Читать книгу Русская дива - Эдуард Тополь - Страница 12

С масляной краски кровь смывается легче всего. Поэтому полы и нижняя часть стен в кабинетах тюремного начальства всегда выкрашены густой, под цвет крови, охровой краской. А выше – уже по вкусу хозяев. У одних это безликая серая побелка, у других – веселая голубая известка, а у третьих – желтая тоскливая масляная краска. Но у всех под потолком лампочки без абажуров и засижены мухами, на стенах портреты Брежнева в голубом маршальском мундире, а на окнах чугунные решетки. За решетками – тюремный двор с плацем для утренних и вечерних построений зэков и стендами-лозунгами: «На свободу – с чистой совестью!».

– Гражданин начальник, да вы чо?! Какой я яврей? Я русский! – Очередной зэк, вызванный в кабинет начальника Бутырской тюрьмы, вертел в руках свой новенький паспорт.

– Четыре судимости, все – за ограбление. От работы отлыничаешь, филонишь. Какой же ты русский? – веселился начальник. – Короче, так: вот у меня постановление о продлении твоего срока на шесть лет за участие в групповом изнасиловании заключенного…

– Да не насиловал я его, начальник! Меня и в камере не было!

– Не перебивай, насиловал! Выбор твой: или по этому постановлению уходишь в Сибирь на шесть лет гнуса кормить, или берешь паспорт, визу в Израиль и билет до Вены. И чтобы завтра твоего духу не было в нашей стране. Все понял?

– Да какой Израиль?! Начальник! Кто меня туда пустит? У меня даже член не обрезан!

– Там обрежут! А в Америку, я слыхал, и с необрезанным пускают. Главное, запомни: если ты там хоть раз вякнешь, что срок тянул, все – ни в Америку, ни в Израиль, никуда не пустят, это факт. А будешь молчать – весь мир твой, хоть в Австралию езжай форточки ломать! Ну, а если хочешь обрезание, можем сделать – я прикажу фельдшеру…

– Нет! Нет, начальник! Спасибо, я так…

Но Барского отнюдь не забавляла эта работа. Он чувствовал даже некую ущемленность от того, как быстро эти люди соглашались покинуть Россию. Конечно, это рецидивисты, алкаши, наркоманы и вообще отбросы общества. И все же – разве они не русские?

Несмотря на свою любовь щегольнуть еврейским словцом, Барский был чистокровным русским и, больше того, – дворянином. Его мать, певица, исполнительница русских народных песен, умершая всего два года назад, была из вятских крестьянок, а родословная его покойного отца прослеживалась аж до новгородских купцов, разбогатевших при Петре Великом. Правда, в тридцатые годы, когда отец был удостоен Сталинской премии, это дворянство приходилось скрывать. Но затем страна начала возрождать российские державные традиции, и быть дворянином по происхождению стало в номенклатурных кругах признаком особой благонадежности, исторической верности России. А Барские всегда служили России, это было их родовым знаком, девизом, клятвой. При этом Барский, конечно, не был идеалистом, к семидесятым годам их уже не осталось в СССР, и он хорошо видел, насколько коррумпирован и бездарен брежневский режим. Но ведь это поправимо, нужно только сменить брежневскую клику! Как только Андропов придет в Кремль, они выдернут Россию из кризиса. Потому что главное уже есть! Пусть Ленин болел сифилисом мозга, пусть Сталин был маньяк, а Хрущев пьяница, они, как ни крути, собрали империю, о которой русские мечтали веками. Россия стала сверхдержавой, и если ради ее стабильности нужно посадить пару тысяч еврейских смутьянов и выбросить из страны тысяч сто алкашей и преступников – что ж, он, Барский, выполнит эту миссию.

Правда, одно дело принимать такие решения в роскоши кремлевских кабинетов, и совсем другое – исполнять их в убогих тюремных клетухах «Матросской тишины», «Бутырки» и других тюрем Москвы и Подмосковья…

– Товарищ полковник, вас к телефону!

– Кто?

– Из Комитета, дежурный.

Барский взял трубку:

– Полковник Барский. Алло?

