Читать книгу И смерти нет – невыносимо! - Эдуард Вагаршакович Барсегян - Страница 2

Что есть музыка? Ответ на этот вопрос Антонио Страдивари искал всю свою сознательную жизнь. До самой смерти. Природа наградила его талантом создания музыкальных инструментов. Но не эта способность сделала его великим. Великим его сделал поиск ответа на этот риторический (для многих) вопрос. Искусству изготовления музыкальных инструментов его обучил Николо Амати, у которого молодой Антонио служил бесплатным учеником в их родном городе Кремоне. Технику изготовления инструментов юноша осваивал быстро, чем восхищал своего учителя. Имея природный талант к такому роду деятельности, он легко реализовывал желаемые результаты по звучанию музыкального инструмента. И не руки сделали великим Антонио Страдивари. Он нес на себе крест исключительного музыкального слуха, что относило его в мир избранных внеземных людей, создающих и ощущающих музыку, ибо в ней есть нечто нематериальное, которое лишь вскользь достается обычным людям. Страдивари пришел к скрипке, так как лишь она могла приблизить его к реализации тех непостижимых звуков, которые приходили к нему откуда-то свыше и не давали покоя. Бог не имеет привычки давать одному человеку все. Бог милостив и наделяет каждого человека лишь одним талантом, но распознать свой талант он оставляет на волю его обладателя. Не распознавший в себе поэта, будет несчастлив, уйдя в науку. Антонио это осознал быстро. Музыку он ощущал всем существом своим, до нюансов, доступных лишь композиторам. Однако сам не мог создавать музыку. Ему даже не удавалось прилично играть на скрипке, хотя прилагал к этому большие усилия. Зато он умел давать возможность композиторам реализовывать их тончайшие музыкальные мысли в виде реальной музыки, доступные слушателям. Николо Амати не мог не распознать этот талант своего ученика, и где-то подспудно в нем возникала ревность. Но талант, пусть даже ревностно, уважительно относится к другому таланту.

Страсть является неоднозначно определяемым понятием. Во всяком случае, ее истоки могут носить в себе неожиданную побудительную основу. Страстью Антонио Страдивари был вулкан Этна. Так случилось, что в 1669 году, когда ему было 25 лет от роду, он впервые оказался в Катании. Там на его глазах взорвалась Этна. Никакое описание произошедшего события не могло отразить это демоническое воздействие на людей, когда были смешаны несколько чувств: ужас, страх, тревога, поклонение могуществу и восторг от необъяснимого трепета. Из-за извержения величественный замок Урсино, находящийся у берега, оказался в 2,5 километров от воды. Для эмоционального человека, каким являлся Антонио, испытанный стресс преобразовался в необъяснимую страсть, постоянно влекущую его к Этне. И надо же было тому случиться, что в 1693 году, когда произошло следующее могучее извержение Этны, поглотившее дома более 27 тысяч человек Катании, Антонио Страдивари вновь оказался свидетелем неукротимого явления природы. На этот раз он догадался, откуда приходят к нему звуки удивительных тембров: их издавала Этна. И если верить древним грекам, это был результат деятельности бога Гефеста, живущего в недрах неспокойного вулкана. Мощь Этны была настолько велика, что в виде неслышимых для обычных людей звуков достигала Катании. Для Страдивари это были звучания камертонов самых разных высот, под которые он подводил свои инструменты. И не было другого секрета, который он якобы скрывал от своих учеников. Талант непередаваем, его можно получить лишь от Бога. Отдавая дань источнику своих вдохновений, Антонио Страдивари, будучи 90-летним стариком, посетил в последний раз свою любимую Этну. Он многое знал об этом стратовулкане. После каждого извержения жерло кратера закупоривалось собственной магмой, и Этна находила новые пути для выброса своей страсти, образуя множество боковых вулканических кратеров. Великому мастеру эта гора представлялось в виде огромного сердца, где каждое мощное извержение разрывало его изнутри, оставляя неизлечимую рану. Но она жила благодаря самоотверженному желанию сохранить себя, прикрывая раны пеплом. Но конец неизбежен во всем. И когда-то останется лишь бездыханный памятник в виде горы под названием Этна. Старик понимал это. Утешением для него была лишь приближающаяся собственная смерть.

Сын Марии не успел осознать свою смерть, поскольку после страшной боли на кресте пришла невесомая легкость, а на зов к матери он получил быстрый ответ. Она пришла почти мгновенно и, как всегда, вместе со Стариком. Как только люди не описывали смерть! А оказалось тривиально просто. Наука требует любую гипотезу подтвердить опытом. А как быть, если не создан механизм материализации идеи? Не дав однозначного определения душе, наука обязывает ее визуализировать. Неужели подавляющее число человечества во все времена ошибалось, веря в свое существование после смерти? Да и Сын Марии не верил в свои путешествия в прошлое, объясняя их как фантазии, реализованные во сне. Естественно, Анна-Мария и Старик были обескуражены, увидев сына. Умиротворение, постигшее их после невероятно тяжелых стрессов, не давало осознать истинную картину произошедшего события. Сын Марии, прижавшись к матери, сказал: «Прости, мама! Все прошло. Теперь мы будем вместе навсегда». На мгновение Старик вздрогнул, услышав страшное слово «навсегда». Сын Марии продолжил:

