Читать книгу Законы поединка - Эдуард Семенов - Страница 8

На улице разрушенного Цхинвала, прямо возле сожженного танка, играли дети. Они нарисовали на песке круг и втыкали в него перочинный ножик. Ножик был новенький, как будто только что из магазина. С красной ручкой и большим швейцарским крестом. Помимо лезвия у ножика еще был штопор, маленькое шильце, ножницы и пилочка для ногтей. Десятилетнему Анвару этот ножик подарил рыжеволосый дядя в строгом сером костюме, прилетевший на большой винтокрылой машине. Рыжеволосого дядю возили по городу на бронетранспортере и показывали свежие могилы, вырытые прямо на газонах. Возле одной из таких могил он и увидел Анвара. Тот сидел на земле и плакал. Плакал от ощущения беспомощности и обиды, плакал оттого, что вчера грузинские снайперы убили его любимую бабушку, и теперь у него больше никого не осталось. Ну если не считать соседей – дядю Ибрагима и тетю Валю, да их троих детей – Игоря, Машу и Анзора. Плакал оттого, что он был еще слишком маленьким, чтобы отомстить за бабушку и других своих родственников, и что скорее всего его тоже убьют, потому что грузинские снайперы теперь приходят не только каждую ночь, но и каждый день и стреляют во всех. Даже в таких малышей, как он.

Рыжеволосый вышел из бронетранспортера и, окруженный со всех сторон солдатами в бронежилетах и телерепортерами с камерами и микрофонами, подошел к мальчику и спросил, почему он плачет. Вернее, он что-то пробормотал на своем тарабарском языке, а стоявший рядом переводчик повторил эту же фразу уже по-русски.

Анвар ответил. Переводчик перевел. Рыжеволосый дядя поморщился, зацокал языком, снова что-то спросил. Переводчик повторил:

– А почему ты считаешь, что это был грузинский снайпер? Может быть, это был русский диверсант?

Анвар удивленно уставился на рыжеволосого. Он не понял вопроса. А кто еще, кроме грузина, мог здесь стрелять? Потом он улыбнулся. Наверное, дядя шутит. Только шутка была странная.

Анвар уверенно ответил:

– Нет, это был грузин. В развалинах мы нашли гильзы. Они от американской винтовки.

Анвар полез в карман и достал два бронзовых цилиндра. Они ярко вспыхнули на солнце. Телерепортеры застрекотали камерами, стараясь запечатлеть момент. Рыжеволосый улыбнулся широкой улыбкой и достал из кармана тот самый ножик. Переводчик перевел его слова:

– Мальчик, давай меняться. Мы тебе – ножик, а ты нам – гильзы.

Мальчик взял нож, покрутил его в руках. Нож был маленький и вряд ли мог ему пригодиться, тем более что в подвале, где он жил, у него был настоящий десантный нож с отвинчивающейся ручкой, в которой хранились леска, крючки и поплавки. Но ведь и гильзы ему были не нужны. Завтра утром, если удастся пережить ночь, он снова соберет их, сколько захочет. Анвар кивнул, соглашаясь на сделку. После того как гильзы перекочевали в руки переводчика, рыжеволосый тут же потерял к Анвару всякий интерес и вернулся в свой бронетранспортер. Еще не успела осесть пыль на мостовой, как из подвала разрушенного дома вылезла маленькая девочка и подбежала к Анвару.

– Кто это был? Защитник? Да?

Анвар сжал в кулаке ножик. Маленькая Маша уже всех достала своей историей, что очень скоро в их город приедет какой-то мифический Защитник, и тогда наступит мир. Над ней смеялись, издевались, шутили, но она была упорна в своем мнении, что как только появится Защитник, так сразу прекратятся выстрелы. Анвар тоже, как все мальчишки, смеялся над маленькой девочкой, но сегодня ему не хотелось этого делать. Врать ей ему тоже не хотелось. Анвар тяжело вздохнул и ответил:

– Нет, Маша, это не Защитник. Просто дядя.

Он пожал плечами.

– Вот, – он показал ей перочинный ножик, – на гильзы поменял. От тех патронов, из которых бабушку убили.

Маша взяла ножик, покрутила его в руках и вернула назад:

– Н-да, это не нож Защитника. Так, фигня какая-то.

Потом сделала серьезное лицо и сказала:

– Ладно, пошли кушать. Мама чечевичный суп приготовила.

***

Пообедав, они теперь уже вчетвером – трое мальчишек и маленькая девочка – вылезли на улицу и стали играть в ножичек. Они втыкали его в начерченный на земле круг и толстыми ломтями нарезали себе куски этого круга. Кто ловчее воткнет, тот лучше линию проведет, кто лучше линию проведет, тот себе больший кусок круга заберет.

– Это моя земля! Нет, теперь уже моя. Была ваша, а стала наша!

Они играли в ножичек и так шумели, что только в последний момент обратили внимание на странный гул, доносящийся откуда-то с соседней улицы. Впрочем, в том, что они не обратили внимания, не было ничего удивительного. Ведь это был не грозный рык танка, бронетранспортера или грузовика и уж тем более не оглушительный грохот вертолета или бронированного штурмовика. Все эти звуки они хорошо знали, так как вслед за ними могла прийти смерть, и поэтому сразу бы на них отреагировали. С соседней улицы доносился совсем другой звук, тоже рычащий, но не страшный, а мягкий, стелющийся по земле, как будто урчит большая кошка. Нет, три больших кошки.

Как только детские ушки смогли выделить этот странный гул из общего звукового фона, из-за угла разрушенной почты тут же появились три блестящих мотоцикла. Первым обратил на них внимание Анзор, самый младший из ребят. Он повернул голову на солнечного зайчика, отразившегося от фары одного из мотоциклов, и замер, открыв от удивления рот.

– Смотрите, – громко закричал он, придя в себя и указывая чумазым пальцем на пришельцев. – Кто это?

Все разом прекратили игру и повернули головы в ту сторону, в которую указывал их товарищ. Что за невидаль? Мотоциклы, как какие-то диковинные звери, натужно урча, крались в их сторону, старательно объезжая выбоины и колдобины на дороге. За рулем двухколесных коней сидели мужчины, закованные в черные кожаные одежды, как средневековые рыцари или, скорее, как монахи. Но ребята не знали, ни что такое рыцарь, ни что такое монах. Они видели перед собой взрослых, а это уже могло быть опасным.

Не дожидаясь, пока мотоциклы доедут до них, мальчишки бросились бежать, оставив после себя лишь три облачка оседающей пыли.

Анвар, в два прыжка доскакав до развалившейся стены пятиэтажки, нырнул в пробоину от взрыва, вслед за ним юркнули Анзор и Игорь и тут же высунули головы наружу, чтобы посмотреть, что происходит. С ужасом они увидели, что возле недоделенного клочка земли, из которого торчала красная рукоятка ножа, осталась стоять Маша. Ее тоненькая фигурка буквально просвечивалась насквозь лучами солнца, почти не оставляя тени на выжженной земле. Девочка, чуть склонив голову, смотрела на приближающихся людей.

Анвар толкнул локтем Игоря:

– Смотри, Машка, – прошептал он.

– Вижу, – кусая губы, ответил Игорь. – Она, наверное, не заметила, как мы убежали.

Игорь ударил кулаком о стену:

– Блин, что делать?

– Маша, беги, – прохрипел Анвар, вставая в полный рост в проломе стены, и замахал руками, привлекая к себе внимание. – Маша, беги сюда скорее!

Ветер донес до Маши голос Анвара, она обернулась, но никого не увидела. Игорь и Анзор успели схватить

Анвара за плечи и повалили назад. Маша поискала глазами своих приятелей и снова повернула голову в сторону приближающихся незнакомцев. В этот момент большая черная тень, с каким-то хрустом и обдавая резким запахом, надвинулась на нее, закрыв собой солнечный свет.

– Ой! – невольно вырвалось у Маши.

Она попыталась повыше поднять глаза, чтобы понять, что за чудище стоит перед ней. Для этого ей пришлось сильно задрать голову и, удерживая равновесие, сделать шаг назад, а потом неуклюже плюхнуться попой на землю.

Только после болезненного приземления она наконец смогла увидеть лицо рыжебородого великана, который навис над ней черным утесом. Его голубые глаза светились добротой и располагали к себе, поэтому

Маша совсем не испугалась. Она так сильно ударилась о землю, что глаза ее невольно наполнились влагой.