– Полковник, вы слушаете «Голос Америки»? – спросил дежурный по КГБ.

– Что? – изумился Барский. – Почему я должен…

– Сейчас. Включаю запись.

Видимо, дежурный на Лубянке просто положил трубку на магнитофон, потому что знакомый голос диктора «Голоса Америки», плывущий поверх гула советских глушилок, сказал прямо в ухо Барскому:

«Москва. Вчера здесь начался процесс профессора Юрия Орлова в связи с его публичными заявлениями о нарушении прав человека в СССР, а только что возле здания Центрального Отдела виз и разрешений началась демонстрация еврейских отказниц. В демонстрации принимают участие известная активистка Инесса Бродник и еще около ста пятидесяти женщин. Они требуют встречи с начальником ОВИРа генералом Булычевым и…»

– Черт! – выругался в сердцах Барский, швырнул трубку и стремительно вышел из кабинета.

– Вы куда? Товарищ полковник! – выскочил за ним начальник Бутырской тюрьмы.

Но Барский не ответил. Миновав коридор и небрежно отмахнувшись от трех дежурных на посту, он быстро прошел сквозь тюремную проходную и нырнул в служебную черную «Волгу», стоявшую у тротуара.

– К ОВИРу! Гони! – приказал он шоферу, и машина рванула с места.

Опять эти жиды надули его! И даже не жиды, а жидовки! И – персонально – Инесса Бродник, которая просто рвется в еврейские Жанны д'Арк!

Барский вырвал из клемм трубку радиотелефона, сказал:

– Я – «двадцать четыре-семнадцать». Начальника ОВИРа! Нет, наизусть я его номера не знаю, найдите в справочнике: генерал Булычев.

Конечно, из сообщений своих осведомителей и от службы прослушивания телефонных разговоров иностранных корреспондентов Барский еще вчера знал, что десяток оголтелых еврейских отказниц во главе с Инессой Бродник собираются добиваться приема у генерала Булычева, чтобы устроить в его кабинете сидячую забастовку. На этот спектакль они и позвали западных журналистов. Но Барский решил сорвать их планы и приказал Булычеву проявить вежливость. Иными словами, вместо обычного отказа дежурная в бюро приема посетителей ОВИРа должна была принять у «рефьюзниц» прошение об аудиенции и сказать, что о дате их встречи с Булычевым их уведомят по почте в десятидневный срок. Нормально, как в цивилизованных странах. Таким образом, Бродник оставалась с носом, западные журналисты – тоже, а дней через двадцать, уже после суда над Орловым, Булычев мог бы и принять этих евреек – по одной, конечно…

– Соединяю, – сказала наконец телефонистка, когда машина Барского мчалась по трамвайным путям мимо метро «Новослободская». Затем он услышал еще один женский голос: – Приемная ОВИРа. Слушаю вас.

Барский мысленно выматерился. Эти дуры на телефонном коммутаторе не нашли номера прямого телефона Булычева, а соединили его с приемной! Но ответил он сдержанно:

– Это полковник Барский из госбезопасности. Булычева мне, срочно.

– Минутку… – ответил флегматичный голос, и он услышал стук телефонной трубки о крышку стола.

Так, у Булычева, видимо, нет селектора, и теперь его секретарша пойдет докладывать, кто звонит, Радиотелефон, конечно, гениальная штука, но любая техника пасует в руках ленивых дебилов и дебилок! Похоже, он быстрей доедет до ОВИРа, чем дозвонится, – они уже миновали Театр Советской Армии, то есть проехали полдороги!

Барский раздраженно оттянул тугой галстук и только теперь вспомнил, почему на нем эта белая накрахмаленная рубашка и отутюженный французский костюм: сегодня в 15.00 у него встреча с Анной Сигал. С Анной! Он сунул руку в карман, вытащил сигареты «Данхилл» и «Столичные», но закурил «Столичные», а «Данхилл» спрятал, покосившись на шофера. Жадно затянулся и подумал: ничего, у него еще есть в запасе карты, которыми он сыграет против этих щаранских, бродник, раппопортов и прочих штейнов. О, это будет его игра, самая крупная игра в его жизни – крупней, чем операция «Миллион на таможне» или арест группы Кузнецова в самолете…

– Слушаю. Булычев, – прозвучало наконец, в трубке.