– Да, мама и папа, навсегда, поскольку мы умерли по моей вине, и попали в мир, где не существует смерти, поскольку всему живому уготована лишь одна смерть, в обмен на жизнь. Если помните, я упражнялся в рассказах о своих путешествиях в прошлое. Сам я не верил тогда в это, но все оказалось правдой. Не будем скорбеть по прошлому. Мы все равно пришли бы к этому, разве что в другой последовательности. Могло бы случиться так, что мы оказались в одной возрастной группе, что создало бы определенные неудобства. Теперь мы навсегда останемся такими, какими оставили жизнь. Пройдет время, и вы осознаете, какие произошли с нами метаморфозы. Мне несколько легче, поскольку при жизни я интересовался этим. Для начала скажу, что принципиальная разница между мирами жизни и смерти заключается в том, что мир жизни был основан на времени и пространстве, а здесь исключилось пространство и существует лишь время. В силу этого, мы все здесь бестелесны и существуем в виде душ, о которых много слышали, но мало верили в них. А время незыблемо. Если пространство было возможно преодолеть, то время могущественно. Приведу неуклюжий пример. Между вами, моими родителями, был жесткий непреодолимый огромный временной барьер, который создавал многие препятствия и неудобства; а пространство вы преодолели легко, зачав меня. Здесь время не видоизменилось. Мы сколь угодно далеко можем уйти в прошлое, встречаясь с душами людей того времени, но будущее нам недоступно.

– Ты говоришь сложные для меня вещи, сынок, – прервала Мария сына, – Для меня главное, что ты рядом.

Мария говорила быстро, словно боясь не успеть выговориться. Старик молча слушал, стараясь упорядочить сумбур в голове. Он знал, что между матерью и сыном существует сращенная с безумством любовь. В свое время это привело его к мысли, что существуют градации любви даже между матерью и детьми, не говоря уже об отношениях мужчин и женщин. Поэтому не это его смущало: мужской ум не мог смириться с высказанным сыном объяснением возникшей ситуации. Жизненный опыт и годами отработанная мозгом реальность существования, не позволяли ему принять на веру слова сына. Он все еще был склонен к мысли, что это сон. За свою немалую жизнь ему приходилось не раз видеть невероятно правдоподобные сны. Но в противовес этим мыслям вступали неопровержимые факты: и смерть сына, и белая прощальная фата, и срыв в пропасть с Анной-Марией, и полет в невесомости, когда изумрудные глаза его невероятной девочки-жены растворились в изумрудном небе над Арагацем. Так что же в этом было неправдой? Старик не мог найти способа доказательства, что он не во сне. В таких ситуациях предлагают себя ущипнуть, но это еще никому не помогло. Сын Марии утверждает, что они стали бестелесными, превратившись в мнимые души. Но сейчас, как и во сне, он ощущал и жену, и сына. Невольно Старик пришел к мысли, что такие умозаключения не приведут к истине. В конце концов, любое восприятие приходит через чувства, которые сами по себе нематериальны, как и мысль. Оставив окончательное решение этой сложной задачи на милость могущественному Времени, Старик решил, что он не разбился, падая в пропасть, а его спас толстый слой снега. Теперь же он находился в состоянии комы с приятными видениями. Однако его аналитический ум не позволил успокоиться на этом заключении. Он понимал, что находится во власти чувств, но у источников чувств была материальная основа! Если принять на веру слова сына, что смерть – это гибель пространства, то должен найтись способ определения такой новой истине. И тут он вновь столкнулся с общепринятым постулатом науки: подтверждение опытом. Для начала надо было определиться с местностью: она была незнакома. Вдалеке была видна гора, но не похожая, ни на Арарат, ни на Арагац. Старик не исключил, что это Арарат под незнакомым ему ракурсом, возможно, со стороны Турции. «Это Этна, – услышал он голос сына, – я всегда мечтал увидеть ее. Благодаря Юлию Цезарю». Было несколько странно, что Сын Марии прочел его мысли. Но из этого не следовало делать каких-то выводов, поскольку сын мог заметить его взгляд на гору. Странно было другое: причем тут Этна, да еще Юлий Цезарь?

– Ничего странного, отец, – сказал Сын Марии, – ты все еще ищешь доказательства нашей смерти? Как видишь, я читаю твои мысли. Я знаю о тебе все. Пожалуй, это самое страшное в смерти, когда можешь вернуться в прошлое и узнать правду о нем. Естественно, я интересовался прошлым своих родителей. И вы привели меня в восторг. Хотя, как правило, людям многое хочется скрыть из своей биографии. Однако я завидую вашей удивительной любви. Мне жаль, что я не успел получить похожей любви. Здесь нам будет за многое обидно, хотя приобрели бессмертие в новом качестве. Как люди не ценят жизнь, находясь на поверхности земли!

Старик сразу вспомнил Марину Цветаеву:

– Так вот в чем различие между великими людьми и людом! – подумал он, – Они предчувствуют смерть и знают цену жизни. А ведь Цветаева писала эти строчки в двадцать лет! Да и Есенин говорил собаке Качалова: «Ведь ты не знаешь, что такое жизнь, Не знаешь ты, что жить на свете стоит». Не это ли причина того, что все талантливые люди презирали власть, легко распоряжавшуюся жизнь других людей ради своих сомнительных великих идей?

– Шопен «Революционный этюд», – произнесла Мария, – Мы в первый раз в тот день бросились в пропасть. Но тогда нам удалось выжить.

– Так значит, Мария уверовала в нашу смерть? – пронеслось в голове Старика, – Неужели все так?

Старик прекрасно помнил тот вечер безумства. Он понимал тогда, что в ту пропасть их сбросила музыка, и с тех пор не мог найти для себя ответа на вопрос: что есть музыка? Все сводить к механическому набору звуков в определенной последовательности было невозможно. В конце концов, в голове композитора нет инструментов. Ему нет необходимости воспроизводить ее, чтобы слышать. Глухота не мешала Бетховену создавать гениальные произведения. Более того, партитуры писались отдельно для каждого инструмента оркестра. Все эти мысли уводили Старика к вечному философскому спору о первичности материи или сознания. Если создавшуюся ситуацию принять за смерть, а не сон, то можно найти корреляцию между музыкой и состоянием смерти, ибо обе они нематериальны или, говоря словами Сына Марии, в них отсутствует пространство. Все получалось слишком заумно. Старик всегда считал, что сложность мира состоит из суммы элементарных понятий. То есть, все должно быть на удивление просто. Но принятие этой смерти было слишком мудрено.

