Читать книгу Пропуск в рай - Эдуард Русаков - Страница 5

Помню себя с момента рождения. Нет, вру.

Скажи еще, что помнишь себя в материнской утробе… Нет, не скажу. Ну и не надо врать.

Помню себя лет с трех, когда я заболел скарлатиной – и мама тогда (помню, помню!) отвезла меня в больницу на извозчике. Осень 45-го или зима 46-го…

Нет, еще раньше! Помню, как в День Победы – 9 мая 45-го года – я потерялся в центральном парке, куда мы пришли с мамой. Мама на минутку отошла, чтобы мне же купить мороженого – и я потерялся. И она долго не могла меня найти. Все вокруг пели, шумели, смеялись, гремел духовой оркестр – а бедная мама металась по аллеям парка. А я, как потом выяснилось, прилег в клумбе – и заснул. Впрочем, об этом я уже писал, и не раз. Сколько можно? Следует лишь добавить, что в этот же самый день, 9 мая 45-го года, далеко-далеко – в Германии – моему отцу был торжественно вручен орден Красной Звезды. Но об этом я узнал спустя много лет – и не от отца, и не от мамы, а из Интернета.

А примерно через полгода, нет, позже, уже зимой, я попал в больницу со скарлатиной.

Помню, медсестра поднесла меня к окну, подышала на замороженное стекло, протерла пальцем квадратик – и сказала:

– Смотри – там, внизу, на тротуаре стоит твоя мама.

Видишь, машет тебе рукой?

Я всё видел, всё слышал, всё понимал.

И я всё помню.

Помню, как мне ставили болючие уколы, помню противный вкус манной каши, помню даже детскую песенку, которую любили распевать две девчонки из моей палаты. Никогда потом я нигде не слышал этой песни – но запомнил почти весь ее текст. Вот, пожалуйста:

И так далее.

А потом я чуть не умер. Скарлатина осложнилась пневмонией – и, если бы не американский пенициллин, я бы умер. Так мне врач говорил, и мама тоже так говорила. У нас тогда своего, советского, пенициллина еще не было, вот американцы по ленд-лизу нам и подкинули.

– Скажи спасибо американцам, – подмигнул мне врач.

– Спасибо, – сказал я, оглядываясь – где же эти американцы?

Так американцы меня спасли. Правда, они же меня и чуть не сгубили – ведь через год я отравился американской тушенкой, и мама отнесла меня на руках в поликлинику. На этот раз меня спас наш знакомый врач, который сделал мне промывание желудка – и я воскрес. Помню руки этого врача – толстые пальцы, покрытые рыжими волосами. Помню картину, висевшую за его спиной на стене врачебного кабинета: «Расстрел бакинских комиссаров». Больше я эту картину никогда нигде не видел.

Помню, как, начиная с первого класса, я каждое лето проводил в пионерском лагере, за городом, под Сопкой. Мы ходили в походы, играли в разные игры, жгли костры и пели:

Ну и так далее.

А по вечерам, после отбоя, пионервожатая выключала свет, но мы еще долго не спали, мы рассказывали друг другу всякие страшные истории… Вот тогда я и начал впервые сочинять!

В лагере я очень скучал по маме. Помню, когда мама впервые собрала меня в лагерь, то положила мне в чемоданчик смену белья, зубную щетку, мыло, зубной порошок и свое полотенце с вышитыми ее инициалами. Я точно знал, что это мамино полотенце. И я этим полотенцем не вытирался, нет. Я держал это полотенце под подушкой, и каждый раз перед сном его доставал и прижимал к лицу, вдыхая мамин драгоценный запах. И при этом я тихонько всхлипывал и шептал: «Мама, мамочка… зачем ты меня сюда отправила? Обещаю тебе, что буду вести себя хорошо, буду слушаться… Забери меня поскорее!..»

Да, я был маменькиным сынком. У меня ведь не было папы. И про папу мне мама никогда ничего не рассказывала. И она запрещала мне наводить о нем справки, делать запросы. Впрочем, об этом я уже рассказывал. Для меня слово мамы всегда было законом. И сейчас все ее запреты остаются в силе. Я и сейчас, спустя много лет, на закате жизни – седой, больной, старый – я и сейчас остаюсь послушным и любящим маменькиным сынком, хотя мамы давно уже нет на свете.

Но она мне снится каждую ночь, честное слово.

Нет, вру. Почти каждую ночь.

Нет, вру. Она снится мне очень часто. Вот вчера, например, мама мне опять приснилась.