– Это Барский. Что там у вас происходит?

Впрочем, в этот момент его «Волга» уже выскочила на Олимпийский проспект и он сам увидел, что происходит перед трехэтажным желтым особняком Всесоюзного ОВИРа. Вся мостовая была запружена толпой женщин, которые держали в руках самодельные плакаты: «ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!», «ВЫ ПОДПИСАЛИ ХЕЛЬСИНКСКИЕ СОГЛАШЕНИЯ – СОБЛЮДАЙТЕ ИХ!», «ОСТАНОВИТЕ АНТИСЕМИТСКУЮ КАМПАНИЮ В ПРЕССЕ!», «АНТИСЕМИТОВ – ПОД СУД!» и т. п. Некоторые женщины были с детьми, а вокруг этой толпы, как мухи над медом или как стервятники над свежатиной, жужжали своими кино– и фотокамерами иностранные журналисты. Конечно, тут же, но в стороне, на тротуарах, топтались мужья демонстранток, а рядом, вдоль тротуарного бордюра, нерешительно переминалась с ноги на ногу шеренга милиционеров.

– Я принял у них петицию, но они не уходят, – услышал Барский в трубке беспомощный голос генерала Булычева. Но не успел ответить – сзади, за его машиной, вдруг взвыли сирены, Барский оглянулся и увидел несколько «черных воронов» и крытых брезентом грузовиков милиции, которые тоже мчались к ОВИРу. И такие же грузовики и «черные вороны» показались по другую сторону толпы демонстранток, на Цветном бульваре. При их появлении женщины взволновались, их мужья закричали, а иностранные журналисты живо развернули свои камеры навстречу милицейским машинам, ожидая самого «главного блюда» – арестов, мордобоя, сенсации…

– Стой! Разворачивай! – приказал Барский шоферу и, под визг тормозов, даже помог ему довернуть руль «Волги», ставя ее поперек мостовой между толпой демонстранток и милицейскими грузовиками. Затем выскочил из машины навстречу переднему грузовику, властно подняв руку со своим служебным удостоверением и крича: «Отставить! Отставить!»

– В чем дело? Вы кто такой? – высунулся из кабины грузовика кирпичнорожий милицейский полковник.

– КГБ, Пятое управление! – Барский запрыгнул на подножку кабины, сунул полковнику свое удостоверение и сказал негромко, но властно: – Немедленно убирайтесь отсюда! Все! Дайте мне вашу рацию! Кто на связи? – и буквально вырвал микрофон полевой рации из рук полковника.

– Петровка, дежурная часть… – ответил полковник.

– Дежурный! – сказал Барский в трубку. – Говорит Барский из Пятого управления ГБ. Немедленно отзовите к чертям ваши «черные вороны»! А милицию поставить оцеплением! Но никаких арестов! Остановить все силовые действия! Вы поняли? Прием!

– Но у меня приказ Шумилина, замминистра! Прием! – послышалось из рации.

– С Шумилиным я потом поговорю! А сейчас выполняйте мой приказ! – И Барский швырнул микрофон полковнику. – Имейте в виду полковник, если через минуту ваши е… ные «черные вороны» еще будут здесь, я сниму с вас погоны! Лично, сам! Вы поняли меня?

Не ожидая ответа, он спрыгнул с подножки и вернулся к своей машине. Опять милиция спешит показать Кремлю свою оперативность, это просто счастье, что он успел остановить этих дебилов! Только идиоты могли послать сюда тучу солдат с приказом арестовать сотню евреек. Можно представить, что бы здесь началось на радость этой банды западных журналистов!

Он сел в машину и приказал шоферу:

– Поехали.

– Куда? – спросил водитель.

– Вперед! В ОВИР. Куда же еще?

– Так ведь бабы же… – заколебался шофер, кивнув на толпу женщин, преграждавших им дорогу.