– Отец, я впервые тебя так называю, – вновь услышал он слова сына, – раньше я называл тебя Стариком, как мама. Вот еще одно доказательство того, что ты не во сне. Конечно, этого мало, но постепенно ты смиришься с фактом. Хочу рассказать тебе о связи Этны с Юлием Цезарем. Служители науки в некоторых случаях весьма консервативны, хотя это должно противоречить их предназначению. Но они обычные люди, которым свойственно корпоративное мышление, когда необходимо защищать свое сообщество, чтобы не потерять имидж и привилегии. Так поступают все: и главы государств, и религиозные деятели (хотя и принадлежащие к разному вероисповедованию), и спортивные сообщества, да и вообще всякие объединения, организованные по какому-либо принципу. Это называется общественной моралью, хотя здесь я несколько утрирую. Так вот, чтобы не разрушить стройность существующей науки, основанной на принятых постулатах, ученые мужи иногда упорно отвергают известные факты. В частности, когда дело доходит до предчувствий. Известный пример с Юлием Цезарем. Мало того, что этрусский гадатель Спуринна предсказал его смерть, он сам в мартовские иды за несколько дней до гибели, сказал своему приближенному – претору Марку Юнию Бруту:

– Вот странно, сегодня ночью я не мог заснуть, и какая-то сила заставила меня выйти на террасу.

На следующий день после жестокого убийства Юлия Цезаря на небе появилась очень яркая «хвостатая звезда», сияющая на небе семь дней, а Рим в этом году был покрыт пеплом Этны от грандиозного извержения, произошедшего в 44 год до Рождества Христова. Таких примеров в истории человечества множество, но наука принимает их как случайное совпадение. По этой причине мы находимся сейчас в Сицилии, куда вы с мамой прибыли вслед за мной.

С интересом слушавший сына Старик, спросил:

– Сынок, ты случайно назвал ученых обычными людьми? Разве есть и другие?

– Очевидно – есть! Это композиторы. Но не всякий, пишущий музыку, является композитором, как и не каждый человек, слагающий стихи – поэт. Сейчас, находясь в совершенно новом для нас состоянии, где существует мысль в чистом виде, я пришел к выводу, что музыка не может возникнуть из материи, она отделена от нее. Ведь недаром люди ввели такое понятие как духовность. А восприятие ее доступно лишь избранным, которые принадлежат к ликам композиторов. Это и есть гениальность. Когда мы слушаем великую музыку, мы отделяемся от всего земного. И это состояние невозможно материализовать или объяснить. Мощь музыки настолько огромна, что может управлять материальным телом человека, отправляя его куда угодно, даже в бездну.

Прослушав этот монолог, Старик был обескуражен схожестью объяснений сына с его собственными мыслями. Правда, все сказанное не доказывало, что это не сон, но, в конечном счете, это было неважно. Главное – семья вновь вместе, в какой бы субстанции не находилась. Он вновь обратился к сыну:

– Принимаю твои рассуждения, но какой вывод ты делаешь по ситуации с Юлием Цезарем?

– Самый простой: при нашей жизни наука так и не ответила на главный вопрос бытия: что такое жизнь? Вернее – что такое мысль, чувства, предчувствие и, конечно же, что есть музыка? Кто управлял событиями, когда зверски убили великого человека Юлия Цезаря? Появление огромной кометы, редчайшее по мощности извержение Этны, предчувствие смерти – это все случайность? Ты сейчас думаешь, что я тебя подвожу к существованию Бога? А почему бы нет? Ведь к Богу человечество пришло благодаря коллективному разуму и опыту. Среди несметного количества живших на земле людей было немало умнейших индивидуумов, которые задавали эти же вопросы и находили ответ лишь в Боге. Другой вопрос, что с этим понятием было много спекуляций в корыстных целях ради власти, чтобы управлять людьми. Но это не меняет сути. Дело не в имени Бог. Наука пошла по линии наименьшего сопротивления – исключила Бога, и все! Но вопросы-то остались! Вот и посвящу себя раскрытию этих тайн. Правда, мне не досталось много земного, особенно любви к женщине!

Любви к женщине! Старику стало страшно от этих слов, сказанных юношей с такой обидой. Неужели придется смириться с фактом смерти? Уверенные слова Сына Марии не оставляли места для сомнений. Теперь становился понятней ужас смерти: она лишала всего земного. Так вот почему люди не должны умирать молодыми! Как многого не досталось его сыну! Он не ощутил любви к женщине; но он не знает, что он потерял большее: любви женщины. Мать не в счет. Материнская любовь другая, и ее Сын Марии получил сполна. Любовь земная материальна: через ощущения, прикосновения, запахи. Через обиды, ревность, ожидания; через взгляды, фантазии и крики. Всего не перечислить. Что делать теперь, с этой нескончаемой смертью? Старик решил как-то упорядочить полученную необычную информацию. Пока что получалось так. Вселенная состоит из двух принципиальных субстанций: пространства и времени. Сами по себе они независимы, но их взаимодействие приводит ко всему материальному; одной из форм материи является и жизнь. Не вдаваясь в особенности биологической жизни, следует признать, что она также является совокупностью двух начал: материального и духовного. Разумеется, здесь надо определиться точнее и корректнее с их определениями, но не все сразу. Очевидно, что все материальное имеет размерность пространства и является функцией времени, поскольку постоянно видоизменяется, что и есть жизнь (не обязательно биологическая).

