку таежного жителя, а в голову забрели мысли о предстоящих задачах и проблемах. А проблем было не просто много… В сущности, вся его нынешняя жизнь было одной большой проблемой. Но мозг старого, не раз битого жизнью, человека быстро разобрался со всем насущным, отбросив в сторону все, что, по его мнению, было второстепенным и неважным и оставив только то, что на данный момент считал необходимым для дальнейшего выживания.

Первой его добычей стали два белых гриба. Уж их-то перепутать было ни с чем нельзя. Пришлось останавливаться, найти подходящую березу и нарезать бересты. Тоже умение. Березовая кора облегает ствол как бы слоями и не зная этого можно содрать с дерева всю кору, но при этом погубить дерево, да и еще выбросить процентов девяносто добытого материала. Ему было наплевать на саму березу, но лишние усилия и бесполезная работа не вдохновляла. Сделав неглубокие надрезы, он аккуратно снял верхние сухие слои бересты с нескольких деревьев. После двух неудачных попыток руки наконец вспомнили былые навыки и с третьей попытки у него получилось немного кособокий, но вполне функциональный кузовок. Сплел из тонко нарезанной бересты лямку подлиней и, привязав к ней получившееся изделие, повесил его на плечо. Из оставшегося материала сплел крепкую длинную косичку, которую в два оборота обвязал вокруг пояса и наконец перевесил ножны с ножом на новое место. А то постоянно спадающиеся штаны уже порядком действовали на нервы. На все дела ушло примерно часа два, так что, судя по солнцу, время до заката еще было. Поэтому дальше, сохраняя общее направление, он двигался зигзагами в поисках пищи. Ему повезло найти еще восемь съедобных грибов, а на одной из полянок ему показались знакомыми узкие резные листья, похожие на листья одуванчика. Цветков еще не было, поэтому с точностью определения были сомнения. Пришлось рискнуть и пожевать кончик одного листочка. Знакомая с детства горечь подтвердила, что он был прав. На другой полянке ему попались на глаза другие знакомые листочки, правда они оказались великоваты, но спутать щавель с другим растением он никак не мог, сколько зеленых щей было съедено за всю его долгую жизнь. Легкая кислинка подтвердила его подозрения. Поэтому, набив кузовок грибами и листьями одуванчика и щавеля, принялся искать место для ночлега и уже почти на закате нашел широкий развесистый дуб. Где-то на высоте метров пяти нашлась и толстая ветвь, заканчивающаяся прочной развилкой. Притянув соседние ветки, до которых смог дотянуться, связал их между собой, получив что-то наподобие гнезда. Не поленился и узлы вязал двойные, а потом еще и с соседних ветвей нарезал и застелил свое гнездо прутьями и листьями. Убежище получилось достаточно крепким, чтобы спокойно выдержать его даже не бараний, а скорее индюшачий вес. Напоследок он еще и привязался лыковым ремешком к ветке. Если вдруг придется падать, то навряд ли его удержит такая страховка, но зато замедлит падение, даст время проснуться и, хотя бы сориентироваться в обстановке. Еще по прежней жизни он помнил: тайга – закон, медведь – хозяин. А в тайге кроме медведей бывают еще и волки, и рыси и черт знает, какие еще зверушки водятся в здешнем зоопарке. Во всяком случае в тайге его детства были даже тигры и леопарды. Узнавать какие еще любители нежного детского мясца, оказавшись в пасти одного из них, не хотелось совершенно. Работа по устройству гнезда вымотала его так, что, улегшись на ночлег, он чувствовал себя совершенно разбитым. Его новенькое тело оказалось совершенно неподготовленным к таким испытаниям. Тут еще и нервишки пошаливают, все-таки – новый мир, как-то оно дальше пойдет? Решив поужинать, достал свои припасы и стал жевать, задумчиво глядя в чужое пока для него ночное небо с неизвестными звездами и ярко светящейся, раза в полтора больше земной, местной луной. Он так и заснул с листиком одуванчика во рту, успев напоследок подумать, что тельце слабовато и с этим что-то надо делать.

Несмотря на все его опасения, ночь прошла спокойно. То ли никто не позарился на такой маленький кусок мяса, или, вернее будет, на такой набор костей, то ли высота его убежища не дала заинтересованным мордам с большими клыками добраться до него, или, скорее всего, обитатели леса пока не знали, что их стало на одного больше, но ночью его ничто и никто не побеспокоил. Еще толком не проснувшись, почувствовал во рту что-то чужеродное и машинально сплюнул. Оказалось – листик одуванчика. Прогоняя последние остатки сна, потер лицо ладонями. Немного поерзал телом, проверяя крепость гнезда, и затем осторожно глянул вниз.

В предрассветных сумерках все выглядело тихим и спокойным. Уже начинали щебетать ранние пташки, и природа выглядела умиротворенной. Тело за ночь немного закоченело от холода, все-таки хоть и поздняя, но весна, не лето, но спасли запасенные с вечера ветки, в которые он во сне и зарылся. Согреться не согрелся, но не промерз до костей. Еще раз основательно вокруг осмотревшись, сбросил вниз дрын. Обмотал вокруг талии отвязанную веревочку и, прихватив все свое немудреное имущество, аккуратно, так как тело спросонок, да еще и с холода слушалось плохо, спустился на землю.

Первым делом оправился под ближайшим деревом, затем снял рубаху и, дрожа от утреннего озноба, стал водить ладонями по тяжелой от утренней росы траве, и затем, бросая капли воды на себя, умылся до пояса. До красна растерся той же рубахой, так, что телу стало жарко и утренний холод, который до этого пробирал до костей, стал казаться приятной прохладой. Затем нашел какое-то растение похожее на лопух, а может это он и был, свернул из него кулек и, закатав штанины, стал собирать утреннюю росу. Аккуратно встряхивая траву, собирал в кулек по одному два глотка, и тут же выпивал. Воды было конечно маловато, но много ли надо столь тщедушному тельцу. Это конечно не шло ни в какое сравнение с утренним кофе, но жажду утолило. Затем были утренние процедуры, тело оказалось не только прожорливым, но и вполне себе функциональным и в другом плане. Так что тренировка-не тренировка, но что-то похожее получилось. Во всяком случае вспотеть удалось. Затем последовал завтрак.

Сидя под дубом и тщательно пережевывая собранные вчера подвяленные листья щавеля с подсохшими грибами, он рассчитывал свои дальнейшие шаги. Первым делом конечно вода, затем огонь и напоследок жилище. Воду и огонь можно объединить, где речка там и камни, а где камни, там и кремень. Он помнил таежные речки и ручьи из своего мира. Весной мутные и рычащие, напитавшиеся талой водой потоки, вырвавшиеся из ставших тесными берегов, несли вырванные с корнем деревья, кости, ветки и прочий лесной мусор и с бурлением ворочали огромные валуны. Зато летом они возвращались в предусмотренные природой русла и несли свои воды хоть и по-прежнему быстро, но плавно и тихо, и только на мелких перекатах миролюбиво и звонко журчали своими прозрачными струями, обтекая те же самые валуны, которые только совсем недавно катали как мячики, но сейчас ставшими неподвластными ослабшему течению. Берега на таких перекатах были просто усыпаны вымытыми за весну из тела земли самыми разными камнями. Так что найти на таком бережку кремни было вполне реально.

По дороге не забывать о еде. Конечно, долго на траве не продержишься, но, насколько он помнил по своему миру, в тайге наткнуться на ключ, родник или речушку не составляло труда. Обычно три-четыре дня, максимум неделя ходьбы и обязательно встречался очередной источник. Когда уходили на большую охоту или на поиски женьшеня, а по времени это могло занять и два месяца, то воду с собой брали литров по пять, только на первое время. И насколько он помнил, ни разу не страдали от жажды. Ну а там, где вода, там уж он найдет, чем поживиться. Не то, чтобы он был великим охотником, но если будет хорошее место, где можно задержаться на время, то всегда можно вспомнить несколько способов, чтобы разжиться дичью. В крайнем случае такие лесные речушки кишели рыбкой и раками. Конечно каковы были по размерам речушки, таковы и ее обитатели, но при его нынешних габаритах ему много и не надо.

Собираться ему было недолго. Единственное, что вытащил из штанов веревочку, которая оказалась сплетенной из какого-то растительного волокна и была довольно крепкой на разрыв и обвязался вместо нее сплетенной им самим косичкой из бересты, которая была гораздо хуже, но на поддержку штанов пойдет. А веревочкой, не пожалев полчаса времени, накрепко привязал нож к посоху наподобие наконечника, а сам посох с помощью еще одной лыковой веревочки закинул за спину. Никаких иллюзий насчет получившегося копья он не испытывал, не с его умениями и силенками, но таким образом нож всегда был готов к бою и отбиться от чего-то неожиданного он сумеет, а готовым надо быть ко всему, а так и оружие наготове, и руки свободны для сбора пищи. А копье, даже такое, оно и есть копье. А чтобы совсем уж руки не были пустыми вырезал себе из крепкого орешника толстый посох. Удобно и при ходьбе и, если что, поможет и при обороне. В крайнем случае хотя бы кинуть в противника, и пока тот будет ловить подарок, достать из-за спины копье. Так и пошел, подождав, когда подсохнет роса, с посохом в правой руке и с лукошком в левой.

Шагалось легко. Если бы еще не мошкара, так и норовившая влететь в рот или в глаза. Впрочем, он терпеливо сносил ее присутствие, вспомнив по прежним временам, что, будучи детьми они совсем не обращали на нее внимания и даже здоровенные таежные комары не доставляли больших хлопот. К ним надо просто привыкнуть. С каждым днем он все больше срастался с окружавшей его природой и со своим новым телом и чувствовал себя все увереннее. И все больше вспоминались таежные навыки, казалось оставшиеся в далеком детстве. Стопы ног сами стали мягко перекатываться с пятки на носок, большими пальцами чуть вовнутрь. Так вес тела равномерно распределялся между пальцами ног, которые сильно влияли на напряжение ног во время ходьбы, и таким манером можно было преодолевать большие расстояния, не чувствуя усталости. Глаза внимательно скользили по окрестностям, замечая малейшие нюансы.

На первый взгляд лес вокруг ничем не отличался от земной дальневосточной тайги. Такое же дикое смешение природных зон, которое причудливо играло самым разнообразным смешением деревьев и других растений. Например, суровый кедровник или сумрачный ельник вдруг сменялся плантациями малинника или лещины, а заросли чертового дерева чередовались веселыми лужайками, окруженными дубами и березами, обвитыми лианами лимонника или дикого винограда. А уж величественный липовый лес с реликтовыми деревьями в несколько обхватов и зарослями папоротника навеяли тоску по походам за женьшенем. Кстати, не забыть бы потом заняться его поисками. Если тут есть липа и папоротник, то должен быть и женьшень, к которому Витольд Андреевич питал истинное уважение. Но встречались иногда и совершенно незнакомые деревья и растения, хотя может он что-то и забыл. Все-таки в детстве он был ни разу не ботаник и не зоолог и цели имел чисто утилитарные – кого бы сожрать и что бы сорвать для той же цели. И если бы тот мужчинка, который закинул сюда Витольда Андреевича не предупредил, что здесь будет совсем другой мир, то он подумал бы, что попал в Приморскую тайгу, до того все было похоже и знакомо.

Путь впереди предстоял неизвестно какой протяженности по длине и по времени, поэтому шагал он, не торопясь, размерено, как на прогулке, без отдыха и перерывов, жуя на ходу все, что попадалось съедобного. Ночевал на деревьях, хотя ничего опасного пока не встречалось. Но, вбитые в прежней жизни привычка всегда быть настороже, и природная паранойя держали его в тонусе и не давали расслабиться. Два раза пришлось делать остановки на день. В первый раз нашел заросли крапивы и полдня дергал еще невысокие кустики. Крапива было молодая и довольно нежная, но уже щипалась. Верхушки отлично пошли на салат, что стало прекрасным дополнением к диете из грибов и одуванчиков, а стебли, обрезав корни и листья, повесил сушиться. Утром, собравшись в путь, навесил подвяленные стебли, связанные в одну длинную бахрому, на пояс. Так и шел дальше в пышной юбке. Стесняться было некого. Да если и встретился бы кто, то ему было глубоко наплевать. Ну дикарь, ну туземец, ну и что? Впрочем, покрасоваться было ни перед кем, никто ему не встретился и вообще следов разумной жизни он так и не приметил. А второй раз наткнулся на березняк. Целая роща молодых стройных, с едва проклюнувшими нежными пахучими листочками, березок. Ну как тут удержаться. И хотя основной сезон уже прошел, но он насверлил кончиком ножа дырочек в белых стволах, понатыкал туда тонких очищенных веточек и подставил под них кулечки из той же бересты, которые накрутил тут же. Того, что натекло ему хватило в первый раз после попадания в этот мир от души напиться вкуснейшим, чуть-чуть отдающим запахом свежей древесины, березовым соком. Или так подействовало на вкус постоянное чувство голода и свежий лесной воздух? Не важно. Целый день он только и делал, что пил сладковатый березовый сок и заедал его свежей крапивой и подберезовиками.

А на десятый день к полудню он наконец вышел к небольшой таежной речке. Вода его обрадовала. Была она чистая, холодная и он, наплевав на все санитарно-гигиенические нормы, от души напился. Роса конечно хорошо, но она всего лишь не давала умереть от жажды, а тут целая речка воды, хватит и напиться, и помыться, да и постираться не мешает. И конечно посмотреться в отражение, как в зеркало. Интересно же, как он сейчас выглядит. Еще немного прошел вдоль русла, идя против течения и продираясь сквозь прибрежные заросли, и наконец вышел на широкий, залитый солнцем, галечный пляж. Здесь и решил остановиться.

Сбросил на землю весь свой невеликий груз и внимательно огляделся вокруг. Пляж простирался полосой метров пять шириной и тянулся метров на тридцать вдоль неширокой речки и сверкал под солнцем ровным слоем хорошо промытых разноцветных камней. С трех сторон он был окружен лесом, а с четвертой упирался в речку, которая здесь загибалась широкой излучиной. С его стороны берег был пологим и мелким. Сама речушка была не очень велика, метров пять в самом широком месте. Основное течение шло по противоположной стороне, где темная, вихрящаяся мелкими бурунчиками и водоворотами, стремнина основательно подрыла глинистый берег и даже добралась до корней деревьев, которые широкой бородой прятали под своей тенью темную воду. Хорошее место для рыбалки. И наличие рыбы он намеревался проверить в самом ближайшем будущем. А то растительная диета ему уже порядком надоела. Она, как и роса, просто не давала умереть с голоду, но никак не добавляла сил и тем более чувства сытости, о чем постоянно ворчал прилипший к позвоночнику желудок. Да и организм, каждодневно подвергающийся пыткам тренировками, явно требовал мяса.

Первым делом нашел тихую спокойную мелкую заводь и с интересом посмотрел на отражение. Вода немного рябила и смазывала черты, но общий облик можно было увидеть довольно ясно. Все, как он и думал. На него из воды любопытными глазенками смотрел худой вихрастый мальчишка лет девяти-десяти. Худое удлиненное лицо с тонким чертами, небольшим прямым носом и еще не оформившимися припухлыми детским губами. Все это венчала шапка из густых, но тонких, чуть вьющихся на длинных концах, черных волос. И самое интересное – это большие глаза с густыми ресницами и со зрачками невероятно синего цвета.

– Мда. Это же надо, какая девичья погибель растет. – покрутил головой мальчишка. – И какой ты теперь Витольд Андреевич? Ты, пацан, теперь – опять Витек.

Ему было до умопомрачения приятно высказать эти слова своему отражению. Своим обликом он остался доволен. Насмотревшись и налюбовавшись на такого красивого себя, наконец решил заняться пропитанием. Кушать хотелось очень-очень и время как раз обеденное и река всем своим видом обещала, что одними грибами сегодняшний обед не обойдется. Нарезать гибких ровных прутьев с дерева, похожего на иву, а может это она и была, во всяком случае очень похожа, только листья покрупнее, было делом пяти минут и уже совсем скоро он сидел на прогретой солнцем гальке с охапкой гибких и длинных прутьев. Сидел и вспоминал, как еще в том детстве дед, старый битый таежник, плел нехитрую снасть, а он очищал от листьев и подтаскивал к нему материал. Сплести вершу – дело вовсе не хитрое, если знаешь, как. Нужно только немного практики. Воткнув по кругу в землю самые длинные и толстые прутья, стал не торопясь оплетать их другими, следя за тем, чтобы они ложились аккуратно и равномерно.

Руки делали работу, а в голове по кругу привычно носились мысли. Была у него такая привычка, пока руки чем-то заняты обдумывать какую-нибудь мысль. И даже, если ничем не был занят, он всегда о чем-то думал. Эта привычка появилась у него еще в детстве, когда он шел в школу, а впоследствии, повзрослев, на работу, когда ехал в машине или в автобусе, или вообще, когда делал какую-нибудь физическую работу, требующую минимум внимания. Даже во сне он частенько просыпался от того, что его мозг обсасывал какую-нибудь идею, попавшуюся ему днем. Особенно эта его способность доставала его в последнее время перед смертью. Ему даже приходилось перед сном выпивать грамм по двести водки, меньше, не смотря на возраст, его не брало. Сон тогда получался крепким и тяжелым, но он хотя бы высыпался.

Единственное, когда его мозг отдыхал, то это при чтении. Поэтому с самого детства, когда в пять лет ему стали известны буквы и он научился слагать из них слова, он читал. Начал с «Колобка» и «Курочки Рябы» и в десять лет дошел до «Войны и мира», что надолго отвратило его от классики. Интернета в годы его детства и юности еще не было, да и слово «компьютер» было неизвестно, поэтому он взахлеб окунулся в мир книги. Читал в туалете, на кухне, не замечая, что ест, в метро, благо в то время это было вполне естественно, сидя ночью на подоконнике под светом луны или с фонариком под одеялом. Читал все подряд, начиная со сказок и кончая медицинским справочником. Ему все было интересно, тем более, что, обладая живым воображением, он частенько представлял все прочитанное наяву, кроме разве что различных болезней.

Но сейчас читать было нечего и в то время, как руки боролись с непослушными прутьями, мысли в его голове привычно бегали по кругу. Двухнедельное путешествие по тайге немного изменили его планы и люди теперь не казались ему такой уж большой неприятностью. Нет, бежать с криком «Люди! Ау! Где же вы?» он не собирался, но если встретятся… Когда встретятся, тогда и подумает, но сразу бездумно выбегать навстречу, распахнув объятья, как и заполошно убегать не будет. Осмотрится, а там жизнь покажет. Он решил, что пока поживет в лесу, не загадывая сроков, подготовит себя насколько сможет физически и как созреет для общения, тогда и выйдет к людям. Где-то они же должны быть. Он не питал иллюзий по их отношению к себе. Скорее наоборот, зная людскую породу, он заранее готовился к возможным неприятностям. Отсюда его мысли плавно перешли к тому, что он помнил о развитии тела и о способах это самое тело защитить. Надо будет привести мысли в порядок и выработать наиболее оптимальную систему своих тренировок. А то пока он удовлетворялся бездумным повторением разминки, оставшейся в памяти со времен, когда он занимался дзюдо. Но ведь теперь ему понадобятся совсем другие навыки. Хотя, конечно, одно другому не помеха.

День, судя по солнцу, уже склонялся к закату, когда векша была готова, а в голове у него к тому времени сложился конкретные, рассчитанные пока на полгода, планы на дальнейшую жизнь, которые он и решил воплощать в жизнь уже со следующего дня. А пока рыбалка. Векша получилась на славу, легкая и крепкая, длиной с метр, немного кривоватая, но это никак не сказывалось на ее эксплуатационных качествах. Еще с часик неспешного труда и из остатков ивового лыка была сплетена уродливая на вид, но вполне функциональная бечевка длиной метров в восемь. Привязав это свое изделие к векше, он критически оглядел получившееся изделие, положил вовнутрь пару крупных камней и несколько стеблей крапивы, и, сняв штаны, зашел в воду, стараясь пройти как можно дальше. Зашел почти по пояс, пока сильное течение не стало сбивать с ног, и широко размахнувшись, забросил векшу на самую быстрину. Напор воды немного протянул векшу, но затем она опустилась на дно, бечевка натянулась и все, теперь осталось только ждать. Выбрался на берег, зафиксировал бечевку колышком, вбитым на берегу, и с наслаждением растянулся на теплой от солнца гальке. Штаны одевать не стал, все равно опять снимать, когда будет вытаскивать векшу, да и поберечь надо – все-таки единственная одежка и когда будет другая, неизвестно. А стесняться некого, да и в его нынешнем возрасте, честно говоря еще и нечего.

Мысли привычно опять понеслись по кругу, рассчитывая дальнейшие шаги. Его многоопытный мозг стал просчитывать варианты дальнейшей жизни, взвешивать все за и против, выбирая наиболее выгодные решения. И тут вдруг, сам себе удивляясь, он подумал:

– А мне это надо? Чего я все что-то рассчитываю, к чему-то примеряюсь, что следует сделать, что не следует? Пацан, бросай эти старческие замашки и просто живи.

Может вселение в детское тело, может что-то другое, но ему совершенно не хотелось продумывать свои дальнейшие шаги. Показалось скучным и ненужным. Ему дана новая жизнь, здоровое тело, развитие которого зависит только от него самого, так что еще нужно? Как говорил один его друг в далекой молодости: «Здоровье есть, остальное все добудем». Так не проще ли просто жить, наслаждаясь каждым мигом вновь вернувшегося детства? Разве не этого он подспудно хотел? И к черту того хитрого расчетливого старикашку, которым он когда-то был. От избытка охвативших его чувств, он не нашел ничего лучшего, как вскочить и проорать в небо давно забывшийся клич, чем-то похожий на крик альпийских горцев: «Ила-ла-лори»! Затем, устыдившись непонятного и неожиданного порыва, опять уселся на бережке. «И чего спрашивается ору. Точно детство в одном месте играет. Лес любит тишину. Расселся тут, понимаешь, а подумать, как рыбу приготовить?» Жрать ее сырой, ну никак не хотелось, хотя помнится, что друзья-корейцы считали ее чуть ли не деликатесом и всегда брали с собой на рыбалку какую-то жуткую смесь из перца, уксуса, жидкой сои и еще каких-то ингредиентов. И первая пойманная рыбка, кое-как очищенная от чешуи и кишков, еще живая и трепещущая, макалась в эту огненную пасту и закуской шла к традиционной первой стопке, выпивавшейся за удачную рыбалку. Живодеры. И вкус поначалу был непривычен, хотя что-то в этом было.

Он опять вскочил и пошел вдоль берега. Как выглядит кремень он примерно знал. Поэтому, выбрав подходящий камешек, он чиркал по нему обухом ножа, стараясь выбить искры. Потом брал следующий и следующий, пока один из камней, величиной с карамельку, не выдал целый сноп ярких искр. Был ли это кремень, или что-то другое для него было неважно. Главное, что этот камушек вполне удовлетворял его запросам. Сухих сучьев было в избытке, труха из сердцевины старого ствола, когда-то принесенного течением и так и застрявшего на отмели, сгодилась вместо трута, и скоро в неглубокой ямке весело заплясал небольшой костерок. Этот огонь, добытый своим трудом, принес настолько глубокие эмоции, что он на какой-то миг застыл, глядя на робкие оранжевые язычки. Если бы не угроза того, что без подкормки огонь потухнет, то он наверно так бы и смотрел на него. Люди, испорченные цивилизацией и могущие в любой момент чиркнуть спичкой или зажигалкой, уже забыли, что значил огонь для наших предков. Подбросил дров в костер, собрал и сложил рядом еще охапку дров и пока было светло решил подыскать место для ночлега.

Подходящее дерево нашлось в шагах пятидесяти от речки. Привычно и ловко взобрался на высоту метров пять, нашел толстый сук с развилкой. Сплести из лыковой веревки и близ растущих веток что-то типа гамака при должной сноровке было делом уже привычным. Хотя ему понадобилось с час времени, но зато ложе получилось вполне удобным и крепким. Забравшись еще выше, он нарвал и забросал получившееся гнезда тонким и мягким ветками. Все, постель готова. Пора посмотреть, что там с уловом.

В той жизни он ставил векшу на ночь, но сейчас было невтерпеж узнать, получилось ли у него да есть хотелось уже не по-детски. Векша не обманула его ожиданий. Конечно кому-нибудь его улов показался бы смехотворным, но для пацана, которым он сейчас был, три рыбки, похожих на форель, то ли ленки, то ли пеструшки, сантиметров по двадцать-двадцать пять каждая, показались огромными рыбинами. Добыча с воплями восторга была со всей осторожностью изъята из ловушки, а векша опять заброшена в речку уже на всю ночь. Тут же на берегу он выпотрошил и почистил рыбу, а затем отнес к костру, где уже нагрелся овальный плоский камень. После грибно-одуванчиковой диеты, запеченные рыбки показались пищей богов. И пусть вместо соли была использована зола и не было ни ложек, ни вилок и есть пришлось руками, но на детском личике была написана настоящая радость вперемешку с сажей от своей первой в этом мире добычи. И пусть в том прежнем мире он охотился на экзотических животных в Африке или ловил тунца в Атлантическом Океане, но это все было развлечением от скуки, которое добавляло лишь капельку адреналина в повседневность. Ибо какой может быть риск, когда в руках самое современное оружие, а рядом всегда маячили телохранители. И сейчас его прямо-таки распирало от гордости, что в таком возрасте и с помощью самых примитивных приспособлений смог обеспечить себе пропитание. Он понимал, что во многом его нынешнее восприятие обусловлено детским телом, которое каким-то образом влияло на настроение, но его умудренный долгой жизнью мозг снисходительно воспринимал детскую непосредственность и даже наслаждался казалось давно позабытыми чувствами. Его желудок, привыкший за неделю с лишним странствий к маленьким порциям и растительной диете, еле справился с вдруг возникшим изобилием и последнюю рыбу он доедал уже с усилием. Как говорится живот полон, а глаза еще голодные. Наевшись, наплевал на все правила санитарии и напился водички прямо из речки. Несмотря на чувство сытости и связанную с этим лень, огородил костер крупными камнями и бросил в него остатки дров. Затем, с чувством выполненного долга, долго и натужно, сопя из-за заметно выпиравшего живота, взобрался на свое спальное дерево. Немного поворочался, зарываясь в ворох веток. Последней мыслью, перед тем как вырубиться, в голове мелькнуло:

–Нет, так жрать нельзя…

Глава 2

Утром было зябко и, хотя он расположился на ночлег в отдалении от речки, все-таки близость воды давала о себе знать и свежий влажноватый воздух не оставлял никакого желания лежать и мерзнуть, кутаясь в одни только воспоминания о теплом одеяле. Поэтому, долго не раскачиваясь, стал приводить в жизнь итоги своих вчерашних размышлений. С этого дня на все последующее время его день подчинялся довольно жесткому графику.

Первым делом – бег километров на пять и разминка с упражнениями на растяжку. Пока тело молодое и гибкое, послушное и не закостенело с возрастом следовало это не только поддерживать, а даже развить такие качества по максимуму. Затем завтрак, когда он обычно подъедал приготовленное вчера, потом поход за едой, совмещенный с поисками подходящего жилья, обед и недолгий послеобеденный отдых и после отдыха уже полноценная тренировка с силовыми упражнениями, бросками и ударами. Правда из-за отсутствия спарринг-партнера броски приходилось имитировать, тренируя в основном различные стойки, подходы и захваты. Но зато пригодилось копье, которое, после снятия с него наконечника из ножа, превратилось в короткий шест. Упражнения с шестом он помнил хорошо. Еще в той жизни, благодаря соседям-корейцам, которые были фанатиками какого-то своего семейного вида борьбы и в который помимо руко– и ногомашества входили и тренировки с различными палками, он с детства приобщился к восточным единоборствам, хотя конечно для него это было скорее игрой, чем серьезным изучением этого искусства. Соседи посмеивались над неуклюжими движениями друга своего младшего сына, но не мешали. Большим мастером он так и не стал, так как интересы его не ограничивались только одним видом борьбы, и он не столько учился драться, сколько ему было интересно узнавать что-то новое, но тяга ко всему восточному у него осталась, из-за чего, когда перед ним встал вопрос о выборе спорта он и пошел в секцию дзюдо, а не самбо. Но в память его на всю жизнь остались те давние упражнения и движения. У него вообще была хорошая память.