Пытаясь остановить набегавшую волну слез, она провела грязной ладонью по мордашке прямо под носом, и на щеках остались смешные серые разводы. Великан не удержался и захохотал, а вслед за ним засмеялись его товарищи. Маша насупилась и, стараясь подражать взрослым, пробасила:

– Ну, что ржете, как сивые мерины, девочек маленьких никогда не видели? – чем вызвала у великанов новый приступ гогота. Отсмеявшись, старший из них, тот, чье лицо украшала большая рыжая борода, слез со своего железного коня и помог Маше подняться.

– Ладно, не обижайся, – сказал он. – Мы не со зла над тобой смеялись. По-доброму. Не обижаешься? – спросил он, пальцем стирая пыльные разводы с лица девочки.

– Не-а, – Маша мотнула головой.

– Вот и славно, – продолжил великан, протягивая ей руку. – Тогда давай знакомиться. Тебя как зовут?

– Маша, – ответила Маша, вкладывая свою ладошку в его руку, и тут же сказала:

– А я знаю, кто ты.

– И кто же я? – спросил бородач, удивленно поднимая брови.

– Ты – мой Защитник.

В словах девочки не было ни тени сомнения, и это заставило мужчин переглянуться.

– Угадала? – переспросила девочка.

Мужчина посмотрел на нее пристально-пристально, как будто хотел заглянуть ей в душу. Маша топнула ногой и дернула его за руку:

– Ну, что молчишь? Угадала?

Мужчина подхватил девочку на руки и, прижимая к груди, вдохнул запах ее волос.

– Ах ты, моя маленькая, – наконец вымолвил бородач и, посмотрев на своих товарищей, сказал:

– Ну вот я и добрался до своего места, ребята. Что скажете?

Те кивнули в знак согласия. Потом бородач погладил Машу по голове и сказал:

– Угадала, маленькая. Конечно, угадала. А где твои близкие?

Маша облегченно вздохнула, улыбнулась, удобно уселась на его локте и уверенно ткнула пальцем в сторону развалин на противоположной стороне улицы:

– Там мои дядя и тетя, – пискнула она, – а мамку и папку снайпер на прошлой неделе убил. Он уже почти всех на этой улице убил. Ты его накажешь? Да?

Потом она повернулась в сторону развалин, за которыми спрятались мальчишки, и закричала, размахивая руками, как ветряная мельница:

– Эй, ребята, хватит прятаться! Идите сюда! Это мой Защитник приехал. Как я и говорила. Вылезайте.

Посмотрите, какой он большой! Просто огромный!

Мужчины невольно заулыбались и, повернувшись в сторону развалин, увидели, как в проломе стены сначала появилась одна детская головка, потом другая и третья. Потом ребята осторожно перелезли через завал и, загребая ногами пыль, направились в их сторону.

– Ух ты, сколько вас! – засмеялся тот, кого назвали Защитником. – Целое войско. Ну, что же вы, мужчины?!

Убежали, а принцессу свою бросили!

– Да какая она принцесса, – подал голос Анвар, – девчонка сопливая!

И пытаясь взять инициативу в свои руки, прикрикнул на Машу:

– Ну что ты к чужому дядьке прилипла! Не стыдно? Давай слезай. Мало ли что.

Пытаясь найти поддержку среди своих товарищей, он посмотрел через плечо на приятелей и тут же понял, что находится в меньшинстве. Игорь и Анзор во все глаза рассматривали стоящие перед ними блестящие мотоциклы и их владельцев и с явной завистью кидали косые взгляды на свою младшую сестру.

Анвар насупил брови и сжал кулаки, явно намереваясь броситься на предателей, но не успел, потому что рыжебородый подмигнул ему и кивнул головой:

– Ну, хватит стоять и хмуриться, – проговорил богатырь и протянул Анвару его ножик. – Это, кажется, твой?

Анвар от удивления открыл рот. Откуда он узнал? Но богатырь тем временем продолжал:

– Не бойся! Не обидим мы твою сестру, давай залезай на заднее сиденье, прокачу тебя до дома!

– А нас? – разом закричали Игорь и Анзор.

– И вас, конечно, – заулыбался рыжебородый, – давайте прыгайте за спины к моим братьям!

Уговаривать мальчишек не пришлось. Уже через секунду Игорь забрался за спину молодому парню со светлой шевелюрой и принялся примерять кожаный шлем танкиста, а Анзор забрался на мотоцикл к усатому черноволосому крепышу и не отказался, когда тот надел ему на голову свой летный шлем. Анвару ничего не оставалось делать. Чтобы не отстать от своих товарищей, ему пришлось забыть про всякое недоверие к чужим людям и, вскочив на заднее сиденье блестящего железного коня, прижаться к спине рыжебородого. Почти сразу он не без удовольствия втянул носом терпкий запах кожаной куртки, который напомнил ему об очень близком, но теперь уже далеком и недоступном. Точно так же пахла куртка его отца, водителя-дальнобойщика, до того, как его вытащили из сгоревшего «Камаза». Грузовик вез гуманитарный груз в разбомбленный город на берегу моря, но налетел на фугасную мину. От жалости к себе у мальчика на глаза навернулись слезы. Он был рад, что сидит сзади, и никто не видит этих слез. На всякий случай Анвар посильнее прижался носом к спине рыжебородого и, повернув голову, стал с улыбкой наблюдать, как пацаны пытаются удержать у себя на головах кожаные шлемы братьев. Шлемы были гораздо больше, чем головы мальчишек, и поэтому никак не хотели спокойно сидеть на макушках и то и дело сползали то на нос, то на затылок.

***

Дом, на который указала девочка и к которому, урча моторами и объезжая остов сгоревшего танка, покатила группа из трех мужчин и четырех детишек, издали казался самой обыкновенной пятиэтажкой.

Уютной, обжитой, нарядной. Со стенами, выкрашенными в желтый цвет, с застекленными балконами, плоской крышей, утыканной телевизионными антеннами и спутниковыми тарелкам, и с гостеприимно распахнутыми дверями подъездов. И только подъезжая ближе, можно было разглядеть, что дом на самом деле – мираж.

Мираж прошлой мирной жизни. Возле подъездов не сидели всевидящие старушки, глубокие выбоины от осколков и пуль портили внешний вид стен и казались морщинами и оспинами на усталом лице. В двух или трех местах окна зияли пустыми черными глазницами, а в середине дома виднелась закопченная дыра от бронебойного снаряда, на краю которой болтался обгоревший обломок деревянного балконного каркаса. Но самое большое удивление ждало всякого, кто входил в подъезд. За дверью зияла пустота. Черная и леденящая, как полярная ночь. После артобстрела от дома остались только три стены и крыша. И из-за этого все квартиры в нем выглядели, как будто в каком-то игрушечном домике, внутрь которого можно было заглянуть с обратной стороны. В них было все, что нужно для жизни: кровати, ковры на полу, зеркала, телевизоры, радиоприемники, душ, ванные, но… не было стены. Всего одной стены. И поэтому в доме не было жизни.

– Куда дальше, – спросил рыжий бородач, ступая по битому стеклу и хмуро осматриваясь по сторонам. -

Кто дорогу покажет?

– Вниз, – ткнул пальцем Анзор, – в подвал. Идите за мной. Я покажу.

Он шагнул вперед и повел за собой гостей.

***

Делегация, оставив мотоциклы у разбитого подъезда под охраной мальчишек, спустилась по узкой пыльной лестнице в подвал и вошла в темный коридор, увитый трубами канализации. Впереди идущий повел носом, рассчитывая уловить запах жилья, но даже его чуткий нос смог почувствовать только запах гнилья и затхлости. Он провел широкой ладонью по волосам девочки:

– Ну, куда идти дальше? Показывай.

Девочка бойко заговорила:

– Идите за мной, не бойтесь. Здесь недалеко. Сейчас тетя вас накормит.

И действительно, шагов через десять они подошли к нише с левой стороны коридора, которая была занавешена солдатским одеялом. Девочка прошмыгнула под него, почти не задев, а мужчинам пришлось откинуть полог, чтобы пройти внутрь.

– Мир добрым людям! – басом проговорил старший. – Разрешите войти?

И протянул открытую ладонь поднявшемуся навстречу ему совершенно седому мужчине в меховой безрукавной тужурке.

Это было довольно просторное помещение, в котором, судя по всему, люди жили уже достаточно давно. Комната выглядела обжитой и даже в чем-то уютной, если такое сравнение могло быть в данном случае уместным. Передняя часть помещения освещалась керосиновой лампой. Тут же спереди, ближе к выходу, находилась импровизированная кухня: стол, несколько ящиков вместо стульев, вдоль противоположной от кухни стены стояли шкафы с книгами. Помимо людей в комнате – лучше всего ее было бы назвать пещерой – находилась собака неизвестной породы, которая сначала недобро зарычала, а потом, почувствовав, что гости не несут никакой опасности, завиляла хвостом и начала крутиться под ногами, заглядывая в лица своими черными глазами-бусинами, явно выпрашивая подачки.