Слушая разговор отца с сыном, Мария выглядела отрешенной, прижавшись к своему сокровищу. Ее умный, рассудительный и добрый мальчик, умирая на кресте, плакал и звал ее, свою маму! Невыносимость процесса гибели сына мгновенно изменила ее. Все эти разговоры о жизни и смерти ей были безразличны. Главное – они вместе, и ей было абсолютно все равно в каком качестве. Она знала, что больше не отойдет от сына. Ее действительно больше не стало – Мария умерла во всех смыслах.

Когда они втроем оказались на жерле действующего вулкана, то были удивлены большим количеством людей, находящихся там.

– Отец, одной из причин, что я привел вас сюда, является желание примирить вас с мыслью, что мы находимся в новой жизни под названием смерть, – сказал Сын Марии Старику, – Наша прошлая жизнь закончилась, и мы лишились бесконечно многого. Но даже в ужасе есть своя притягательная сила. Здесь есть свои приоритеты. И ты сейчас это прочувствуешь, потому что в этом мире есть лишь чувства. Пройдет время, и мы найдем здесь свое утешение. Первое на что я обратил бы внимание, это на красоту, извергаемую жерлом Этны, которую мы видим в силу нашей бестелесности. Мы не чувствуем жара и отторжения всего живого, но зреем красоту процессов, происходящих в логове вулкана. Я не знаю, почему эти люди собрались здесь. По их внешнему возрасту, невозможно определить из какой они эпохи. В этом смысле, как я уже говорил, все сравнялись. И в этом есть своя прелесть.

Старик хотел ответить сыну, но услышал голос одного из присутствующих на вулкане людей. На вид ему было порядка 60 лет. Он представился:

– Я Эмпедокл Акрагантский, философ из Сицилии, в которой мы сейчас находимся. Из всех присутствующих здесь, я первый покинул земную жизнь, еще в 430 году до новой эры по принятому теперь летоисчислению. Не думаю, что вам будет интересно выслушивать мои философские воззрения, но для себя хочу уяснить, насколько мое восприятие мира было справедливо. Как я понял, за множество веков, прошедших со дня моего ухода, так и не были однозначно опровергнуты мои описания устройства мира. Более того, я остался известен, к моему сожалению, не как философ, а как человек, бросившийся в кипящее жерло этого замечательного вулкана, чтобы превратиться в Бога. Эта удивительная ложь, составленная моими противниками, так и осталась в истории. Даже был пущен смехотворный слух, будто бы мои бронзовые сандалии не были приняты Этной и были выброшены наружу. Интересно, кому это удалось их найти? Почему люди с легкостью принимают на веру глупость? Но в том, что я действительно бросился в жерло вулкана, было правдой. На это были личные мотивы, которые вам не интересны. Приношу всем присутствующим здесь людям нижайшую благодарность, что откликнулись на мою просьбу собраться в этом изумительном месте. Скажу честно, что мне хочется проверить истинность некоторых моих идей, связанных с музыкой. Но я бы не осмелился обратиться к таким великим людям, какими являетесь вы, будучи не уверенным в том, что общение будет приятным для всех. Первым, кого я хочу представить, это нашего гостя из Испании Пабло де Сарасате, покинувшего бренный мир в 1908 году ХХ столетия. Слушайте «Цыганские напевы».

Сарасате встал и поклонился в привычной для исполнителя манере. И над бурлящей и взрывающейся всеми цветами радуги Этной восстала музыка. Когда закончилась мелодия, земля под ногами присутствующих содрогнулась, но ненадолго.

– Это еще одна артерия сердца Этны разорвалась, – сказал Эмпедокл. – Я получил новое подтверждение своей философии музыки, когда говорил, что она рождается вне материи, вне человека. Она приходит свыше к избранным людям, которые являются лишь средством ее передачи обществу с помощью музыкальных инструментов. В этом нет ничего оскорбительного для присутствующих здесь великих композиторов, поскольку так соизволил Бог. В самой музыке нет ничего механического, но ее нематериальная мощь настоль велика, что разорвала сердце многих людей. И даже сердце моей несравненной Этны.

– Мне никогда не приходилось заниматься философией. Честно говоря, даже не знаю, что это такое. Зовут меня Антонио Страдивари. Родился и умер в Кремоне. Итальянец. Приобщился к этому миру в 1737 году. Я мало что понял из сказанного уважаемым господином Эмпедоклом, но с тем, что понял, полностью согласен. В первую очередь с утверждением, что у Этны есть сердце, которое огромно и, разорванное изнутри огромное количество раз после таких пассажей, само начинает извлекать звуки, которые мне с детства не давали покоя. Изготовляя музыкальные инструменты, эти звуки служили мне в качестве совершенных камертонов для создания изделий, позволяющих не огорчать любого маэстро в его стремлении извлечь желанный звук.

– Да, господин Страдивари, вы создавали совершенные инструменты, – согласился Сарасате. – Я это прочувствовал сразу же, как только Вашу скрипку мне подарила королева Изабелла. Признаюсь, Вы напрямую причастны ко многим выдающимся музыкальным произведениям. Я уверен – вашему творчеству благодарны многие из присутствующих здесь. Спасибо!

– Инструменты Антонио Страдивари оценены давно и не нуждаются в восхвалении. Я родился в Генуе, что недалеко от Кремоны, 27 октября 1782 года. Имя мое Никколо Паганини. Здесь я узнал от маэстро Страдивари удивительную тайну Этны. Действительно, извергаемые ею звуки исключительно чисты и охватывают весь диапазон звучания для моего слуха. Не эти ли камертоны являлись секретом мастера, который так и не был раскрыт? Тогда для меня стала понятна еще одна тайна – тайна моей «пушки», которую я так окрестил из-за ее «дальнобойности» звука. И эта скрипка тоже из Кремоны, но изготовлена другим великим мастером – Джузеппе Гварнери. Его прозвали «Дель Джезу», поскольку он сопровождал свою подпись на скрипке крестом – символом Христа, хотя весь род Гварнери посвящал инструменты Святой Терезе. Все находящиеся здесь композиторы прекрасно слышат сейчас извлекаемый Этной контрапункт со скользящим мотивом. Видимо, приоритеты Страдивари и Гварнери Дель Джезу в этом «скольжении» были разными, что и отразилось на звучании их инструментов. Я это понял так. Но мне не понятно другое – Этна находится на большом расстоянии от Кремоны, однако все мастера используют этот «секрет». В чем феномен этого города, что лучшие мастера музыкальных инструментов произошли из него?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказал извиняющимся тоном Страдивари. – Это прерогатива ученых мужей, и мне, если честно, как-то все равно. Меня интересует сама музыка, а не побудительные явления, связанные с ее происхождением. Более того, мне кажется, ни один великий композитор не сможет объяснить, откуда возникла мелодия в его голове и, как ни странно, ответить на вопрос: что есть музыка?