– Ничего, пропустят! Гуди!

Он оказался прав – видя, что по его приказу «черные вороны» дали задний ход, женщины расступились перед его «Волгой», и машина подвезла его прямо к подъезду ОВИРа. Здесь, перед закрытой дверью, торчали-дежурили два постовых милиционера. Барский, отвернувшись от камер западных журналистов, стремительно вышел из машины, в два шага миновал постовых и пешком взбежал на третий этаж.

– Может, я их приму? – вместо приветствия сказал Булычев вошедшему в кабинет Барскому. Булычев стоял у окна, у кисейной шторы, и сверху смотрел на толпу возбужденных отказниц.

– И что ты им скажешь? – возразил Барский, тоже подойдя к окну. – Они тут усядутся и устроят сидячую забастовку на пару недель. Ты их за волосы будешь отсюда вытаскивать?

– А если принять человек пять-шесть? А остальных обнадежить?

– Ни за что! – решительно отрезал Барский. – Если им уступить, у тебя тут каждый день будет по тысяче человек! Со всей страны.

– Что же делать?

Барский, не ответив, смотрел через окно на толпу евреек. Большинство из них он никогда не встречал, но тем не менее почти всех знал по фотографиям в их личных делах. Как ни странно, но за семь лет существования его отдела, ему не удалось завербовать в стукачки ни одной еврейки. Мужчин – пожалуйста, этих «информаторов» у него только в Москве было больше дюжины. Но женщин… А вот и Инесса Бродник – маленькая, седая еврейка, несмотря на жару, в кирзовых ботинках и в сером стеганом ватнике с вызывающей шестиконечной желтой нашивкой на груди. Приготовилась, значит, к аресту и дает интервью какому-то западному телевизионщику, читает ему сегодняшнюю «Правду»:

– «Нет такого политического преступления за последние сотни лет, к которому сионисты не приложили бы руку. В годы войны они бок о бок работали с гестапо, с фашистской военной разведкой. Многие сионисты работали надзирателями в лагерях смерти…» Вы видите? И такая грязь каждый день во всех газетах!..

Барский поморщился – насчет работы евреев в гестапо «Правда», конечно, перебрала, но, поди узнай, откуда это идет – из сусловского Отдела пропаганды ЦК или из кабинетов Кулакова, Шауро, Долгих и других молодых кремлевских ястребов, не желающих отдавать КГБ вопросы формирования общественного мнения в стране. Барский перевел взгляд с Бродник на других женщин. Вот Зина Герцианова, жена знаменитого артиста-комика, чистокровная, между прочим, русачка и почти на тридцать лет моложе своего мужа, а тоже тут, в еврейской демонстрации! Вот Наталья Кац, трехмесячная дочка которой якобы умирает и нуждается в срочном лечении в США. А вот Рая Гольдина, трижды отказница и сволочь бесстыжая – прямо на улице кормит грудью ребенка.

– А ведь красивая, сука! – сказал вдруг Булычев, закрывая двойную форточку, чтобы заглушить шум толпы.

Барский посмотрел ему в глаза, и генерал смутился:

– Я не про ту, что с грудью. Я про жену Герцианова. Она же русская…

Однако по кобелиному блеску в глазах генерала Барский ясно видел, что именно о Гольдиной, еврейке, говорил Булычев. И это тоже покоробило его – какого черта почти все русские мужики так легко заводятся на еврейских баб? Стоит ковырнуть подноготную русских номенклатурных работников, как окажется, что половина из них или женаты на еврейках, или имеют евреек-любовниц. Но Барский был выше этого. Как когда-то Ньютон гордился тем, что не растрачивал себя на секс и «не проронил на женщин ни капли семени», так Барский гордился тем, что его не волновали еврейские женщины.

– Я одного не понимаю, – сказал Булычев, стараясь увести Барского от подозрений в его мужском интересе к еврейкам. – Наших русских Иванов. Ну, кажется, им уже каждый день в газетах намекают, что можно бить жидов, пора, ничего за это не будет. Ан нет! Ни одного погрома! Вот смотри. – И он показал в сторону Самотечной площади, где милиция полосатыми барьерами отсекала демонстранток от уличного перехода. – Мужики проходят, ну, покроют матом и – мимо! Даже эти строители, – он кивнул на какую-то стройку по соседству, через улицу. – Работу побросали, зырятся да плюют сверху, только и всего!

Честно говоря, этот парадокс уже озадачивал и руководство КГБ. Газетные статьи, книги и телепередачи о «происках сионизма» и «международном заговоре сиониствующих фашистов» подогрели, конечно, атмосферу в стране и вызвали мелкие, то тут, то там, разряды антисемитских зуботычин. Но мощной очищающей грозы народного гнева, которая еврейскими погромами разрядила бы накапливающееся в народе недовольство режимом, все не было…

Резкий телефонный звонок правительственной «вертушки» заставил Булычева поспешно взять трубку с белого аппарата, украшенного гербом СССР. Послушав, он протянул ее Барскому:

– Тебя. Шумилин.

– Борис Тихонович, – тут же сказал Барский в трубку, упреждая все, что мог обрушить на него первый замминистра внутренних дел по поводу бесцеремонной отмены Барским его приказа. – Арестовать больше сотни женщин на глазах западных журналистов было бы совершенно немыслимо! Ведь они именно этого и добивались! Чтобы завтра фотографии этого побоища были на первых страницах газет всего мира и все они стали еврейскими Жаннами д'Арк! Но за это в первую очередь сняли бы мою голову и вашу. Вы понимаете?

– Так что же делать? – вопросил замминистра на том конце провода, сообразив, от какой беды спас его полковник Барский.

– Кажется, у меня есть идея, – произнес Барский, глядя через окно на зевак-строителей, по-прежнему сидевших на недостроенной крыше соседнего дома. – Нужно сотни три милиционеров переодеть в спецовки и каски строителей и привезти сюда. Чтобы они под видом возмущенных рабочих просто разогнали этих евреек. Так сказать, возмущенный народ решил сам навести порядок в своей стране. В конце концов, это разумно. Если КГБ и милиция бессильны…

– Понял! Я твой должник. Жди «рабочих»! – обрадовался Шумилин.

– Только предупредите их – никакого мордобоя! – поспешил заметить Барский. – Хотя, если они случайно раздавят пару кинокамер у западных журналистов, – это ничего…

– Гениально! – восхитился Булычев.

Барский удовлетворенно положил трубку. Иметь в должниках замминистра МВД СССР совсем неплохо. Но о чем же он думал до звонка Шумилина? Ах да! О погромах. Конечно, если судебный процесс над Рубинчиком провести открыто, в Верховном суде, с народным прокурором-обвинителем и с вереницей русских девушек, обесчещенных этим распутным монстром еврейской национальности, – это заденет каждого русского и украинца, у которого есть дочь или сестра. То есть рассчитанная в основном на эффект за пределами СССР, эта акция может и внутри страны сдетонировать похлеще знаменитой «крови христианских младенцев», из-за которой начались еврейские погромы в начале века. Но не испугает ли это осторожных лис в Кремле?

– У тебя есть что выпить? – спросил он у Булычева.

– Обижаешь! – усмехнулся повеселевший Булычев, открыл сейф, достал бутылку «Наполеона» и нажал кнопку под крышкой своего письменного стола. – Валюша, – сказал он, когда в двери возникла его секретарша – молодая и высокая, как волейболистка, в мини-юбке и с ярконакрашенными губами, – организуй нам рюмки и… Ну, сама сообрази. Только по-быстрому!

Барский проводил взглядом эту Валюшу и посмотрел на большой кожаный диван в кабинете Булычева. Диван был явно нестандартной длины. Барский с усмешкой кивнул в его сторону:

– На заказ делал?

Но генерал предпочел сделать вид, что не понял намека.

– В каком смысле? – спросил он и снял трубку вновь зазвонившего «ВЧ». И вдруг встал: – Добрый день, Юрий Владимирович…

Барский напрягся – сам Андропов?!