Потолок оказался таким низким, что всем троим богатырям, даже самому низкому из них, пришлось стоять наклонившись. Мужчина, шагнувший им навстречу, тоже был достаточно высок, правда, гораздо суше и уже в плечах, и тоже не смог полностью выпрямиться, упершись в потолок затылком. Он был в очках с толстыми стеклами, которые все время поправлял. Встретившись взглядом с рыжебородым, он ничего не сказал, изучая нежданных гостей.

– Папа, мама, – нарушая нависшую вдруг тишину, затараторила Маша и дернула отца за руку. – Не бойтесь.

Это он, это мой Защитник! Помните, я вам про него говорила? Я знала, что он придет. Вот он и пришел.

Услышав слова девочки, мужчина и женщина переглянулись. Мужчина, отец девочки, покосился на нее и нехотя ответил на приветствие гостей:

– Ну что ж, входите, если с миром пришли, – и, повернувшись к жене, которая возилась возле газовой

горелки, приказал:

– Накорми гостей.

Потом указал рукой на деревянные ящики:

– Садитесь, в ногах правды нет.

Богатыри с опаской посмотрели на хлипкие конструкции, и один из них, тот, кто был ниже всех ростом, даже пошатал один из ящиков рукой. Тот жалобно заскрипел.

– Садитесь, – повторил хозяин. – Все равно сидеть больше не на чем. Впрочем, можете на полу. Или прямо на матрасы.

В углу комнаты лежало несколько полосатых матрасов, покрытых солдатскими одеялами.

– Да, – ответил за всех старший, – мы лучше на них.

И первым опустился на пол, по-турецки скрестив ноги. Было видно, что так сидеть ему было явно не впервой. Хозяйка – это была мать девочки – ловко поставила на стол шкворчащую яичницей сковородку.

– Угощайтесь!

– Благодарствуем.

Старший кивнул среднему, и тот, достав из-за плеча рюкзак, раскрыл его и выложил на стол несколько банок с тушенкой.

– Думаю, никто не будет против, – обращаясь в первую очередь к хозяевам, произнес старший.

Предложение было принято с благодарностью. Хозяйка быстро открыла одну банку консервным ножом и снова отвернулась к газовой горелке, ставя на нее закопченный чайник и давая возможность мужчинам поговорить. Девочка, подражая матери, тоже отошла к горелке, но при этом не отпускала взглядом старшего богатыря. Она смотрела на него так пристально и так по-детски открыто, что женщине даже пришлось взять ее за плечи и отвернуть в сторону.

Перекусив и похвалив кулинарное искусство хозяйки, мужчины приняли более непринужденные позы, и отец девочки начал задавать вопросы. Отвечал за всех старший.

– Каким ветром занесло вас в наши края? Случайно или по делам?

– Можно сказать и так. Сначала думали, случайно, а потом вроде как бы и по делам.

Хозяин кивнул, принимая ответ, и продолжал:

– Вид у вас какой-то странный. Не пойму что-то. Вроде бы как монахи одеты, в черное, но вроде и не монахи, в коже. Вы что, из секты какой? Проповедовать сюда приехали?

Старший усмехнулся:

– Кому здесь проповедовать? Да и что? Нет, мы здесь не за этим.

– Тогда зачем?

– Ну, ваша девочка вам все правильно объяснила. Я – Защитник, а это мои помощники, послухи.

На сухом небритом лице хозяина, в бороде которого уже проглядывали седые волосы, появилась сдержанная улыбка:

– Люди вы вроде серьезные, а говорите странные вещи. Да как вы будете нас защищать и, самое главное, чем? У вас ведь и оружия никакого нет.

Теперь улыбка появилась на лице богатыря:

– Расскажу непременно. Только прежде разрешите и мне вас спросить, уважаемый…

– Ибрагим Ашотович, – уточнил хозяин подвала.

– Очень приятно, Ибрагим Ашотович. Меня, кстати, Данилой зовут, а по батюшке Александровичем. Товарищи мои – Илья и Алексей.

Все церемонно, чуть приподнявшись со своих мест, пожали друг другу руки, и Данила продолжил:

– Так я все же спрошу. Почему вы, Ибрагим Ашотович, живете здесь и не уезжаете? Что вас здесь держит?

У хозяина дернулась щека. Он недобро посмотрел на Данилу, потом покосился на жену и нехотя выдавил:

– Я не могу уехать.

– У вас нет денег? Вам некуда ехать? – переспросил богатырь.

– Не в этом дело, – снова неохотно ответил отец девочки.

– Тогда в чем?

Ибрагим Ашотович хлопнул себя по коленкам, неискренне улыбнулся и встал.

– Что-то заболтался я с вами, а тем временем мне надо идти. Вы располагайтесь тут, как вам удобно. Жена вам поможет, а я скоро буду. С этими словам он снял с книжной полки старый потертый портфель, надел кожаную куртку и вышел из пещеры, пробормотав, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Извините, мне надо идти.

***

В полутемном помещении нависла неуютная тишина, которую очень быстро и деликатно разрядила Валентина, жена Ибрагима, тихая женщина с изможденным лицом и добрым взглядом. Как будто специально, у нее на газовой горелке в бронзовой турке закипел кофе, который она тут же разлила по пластмассовым разномастным чашкам и сунула их в руки мужчинам, сидящим на матрасах со скрещенными ногами. Досталась одна маленькая чашка и девочке.

– Пейте, – сказала хозяйка, – если, кто хочет с сахаром, скажите. Дам.

Данила обхватил своими огромными руками кружку и заглянул внутрь с таким видом, будто именно там находились ответы на все самые сокровенные вопросы вселенной. Сделал глоток и обратился с вопросом к женщине:

– Может быть, скажете, почему вы не уходите? Ведь у вас дети, их надо кормить.

Валентина тяжело вздохнула:

– Муж сказал, мы не можем уехать, а в нашей семье такие вопросы решает он.

Данила понимающе кивнул:

– А куда он сейчас пошел? Можете сказать?

– Могу. Это не секрет. На работу.

– Так поздно?

– Да, может и задержаться до утра.

– И где он работает?

– Он хранитель в местном краеведческом музее.

– Ах, вот оно даже как?

Данила выразительно посмотрел на своих товарищей. Те понимающе закивали головами.

– Хранитель, значит, говорите.

Богатырь снова заглянул в глубь кружки, улыбнулся своему отражению и подмигнул ему.

– И не уезжаете? Ну что ж. Каждый должен делать свое дело! А мы будем делать свое.

Он поставил кружку на пол рядом с собой и обратился к своим спутникам:

– Так, братья?

– Так, брат! – ответили они и закончили фразу. – И пусть Суд Божий свершится!

Женщина вздрогнула и еще пристальнее посмотрела на своих гостей, но те уже не обращали на нее внимания, доставая из рюкзаков какие-то приборы, ноутбук и … спутниковую антенну.

***

На блокпосту номер семь объединенной группировки ООН два солдата – сержант и рядовой в голубых касках и тяжелых бронежилетах, закрывающих шею, в полной боевой амуниции – рассматривали в бинокли раскинувшийся под ногами разрушенный город. У них было задание контролировать любое движение лишь в старой части города, возле центральной площади, рынка и Главпочтамта, но мощные окуляры и господствующее положение (блокпост занимал стратегически важную высоту) позволяли видеть каждую улочку, каждый дом и выбоину от снарядов ракетной системы "Град" на пустой приморской набережной даже в тех секторах, которые входили в зону ответственности соседних блокпостов.

Как только в их поле зрения попали три мотоциклиста, сержант Джон Маккенрой ткнул своего напарника локтем и спросил:

– Как ты думаешь, соседи наши уже доложили о них в штаб?

Рядовой Фил Колибри, не отрываясь от бинокля, смачно сплюнул на бетонный пол:

– Наверняка.

И добавил:

– Эх, хороши тачки!

Он подышал на стеклышки и протер их рукавом:

– Не разгляжу, что за модели. Похожи на Харлей Дэвидсон, но вроде не они. Да и откуда в этой дыре Харлей?

Пока Фил разговаривал сам с собой, Маккенрой снял трубку радиотелефона.

– Тем не менее, нам тоже надо это сделать.