– Прекрасный ответ! – согласился Паганини. – Меня устраивает такое мировоззрение по отношению к любому творчеству. Если позволите, господа, я хотел бы сейчас послушать великого Антонио Вивальди. Многие его произведения требуют виртуозного владения инструментом, в частности, «Лето» из цикла «Времена года».

– Разумеется, я исполню Ваше желание, – обратился Вивальди к Паганини, – собственно, это одна из побудительных причин, что мы здесь собрались. Но почему бы Вам самому не раскрыться перед нами?

– Не знаю, – честно признался Паганини, – Возможно, у меня появится настроение чуть позже. Кстати, я забыл огласить дату своей смерти. Это произошло в Ницце 27 мая 1840 года.

– Обстановка на действующем вулкане, которую мы не в состоянии были видеть при жизни, не располагает к спокойной музыке, поэтому слушайте третью часть «Лета», – сказал Вивальди, и в ушах слушателей взорвался «Шторм». А Этна ответила еще одним своим кровоизлиянием.

После того, как закончилась мелодия, Страдивари продолжил:

– Не думаю, что со стороны маэстро Паганини прозвучал упрек из-за отсутствия здесь Дель Джезу, но считаю себя обязанным пояснить, по какому принципу были отправлены приглашения. Здесь присутствуют лишь все гениальные композиторы, которые когда-либо существовали на земле. К моему искреннему сожалению, отказался от участия лишь Людвиг ван Бетховен, который родился 16 декабря 1770 года в Бонне и умер в Вене 26 марта 1827 года. Хочу пояснить его позицию по этому поводу. Это отнюдь не высокомерие. Более того, он преклоняется перед всеми вами, что я понял из разговора с ним. Его буквально бесит другого рода преклонения – перед людьми, находящимися у власти, чего он никогда не скрывал. Более того, даже демонстративно проявлял это. Известен эпизод, когда они гуляли вместе с Иоганном Вольфгангом Гете в Теплице и случайно встретились с императором Францем. Если Гете согласно этикету, поклонился императору, то Бетховен, лишь притронулся к шляпе, не останавливаясь, пройдя сквозь толпу придворных. Такого рода эпизодов было множество, и самым известным – отказ посвятить свою третью симфонию Наполеону, когда тот объявил себя императором. Поэтому у Бетховена появилось отвращение ко всякому роду собранию людей, где могут звучать панегирики. Возможно, ошибаюсь, но я так понял причину его нежелания находиться сейчас среди нас. И как бы извиняясь, он попросил послушать его «Бурю» в знак своего почтения ко всем здесь присутствующим. Выполняю его просьбу.

И над Этной прозвучала музыка Людвига ван Бетховена.

– «Смерть есть подлинная конечная часть нашей жизни. Я так близко познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что образ смерти для меня не только не заключает в себе ничего пугающего, но, напротив, дает немало успокоения и утешения! И я благодарю Бога за то, что он даровал мне счастье понять смерть как источник нашего подлинного блаженства». Это цитата из моего письма отцу. Через четыре года 5 декабря 1791 года я умер в Вене. Мое имя Вольфганг Амадей Моцарт, и родился я 27 января 1756 года в Зальцбурге. Эти слова мне пришли на ум после прослушанной сейчас мелодии Бетховена. С Бетховеном я познакомился, когда ему было 17 лет. Прослушав его, я понял, что передо мной незаурядный композитор. Но что-то в этом юноше было нервное и неспокойное. Любой композитор эмоционален, однако в нем была какая-то угрюмость. Позже я узнал, что у него больна мать, которая вскоре скончалась. Заботу о младших братьях ему пришлось взять на себя. Произошел страшный конфликт между чувством долга и врожденной гениальностью, которая невольно рвалась наружу. Это мое виденье причин его озлобленности на власть. Но это удел всех творчески одаренных людей. Однако не каждый может с этим смириться. Бетховен не смирился и со смертью, не в пример мне. Поэтому его отказ прийти сюда не признак высокомерия или неуважения по отношению к нам. Это всего лишь обида за свою жизнь. Все гениальные люди проходят через унижение, но не у всех находятся силы простить. Я знаю, что Бетховен слушает сейчас нас, поэтому исполню для умиротворения мою «Маленькую ночную серенаду».

– Коль скоро мой близкий друг Вольфганг Моцарт напомнил о Бетховене, несколько слов скажу и я. Мое имя Йозеф Гайдн. Я родился 31 марта 1732 года и умер 31 мая 1809 года. Мне удалось встретить XIX век и даже прожить в нем несколько лет. Я горд тем, что Людвиг ван Бетховен был некоторое время моим учеником. У него действительно сложилась тяжелая жизнь. Но самым большим ударом для него было потеря слуха. Трудно придумать более жестокого наказания для великого композитора. Но он творил шедевры до конца жизни. У меня есть много вопросов к Богу, на которые надеюсь получить здесь ответ. А вопросы сыпались на меня, когда я писал ораторию «Семь слов Спасителя на кресте». Предлагаю вам послушать ее интродукцию. Одновременно напомню вам эти семь предложений Христа на кресте:

1. Отче! Прости им, ибо не знают, что делают;

2. истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю;

3.Жено! се, сын Твой. Се, Матерь твоя!