– Да, здесь, передаю, – почтительно сказал в трубку Булычев и протянул ее Барскому.

– Какое ты принял решение? – спросил Андропов на том конце провода, не тратя и секунды на приветствие.

Барский доложил свою идею о «строителях». Разгон демонстрации будет выглядеть не очередной репрессией КГБ, а стихийной реакцией простых советских тружеников на бесчинства сионистов в центре Москвы.

– Что ж… Только не увлекайся, – заметил Андропов, – ситуация и так напряжена судом над Орловым. Нам сейчас ни к чему массовые эксцессы.

– Я знаю, Юрий Владимирович. Эта Бродник потому и обнаглела.

– С ней потом разберешься, – сказал Андропов, и Барский возликовал в душе: сам Андропов одобрил его действия! Но в таком случае…

– Еще минуту, Юрий Владимирович! – сказал он в трубку. – У меня есть одна разработка, которую я хотел бы вам показать…

Пауза, повисшая на том конце провода, означала одно из двух: либо Андропов, который терпеть не мог, когда сотрудники Комитета прорывались к нему через головы своих начальников, оценивает размеры наглости Барского, либо он просто листает свой настольный календарь. За все время службы в КГБ Барский лишь один раз сам напросился на прием к Андропову – в мае 1970 года, когда из груды рапортов провинциальных стукачей выудил коротенький рапорт о том, что какой-то Эдуард Кузнецов, только что вышедший из тюрьмы сионист, сколачивает группу для угона самолета на Запад. По тем временам угон самолета из цитадели коммунизма был полной новинкой, акцией неслыханной дерзости, и, конечно, любой другой оперативник КГБ арестовал бы Кузнецова и его банду немедленно, тепленьких, в их квартирах. Но в идее еврейского группового захвата самолета Барский мгновенно разглядел совсем другие перспективы для своей фирмы. И добился личного приема Андропова…

– Тебе позвонит мой помощник. Полчаса тебе хватит? – спросил вдруг в трубке голос Андропова.

– Вполне! Спасибо, Юрий Владимирович! – встрепенулся Барский.

Бесцеремонный отбой на том конце провода отнюдь не огорчил его, он знал, что шеф не любит терять время попусту. Улыбнувшись, он почти автоматически взял со стола Булычева пачку «Столичных» и закурил.

Тут открылась дверь и секретарша внесла поднос с двумя бутылками минеральной воды, двумя коньячными бокалами и тарелкой с бутербродами. Ставя поднос на стол, она присела и нагнулась так, что в вырезе блузки словно случайно открылись ее грудки без лифчика. Впрочем, она тут же выпрямилась и посмотрела на своего хозяина:

– Что-нибудь еще, Кирилл Федорович?

– Лифчик надень! – хмуро сказал ей Булычев.

– И, если можно, нарежьте нам лимон, – добавил Барский.

– Сейчас… – Она вызывающе глянула ему в глаза и, независимо покачивая высокими бедрами, вышла из кабинета.

– Учишь их тут, понимаешь… – проворчал Булычев, наливая коньяк в бокалы.

– Может, не тому учишь? – усмехнулся Барский, еще нянча в душе спокойно-дружеский тон Андропова и его фразу: «Полчаса тебе хватит?»

Шум на улице заставил его отвлечься и снова глянуть в окно. Там еще одна черная «Волга» миновала милицейское оцепление и двигалась к ОВИРу сквозь медленно расступающуюся толпу демонстранток.

– Кто это? – спросил Барский, но Булычев только пожал плечами. Однако через минуту Барский и сам узнал, кто это – из машины вышел и вальяжно, вразвалку прошел к подъезду Сергей Игунов, главный специалист ЦК КПСС по сионизму, доктор исторических наук, автор книг «Фашизм под голубой звездой», «Сионизм без грима», «Вторжение без оружия» и редактор еще десятка изданий того же направления.

– Убрать? – спросил Булычев у Барского, кивнув на коньяк.

– Почему? Он что, нерусский? – усмехнулся Барский, гадая, что заставило явиться сюда самого Игунова.