В штабе уже ждали его звонка и, выслушав доклад, тут же отдали приказ продолжать наблюдение именно за этими объектами, не отвлекаясь на другие и ставя в известность командование о любых изменениях маршрута троицы, а также о контактах с местными жителями, если таковые будут. Джон и Фил с радостью принялись выполнять приказ. Наблюдать за пустыми улицами, на которых изредка появлялись какие-то полутени-полулюди, было не очень-то интересно, а тут такая экзотика. Целых три новеньких блестящих мотоцикла! Естественно, они тут же доложили и о том, что мотоциклисты вошли в контакт с группой детей и что трое мужчин в сопровождении маленькой девочки скрылись в подвале полуразрушенного дома, где проживала семья сумасшедшего хранителя музея, и что хранитель вышел из своего подвала и направился в сторону центральной площади.

Из штаба тут же переспросили:

– У хранителя есть что-нибудь в руках?

– Старый портфель.

– И все?

– Да.

– Портфель пустой?

– Судя по объему и по той легкости, с которой он его несет, – да.

– Ну, тогда продолжайте наблюдение за мотоциклистами.

– Йес,сэр.

Маккенрой положил трубку и приказал Колибри:

– Не отвлекайся на старика. Наша тема – байкеры. Интересно, откуда они тут взялись?

Фил, не отрываясь от бинокля, поддержал разговор:

– Не знаю. А мне, к примеру, больше интересно, что здесь делает этот старик, почему не уезжает из этого мертвого города, как большая часть других жителей. Вот ты как думаешь, Джон? Ведь они с голоду пухли.

Если бы не гуманитарная помощь, давно бы померли.

Маккенрой пожал плечами:

– Не знаю. Мы как-то ходили в патруль по городу. И я встречался с этим сумасшедшим. Даже разговаривал.

Он сказал, что здесь родился – здесь и умрет. И не собирается уходить со своей земли из-за каких-то лари.

– Лари – это кто?

– Он так грузин называет.

– А-а-а! А вот ребята поговаривают, что он успел до бомбежки спрятать где-то в горах сокровища музея и теперь его охраняет.

Джон захохотал:

– Да какие тут сокровища?! Один хлам, не стоящий и трех долларов на рождественской распродаже. Нет, это все сказки.

– Не знаю, может, и не сказки. Я как-то стоял в карауле в штабе и слышал телефонный разговор нашего полковника с кем-то из Вашингтона. Они вели беседу о каком-то Золотом руне… Не знаю точно, что это такое, никогда не слышал, но как я понял из разговора, сюда еще до нас за ним присылалась специальная экспедиция.

Я даже название корабля запомнил – "Арго".

– И что?

Фил собирался было уже ответить, но в этот момент в зоне их ответственности произошло нечто, что заставило их забыть о разговоре. Время близилось к вечеру. Небо было покрыто редкими облаками, сквозь которые пробивались лучи заходящего солнца. Ничто не предвещало никакого ненастья. И вдруг! Сначала раздался раскат грома, потом что-то сверкнуло. Как молния. Яркая, и ослепительная. И тут же над городом вспыхнул белый свет, похожий на всполохи северного сияния. Фил и Джон зажмурились на несколько секунд, но скорее от неожиданности, потом открыли глаза и поняли, что свет на самом деле очень приятный. Он стал рассеиваться, как туман, и вместо света на чистом сумеречном небе стали проступать буквы. Буквы складывались в слова, слова – в предложения, а предложения… Предложения превращались в текст, написанный на каком-то непонятном языке.

– Что это, Джон? – еле слышно прошептал Фил, – ты тоже видишь?

– Черт возьми, – огрызнулся Джон, – да это сейчас все видят.

Раздался звонок. Джон снял трубку:

– Слушаю, сэр… Да, наблюдаем! Есть, есть. Так точно!

Джон положил трубку и взялся за ствол автомата. Не глядя на Фила, он пересказал ему то, что услышал по телефону.

– Ну что, старик, влипли? Да?

Джон сплюнул себе под ноги.

– Пошли… Нам приказано немедленно найти источник излучения и прекратить трансляцию.

– Да ну… Почему мы? У нас смена через полчаса заканчивается. И вообще, это же не наше дело. Пусть вызывают специалистов.

– Фил, откуда я знаю, почему? Наверное, наш блокпост ближе всего к этому чертову источнику излучения.

Да какая разница! Начальству виднее, и вообще, разве ты забыл? Мы служим в армии Соединенных Штатов. И здесь приказы не обсуждают. Пошли!

С этими словами он выбрался на бетонный бруствер и зашагал, по прямой дороге, распугивая кузнечиков, вниз, в город, и пыль приморской степи, поднимаясь при каждом его шаге, оседала на толстую добротную кожу натовских ботинок.

***

Ибрагим Султанов шел, широко шагая и не глядя по сторонам. Он ходил этой дорогой уже не один раз. Даже страшные разрушения, которые до неузнаваемости изуродовали улицу, не мешали ему идти строго выверенным маршрутом, практически не думая. "Девяносто девять шагов до перекрестка. Потом на зеленый свет перейти улицу… Впрочем, сейчас давно нет никакого света – ни зеленого, ни желтого, ни красного. Ну и что! Просто переходим улицу… Сейчас уже вечер, поэтому относительно безопасно. Снайперов наверняка нет.

Нет? О чем я говорю? Почему нет? С чего это я решил? Ведь именно вчера убили почтенную Митридат, бабку Анвара. И убили именно днем, как только она вышла посидеть на лавочке. Вчера? А мне казалось, что прошла уже целая вечность! Да, теперь эти подонки с эмблемами черных охотников – олень в перекрестии прицела – начали и днем отстреливать людей. Просачиваются как-то сквозь ооновские кордоны и …"

Чувство самосохранения заставило его глубже втянуть голову в плечи. "О господи, я всего лишь перехожу улицу, а мне кажется, что я иду на эшафот! Ну вот, открытое пространство преодолено. Теперь направо и до аптеки. Это еще пятьдесят шагов. Пустые глазницы витрин, баррикады. За что нам такое наказание? Где же люди? Неужели все ушли! Ну нет, не может быть… Вчера "голубые каски" говорили, что видели еще несколько семей в рабочей части города и на Приморском бульваре… Интересно, кто это? Может, знакомые?

Надо будет сходить завтра на бульвар, узнать. Вот и аптека. За аптекой арка, через нее – двор.

Когда-то он весь был завешан свежевыстиранными простынями, а теперь совсем пустой. Лестницы на этажи нет. Она сгорела, поэтому приходится карабкаться по карнизу. Левая нога – на один карниз, правая рука цепляется за верхний край окна первого этажа, затем нога ставится в проем форточки. Рывок – второй этаж. И снова та же операция, потом – на третьем этаже. Быстро… Привычно… Если ты здоров и полон сил.

А если ты инвалид-колясочник? Как отсюда выбраться? Никак!"

Султанов прошел, балансируя, как опытный канатоходец, по узкой доске, брошенной через провал в полу, подошел к двери. Толкнул ее. Она была не заперта и со скрипом открылась. Вошел внутрь. В комнате царил полумрак.

– Ибрагим, это ты? – раздался голос из темноты.

– Да, Аполлинарий Владиленович, я.

– Проходи, я на кухне. Работаю.

Султанов пошел по длинному коридору на голос и вскоре вошел в комнату, которую голос из темноты называл кухней. Может быть, когда-то и было так, но сейчас от кухни остался только стол, водопроводный кран, торчащий прямо из стены, и газовая горелка на полу, на которой стоял чайник. Свет попадал в комнату через большое окно без стекла. Роль стекла выполняла фанера. Возле стола лицом к окну сидел человек в инвалидной коляске и что-то писал в большую толстую тетрадь карандашом.

– Ибрагим, – проговорил он, не поворачивая головы, – подожди меня. Сейчас допишу. Ловлю последние лучи солнечного света. После захода писать практически невозможно. Темно. А включать керосиновую лампу боюсь. Хорошая мишень для снайперов. Ты пока сооруди нам чайку. Газовую горелку видишь, ну а где все остальное – тоже знаешь.

Султанов переспросил:

– Чай здесь будем пить или в гостиной?

– Давай здесь.

Султанов кивнул в знак согласия больше по инерции и, повернувшись, вышел из комнаты. Он снова прошел по коридору и уперся в дверь кладовой. Скорее это был большой шкаф, встроенный в стену. Внутри было пять или шесть полочек, на которых стояло много-много металлических плотно закрытых ящиков с крупными надписями по бокам: "чай", "кофе", "сахар", "соль", "сухари", "гречка", "рис". Чуть ниже располагались металлические бидоны: "подсолнечное масло", "вино", "спирт", "питьевая вода". На самом верху снова металлические короба: "сухая рыба", "вяленое мясо", "консервы". В самом низу, практически на полу, стояли консервированные соленья: огурцы, помидоры, варенья, джемы.