4. Или, Или! Лама савахвани?

5. жажду;

6. свершилось!

7. Отче! В руки Твои предаю дух Мой.

– Как и маэстро Йозеф Гайдн, я умер в Вене, 3 апреля 1897 года. Мое имя Иоганнес Брамс. Мне очень хотелось дожить до наступающего ХХ века, но не хватило трех лет. Возможно, это не имело принципиального значения, но человек склонен обращать внимание на некоторые вехи. Как и все живое, человек склонен к смерти. Как показывает сегодняшнее событие, в смерти тоже есть свое очарование – такое общение с величайшими композиторами было немыслимо при жизни. Нет необходимости поименно перечислять всех, ибо большинство из вас были моими учителями, хотя и жили намного раньше меня. При жизни о таком невозможно было мечтать, мы все боялись смерти. Но смерть оказалась не столь бессмысленной. Сейчас представилась возможность выставить на ваш суд мои работы, полностью принадлежащие XIX веку, так как я родился в Гамбурге 7 мая 1833 года. Чтобы не утомлять вас, исполню лишь первую часть моей Первой симфонии.

– Прослушав сейчас творение Иоганна Брамса, готов присоединиться к его словам, что в смерти есть свое очарование. Я умер задолго до рождения Брамса. Это произошло 17 января 1751 года в Венеции, в моем родном городе. Звать меня Томазо Альбиони. Лишь смерть позволила мне слушать музыку будущих композиторов. Это совершенно невероятно! Надеюсь еще услышать многих выдающихся музыкантов будущего. Однако смерть дала еще одну возможность – восстановить справедливость. Речь идет об «Адажио», авторство которого приписывают мне. Мне кажется, любой композитор гордился бы такой изящной музыкой. Чем руководствовался Ремо Джадзотто, автор этого произведения, утверждая мою причастность к нему, мне не известно. Однако я ему благодарен за почтение, которое он выразил ко мне таким поступком. И еще чего мне хочется отметить по поводу мыслей, связанных с отсутствием здесь маэстро Бетховена. Несколько повторюсь, но судьба многих великих творцов искусства была связана с определенным унижением, связанных с материальным положением. Я один из немногих композиторов, который не испытывал такого рода трудностей, поскольку родился в Венеции в семье богатого патриция 8 июня 1671 года. А теперь предлагаю послушать «Адажио», о котором я говорил.

– Томазо Альбиони – один из самых почитаемых композиторов всех времен. Я тоже склоняю голову перед ним и счастлив, что встретился с ним здесь, в совершенно немыслимом месте. Но я прожил на земле всего 31 год, и готов был бы прожить еще столько же, даже в нищете. Смерть открыла много фантастических возможностей, но лишила чудес жизни, к которым нет возврата. Необратимость – вот что более всего унижает человека. Здесь я узнал, что нет ни Ада, ни Рая, но есть вечная Тоска по жизни. Я родился за три года до наступления XIX столетия 31 января 1797 года. Но смена века не влияет на судьбу, о чем, возможно, предположил маэстро Иоганнес Брамс. Мне суждено было умереть в Вене, как и многим из присутствующих, 19 ноября 1828 года. А было столько планов! На моей могиле написано Франц Шуберт. Предлагаю послушать мою «Серенаду».

Старик посмотрел на супругу и ужаснулся. Было видно, что его Анна-Мария умерла и после смерти. Она ни на мгновенье не отпускала руку сына, но ее отрешение от всего, и не только земного, пронзало весь ее облик. Казалось бы, это фантастическое сообщество, находящееся на кратере фонтанирующего вулкана, должно было повлиять на ее чувственную душу. Ведь со слов Сына Марии, в мире, где они пребывали, существуют лишь души, а души не умирают! Но Анна-Мария кончилась. Даже необыкновенная музыка, звучащая не понятным образом в головах бестелесных существ, не коснулась ее. Да и сам Старик все еще не верил в эту фантасмагорию: он надеялся, что находится в бреду, но не находил способа для однозначного определения действительности. Для Анны-Марии исчезло все. Она была создана для жизни, вся ее внутренняя конструкция не приемлема была для смерти. Она жила жизнью. Она была олицетворением жизни. Но все рухнуло в момент ужасающей гибели сына. Даже необычная встреча с ним не могла ее вернуть в ту Марию, которую знали окружающие ее люди. Старик понял, что великие женщины, к которым он относил и Марию, могут существовать лишь в жизни. Для них не может быть другого мира, о котором мечтает большинство людей перед смертью. Мария умерла в момент, когда не стало сына. В доказательство этой мысли, ему вспомнились стихи, которые он написал прижизненной Марии, которые уже звучат просто нелепо:

Да, эти строчки лишь для живых.

А действо на Этне продолжалось. Когда зазвучал «Революционный этюд» Фредерика Шопена, с которым был связан важный эпизод в их отношениях, Старик взглянул на Марию. Но ничего в ней не изменилось. Все исчезло в прошлом, и единственное, что она забрала с собой – это любовь к сыну.

– Хочу домой, – сказала Мария. Старик не удивился ее просьбе. Если бы такой концерт можно было бы осуществить при жизни, для Марии это стало бы лучшим праздником. Находиться в общении даже одного гениального человека обычному человеку несколько неуютно, но быть в окружении множества великих композиторов – невыносимо. Но не для прижизненной Марии, когда ее красота и женское обаяние позволяли ей чувствовать себя королевой в любом мужском обществе.

– Я не против, – ответил Старик, – но куда именно ты хочешь вернуться?

– В ереванскую квартиру, – ответила Мария.