Он не интересовался, как было в других школах, но в их классе одна половина одноклассников занималась в спортивных секциях, а другая ходила в различные художественно-музыкальные школы. Некоторые, особенно продвинутые, даже умудрялись заниматься и тем и другим. Никуда не ходили только откровенные пофигисты и аутсайдеры, где-то даже туповатые и не способные ни на что полезное. Этакий балласт, на который просто не обращают внимания и который всегда есть в любом обществе. Неизвестно, не стал бы и он такой серой мышкой, если бы отец в его восьмилетие не подозвал к себе, и поставив перед собой, скептически пощупал хрупкие детские плечики, тонкие ручки, поцокал языком и волевым родительским решением указал ему, чтобы завтра же он поступил в какую-нибудь спортивную секцию. Отца он уважал и побаивался. Выбор для восьмилетнего мальчика был не очень богат, он просто не знал о настоящем спорте ничего, кроме того, что отец был фанатом футбола. Боксерская секция в школе, которую вел школьный физрук, почему-то не вызывала в нем энтузиазма, впрочем, как и игровые виды спорта типа баскетбола и волейбола. Но ему повезло, что видно не у него одного бродила в голове идея заняться каким-нибудь видом именно единоборства и на общем собрании мальчишек их дворового сообщества, после долгих и жарких споров, не приведших их к общему решению, решили идти во дворец спорта и там уже определиться со столь важным вопросом. Дружной толпой рванули на трамвае с окраины города, где они жили, в центр, к областному дворцу спорта. Там-то каждый и определился с тем, кому, что пришлось по нраву. Кто-то пошел тягать железо, кого-то увлекла гимнастика, а он пошел на только что открытую секцию дзюдо, которое тогда еще было новинкой, и никто толком не знал, что это такое. Но ему, спасибо друзьям-корейцам, было известно немного больше, чем другим и выбор его был очевиден. Правда, как потом выяснилось, дзюдо мало чем отличалось от спортивного самбо, но большее разнообразие приемов, включая удушающие, и самое главное сама атмосфера восточной экзотики, все эти поклоны, экзотичные термины: «ипон», «хаджиме», «вазари» и прочее, делали его избранным и причастным к чему-то таинственному. Для восьмилетнего мальчишки оказалась очень важна вся эта восточная атрибутика и помогла выдержать самый трудный первый год, когда обычно отсеивается большинство новичков. Это уже потом, когда оказалось, что у него способности, он втянулся в тренировки и у него уже был коричневый пояс, когда до него стал доходить глубинный смысл восточных единоборств. Но в первое время это было экзотикой.

А потом, благодаря появившимся видеомагнитофонам и привезенным тайно через границу полуподпольным фильмам с участием Брюса Ли и прочих восточных мастеров, по стране прокатился бум восточных единоборств и правительство, ничтоже сумняшеся, еще и подогрело интерес, запретив в стране карате, подогнав под это понятие и ушу, и даже йогу. Ведь если запретили, значит что-то в этом есть? И большая часть мужского населения с десяти до тридцати лет бросилась искать запретные знания. Находили какие-то перепечатанные под копирку тексты с невнятными рисунками, покупали полуподпольные брошюрки с громкими заголовками типа «Пять звериных стоек Шаолиня» или «Неотразимый удар мастера с Окинавы» и с фанатизмом в глазах, в довесок к занятиям в секции, изучали всю эту макулатуру под руководством очередного сэнсэя в каком-нибудь подвале, оборудованным под собственные мальчишеские нужды. Они путали ушу с кун-фу, карате с тайским боксом, а Брюс Ли, которого многие даже не видели в лицо, был идолом для подражания и заместителем всевышнего на земле.

И маленького Витю, как он себя позиционировал в мальчишеском обществе, не афишируя свое настоящее имя, не минула чаша сия. Не сразу пришло настоящее понимание того, чем они занимались, но со временем осыпалась вся шелуха таинственности и всемогущества, делись куда-то «гуру» и «сэнсэями», а его самого стали больше интересовать настоящие победы на татами. Больших высот он не достиг, но не потому, что не мог, а потому, что его не интересовали спортивные вершины. Ему был интересен сам процесс, хотя конечно все эти грамоты и доставляли некое удовлетворение, как зримое доказательство его успехов. Самое большое, чего он достиг, это второе место на областных соревнованиях. Но он не печалился, как-то в одночасье его вдруг перестали интересовать даже эти кубки и призы. И как тренер не ругался, как не обрисовывал будущие перспективы чемпионства, его уже тянуло совсем в другие дали.

И вот тут ему повезло встретиться с одним человеком, который вроде бы просто крутил палки. Но как он их крутил! Этот человек и рассказал ему обстоятельно и подробно про боевой шест, про нунчаки и про эскриму. Многое при рассказе осталось за бортом и только слегка упоминалось про другие виды единоборств, как примеры разнообразия, но именно на эти три вида мастер делал упор и именно они запали в душу тогда уже довольно продвинутому в восточных единоборствах подростку, и он увлекся ими всерьез. Его привлекал к себе шест, как универсальное средство для разминки и развития скорости движения, и нунчаки, которые в то время, когда за любую найденную железку могли впаять срок за хранение и применение холодного оружия, оказались вполне универсальным средством защиты, вполне заменявшим собой нож или пику из арматуры. Причем, вполне легальным. Правда потом власти опомнились и нунчаки стали относить к оружию ударно-раздробляющего действия, оказывается было и такое, но к тому времени на носу уже были беспредельные девяностые годы и всем стало не до каких-то двух палочек, соединенных веревочкой или тонкой цепью.

Но особенной его любовью стала эскрима. В фехтовании палками он нашел именно то, что хотел. Он даже выучил английский язык, чтобы из первоисточника узнавать все о понравившемся виде единоборств, так как на русском языке в то время не то, что литературы, многие даже не знали о существовании такого экзотического вида борьбы. В эскриме ему нравилось все, а особенно то, что палки можно было с легкостью заменить холодным оружием или вообще обойтись без него. Особо сильным мастером не стал, но зато в теории был подкован так, что мог читать лекции о возникновении, разновидностях и применении этого вида единоборства. Так что мешает ему стать мастером эскримы здесь и сейчас?

Вот с учетом того, что он, судя по словам горбоносого, попал в средневековье, а не верить его словам пока повода не было, он и постарался выскрести из своей памяти все, что касалось этого вида единоборства. Конечно он давно не занимался и подрастерял навыки, да и тело новое, но теорию-то он помнил хорошо. Оставалось подтянуть тело. Его немного удручало, что у него совершенно отсутствовала мышечная память. Он четко представлял себе все движения, что и как делать в следующий момент, но тело плохо слушалось команд, а движения были совершенно разбалансированными. А откуда ей было взяться, мышечной памяти, если память и знания были от «старого мерзкого старикашки», как он себя иногда иронично называл, а тело от неизвестного мальчишки? Спасибо хоть мальчишка был вполне развитым для своего возраста и не уродом. Но рефлексы следовало нарабатывать.

Так что он начал с азов, из-за дня в день повторяя базовые движения. В первые дни он сильно выматывался и к концу дня чувствовал себя совершенно разбитым. Но результат был. Каждый день, из недели в неделю, от месяца к месяцу его мускулы превращались в твердые и гибкие стальные пружины, пока еще тонкие и не очень видные, но движения и удары становились все более резкими, сильными и отточенными. Будни его превратились в тяжелую добровольную каторгу и праздники не привиделись, но он занимался уперто до фанатизма, помня, что в той жизни бросил заниматься спортом, как только в его жизни все больше времени стали занимать девушки и все те мелочи, из которых и состояла, по его мнению, красивая и успешная жизнь. В этот раз он такой ошибки не допустит. Он четко знал к чему нужно стремиться и знал, что должно в конце получиться и уж в этот раз он не собирался упускать своего шанса, променяв будущее мастерство на мишуру и удовольствия. Он на собственном опыте убедился, как красивая жизнь мешает и входит в противоречие с тренировками и в прошлый раз после недолгих колебаний он сделал свой выбор и спорт был заброшен, а спортзал посещал только для поддержания формы. Да и то – это было лишь способом как можно дольше сохранить фигуру, показать себя в выгодном свете перед понравившейся женщиной и иногда поставить на место зарвавшегося хама. Но сейчас-то это стало в буквальном смысле вопросом жизни и смерти и одним из факторов выживания в этой жизни и в этом мире и на этот раз выбор был сделан без раздумий и понятно в какую сторону.

И в этом ему помогало то, что он многое знал и помнил и если что-то и не умел, то хотя бы ему был известен путь, по которому следует идти. Да, он не стал в том мире мастером, но ведь с интересом изучал и даже сих пор помнил чуть ли не наизусть застрявшую в памяти теорию, мечтая когда-нибудь преобразить все знания в практику. Ну вот кажется и настал тот момент. Дело было только за ним, и он твердо решил, что второго шанса он не упустит.

Как это не странно, но ему нравилась его нынешняя жизнь. Несмотря на всю тяжесть своего нынешнего бытия, когда приходилось есть не то что хочешь, а то, что удавалось добыть, на физические нагрузки, когда приходилось напрягать все свои силы, и не в меру, а на пределе своих совсем небольших возможностей, на неустройство элементарного быта, он отдыхал. Не телом, но душой. Отдыхал от суетности того, прежнего мира, от постоянной ответственности за чужие судьбы и в какой-то мере и жизни, от всего того, что составляло его собственную жизнь. Но хоть душа и блаженствовала с благодарностью впитывая все спокойствие и умиротворение нового мира, тело продолжало трудиться, тяжко и без отдыха.

Поначалу было тяжело без всего того, из чего собственно и состоит привычная ему цивилизация. Но если к отсутствию бытовых удобств, как например туалетная бумага или микроволновка, он быстро привык и принял это как данность, то без таких вещей как книги, интернет или компьютер он страдал искренне и неподдельно. Особенно ему недоставало интернета. Мозг, привыкший к постоянному потреблению свежепоступавшей информации, просто изнывал от безделья. Поэтому он занимал его размышлениями и воспоминаниями, откладывая в уме в сторону то, что могло ему впоследствии пригодиться. Оказалось, что за долгую жизнь он узнал и научился многому, что до поры, до времени как бы спало в его мозгу и теперь он был занят тем, что бережно вытаскивал наружу и раскладывал по полочкам все накопленное. Как крохобор перебирает все свои богатства, надолго останавливаясь над какой-нибудь вещью, вспоминая о том, с каким трудом она ему досталась, так и он кропотливо тянул из глубин своей памяти за хвостик какую-нибудь мысль или знание, на миг мелькнувшую в его мозгу. И эта работа не прекращалась ни на миг, чем бы не было занято в это время тело. Пока голова была занята такой полезной работой, руки тоже не скучали и между делом, он обработал уже хорошо подсохшую крапиву и наплел шнурков и веревочек. На это у него ушло два дня.

А примерно через месяц пребывания у речки он нашел себе убежище. Пока стояла летняя жара, он не думал о том, чтобы искать себе убежище, оставив это дело на потом. Забот хватало и так. Место стоянки, где он остановился в самом начале его полностью устраивало, а место, где он ночевал, даже обозвал своим спальным деревом. Но в тот день он решил поохотиться и испробовать в деле свежеизготовленные силки. Рыба и раки уже надоели до тошноты, хотелось мяса, пусть даже и птичьего, поэтому в этот раз пошел по уже известному маршруту, где недавно видел выводок рябчиков, хотя обычно каждый раз он уходил от места стоянки всегда в разных направлениях. Так он знакомился с местностью, куда угодил и намечал себе ориентиры на будущее. Но сегодня организм, измученный травяно-рыбной диетой возмущенно потребовал мяса, и он пошел у него на поводу. Да и даром он что ли все последнее время плел силки, выуживая из памяти все, что он помнил на эту тему. Теперь настало время испытаний.

С утра пораньше, сразу после утренней разминки, пошел на знакомое место. Огляделся, птиц еще не было. Расставил силки и лег неподалеку под кустом. Можно было и уйти, но очень уж не хотелось ждать и, судя по поведению птиц, семейка была очень беспокойной и скорее рано, чем поздно, должна была явиться на свое пастбище. Так что решил потерпеть и надеялся, что ожидание не продлится долго. Так и оказалось. Не прошло и полчаса, как шум крыльев возвестил, что будущий обед прибыл на место. Сначала семь довольно крупных пташек расселись на ветках дерева, провели небольшое совещание и наконец опустились на землю. Что привлекательного они там нашли, мальчишку не интересовало. Главное, что они, совсем как земные курицы, поклевывая и что-то бормоча на своем птичьем языке, постепенно приближались к ловушке, что в конце концов и привело их к ожидаемому результату и две птицы попали и запутались в петлях из крапивных волокон. Одна из птиц сразу стала кувыркаться и метаться и вследствие этого запуталась хорошо и плотно, но вторая попала в петлю только одной лапкой и теперь раз за разом старалась взлететь, натягивая тонкую бечевку. Остальные птицы, напуганные случившимся, шумно хлопая крыльями сразу поднялись в воздух и беспорядочной стаей ринулись куда-то в чащу. Мальчишка, испугавшись, что добыча может ускользнуть, одним прыжком выскочил из кустов и метнул палку в ту, что зацепилась только одной лапкой и вот-вот могла вырваться из коварной ловушки. Попал в крыло и судя по всему перебил его, но заодно своим ударом высвободил птицу, которая от удара отлетела и все-таки порвала тонкий шнурок. В панике, не в силах взлететь, рябчик шмыгнул в кусты и сразу туда же за ним кинулся и мальчишка. Птице бы затаиться, но для этого надо было скрыться из глаз преследователя, но охотник не давал и шанса и преследовал буквально по пятам. Так они и метались по кустам, постепенно отдаляясь от места первоначальной засады. Бедный рябчик в борьбе за свою жизнь увел юного пожирателя мяса метров на сто и там наконец сдался, получив палкой прямо в голову.

Мальчишка устало уселся рядом с добычей, огляделся и тут-то и увидел чудо природы, усовершенствованное человеческими руками. И как он раньше не замечал этого жилища, проходя буквально в нескольких десятках шагах? Наверно потому, что неведомый строитель воспользовался самой природой и почти ничего не стал менять в том, что устроила она сама по какой-то неведомой прихоти. Гигантский дуб, рухнувший от своей тяжести под воздействием возраста не упал до конца, а наклонившись, оперся на таких же великанов и в таком виде и застыл памятником самому себе. Могучие узловатые корни, вырванные из земли с одной стороны, словно гигантской лапой взрыли почву, и образовали не просто яму, а небольшую пещеру, которую какое-то разумное существо смогло улучшить и приспособить под свое место обитания. Сама природа постаралась и создала основу для укрытия, а неведомый строитель только доложил из дерна стены в нужных местах, оставив узкий лаз, в который даже ему пришлось забираться согнувшись. Основную работу прежний обитатель этой землянки провел внутри, углубив и расширив изнутри саму яму. Со временем природа сама зарастила все раны, расцветив прижившийся дерн лесными цветочками, и скрыла от любопытных глаз дверцу, сколоченную из жердей и покрытую шкурой какого-то зверя, стеной из какого-то кустарника. Чтобы найти эту нору, надо было как мальчишке уткнуться в нее носом и то не было уверенности, что ее так просто увидят.

Кто был этот неведомый житель найденной землянки, пока было неясно, но несомненно он был разумен и скорее всего был человекообразным, так как в небольшой уютной пещерке у дальней от входа стены были поставлены нары из полусгнившей древесины и вполне нормальный столик, в отличии от нар почему-то хорошо сохранившийся, собранный из дубовых обрубков и увенчанный сверху большой плоской каменной пластиной. Вся мебель была сколочена грубо, но крепко, причем без единого железного гвоздя. Все соединения были искусно сделаны на пазах и деревянных колышках. Это лишний раз убедило мальчишку в какой-никакой цивилизованности местных жителей, кто бы они не были. Он надеялся, что горбоносый божок не обманул его и тут действительно хозяйничали люди, а то черт его знает… Мог и подшутить над неопытным попаданцем и вдруг из кустов вылезет какой-нибудь гоблин или орк. Но дальнейший обыск дал кое-какую надежду, что все не так уж и плохо. Больше всего мальчишка обрадовался и убедился в своем мнении, что здесь жили люди, когда в дальнем углу нашел тряпку, которая в разложенном виде весьма напоминала рубаху. Материя, вся в дырах и прорехах, скорее всего была сделана из какого-то растительного волокна, наподобие льна. Размеры были вполне сопоставимы с габаритами взрослого человека. «Ну хоть не каменный век» – хмыкнул мальчишка. Кострище в одном из углов, обложенное камнями, говорило о том, что с огнем тут уже знакомы. Впрочем, было бы странным, если бы аборигены могли делать ткань и не знали, что такое огонь. Просто мальчишке было приятно находить все больше и больше свидетельств цивилизации. А уж когда он нашел рядом с очагом глубокую, грубо сделанную из глины, миску, то радости его не было предела. Чего уж говорить, когда он наткнулся на сучок, на котором висели кожаные штаны и такой же кожушок, задубевшие от времени. Раньше их прикрывала открытая дверь и когда он ее закрыл, чтобы определиться с щелями, то его ждал приятный сюрприз. В его положение это тянуло как минимум на клад. Давно уже следовало подумать о сменной одежде. Ему ужасно хотелось сберечь свой парадно-выходной костюм до встречи с аборигенами. Есть тут цивилизация, есть. А это означало, что у него лично могут быть тут какие-то, пусть пока и туманные, перспективы.

Он еще некоторое время пошуршал по углам этого жилища, но потом бросил это в буквальном смысле грязное дело. Столько слежавшейся от времени пыли нельзя было найти наверно ни в одном другом месте, как под крышей этой землянки. Годами она копилась здесь, не тревожимая ни ветром, ни дождями, ни вообще никакими атмосферными явлениями. Земляная крыша и дверь, сколоченная из тонких стволов и оббитая шкурой, оказались для них удивительно хорошей преградой. Так что быстро покончив с поисками, тем более, что в таком маленьком пространстве и так все было на виду, мальчишка уселся на жалобно заскрипевшие даже под его весом, покрытые толстым слоем пыли, нары.

Надо было обдумать и оценить новые вводные, появившиеся в связи с находкой. Время, проведенное возле речки, давно уже развернуло его мысли о походе к далеким горам в другую сторону. От добра добро не ищут – эта старая житейская мудрость оказалась в данный момент права и сильна, как никогда. И если раньше эта мысль только мелькала в его мозгу, как одна из его нынешних проблем, которую как-то надо решить, то находка жилища сразу отодвинула все это в сторону. Дались ему эти горы. Его первейшая задача – это скорее акклиматизироваться, стать этому миру своим, привести в порядок тело, как он это понимал и для всего этого нужно было время и место. Времени у него было валом, никто не торопил спасать мир или хотя бы спасаться ему самому и чем дольше продлится вокруг него такое спокойствие, тем для него лучше и не надо никого провоцировать на большее. Какой поход? Какие горы? Тем более, что теперь появилось и своя жилплощадь и по нынешним временам надо сказать довольно неплохая. А ее и подмести хотя бы не мешало. И вот как бросать такое счастье? Вода рядом, дичи немеряно, места для тренировок хватает и зачем еще куда-то идти. А горы… Горы никуда от него не денутся. В будущем, а пока лучше подумать о настоящем и насущном.

И конечно на повестке дня первым делом был вопрос переселения. Спать на дереве, честно говоря, надоело и если бы не вопрос о безопасности, то он давно устроил бы себе лежанку где-нибудь в кустах. И даже так он и сделал один раз, когда он после неудачной охоты, он от усталости просто на все плюнул и нарубив веток устроил лежбище в густых трудно проходимых кустах. К утру он проклял все на свете. Нет, на него не польстился какой-нибудь местный хищник, и холод не так уж донимал в теплую летнюю ночь. Ему не дали спать местные мыши-полевки. Наглые и совершенно ничего не боявшиеся, они бегали по нему, как по какому-то местному аттракциону. Как тут заснешь, когда по роже то и дело пробегают маленькие юркие лапки, а одна совершенно безбашенная мышка забралась в штанину и когда он проснулся, она добралась уже до самых… короче до тех самых частей тела, которые так дороги всем мужчинам, если они конечно настоящие мужчины. Испуг, что эта лесная тварюшка может укусить его за одну, пока еще бездействующую, но очень нужную в будущем часть тела, заставил мальчишку вскочить с воплями и проклятиями и скакать по своей лежанке, взбрыкивая и тряся ногами, словно молодой бычок. А что еще делать, если инстинкт самосохранения, или вернее размножения, несмотря на охватившую его панику, не дал его рукам волю, когда хотелось со всего размаху заехать себе между ног, где, тоже в панике, прятался нарушитель спокойствия. Неизвестно сколько времени продолжались эти пляски, но в один из взбрыков мышка удачно попала в одну из штанин и как из пушки вылетела куда-то в кусты. Самое обидное, что в темноте ночи с ними ничего нельзя было сделать и стоило ему замереть в полусне хотя бы на полчаса, как мышиная возня и писк возобновлялись. Так и пришлось ему всю ночь через каждые двадцать-тридцать минут материться и хлопать в ладошки. Повезло, что никто из лесных обитателей не обратил внимания на странные звуки. А может никто просто не хотел связываться с маленьким, но несомненно злым, существом. Конец лета, еды хватает. Но с тех пор мальчишка зарекся спать в лесу, если нет глухого комбинезона с капюшоном и сапог. Короче, ночь тогда получилась незабываемая.

Вторым был вопрос гигиены. В начале спальня, потом едальня. Это был принцип, которому он следовал всю свою прошлую жизнь и не важно, что он строил, а строить в жизни ему пришлось немало, от шалаша до завода, всегда первым делом определял место для уборной. Так было и здесь. Хотя стесняться было некого, но усеивать окрестностями «минами» было не верно в корне. Ведь сам и ходил на охоту каждый раз в разные стороны и вполне мог сам же и подорваться, не запомнишь же каждую кучку, если времени пройдет с неделю или больше. Поэтому с эстетической точки зрения было бы приятнее и для маскировки места обитания полезнее, не разбрасывать «мины» по всему обжитому участку, а выбрать какое-то одно место. И оно у него было, но оказалось довольно далеко от найденного убежища. Пока добежишь… А штаны у него были только одни.

Поэтому ниже по течению речки он нашел еще одно место, там она наиболее близко подходила к месту, где он решил обосноваться. Поток воды здесь по неизвестной лесной прихоти делал неожиданную петлю, входя в глубокое, но узкое, метра полтора шириной, русло и проходя его с шумом и скоростью опять вырывался на ровное место. В этом узкое место он притащил и бросил поперек русла два, найденных в чаще, сухих ствола, намертво скрепив их тем же лыком. Сидеть на бревнах было удобно, а все отходы жизнедеятельности падали прямо в воду и уносились течением. Какой-никакой туалет был готов. Вопрос, чем подтираться, был решен просто. Как говорится на безрыбье и лопух сгодится. Только каждый раз придется рвать свежий, потому что опытным путем уже установил, что подсохший лист никуда не годится. Но пока еще лето – это не проблема, а вот ближе к зиме придется подумать, но до нее еще надо дожить. Мха что ли набрать? А то, что без стен, так даже лучше, стесняться здесь некого, зато никто не подберется незамеченным. Пока лето – этот вопрос был не актуален, а к холодам какие-никакие стены сколотит. Правда с одной стороны все равно далековато от жилища, но не критично, а с другой стороны, тем и лучше, чем меньше следов он оставляет вокруг своего жилища, тем ему спокойнее, а теплый домашний туалет с унитазом и проточной водой у него еще будет в настоящем доме, когда этот самый дом появится.

Так в постоянных тренировках и благоустройстве своего жилища, изредка прерываемых походами за едой, прошло около двух месяцев. С телом он уже вполне освоился, и оно стало для него родным и близким. Благодаря ежедневным тренировкам, оно стало не просто послушным, но ловким и сильным не по возрасту. Как и положено при таежной жизни, оно загрубело и в нужных местах появились мозоли, а постоянные купания и солнечные ванны, принимаемые на галечном пляже, придали ему должную закалку и загар. Еще из вещей, достойных упоминания, он построил, иначе не скажешь, новые нары для спанья. Просто вбил в земляной пол четыре крепких столбика с развилками на конце, положил на них две слеги, а затем уже на них набросал поперек нарезанные по размерам толстые ветви. Все сооружение накрепко связал веревками из крапивы и застелил небольшим слоем камыша. Получилось неказисто, но крепко, что он и испытал в первую же ночь. Еще бы застелить какой-нибудь шкурой, но об этом пока оставалось только мечтать.

А вообще-то в будущем он собирался сделать настоящую кровать, раму с натянутыми полосами шкуры. Только шкуры пока не было, как и оружия с которым эти самые шкуры можно было добыть. Но он не унывал, какие его годы. Вот обживется немного и все у него будет. И, хотя потолок в землянке был высотой всего метра полтора, но для нынешнего его оказался вполне достаточно и место для спанья получилось очень даже уютным. Он остался вполне доволен своим новым жилищем. Сделал на вход более надежную дверь из молоденьких стволов, связанных меж собой все теми же крапивными веревками и оббил ее с двух сторон старой шкурой, которая хоть и заскорузла от времени, но после того, как он размял ее с помощью воды и дубинки, оказалась вполне годной. Убрал кострище в центре землянки и вместо него возле входа, у стенки, соорудил из камней, скрепленных глиной, очаг, на который даже можно было ставить котел или кастрюлю. Правда самого котла не было, но он надеялся что-нибудь придумать. Человек такое существо, что ему не дай, все равно будет мало, вот и ему надоело уже есть всухомятку. Хотелось какого-нибудь супчика или ухи. Дымоход сделал из тех же камней с глиной и проведя его по полу вдоль стены, вывел в специально выдолбленное в дальнем углу отверстие, где дым выходил прямо вдоль ствола упавшего дерева и уходил в крону. Дуб хоть и упал, скорее всего от возраста и под тяжестью своей кроны, но больше половины корней остались в земле и дуб был живехонек и умирать не собирался.

Приходилось думать о том, как он будет обогреваться зимой, а один очаг, даже на такую маленькую землянку, проблемы не решал. Вот дымоход, проведенный внутри жилища, как раз эту задачу и выполнял. Хорошо бы было вообще дымоход провести через весь пол и сделать его теплым, как он видел у тех же корейцев, но трезво оценив свои силы, пришлось признать, что на такое он еще не способен. Не хватало ни знаний, ни материалов. Хорошо еще, что хоть это вдоль стены выстроил, лишний источник тепла не помешает. Неизвестно, какие здесь зимы, но подстраховаться лишним не будет. Лучше пускай потом окажется лишним, чем сидеть в холоде и сожалеть об упущенных возможностях.

Судя по погоде, лето кончалось. На деревьях еще пока незаметно начали желтеть листья, и погода стояла тихая, теплая и какая-то умиротворенная и только летали в воздухе невесомые паутинки. Бабье лето, а значит и оглянуться не успеешь, как накатит сезон дождей, а вслед придет зима. Во всяком случае на Земле было так. Поэтому все свободное от тренировок и добычи пищи время он посвящал своему так удачно найденному жилищу. Два раза протапливал новую печь с дымоходом и замазал все щели, откуда тонкими струйками просачивался дым, не хватало еще угореть как-нибудь ночью. Проверил и стены, но здесь все оказалось в порядке, они плотно и надежно прикрывали его маленький, но такой надежный домик. Уже через два месяца его стараний убранство внутри приобрело довольно обжитый и уютный вид.

Еще он сделал кастрюлю для варки жидкого или скорее – горшок. Кастрюлей эту пародию на изделие гончарного искусства он громко и с большой долей самоиронии назвал сам, хотя меньше всего оно было похоже именно на эту кухонную утварь. Гончарного круга у него не было, изобретать и делать его ради одной посудины было долго и лень, и он посчитал это ненужным. Поэтому, найдя как-то на берегу подходящую глину, замесил ее с песком, наделал из этой смеси колбасок и слепил их по кругу, накладывая одну на другую, тщательно замазывая все щели. Но все оказалось не так просто. Пять раз он укладывал и соединял по кругу колбаски, буквально строя свою кастрюлю, а потом со злостью смотрел, как она оседает под свое тяжестью или просто разваливается при сушке, не дойдя даже до обжига. Но терпение и труд все перетрут. Эту банальную истину он постиг, когда наконец через неделю он, испробовав самые различные пропорции и виды исходных материалов, и лепил уже чисто из упрямства, у него что-то получилось и его изделие не развалилось при построении и не лопнуло при обжиге. А его терпение и трудовой энтузиазм были вознаграждены то ли ведерком, то ли небольшим корытцем уродливого вида. Было оно толстым и тяжелым, так что как он поставил эту «кастрюлю» на печь, так больше и не трогал. Впрочем, свою задачу этот образец его терпения и трудолюбия выполняло на все сто. Вмещало в себя около трех литров жидкости и хорошо держало воду и огонь, а большего ему и не надо было.

Еще одним из полезных достижений за это время он считал создание лука. Конечно только полный дилетант мог бы назвать этим словом то недоразумение, что у него получилось, но оно стреляло и это было, пожалуй, единственным его достоинством. Хотя наверно и это качество с точки зрения какого-нибудь знатока луков было сомнительным. Стреляло оно недалеко и не сильно. Хорошо хоть точности, благодаря упорным тренировкам, удалось добиться более-менее приемлемой.

Из истории создания лука можно было создать эпическую поэму с героическим уклоном. Ну или юмористический рассказ о людском тупоумии. Самым легким оказалось найти и срезать молодой ясень. А затем начались трудности. В целую эпопею вылилось надевание тетивы. Упорное деревце никак не хотело сгибаться. Он уже в который раз проклял свое детское тельце, которому просто элементарно не хватало сил и банального веса, чтобы согнуть упрямую древесину. Намучавшись до дрожи в руках, он уселся под деревом. Мозг привычно стал обсасывать очередную, с первого взгляда примитивную проблему, но решая ее стал громоздить в уме разные варианты ее решения с помощью различных противовесов, рычагов и прочей механизации, все усложняя и усложняя себе задачу. Но посидев с пол часика и поостыв, он рассмеялся. Ну и зачем ему сдался такой здоровенный лук? Он ведь его, когда сделает, даже натянуть не сможет. А ведь он не воевать собрался и не охотиться на крупного зверя. Ему бы птичек посшибать, а на большее он и не замахивался. Подвела его привычка доводить дело до конца, да и все еще забывал иногда, что он на нынешний момент всего лишь малец, маленький слабый пацан лет десяти.

После этого он отложил несостоявшийся лук про запас, еще пригодится, и срубил себе другое деревце, потоньше, благо выбор был богатым. На этот раз лук у него получился за каких-то три часа. Конечно, лук из сырой древесины – это профанация и унижение благородного искусства изготовления лука, но цели у него были довольно приземленные и на них хватало и этой пародии на лук. Как раз для его роста и сил. Конечно назвать это изделие боевым оружием у него язык не повернулся бы, но он гордился тем, что у него получилось хоть что-то стреляющее. Правда стреляло оно недалеко, максимум метров на тридцать, но он надеялся, что этого хватит, чтобы посшибать местных пернатых. Непуганые они тут. Стрелы сделал простые, из тонких прямых стеблей какого-то кустарника, и с тяжелыми наконечниками из какой-то крепкой древесины. Так что теперь к ежедневным тренировкам прибавились и упражнения по стрельбе из лука. И как достойной наградой этому стал первый подбитый им фазан, который сам выскочил из-под ног шагавшего по бездорожью мальчишки и попал под стрелу нерастерявшегося охотника. А на будущее он сделал еще пару заготовок для лука на вырост и подвесил под потолок на просушку.

Кстати, насчет наконечников для стрел. В поисках заготовки для лука он наткнулся на одно дерево, при виде которого, как не тужился, так и не смог вспомнить ни внешнего вида, ни тем более названия. Не было в его памяти знаний о небольшом, с прямым ровным стволом, деревце. Оно не росло рощами, как другие деревья и стояло одно-одиношенько среди дубов, затерявшись среди более могучих стволов. Вначале мальчишка не обратил на него внимания и проходя мимо, просто полоснул по верхушке своим ножом. Дерево было невысоким, толщиной с детскую руку и казалось хрупким и беззащитным. Ствол был гладким и только на самом верху увенчан небольшой купой торчащих в разные стороны веток с длинными резными листьями. Вот эту верхушку он и хотел смахнуть, уж слишком заманчиво и вызывающе она торчала. К его удивлению ствол не срезался, как ожидал мальчишка по своему опыту на других растениях, а спружинил, не поддавшись острой стали, а нож остался вибрировать в тонком стволе, вывернувшись из руки. Мальчишка никак не ожидал такого сопротивления, поэтому и держал свое оружие, как душа на руку положит. В результате нож оказался в дереве, издевательски покачиваясь вместе с верхушкой, а сам мальчишка в удивлении смотрел на пустую руку. Свойства дерева его заинтересовали, и он решил его срубить и утащить в свое логово, чтобы там спокойно и не торопясь обследовать. Но вначале ему пришлось помучиться, вытаскивая лезвие из древесины, которая зажала его как в тисках. Нож он с матом и пыхтением все-таки вытащил, но до него еще не дошло все коварство этого деревца. Окончательно понял, с чем он связался, когда стал рубить неподатливый ствол. Нож был тяжелый и острый, но и он спасовал перед неподатливым материалом. Древесина оказалась мелковолокнистой, вязкой и в то же время упругой. Этакий очень жесткий вариант резины. Она никак не желала расходиться на щепки и под ударами всего лишь отколупывалась мелким крупинками. Мальчишка пробовал и резать, что дало эффект еще ниже рубки, и ковырять, что показало, что нож у него хорош, но это никак не пила. Да и будь у него ножовка, он уже был уверен, что у нее быстрей затупятся зубья, чем удастся перепилить это чертово дерево. Короче, после двух часов мучений деревце все также торжествующе возвышалось с легка покоцанным возле комля стволом, а он, поняв всю бесполезность своих усилий сидел рядом и отдыхал. В конце концов он, чисто из принципа, выкопал это упрямое деревце целиком, что обошлось ему в три часа землекопных работ. Так и тащил это дерево, усталый, но гордый своей победой, по лесу до самого жилища. Вот из веток этого дерева, которое он в сердцах обозвал «чертовым деревом», и получились отличные наконечники для стрел. Правда из-за тяжести обработки приходилось их делать по одному в день и то, если выдавалась свободная минута, но дело того стоило, тем более, что и сама древесина оказалась потяжелее, чем, например, тот же дуб. В другое дерево они конечно не втыкались, но живую плоть и защиту из перьев рвали очень даже исправно, а большего ему пока и не надо было. Сам же ствол, кое-как пообломав и посрезав с него ветки, до лучших времен закинул на крышу своей землянки. Со временем придумает как его обработать или появится подходящий инструмент. Раскидываться таким полезным материалом в его положении он посчитал нецелесообразным.

А еще, для полного комплекта, он стал тренироваться в метании ножей, грубую имитацию которых вырезал из той же тяжелой древесины, выбрав ветки потолще. Для этой цели пришлось сплести грубую циновку из травы. Эту хлипкую преграду его подобия ножей протыкали насквозь, но хотя бы не улетали далеко. Так что теперь в свои походы за едой он выходил вооруженным до зубов, хотя и понимал, что все его вооружение не выдерживает никакой критики, ну разве что кроме ножа. Но так было приятно думать, что он может дать хоть какой-нибудь отпор потенциальному агрессору, хотя и не обольщался на этот счет, и даже посмеивался над собой, представляя, как он будет метать в какого-нибудь местного хищника свои деревянные ножи и тупые стрелы. Зверюга точно умрет, от смеха.

В один из выходов за хлебом насущным ему сказочно повезло. Он нашел соль. Причем не какие-нибудь солончаки, а вполне себе нормальное месторождение столь полезного минерала, причем довольно богатое. В тот день он отдалился от места своего жилья очень далеко, даже пришлось одну ночь провести в лесу, что, впрочем, для него было уже делом привычным. Сюда он пришел по следу косульей тропы, когда искал удобное место для установки ловчих петель. Видно косули и другие копытные приходили в этот распадок полизать соль, где она местами выступала на поверхность. Распадок представлял собой небольшую округлую долину, окруженную со всех сторон сопками, покрытых вековечной тайгой. Судя по всему, в незапамятные времена здесь находилось соленое озеро. Потом оно высохло, засыпалось тонким слоем земли, которой хватило только на то, чтобы вырастить на своей поверхности чахлую траву с редким низкорослым кустарником, но скрывшие по собой тонны высокосортной соли.

В тот день он так и не поставил петли, а расчистив место с краю долины, где соль выступала прямо на поверхность, накопал себе килограмм пять. Копал и радовался, ведь теперь можно было не скрипеть попавшей на зубы золой, которую он использовал как суррогатный заменитель соли, а также коптить и вялить рыбу и делать ее запасы, да и многое что еще, не говоря уже о том, что человеческому организму соль просто необходима.

Окружающий мир потихоньку становился другом, а не фактором постоянно ожидаемой опасности. К нему вернулись все, когда-то утерянные в далеком детстве, навыки лесного бытия. Он сам не заметил, как сжился с этой тайгой, стал ее маленькой частью и на подсознательном уровне даже стал считать окружающую его тайгу своими владениями. Какая цивилизация, какие еще люди? Он и думать про них забыл. К черту всех этих людишек с их дрязгами, сплетнями, хамством богатеев и униженной злобностью бедных, с их хапугами-правителями и народом, ищущим на ком сорвать свою безысходность от нищенской жизни. Только сейчас он стал понимать, как же он устал от той жизни, от ее безыдейности и бескультурья и главное, это от того, что выхода из этого бесконечного торжества простой бытовой агрессии, к которой скатился весь смысл жизни, не было и не предвиделось. Нет, он не осуждал своих близких и не очень людей и тем более весь народ. Он и сам таким был, что скрывать. Он просто устал от бессмысленности такой жизни, ведь даже если ты хапнешь весь мир, то с собой на тот свет не утащишь, и это тупое бесконечное рвачество неизвестно для чего и мучила его больше всего. И сейчас, избавившись от своего мира, а вместе с ним и от проблем, с ним связанными, он отдыхал. Он просто отдыхал душой.

Причем только души это и касалось, потому что физически ему давно уже не приходилось так напрягаться. Основное время конечно же занимали тренировки, которыми он занимался исступленно и даже с некоторым фанатизмом. Он всерьез вознамерился достигнуть всего того, чего из-за своей лени, непонимания ситуации и разгульной жизни упустил в той жизни. Если бы не заботы об обустройстве собственного жилища, о пище и просто необходимой разведке окрестностей, он бы занимался круглые сутки. Идея превратить свое тело в боевую машину захватила его целиком. Здесь сказалось его целеустремленность и если в той жизни она была направлена на заботу о собственном бизнесе, испорчена отношениями с людьми, с которыми сама жизнь заставляла поддерживать контакт и разбрасывалась на необходимость улучшения своих бытовых условий, иначе другие люди, а в особенности конкуренты, не поймут и примут его нежелание заниматься этим за слабость, то сейчас ему ничего не мешало полностью отдаться своей страсти. Если бы еще не перерывы на сон и еду и понимание того, что нельзя сразу так напрягать свое хоть и послушное, но все-таки детское тело.

Но повседневные заботы никуда не делись и как-то утром, после традиционной уже тренировки, он выбрался обежать округу насчет поисков подходящего места для коптильни. А что, соли у него было валом, сырье вон бегает и летает тоже в немалом количестве, а к зиме, как не крути, а готовиться надо. А хорошо прокопченное мясо – это все-таки не сырое, и готовить не надо. Да и, чего греха таить, любил он копченное да с травками… Вон с утра уже и туман легкий был, предвестник долгой дождливой осени. А какая в дождь охота? Тем более без ружья, без собаки, с одним дрянным луком. Нет уж, пока стоит погода, надо плотно заняться продуктовыми заготовками, чтобы потом зимой спокойно сидеть в своей землянке, в тепле и уюте, а не наворачивать по лесу круги, отмораживая себе нос и уши. Кстати надо и об одежде подумать. Рубаха и штаны – не вечные, и так за лето поистрепались. Конечно найденные штаны и жилетка в какой-то мере спасали положение, но именно в какой-то мере. Он их, как и шкуру на двери, отбил колотушкой, размял, но еще надо было их как-то ушить. Все-таки они были рассчитаны на взрослого человека, а он просто не дорос еще до таких размеров. Кроме них еще требовалась рубашка и какая-нибудь верхняя одежда, шуба или полушубок, ведь и зимой он не собирался сидеть безвылазно в землянке. Так что охота – это наше все, причем не на зайцев с белками, а на кого-нибудь покрупнее и желательно травоядного. А то хищники навряд ли согласятся отдать свою выращенную непосильным трудом шубу добровольно. А воевать с ними мальчишка еще не рисковал. И да, придется пару вечеров посидеть и повспоминать все, что он знает о выделке шкур и мехов. Вон и звери уже стали переодеваться и менять свой мех на зимний.

Но это все попозже. Вначале надо построить коптильню, а то придет с добычей, а складывать ее некуда. С этой задачей он и направился после завтрака на небольшую прогулку оглядеться и найти подходящую яму. Повезло ему, что в связи с наступлением осени листва стала желтеть, краснеть и частично опадать, что частично оголило окружающий его пейзаж. Это и позволило ему заметить какое-то небольшое строение. Сначала он подумал, что очередная землянка, но малые размеры убедили его в ошибочности этой мысли. Навряд ли человек, даже такой маленький как он, стал жить в срубе размером метр на два, да еще и вкопанный в землю так, что над землей торчало с полметра. Неудивительно, что раньше он не попадался ему на глаза. Если бы не осень, то может и вообще не заметил бы. Строение представляло из себя прямоугольный деревянный колодец, углубленный в землю метра на два. Сверху он закрывался тяжелой крышкой, сколоченной из тяжелых дубовых стволов без единого гвоздя. Бревна соединялись между собой искусно сделанными пазами и выступами, если бы сам не увидел, то ни что не поверил бы, что такое возможно.

Но самое главное ждало его, когда он с помощью рычага с трудом приподнял крышку и то только на столько, чтобы можно было протиснуть вовнутрь. Внутри лежал хозяин всего того богатства, обладателем которого невольно стал мальчишка. Вернее, не хозяин, а только его труп или даже еще вернее – его мумифицированный скелет. В сухом воздухе плотно закрытого пространства этой невольной гробницы он хорошо сохранился, во всяком случае падальщики не растащили кости по всем окрестным кустам. По останкам мальчишка определил, что скелет принадлежал уже довольно старому мужчине. Как он умер, зачем залез в это строение и вообще кто он был по жизни? Единственное, что было ясно без всяких догадок, что человек залез в этот сруб, закрылся крышкой, видно выбив бревно из-под нее, и умер. Может был ранен, может заболел чем-то неизлечимым, а может просто срок подошел, сейчас, глядя на оскаленный в последней ухмылке череп, уже ничего не узнать. Судя по останкам смерть произошла по всему года два-три назад. На уж на это следопытских знаний мальчишки не хватило.

Впрочем, все эти вопросы мальчишку совершенно не волновали. Ну умер человек, пусть земля ему будет пухом. Самое главное, что больше всего интересовало мальчишку – это чисто меркантильные вопросы. И на этот счет покойник оказался щедрым. Кто-то может презрительно фыркнуть при виде таких скудных результатов мародерства, но для бедного одинокого мальчишки, закинутого невесть куда и неизвестно – когда, имущество, оставшееся в наследство, а он уже считал себя наследником покойного, тем более, что во владение недвижимости он невольно уже вошел, оказалось на уровне сокровищ Али Бабы. Излишней брезгливостью он не страдал, поэтому искренне обрадовался хорошей рубахе из полотна, кожаным штанам и такой же куртке с мехом наружу. Но главное богатство ждало его, когда он перевернул легкие высохшие останки для удобства освобождения того от одежд. Все равно трупу уже они были не нужны. Под ним он нашел топор, из плохого железа, уже тронутого ржавчиной, но еще очень даже ничего, ножны с какой-то железкой, похожей то ли на длинный нож, то ли на короткую саблю с легкой кривизной лезвия и односторонней заточкой и кожаный мешочек-кошелек с чем-то тяжелым внутри, который он не стал пока открывать. Будет еще время разобраться с находками в спокойной обстановку, с чувством и толком. А пока следовало прибрать все, что плохо лежит. Еще нашелся лук, но он от времени весь рассохся и пришел в полную негодность. Пришлось его выкинуть, но тетиву мальчишка все же забрал. Свитая из тонких полосок и хорошо смазанная чем-то наподобие жира, она была еще очень даже ничего. Кожаная, вполне еще крепкая, сгодится и ему, когда он сподобится на то, чтобы сделать себе более-менее настоящий лук. Сапоги, короткие, без каблуков, похожие на чувяки, были великоваты, но их тоже прибрал. Сгодятся, как пример того, как надо шить местную обувь, да и неизвестно, что в будущем может пригодится. Проснувшееся хомячество не давало просто так взять и выкинуть вполне годную вещь. В углу сруба нашелся короткий меховой тулуп или скорее полушубок. Мех правда весь почти облез, но основа была еще хоть куда. Тоже в хозяйстве пригодится. На шее у покойника висел какой-то амулет, вырезанный из кости, но его он трогать не стал. В хозяйстве он ничем ему помочь не мог, а забирать у умершего личную вещь, которая была чем-то ему так дорога, что он повесил ее на шею, мальчишка посчитал лишним. Короче из сруба он выбирался, нагруженный как ломовая лошадь. Хорошо еще до жилища было не так далеко, хотя все равно пришлось делать два захода. А потом пришлось еще раз наведаться к месту упокоения неизвестного благодетеля и прямо там в срубе выкопать могилу и похоронить того уже капитально. Хорошо еще, что от него мало что осталось и копать слишком глубоко не пришлось.

Время подгоняло его и торопило, пугая то проливными долгим дождями, то утренними заморозками, а однажды даже тонким прозрачным ледком в луже возле речки. Правда это случилось только один раз, но звоночек прозвенел, зима была на подходе. А так стояли теплые, даже жаркие дни, спокойные и медлительные в своем великолепии осеннего красно-золотого убранства разошедшейся осени. Коптильню он все-таки себе выкопал, только в противоположном от найденного сруба направлении. Ничего хитрого. Сколько он коптилен сделал и видел в той своей жизни. Небольшая яма, метр на метр и в метр глубиной, к ней узкий, длиной метров пять ход, заваленный сверху ветками и присыпанный землей и в начале хода обычная печка, слепленная на скорую руку из камней и глины. Оставалось набить яму дичью и запалить печку, накидав потом туда зеленых веток.

Три дня потратил на то, чтобы разобраться с добычей из сруба. Почистил от ржавчины и наточил на камне из речки найденные топор и непонятное оружие, то ли короткую саблю, то ли кривой меч. Отбил заскорузлые от времени кожаные одежды, где надо кое-как подшил, не на приемы ходить, и хорошенько почистил и смазал их животным жиром, который тщательно собирал от всех животных, которых ему удавалось добыть. Зимой этот жир пригодится еще для светильников.

А затем для него началась настоящая страда. Он ставил петли и ловушки, собирал ягоды и грибы, сушил некоторые известные ему травы, заготавливал бересту и дрова, коптил мясо и рыбу. Даже ел через раз, чтобы успеть до холодов сделать как можно больше. Единственное, что осталось неизменным, это тренировки. Их он наоборот даже ужесточил, применяя найденное настоящее оружие из сруба.

На речке у него стояло уже пять вершей, а на найденных звериных тропах были расставлены не только петли, но и даже выкопаны ямы-ловушки. При его росте и силе он не мог рассчитывать на что-то серьезное, но c появлением в его жизни топора увеличились и его возможности. Так из «чертова дерева» он смог с грехом пополам сделать что-то вроде лопаты, больше похожей на широкий кол. Но худо-бедно свои обязанности по взрыхлению земли она выполняла, действуя скорее, как лом. А грунт он потом вытаскивал корзиной, которых сплел с десяток. Вот с помощью этого полулома-недолопаты и двух истрепавшихся корзин он и умудрился выкопать две ямы метра в полтора глубиной. Конечно копал не где попало, а там, где и грунт помягче и корней поменьше, но все равно на них ушла чуть ли не неделя. Для серьезного зверя это была не ловушка, а так – спортивное упражнение по преодолению препятствий, но для кого-нибудь, типа молодого кабанчика или детеныша лесного оленя, вполне себе непреодолимая преграда. На большее он и сам не рассчитывал. И ведь в одну, хорошо замаскированную ловушку попался-таки молодой кабанчик. О том, что его старания не пропали даром, мальчишка узнал еще издали, когда в очередном походе проверял свои ловушки. Хрюканье и повизгивание семейства кабанов разносилось далеко за пределы поляны, где у него была вырыта яма. Вокруг самой поляны располагалась дубовая роща, сейчас усеянная осенним урожаем желудей. На них он и рассчитывал, копая здесь свою ловушку и оказался прав. Папа свинского семейства, здоровенный кабан-секач в окружении своего гарема свиней озадаченно похрюкивая вертелись вокруг ямы. Они никак не могли понять, зачем туда забрался их молодой сородич и теперь панически визжит и не вылазит. А все было достаточно просто, на дне ямы торчал остро заточенный кол. Мальчишке пришлось срочно, пока на шум не сбежались другие хищники, разводить костер и горящими головнями прогонять свинскую банду прочь. В другую ловушку тоже кто-то провалился, но кто это был, осталось тайной. На память о себе неизвестный посетитель оставил только развороченную, с осыпавшими краями яму и выдернутый и переломанный, со следами крови, кол. И еще на мягкой земле были следы когтей, при виде которых мальчишка поблагодарил судьбу, что он появился здесь после того, как убрался разозленный гость. Судя по отпечаткам, одного такого коготка хватило бы, чтобы навсегда перечеркнуть юную человеческую жизнь.

Глава 3

Когда выпал первый снег, то с натяжкой можно было считать, что к земле он худо-бедно подготовился. Конечно, будь его воля, он бы еще повозился, но местная погода решила, что с него хватит и того, что уже отпустила. Но он не жаловался, его и так удивляло, как много он успел сделать. В бывшей коптильне, которую он на зиму превратил в погреб, укрыв ее мощной крышей из бревен в три наката и засыпанной землей, висели копченные кабаньи окорока, тушки птиц и рыба и стояли корзины, доверху наполненные сушенными ягодами и грибами и даже пара корзин с лесными орехами. Но особенной его гордостью было около тридцати небольших шкатулок из бересты. В них, аккуратно переложенные мхом, лежали и ждали своего часа корни женьшеня.

Он помнил, как в детстве дядька-лесничий вместе с сыновьями уходил в тайгу именно на поиски этого поистине чудотворного корня. Таких поисковиков хватало, от случайных охотников до профессионалов, живущих на этом бизнесе. Надо сказать, что женьшень при советской власти стоил довольно дорого и это было одним из немногих дел, способных принести сразу много денег. Уходили надолго и безвылазно проводили в дебрях месяц-полтора, пока не начинались проливные дожди. Обычно приносили с собой пять-восемь корней и это считалось хорошей добычей. А один раз они добыли целых двенадцать желтых бородатых корня и это в их семье стало поводом для праздника. Им повезло найти старую позабытую плантацию, посеянную каким-то «фазаном» и потом видно сгинувшим где-нибудь на таежных тропах от рук хунхузов. Это так дядька решил по виду корней, мол плантация старая, чуть ли еще не довоенная, а следов посещения нет. Десять корней дядька сдал государству и заработал на этом около двух с половиной тысяч полновесных советских рубля. В семидесятые годы двадцатого столетия это были большие деньги. А два корня он хорошенько промыл и бросил в бутылки с водкой, по корню в бутылку. Потом, приезжая на зимние каникулы в гости, мальчишка видел, как дядька перед каждым обедом выпивал по пятьдесят граммов настоя. Поделился и с детьми, вытащив из бутылки и нарезав корень соломкой, раздал по пригоршне сыновьям и любимому племяннику. Гадость оказалась еще та, воняла водкой и вкус тоже оказался соответственным. А по консистенции… Дерево, оно дерево и есть. Но дети честно и послушно съедали по стебельку в день, старшой сказал жевать, значит надо жевать. Что поделаешь, суровое деревенское воспитание и, хотя сам мальчишка вообще-то был городским, а к дядьке в тайгу приезжал только на каникулы летом, но из чувства солидарности с двоюродными братьями тоже давился этими стружками, расщепляя крепкими молодыми зубами древесные волокна, воняющими спиртом. Пока женьшень не кончился, все дядькины дети ходили малость осоловевшими и дышали на окружающих мощным водочным духом. Неизвестно помогло ли им это в жизни, они все умерли раньше самого Витольда Андреевича, но сам дядька прожил до девяносто двух лет и до самой смерти оставался в ясном уме и твердой памяти. Может и из-за женьшеня.

А потом начались проливные дожди, и он засел в своей землянке. Жизненного пространства у него осталось примерно два квадратных метра. С одной стороны, площадь землянки занимали нары, а с другой, от двери и до самого спального места возвышалась до потолка поленница дров. С третьей стороны был очаг и выложенный вдоль стены дымоход. Не разбежишься. Пришлось временно забыть про бег и заняться только упражнениями, где не требовалось много места. Зато тренировки занимали почти весь световой день за вычетом времени на еду. Растяжка, упражнения с палками двумя руками, рукопашный бой, а вместо отдыха хлопоты по хозяйству. Привел в порядок всю имеющуюся одежду. Используя свой бритвенной остроты нож, костяную иглу, выточенную из рога косули, и звериные жилы где подшил, где ушил все, что у него было. Получилось, прямо говоря, неказисто, но зато крепко, а большего ему и не надо было. Чай не на танцы собрался. Приготовив себе одежку на зиму, задумался о прочих зимних прибамбасах. Подумав и решив, что такое изделие, как лыжи ему не осилить, сплел себе пару снегоступов.

Когда неожиданно и как-то вдруг и сразу пришла настоящая зима, он уже готов был встретить ее во всеоружии. Вот вроде только вчера монотонно стучал по крыше непрекращающийся дождь, а утром вышел за дверь и чуть не ослеп от окружающей белизны. Оказалось, что ночью пока он спал, ударили морозы и дождь превратился в снегопад, навалив снегу ему по пояс. Привыкший к полумраку землянки мальчишка щурился, оглядывая окрестности землянки. Покрытый девственно чистым пушистым снегом ландшафт изменился до неузнаваемости. С приходом снегопада куда-то ушел сырой пронзительный холод последних дней и в лесу стоял вполне терпимый сухой морозец, который не расслаблял до состояния раскисшего комка грязи, а наоборот легонько пощипывал за щеки и звал к действию. Мальчишка и сам чувствовал, что за месяц добровольно-вынужденного заточения в своей землянке немного закис и застоялся.