Султанов привычным взглядом окинул весь этот склад, снял с полки банку с чаем, сахаром и сухарями и громко крикнул через плечо:

– Варенье будете?

– Давай, тащи!

Достал с нижней полки небольшую банку с вишневым вареньем. Закрыл кладовую. Отнес все это к горелке. Потом совершил еще один поход в гостиную до серванта, откуда взял две большие чашки с блюдцами и маленькие ложки. Вернулся и включил газ. Подставил чайник под кран. Открыл вентиль. Из крана потекла тоненькая струйка воды.

– Удивительно, водопровод до сих пор работает.

– Ничего удивительно, мой друг, – ответил Аполлинарий Владиленович Белковский, бывший школьный учитель Султанова. – Я давно тебе говорил, что наш водопровод построен как продолжение акведуков, которые возводили еще древние колхидиане. И вода в него поступает с гор по естественным каналам, так что разрушить его практически невозможно.

Султанов покачал головой, не соглашаясь, но промолчал. Налил чайник, поставил его на газ. Сел прямо на пол.

– В другой раз я бы с вами начал спорить, но сегодня не хочу.

– Чего так?

– Кажется, они пришли.

– Кто?

– Те, кого Мария называет Защитниками.

Ибрагим Ашотович не мог видеть, как человек в инвалидной коляске улыбнулся, но он знал это. Человек в коляске не мог не улыбаться. Ведь слова Султанова означали, что он был прав в их долгом и, как ему казалось, бессмысленном споре. И Белковский действительно улыбнулся, но только слегка. Улыбка тенью скользнула по его лицу и снова исчезла за густыми сдвинутыми бровями ученого-исследователя и в складках плотно сжатых губ, которые разжались, чтобы осторожно спросить:

– И как ты понял, что это они?

– Они сами об этом сказали.

– Это хорошо.

Губы снова сомкнулись. Стали тонкими, еле заметными.

– Но только я все равно не понимаю, – воскликнул Султанов, – как они могут помочь нам? Как они могут остановить конфликт? Ведь против них действуют такие страшные силы, такие организации, международные корпорации с огромным опытом, с безграничными возможностями. У них в руках целые армии, все СМИ под колпаком. О господи, эти СМИ! Слышали бы вы, что они говорят о нас в этом ящике, а у этих клоунов даже нет никакого оружия…

Султанов в сердцах махнул рукой, потом замолчал, подбирая слова, и наконец выдавил:

– Ведь действительно, одеты они, как клоуны какие-то! В черных кожаных штанах и старинных шлемах. Причем, каких? Один – в танкистском, а другой – летном времен Великой Отечественной. А их мотоциклы!

Они ревут, как дикие звери. Их слышно за версту. Нет, в это трудно поверить…

Ибрагим Ашотович замотал головой, отгоняя дурные мысли, поэтому не сразу понял смысл фразы, которую произнес Белковский:

– Просто поразительно, как иногда священные писания бывают точны в своих пророчествах и в то же время не точны в деталях!

– Что, – переспросил его хранитель музея, – что вы сказали?

– Да я все о том же, Ибрагим, – ответил Аполлинарий Владиленович, – о старинных текстах. Ты, надеюсь, не забыл, что я все-таки добрую половину своей жизни провел за изучением древних текстов и не раз говорил тебе, что степень угадывания событий в них, если, конечно, читать под определенным углом зрения, очень и очень высока.

Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.

– А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.

– Видишь, еще одна ошибка.

Султанов покачал головой:

– Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.

Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то

Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой – это было опасно – а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.

***

Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:

– Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.

Хранитель, прихлебывая чай из блюдечка, ответил:

– Да, действительно.

Он встал и, скрипя половицами, подошел к окну и выглянул, соблюдая все меры предосторожности. То, что он увидел, заставило его отшатнуться и присесть, схватившись руками за куртку:

– Этого не может быть! – прошептал он, щупая подкладку куртки, – этого просто не может быть! – повторил он несколько раз. И повторял до тех пор, пока Белковский не преодолел на своей коляске расстояния до окна и тоже не выглянул.

Он увидел то же самое, что и Султанов, и два натовских солдата, посланные в город, и все остальные жители разрушенного приморского города, и офицеры штаба объединенных сил, и грузинские снайперы, крадущиеся в ночи, и тот, кого все называли Черным охотником, и даже моряки с проходящего в море рыболовного траулера.... Свет, странное ровное свечение над темным городом, в котором легко читались строки короткого текста на неизвестном языке.

И Белковский, наверное, был единственным среди всех, кто не открыл от удивления рот, а преспокойно взял в руки карандаш и стал перерисовывать буквы текста себе в блокнот, стараясь сохранить все особенности письма и вязи шрифта.

– Что тебя удивляет, Ибрагим? – прервал он возгласы хранителя, поправляя очки на носу с горбинкой. – Ты не мог бы мне объяснить?

– Да-да, конечно, – ответил Султанов. Он, наконец, успокоился. – Только давайте отойдем от окна.

Он сделал шаг вглубь комнаты:

– Не то, что свет слишком уж яркий. Просто все равно не стоит забывать о безопасности. Мы ведь все еще в зоне конфликта как-никак. Не ровен час, поймаем пулю в лоб.

Они отошли от окна и снова уселись возле горелки.

– Так что же тебя удивляет? – повторил Белковский уже без привычного "Ибрагим", тем самым давая понять, что держит нить разговора в руках и не позволит собеседнику вильнуть в сторону.

Султанов опустил голову и продолжал машинально потирать рукой подкладку своей куртки.

– Текст, – наконец выговорил он, – текст на небе точно такой же, что и на Золотом руне. И светится он точно так же, как и тогда в пещере, куда я спустился, оставив вас со сломанным позвоночником на том каменном уступе. Помните?

– Как я могу забыть это, Ибрагим! – В словах учителя проскочили грустные нотки. – Слишком большую цену мы тогда заплатили, чтобы увидеть это.

Он крутанул колеса инвалидной коляски и выехал из кухни. Отсутствовал недолго, а когда вернулся, держал в руках мензурку с жидкостью. Мензурка была закупорена пробкой. Апполинарий Владиленович открыл мензурку и по комнате тут же поплыл пьянящий запах спирта.

– Вот, специально берег. На всякий случай, раны обрабатывать, но думаю, сейчас стоит выпить по чуть- чуть. Ребят помянуть. Давай, подставляй.

Он плеснул несколько капель в кружку сначала Ибрагиму, потом себе.

– Сколько нам тогда было? Тебе только пятнадцать, мне двадцать пять, а Сашке и Кольке по четырнадцать.

– Да, – Султанов принялся согревать спирт в руках. – Мы были совсем зеленые и не подготовленные. Ну кто мог предположить, что пещера окажется такой глубокой.

– Это была моя вина, – вздохнул Белковский, – я должен был все предусмотреть.

Они выпили, не чокаясь. Потом Апполинарий Владиленович продолжил:

– Знаешь, сколько раз я хотел после этого свести счеты с жизнью? Миллион раз, сто миллионов, но…

Он помолчал и произнес:

– Не мог я умереть, не расшифровав эту надпись. Иначе все было бы напрасно.

– Да, но мы ведь так и не знаем, что написано в тексте?

Учитель удивленно поднял глаза:

– А ты разве не догадался? Что еще могло быть написано на Золотом руне, самом древнем на Земле манускрипте, сделанном из металла, способного пережить столетия? Конечно, только правила Суда Божьего.

Апокалипсис – это не Страшный суд, а Суд Божий. Страшный он для тех, кто нарушает законы Бога.

Защитники же – те, кто будет стоять на стороне Бога. За Бога, за Истину. И защищать нас, по-настоящему защищать… Они-то нам и прочитают правила согласно, так сказать, регламенту и исполнят все до последнего пункта. И в том, что это так будет, я не сомневаюсь! Теперь уже недолго ждать.

Он подмигнул собеседнику и воскликнул:

– Да-да! Защитники – это те самые Всадники Апокалипсиса. И не смотри на меня так…

***

Советник по делам национальностей при Организации Объединенных Наций Гарри Кисенгер заметно нервничал, сидя перед микрофонами в пресс-центре объединенной группировки сил быстрого реагирования.

Из зала на него было нацелено около сотни фотоаппаратов и видеокамер. Столько же журналистов, съехавшихся сюда со всех концов света, ждали, когда же он начнет пресс-конференцию, что называется, по итогам дня. Сам же Кисенгер ждал своего секретаря, который никак не мог получить на пресс-релиз визу из военного министерства. Журналисты же откровенно скучали, понимая, что информация, которой собирается сейчас поделиться Гарри, будет до предела вылизана и подчищена военными цензорами, но таковы были правила игры, и их надо было соблюдать. Наконец секретарь появился. Он бесшумно откинул полог задней двери огромной военной палатки и, подойдя к Кисенгеру, положил перед ним листок пресс-релиза и шепнул на ухо:

– Все нормально. Можно начинать!