Такой ответ показался обнадеживающим, поскольку Старик привязал его к воздействию этюда Шопена. Он понимал, что прежней Марии не вернуть, как не вернуть жизнь вообще. Логика принуждала Старика все-таки согласиться с фактом своей смерти и признанием существования потустороннего мира. Но если это так, то придется разбираться с некоторыми неувязками. В первую очередь ему хотелось объяснить поведение Марии. После долгих размышлений, он пришел к выводу, что в новый мир человек приходит в состоянии, в котором находился на момент смерти. Ведь конец жизни означает невозможность что-то осуществлять. Душа не видоизменяется, она приходит в новый мир с багажом, накопленным в течение жизни. А Мария на момент своей смерти испытала такой стресс, из которого живой человек может выйти лишь через значительное время. А время жизни кончилось! Старик понимал, что в этой логике есть много изъянов, однако надо было прийти хоть к какому-то заключению. Что его утешало, так это наличие бесконечного времени для мертвеца, потерявшего, со слов Сына Марии, пространство.

– Отец, ты помнишь, как я рассказывал про путешествие в прошлое? – неожиданно спросил Сын Марии. – Так вот, простите меня! Я тогда нагло врал, причем так, что сам начинал в это верить. Как я уже говорил, вместе со смертью человека для него исчезает одна из главных составляющих мироздания – пространство. От нас остается лишь душа, которая подчиняется законам времени. А время имеет лишь одно направление, его нельзя повернуть вспять. Сюда непрерывно будут поступать души недавно умерших людей, и мы сможем с ними общаться. По этой причине мы находились в обществе давно умерших композиторов, если быть точнее – с их душами. Но это не означает, что мы смогли вернуться в прошлое. Прошлое не подпускает к себе – оно уходит навсегда.

– Если я правильно понял, мы имеем возможность встретиться с душой человека из любой, даже самой далекой эпохи? – спросил Старик.

– Очевидно! Именно об этом я и говорил. Кстати, мама, ты не хочешь встретиться с родителями? – обратился Сын Марии к матери.

– Нет, сынок, не хочу, – немного подумав, ответила Мария.

Такой ответ не удивил Старика. Лишь подтвердилась его мысль, что со смертью Мария потеряла совершенно все. Ее внутренний мир, основанный на своей исключительной красоте, исчез. В этом смысле она не имела права долго жить, ибо, старея, она теряла бы основу своего бытия. Единственным ее спасением был сын, и она вернула его через свою смерть. Сын – это все, что она забрала с собой из жизни.

Человек со многим быстро свыкается. Мгновенное перемещение с Сицилии в ереванскую квартиру никого не удивило. Они давно здесь не были, поскольку предпочитали жить в Амберде. В том, что смерть ужасна, им пришлось испытывать на каждом шагу. Оказалось, что как в жизни, так и в смерти за все надо было платить. Первый удар пришелся на Марию. Как и при первой встрече со Стариком в этой квартире, она сразу подошла к роялю. Но ее ждало разочарование: она не смогла открыть крышку рояля. Ведь она бестелесна! И вспомнились ей пророческие строчки Марины Цветаевой:

– «К моей руке, которой больше нет», – повторила Мария и подумала: – как могла Марина Цветаева прочувствовать это? Вот оно величие великих людей!

Если раньше Мария была уверена во внеземном происхождении музыки, то теперь в ней возникло убеждение, что это относится и к поэзии.

– Старик, прости! Давай вернемся в Амберд. Здесь слишком мертвенно, – извиняясь, сказала Мария.

– Я не против этого, но там, в доме аналогичная картина, – ответил Старик. – Нас там нет.

– Это неважно. Ведь там есть жизнь и живые люди.

– Боюсь, там будет еще тяжелей. Встреча с любимыми людьми, от которых ты ушел навсегда – большой стресс для души, – попытался предупредить супругу Старик, а в голове высветилась строчка Бориса Пастернака: «Любить иных – тяжелый крест».

Старик всегда обожал Марию и, по возможности, старался ограждать ее от неприятных неожиданностей, предугадывая ее реакцию на те, или иные события. Это было не так сложно, потому что он не только хорошо знал ее, но и чувствовал ее нутро. Жизненная философия и поведенческая функция Марии держались на твердом фундаменте – исключительной красоте от Бога, которая теперь утратила смысл. Именно этого боялся Старик в сложившейся ситуации. И вновь поэзия выдала ему строчки, на этот раз Джона Китса:

Последняя строчка стихотворения у Старика вызвала некую обиду на себя. Ведь при жизни он оспаривал это утверждение. Но поэт оказался прав. Желание Марии посетить Амберд было справедливо. Старик понимал неизбежность возврата в свою обитель, пусть даже в новом качестве, но предчувствие приобретения нежелательных эмоций его пугало. И не зря!

Когда Мария со Стариком и сыном очутились у себя дома в Амберде, им показалось, что ничего не изменилось. Из огромных окон хорошо виднелся Арарат. Это был один из редких дней в году, когда воздух был совершенно прозрачен, и Священная гора обозначилась во всей своей блистательной красоте. Художники всегда отмечали, что Арарат, словно живое существо, имеет свою гримасу в зависимости от настроения, потому множество картин самых различных художников изображали гору по-разному: от жизнерадостной до угрюмой. Яркое солнце подчеркивало красоту жизни, и вернувшейся домой семье невозможно было поверить, что жизнь более не принадлежит им. Бог всегда прав. Можно спорить на любую тему, отстаивая свою точку зрения. Как правило, оба спорящих субъекта оказываются правы, поскольку по-разному воспринимают суть бытия. Но нельзя спорить с Богом, создателем этого бытия. Необходимо лишь понять замысел Создателя. Старик это знал давно, но сейчас, находясь в новой субстанции, пытался разобраться в идее Бога предоставить душе вечность. Пока что такое бессмертие оборачивалось лишь неприятностями. Видеть жизнь и не иметь возможности принимать в ней участие – невыносимо. Все религии, проповедуя загробную жизнь, преследуют цели далекие от милосердия. Используя возможности паствы, религия предлагает ей взамен тяжелой жизни на земле – рай в небесах. Но к созданию религий Бог не имеет отношения. Создав материальную жизнь, он вложил в нее и душу. Здесь Старик понял Бога. Однако ему было не понятен смысл создания бессмертной души – души не способной созидать, а быть лишь сторонним наблюдателем. Разгадкой этой тайны и решил Старик занять себя.