В свой первый поход в зимнюю тайгу он собирался долго и основательно. Можно было бы описывать каждую мелочь, во что и как он оделся, но если выражаться покороче, то можно сказать, что он напялил на себя все, что у него было. Даже сапоги, которые казалось были ему так велики, что он думал оставить их на вырост и не трогать как минимум лет пять, и те пошли в дело. После того, как он напихал вовнутрь сена и намотал на ноги три слоя портянок, они оказались еще очень даже ничего. Во всяком случае ногам было тепло, а внешняя красота его мало волновала. После того как он наконец собрался, то его фигура стала мало похожей на вечно голодную и недоедавшего жертву голодомора, и какой-нибудь лесной житель мог и ошибиться, приняв толстый и упитанный колобок, в который он превратился, за довольно лакомый кусочек плоти, но спокойный стальной блеск синих глаз на худощавом, с резким чертами, лице, глядящих из-под опушки безразмерной шапки, которую мальчишка гордо именовал малахаем, остановило бы любого агрессора с мозгами. На охотничью тропу выходила не жертва, а охотник, готовый сразиться за свою добычу с любым конкурентом. Ну во всяком случае он так думал и настраивал себя. Его решительность подтверждалась тем набором вооружения, который он приготовил для первого выхода в зимний лес. Первым делом конечно же нож, подарок того неизвестного, который отправил его сюда. За время пребывания в этом мире этот нож стал родным и близким и в какой-то мере продолжением руки. Он научился делать с ним такие вещи, которые прежде и не заподозрил бы, что можно сотворить. Вообще ножевой бой он ставил вместе с рукопашкой, считая их неотъемлемой частью друг друга. Новый лук, который он сделал из когда-то приготовленной заготовки. Нельзя сказать, что он стал хорошим мастером по изготовлению луков, но хотя бы понял не в теории, а на практике, что требуется от хорошего оружия. Что-то получилось, что-то он просто не знал и не умел, но лук стал стрелять дальше и точнее. Главное – подготовить хорошие стрелы с наконечниками из «чертова дерева». Вышло, учитывая его умения и знания, как всегда, не так хорошо, как хотелось, но все-таки лучше, чем ожидалось. Для птицы и мелкого зверька, типа зайца или белки на расстоянии метров пятьдесят было вполне убойно, а большего мальчишка от своей поделки и не ожидал. И конечно же как же обойтись в лесу без копья, его основного оружия для самозащиты. Для того, чтобы его сделать ему в свое время пришлось специально найти то место, где он в первый раз нашел первое «чертово дерево». Где нашлось одно, там должно быть и еще. Спорный конечно вывод, но он сработал. И хотя оказавшееся таким редким растение не росло как розы на клумбе, но все-таки его надежды, что оно должно расти более-менее кучно, ведь как-то оно же должно размножаться, оправдались и он таки нашел еще несколько деревьев. На площади примерно с квадратный километр нашлось целых пять «чертовых деревьев». Из них он выбрал себе по руке только два и наученный горьким опытом, он, даже не пытаясь их срубить, сразу начал окапывать черные прямые стволы. Так же целиком утащил их в свою берлогу и уже там, не торопясь, в перерывах между тренировками, разделал их на заготовки. Путем многих проб и ошибок он нашел оптимальный способ обхаживания этой сверхтвердой древесины. Камни, самые обыкновенные камни из речки помогли ему решить эту проблему. Специально подобранными по форме и внутренней консистенции камушками он где надо перетирал, шлифовал и придавал форму своему будущему оружию. Получалось долго и нудно, но колупать эту, похожую на пластик, древесину ножом было ненамного быстрее, а потом все равно приходилось шлифовать. Другого способа он так и не нашел, банально не было инструмента. Так из одного дерева он решил сделать копье, а другое пошло на пару нунчаков и двух подобий бывшего у него меча, полученному в наследство от прежнего хозяина землянки. Как раз сойдет для тренировок. У того деревца, которое он выбрал для копья, для большей крепости еще и обжег конец. Дерево упорно не хотело гореть и только тлело, но все-таки, потратив целый день, он добился своего. Потом зашлифовал острый конец и тот по твердости мало уступал железу. К этому копью еще бы и силу молодецкую, но чего не было, того не было. Но как говорится, какие наши годы… Впрочем, с собой он ни деревянного, ни настоящего меча не взял. Взял топор, который заткнул сзади за пояс. Вещь в тайге нужная и даже где-то незаменимая. Встретить людей он не ожидал, а выйти с мечом против того же кабана или еще какой крупной живности с клыками или зубами – это все равно что пойти с зубочисткой. Эффект и естественно результат будет тот же. А топором можно хорошо огреть агрессора, в крайнем случае его можно и кинуть в напавшего и бежать. Самым лучшим способом борьбы с крупным хищником он считал бег, и чем быстрее и дальше, тем лучше, ну или на крайний случай лазание на ближайшее дерево. Тем более, что рук у него было только две, а ему еще тащить силки и петли, которые он намеревался поставить на еще осенью замеченные звериные тропы. Наверняка звери тоже оголодали, прячась от дождей в своих логовах, и тоже вылезут на белый свет подкормиться.

Ловушки он расставил, но не все. Только пару штук силков на птиц, где он еще до сезона дождей заметил пасущихся крупных тетеревов и глухарей, и одну петлю на косулю, где так же видел раньше следы. Хотелось просто проверить, вылезла ли дичь из своих убежищ. На большее не хватило терпения и сил. Короткий по расстоянию и по времени поход быстро расставил все по местам, показав ему всю несуразность и ненужность его нынешнего одеяния. Хотя с неба еще летали и плавно опускались на землю большие пушистые снежинки, вокруг было не просто тепло, было невыносимо жарко в одежках, которые он на себя навертел. Может время холодов еще не настало, но он уже сейчас понял, как не подходит его нынешнее облачение к местному климату. Удобство – критерий истины, эта простая истина дошла до него, когда он в третий раз завалился на бок в глубокий сугроб. Ни развернуться, чтобы упасть на руки, ни убрать с траектории падения свой посох-копье, ни вообще никаких левых движений ему не дала его одежда. Он чувствовал себя колобком, который катится, пока тропинка ровная. Чуть малейшая ямка или бугорок, которых под снегом не углядеть, как тут же следовала авария и что больше всего его бесило – это полная беспомощность в управлении своим телом. А вдруг волки или тигр, следы которого он как-то видел возле речки? Пока развернешься, голодные и жадные до нежного детского тела звери успеют тебя уже сто раз сожрать и переварить. И эти так называемые снегоступы… Не думал он что они окажутся не просто ненужными, но даже в чем-то и вредными для его передвижения по лесу. Малейшая неровность под снегом и нога его выворачивалась самым неестественным образом, а сам он принимал такие позы, что оставалось только благодарить свои тренировки на гибкость. Или он не умел ходить в снегоступах, или снег был еще слишком мягким. В любом случае, с этим надо было что-то делать. «Лыжи!» – понял он – «Вот что ему надо!» Как их делать он не знал, но на обратном пути срубил подходящую березку. Посидит вечерами, поиграется топориком, глядишь что-нибудь и получится. Хотя бы на этот сезон, а там потом будет день, будет и пища. «И с одеждой что-то делать надо» – подумал он, в очередной раз устало валясь в очередной пушистый сугроб. «Хорошо бы сшить что вроде парки, или как она там называется, которую носят северные народы-оленеводы на Земле.» Да только северных оленей тут он не видел, а местное крупное зверье никак не согласится добровольно поделиться своей шкурой. Он трезво оценивал свои силы и понимал, что завалить лося или взрослого оленя ему не по силам, а про хищников и говорить нечего – самому бы при встрече целым остаться. А шить из шкурок зайцев и белок… Это же сколько их понадобится, да и не чувствовал он в себе таких портняжьих талантов, чтобы скомпоновать куртку из множества самых разных по размеру и качеству шкурок. Так что к себе в землянку он приперся злой, усталый и весь в раздумьях о будущем.

В следующий раз он вышел в лес спустя дней двадцать, если не считать кроткой пробежки на следующий день, чтобы собрать свои ловушки. В силки попался огромный красавец-глухарь, который ни за что не хотел сдаваться живым. Пришлось ткнуть его копьем, а потом прирезать ножом. Мальчишка подержал его вытянутой руке – килограмм на пять потянет. Уже хорошо. В петлю никто не попался. Не очень-то и хотелось… Хотя конечно хотелось и очень, но, когда он представил себе, как вдобавок к глухарю тащил бы на себе тушку пусть и не самого большого оленя килограмм этак в двадцать пять… Учитывая, что его собственный вес составлял где-то около тридцати килограмм да плюс еще нелегкие кожаные одежды… Нет косули и слава богу, он не муравей, которые, насколько он помнил из школьной программы, могут тащить на себе вес в шесть или семь раз больший. Глухаря бы дотащить и самое главное, сделать себе зарубку на память – нужны санки.

Всю следующую неделю он ел глухаря. Птиц оказался слишком велик, чтобы съесть его за раз, и мальчишка разделал его на куски, благо в погребе мясо могло храниться долго. В своем уродливом кастрюле-горшке он варил супы, тушил с грибами и даже один раз пробовал запечь в глине. Получилось так себе, но это был полезный опыт, а глухарь все равно оказался в желудке, пусть и немного сырым. Но самое главное – свежая дичь дала ему время посидеть в землянке, не отвлекаясь на охоту и он сумел провести это время с пользой. Он вспомнил давнее увлечение своей молодости. Он творил! Совсем уже профаном в резьбе по дереву он не был. Подростком он вполне профессионально рисовал, чеканил и резал по дереву. Потом, начав свою трудовую деятельность художником-оформителем в художественной мастерской при заводе, углубил свои знания, хотя если честно говорить, то остальная художественная братия, взрослые мужики, прошедшие Крым и рым, скорее научили его пить портвейн бутылками, закусывая его плавленым сырком. Но оставалось время и на работу, во время которой он научился писать различными шрифтами и разными перьями и самое главное – довел свои умения почти до совершенства. Во всяком случае его плакаты, стенды, чеканки из латуни и меди и деревянные маски вызывали восторг у окружающих и немало добавляли к его получке слесаря-ремонтника четвертого разряда.

Сначала он сделал легкие и крепкие санки. На полозья пошли ветки от «чертова дерева», а все остальное он сколотил, выбрав подходящий материал из имевшего запаса дров. На это ушли неделя времени и глухарь, заодно дошла до кондиции и так сухая береза. Но зато он набил руку, вспоминая давно подзабытые навыки. Так что к изготовлению лыж он приступил во всеоружии, в смысле – с топором в руках. Изделие получилось коротким, широким и толстым. Натерев лыжи салом, оставил на теплом дымоходе у стенки. Пусть впитывается, а сам принялся мастерить крепления. Не стал мудрить, а просто проковырял в каждой лыже по две дырочки, куда привязал петельки для ног, а к петлям еще два шнурка, которые уже обвязывались вокруг щиколоток. Временно сойдет, а там посмотрит, хотя он и помнил, что нет ничего более постоянного, чем временное. Честно говоря, на это и надеялся. Еще, в оставшееся время, как смог переделал одежду. Намного лучше не стало, во всяком как он выглядел чучелом, так и осталось, но хотя бы одежда уже не так стесняла движения.

Так что еще через две недели он был к новому походу в лес. Вообще-то, если делать по уму, то следовало еще выждать хотя бы некоторое время, чтобы лыжи, которые он так и держал на дымоходе постоянно смазывая их куском сала, основательно пропитались жиром, но ждать еще было уже невмоготу. Хотелось на волю.

До этого почти неделю плотной густой пеленой валил снегопад с легкой поземкой, который лучше всякого замка запер его в землянке. Выходил только в туалет, который пришлось организовать в шагах пятидесяти от землянки, в надежде, что весной все уйдет в землю вместе с талым снегом. Ну куда в самом деле пойдешь, если уже через десяток шагов твой собственный след заметает так, что остается только чистое и ровное место, как будто и не проходил здесь буквально минуту назад. В такой обстановке потеряться, как нечего делать. Из-за густой взвеси, именуемой снегом, видимость была, мягко говоря, никудышная, можно было пройти в двух шагах от жилища и не заметить его. Вот и сидел взаперти. Хорошо еще запас дров был изрядный, хватило бы на еще одну такую зиму. Погреб был набит копченными тушками дичи и кусками кабанятины и это, не считая грибов и ягод. Так что проблем с пропитанием пока не было.

С одной стороны, тепло, сухо, еда есть, погода такая, что незваных гостей можно не опасаться, казалось живи и наслаждайся. Но оказалось, что вся его любовь к уединению работала пока была возможность бродить по тайге, занимаясь какими-нибудь делами, которых в его маленьком хозяйстве хватало. Стоило ему лишиться этой возможности, как одиночество, а с ней и скука, навалились на него удушающей ватной действительностью. Поэтому, как только снегопад прекратился, он тут же засобирался на пробежку. За все время вынужденного заточения этот снегопад был уже третьим и снег, накладываемый на земля слоями, просел под собственной тяжестью, слежался и уже не был таким рыхлым, как в первый раз. На лыжах он ходил так давно, что уже и не помнил, сколько тогда ему было лет, в памяти осталось только детство, веселый смех и снежный простор, уходящий вдаль. Но оказалось, что это как кататься на велосипеде, если научился, то уже не позабудешь. Вот и с лыжами получилось также, после пары неловких падений тело само вспомнило хорошо подзабытые движения и уже через полчаса мучений мальчишка пока еще неуверенно, но все более приноравливаясь, уже скользил по снежной целине.

По воспоминаниям о далеком детстве, он помнил, что животные не ходят по лесу просто так для своего удовольствия. Будь то травоядные или хищники у каждого был своя территория и свой маршрут. Хлебные места, удобная для ходьбы дорога, места отдыха, все было заложено в память. Иногда можно было отклониться в сторону для охоты или еще чего-нибудь, но в конечном итоге животное всегда возвращалось на свой маршрут. Во всяком случае так было на Земле. Мальчишка не думал, что местные животные очень отличаются в этом от земных животных. Поэтому еще осенью, бродя по тайге отмечал те места, где проходят звериные тропы. Одни, чтобы меньше на них появляться, типа медвежьих или волчьих троп, другие брались им на заметку, как места будущей охоты. Теперь пришла пора проверить его измышления, он шел к месту, где по осени видел следы оленей. Конечно он не собирался охотиться на взрослого матерого оленя, а то ведь неизвестно кто может оказаться жертвой при встрече, но где олени там и косули, а это уже добыча вполне ему по силам. Лыжи, вопреки его подозрениям, вели себя вполне сносно, погода после недавнего снегопада была тихой и умиротворенной, видимость прекрасной, а настроение наконец вырвавшегося на свободу мальчишки было радостным в ожидании приключений. И они не заставили себя ждать.

Непонятное повизгивание и рычание мальчишка услышал издалека. Он тут же остановился и взял наизготовку копье. Постоял, прислушиваясь к источнику звуков, стараясь точно определить расстояние и направление. Ему повезло, что вокруг росли густые кусты лещины, сейчас покрытые снеговой шубой. Это позволило ему незаметно подобраться к тому места, откуда исходил непонятный шум. Осторожно выглянув поверх кустов оглядел открывшуюся взору поляну, изредка поросшую насаждениями орешника, осмелившимися выбраться на открытое место.

Поляна оказалась ареной, на которой в данный момент решался спор о том, кому будет принадлежать туша только что зарезанного оленя. Сам предмет смертельного спора уже истек кровью из нескольких рваных ран и ему была совершенно безразлично, кто кого победит, в отличии от соперников, у которых обладание уже остывшим телом добычи было в буквальном смысле вопросом жизни и смерти. Одной из конкурирующих сторон оказалась пара взрослых матерых волков. А другую мальчишка вначале принял за медвежонка. Круглые ушки, косолапая, неуклюжая на первый взгляд походка, шикарная мохнатая шуба и небольшие размеры так и толкали на мысль, что какой-то медвежонок, по-видимому по каким-то причинам не залегший в зимнюю спячку и оставшийся без матери, оказался наедине с двумя злыми и матерыми зверьми.

Волки оказались опытными охотниками и разделились, чтобы нападать с двух сторон, тем самым заставляя противника защищаться на оба фланга, рассеивая свое внимание. Они кружили вокруг жертвы и то один, то другой кидались в ложных атаках, поджидая удобный момент для настоящего нападения. Мальчишке даже в какой-то момент стало жалко медвежонка, который хоть и был на вид толстым и упитанным, но был в два раза меньше ростом этих серых лесных разбойников. Итог схватки казалось был предрешен. Этот недомедведь вроде как неуклюже вертелся на месте, разлаписто выкидывая свои короткие конечности, пригибаясь к земле атаковал шагов на пять, отпугивая и стараясь не упускать из виду обоих противников, и вел себя совершенно не по медвежьи. Мальчишка не долго оставался в своем заблуждении насчет принадлежности этого зверя к семейству медведей. До тех пор, пока один из волков не подскочил к непонятному зверю на опасное, как оказалось, расстояние. И тут вдруг все завертелось с невероятной быстротой. В какой-то момент волк кинулся на жертву, грудью сшиб ту наземь и навис над неуклюжим противником, готовясь вонзить свои клыки в беззащитную тушку. Будь его противником кто-то из собачьего племени на этом схватка и завершилась бы. Казалось, вот сейчас-то он и вцепится в загривок медвежонка, но тот большим мохнатым комом вдруг совершил поистине акробатический трюк, стремительно скользнув под нападающего, да еще и перевернувшись в движение всеми четырьмя лапами вверх и оказавшись под волком, нанес ему удар в брюхо. Миг и он, совершив невероятный для, казалось бы, такого толстого тела кувырок, уже опять твердо стоял на всех четырех лапах, а волк, получив ошеломляющий удар, взвизгнул и отпрянул в сторону. Какие повреждения он получил было непонятно, но хоть и поскуливая, несколько раз еще пытался наскочить на эту отчаянную зверушку, но та совершенно не стеснялась ложиться на снег, причем в любом положении, даже на спину, и волка встречали эти ужасные крюки, называемые когтями сантиметров десять длиной, с которыми он уже так неудачно познакомился. Видно эти наскоки сказались на полученных ранах волка, потому что вскоре он улегся на снег тяжело дыша и выпростав из пасти дрожащий от частого дыхания язык. Судя по всему, из схватки он на какое-то время был исключен. Второй волк тут же подскочил, надеясь воспользоваться тем, что внимание зверушки отвлеклось на товарища, но она, по стремительным движениям уже стало понятно, что это далеко не медведь, сама кинулась навстречу врагу. Тот не ожидал атаки. По всем канонам этот маленький засранец должен был бежать, пока судьба дала шанс, выбив из схватки одного из волков, и поэтому серый хищник никак не ожидал встречной атаки. Не ожидал и видно расслабился, и вдруг, сам того не ожидая, встретились с этим живым олицетворением ярости и отчаянной свирепости мордой к морде. С рычанием оба зверя сцепились в яростный клубок. В какой-то момент вся картина боя скрылась в вихре поднявшегося снега, в котором уже было не понять, что там творится, виднелось только непонятное мелькание тел. Понятно было только, что волк, несмотря на свой рост и силу, встретился с достойным противником, ни в чем ему не уступающим, а в стремительности движений и скорости реакции даже и превосходящий. Это длилось всего несколько мгновений и когда опал поднявшийся снег перед мальчишкой предстала картина, которая ясно показала, как это опасно недооценивать противника. Волк стоял, опустив зад с поджатым хвостом и широко расставив передние лапы, чтобы не упасть, а на его голове висел противник, намертво сцепив клыки прямо на пасти противника. Патовая ситуация. Волк не мог укусить и только изредка всхрапывал словно лошадь и под тяжестью противника наклоняя голову к земле, пробовал передними лапами оторвать от себя вцепившиеся животное, но тут же сильная боль заставляла его жалобно взвизгивать и поскуливая опять замирать в неподвижности. Висевший на голове живой груз не спешил разжимать свою хватку, это было понятно – освободившийся волк мог попробовать рассчитаться со своим обидчиком.

Росомаха, а это была она, видно и сама не знала, что же ей делать с такой добычей. Кто такие росомахи, мальчишка знал. Правда в живую видеть не приходилось, но ролики в интернете видел, поэтому и узнал это нахальное и свирепое животное. Вначале по наличию слишком длинного для медведя пушистого хвоста, а потом по мгновенной реакции в драке. Никакой самый продвинутый медведь был не способен на такие прыжки и кувырки, а уж быстрые удары всеми четырьмя когтистыми лапами, да еще из любого положения были скорее присущи кошкам, но никак не косолапому. Правда мальчишка никогда не слыхал, что бывают такие большие росомахи, эта была метра полтора в длину, но мир-то – чужой, черт его знает до каких размеров тут они растут. Вон и волки в холке почти достигают роста мальчишки, а уж весом наверно раза в два тяжелее. Тут даже деревья и плоды больше чем на земле.

Пока он так размышлял о местной природе обстановка на поляне замерла в тезисе. Волк так и стоял, стараясь удержать голову на весу, потому что стоило ему наклонить голову, как росомаха, получив опору на земле, тут же начинала драть лапами его грудь и шею. Пока волка спасала густая зимняя шерсть, хотя кровь из пары ран уже струилась по шерсти все больше и больше. Бесконечно это продолжаться не могло. Но что он мог поделать? Росомаха скорее бы умерла, но не желала отпускать пойманную добычу, хотя и сама была изрядно покусана. Мальчишка, глядя со стороны еще мог бы поспорить, кто кого здесь поймал, но видно для росомахи вопрос был ясен, без сомнения. Вот уж в ком жадность пересиливала все чувство благоразумия, недаром северные охотники называют этого хищника «таежным демоном» и «лесным обжорой».

Третьему участнику лесной битвы вообще было не до них, мальчишке было плохо видно из-за кустов, перекрывающих большую часть боя, но кажется у второго волка было порвано брюхо. Во всяком случае кровь под ним была видна очень ясно. Тут мальчишка и решил вмешаться, уж слишком хороши были зимние шкуры у волков. С этого раненного мальчишка и решил начать, намереваясь поставить точку в этом затянувшемся противостоянии. Он крадучись вышел на поляну, подбираясь к лежащему зверю. Может тот и лежал сейчас раненым, но не хотелось бы рисковать. Черт их знает, на что они способны. Зверюга хоть и услышала его шаги, попробуй подберись бесшумно по скрипящему снегу, но даже не повернуло головы в его сторону, так и лежало, тяжело дыша и положив морду на передние лапы. Да, видно хорошо подрала его росомаха. Подойдя на нужное расстояние, мальчишка изо всех своих сил резко ткнул копьем, стараясь попасть в шею. Многочисленные тренировки не пропали даром и глянцево блестевшее острие пробило волчью шкуру точно в том месте, куда он и метил. Даже не взвизгнув волк молча уткнулся мордой в снег. Мальчишка даже не поверил тому, с какой легкостью он убил такого роскошного зверя. Скорее всего он уже и так был при последнем издыхании. Оставался второй. Вымотанный тяжелой схваткой, волк скосил на него глаза, но бежать от новой напасти, как он скорее всего сделал бы, при всем желании не мог. С таким грузом на морде он даже дышать-то толком не мог, не то, что бежать. Что самое интересное росомаха даже не посмотрела в сторону нового противника, все ее внимание и вся ее ярость были обращены на того, который в буквальном смысле был под ее лапами.

Мальчишка понял такую ненависть, когда, подойдя поближе, увидел, как по пушистому меху текут струйки крови. Волки тоже оказались отнюдь не безобидными мальчиками для битья. Что они там натворили под богатой, сейчас во многих местах слипшейся от крови, шубой было не разглядеть, но видно раны были серьезным, так как глаза у росомахи уже были поддернуты смертной пленкой и только неукротимая ярость не давала разжаться насмерть сжавшимся клыкам. Видно росомаха считала, что смерть ее не за горами и решила уйти с честью, забрав с собой всех противников. Мальчишка уважительно поцокал языком, такое мужество требовало уважения.

Со вторым волком он расправился с помощью топора. Пользуясь тем, что тот стоял в удобной позе и фактически не мог ни удрать, ни пошевелить толком головой, он зашел волку за спину и, примерившись, со всех своих мальчишеских сил тюкнул зверя обухом топора в затылок. Удар произвел впечатление взрыва. Подстегнутый смертельной опасностью организм волка видимо призвал последние оставшиеся силы и он, разворачиваясь в прыжке против новой опасности, зло рыкнул и мотнул головой, уже не обращая внимания на пронзительную боль, терзавшую его нос. Росомаха, не ожидавшая такой подлости, слетела с морды волка, словно половая тряпка, правда ободрав напоследок все, что можно. А мальчишка, запаниковав, стал наотмашь бить по оскалившейся морде топором. В этот момент были сразу позабыты все тренировки по владению оружием. Он как обычный крестьянин просто и размашисто бил, стараясь делать это как можно быстрее, чтобы не подпустить к себе смерть в волчьем обличье. Разом хлынувший в кровь адреналин придал рукам невероятную силу и мальчишка, с одной стороны сжав зубы в молчаливой кровожадности, и что скрывать – в панике, овладевшей всем его существом, яростно бился за свою жизнь, а с другой отстраненно смотрел, как вылетают из пасти выбитые клыки, как из вмятин на черепе лезут белые осколки кости, тут же окрашиваясь красным и как резко заполняются кровью вмятины на черепе, и все бил и бил в эту враз ставшую ненавистной морду. Мальчишка и сам не ожидал от себя такой вспышки свирепости. То ли боязнь за свою только недавно начавшуюся молодую жизнь, то ли и в правду в нем проснулись какие-то древние инстинкты, но он уже без страха смотрел на то кровавое месиво, в которое превратилась голова волка. Тот стоял, покачиваясь на дрожащих лапах и кажется уже ничего не соображал. Да и трудно было соображать головой, из которой наружу лезли мозги вперемешку с обломками черепа, один глаз, выбитый ударом топора, просто повис на какой-то тонкой нити, а вместо второго была хорошая такая вмятина, заполненная кровавой кашей. Мальчишка решительно подошел к зверю и пнул его ногой, тот послушно и безвольно завалился набок. Достать нож и перерезать волку горло оказалось неожиданно легко. А затем мальчишку настиг откат. Всем телом неожиданно завладела слабость, ноги перестали держать, и мальчишка мягко опустился на землю прямо там, где стоял. Он бездумно смотрел на труп врага, но в голове не было ни одной мысли. Мозг, подвергшийся экстремальной обстановке, отключился на перезагрузку. Продлилось это минут пять, по истечению которых бессмысленно смотрящие в никуда глаза стали принимать осмысленное выражение и в голове наконец тяжело зашевелились мысли. Он встал, несколько раз присел, согнулся и разогнулся, разгоняя кровь и подошел к трупу первого волка. Надо было снимать шкуры, пока тела не закоченели. Перед тем, как приняться за дело оглядел место битвы и усмехнулся: «Это я удачно зашел».

Со шкурами он провозился долго. Практики и знаний у него хватало, не хватало сил. Ворочать тяжелые туши волков, каждый из которых весил в два раза тяжелее его самого, оказалось той еще работенкой. Но настоящие проблемы пришли, когда он, покончив с тушами волков, перешел к оленьей. Триста с лишним килограмм еще теплого мяса встали перед ним неподъемной ношей. Можно было топором нарубить тушу на куски, но шкура… В его положении целая оленья шкура была еще тем бонусом. Пришлось работать частями. Труднее всего было начать. Аккуратно содрать шкуру с одной ноги, затем эту ногу отрубить, снять шкуру с другой ноги и так же ее отрубить, потом с третьей ногой проделать такую же операцию и все это внимательно и медленно, чтобы не повредить драгоценную шубу. Ни одну женщину в своей долгой жизни он не раздевал с таким трепетом и осторожность, с каким сдирал эту чертову шкуру. Единственное, что его утешало, что чем дальше он продвигался, освобождая от покрова тело оленя и оттаскивая в сторону куски, тем быстрее двигалось дело. Оленьи потроха он тоже не выкинул, а завернул в снятую шкуру. Зима еще вся впереди, будет время подумать, что с ними делать. Насколько он помнил по рассказам старых таежников, у оленя мало что пропадает. В хозяйстве все пригодится. Закончил он уже ближе к вечеру. Весь перемазанный в крови, усталый как бегун-марафонец, он присел рядом с грудой оленины.

Он был богат, но как теперь все это богатство сберечь? А ведь еще надо было что-то делать с росомахой. Он бы не отказался от такой шикарной шубы, но проблема была в том, что у шубы был хозяин и он был еще жив. Пока он работал, росомаха не двигаясь наблюдала за ним, настороженно водя взглядом вслед за его передвижениями. Он, честно говоря, боялся к ней подходить. Про свирепость и коварство этого хищника он был наслышан еще на Земле. На что она способна даже в таком состоянии он не знал и узнавать не торопился. Что может произойти с недооценившим противника, он уже видел. Но посмотреть на виновника всего сегодняшнего богатства все-таки требовалось.

Медленно и не делая никаких угрожающих движений он двинулся в сторону лежащего на снегу зверя. Не доходя до него шагов пять, он не знал до каких пределов простирается личное пространство росомахи и не собирался это узнавать на личном опыте, мальчишка присел на корточки и посмотрел прямо в ее глаза. Он знал, что многие дикие звери не любят, когда им смотрят в глаза, но ему надо было кое-что выяснить. Он не считал себя психологом, тем более большим знатоком по зверям, но уж увидеть смертную пленку на глазах умирающего животного и отличить ее от взгляда от не собирающегося умирать зверя он уж как-нибудь сподобился бы. Но его надежды не оправдались, росомаха ответила вполне себе живым взглядом, в котором отчетливо сквозила даже некоторая доля любопытства. Наверно люди здесь были такой же редкой живностью, как и она сама.

– Мы с тобой одной крови, ты и я! – чувствуя себя довольно глупо провозгласил мальчишка. Откуда-то из далекого детства вылезла эта глупая фраза, которая показалась ему подходящей для первого знакомства. Зверь только шевельнул ушами, реагируя на звук, но не отводя от него пристального взгляда. При попытке подойти поближе раздалось тихое ворчание и предупреждающе приподнялась верхняя губа, показывая немаленькие клыки. Что они могли сделать с мальчишкой, он явно мог увидеть на примере волков.

– Все, все. – успокаивающе поднял руки мальчишка и опять присел, чтобы не нервировать зверя. – Я не подхожу. Я даже отойду еще чуток. Вот так. Я тут мимо шел, слышу шум. Думаю – надо посмотреть, что это там происходит. А тут ты резвишься. Надо сказать – знатная добыча, я тут возьму немного? Ты же поделишься? А я тут тоже тебе подкину кой-чего. – Мальчишка поднялся на ноги и не поворачиваясь к росомахе спиной отошел к одной из ободранных туш волка. Валять по снегу влево-вправо, сдирая шкуру – это оказалось совсем не то, чтобы тащить на расстояние. Пришлось достать топор и разрубить тушу пополам. И все равно было тяжело, еще хорошо, что вокруг была зима и затвердевший снег – это все-таки не голая земля. Подтащить половину волчьей туши по снегу к росомахе, при этом стараясь не переступать невидимую черту, оказалось хоть и тяжело, но вполне выполнимо.

– Вот. Это тебе. – и сразу же ушел назад. И уже отойдя от подальше, спустя какое-то время, услышал чавканье и хруст костей, но оборачиваться не стал, своих дел хватало. Близилась ночь и надо было успеть к ней подготовиться. Он не собирался переться на темноту глядя, да еще с такой горой мяса. Опытный таежник тратит на устройство нодьи часа полтора. У мальчишки ушло примерно два с половиной. Самое тяжело было – это разрубить поваленную сухую сосну на две части, но, когда на тайгу тихо опустились сумерки огонек между двух бревен, уложенных одно на другое, уже во всю разгорался. Еще один костер горел в метрах пяти от нодьи, а сам мальчишка вместе с добычей расположился между двумя источниками огня. Между ними он уложил лапник и со вздохом облегчения занялся наконец ужином. Адреналиновая встряска по добиванию волков, тяжелая работа на свежем морозном воздухе вкупе с молодым и здоровым телом разожгли у него в желудке такой животный аппетит, что оленью вырезку он просто сожрал полусырой. Облизав запачканные в крови пальцы, прислушался к своему желудку, и кивнув головой кинул на угли еще один кусок. Затем подумал и вырезав из оленьей туши еще один кусок побольше, кинул его рядом с первым. На этот раз он дождался, чтобы мясо хорошо прожарилось и подрумянилось. Большой кусок был убран с углей и остывал в снегу, а свою вторую порцию мальчишка ел с чувством, с толком, с расстановкой, наслаждаясь каждым проглоченным кусочком. Уже с трудом доев, похлопал себя по туго набитому животу. Довольная улыбка расплылась по чумазому лицу. Затем, не откладывая дела в долгий ящик, взял отложенный кусок и пошел к росомахе.

В лесу уже достаточно стемнело, и зверь только угадывался в сумерках темным пятном на белом снеге. Только глаза яркими светлячками сверкали в ночной тьме. Мальчишка отметил, что хищник достаточно оклемался, чтобы передвинуться ближе к полутуше волка и даже, судя по виду мяса, успел неплохо перекусить. Правда, судя по оставленному следу, прополз он всего метров шесть-семь и как полз, так и замер, уронив голову на передние лапы. То ли не было сил лечь на бок, то ли мешали раны. Мальчишка так и не смог разглядеть, где и как ранен зверь. Чтобы там не было, но двигаться он был способен, а значит вполне возможно и выздоровеет. Из темноты на мальчишку зеркальным отсверком блеснули зрачки и он, подходя, заранее помахал рукой с зажатым в ней мясом.

– Это опять – я. Надеюсь, не надоел еще? А то я тут тебе мяска принес жареного. Любишь жареное? Хотя откуда тебе знать, что такое жареная оленина. – он молол, что попало, лишь бы говорить и не умолкать. Пока он говорит, росомаха слушает и пока между ними стоит хоть такая связь, он надеялся, что зверь не будет его трогать. А то черт их знает, этих росомах. Вон, совсем недавно лежала и не двигалась, а тут уже проползла метров пять. А на что она будет способна через час или два, а что будет с ней к утру? Было бы обидно оказаться загрызенным росомахой, имея на руках столько шкур и мяса. И убивать… Как-то опаска берет. Он не знал, на что способна росомаха в своем последнем смертельном усилии и проверять это как-то не хотелось. Да и жалко было этого вояку, не побоявшегося в одиночку выйти на схватку с двумя волками и, чего греха таить, победившего их. Мальчишке фактически оставалось только доделать начатую работу. Как-то несправедливо получалось, если после такой победы это животное вдруг умрет. Хотя, конечно, шуба у росомахи была шикарная.

– На, попробуй. Когда еще попробуешь жареного мяса. – мальчишка кинул кусок прямо под нос зверю. Тот внешне никак не отреагировал, хотя черная пипка носа заходила ходуном. Глаза же внимательно смотрели на это, издающее какие-то непонятные, но явно не угрожающие звуки, существо, не отводя от него немигающего взгляда. – Может познакомимся? Тебя как зовут? Не хочешь говорить, ну и не надо. Не очень-то и хотелось. А меня… Черт, как же меня теперь зовут? Ну не Витольдом же Андреевичем мне обзываться. – Мальчишка задумался. Живое воображение тут же показало ему картинку, как маленький, чумазый Маугли, одетый в лохматые шкуры, из которых спичками торчат ножки и ручки, совершает светский поклон и задрав кверху нос торжественно провозглашает: «Имя мое – Витольд Андреевич Краснов…». – Мда, смешно. Ладно, давай, спокойной ночи и надеюсь волчатины тебе на ночь хватит.

Несмотря на все опасения, ночь прошла спокойно. Может ночное зверье испугало ровное пламя нодьи, может ворчливое рычание росомахи, но никто мальчишку так и не побеспокоил. И он сам, удивительно, но как улегся на лапник спиной к теплу, исходящему от горящей сосны, так и проспал до самого утра, не забывая во сне поворачиваться к огню то одним, то другим боком. Утром проснувшись, умылся снегом и проделал малый разминочный комплекс, который включал в себя только упражнения на гибкость и тренировку с мечом. Существовал еще и большой комплекс, но там уже времени уходило в три раза больше, были силовые упражнения и тренировки с оружием включали в себя шест и пару мечей из чертова дерева. Все эти упражнения он разработал сам, сидя долгим вечерами у костра и скрупулезно выкапывая из памяти все, что он смог вспомнить о единоборствах. Все свои воспоминания он аккуратно заносил на бересту специальной заостренной палочкой из чертового дерева. Не все он мог применить сразу, но все равно записывал, рассчитывая когда-нибудь, чем черт не шутит, все выучить и применить. Жизнь впереди, он надеялся, предстояла длинная.

Отрезал от подмерзшей оленьей туши два куска мяса, один, поменьше, слегка отбил обухом топора и посолил, а второй прямо так положил на тлеющие угли нодьи. Пока мясо готовилось пошел проверить, как там себя чувствует сосед. Росомаха была живехонько и судя по туше волка, или вернее по ее остаткам, умирать и не собиралась. Из позы лежащего сфинкса она развернулась в вольготную позу отдыхающей на солнце кошки и только лениво подняла голову при появлении мальчишки. По ее позе и по тому, что от волка остались жалкие ошметки, видно ночью даром времени не теряла, понял – будет жить.

– Привет, это опять – я. Как жилось, как спалось, что снилось…? – мальчишка опять гнал какую-то белиберду, лишь бы не молчать, а сам внимательно осматривал тело зверюги. Видно было, что она недаром легла именно на этот бок, так как открытый сейчас всеобщему обозрению другой бок был явно основательно подран. Раны под густой шерстью не было видно, но по тому, как часто и старательно росомаха вылизывает одно подозрительное место, было понятно, что там-то она и есть. Сегодня верхняя губа у росомахи не поднималась в угрожающем оскале, да и угрожающих звуков она не издавала. Мальчишка подозревал, что она просто не воспринимает его за достойного противника. И слава богу, лишь бы не приняла за дичь. Она спокойно смотрела на него, как он описывает круги вокруг нее и наконец усаживается на корточки в шагах шести.

– Надо бы нам познакомиться. Я буду называть тебя Машкой. Хочешь спросить почему Машкой? Ну не делай такую скучающую морду, я же понимаю, что тебе жуть, как интересно. Так я тебе объясняю: Машка – это уменьшительно-ласкательное от росомахи. Росомаха, ромашка, Машка… Логика понятна? Меня можешь называть по-своему, все равно я по-вашему не понимаю, а человеческого имени у меня еще нет. Просто я надеюсь, когда знаком с человеком, то как-то не тянет его съесть. Ты ведь не смотришь на меня, как на кусок мяса? Я худой и не вкусный… – может это получилось случайно, а может росомаха и в самом деле хотела спать, но именно в этот момент она зевнула, показав немалые клыки, и равнодушно отвернулась от мальчишки, всем своим видом показывая, что он ей глубоко безразличен и как пропитание ее совсем не интересен – А я вот решил мясцом побаловаться. Ты как насчет жаренной оленины? Ты подожди чуток, никуда не уходи, я сейчас. – Последнее он прибавил уже чисто из желания постебаться. Куда же она уйдет с такой раной, когда видно, что ей даже двинуться тяжело. А желание пошутить было, так чисто психологически было легче перенести то, что вот он, Витольд Андреевич Краснов, бывший уважаемый в определенных кругах человек и такой же бывший крутой бизнесмен теперь где-то в совершенно другом мире в образе худенького мальчишки находится в зимнем лесу, в окружении великанов-деревьев, укутанных снегом, как в шубы, наедине с диким хищником и кормит его чуть ли не с рук. Полнейший сюр. А так пошутишь, посмеешься над положением и над собой, глядишь и легче становится. Все-таки обстановка давила.

Он уже не помнил, где это узнал, но что совместная трапеза сближает, было ему известно. Как это сработает с диким животным – неизвестно, но попробовать было надо. Поэтому к месту лежки росомахи притащил оба куска мяса. Тот, что побольше кинул прямо под нос зверю, а в маленький впился зубами сам, аж урча от удовольствия. Сон на свежем воздухе, утренние занятия, хорошая кампания, что еще нужно для хорошего аппетита? Росомаха видно была согласна, так как не чинясь вгрызлась в хороший кусок весом в килограмм три. Правда тут мальчишка немного смухлевал и если сам ел вырезку из оленьего бедра, то зверю кинул нижнюю часть ноги с копытом. Он не помнил, как называют эту часть туши мясники, но как по мнению его самого – это была голимая кость. Но росомахе нравилось, во всяком случае она грызла эту ногу, словно кусок сахара. Глядя, как лихо она расправляется с мослом, мальчишка невольно поежился, не хотел бы он попасть ей на зубок.

Поев, он вытер испачканные жиром руки прямо об свою одежду. Все-таки с попаданием в этот мир он вместе со старым телом избавился и от многих привычек, которые присущи цивилизованному человеку. Мало того, что ему просто физически не было возможности их соблюдать, так еще они и съедали львиную долю того удовольствия, которое он получал при возможности вести себя именно так, наплевав на цивилизацию и на все, что с ней связано.

– Ну ты и жрешь. – произнес он то ли с восхищением, то ли с осуждением, глядя на росомаху, которая расправившись со своей порцией, ожидающе глядела на него немигающим взглядом. – Тебя убить легче, чем прокормить.

Немного подумав, притащил к росомахе все, что осталось от волков. Туши промерзли, и он, для облегчения работы, нарубил их как дрова на куски. Так таскать было легче. Навалив перед росомахой кучу мяса, не забыл сказать.

– На, жри, обжора. Приятного аппетита. – он вообще старался почаще с ней говорить, в надежде на то, что его голос хоть как-то приучит дикого зверя к нему. Может это спасет его, когда росомаха сможет двигаться, и она по старой памяти не набросится на него сразу и у него будет шанс убежать куда подальше. Пока же, судя по тому, как она еле двигается, у него еще было время. Поэтому, больше не обращая на нее внимания, занялся своими делами.

Как он не боялся росомаху, но совесть не позволяла ему бросить зверя в таком состоянии. Да и крутилась где-то на задворках мыслишка, что не все еще окончено и росомаха еще вполне возможно и откинет копыта, или вернее – когти. Уж слишком хороша у нее была шуба и оставлять ее неизвестно кому, он был категорически не согласен.

Для начала соорудил еще две нодьи, чтобы не возиться с этим делом потом, подгоняемым подступающей ночью, и натаскал побольше сушняка просто для костра. Днем-то тоже надо огонь поддерживать. Затем рассортировал весь багаж, который собрался увозить с собой. В который раз пожалел о своем малолетстве, будь его воля, то утащил бы все мясо, но сил хватало только на то, что помещалось на санках. При всем желании помещалось не очень много с точки зрения взрослого человека, килограмм тридцать и дело было даже не в объеме, хотя и приходилось учитывать свернутые пакетами шкуры, а банально в весе, который, как он не пыжился, просто не вытягивал. Пришлось придушить всех хомяков и жаб, поднявших в душе жалобный вой, и ограничиться только тем весом, который он смог стронуть с места. А ведь ему еще и тащить этот груз километров пятнадцать до своей землянки. Он в который раз хвалил себя разумного за то, что ему в голову пришла мысль сделать санки. Завернул в оленью шкуру отобранное мясо, уложил на свое транспортное средство, сверху укутал еще и волчьими шкурами, придавил рогами и плотно увязал. Все, груз к дороге был готов.

Пока возился с судьями и снаряжением санок подошло время обеда. Привычно отсек кусок оленьей грудинки побольше, чтобы хватило на весь день, и устроил его над углями на некоем подобие вертела, который вертелся на двух рогульках. Срочных дел больше не осталось, времени до приготовления мяса было валом, поэтому занялся тренировками. Часа за три проделал весь большой комплекс с копьем, с двумя мечами и закончил упражнениями с одним мечом. И хотя вместо настоящего оружия использовал свой посох и простые палки, но вымотали они его не хуже, тем более, что кувырканье и метания по глубокому, до колен, снегу тоже не добавили легкости. Так что к тому моменту, когда мясо поспело он был голоден, как те самые волки, которых грызла росомаха. После сытного обеда отнес кости нахлебнице, которая даже не удостоила его взглядом. Видимо уже привыкла к его присутствию. Посидел с ней рядом, поговорил о том и сем, не обращая внимание на полное безразличие с ее стороны, и пошел отдыхать. Все-таки грудинка была великовата для детского желудка. Подбросил в костер сучья потолще и спокойно вырубился, понадеявшись на звериное чутье соседки. Хоть она и двигалась еле-еле, но рычала вполне сносно и уж она-то точно не позволить приблизиться хоть кому незаметно.

Лапник был мягким, от костра пыхало теплом, стража на месте, так что выспаться удалось со всем удовольствием. Проснулся, когда день уже склонился к завершению. Умылся снегом, отчего прошли последние остатки сна. Проверил, как там соседка. Росомаха только повернулась на другой бок, видно рана уже не так ее беспокоила, но с места не сдвинулась. Мяса возле нее еще было достаточно. Делать было нечего, поэтому он опять занялся тренировками. Он и сам заметил, что стал в уже фанатиком единоборств с оружием и без, но ничего не мог с собой поделать. И если в той жизни он только мечтал, что вот если бы, да кабы, то в этой ипостаси, сохранив все теоретические знания и получив бездну времени, он занялся этим с пугающей его самого исступленностью. Он не забывал о том, что он теперь в средневековье и о возможности стать рабом, если он не сможет отстоять свое право на свободу.

Отзанимавшись с немалым удовольствием, которое с недавних пор стал получать от физических упражнений, утерся снегом, не забыв отметить, что пора бы как-нибудь организовать помывку. Полежал, отдыхая, и затем принялся за приготовление ужина, который опять состоял из куска мяса. Честно говоря, жаренная на углях оленина уже стала ему надоедать, хотелось супчика с куском хлеба, но до супчика надо было добраться до своего жилища, где у него ждал на печке своего хозяина кривобокий горшок, а хлеб вообще был мечтой пока недостижимой. В подступавшей со всех сторон темноте поужинал, отнес росомахе кусок оленины, больше для того, чтобы не забывала о его существованье, так как волчатиной при ее аппетите она была завалена еще дня на три, разжег одну нодью и улегся на лапник.

Ночка выдалась ясной и немного морозной и поначалу обстановка вокруг его стоянки казалась мирной и спокойной. Но то, что произошло потом, когда глаза его уже слипались, он оценил, что как же хорошо, что он выспался днем, так как ночка выдалась еще та. Не успела вокруг деревьев сгуститься тьма, как между стволов замелькали парные светлячки чьих-то глаз. Их было не то, что много, но где-то штук пять или шесть пар мальчишка насчитал. Зрачки, в которых отражался огонь двух костров, мелькали на высоте с рост взрослой собаки и с невероятной быстротой. Самих зверей он разглядеть не мог, но несомненно это были не мирные вегетарианцы, а ночные хищники-падальщики, может лисы, может какие-нибудь дикие собаки, так хорошо местную фауну он еще не знал, пришедшие на запах крови. Мальчишка, еще удивлялся, что они не заявились вчера. Причем он их даже не услышал и насторожило его тихое, но грозное рычание соседки. Уж кто-кто, а она-то знала местную живность, как облупленную.

Сердце на какой-то миг остановилось, а потом забилось с удвоенной скоростью и силой. Как-то в последнее время он уже позабыл о тех опасениях, которые обуревали его в начале его робинзонады. Расслабился от тихой и спокойной жизни. И сейчас от появления неожиданной опасности растерялся, поочередно хватая то лук со стрелами, то копье, то выдергивая из ножен свой нож-переросток. Наверно он так бы и метался, если бы на открытое место перед доньями не вышло вживую то самое воплощение его ночных кошмаров и не издало угрожающее рычание. То, что вызывало у мальчишки ужас, пока оно скрывалось в безвестности за ночной пеленой, оказалось самой обыкновенной собакой, причем не самой большой. Он бы назвал это существо шакалом, но насколько он помнил в тайге шакалы не водились. Но видимо тут, в этом мире, они, или подобные им, как-то нашли свою нишу и в лесных условиях. Большеухий, головастый, с непропорционально маленьким телом, поросшим рыжевато-коричневой шерстью, падальщик стоял в мигающем свете огня и рычал, явно уверенный в своих силах. Как ни странно, когда мальчишка увидел врага, на него вдруг снизошло спокойствие и на смену растерянности и страху вдруг явилась злость. И вот эта помесь лисы и шакала смеет на него рычать? Видно он мало знакомо с человеком и с огнем в его руках, ну так сейчас самое время для более близкого знакомства. Мальчишка прекратил суетиться и не отрывая глаз от зверя, потянулся к костру. До шакала еще не дошло, или он просто не знал, чем может кончиться для него это движение, поэтому даже с некоторым любопытством, склонив голову набок, как делают некоторые собака, когда им интересно, наблюдало за этой двуногой смешной жертвой. Казалось все вокруг замерло в ожидании чего-то непонятного, а затем вдруг завертелось в быстром круговороте смены событий.

От места, где базировалась росомаха с кучей мяса раздался звук, похожий на тявканье, глухое рычание и затем по небольшой поляне разнесся тоскливый визг, полный боли и неизбывного ужаса. Там пять или шесть собакообразных кружили вокруг неподвижно замершей росомахи и пока одни отвлекали ее спереди пара лохматых разбойников подбиралась к ней сзади. Она же, будто их и не замечая только беззвучно скалила клыки, сама оставаясь неподвижной. Видно рана, нанесенная волками, давала о себе знать. Передние нападающие поняли, что с ней что-то не так и обнаглели, подскакивая к ней короткими рывками и тут же отбегая. Отвлекали, видно было, что они привыкли работать в стае. Для них это было рутиной, и они привычно делали свою работу, не очень-то и стараясь. И вдруг росомаха, которую мальчишка считал до сих пор обездвиженной, вдруг молниеносно ринулась в атаку, причем на тех, которые подкрадывались сзади и никак не ожидали нападения, и в неуловимом движении, в своей излюбленной манере вцепилась в морду самой нахальной шавки, приблизившейся на опасное расстояние и сразу же отпрянула назад. Мельком кинув взгляд в их сторону, мальчишка понял, что как минимум один из напавших на них хищников осталось без глаз, а затем ему самому стало уже не до них. Дикая собака, которая стояла напротив него, видно решила воспользоваться моментом и пока он, как она посчитала был отвлечен инцидентом с росомахой, кинулась на него самого. Но он был начеку, и его рука как раз ухватила толстую головню. Летящий в прыжке на мальчишку пес просто не ожидал, что прямо в его широко оскаленную пасть уткнется ярко горящая головня. Ни отвернуть в сторону, ни остановиться в полете он уже просто не мог, а мальчишка, удерживая из-за всех сил сук с повисшим на нем телом, еще и провернул горящую деревяшку прямо в горле своей жертвы. Наверно еще никогда этот зверь не чувствовал такого быстрого превращения из охотника в дичь. Из-за деревяшки в своем горле, впрочем, сразу потухшей, но еще очень даже дымящейся, он не то, что зарычать, даже заскулить толком не мог. В панике, полу-ослепший от ткнутого прямо в морду огня, с обгоревшей мордой, он вместе с торчащей из пасти головешкой вывернулся из слабых рук противника и с безумным хрипом понесся прочь. Мальчишка был уверен, что из-за сильной и неожиданной боли зверь даже не видел куда бежит, так как он тут же с разбега уткнулся в бок своего товарища, который никак не ожидал от него такой подлости и потому вовремя не отскочил в сторону. Тот взвизгнул от неожиданности, заражаясь паникой и тоже кинулся в бега. Тем более что из-за невысокой стены огня выскочил этот поначалу казавшийся смешным и безобидным двуногий и с диким свистом стала кидаться в стаю огненными головнями. Они летели, крутясь в воздухе, разбрасывая страшные искры и по-змеиному шипели, когда падали в снег. Пара горящих веток попала по назначению, что не добавила лесной братии бодрости. Оказалось, что попавший в морду или бок огонь – это больно, а если его кусать, то еще больнее.

Вскоре на поляне не осталось ни одной дикой собаки. Росомаха, где стояла, там и завалилась прямо на мягкий снежок. Причем было видно, что она не упала, а именно легла, оберегая свой бок. Мальчишка еще некоторое время поводил злыми глазами по поляне, держа в руках очередную горящую ветку, но противника поблизости не оказалось. Ярость, от которой его прямо-таки распирало, вдруг схлынула и он обессилено опустился на пятую точку, не обращая внимания на то, что росомаха оказалась в шагах трех от него. Впрочем, и она тоже не казалась этим обеспокоенной этим фактом, а старательно вылизывая свой бок.

– Уф, устал как… Я думал – обосрусь от страха. – произнес мальчишка хриплым голосом, обращаясь к ней. – Ох, и соседи тут у тебя.

Росомаха невозмутимо посмотрела на говорящего и, протянув лапу, зацепила кусок волчатины. Тут мальчишка осознал, насколько близко он к ней находится и стараясь не слишком дергаться, стал подниматься.

– Ну ладно, пойду-ка я потихоньку. И это… приятного аппетита. И спокойной ночи. Приятно было говорить… – говоря всю эту белиберду, он медленно отходил к горящей нодье. Все. Хватит с него этих лесных страстей. Пора возвращаться к дому. Росомаха-то судя по всему уже оклемалась, вон как вскочила, когда ее прижало. И куда только вся ее немощь делась, притворщица. Да и после такого концерта, который он тут устроил, навряд ли в ближайшее время появится еще кто-нибудь, желающий проверить ее на «слабо». А что она отнюдь не вымирающая от ран, а очень даже наоборот, он уже убедился. Вон мясо какими порциями поглощает, больные так не жрут, а что же будет, когда она выздоровеет? Не хотелось бы тут оказаться, когда она войдет в полную силу. Так что прямо с утра надо собираться, хорошо хоть санки с грузом увязаны, не надо будет долго собираться. Наверно от переживаний или интенсивных движений, сдобренных доброй долей нервного напряжения его пробило на голод, а может пример росомахи оказался заразителен, но он отрезал очередной большой кусок оленьей грудинки, подсолил и положил его на остатки углей, которые остались от костра. Спалось плохо. Но не от воспоминаний о прошедшей драке, она у него пошла, как проходной эпизод его нынешней жизни, а от того, что маялся желудком от переедания.

Утром потащил к росомахе все остатки мяса, которых было больше, чем он забирал с собой. Зверюга лежала на здоровом боку и только лениво подняла голову, когда он притащил и плюхнул недалеко от нее первый кусок. Мальчишка вообще подозревал, что она лежит не из-за полученных ран, а из-за лени. А что ей? Мяса валом, чуть ли не с доставкой в постель, охрана в его лице присутствует, отчего бы и не насладиться ничегоделаньем, пока есть такие лохи как он? Так мальчишка ворчал, пока не перетаскал все мясо. Последним он перекатил мерзлую голову оленя, естественно без рогов. Усевшись на вышеупомянутую голову передохнуть и вытереть трудовой пот, все-таки для мальчишки перетаскать около ста пятидесяти килограмм мороженного мяса – это труд воистину эпический, он не удержался, что не высказать росомахе на прощанье пару слов.

– Даже не знаю, что тебе и сказать на прощание. Приятно было познакомиться. И это… Ты бы не трогала больше волков… Хотя кому я говорю. – мальчишка махнул рукой. – Ладно, счастливо оставаться. Пойду я.

По внешнему виду или по тону речи росомаха видно почувствовала, что он подходил не просто перемолвиться парой слов, поэтому не отворачивалась лениво, а внимательно следила как он одевает свои короткие лыжи, впрягается в санки и медленно словно не хотя трогается в путь. Так и проводила пристальным взглядом его маленькую фигурку, как она скрывается между деревьев.

А он торопился, даже утреннюю разминку не стал проводить. Хотел за световой день дойти до своей землянки. И это ему удалось, хотя к заветной дверце он подходил чуть ли не на ощупь. Будь это летом, то добежал бы за полдня, но зимой, да еще с грузом… Сил хватило только разжечь огонь в печи, заложить дверь засовом и обессиленно бухнуться на ложе, даже не сняв верхнюю одежду. Так и заснул, свернувшись калачиком.

За ночь печь раскочегарилась, в землянке стало тепло, а для одетого в шкуры мальчишки, даже жарко. К утру, как не хотелось понежиться в постели, духота достигла высот неимоверных, поэтому пришлось вставать, раздеваться и хоть немного проветрить помещение. А там уже и сон пропал, да и дел надо было провернуть немало. Первым делом конечно утренняя разминка и тренировка, он не забывал, что за дверцей его ждет неизведанный толком мир со своими тревогами и опасностями и он насколько это возможно должен быть к ним готов. Затем завтрак и обед сразу, так как весь день он собирался посвятить делам, не отвлекаясь на еду, поэтому готовил сразу много и надолго. Во всяком случае грибного супчика из доброго куска оленины с корешками и сушеными листьями крапивы должно было хватить и на ужин. И уже потом наконец взялся за разбор всего того, что притащил с собой.

Мясо оттащил в погребок, лыжи и санки развесил по стенам, их надо было хорошо просушить и смазать жиром, рога подвесил под потолок, потом подумает, что из них можно сделать и только после всего этого приступил к шкурам. То, что, как очень многое в этом мире он делал что-то впервые, имея очень приблизительные понятия о том, что делает, во многом опираясь на смутные воспоминания и прочитанное из книг, его не смущало. Так было и с обработкой шкур. Честно говоря, скорняк из него был никудышный. Что-то кусками помнил из виденного по интернету, что-то осталось в памяти из золотого детства, а что-то почерпнул из прочитанных книг. Но он и не ставил перед собой задачи стать мастером по выделке шкур, ему не нужна была шикарная волчья доха или шуба, ему нужна было простая и незатейливая зимняя одежда, чтобы спокойно перезимовать. И он думал, что уж как-нибудь обработать две волчьи шкуры, спасибо росомахе, и сшить что-нибудь вроде парки чукчей он сможет. А ведь у него еще была и оленья шкура, но что с ней делать, он пока не придумал, но решил, что будет выделывать и ее. А там что-нибудь и придумается.

Не смотря на вся свою любовь к добротной и удобной одежде, барахольщиком он отнюдь не был. Наверно после его смерти, наследники, залезав в его одежный шкаф, удивились бедности его гардероба и наверняка заподозрили его в несусветной жадности и скупердяйстве. В этом отношении он перещеголял даже Сталина, после смерти которого у него в гардеробе нашли только шинель, пару военных френчей и две пары сапог с подшитыми валенками, не считая нескольких комплектов нижнего белья. У Витольда Андреевича в шкафу висела только старая потертая на сгибах кожаная куртка, пара старых же джинсов и столько же рубашек и хорошо разношенные кроссовки. Правда нижнего белья он имел больше, целых семь комплектов. Единственный выходной костюм был на нем на момент смерти. А ларчик открывался просто. Олигарх и медиа магнат, он был просто слишком рационален для того, чтобы покупать новую вещь, пока не сношена старая. К одежде он относился чисто утилитарно, было бы что одеть. А в вещах он любил именно удобство, а что может быть удобнее старой, уже давно севшей по фигуре, одежды, а его положение позволяло ему ходить в том, что он считал нужным без боязни быть уличенным в бедности. Ну и не последнюю роль играли привычки далекой молодости, когда жизнь вынуждала экономить на всем, и небогатый тогда еще Витек ходил не в том, что хотелось, а в том, что было. Да и по большому счету ему было глубоко наплевать на все модные и современные течения в сфере одежды. Заслужил.

Все, что он хорошо помнил, это то, что вначале надо снять мездру, а потом подержать в соляном растворе. Дальнейшее он помнил довольно смутно, но решил, что в процессе вспомнится. Время у него было, терпение и старательность тоже имелось, соли было даже в избытке, а одежда, годная именно для зимы, требовалась. Так что он принялся за работу.

Глава 4

Парка или кухлянка, он не помнил точно, у него получилась на загляденье, во всяком случае с его точки зрения. Насколько он помнил из книг, она представляла собой этакий колокольчик, надеваемый через голову. Воздух внутри такой одежды, нагреваемый телом, не имел выхода наружу и потому оставался внутри, а вместе с ним и тепло. Говорят, что чукчи в таких парках даже не носили нижней одежды. Когда с грехом пополам через две недели он критическим взглядом оглядел готовые шкуры, то решил, что сойдет, других все равно не было, а ему… пять-шесть месяцев зимы выдержит и уже хорошо. Просто больше ничего из своей памяти он выжать не мог. Как только он над ними не издевался: и жиром пополам с оленьей печенью мазал, и в растворе золы держал и даже замачивал в своей моче, кажется где-то он о таком читал, разве, что собственным дерьмом не мазал, хотя были и такие порывы, и в конце концов получил то, что счел готовым для шитья. Шкуры от такого обращения не облезли и получились достаточно мягкими и крепкими, во всяком случае он счел их достаточно годными для его задумок. В любом случае фантазия его была истощена до предела и как еще над ними по изгаляться он уже придумать не мог.

Перед тем, как приступить к изготовлению одежды, он сел и хорошо подумал. Запас шкур был не бесконечным и попыток у него было не так уж и много. Портной из него был еще хуже, чем скорняк. Если про выделку шкур он хоть что-то слышал или читал, то про выкройки и шитье имел только самое общее представление. Первый его опыт знакомства с иголкой был в армии, когда им, еще толком не понявшим службу салабонам, но уже хотевшим выглядеть бывалыми солдатами, выдали новенькое х/б и они, сразу после карантина дружно всей ротой уселись ушивать свое обмундирование. Тогда-то он и узнал единственный шов, не считая операционного, следы которого во время службы оставил на его теле военный хирург, который и пригодился ему всего лишь пару раз в жизни. Этот самый шов был прост и надежен, как советский солдат. И если обходиться без вычурности и изысков заказных моделей, то он мог крепко и без затей сшить два любых куска материи. Но ведь требовалось еще подумать – как сшить? Кем он только не был за всю свою бурную прошлую жизнь, но вот работа модельера была для него «Терра инкогнито». Все, что он по этому поводу надумал вылилось в треногу, связанную из тонких жердин. Она была с него ростом, так как он не страдал самомнением и имел непредвзятое мнение о своих габаритах, и на высоте плеч имела небольшую перекладину.

Говорят, что раньше, до революции, о шитье мундиров или костюмов говорили «построил». Так вот, это же слово можно было смело отнести и к мальчишке, ибо он свою кухлянку именно построил. Неизвестно, что так повлияло на мальчишку, может воспетое еще Джеком Лондоном Белое Безмолвие зимнего леса, а может так повлияло затянувшееся одиночество, но «постройка» костюма оказалась увлекательным делом. Он по-всякому развешивал на своем трехногом манекене волчьи шкуры, прикидывая, где и как будут проходить швы, мерял длину предполагаемой парки, рассчитывая какой длины она должна быть, чтобы при не запутаться в ней при быстром беге или ходьбе и в то же время, чтобы сохраняла тепло, пришивать к ней капюшон или так обойдется… Проблем ему новая одежда доставила много, но он был этому рад – было чем заняться, кроме тренировок.

Парку он все-таки себе сшил и использовал для этого оленью шкуру, где после всех расчетов и примерок пришлось делать только три разреза и один шов на спине. Пришлось вспомнить и простой и прямой как штык тот самый солдатский шов. А от волчьих шкур взял только хвосты, из которых сшил себе шикарный малахай, во всяком случае так он назвал свой головной убор. Оленьей шкуры хватило на парку с лихвой, еще осталось на рукавицы, а из шкуры с ног, где шерсть была короткой и жесткой, сделал подбой для лыж. В какой-то книге он читал что так делали то ли какие-то народы севера, то ли таежные охотники, но в книге говорилось, что так они лучше стояли и скользили по снегу и не давали откатываться назад, если приходилось бежать в горку. Он убедился, что и художественные книги иногда говорят правду. Этой же шкуры хватило и на торбаса. Опять же он не знал, как они шьются, как выглядят и вообще не помнил про них ничего, кроме названия, но уж если пошла северная тематика и у него была кухлянка, так почему не обозвать получившиеся меховые сапоги торбасами. Во всяком случае воду и снег они держали отлично. Ну а волчьи шкуры пошли ему на постель, благо в каждую из них он мог укутаться с головой.

На первом опробовании новой замечательной обуви его ожидал сюрприз. Когда он, одев обновку, вылез из своей норы на свежий воздух, то первым, кого он увидел недалеко от входа был медведь. Первым его порывом было покрепче ухватиться за древко копья, благо без него он на улицу не выходил, вторым было осознание, что больно этот медведь маловат, да и вообще в чем-то необычен, ну и в-третьих он узнал свою старую знакомую – росомаху. Она стояла в шагах двадцати от входа в землянку и водила подвижным носом по воздуху.

– Блин! – в сердцах воскликнул мальчишка, когда сердце после паузы опять забилось в груди. – Подруга! Нельзя же так! Я чуть заикой не стал!

Росомаха насмешливо, как показалось мальчишке, фыркнула и уткнувшись мордой в снег вытащила на поверхность здоровенного тетерева. Опять понюхала воздух, вытянув нос в его сторону и видимо убедившись, что не ошиблась адресом, снова фыркнула и не торопясь, как будто скользя поверх недавно выпавшего снега, скрылась между деревьев, оставив птицу.

– Не понял, – озадачился мальчишка. – Это что? Это мне что ли? Ну спасибо, давненько я свежачка не пробовал.

«Свежачка» он не пробовал уже с месяц, с тех пор, как увлекся выделкой шкур и пошивом одежды, так что свежая дичь была ко времени и к месту. Так что вечером у него был тетерев, запеченный в собственном соку. Для таких случаев он специально держал у себя в землянке немного хорошей белой глины, заготовленной еще осенью. Лесной птиц весил, как хороший домашний гусь, поэтому мальчишка, честно отделив половину добытчику, все остальное постарался осилить за ужином, но как ни старался, за один раз у него ничего не получилось. Великовата оказалась даже половинка птички для детского желудка. Росомаха, кстати, так и не появилась и ему пришлось питаться здоровой и диетической пищей из лесной дичи еще четыре дня.

На пятый день наконец выбрался из на охоту. Не то, чтобы он голодал, кладовая была полнехонька, но старался лишний раз не трогать свои запасы. Только изредка он отгребал в сторону кучу снега, которым каждый раз заваливал вход в погреб, чтобы достать грибов или ягод с орехами. Черт его знает, сколько времени продлится здесь зима и ему придется ждать появления зелени. Но пока проблем с пропитанием не было. С местным изобилием лесной дичи трудно было остаться голодным. Зайцы и глухари с тетеревами исправно попадались в силки, а в мордушки, которые он, проломив лед поставил на речке, шла рыба. Не то, чтобы очень большая, но ему на ушицу или даже на жареху раз в неделю хватало. Много ли надо десяти-одиннадцатилетнему пацану, пусть он даже круглые сутки тренируется. По сути дела, ему, после того как он справил себе обновку, ему и делать-то больше нечего было, как изредка ходить на охоту да тренироваться.

От нечего делать он занялся рукоделием, изготовлением всяких безделушек из оленьего рога, но обуреваемый опасениями за свою жизнь все, что выходило из его рук имело какое-нибудь прикладное значение. Так сделал себе явару в виде амулета-дракона, украшенного примитивным узором, насколько хватило мастерства и владения ножом. Никто бы и не догадался, глядя на это изделие, что это не украшение, а своеобразное оружие. Ну висит на кожаном ремешке у мальчишки на шее какой-то оберег, ведь это еще надо догадаться, что этой резной костяной палочкой можно ткнуть человека куда-нибудь, например, в глаз, висок или даже просто в мышцу. Вырезал себе несколько костяных наконечников для стрел и даже из одного длинного рогового отростка сделал наконечник для копья.

А потом настал момент, когда оказалось, что делать ну совершенно нечего. Первое время спасали тренировки, когда, окончив одну, он, не зная, чем себя занять, принимался за следующую. Но нельзя заниматься вечно одним и тем же вечно и его мозг, привыкший к большим объемам информации и решению сразу нескольких дел одномоментной, забуксовал. Ему просто нечем было себя занять.

Особенно это стало понятно, когда однажды целых двенадцать дней шел обильный снегопад и крутила свою карусель поднявшаяся метель. Сидеть взаперти почти две недели оказалось еще тем испытанием. Хорошо еще, что у него был уже подобный опыт еще с армии, когда его посадили на губу в «одиночку». Вообще-то в начале он попал в общую камеру, но там он сцепился с дедами из другой части и его, как зачинщика и человека склонного к буйству, пересадили в одиночную камеру. Он потом еще три раза попадал на губу, один раз даже на десять суток, выше которой уже был только дисбат, но видно начальству не хотелось ЧП в части и его попросту законопатили на десять суток и опять же в «одиночку». Провести десять суток в бетонной коробке размером три на два метра оказалось нелегким испытанием. Днем разрешалось ставить на центр камеры табуретку, которую нельзя было сдвигать с места. Можно было сидеть, можно было стоять и ходить вокруг, но нельзя было на нее вставать и спать. Если правило нарушалось, то в окованную железом дверь бухал солдатский сапог и в глазок просовывалось дуло автомата. Совсем уж отмороженным он не был и понимал, когда следовало отступить, да и жить хотелось, а караульные вполне могли и пристрелить его при «попытке к бегству». Им за образцовое несение службы полагался отпуск. Конечно не все «красная» были такими уж душегубами, но проверять не хотелось. Недаром комендант губы, когда приходил свежий призыв, специально ходил по частям и выбирал себе на службу контингент из самых диких горцев или азиатов и желательно плохо говорящих на русском языке. Так, что и поговорить было не с кем. На ночь табуретка убиралась и вместо нее выдавалось две склоченных вместе доски, так называемый «самолет» и старая шинель, если дело происходило зимой, используя которые ему надлежало спать.

Его нынешнее снежное сидение мало чем отличалось от содержания в той камере. Разве что никто не пинал ногой в дверь подкованным сапогом, но зато не было ни вокруг и шумов, говорящих о том, что вокруг есть жизнь, только натужно скрипели деревья принимая на свои плечи давящий груз непрекращающегося снегопада. Через пять дней заточенья он во весь голос орал песни, уже не боясь, что привлечет чье-нибудь внимание. Ему казалось, что во всем мире есть только он и снежное безмолвие за занесенной снегом дверцей. Он перепел все, что помнил и о чем имел только смутные воспоминания, своими словами восполняя давно забытые строки, вслух пересказал несколько книг и лишний раз убедился, что память у него хорошая, а когда сам себе стал рассказывать анекдоты и сам же над ними смеяться, понял, что пора что-то менять.

Он стал чистить снег от входа в землянку до отхожего места, которое определил для себя в десяти метрах от своего жилища. Отходить дальше он не решался, помня всякие слухи о том, как люди замерзали насмерть, потерявшись в двух шагах от жилища и не в силах его найти. В такой снегопад это было бы неудивительно. Правда сама зима была на удивление теплой. Мороз был градусов десять-пятнадцать, но при тихой и снежной погоде совсем не ощущался. Он сам понимал всю бесполезность такой работы, когда очищенную от снега тропку к утру опять заваливало снегом, да так, что и следов н оставалось от его прежних усилий. Но это имело хоть какой-то смысл, и он каждый день упорно выбирался наружи и разбрасывал в стороны снег.

В один из таких выходов к нему в гости опять пришла старая знакомая. Когда он, спустя полчаса тряски дверью, чтобы освободить ее от навалившего снаружи снега, выбрался наконец наружу, запыхавшийся от вполне ожидаемого, но от этого не ставшего милым труда, первым кого он встретил была росомаха. И потом он хоть кому мог поклясться, что ее морда в тот момент выражала ехидство и насмешку. Весь злой от долгого сидения в снежном плену, от окружающего белого безмолвия и сопутствующей этому тоски, он вызверился на первое же живое существо, встретившееся ему, в то же время радуясь, что можно хоть кому-то высказать все, что копилось в нем долгими зимними вечерами.

– Что радуешься, морда ты звериная?! Ты, блин! Где-то гуляешь, а я тут как пень сижу и ни с места! Иди, гуляй дальше… – от какого-то детского чувства обиды ему не хватало слов и он, не зная, что еще сказать от избытка чувств ухватил в охапку снега, сколько смог загрести, и швырнул ее в росомаху. Та одним слитным движением отскочила в сторону и недоуменно и с интересом уставилась на этого странного мелкого двуногого. А странный двуногий разбушевался. В досаде, что не смог в нее попасть, он хватал новые и новые порции пушистого невесомого снега и швырял в нее с невнятными криками. Вреда он причинить никак не мог и ей было непонятны все эти телодвижения, но потом до нее дошло: с ней играют! Она игриво закрутилась вокруг мальчишки, поднимая широкими лапами снежную взвесь, пару раз кувыркнулась, а затем припала к земле, как бы приглашая его нападать. Мальчишка не заставил себя ждать и с воплями бросился на нее. Росомаха не казалась такой уж большой, хотя была крупнее своих земных собратьев, и с первого взгляда показалось, что он быстро с ней справится. Во всяком случае, даже несмотря на свой детский возраст, он был килограмм на пять тяжелее зверя и прошлое дзюдоиста давало ему хоть какое-то преимущество. Это он так думал. Но первое же соприкосновение доказало всю глубину его заблуждений. Из-за некоторой косолапости и пушистого меха она производила впечатление плюшевой игрушки, мягкой и податливой, но под шикарной шубой оказались стальные мускулы и гибкое жилистое тело. Она легко увернулась из его рук и легонько куснула его за плечо. Он бросил ей в морду снега и пока она смешно отфыркивалась все-таки умудрился обхватить ее руками. С таким же успехом он мог обхватить кусок бревна, такое же твердое и неподатливое. Вместе они катались в глубоком снегу, поднимая своей возней облака снежной пыли. Накатила вдруг безудержная веселая храбрость и мальчишка, позабыв, что имеет дело с опасным лесным хищником, чья свирепость у северных народов Земли вызывала мистическое чувство, без всякого страха хватал зверюгу за морду, хвост, за все, что попадало под руку, стараясь оказаться сверху. Потом он и сам не помнил, что орал высоким мальчишеским голосом, но в голосе его был восторг и радость, что наконец он не один в этом сказочном лесу. В какой-то момент его рука оказалась в пасти росомахи, она сжала свои страшные клыки и тут до него вдруг дошло, с кем он затеял эти дурацкие игры. Стоило ей посильнее сжать свои челюсти и от его такой тонкой и хрупкой кисти останется только одно воспоминание. О силе укуса росомахи он и раньше читал, и видел воочию в ее схватке с волками. Страх запоздало коснулся разума, но мальчишка тут же отбросил его прочь.

– Эй! Чего шалишь? А ну отпусти. – он старался говорить спокойно, не показывая страха и у него получалось. Он не стал ворочать кистью руки, попавшей в пасть росомахи, чтобы не провоцировать ее рефлексы, а деловито подсунул в пасть вторую руку и стал раздвигать мощные челюсти. – Ну, ну, не балуй, ишь надумала чего. Зубки-то разожми, вот так…

Видя его реакцию, росомаха сама разжала челюсти и тут же облизала руку, а затем оскалила клыки в веселой ухмылке. Во всяком случае у него сложилось такое впечатление. Он еще полежал в снегу, отдыхая, в то время как зверь наворачивал вокруг его лежащей тушки круги. Видно не наигралась. И вообще она напоминала ему капельку ртути, ни на миг, не оставаясь без движения, но он-то не был лесным зверем и, хотя он считал себя уже достаточно тренированным, но должен был признать, что в сравнении с росомахой был если не на десятых, то на вторых ролях точно. Впрочем, мальчишка не комплексовал по этому поводу, как говорится – каждому свое, росомаха немного развлеклась, а он отошел от обуревавшей его в последнее время тоски. Хоть она и зверь бессловесный, но все-таки – живое существо и он почувствовал, что все его мрачное настроение улетучилось, как будто его и не было. В благодарность он вытащил из землянки кусок мяса и бросил его зверюге, правда не забыв отрезать от него и для себя внушительный шмат примерно на килограмм весом. Кусок был достаточно большим, поэтому хватило на обоих. Еще бы, это был его недельный запас, который он раз в неделю пополнял, залезая в погреб. Каждый день нырять в погреб, перекидывая при этом массу снега, да еще демаскируя свое хранилище, он считал ненужным и даже вредным делом. У него оставался еще небольшой запас мороженного мяса, но потом придется переходить на копченую кабанятину, но хомяк в его душе оказался хищником пострашнее росомахи и потребовал не трогать запасы, а идти на охоту.

На охоту он отправился на следующий день, прямо с утра и хорошо подготовившись. Все-таки он долгое время не выходил в дальние походы. Взял с собой и новые стрелы с наконечниками из оленьих рогов, теперь он мог рассчитывать и на дичь, покрупнее зайцев и глухарей. Увязалась за ним и росомаха, видимо подумав, что это какое-то новое развлечение. Она вообще оказалась довольно игривым существом, всегда готовым покувыркаться в снегу. Ну с такой шубой это было неудивительно. А судя по еще не стершимся белоснежным клыкам, она была довольно молода, что объясняло ее некоторую доверчивость и склонность к легкомыслию в обращении с мальчишкой. Его это больше чем устраивало. Он и так подумывал в дни своего заточения заиметь какую-нибудь живность, на вроде собаки. А чем росомаха хуже?

Большой добычи им не попалось. В начале росомаха спугнула из-под ели крупного зайца, за которым сама же и погналась. Но мальчишка не был в обиде. Пока она, преследуя зайца, скрылась между деревьев, он, пройдя совсем немного и выйдя на небольшую поляну, поднял из сугроба стаю фазанов голов в семь. Ленивые птицы не улетали далеко и пролетев шагов двадцать-тридцать опять плюхались и зарывались в снег. Может так они скрывались от преследования, но такая манера прятаться от опасности была мальчишке на руку. Он просто по хорошо видным следам определял, где нырнул и притаился фазан, подходил шагов на десять, держа лук наготове, и спугивал птицу, швырнув туда палку. Заполошно взлетавшего фазана бил стрелой влет, на это его мастерства уже хватало. Конечно и мазал безбожно, но глупая птица даже не старалась отлететь подальше, а отлетев на небольшое расстояние тут же пряталась в ближайшем сугробе. Неизвестно помогала ли такая тактика при встрече с другими охотниками за фазаньим мясом, но для маленького двуногого хищника она оказалась очень удобной в качестве добычи. Добыл таким образом двух самочек и красавца самца килограмма на три. Посчитав, что этого ему хватит, прицепил добычу к поясу и направился по направлению к землянке. Пока ощипывал и готовил одну тушку появилась довольная и судя по всему сытая росомаха. Все равно кинул ей одну птичку, самую маленькую из имеющихся.

Появление в его жизни росомахи немного скрасили его однообразное существованье. Частенько они совместно охотились, научившись понимать друг друга без слов. Она выгоняла на него дичь, а он из засады поражал ее стрелой или копьем, в зависимости от животного. Один раз они даже умудрились таким образом добыть молодого лося, которого по-братски поделили. Будь он один, то мальчишка даже и не рыпнулся бы при виде высокой туши за полтонны весом. Будучи в той жизни крутым бизнесменом, он пару раз выезжал на охоту на лося, которую устраивали ему деловые партнеры и знал, насколько опасен этот зверь. Взрослый матерый самец может в легкую отбиться от стаи волков, а удар копытом проломить самый крепкий череп. Этот сохатый хоть и был молод, если судить по рогам, но мальчишка не сомневался, что получить от него копытом будет все равно что кувалдой. Но росомаха, ничуть не смущаясь размерами добычи и не испугавшись ни копыт, ни развесистых рогов с метр размахом, закрутила, завертела вокруг опешившего от такой наглости лося карусель, без труда уворачиваясь от страшных в своей смертоносности копыт, а потом в какой-то миг изловчилась и вцепилась сохатому в нос. Тот сразу же замер то ли от боли, то ли от растерянности, не зная, что делать с этим маленьким по сравнению с ним, но таким назойливым животным. Тут уж мальчишка не растерялся. Вначале он подранил сохатого копьем в бок, когда тот ошалевший от бешенного напора росомахи, закрутился на месте, стараясь передними копытами достать врага и поэтому сразу не заметил мальчишку, появившегося из кустов, а затем уже росомаха вцепилась и повисла на груди лося, вгрызаясь в глотку. Тут уже сам богов велел несколько раз добавить копьем в грудь, стараясь достать до сердца. Так вместе и добили бычка. Мальчишка взял себе одну ляжку и шкуру с рогами, все остальное досталось прожорливой росомахе, которая никак не хотела уходить от добычи и осталась жить возле туши. Мальчишка оставил ее со спокойной совестью. Не завидовал он тем, кто попытается отобрать у нее ее добычу, будь это хоть медведь или тигр. Про волков или других хищников помельче он даже не думал. Ее наглость и свирепость недаром вошли в поговорку у северных народов. Во всяком не ему было учить росомаху жизни в тайне, сама знает на что идет. Тем более, что частенько она пропадала на неделю другую, исчезая по каким-то своим делам, а потом как ни в чем не бывала опять появлялась в его жизни, частенько принося с собой какую-нибудь нетяжелую добычу.

Однажды он решил проверить, куда она ходит и пошел за ней. Хорошо еще, что он подготовился к дальней дороге. Росомаха вперевалку размашисто бежала вперед, не обращая внимания на спутника. Мальчишка выдохся где-то на пятом километре и со злостью сплюнув, просто пошел по следу, бросив попытки идти с ней вровень. Он не шел точно по ее следам, когда пару раз пройдя по ясно видимым на целине отпечаткам широких когтистых лап опять вернулся к той же точке, откуда начал путь, а просто шел, сохраняя общее направление. Он злился на это глупое животное, которое накручивало непонятные петли, но при этом упорно шло в каком-то одному ему известном направлении. На третий день до него дошло, что росомаха просто обходила свои владения, как рачительный хозяин, проверяя все ли в порядке на подвластных ей территориях, а это он, глупый городской мальчишка, поперся за зверем на прогулку, в то время, когда росомаха была занята важным для нее делом. Когда до него это дошло, он перестал обижаться на то, что она фактически не обращает на него внимания, а занялся дорогой, стараясь просто выдержать направление.

Не спеша он шагал по зимнему лесу, любуясь невероятно красивыми картинами, которые мороз щедро рассыпал на его пути. Вечерами он не торопясь разжигал очередную нодью и готовил ужин из подстреленной по дороге дичи. Иногда его навещала росомаха и тогда он делился с ней ужином, а иногда она сама притаскивала что-нибудь на зубок. И поужинав, долгими зимними вечерами зверь и человеческий детеныш сидели и жмурясь смотрели на стреляющее искрами весело пляшущее пламя. Так к нему медленно, но верно приходило понимание этого мира, в который он практически пришел с войной, заранее готовым к враждебным действиям и ко всяким неприятностям, а надо было просто принять его таким, какой он есть, со всеми его неприятностями и вот с такими мгновениями счастья. Он сам не замечал, как в нем тихо и мирно умирает тот старый циничный мизантроп, который до этого руководил его жизнью. Зато рождается другой, хоть и отягощенный опытом уже прожитый жизни, но юный, несмотря на всю парадоксальность этого утверждения, обновленный характер живого и любопытного мальчишки.

К концу этого двухнедельного путешествия в землянку вернулся совсем другой человек, по-новому воспринимающий этот мир и себя в этом мире, и он был благодарен за это росомахе, которая даже не подозревала о своей заслуге и все так же деловито шныряла по окрестностям в беспрестанных поисках добычи. Она-то с рождения жила в мире и согласии со всем, что составляло ее жизнь в этих таежных дебрях. Оказывается, надо было просто принимать этот мир таким, какой он есть, а не видеть в нем заранее врага, которого надо непременно победить. Он перестал убиваться по поводу своего положения и только с улыбкой говорил себе, когда несколько дней подряд беспрерывно шел снег или не везло в охоте и наступали полуголодные дни, старую, еще с Земли, поговорку: «Все пройдет, пройдет и это». Это не означало, что он вдруг стал этаким всепрощенцем, скорее он стал философом и все плохое стал воспринимать через призму спокойствия и даже где-то с юмором. Он по-прежнему радовался ясному морозному утру, радовался росомахе в ее очередное посещение после долгого похода и весело кувыркался с ней в снегу и не огорчался, когда силки оказывались пустыми. Просто он принял этот мир и мир принял его.

Так и прошла зима и мальчишка сам не заметил, как постепенно и вроде незаметно подошла весна. Вначале снег стал более плотным и влажным, потом по утрам пропали заморозки, постепенно пропала снежная шуба у деревьев и сугробы стали проседать и по утрам стали покрываться тонкой ледяной корочкой. А потом пропала росомаха. Ушла в очередной обход территории и не вернулась. Обычно она исчезала максимум недели на три, а тут прошло уже дней тридцать, а ее все не было, но он надеялся, что все с ней будет хорошо. Ему было трудно представить, что кто-то или что-то может ее остановить, если она захочет увидеть своего друга. Скорее всего, у нее появились какие-то дела, от которых она не может отказаться. Он не мог даже подумать, что кто-то может встать на пути свирепого и бесстрашного зверя и поэтому не сильно беспокоился. Мало ли дел у лесного зверя, когда вокруг творится такое. А творилось что-то невероятное и захватывающее дух. Лес вдруг очнулся от зимней спячки и как какой-то великан, который просыпаясь от крепкого сна издает различные звуки, так и он вдруг разразился треском лопавшегося льда на речке, звоном многочисленных ручьев, скрипом оттаивающих деревьев и птичьим гомоном. За какие-то две недели тайга вдруг преобразилась. Все вокруг оживало, бегало, пищало и орало. За каких-то десять дней снег растаял без следа впитавшись в землю, жадно поглощавшую животворную влагу и почти сразу ответившую молодой нежной порослью. Деревья казалось гудели от распиравших их стволы соков и тоже со скоростью одевались в светло-зеленые наряды. А тут еще добавили праздника веселые весенние дожди, которые казалось смывали весь негатив голодных зимних месяцев. Приход весны оказался буйным и размашистым.

На это время мальчишка спрятался в землянке, подъедая все свои зимние припасы, перетащив их в свое жилище. Благо, что оставалось в погребке совсем ничего. Единственное, что он сделал по хозяйству, то это углубил освободившийся погреб и сходил на речку. Казавшаяся летом тихая и смирная таежная речка была непохожей сама на себе. Разлившись в раза три шире себя обыкновенной, она превратилась в грозно рычащий поток воды, смешанный с грязью и всяким мусором, скопившимся за долгую зиму. Она несла все то, что до поры до времени было спрятано под снегом и сейчас ворчливо ворочала гнилыми ветками, прошлогодними листьями, изредка попадавшейся падалью и даже небольшими бревнами и валунами. Берега ее были загромождены кусками льда, все-таки по ночам было еще достаточно холодно, в тенистых местах еще встречался снег и лед не спешил таять. Он-то и был нужен мальчишке, который решил не терять удобного случая и соорудить себе ледник. Каждый кусок льда надо было обмыть в проточной воде, на своих санках отвезти к яме, уложить каждый кусок на дно, засыпать все это тонким слоем песка, а потом еще и перекрыть сухими ветками, желательно в несколько слоев. Хорошо еще, что речка обеспечила и бревнышками на любой вкус и размер. Потрудиться пришлось конкретно, надо было успеть пока лед не растаял под лучами солнца, которое с каждым днем становилось все жарче. Ледник получился на славу, а он окончательно засел в свое избушке, пережидая бурное время, выходя только по естественным надобностям и за березовым соком, для сбора которого еще зимой приготовил берестяные фляжки, сшитые еловыми корнями и обмазанные сосновой смолой. Вид у них был откровенно тяп-ляпистый, но влагу держали хорошо, а большего ему и не надо было.

Со временем зима окончательно уступила бурному напору весны, речка вошла в свои берега, а лес оделся в буйно играющую всеми оттенками зеленого листву. Казалось, что все обитатели леса повылазили из своих нор, берлог и логовищ и спешили откормиться на молодых травах Мальчишка тоже не терял времени даром и постоянно выходил в короткие однодневные походы, набирая еще нежные ростки одуванчика, крапивы, мясистой корейской травы, названия которой он не помнил, грибов и прочей растительности. После нескольких месяцев мясной диеты трава шла на «ура» и, пока она не набрала сила и не стала жесткой и несъедобной, надо было поторопиться. И он, не замечая времени, делал заготовки уже на следующий год, так как понял, что как бы он не любил мясо, но даже ему трудно изо дня в день питаться одними шашлыками. Занятый хозяйственными хлопотами, он уже позабыл о всех своих опасениях и страхах. Люди казались ему чем-то далеким и несбыточным, и он как-то уже свыкся с мыслью, что он один и даже стал считать это вполне естественным явлением.

Неизвестно, сколько еще времени пребывал бы в маленьком мирке своего одиночества, если бы цивилизация сама не постучалась в его двери. В тот знаменательный день он пошел проверить свои ловушки. Пройдя километров пять вышел к знакомой речке и пошел вдоль берега, внимательно оглядываясь. Все-таки вода рядом и мало ли кого могло принести на водопой. И тут на узкой песчаной полосе, он увидел четко отпечатавшийся человеческий след. Речка в этом месте сужалась и при желании взрослый человек мог вполне ее перепрыгнуть. На какой-то миг сердце замерло, а потом застучало с удвоенной силой. «Ну вот и люди» – мелькнула мысль. «Что там подумал Робинзон Крузо, когда после стольких лет одиночества увидел человеческий след? Кажется, он испугался. Вот и мы не будем бросаться на шею первому попавшемуся аборигену». Немного обеспокоенный, огляделся вокруг. Лес вокруг спокойно шумел листвой. Иногда прорывался птичий пересвист, но ничего тревожного не ощущалось.

В этом месте лесная речка, и так-то не очень полноводная, сужалась и являлась естественным местом для того, кто хотел бы перейти речку, не замочив ног. Видно путник перепрыгнул через неширокий водный поток и попал прямо на прибрежный песок. В ямке следа уже скопилась вода, значит неизвестный ходок прошел здесь достаточно давно. Сам след был довольно бесформенным, видно нога была обута во что-то вроде мокасина, и достаточно большим, чтобы понять, что это был взрослый человек. Следующие следы уже скрывались в густой траве. И куда это он шел и откуда? Вот пойдешь по следу и уведет он тебя в какую-нибудь даль несусветную, куда охотник ушел на охоту и будешь как дурак метаться за ним, пока он не пойдет обратно. Или, если шел уже обратно, то приведет к жилищу, но, когда это будет, тоже неизвестно. Да и он не Дерсу Узала и сильно сомневался, что сможет пройти по следу не потеряв его. Конечно жизнь в лесу его многому научила и еще больше заставила вспомнить, например, как подкрадываться к дичи или ставить силки и ловушки, но читать следы как открытую книгу… Все, что мог он из своих знаний уже выжал и не думал, что сможет сделать больше.

Поэтому не стал лишний раз ворошить судьбу, а просто, отойдя в сторону от места переправы, но, чтобы она оставалась на виду, уселся в кустах, чтобы хорошенько все обдумать. Все, что он смог определить по отпечатку следа, это то, что, судя по размерам, прошел взрослый мужчина, если тут конечно не бродят женщины с размером ноги этак сорок пятым. Обут в мягкую обувь без каблуков. На большее его познаний следопыта не хватило. Слишком мало он знал о местной жизни, чтобы делать какие-то выводы. Ну разве, что он еще понял, это то, что человек знал куда шел. След был четкий, уверенный, прямой. Без поворотов, вихляний и остановок, свойственных заблудившемуся. Значит шел домой или в место, которое хорошо знал. И что с этим делать? В последнее время в череде тренировок и повседневных дел он как-то забыл, что в этом мире тоже живут люди и рано или поздно могут ему повстречаться. Он привык, что он один и не задумывался о встрече с себе подобными и даже не представлял, как ему себя вести и что говорить, если подобное случится. Но вот случилось, и он растерялся. Наверно с час сидел в кустах, на всякий случай спрятавшись получше, и раздумывая о том, что делать дальше. Ничего не добившись, кроме мурашек в отсидевших ногах, он в конце концов плюнув на все, решил, что проблемы будет решать по мере их поступления. Тайга большая и встретятся ли они еще раз – это бабушка надвое сказала.

Так и прошел день. Но точило его смутное беспокойство, и как не старался он выкинуть из головы дневное событие, но нет-нет, а вспоминался этот загадочный след. То ли беспокойный характер тому виной, то ли еще что, но даже ночью ему приснился этот бесформенный отпечаток. И этот отпечаток чужой подошвы рос, заполняя собой все пространство и начинал давить на него, невыносимой тяжестью, придавливая к земле и мешая дышать. Проснулся он среди ночи, задыхаясь и весь мокрый от пота. Сердце глухо колотилось в груди, а дыхание было таким тяжелым, словно он пробежал немеряное количество километров. Постепенно отдышался, но сон убежал напрочь. «Это чтож я впечатлительный такой, – подумал он. – Одиночество так влияет что ли? Вроде раньше такого не бывало. Или забыл, что значит быть молодым? Всего лишь след взрослого мужика, и пацан уже в панике – маленький и беззащитный, ну почти беззащитный, пацан. И что же это, если не страх?» Он прислушался к себе. Нет, страха не ощущалось. А то, что принял за страх – было лихорадочное возбуждение. Все-таки он в чужом мире и если с природой он уже вполне сжился, то как его встретит разумное население, ведь рано или поздно, но ему придется с ним встретиться? Насколько оно разумное? Что ему про него было известно? То, что умеют лепить глиняные миски и знают такую вещь, как ткань? Что это дает? Не получится ли так, что, выбежав с радостным криком к братьям по разуму, попадет прямо на праздничный стол в качестве главного блюда? Хотя это он конечно перегибает палку, но наткнуться на нож вполне возможно. Даже в его родном цивилизованном мире такое вполне реально, а что же говорить про средневековье? Нет, в конце концов он же на самом деле не десятилетний пацан, чтоб кидаться на шею первому встречному гуманоиду, радостно раскрыв объятия. Или все-таки пацан, в всяком случае внешне? Он все еще иногда забывал про свой теперешний вид. А это значит, что он покажется легкой добычей для любого, кто захочет с ним разобраться по местным понятиям. Быть рабом или даже убитым совсем не хотелось. Так что в начале следует узнать, как можно больше, прежде, чем решится на встречу. Но осторожно. Тем более, зная себя, он предчувствовал, что снедающее любопытство просто не даст ему спокойно жить. Его прямо-таки пожирал зуд исследователя и подгонял как можно скорее разобраться с загадочным следом. Промаявшись почти полночи, он решил на следующий день еще раз сходить на место находки. Нет, идти по следу он не собирался, но подежурить некоторое время на месте находки было нужно, а там может еще что-нибудь в голову придет. После такого половинчатого решения так беспокоящего его вопроса, он наконец успокоился и заснул спокойно.

С утра пораньше он снарядился как в дальний поход. Зимнюю парку он уже давно пересыпал мятой и скрутив в тюк, сложил под нары. Слишком уж жарко стало в ней ходить. Поэтому одел свою одежду из холстины и сверху легкий кожушок из волчьей шкуры. Подвесил к поясу, сплетенному из кожаных ремешков, ножны с остро наточенным ножом, взял с собой лук с пятью стрелами, больше у него не было, да и не нужно было, и прихватил две крепкие палки из чертова дерева сантиметров по семьдесят длиной, которые от постоянных занятий были отполированы его руками до блеска. Не забыл и свои тренировочные метательные ножи или скорее колышки, сделанные из того же чертова дерева. Толку от них он не ждал, но на всякий случай прихватил. Загрузил в сшитую из лосиной шкуры сумку кремень, без которого вообще никогда не выходил из дома, вяленую рыбу и две тушки рябчиков, запеченных накануне на углях. Вместо воды взял березового сока в продолговатом бурдюке, сделанном из шкуры, снятой чулком, с ноги того же лося. Помещалось там литра два, но даже если бы сок и кончился, на этот случай он не переживал. Хорошо изучив окрестности своего жилища, он знал где протекает речка и где бьют таежные ключи. В течение трех-четырех часов он мог дойти до любого из них. Плотно прикрыл дверцу в свою нору, добавочно замаскировав ее папоротником, и решительно отправился в путь.

До знакомого места добирался не торопясь, внимательно вслушиваясь и оглядываясь по сторонам. Поэтому на дорогу ушло немало времени, но он не торопился. В метрах пятидесяти от цели своего пути он остановился и еще раз внимательно огляделся. Тихонько шелестела листва и щебетали лесные пичужки. Обстановка вокруг просто навевала спокойствие и чувство безопасности. Он приглядел пару мест для наблюдения, расположенных в густых кустах лещины и в одном из них организовал себе лежку. Место было хорошо укрыто и даже не понадобилось дополнительной маскировки. Только выщипал немного листочков в кустах в виде узкой и длинной амбразуры, расположенной горизонтально. И только, когда наблюдательный пункт был готов, расположившись поудобнее, устроил себе поздний завтрак. Неизвестно сколько придется ждать, и пока все тихо и спокойно, следовало побеспокоиться о собственном желудке. Весь богатый опыт из прошлой жизни говорил ему, что засада – дело такое, долгое и непредсказуемое. Придирчиво оглядел свое сегодняшнее меню. Выбор для человека, меню которого только недавно составляли одни грибы и щавелем с одуванчиками, ну соскучился он за зиму по растительной пище, был богатый – рыба или дичь. После недолгого колебания в жертву утреннему обжорству был принесен один из рябчиков.

Он настроился на долгое ожидание и с беспокойством думал о том, как и где будет добывать пропитание на третий день, когда его сухой паек придет к концу, и при этом как бы не наткнуться на нежелательных посетителей. Но все его страхи оказались беспочвенными, так как уже на следующий день, ближе к полудню, увидел того, кого так сильно ждал и к его изумлению визитеров оказалось гораздо больше одного. Он-то, увидев один след, соответственно ожидал увидеть одного человека, а жизнь преподнесла ему урок, что не стоит делать поспешных выводов только из одного факта. Он насчитал четырнадцать немытых заросших рож. Толпа особей мужского пола ломилась через лес с таким шумом, что об их прибытии он узнал задолго до того, как увидел первого живого человека в этом мире. Что он мог про них сказать, бомжи они и в Африке бомжи, хорошо хоть, что внешне выглядел как обыкновенные мужики явно европеоидного вида. Не негры или, не дай бог, какие-нибудь орки с эльфами. Легче будет в будущем найти общий язык. Хотя, глядя на них, мальчишка сомневался, что ему вообще захочется иметь с ними какие-нибудь дела. Бородатые грязные рожи. Одеты в такие же как у него холщовые штаны и рубахи разной степени потертости и поношести. Кое-кто накинул на плечи старые вытертые меховые безрукавки без пуговиц. Обувь самая различная, от какого-то подобия лаптей до высоких сапог и у всех головные уборы, похожие на простые колпаки из той же холстины или шапки из кожи. И все были вооружены. Впрочем, назвать все эти дубинки и примитивные копья, которые представляли из себя просто заточенные и обожженные на костре колья, оружием у него не повернулся бы язык. Можно было подумать, что он вообще попал в каменный век, если бы в боевые части дубинок не были вбиты грубые железные штыри, а некоторые из копий не блестели металлическими наконечниками, даже на вид плохо откованными из дрянного железа. Только у двоих из всей банды, а то, что это банда, а не просто толпа любителей погулять по лесу, сомнений у мальчишки не вызывало, имелось что-то наподобие то ли очень больших ножей, то ли коротких, сантиметров по шестьдесят, мечей. Все были подпоясаны кушаками или поясами, за которых были заткнуты простые берестяные ножны, из которых торчали невзрачные деревянные рукоятки ножей, а у троих были заткнуты за пояс топорики наподобие томагавков, но с более широким лезвием. И лишь у одного, здоровенного, заросшего черной бородой по самые глаза, мужика висели на поясе ножны из тисненной кожи и из них торчала рукоять какого-то холодного оружия, сделанная из какой-то кости. То ли кинжал, то ли еще что-то, но явно вещь статусная, подороже, чем у других.

«Видимо, атаман всего этого лесного воинства любителей природы, – подумал он, – а нож, это показатель. Вон и рубаха на нем хоть и из холста, но крашенная в красный цвет.»

Увидев, как подойдя к речке, бородач властно поднял руку, и вся толпа послушно остановилась, мальчишка в этом убедился: «Точно главарь. И кто же такие будете, ребятки? Чьи вы, хлопцы, будете?»

Пока банда, а по-другому у него язык не поворачивался их назвать, располагалась на берегу речки, он, внимательно в них вглядываясь, анализировал свои впечатления. Не соврал горбоносый, судя по внешнему виду и оружию этих вояк, на дворе точно раннее средневековье. Сами мужики – явно непрофессиональные военные, а простые романтики большой дороги. Ни строя, хоть какого-нибудь, ни оружия нормального, ни доспехов достойных. А уж про дисциплину и говорить нечего. Даже учитывая, что попал он куда-то в средние века, то все равно не представлял себе так плохо снаряженную и вооруженную строевую часть. Впрочем, он не считал себя великим знатоком по средним векам, тем более чужого мира, поэтому решил подождать и посмотреть. Тем временем толпа непонятных мужиков вольготно расположилась на бережке и устроила перекус. Судя по всему, ели жаренное на костре мясо, приготовленное ранее, что-то похожее на хлеб и естественно зелень, начало лета все-таки. Увидев в руках атамана большую, темно-серую с коричневым оттенком ноздреватую ковригу, мальчишка сглотнул слюну. Хлеба в этом мире ему еще пробовать не доводилось. А хотелось. Он еще раз сглотнул набежавшую слюну. Ничего, все еще впереди. Люди в этом мире есть и века, судя по вооружению банды, очень даже «средние». Еще бы язык понять. Слишком далеко от них он расположился, перестраховался, и если до него что-то и доносилось, то только отельные фразы, которые у него никак не получалось идентифицировать. Но он не переживал, все еще впереди. Тем более первый контакт есть. Правда односторонний, но он не собирался кричать о себе на всю тайгу, не зная, чего ожидать от незнакомцев. Тем более, глядя на их разбойничьи рожи. А «разбойничьи рожи» покончили с обедом и не торопясь, по-прежнему толпой, переправились через не глубокую речку. Ну да, это ему тут по пояс, а этим едва по колено будет, только некоторые сняли сапоги и лапти. Толпа направилась дальше по своим делам, а он, переждав некоторое время, выбрался из кустов и подошел к месту кратковременной стоянки. Быстрый осмотр стоянки много информации не принес. Видно мужики попались бедноватые и не перегруженные личным имуществом. Нашлось только куча обглоданных костей, которые на какое-то мгновение напрягли его, но нет, подозрения оказались беспочвенными и кости были не человечьи. Еще валялась партия изношенных лаптей. Видно кто-то сменил обувь. Лапти выглядели точно так же, как у его, давно уже сношенные и оставленные в прошлом, только размером побольше. Сам он их давно уже не носил, заменив на примитивные поршни из кое как выделанных заячьих шкурок. Вот и все. Но некоторые его подозрения они все же развеяли. Осталось только выяснить, куда и зачем же все-таки это общество любителей дикой природы направлялись. Зверь на такую большую толпу не нападет, сами они людей судя по всему не боялись, за отсутствием таковых, и поэтому шли без опаски, шумно и не таясь. Даже не выставили охранения. Поэтому ему было не трудно следовать за ними, приняв самые примитивные меры предосторожности, отстав метров на сто. Потерять их он не боялся, следов они оставляли множество, да и шумели так, что ориентироваться можно было только на слух. Так они и шли до самого вечера. Ближе к вечеру, еще засветло, толпа остановилась на ночлег. Почему он так решил? Так человек пять пошли по дрова, а остальные стали рубить ветки, устраивая лежанки. Увидев, как разжигаются костры, он тоже решил основательно отдохнуть и отошел подальше. Лес уже стал для него, как родной дом, поэтому он не стал искать какое-нибудь хорошо укрытое убежище, а просто выбрал удобное развесистое дерево. Неподалеку нашелся таежный ключ с холодной родниковой водой. От души напился, поужинал остатками рябчиков и заночевал в кроне облюбованного дуба, привычно оборудовав из ветвей что-то вроде гамака.

Встал рано, когда еще робко и несмело защебетали первые утренние птахи. Утро выдалось росистым, что предвещало жаркий солнечный день. Поэтому, после недолгого раздумья, решил не торопиться, да и куда банде деться, всяко не каждому хочется переться по пояс в холодной росе. А найти их по следу – куда как проще. Благо след этот не нашел бы только полностью слепой и глухой, а он этим не страдал. Заблудиться он не боялся. Чувство направления у него было отменным, в чем успел убедиться, когда уходил на охоту или просто на обследование местности. Бывало пропадал вдали от своего жилища по трое-четверо суток, а то и больше и всегда возвращался обратно. Главное – внимательно отслеживать и запоминать приметы окружающей его местности, что у него после первого же месяца практики стало получаться автоматически.

Поэтому протер лицо утренней росой и пошел на охоту. Ничего, что роса еще не ушла и он сразу оказался мокрым по самые плечи. Это только первые пять минут неприятно и холодно, зато потом, словно утренний холодный душ, освежает и бодрит. Тем более рубаха он снял и, скатав в валик, одел на голову, соорудив подобие чалмы. Уже где-то через час ему удалось подстрелить из лука очередного рябчика. Тот подпустил охотника метров на тридцать. По-видимому, в этих глухих местах человек хоть и считался опасным хищником, но довольно редким и тем более никто не ожидал лука со стрелами. Поэтому местная дичь подпускала охотника довольно близко, а для мальчишки дистанции выстрела метров в двадцать вполне хватало. Осторожные улетали, едва его завидев, а тупые и глупые, уверенные в своей безопасности, подпускали чуть ли не вплотную. Наскоро его ощипав птицу и выпотрошив, опалил остатки пуха на костре, а затем, натерев солью, зажарил на образовавшихся углях. Рябчик оказался из глупых, но вкусным. С найденной тут же черемшой завтрак получился достаточно съедобным и сытным. Конечно, не ресторан, но вполне достойно. При чем порция хоть и оказалась великовата, но он умял ее всю. Что поделаешь, молодой, даже скорее детский, растущий организм и активная жизнь на природе давали такой эффект, что есть ему хотелось всегда. За полчаса покончив с завтраком, он решил, что пора заняться и шайкой. А как еще назвать толпу заросших мужиков самого бандитского вида? Пока не доказано обратного, банда она и есть банда.

Роса уже ушла легким туманом, сменившись духотой, которая к обеду превратится в жаркое марево. Трава подсохла и стала издавать цветочный духмяный аромат, который на какое-то время будет забивать все запахи. Пора идти. Собрав снаряжение и надев рубаху, он легким шагом двинулся в сторону, где по все его прикидкам находилась банда. Те уже снялись с места и ушли, видно намереваясь с утра по холодку пройти побольше. Так что, он не спеша обследовал покинутую стоянку, не нашел ничего нового и не спеша отправился вслед за ними. В поле видимости бандитов не появлялся. Ему вполне хватало оставшихся следов. Идти было скучно. Мужики были предсказуемы, как расписание движения немецких поездов. Шли и шли себе по прямой. Но внимательности и бдительности он не терял, что и помогло ему подстрелить зайца. Тот, видимо напуганный шумной толпой, затаился, переждал и затем, решив, что опасность удалилась, вылез на белый свет и нарвался на стрелу. Готовить зверушку он не стал. Просто, как носок, содрал шкурку, вытащил потроха, порубил тушку на куски, подсолил и, завернув в лопухи, положил в походную сумку. Как сложится день неизвестно и запас пищи не будет лишним. Затем вернулся к своим «баранам». Грязным и бородатым.

За то время, что он занимался зайцем, банда ушла далеко вперед. Поэтому ему пришлось поднажать, чтобы их догнать. Время близилось к полудню и солнце уже во всю начало припекать. Тут еще всякая таежная гнусь, от комаров до оводов. Одни нападали, когда он скрывался в тенистом сумраке под кронами деревьев, другие во время переходов через залитые солнцем лесные полянки. Как бы там не было, но время шло, и он думал, что вот-вот нагонит банду. Так далеко от своего жилища в эту сторону он еще не отходил. Места были совершенно незнакомыми. Поэтому небольшая речушка, или вернее ручей, оказалась для него приятным сюрпризом. Напиться холодной ключевой водой, что может быть приятнее в жаркий полуденный зной. Напившись, он на минутку присел послушать окружающий его лес. Щебетали птахи, где-то вдалеке стучал дятел, налетающий временами легкий ветерок шевелил кроны деревьев, создавая фон. В такие минуты ему казалось, что он на земле в своем далеком детстве. Если еще закрыть глаза и не видеть иногда попадавшиеся на глаза не привычные, не поземному высокие деревья с листьями-лопухами. Хотя за последнее он привык уже к незнакомому виду некоторый растений. Тем более то там, то здесь торчали вполне себе земные дубы и березы.

Он вслушался, что-то его насторожило. Нет, не показалось. Далекие, едва слышимые крики в той стороне, куда ушли бандиты. Это что же он пропустил, пока занимался добыванием хлеба насущного? Быстренько, легким бесшумным бегом стал перемещаться к месту источника криков. Когда шум уже был ясно различим, судя по громкости оставалось метров сто, он остановился и поискал глазами то, что ему было нужно. Высокое дерево росло неподалеку и взобраться на него совсем не составляло труда. Какому мальчишке не нравится лазить на деревья, а он в настоящее время уже совсем сжился со своим новым телом и вел себя соответственно и испытал настоящее удовольствие от своей ловкости, когда быстро и споро оказался на высоте. Обзор был не очень хорош, но ему повезло, что дерево, на которое он залез, оказалось возле самой то ли просеки, то ли дороги. Поэтому только несколько высоких кустов мешали смотреть вдоль свободного пространства, где в метрах пятидесяти впереди разворачивалась лесная драма. А там пять телег, загруженных под завязку, окружили его давние знакомцы. Дело видимо шло к концу. Разбойники, а по – другому он уже никак их назвать не мог, весело переговариваясь столпились у нагруженных возов. Немногочисленные защитники, человек десять не больше, уже не могли помешать этому, так как лежали мертвыми. То ли не ожидали они такой большой банды, то ли еще что. Да и были они судя по всему простыми мужиками, а никак не воинами и все их оружие составляли такие же подобия копий, как и у нападавших. Только один еще стоял возле последней задней телеги, но и его дни были уже сочтены, потому что голова его была залита кровью, а правая рука была почти перерублена и висела только благодаря лоскуту недорубленной кожи, а сам он стоял, шатавшись и вряд ли что-то соображая. Вокруг него столпилась небольшая толпа бандитов во главе с атаманом. Главарь что-то спрашивал у раненого, издевательски кривя губы. Из-за расстояния мальчик ничего не мог расслышать, да и если бы и расслышал, то все равно не смог бы понять. Допрашиваемый молчал, только покачивался, смотря на атамана затуманенными от боли глазами, кажется, даже не понимая, чего от него хотят. И вдруг он плюнул прямо в лицо атаману вязкой кровавой слюной. Плевок попал точно в глаз, заставив атамана взреветь от ярости. Вытирая плевок левой рукой и что-то злобно рыча, он суетливо и нервно нащупывал другой рукой клинок на поясе. Блеснуло полоска железа и голова последнего защитника каравана откинулась назад, открывая всем жуткое подобие улыбки на взрезанном горле. Атаман рыча склонился над еще подрагивающим трупом и затем, наступив на него ногой, выпрямился и прокричал что-то гневное, указывая на зарубленного им мужика окровавленным мечом. Толпа одобрительно взревела, потрясая копьями и дубинками.

И тут раздался пронзительный женский крик. Из последней телеги двое разбойников выволокли бешено сопротивляющуюся женщину. Хохоча и ругаясь, они потащили ее к обочине с вполне понятной целью, причем их намерения, не особенно напрягаясь, можно было прочитать на их лицах. Потому, что, бросив ее на землю, один разбойник влепил ей пару тяжелых оплеух, отчего женщина притихла, сел на нее верхом и стал рвать на ней рубаху, а другой, радостно и похабно скалясь, стал развязывать веревочку на своих штанах. Вдруг тот, что играл роль наездника, вскрикнул, выпрямился на своей жертве и так же неестественно прямо повалился набок. Его живот с левой стороны тут же окрасился красным, а женщина, вырвавшись из-под него, рванула к кустам вдоль дороги. На какой-то миг все оцепенели от неожиданности. Но тут опомнился второй насильник и его дубинка, кинутая твердой рукой, настигла свою жертву, попав ей точно в голову. Женщина, даже не вскрикнув, как подкошенная упала. Кровь сразу же залила ей лицо. Разбойник подошел к ней, посмотрел на окровавленное лицо, носком ноги качнул безжизненно послушную голову влево-вправо и затем с чувством выругавшись, вытащил свой нож и не глядя ткнул куда-то в грудь. Женщина даже не шелохнулась. Разбойник, вздохнув, видимо сожалея об упущенных возможностях, еще раз ругнулся, огляделся, подобрал что-то похожее на кинжал, выпавший из руки женщины, и уже не оглядываясь пошел к основной толпе, которая, не смотря на происшедшее, во всю потрошила телеги. Только несколько человек насмешливо бросили пару фраз, на что разбойник только досадливо махнул рукой.

– Блин! И здесь рэкетиры и бандиты. Осталось дождаться только оборотней в погонах и продажного губернатора. И что за существа такие – люди? В рай закинь и там найдут кучу дерьма и в ней жить будут. – покачал головой мальчик.

Чувствовалось, что грабеж для банды – дело привычное. Они быстро и споро перегрузили барахло с возов на выпряженных лошадей, а что не поместилось во вьюки, похватали на руки, подобрали все, что валялось на земле, не погнушались содрать и одежду с мертвецов, не тронув только убитую женщину, незачем мужикам разорванная рубаха и длинная поношенная юбка, и, прихватив труп своего неудачливого товарища, быстро скрылись в придорожных кустах, оставив только пустые телеги и голые окровавленные тела.

Глава 4

С дерева мальчишка спускался задумчивый. Что же это за мир такой? Судя по всему, спокойной жизни ему здесь не будет. Он конечно думал о том, что ему рано или поздно встретятся люди и придется крепко побороться за кусочек счастья, но также понимал, что счастье по тому, как он себе его представлял, будет не совсем соответствовать тому, как его воспринимают окружающие и был готов за него побороться, в чем-то уступив и чем-то пожертвовав. В человеческий альтруизм и миролюбие он ни капельки не верил, жизнь его убедила, что чаще всего счастье одного строится на несчастье другого, а то бывает и просто сосед радуется, что в соседний дом пришло какое-нибудь горе. На людях-то еще утрут лицемерную слезу, но потом где-нибудь на кухне, когда вокруг будут только свои, перетряхнут все грязное исподнее пострадавшего. И самому-то с этого прибыли никакой, просто радуется и злорадствует потому, что кому-то другому плохо.

Когда-то его смешила и в то же время немного раздражала где-то вычитанная фраза «Счастья всем и даром». Разное оно у всех – счастье-то и каждый представляет его по-своему, но в любом случае не верил он, что можно получить его даром. Платить придется в любом случае и хорошо, если плата не превысит все мыслимые и немыслимые пределы. Но мысли эти посещали его как-то отвлеченно. Когда еще эта борьба начнется. Но проблема-то встала перед ним уже сейчас. И тут вопрос уже не о счастье, а о простом человеколюбии. С одной стороны, ему вроде бы должно быть все равно, кто ему эти ограбленные и убитые? Но с другой стороны, стать свидетелем такого безобразия и оставить это без последствий… Как-то это не по-человечески будет. Да и разбойники, это ведь не только ценный мех, но и два-три килограмма… Мальчишка помотал головой, все-то ему шуточки. Он-то думал, что чувство юмора у него атрофировалось годам к шестидесяти, а тут прямо лезет из него смех там, где и смешного-то нет. Вот огреет его какой-нибудь дядя разбойник дубинкой по дурной голове, вот он-то посмеется. А с другой стороны, ведь эти местные гоп-стопники и вправду одеты в одежду из материи, а ему так надоело ходить в вонючих, плохо выделанных шкурах. Как в люди выходить в таком облачении? А время кажется подошло, одиночество в диком лесу кажется излечило его от прежней мизантропии. Может эти разбойники и есть тот самый «рояль», который он так ждал? А что? У разбойников и одежда какая-никакая есть, и оружием он разживется, а может у них и капитал какой-нибудь найдется? Нет, он не собирался выходить к ним или тем более присоединяться к ним. О таком варианте он даже не думал. Что случается со свидетелями их деяний он уже видел. Нет уж, он займется экспроприацией и к черту человеколюбие. Может это и не подарок от неизвестного благодетеля, но упускать такой шанс прибарахлиться он не собирался.

Но тогда придется ему заявить о себе, а ведь тогда кому-то может и не понравиться ни он сам, ни его образ жизни, да еще и заинтересуются, откуда он такой хороший взялся. А он-то даже толком ответить не сможет и вообще не знает, что сказать. Так что лучше заранее этим озаботиться, а то решения здесь принимаются быстро и решительно, пока будешь доказывать, что твое видение жизни наиболее правильное, можно и без головы остаться. Люди здесь простые и проблемы тоже решают просто и незатейливо. Кто сильнее, или у кого есть остро заточенная железка, тот и прав. Прямо, как у на Родине в девяностые годы. Вон доказательство валяется с перерезанным горлом. Но разбойники его конечно удивили. Как-то отвык он от того, чтобы так легко, походя убивали людей. Нет, смерть он конечно видел, даже поучаствовал в одной войне, но все-таки, все-таки… Надо, надо срочно тренироваться. А то встретятся вот такие же и имени не спросят. Да и вообще, что за отморозки. Трупы не убрали, следов – куча и при желании виновников можно найти, не прилагая к этому особых усилий. Они тут что, совсем ничего не боятся? Или тут бояться некого, или они напрочь на всю голову отмороженные. Край непуганых идиотов. Но надо привыкать, ему здесь жить и если здесь такие нравы, то придется и ему стать таким же. Очень уж он не хотел терять свою новую жизнь.

Так, раздумывая о своей дальнейшей жизни, с учетом новых факторов, он дождался, пока стихнет шум от удаляющихся разбойников и выбрался на дорогу. Хотя это наверно громко сказано, дорога. Скорее это была просто просека, прорубленная в лесу, чтобы не вилять вокруг деревьев. Стараясь не смотреть на трупы, насмотрелся в свое время, обыскал все телеги. Но не нашел ничего, кроме охапок сена, устилавших дно повозок и несколько тряпок, застиранных чуть ли не до дыр. Разбойники хорошо постарались, экспроприируя чужую собственность. Только в одной телеге, в самом углу под слежавшимся там сеном попалось что вроде кожаного мешочка, перевязанного тонкой веревочкой и каким-то образом не замеченного грабителями. В мешочке оказались деньги. В том, что ему попалось местное платежно-покупное средство он не сомневался. А чем еще могли оказаться тонкие неровные овалы из меди и серебра, величиной с два его ногтя, на которых с одной стороны был грубо отштампован какой-то знак, скорее всего номинал монетки. Вторая сторона было пустая. Примитив. Медных было сто десять штук, а серебряных семь. Это много или мало? Надо бы как-то узнать их покупательную способность.

Зачем здесь какие-то бесформенные тряпки, на которые не польстились даже бандиты, он не понял. Видно их постелили, что бы сено не лезло во все дырки на одежде. Бандитам они оказались не нужны и не представляли для них никакой ценности, а он захомячил несколько штук. Ему в хозяйстве все пригодится. В его положении грех было бы брезговать любой мелочью.

Так, мародерствуя, он потихоньку добрался до последней телеги и стал ворошить в ней сено, в надежде найти что-нибудь полезное, как услышал негромкий стон. Голос был до того слаб и жалостен, что он не испугался. Но все-таки развернулся, настороженно направив копье в сторону звука. Не понял, тут что еще кто-то живой? Оказалось, что таки да. Стонала как раз та самая женщина, убитая последней. Как оказалось, не совсем убитой, а всего лишь раненной, при чем не очень серьезно. Один раз в далекой юности он тоже получил по голове, правда не знал, чем – били сзади, но наверняка чем-то вроде штакетины, потому что кожу на голове раскроили тогда знатно, и помнил, сколько тогда было крови, хотя сам чувствовал себя вполне сносно. Даже в горячке драки бегал и кого-то бил, хотя голова и кружилась, как после стакана с портвейном. Здесь было что-то похожее. Удар дубинкой скользнул по черепу, содрал кусочек кожи, вызвав обильное кровотечение и создал иллюзию серьезной раны, ну и оглушил вполне качественно. Нож, которым разбойник добивал потерявшую сознание женщину, вроде проникнул довольно глубоко, но на самом деле лишь скользнул по ребру и ушел вбок, проникнув только под кожу и нанеся лишь поверхностное ранение, что не было видно под широкой рубахой. Правда вызвав при этом довольно обильное кровотечение. Так что, единственное, что несло серьезную угрозу, это потеря крови, так как натекло ее изрядно. И что тут делать?

Он уже стал забывать про свой мир, в котором существовало антишоковые и обезболивающее препараты, антибиотики и многое другое, чего не замечаешь, когда оно есть и без чего так трудно, когда его нет. А тут даже простым бинтом не пахнет. Единственное, что он смог сделать, это сбегать к ручью и, намочив снятую рубаху и самые крупные обрывки тряпок, обтереть раненную от крови. Заодно промыть раны и остановить кровотечение, налепив на них подорожник, которого было в изобилии на обочинах просеки и нарвав из тряпок некое подобие бинтов, сделать примитивную перевязку. Лицо женщины, когда он отмыл его от крови и грязи, оказалось довольно миловидным, с высокими скулами и четко очерченным ртом. Ростом невысокая, сантиметров сто шестьдесят. На первый взгляд ей было лет тридцать пять-сорок. Но он мог и ошибаться. Очень старило ее страдальческое выражение лица, да и ранние морщинки и горькая складка у губ не прибавляли ей молодости. Почему он решил, что морщинки ранние? Так тело, которое ему пришлось оголить до пояса, чтобы добраться до раны на груди, никак не соответствовало лицу. Кожа было гладкой и упругой, грудь хоть и небольшой, но соски, несмотря на общее состояние тела, торчали задорно и вызывающе. Забывшись, он задумчиво смотрел на открывшуюся ему красоту, как на картину в музее. Впрочем, ни что в детском тельце и не шевельнулось.

– Эх, был бы я помоложе, – затем посмотрел на свои детские руки, почесал затылок, вздохнул и, явно смеясь над собой, добавил, – или постарше… И что теперь с тобой делать, красавица?

Красавица не отвечала. Лишь тихо вздымалась грудь и иногда, сквозь плотно сжатые зубы, доносился едва слышимый стон. Пока она была без сознания, он еще раз сбегал к ручью и прополоскал от крови и грязи рубаху и тряпки. Не став ждать, когда они просохнут, сразу же натянул мокрую рубаху. Высохнет на теле, благо стояла послеполуденная жара. Вернувшись к раненой, оттащил ее от просеки в кусты, что бы не было видно, а то, кто его знает, вдруг кто-нибудь из разбойников вернется чего-нибудь позабыв. Или по дороге еще кто пройдет и неизвестно, как он отнесется к симпатичной, находящейся без сознания, женщине и мальчику рядом с ней. Может тут по дороге бандиты так и рыщут стаями в стремлении доставить проблемы храбрым, но таким одиноким мальчикам. Затем, отойдя подальше, метров на сто от просеки, выбрал хорошо укрытое место в густых кустах и стал строить шалаш. Ничего сложного. Натренировался за столько времени одиночества, когда уходил от своего жилища на три-четыре недели. Ночевать на деревьях было довольно хлопотно, да и к лесу привык и уже не шарахался от каждого куста, поэтому и перешел на наземную жизнь. Не мартышка же в конце концов и пока жалеть о таком решении не приходилось. Если бы еще не мыши. Но от них у него был комок росомашьей шерсти, смоченной ее мочой и которую он счесал с Машки еще по весне. И ей приятно и ему польза. Оказывается, мыши боялись запаха росомахи как огня, впрочем, а кто бы не боялся? И он бы он наверно побаивался, если бы обладал таким обонянием, как у лесных зверушек, но бог миловал. Поэтому собрать шалаш было для него плевым делом. Четыре кола в землю, попарно наклоненных друг к другу и связанных между собой верхушками, соединяющая их перекладина, две поперечины по бокам и обвязать всю эту конструкцию тонкими гибкими ветками. Вот и все, осталось только наложить и прикрепить разлапистые ветки. Вся работа заняла чуть более четырех часов. Строение получилось невысоким, высотой с метр и длиной метра два. Вполне достаточно для одного некрупного человека и вкупе с ним одного совсем мелкого мальчишки. Чтобы перетащить раненую пришлось, используя опять же колья и ветки, сделать волокушу, на что ушло времени чуть ли не больше, чем на постройку шалаша. Волокуша получилась неказистая, но крепкая. На один раз перетащить нетяжелого человека на двести метров хватит, а большего ему и не надо. Затем дело дошло и до самой раненой. Женщина еще не пришла в себя и перевалить ее на самопальные носилки большого труда не составило. Но вот тащить ее… Если бы по льду, да на санках… Оказалось, что силы в нем уже достаточно, но сам груз уж очень неудобен. Упираясь как старая лошадь на целине с непослушным плугом, он, негромко матерясь, поворачиваясь к волокуше то передом, то задом, все же кое как дотащился до шалаша. Подхватив женщину под мышки, заволок ее в укрытие и положил на заранее заготовленное ложе из сена, набранного из телег. Устроив ее, он наконец сел передохнуть. Надо было обдумать текущие дела и решить, что делать дальше.

Впрочем, все лежало на поверхности и выбирать особо было не из чего. Первым делом – раненая. Пока не встанет на ноги, придется находиться рядом. Раны были не очень серьезные, и можно было ожидать, что она вскоре придет в себя. А то очнется в его отсутствие, раненая, в незнакомом месте, испугается и уползет – ищи ее потом по кустам. Так что подождать, познакомиться, а затем уже можно ненадолго отлучаться. Кроме того, следовало подумать о пропитании. Впрочем, это не так срочно. Имеющейся еды хватит минимум на двое суток, а за это время он надеялся, что все вопросы с пациенткой решатся. Так что два-три дня пройдут спокойно, но зато потом события пойдут вскачь. Первым делом следует переместить женщину в свое убежище. В шалаше можно переночевать, но как долговременное жилище она не годилось. Затем обязательно найти логово разбойников и как-то решить вопрос об их сосуществовании. Он не собирался терпеть такое соседство и ходить постоянно оглядываясь и боясь, как бы их пути не пересеклись. Как он решит этот вопрос, это дело будущего, когда посмотрит на их логово. Плюс более мелкие, но от того не менее важные, проблемы. Например, надо подумать о более серьезном вооружении. А то один короткий меч, нож, тупые, с деревянными наконечниками стрелы к луку и самодельное копье – это явно не то оружие, с которым можно выйти на бой с бандой, пусть даже и вооруженными лишь дубинками. Тот самый случай, когда размер имеет значение, ну и количество оппонентов тоже играло роль. Да и над тактикой следует хорошо подумать. Вызывать на честную схватку шайку разбойников в полтора десятка мужиков… Столько самомнения у него не было. Раньше иногда думал о том, что будет он делать при встрече с аборигенами, но происходило это как-то отвлеченно, без конкретной привязки к месту и времени, да и повода как-то не было. И вот теперь повод появился, да еще какой! Кто же знал, что в этом лесу существуют бандиты. Он крепко задумался, стараясь разложить все в голове по первоочередности и тут его раздумья прервал тихий голос.

– Ди нот? – он замер, затем плавно развернулся в сторону голоса. Оказывается, пока он витал в облаках, женщина очнулась и теперь смотрела на него. И кажется, судя по интонации, что-то спросила. Но что? В свое время ему пришлось по вращаться в определенный кругах, и он даже мог поддержать разговор на бытовом уровне на английском, немецком и итальянском языках. И даже мог провозгласить пару лозунгов на испанском, но что сказала эта женщина он не понял. Тон вопросительный и сквозит в слабом голосе малая толика удивления. Глаза у нее оказались большие, необычного светло-карего, почти желтого оттенка и было в них какое-то непонятное выражение, то ли опаски, то ли ожидания чего-то. В голове мелькнуло: «Как у тигра глазки-то. Не напугать бы, главное – не делать резких движений». Но видимо женщина была не из пугливых, потому что, приподнявшись на локте, она что-то спросила требовательным и отнюдь не пугливым голосом. Ну правильно вообще-то, кого он мог напугать в своем нынешнем теперешнем возрасте, разве что зайца или рябчика. Мелкий он, мелкий. Совсем пацан.

А женщина волнуется, надо ее успокоить. Но говорить не стоит, а то сразу возникает много лишних вопросов: откуда какой-то мальчишка, живущий один в лесу, говорит на неизвестном языке, а что это за язык, а кто научил и тому подобное. А там недалеко и до вопросов: а где это говорят на таком языке, и где эта страна? Придется врать и врать. Ведь не рассказывать про то, что умер, что встретился с местным аналогом бога, что сам он старик… Неизвестно где он тогда окажется, то ли в подвалах местной инквизиции, если она тут есть, то ли в руках каких-нибудь местных фанатиков от науки и тогда его пустят на эксперименты. Правда не нужна и даже опасна. А скорее всего окажется в роли местного дурачка, над которым не посмеется только ленивый. Ему это надо? А так, притворимся, что ничего не помним, мол давно уже один, совсем один, в лесу живем, людей не видим, мхом обрастаем, пеньку молимся, потому и говорить не умеем. Потому и дикий, совсем дикий, однако. Ни языка, ни манер местных, вообще ничего. Поэтому – дикий, но ужасно добрый.

Он улыбнулся и успокаивающе приложил палец к ее губам. Затем показал на свой рот и извиняющие развел руки в стороны, потом показал на себя и быстро пробежал пальцами правой руки по ладони левой. Она поняла, замолчала и только смотрела, как он, выбрав самую чистую тряпочку, выбрался из шалаша. Снова пришлось бежать к ручью, благо хоть он был недалеко. Обратно прибежал, держа мокрую материю в горсточке ладоней, так, чтобы вода стекала медленнее. Потом, успокоив взволновавшуюся было женщину, стал аккуратно выжимать воду на ее пересохшие губы. Бегать пришлось еще два раза. Ну правильно, много ли воды можно принести в детских ладошках. Но наконец раненая напилась и уже улыбаясь опять что-то у него спросила. Он понял только вопросительный тон, но о чем был вопрос, сие осталось в глубокой тайне. Но расстраиваться не стал. Теперь у него был учитель и язык он рано или поздно выучит.

Скорее рано, была у него такая способность, и он был в ней уверен, так как у него была возможность в этом убедиться. Он вспомнил, как на заре своей бизнес деятельности челночил. Союз тогда полным ходом шел к своему развалу, хотя этого еще никто не предвидел, а перед властной верхушкой стоял вопрос сохранения власти и ей было не до народу. И народ этим воспользовался. Открылись границы и визы выдавались всем желающим. Расплодилась целая сеть полукриминальных агентств и бюро путешествий, которые собирали толпы челноков в группы по тридцать-сорок человек и на свой страхи и риск отправляли за границу за вожделенным барахлом. Туда везли остатки советской роскоши, такие как утюги, кипятильники, фонарики и многое другое, что пока еще не ценилось у жителей еще Союза, но оказалось очень даже востребовано в странах бывшего соц. лагеря. Оттуда же тащили бубль-гум, джинсы, кроссовки, китайские халаты и прочее шмотье непонятно чьего производства и за это барахло люди, неизбалованные атрибутами роскошной западной жизни, платили деньги. Союз тогда только начал разваливаться и подкожный жирок еще позволял людям держаться на плаву. Это был разгул не просто дикого, а бандитского капитализма. За год он объездил почти все страны бывшего Варшавского договора, пересаживаясь с поезда на поезд и убегая и прячась от рэкетиров под вагонами, выяснял отношения, вплоть до драк, на забугорных барахолках с конкурентами из других союзных республик, ночевал в каких-то притонах и ночлежках, в полглаза приглядывая за своими дешевыми шмотками, жрал что и как попало… Много чего было, можно было бы написать роман, но кому это интересно. Да сам такой бизнес просуществовал недолго. А потом акулы покрупнее, которые выросли из их же среды, поставили дело на широкую ногу и выдавили одиночек за борт. Впрочем, он не очень-то и огорчался, к тому времени у него уже было небольшое, но приносящее стабильный доход, дело. Но одно он помнил хорошо. Стоило ему прибыть на местный базар, будь то в Венгрии, Польше, Румынии или неважно в какой стране, и постоять за прилавком не больше часа, то этого ему было достаточно, чтобы пусть и ломано, отрывками, но заговорить на местном языке. Вполне достаточно, чтобы что-то купить или продать. И он такой был не один. Ведь на все давалось только пять дней: три дня на распродажу своего товара и два на закупку чужого. Видно стрессовая ситуация влияет так или еще что-то, но понять и применить самые обиходные слова по минимуму он мог уже через полчаса, а к концу торгового дня даже мог выдать, пусть коряво и не всегда к месту, целую фразу. Так что он надеялся, что прежнее умение его не покинуло.

А пока нужно было покормить раненую. Выбор был небогатым, но и его хватило с лишком. Он положил ей в рот кусочек рябчика, но ее, после вялого получасового жевания одного этого единственного кусочка, стошнило и видно было, что на это ушли все ее силы и она тихо и бесшумно опять провалилась в сон. Судя по симптомам, сотрясение мозга она все-таки получила. И чем ее кормить? Не жевать же за нее. Сварить бы бульончик, но единственная посуда осталась в его жилище. Надо идти в лес, может заодно на ходу какая мысль придет в голову, но как оставить женщину одну? Очнется одна и запаникует, а на что способна женщина в панике он знал из собственного опыта и мозги – это последнее, чем пользуется женский род в подобных случаях. Во всяком случае большинство. На что способна именно эта конкретная женщина он пока не знал, но рисковать не хотелось.

Пока решал, что делать дальше, собрал побольше хвороста, что бы хватило на время его отсутствия и разжег небольшой костерок возле входа в шалаш. Отгреб немного углей в сторону от костра, огородил парой плоских камней и, насадив куски зайчатины на приготовленные тут же шампуры из веток, уложил их на импровизированный мангал. Шашлык конечно вышел не кондиционный, но очень даже съедобный. Мясо, завернутое в лопухи и переложенное диким луком, протомившись в сумке пол дня, очень даже неплохо замариновалось. Правда куски были великоваты и мясо немного жестким, но зато сочным и ароматным и именно такое ему и нравилось. Ведь теперь у него были молодые острые зубы, а не вставная челюсть, которая то и дело норовила позорно выпасть. Да и с аппетитом было все в порядке, так как легкое чувство голода преследовало его всегда. Молодой растущий организм, да еще отягощенный постоянными тренировками и жизнью на свежем воздухе, постоянно требовал калории, которые тут же сжигал в топке своей жизнедеятельности.

В той жизни он питался в лучших ресторанах и, хотя в сущности не был привередливым, но положение обязывало, и он заказывал самые изысканные блюда, но по старой привычке относился к ним не как к шедевру кулинарии, а как к топливу для организма. Со стороны казалось, что он – старый избалованный и пресыщенный всем маразматик. А ему просто нравилась простая и сытная кухня его молодости и на все ресторанные изыски он смотрел как на неизбежное зло, сопутствующее его положению олигарха. Ну не нравились ему блюда, когда ешь и гадаешь: из чего же оно приготовлено? Сейчас же он вновь чувствовал вкус как к жизни, так и к еде. Ну а свежайшая дичь, замаринованная на лесных травах, да вприкуску с ароматным таежным воздухом – мало, что может быть вкуснее. Так сказать – экологически чистый продукт.

Мясо почти поспело и когда он взял на пробу один кусочек, то дало чистый сок без крови, который заполнил рот и вызвал довольное урчание желудка. Пора обедать, или скорее ужинать, так как за всеми хлопотами он и не заметил, что время уже склонялось к вечеру. Тут и раненая проснулась. Он услышал шебуршание в шалаше и заскочив туда, обнаружил, что женщина пытается встать. Ну это она явно рано еще. Кое как, где невнятным мычанием, где жестами, выяснилось, что она хочет в туалет. На минуту он растерялся, но немного подумав выбрал самый большой кусок материи, сложил его несколько раз и подсунул под нее. Ну а что делать? «Утки» у него не было, клеенки тоже, о памперсах оставалось только мечтать. Так что жестами предложив ей не стесняться, сам вышел из шалаша. Видимо нравы в этом мире были попроще, потому что уже через минут пять женщина позвала его и особо не чинясь подала ему мокрую тряпку. Он, тоже не кривя лицо, брезгливость он потерял еще в тринадцать лет в той жизни, когда пришлось ухаживать за больным отцом, взял тряпку и побежал к ручью. Там положил тряпку на мелководье, так, чтоб ее омывало слабое течение, придавил камнем, не хватало еще потерять ее, и так вещей никаких нет и сполоснул руки. К шалашу прибежал как раз, чтобы погрозить пальчиком раненой, которая вознамеривалась выползти из шалаша. Уложил ее обратно на ложе, успокаивающе погладил по плечу. Затем сбегал, сорвал пару лопухов, наложил на них готовый шашлык и с торжественным видом занес в шалаш.

Женщина улыбалась. Улыбка удивительным образом красила ее и делала моложе. Сейчас он не дал бы ей и тридцати лет. Даже неяркий румянец на, прежде бледных от кровопотери, щеках появился. Мясо пошло на «ура». Правда много она не съела, видно сказывалась еще слабость от ранения и легкое сотрясение мозга, но зато он оторвался по полной. Так что спать ложился с животом, вздувшимся, как барабан.

Утром, как только защебетали первые птахи, он уже проснулся. Прихватив с собой грязные тряпки и нож, с которым не расставался, сбегал к ручью и умылся до пояса. Вода с утра оказалась холодной, но зато взбодрила, так что захотелось бегать и орать просто без всякой цели. Он вообще заметил, что в последнее время ему постоянно хотелось что-то делать. Хоть что, но лишь бы не сидеть на одном месте без дела. Он подозревал, что таким образом из него выдавливалась старческая немощь, которая преследовала его к концу прежней жизни и сейчас, получив возможность активной физической деятельности, он просто отыгрывался за все годы бессилия. Но сильно над этим не задумывался, а просто наслаждался тем, что может без всяких ограничений бегать, прыгать и даже ходить колесом. Старик в его теле хорошо помнил, что это такое, передвигаться с помощью третьей ноги и на расстояние от кровати к стулу и он наслаждался всемогуществом своего тела, когда думаешь не о расстояниях, которые следует преодолеть, а о времени, которое будет потрачено. Его не просто все устраивало, он прямо питался подзабытыми ощущениями и по-детски радовался жизни. Многоопытный старческий ум, который иногда вступал в противоречие с физиологией мальчишки, только сейчас по-настоящему понял, как много он потерял вместе со своим детством в той жизни и в данном случае действовал в полной гармонии со своим новым тельцем.