Гарри тут же натянул на лицо привычную улыбку, расправил плечи и гордо осмотрел журналистов:

– Ну что, господа, приступим!

Он еще раз кинул взгляд в зал.

– В общем, сегодня все будет как всегда. Сейчас я зачитаю вам официальное сообщение, потом покажу небольшой видеофильм о моем сегодняшнем визите в зону конфликта, естественно с личными комментариями.

Ну, а потом отвечу на ваши вопросы. Естественно, все материалы вы сможете скачать с нашего сайта.

Он посмотрел в зал:

– Всех устраивает такой регламент?

И не дожидаясь ответа, пошутил:

– Естественно, чем раньше мы закончим, тем быстрее начнется фуршет. Насколько мне известно, сегодня наш повар Ли в ударе и приготовил что-то сногсшибательное. Да еще и футбол сегодня. Чемпионат Европы. Албания против Ботсваны. Полуфинал. Сами понимаете.

– Скажите, – раздался вдруг голос из дальней части зала, – а почему вы берете в зону конфликта не всех журналистов, а лишь избранных?

Кисенгер поморщился:

– Господа, мы же договорились. Сначала вопросы по регламенту, а в конце по существу дела. И потом, давайте называть себя. Я попрошу встать того, кто задал этот вопрос.

С галерки поднялась молоденькая девушка в одежде из защитного материала с холщовой сумкой через плечо.

– Это я спросила. Анна Сирош, Интернет-издание "Свободная Колхида"

Кисенгер посмотрел на секретаря, давая понять, что он недоволен, и попытался отшутиться:

– Ну, такое солидное издание имеет право на нарушение регламента. Как вас зовут? Еще раз скажите, простите.

– Анна Сирош, – девушка покраснела. Правда, больше от злости, чем от стыда. Хотела сказать еще что-то, но промолчала. Гарри Кисенгер смерил ее презрительно-назидательным взглядом и кивнул помощнику, намекая, чтобы тот взял ее на заметку. Потом склонил голову набок, оценивающе осмотрел фигурку девушку и сказал:

– Так вот, Анна, наверное, вы слишком много спали. Насколько мне известно, все журналисты, которые своевременно и в соответствии с правилами подали заявки на поездку, были сегодня вместе со мной в зоне конфликта. Ведь так, господа?

Кисенгер обратился к залу, ища поддержки, и несколько голосов нестройно поддакнули ему. Анна открыла рот, чтобы сказать, что это неправда, что она тоже подавала заявку, но кто-то снизу потянул ее за сумку, и прошептал:

– Да, уймись ты, все равно ничего не добьешься, только отношения испортишь!

Анна посмотрела вниз и увидела рядом с собой пожилого, но еще достаточно крепкого мужчину. Она хотела отмахнуться, но рука мужчины оказалась сильной и продолжала настойчиво тянуть ее за лямку:

– Уймись, сядь, говорю.

Анне стало неудобно, и она послушно села. Сразу, как только она опустилась на стул, мужчина крикнул со своего места Кисенгеру:

– Гарри, хватит приставать к девочке! Что там насчет официального сообщения? Все засмеялись, разрядив таким образом обстановку, и Гарри, тут же потеряв к девушке всякий интерес, снова кивнул помощнику.

В зале погас свет, и под потолком загорелся проектор. За спиной Кисенгера появился белый экран, на котором замелькали кадры видеохроники. Советник по вопросам национальностей начал озвучивать кадры слегка монотонным голосом:

– Итак, господа, с огромной радостью спешу вам сообщить, что миротворческая операция "Малая родина", по-видимому, входит в завершающую стадию. Наконец-то большинство переселенцев вняли словам разума и начали повсеместно сдавать оружие в обмен на гарантии безопасности и защиту наших миротворческих сил.

На экране появилось старик с суровым изможденным лицом, который поцеловал ствол старой разбитой берданки и отдал ее солдату, сидящему в бронетранспортере. Кадры со стариком сменились кадрами торжественного построения на фоне голубого флага и раздачи гуманитарной помощи. Кисенгер прокомментировал:

– Естественно, поселенцы после приведения к присяге на верность Организации больше не испытывают проблем с едой, водой и теплом.

Далее на экране замелькали теплые встречи родственников, похлопывания по плечу американского и российского солдата на блокпосте, воздушный поцелуй осетинки, бегущей за бронетранспортером. Все фотографии были приторно-сладкими и явно постановочными. Люди в зале откровенно скучали и посматривали на часы. Именно в этот момент на экране появилась огромная фотография мальчика, который протягивал Кисенгеру руку. За спиной у мальчика был отчетливо виден ствол российского танка. Ствол, казалось, нацеливался в каждого, кто сидел в зале. Сам корпус танка был виден уже не так четко. Если не вглядываться, то можно было бы и не понять, что танк на самом деле сгорел и без гусениц. Лицо мальчика было подчеркнуто серьезным. Ракурс фотографии был взят таким образом, что было понятно, у мальчишки в ладони гильзы, но от какого оружия, разглядеть было невозможно. Однако для Кисенгера почему-то это не оказалось проблемой. Он прокашлялся, давая всем возможность как следует рассмотреть фотографию, и сказал:

– Ну что ж, господа, вижу, вы заскучали! – Кисенгер сделал театральную паузу и с улыбкой выставил на стол два латунных цилиндра, – А тем не менее я припас для вас нечто интересное. Все, кто был со мной сегодня в городе, видели, как я выменял эти патроны у сына повстанца на швейцарский нож.

– Видели? – он обратился к тем, кто сидел в первом ряду.

– Видели, видели, Гарри! И что там с этими патронами?

– Так вот экспертиза показала, что они от снайперской винтовки Драгунова российского производства. Есть основание полагать, что именно этими патронами вчера вечером его отец стрелял в сторону блокпоста и ранил капрала Патрика Войтовича…

На экране появилось последовательно сначала фотография мужчины кавказской внешности в кожаной куртке (фотография явно была старая), а затем улыбающийся портрет капрала (фото с какого-то документа), который сменился картинкой, где капрала уже несут на носилках к карете "скорой помощи".

Кисенгер выставил на стол еще несколько патронов:

– Пожалуйста, смотрите. Кроме гильз я выменял у мальчишки еще и не стреляные патроны. Бронебойный, трассирующий, обычный.

Это было уже интересно. Защелкали затворы, засверкали вспышки фотоаппаратов. Насладившись эффектом, Кисенгер дождался, пока утихнет треск камер, и, смахнув патроны со стола, передал их своему помощнику со словами:

– Уберите, подальше. Эти гильзы будут вещдоком.

После этого он снова обратился к залу:

– Так вот, господа, как видите, мы ничего не скрываем от вас!

– Ну и что ты намерен делать, Гарри? – крикнул с галерки мужчина, который усадил в кресло журналистку Анну Сирош.

– Спасибо за вопрос, Пол, – ответил Кисенгер, показывая, что он знает человека, задавшего ему вопрос. – Естественно, начато расследование, все в рамках закона, и мы просим, чтобы все, кто знает о местонахождение этого мужчины.... – На экране снова появился портрет осетина. – помогли следствию и сообщили нам об этом.

– А уже известно, кто этот человек?

– Да, его зовут Ибрагим Султанов. Он работал хранителем в городском краеведческом музее. Пожалуй, он последний из могикан. Один из тех фанатиков, кто не хочет складывать оружия и не согласен на законное – Кисенгер подчеркнул слово "законное" поднятым вверх пальцем – доказанное в суде высшей инстанции право этнической группы грузин на владение этими землями и этим городом. Кисенгер попросил у своего помощника стакан колы, сделал несколько глотков и продолжал:

– Естественно, из-за одного человека процесс урегулирования конфликта тормозиться не будет. Мое руководство считает, что поимка этого преступника может вестись параллельно с организацией мирной жизни.

У нас отличные сыщики. Никуда он от нас не денется! Кроме того, благотворительная организация "Фонд возвращения грузин в Колхиду" назначает премию за поимку Султанова в размере… одного миллиона американских долларов.

Дождавшись, когда стихнут возбужденные голоса, Кисенгер произнес:

– Я очень надеюсь, господа, что вы приложите все усилия, чтобы эта новость как можно быстрее стала достоянием общественности. Хочу сообщить также, что специальным постановлением ООН с завтрашнего дня открывается южный блокпост для всех желающих вернуться в город. Пусть люди возвращаются, занимают пустующие дома и начинают жить мирной жизнью.

– Как вам такое решение, парни? – возбужденно выкрикнул Кисенгер, явно понимая, что его заявление станет сегодня событием номер один на всех новостных каналах мира.

Услышав последнюю фразу, Анна Сирош закрыла рукам рот, чтобы громко не закричать, а затем прошептала:

– О боже! Что они творят?

Она посмотрела на своего соседа в поисках поддержки.

– Через южный блокпост в город могут войти только грузины. Это их сторона. А как же осетины и те, кто остался в городе? Их же всех уничтожат! Они устроят всем кровавую бойню!

– Хм, не знаю, как для всех, но тому парню не повезло, это точно, – проворчал ее сосед. – Ежу ведь понятно, что завтра все, кто войдет в город, будут заняты его поисками. Не сомневаюсь, что на него будет устроена настоящая облава, а наши коллеги-журналисты превратят это дело в красочное ток-шоу.

Мужчина почесал подбородок:

– Интересно, чем же он так насолил Кисенгеру? И вообще, что это за парень, которого он так боится, что не может достать сам, и в то же время хочет достать его чужими руками?

Занятый своими мыслями, он не успел отреагировать, когда Анна приподнялась, отодвинула в сторону пластмассовое кресло и со словами "я не могу здесь больше находиться, подонки!" выбежала на улицу, зажимая рот рукой, словно останавливая рвотные позывы. "Простите, мне душно. Мне надо выйти на воздух".

Соседу ничего не оставалось, как, пожав плечами, пробормотать "ох уж эти женщины! Впечатлительные натуры!" и, взяв со стула забытый ею диктофон, выйти следом.

Через минуту в пресс-центр вошел майор связи объединенной группировки в сопровождение двух вооруженных солдат. Солдаты встали у откидного полога палатки на караул, перегородив выход, а майор, скорым шагом, не обращая ни на кого внимания, прошел через центральный проход к Гарри Кисенгеру, наклонился через стол и прошептал ему на ухо несколько слов.

– Что?! – У Кисенгера глаза выскочили из орбит. – Да вы своем уме!? Вы понимаете, что говорите!?

В зале сразу же установилась гробовая тишина. Все превратились в слух. Офицер снова наклонился к Кисенгеру и повторил свою фразу:

– Ничего не могу поделать! Чрезвычайная ситуация. Это распоряжение главнокомандующего. Приказано всех журналистов задержать в пресс-центре и не выпускать до особого распоряжения, а вам срочно явиться в штаб для получения дополнительных указаний.

Только во второй раз ему не удалось сказать это настолько тихо, чтобы его слышал только советник по делам национальностей. Из зала тут же послышались возгласы:

– Мы что, арестованы? Это неслыханно! Вы понимаете, чем это пахнет?

Кто-то, попытавшись проверить слова на практике, встал и пошел к выходу, но был бесцеремонно отодвинут назад молчаливым спецназовцем-негром.

Майор повернулся лицом к залу и прокричал:

– Господа журналисты, не провоцируйте солдат. У них приказ стрелять на поражение в каждого, кто попытается выйти из пресс-центра. Просим всех сохранять спокойствие. Все это в целях вашей же безопасности. Ужин будет доставлен прямо сюда.

– Майор, скажите хоть, что случилось?

– У меня нет таких полномочий, но думаю, что мистер Кисенгер получит всю информацию и обязательно поделиться ею с вами.

Майор наклонил голову и посмотрел на Кисенгера.

– Идемте, Гарри. Генерал Джонсон приказал доставить вас как можно быстрее.

***

Как только Гарри Кисенгер вышел из палатки пресс-центра, то сразу понял, что случилось нечто неординарное. Этого просто невозможно было не заметить. Над мертвым городом, там, где по идее должно было быть черно-звездное приморское небо, стояло огромное золотое зарево. И зарево это переливалось гигантскими буквами. Зрелище было фантастическим и ужасным. Буквы были непонятные – то ли иероглифы, то ли иные древние письмена – но они о чем-то кричали, говорили, убеждали. Уже через секунду Гарри Кисенгер поймал себя на мысли, что готов стоять и смотреть на этот свет целую вечность, пытаясь разобрать смысл этих букв, и что несмотря на то, что вокруг стояла тишина, он слышит эти буквы, эти слова внутри себя.

В них было что-то знакомое, родное и одновременно непонятное, пугающее, строгое. Словно лицо матери и слова отца над колыбелью младенца.

– Гарри, не смотрите туда, – сказал майор, положив ему руку на плечо. – Это может быть каким-нибудь новым оружием русских, воздействующим на подсознание. Генерал приказал вам остерегаться прямого визуального контакта со светом до выяснения его природы.

Гарри вздрогнул и с трудом отвел лицо в сторону.

– Когда это появилось? – спросил он.

– Часа два назад, – ответил майор, взглянув на часы. – И яркость света постоянно растет. Еще полчаса назад свет был как от мощного прожектора, а буквы можно было рассмотреть только в бинокль. И вот видите, что сейчас.

– Вижу! – Гарри потребовалось собрать волю в кулак, чтобы не кинуть в сторону города еще один хотя бы короткий взгляд…

***

Дорога до штаба занимала не более десяти минут, но сидя в броневике, Кисенгер успел прийти в себя, собраться с мыслями и поэтому, когда он вошел в зал оперативных совещаний, то даже попытался шутливо поприветствовать генерала:

– Добрый вечер, Джонсон, если, конечно, он добрый.

Генерал Джонсон на шутку не отреагировал. Он взял в руки пульт от большого монитора, висящего на стене, и ответил:

– Благодарю вас, Гарри, что не замедлили явиться! У нас мало времени! Я могу начинать сеанс?

– Не за что, – ответил ему Гарри. – Да, конечно, начинайте.

Генерал нажал кнопку, и на стене загорелся плазменный экран большого монитора. На экране последовательно загорелись сначала заставка "космическая связь", потом – "идет загрузка", и наконец на экране появилось лицо барона фон Клюге, руководителя департамента национальностей при ООН, непосредственного начальника Кисенгера. На овальном столе, напротив Джонсона и Кисенгера стояли ноутбуки со встроенными видеокамерами. Они были хорошо видны барону фон Клюге, находившемуся в своем кабинете на другом конце света. Ну а им, соответственно, отлично был виден он.

Барон фон Клюге был одет в черный смокинг, белую рубашку с красной бабочкой и был явно нездоров. Он постоянно держал пальцы у висков и морщился, как от головной боли. Увидев своего подчиненного, он поприветствовал его как равный равного:

– Привет, Гарри!

Не дожидаясь ответа, он обратился к генералу.

– Надеюсь, Джонсон, проблема, из-за которой вы меня выдернули на работу, того стоит. В противном случае я за себя не ручаюсь.

Джонсон кашлянул в кулак и поправил наушник в левом ухе. По залу раздался противный свист. Все поморщились.

– Я действовал по инструкции, сэр. Директива номер семнадцать требует, чтобы я оповестил вас немедленно, если на подконтрольной мне территории будут обнаружены необъяснимые явления, оказывающие негативное воздействие на моих подчиненных и мирное население.

– Понятно. И что это за необъяснимое явление?

Джонсон нажал на кнопку пульта, и в углу большого экрана загорелся еще один экран, на котором появилась фотография зарева над городом.

– Свет, сэр! Яркий источник света неизвестного происхождения!

– И все? – барон повысил голос и тут же ойкнул.

– Нет, не все.

На экране появилась фотография из космоса. Генерал пошевелил мышкой:

– Это не просто свет! Это один большой сигнал, который виден отовсюду. Даже из космоса, с моря, за сотни километров от источника. Мощность света такова, что его будет видно даже днем.

– Просто свет? – переспросил барон, чуть поморщившись. Он все еще не мог уловить суть происшествия. -

И из-за этого вы…

– Нет, не просто, – генерал перебил барона и пошевелил мышкой. Фотография увеличилась настолько, что в ярком свете можно было разглядеть текст. – Внутри этого текста горит какой-то текст, информация, послание.

Барон потер глаза, пытаясь снять с себя вялость, и прошептал, подавляя зевоту:

– Чертовщина какая-то! А вы что на это скажете, Гарри?

Кисенгер пошевелил губами и положил руки на стол, сложив их в старинный масонский знак, означающий, что вся информация, которую он сейчас будет произносить, предельно серьезна.

– Честно говоря, сэр, будь я на вашем месте, я тоже относился бы ко всему скептически, но будь вы на моем месте, вы бы мне поверили и попытались подключить к проблеме кого-нибудь из ученых-лингвистов.

Нам надо срочно понять, что это за текст и что там написано?

– Подождите-подождите, – остановил их барон, – а вы что, не пытались погасить этот свет или как минимум выяснить его источник? Кто его вообще зажег?

Генерал снова спокойно пошевелил мышкой. На экране появились фотографии трех мужчин, одетых в черное.

– На этот вопрос я могу ответить. Скорее всего, вот эти трое мужчин, приехавшие в город через северные ворота сегодня днем.

Гарри округлил глаза:

– Как так приехали? На чем? Почему их спокойно пропускают в город без моего ведома?

– На трех мотоциклах марки "Урал". У них были оформлены пропуска от благотворительной миссии

"Врачи без границ". Их невозможно было не пропустить.

– "Врачи без границ"? Так это же ЦРУ, – высказался барон.

– Вот именно это и сбило с толку проверяющих на пропускном пункте. Вот почему досмотру их багаж особо не подвергался.

Барон хлопнул ладонью по столу:

– Ну, молодцы! Документы, естественно, оказались подделкой?

– Нет. Они подлинные. Люди фальшивые.

– То есть как?

– А вот так. Этих людей не существует. Их нет. Они не присутствуют ни в одной базе данных. Такое впечатление, что они никогда не рождались. Просто появились из ниоткуда. У них нет никаких идентификационных номеров.

– Появились из ниоткуда, уйдут в никуда, – проговорил Кисенгер, глядя в стол, – где-то я уже слышал такое. Вот только где, вспомнить не могу. Ладно!

Кисенгер посмотрел на генерала Джонсона:

– Кто эти люди, мы рано или поздно выясним, а вот что касается устранения проблемы… Джонсон, неужели нельзя послать туда взвод спецназа, чтобы они зачистили там все как следует? Почему вы это до сих пор не сделали?

– Ввод крупного подразделения в город невозможен без вашего согласия, – с металлом в голосе ответил генерал, – и вы это знаете не хуже меня, Гарри, но небольшую группу на свой страх и риск я все же туда послал. И посмотрите, что из этого вышло!

Джонсон нажал кнопку селекторной связи и проговорил в микрофон:

– Скажи, пусть их приведут.

Дверь в зал открылась, и в нее вошли два грузных военных полицейских, которые в буквальном смысле втащили за собой под руки сержанта Маккенроя и рядового Колибри. Вернее, то, что от них осталось. Две тряпичные куклы с безжизненно болтающимися руками и подламывающимися ногами. Военным полицейским приходилось буквально держать своих подопечных на руках. Взгляды у Маккенроя и Колибри были блуждающими и отрешенными. Колибри заглядывал в глаза своему конвоиру, хныкал, как маленький ребенок, и тихонько скулил.

– Отпустите меня! Слышите, отпустите! Я все равно не буду больше воевать. И ты не будешь. Мы не можем здесь больше оставаться! Мы здесь творим беззаконие, мы прогневили нашего Создателя, и он нас за это накажет. Бог и его Защитники. Мы все погибнем. Все до единого! У-у-у! Отпустите меня… Я не хочу умирать!

Маккенрой же искал глазами что-то на потолке и постоянно повторял:

– Вы мне не верите? Но я знаю, это правда. Мне надо сообщить об этом командиру. Нет, всем. Об этом должны знать все! Я видел свет и его Защитников. Они пришли за справедливостью и вызывают на Суд Божий обидчика. Суд Божий – это поединок: без правил, без оружия, без времени. До смерти или отказа. Смерть во время поединка считается признанием правоты. Отказ от поединка считается признанием вины. Суд состоится завтра. Ровно в полдень на лобном месте. Перед Судом Божьим все равны – и князь, и последний бомж. Если обидчик не придет, то его на веки вечные лишат всех титулов и званий, а его потомков проклянут до седьмого колена… Мне надо сообщить об этом командиру… Это правда… Слышите меня?

Джонсон представил их барону и Кисенгеру:

– Вот, полюбуйтесь, сержант первого класса Джон Маккенрой и рядовой Фил Колибри.

Потом помолчал и, закусив губу, добавил:

– Точнее сказать, бывшие: сержант и рядовой. Час назад, когда я их направил к источнику света, они были абсолютно здоровы и адекватны. Несли караульную службу на наблюдательном пункте и перед этим, естественно, проходили полную медицинскую комиссию.

Рядовой и сержант не замечали никого вокруг и продолжали, как запрограммированные, повторять без остановки свои фразы.

***

Когда сержанта Маккенроя и рядового Колибри увели конвоиры, в зале заседаний еще несколько минут стояла гробовая тишина. Затем барон фон Клюге прокашлялся и неуверенно спросил:

– А может, это все-таки какая-то секретная операция нашего разведывательного управления?

Джонсон посмотрел на начальника департамента с нескрываемым презрением, а Гарри Кисенгер сложил пальцы в крест и почесал ими подбородок. Этот тайный знак означал для посвященного: "Не говорите ерунды! Над вами смеются!"

Как это ни странно, в масонской ложе, членами которой были Кисенгер и фон Клюге, Гарри стоял на одну ступеньку выше своего начальника, поэтому он имел право так поступать.

Барон развел руками:

– Тогда что это было только что? Может мне кто-нибудь объяснить?

Генерал Джонсон почесал переносицу и, стараясь избегать резких выражений, начал:

– На языке военных это означает, что перед нами некое необъяснимое явление, которое я бы охарактеризовал как пока не известное нам оружие массового психического поражения. Ни много ни мало. И это оружие оказывает негативное воздействие на личный состав вверенных мне сил. Черт возьми! За какой-то час я потерял двух своих солдат. Неплохих, кстати, парней! И я не уверен, пошли я туда роту, не случилось бы с ней то же самое.

Джонсон хлопнул ладонью по столу и закончил:

– Может быть, мы действительно что-то не то сделали и прогневили господа Бога?

Кисенгер осторожно покосился на генерала:

– Не порите ерунду, Джонсон.

И начал рассуждать вслух:

– Мне кажется, что пока ничего страшного не произошло. Вполне возможно, у парней просто временное помешательство. Да, и самое главное! Пресса локализована. Надо будет дать распоряжение напоить их всех за счет армии США, и никто не выйдет из пресс-центра до утра. Главное, чтобы ни они и никто другой не увидели этого света сейчас, пока темно. Надеюсь, днем при солнечном свете, это необычное излучение будет заметно меньше, и меньше будет оказывать негативного воздействия. Да, точно! Давайте дождемся утра, и с первыми лучами солнца попробуем бросить в город спецназовцев. Ну или этих парней из "Черных ястребов".

Думаю, они не будут распускать нюни при виде яркого света. Как вам такое предложение? А?

На экране появилась рябь вперемежку с волнистыми линиями. На какое-то время лицо барона фон Клюге исказилось под воздействием радиопомех, а когда появилось вновь, то стало похоже на рыбу, выброшенную на берег и ловящую ртом воздух. Пропал звук. Джонсон поморщился и схватился за трубку селекторной связи.

– Что там, черт возьми, происходит?

Услышав ответ, он выругался еще раз.

– Тысяча чертей! Переключите на резервный канал! Мы еще не закончили. – И, положив трубку, пояснил Кисенгеру:

– Непонятные помехи в эфире, как будто работает какая-то станция и забивает наш канал.

Наконец голова в экране снова стала говорящей:

– … и поэтому мы не можем ждать до утра… Действуйте немедленно, – услышали Кисенгер и Джонсон.

Они оказались в неловком положении. Барон не любил, когда его переспрашивают. Однако деваться было некуда. Кисенгер задал уточняющий вопрос:

– Вы считаете, что в такой ситуации можно задействовать военно-морские силы?

– Вполне.

– Вы даете санкцию?

– Да, мать вашу! – Дважды уточняющих вопросов фон Клюге не любил еще больше.

– Свяжитесь с адмиралом Канаки, у него наверняка поблизости есть какая-нибудь неучтенная подводная лодка с тактическим ракетным вооружением на борту. Дайте ему координаты цели… Пусть даст один залп.

Одна ракета! Не больше. Потом пошлете специалистов, зачистите место, и можно будет все списать на террористов, националистов или еще кого-нибудь. Это уже по твоей части, Гарри. Да может быть, и списывать ничего не понадобится. Город ведь почти пуст, журналисты все под замком. Никто не узнает.

Кисенгер и Джонсон переглянулись.

– Согласны?

– Да. Так точно, сэр.

– Ну, вот и отлично. Как сделаете, доложите результат.

Барон фон Клюге протянул руку, и экран погас.