Из соседней комнаты послышались голоса. Первым их услышал Сын Марии. Естественно, все трое устремились туда, не опасаясь быть увиденными. Старик поймал себя на мысли, что они впервые воспользовались недавно приобретенным преимуществом – быть невидимыми. Войдя в комнату, они увидели Зару и князя Баграта. На глазах Зары были слезы. Из разговора супругов стало понятно, что были обнаружены тела Марии и Старика. Министр внутренних дел Армении Армен Саакян обратился за помощью к альпинистам, которые в течение суток выполнили его просьбу. Когда по телефону ему сообщили о результатах поиска, он немедленно вместе с Савченко вылетел на вертолете на Арагац. Услышав это, Мария выразила желание очутиться на месте своей гибели. Старик начал отговаривать супругу от этого шага:

– Мария! Думаю, нам не стоит там появляться.

– Ты в этом уверен? – спросила Мария.

– Да, без сомнения! – ответил Старик. – И поясню, почему. Мне приходилось видеть тела мертвых людей, которые были обнаружены через несколько дней после смерти. Это тяжелое зрелище, когда видны следы тления плоти. Не хочу описывать этот ужас, но, поверь мне, лучше такое не видеть. Если помнишь, я старался не ходить на похороны дорогих мне людей. Было очевидно, что многие негласно осуждали меня за такое поведение, но причина была проста: мне хотелось помнить их живыми. Это похоже на эгоизм, но я его себе прощал.

– Как скажешь, – спокойно ответила Мария, – ты мой муж, и я подчиняюсь.

– Странно слышать от тебя такой ответ, – сказал несколько удивленный Старик, – раньше мы понимали друг друга без такого рода реверансов.

– После смерти меняется многое, – парировала Мария.

– Мы умерли, но не друг для друга! – беззлобно промолвил Старик.

– Это – правда, но кое-что изменилось. Помнишь, как изменились сонеты Франческо Петрарки после смерти его возлюбленной Лауры?

– Ты что имеешь в виду?

– Пока Лаура была жива, он возводил ее в ранг божества. Но после ее смерти отношение к ней несколько изменилось: он отдал ее на попечение Бога.

– Но он продолжал ее любить в своих сонетах.

– Мы хорошо знаем, сколько оттенков у любви. Я бы даже выразилась не так. В начале возрождения любви процент своего «я» в ней мал, но постепенно эгоизм начинает преобладать и приобретает все более материальные формы. Юношеская любовь Петрарки позволила стать ему великим поэтом. Но его возлюбленная Лаура вышла замуж за предка небезызвестного маркиза де Сада и родила ему одиннадцать детей, пока бедный Франческо был занят излиянием чувств к ней. Став священником и строго верующим католиком, Петрарка продолжал мечтать о возлюбленной, но, чтобы как-то заглушать вырывающуюся наружу страсть молодого мужчины, он заимел двух внебрачных детей, не забывая при этом о фантазиях общения с неразделенной любовью.

– Я понял твою мысль, дорогая Мария! Но у нас несколько другая ситуация. Ведь нам не пришлось расставаться ни до, ни после смерти. Более того, наш сын рядом.

– Да, здесь не поспоришь. И все же многое изменилось. И очень скоро ты сам придешь к этому. Что касается Петрарки. Он еще 10 лет после смерти Лауры посвящал ей стихи, но они были написаны на приобретенном профессионализме, заложенном страстью молодости.

За время разговора родителей Сын Марии гулял по Амберду. Вернувшись в дом, он заявил:

– А мне начинает нравиться мое нынешнее состояние. Появилось столько возможностей! Разумеется, со смертью я многое потерял. Но пока существует Время, находится замена всему. В моей ранней смерти есть свое преимущество. Скажем, мне не пришлось испытать телесных удовольствий – я просто не дошел до них, жил другими интересами. В частности, увлекался историей. Теперь для ее изучения у меня открылись ворота в неисчерпаемое прошлое. Не испытав телесной любви, мне трудно о ней сожалеть. Хотя, судя по всему, любовь – тонкая материя. В ней слишком много неоднозначности. Данте влюбился в девять лет в Беатриче, которая была на год младше его. И эту, не понятного свойства любовь мальчика к сверстнице, он пронес через все свое творчество.

Услышав из уст сына слова о Данте и Беатриче, Старик и Мария переглянулись. Ведь только что они говорили о Петрарке и Лауре. Синхронизм воспоминаний о похожих образах напомнил им жизнь. Как часто между ними происходили аналогичного рода совпадения!

– К чему я это говорю? – продолжил Сын Марии. – Любовь Данте была платонической, но это не помешало его фантазиям телесного характера. Он влюбился в образ Беатриче, как Пигмалион в свою Галатею. Ему неважно было, что она вышла замуж за другого человека: он не только любил ее, но и уважал. В своих произведениях Данте раскрыл ее имя лишь после ее смерти. Исходя их этого, я допускаю для себя иметь возможность влюбиться. Ведь любовь, как и музыка, может существовать вне тела. И все же я сожалею, что мне не пришлось испытать физической любви, после которой можно было бы умереть, как Гайдэ, несшей в себе зачатый плод от любимого. На меня это оставило большое впечатление, и я помню строчки наизусть: