Читать книгу cнарк снарк: Чагинск. Книга 1 - Эдуард Веркин - Страница 6

Хазин с утра не завелся и ругался под окнами на дерьмовый ржавый здешний поганый паленый бензин, умудрившийся забить «шестерочный» карбюратор, и чем его теперь промывать, а затем продувать, а он люто ненавидит машинную возню, надо пожаловаться Механошину, работать невозможно…

На телевышку вчера нас не пустили. Хазин звонил с проходной Крыкову, пытался дозвониться и Механошину, ругался, что пропадает погода: если забраться сейчас на телевышку, то можно сделать отличные панорамы города для книги. Но ни Крыкова, ни Механошина найти не удалось. Хазин расстроился и предложил съездить в Заингирь, родовую вотчину Чичагиных, – по слухам, там сохранились фотогеничные руины. Я согласился, и мы с Хазиным выдвинулись в сторону Козьей Речки.

Мы с бабушкой часто ездили туда за грибами. За речкой росли боровые грузди – бахромистые, наглые, не жалкие тощие лопухи, что водятся в березняках, а настоящие боярские грузди, какие встречаются лишь в сумрачных старых ельниках. В шестидесятые в Заингирь вела узкоколейка, там варили стекло для противогазных линз и военных оптических систем, потом завод перенесли, рельсы сняли, и осталась насыпь со вросшими шпалами, двенадцать километров. Бабушка знала грибные места, мы угадали пласт и набрали два пестера, и тащить назад двенадцать километров сил не осталось, на полпути мы остановились и высыпали грибы на насыпи. Мы уходили, а я все оглядывался на грузди, это снится мне до сих пор. Насыпь и грузди на ней.

За прошедшее время насыпь рассосалась и превратилась в разъезженный проселок. «Шестерка» юлила, буксовала и шла с пробоями, Хазин матерился, что непременно застрянем, так что повернули обратно. Искали объезд, потом еще объезд, так и не нашли, вернулись к гостинице к вечеру. Хазин предлагал отдохнуть в «Чаге», но настроения не осталось, я лег спать в номере, а Хазин все-таки отправился, вернулся в полночь, стучал в дверь, утверждал, что археологи, работающие на карьере, обнаружили в раскопе череп коня. И уверял, что это, скорее всего, череп Чичагина, в том смысле, что его коня, а это говорит о многом. Я пообещал завтра непременно заглянуть к археологам, Хазин отстал. Я к археологам, кстати, давно собирался, археологическая глава в локфике весьма желательна.

С утра Хазин возился с карбюратором, продувал жиклеры и материл прокладку: автосервисов в Чагинске не было, и Хазину приходилось справляться самому. Я подумал, что пора, пожалуй, обзавестись независимым средством передвижения, спустился в «Мотоблок и дрель» с намерением купить велосипед. Я долго выбирал, но в результате так ничего и не купил; раньше у меня был «Салют», а велосипеды из ассортимента Мотоблокова не могли с ним конкурировать. Это меня расстроило, и я, прихватив камеру Хазина, отправился прогуляться к РИКовскому мосту.

За мостом город постепенно заканчивался, слева от дороги на Вожерово догнивал и зарастал подлеском льнозавод, дальше из зелени торчали крыши Пригородного, справа между проселком на Нельшу и вдоль берега Ингиря тянулись намытые земснарядом песчаные барханы.

Ингирь выворачивал из-за холма и тек к востоку, сужаясь под РИКовским мостом, разливаясь дальше плоским широким плесом. За плесом поперек русла старалась черпалка, гудела, выбирая со дна Ингиря песок и нагребая на берегу очередную дюну. Перед дюной берег раскапывали несколько экскаваторов, готовя котлован под фундамент будущего бумажного завода. Земснаряд напоминал каракатицу, экскаваторы – однолапых крабов-калек, работа, производимая всей техникой, выглядела нелепо: со стороны реки они насыпали гору, с другой рыли яму. На дальней опушке леса синела палатка археологов.

Земснаряд работал, похоже, с весны – вдоль берега через каждые двести метров белели песчаные холмы, я выбрал ближайший. Песок мелкий, белый и чистый, взбираться по нему оказалось тяжело, я то и дело съезжал, месил хрустящую зыбь, стараясь воткнуть ноги поглубже и понадежнее.

Я забрался на вершину, изрядно набрав в кеды песка и едва не подорвав ахилл на левой, сел на нагретый песок, огляделся. Достал из кофра камеру.

Тогда тут не было ни ямы, ни песчаной горы, луг от реки до леса, покос и стога, пыльная дорога. Я, Кристина и Федька оставили велосипеды и забрались на самый высокий стог. Кристина привязала к березовому хлысту мою старую футболку, и мы подняли над лугом «Веселый Роджер», хотя Федька предлагал обычный «Спартак».

Федька дразнился, говорил, что пираты – это детский сад, в пиратов одни придурки из батора играют, а баб пираты безжалостно топили в ближайшей проруби, потому что бабы зло и всегда мешают рыбалке. Вот мы Кристину взяли с собой, а зря, никакой рыбы не видать, рыба от баб как от электроудочки шарахается. Кристина ему посоветовала пасть засыпать насчет баб и электроудочек: было у отца три сына, двое нормальных, а третий футболист, да таких кривоногих и тупых и в футболисты-то не возьмут, в шпальщики-подпальщики разве. Федька на подпальщиках криво ухмыльнулся, достал зажигалку, отщелкнул крышку и чиркнул колесиком. Над латунным орлом возник огонек. Кристина принялась ругаться на Федьку громче, а я молчал. Я испугался. Мы сидели на тонне сена, дождей не было три недели, Кристина сказала, что Федька псих. Псих и настоящая сволочь.

Тогда Федька разжал пальцы. Тяжелая зажигалка скользнула в сено. Я замер. Хотелось немедленно спрыгнуть со стога и отбежать, но я не мог – Кристина осталась. Она ухватилась за хлыст с флагом и смотрела на Федьку, а он смотрел на нее.

Оба психи.

Я ждал огня. Пламени из-под ног, дыма – едва запахнет дымом, надо толкать Кристину и прыгать самому, а этот придурок пусть горит…

Но не было огня.

Федька захохотал. И продолжил обзываться, он всегда хорошо обзывался. Что-то про ссыкуна и дристуху, жених и невеста из сортирного теста, тогда я ударил Федьку.

В глаз.

А попал в лоб, кулак подвернулся, я зашипел от боли, Федька размахнулся для сдачи, потерял равновесие и съехал по стогу на землю.

Огня не было.

Федька ругался снизу, пытался до меня доплюнуть, но Кристина и я сами стали в него плевать, тогда Федька скрутил с наших велосипедов ниппеля и выкинул в стерню.

Мы остались на стогу, а Федька на велике покатил к реке. Кристина сказала, что у Федьки в семье все такие – психозоиды, его дядя в прошлом году со старой водокачки кинулся, а тетя в магазине кассиршу избила. Да мне и бабушка рассказывала, психи.

Федька доехал до реки, отвязал от рамы велосипеда спиннинг и спустился к воде. Я предложил Кристине слезать со стога и ехать дальше на омуты без Федьки, а флаг с собой взять и там повесить. Но Кристина объявила, что флаг спускать нельзя – теперь этот берег наш, и мы будем грабить всех, кто проплывет мимо. Я подумал, что она переигрывает – какой берег и кого грабить, но спорить не стал, подумаешь, старая футболка.

Мы все же съехали по сену на землю. Я достал из рюкзака запасные золотники, вкрутил в камеры и поработал насосом. Кристина искала в стогу зажигалку, приговаривая, что меньше чем за сотню она ее Федьке теперь не отдаст. Зажигалка не находилась, а Федька показался. Он тащил за собой по земле здоровенную толстую щуку и счастливо смеялся.

Я сфотографировал котлован и достал из кармана зажигалку. Ту самую, с хохлатым американским орлом.

В конце августа, в день отъезда из Чагинска, я приехал на берег. Часть стогов успели убрать, но наш стог еще стоял, с выгоревшим и изорвавшимся черным знаменем над, самый высокий. Пиратский берег. Я забрался в сено и два часа ковырялся в сухой траве. Мне понравилась эта дурацкая зажигалка, но найти ее не получилось.

Зажигалка действовала до сих пор, я чиркнул колесиком, добыл огонь, задул – курить бросил.

Река обмелела. Посредине плеса стоял мужик с удочкой, таскал ельцов, согнанных работой драги на отмель. Я дотянулся до сухой коряжинки, поджег. У сухих коряг всегда вкусный уютный дым, можно собирать коряги вдоль берега, упаковывать в джутовые мешки и продавать японцам. Чтобы в очагах их домов горели ароматные и экологически натуральные речные дрова. Как-то раз Федька украл из дома сосиски, и мы жарили их на таких, на редкость вкусно.

Не ожидал, что это будет Чагинск. Мне все равно, о каких местах писать, что Чагинск, что Пироговск, что Пучеж, пусть хоть Нерехта. Археологическая глава, глава об основателе, в годы опричнины, в годы Смуты, от развала и пепелищ к ликвидации неграмотности населения, от времени великого перелома к «кадры решают все», от…

Со стороны Нельши показался синий пикап, я навел на него камеру. Внедорожник катил широко, то и дело срываясь в юз, поднимая пыль; притормозил напротив котлована, затем съехал с дороги и направился в мою сторону.

Высокая проходимость. Пикап раскачивался и легко перепрыгивал ямы, так что я подумал, что машина явно тюнингованная, причем весьма и весьма серьезно, и по двигателю, и по ходовой, слегка позавидовал. Я не люблю машины и не люблю водить, но техническое совершенство восхищает всегда. Пикап был безусловно хорош, через минуту он остановился напротив моего холма.

Из машины вышел Алексей Степанович, бодрый, причесанный, в сером костюме, с галстуком, словно только что сбежавший с совещания в мэрии. И приветливо помахал рукой:

– Добрый день!

– Добрый.

Алексей Степанович попытался влезть на холм, но увяз в песке по колено, застрял и рассмеялся.

– Виктор, не пригласите? – попросил он.

– Да, конечно.

Я подал руку, Алексей Степанович ухватился и одним движением втянулся на вершину.

– Спасибо!

Он отряхнул колени от песка и протянул руку еще раз:

– Мы тогда толком не познакомились. Алексей Светлов.

– Виктор…

Ладонь у Светлова была большая, и пальцы длинные, пожатие умеренное. Я подумал, что такими руками здорово играть в баскебол, берешь мяч в горсть, кладешь в корзину. Демократические руки, отметил я, в них хорошо бы смотрелась кувалда или лом; вероятно, Светлов имел простонародное происхождение. Но сам непрост.

– Виктор, а фирма «СКС» ваша? – уточнил Светлов. – Помню тот проект в Ярославле, неплохо, кстати.

– Это в прошлом, – ответил я. – Теперь мы на вольных овсах…

– Что правильно, – заметил Светлов.

Он снял туфли и неожиданно зачерпнул ими песок. Стряхнул лишнее и несколько раз энергично согнул каждую, туфли издавали протестующий хруст.

– Недавно купил, – пояснил Светлов. – Не успел разносить.

– Разносить? – удивился я.

– Ну да. Не люблю разношенные покупать. После этих итальяшек, знаете ли, всегда душок остается, как ни проветривай…

Светлов еще несколько раз стиснул туфли и вовсе закопал их в песке.

– Старые методы – самые надежные, – сказал Светлов. – Вы знаете, что раньше туфли разнашивали семинаристы из бедных? Хорошие туфли требовалось носить неделю. Или их отдавали кузнецам. Подмастерья заполняли туфли прокаленным песком и тискали их руками…

Светлов снял и носки, зарыл пальцы ног в песок, с удовольствием зажмурился.

– На вершине холмов тишина и покой, и горят, и вертя́тся… – Светлов почесал лоб. – И горят, и вертя́тся… вроде как созвездия. А вы здесь что делаете, Виктор?

– Я к археологам хотел… и решил посмотреть, как тут все… сверху.

Алексей Степанович посмотрел из-под ладони в сторону археологической палатки.

– Я, кстати, тоже, – сказал он, пошевелив в песке пальцами. – За археологом нужен глаз, пасти их не перепасти… Песок отличный, мелкий, из такого пляжи отсыпать.

– Здесь раньше санаторий, кажется, был, – напомнил я.

– Да, знаю, то ли после войны, то ли до. Где-то там, – Светлов указал вверх по течению. – Кедровая роща, горячие источники… Да, все давно уже заглохло, но мы постепенно восстановим, нам понадобится санаторий… Вы, кажется, по санаториям специалист?

Я смутился.

– А мне понравилось, – успокоил Алексей Степанович. – Иногда парадоксальные решения срабатывают. Мне понравилось, как вы работаете. Хороший пиарщик отталкивается от архетипа, гениальный этот архетип подменяет. А иногда и создает, задним числом фактически. Поэтому у меня, кстати, к вам предложение…

– Какое? – насторожился я.

– Думаю, выгодное.

Светлов нагреб над ступнями пирамиды песка.

– Понимаете, Виктор, насколько я понял, на сегодняшний день здесь существует некоторое… общее недопонимание…

Светлов оглянулся на город. Со стороны молочного завода к мосту спускался велосипед с моторчиком, за ним на веревке тащилась старенькая «Кама». Великом с моторчиком управлял мальчишка, «Камой» рулила девчонка.

– Кстати, как у вас дела с адмиралом?

Земснаряд на реке загудел громче, рявкнула сирена, платформа развернулась и воткнулась в берег. Земснаряд принялся с азартом загребать в реку то, что добыл с утра.

– Не, какие натуральные идиоты! – рассмеялся Светлов.

Драга заглохла, завязнув в пласте прибрежной глины, теперь она напоминала не каракатицу, а скорее дохлого рака. Хазину бы понравилось. Я сфотографировал.

– Гремучая с Чичагиным идея. – Светлов выкопал туфли. – Я как услышал…

Светлов высыпал из туфель песок.

– Долго смеялся, – продолжил он. – Ну и плакал, разумеется… С другой стороны, как раз для вас работа. Провинция… Провинция абсурдна и дика везде, Виктор, вам ли этого не знать? Это не только у нас, это везде. Вспомните фильмы – Гигантский Пончик в Калифорнии, Самый Большой Бургер… не помню где, труселя Микки-Мауса… они опять в Калифорнии. А на Северо-Западе статуя Пола Баньяна, Годзилла… они почему-то любят Годзиллу… Зона Пятьдесят Один, там одной сувенирки на полтора миллиарда каждый год продают! «Ай эм вонт белив!» – капитализация этой фразы больше, чем всего Чагинска вместе с районом!

Застрявшая драга ожила, рыкала дизелем и гудела сиреной, пытаясь высвободиться из берега, получалось не очень.

– Думаю, с Годзиллой было бы легче, – заметил я. – Чичагин… Мало места для маневра.

Велосипедисты прокатили мимо, и я узнал Аглаю, библиотечную дочь и вредину. Дырчиком управлял незнакомый мальчишка с серьезным лицом.

– Я понимаю ваши сомнения, – сказал Светлов. – Чичагин, безусловно, герой, к тому же… достойный муж… Больше скажу, Чичагин для нас гораздо лучше Годзиллы. Годзилла, он же в сущности японский кадавр, смесь бульдога с Белоснежкой…

– Она, – поправил я.

– Что она?

– Годзилла – она. То есть самка фактически. Женская особь.

– Тем более! – хмыкнул Светлов. – Куда их Годзилле против нашего адмирала? К тому же…

Аглая и мопедист вовсю карабкались по песку на соседний песчаный холм, хотя он был и круче и выше. Светлов оглянулся.

– А их песок еще держит, – сказал он. – Недолгая привилегия детства. Впрочем, вернемся к нашим. Вы бывали… Ну… хотя бы в Дивеево?

– Нет…

– Съездите, это поучительно. Там вполне успешно этим промышляют – ковчежцы, медок, маслице, медь златогласная. Собственно, это в устойчивой традиции… Так что ваши, Виктор, рефлексии… я бы сказал, безадресны.

Алексей Степанович улыбнулся.

– Но… – я пожал плечами. – Собственно, это не моя…

Я хотел сказать, что это не я. Не я придумал Чичагина, Крыков. Мне бы лучше Гигантский Пончик, и вообще, при чем здесь рефлексии, я книгу пишу. Почему он это со мной обсуждает?

– Рассматривайте Чичагина сквозь широкоугольную оптику, – Светлов кивнул на камеру. – В сущности, он государственник, строитель империи. А империя – это перспективно всегда. Думаю, вскоре Чичагин и подобные ему займут свое место в парадигме новой праведности…

– Как вы сказали? – не расслышал я. – Новая праведность?

– А вы не читали?

Я отрицательно помотал головой.

– Ах да, интернета нет… Забавная статья была, автора я, кстати, так и не выяснил… Впрочем, можно не усложнять…

Светлов замолчал.

Аглая и мальчишка забрались на верхушку соседнего холма и принялись разводить костер из сушняка. Если подбросить в огонь ивняка, то получится отличный дымовой сигнал, вспомнил я. А еще из лопухов. Лучше всего покрышку. Как-то Федька спер у отца две лысые покрышки, мы откатили их на реку и сожгли на пляже.

Или кусок смолы в костер кинуть.

Или рубероид.

– Поверьте, Чичагин – вполне перспективный вариант, – сказал Алексей Степанович. – Вопрос усердия. В Астраханской области есть небольшой городок, почти поселок. Так вот, как-то раз в нем останавливался Чехов по пути в Таганрог. Одну ночь всего, комната в трактире на втором этаже. А потом, кажется, в письме к Григоровичу…

Я взглянул на Алексея Степановича с интересом.

– Так вот, Чехов написал, что в «этой грязной дыре меня до неприличия закусали клопы, клопы необычайной крупности, лютости и дерзости, решительно как те собаки на Пречистенке». Впрочем, не исключено, что он ехал из Таганрога… Так вот, сейчас в этой гостинице постояльцам в постель подкладывают клопов. Разумеется, не живых, металлических.

Оригинально. Клопы, похоже, кусали всех великих русских писателей. Равно как и все великие русские писали про клопов. По мере того как со страниц романов исчезали клопы, исчезала и литература.

– Считается, они приносят удачу, – сказал Светлов. – Жители того городка утверждают именно так…

Можно подумать. Клопы живут в среднем двенадцать месяцев, за годы, прошедшие с остановки Чехова, сменилось сто двадцать поколений кровососов. С квантовой точки зрения клопы, кусающие постояльцев гостиницы «Центральная», – это те же самые клопы, которые кусали Чехова сто с лишним лет назад. И с точки зрения биологии… Быть покусанными клопами, терзавшими Чехова, в гостинице, где они его нещадно грызли. К удаче.

– Они продают металлических клопов? – уточнил я.

– Железный клоп простолюдину, для гимназистки серебро, но благороднейшему сыну вонзают золото в ребро, – продекламировал Алексей Степанович.

И вручил мне серебряного, размером с горошину клопа искусной работы.

– Подарок вам как писателю.

– И что с ним делать? – Я подкинул клопа на ладони. – Я не вполне гимназистка.

Тяжелый, как шарик подшипника.

– Разумеется, подкладывать в кровать, – посоветовал Светлов. – Попробуйте, это познавательно, своеобразный сенсорный триггер. Любопытные сны.

Я убрал клопа в карман.

– Спасибо.

– Да… Я уверен, что у Чичагина есть перспективы. Главное, работать. Вы, Виктор, умеете работать.

– А вы умеете вдохновить людей, – сказал я.

– «Наша работа – делать людей счастливыми. НЭКСТРАН».

Алексей Степанович с удовольствием поднялся на ноги.

– Здесь приятная местность! – сказал он. – Чудесная… Похоже на Прибалтику.

– Да, нормально…

– Мне здесь очень нравится. – Алексей Степанович вытянул из-под песка ступни. – Знаете, Виктор, я, когда выбирал площадку, много посмотрел, по всему северо-востоку искали. А Чагинск сразу приглянулся. Мы летели с севера, двести километров – лес, тайга, глушь, а потом вдруг три реки звездой сходятся – и холм! Смотрите, еще одного подсек! Как славно! Это хариус?

Алексей Степанович указал на рыбака.

– Хариусов здесь нет давно. Ельцы. Плотва иногда, сорога по-местному.

– Ельцы и сорога… Я бывал в Ельце. Впрочем, хариусов мы вернем, как и другую рыбу.

Я не понял.

– Нам понадобится вода, – пояснил Светлов. – Вода и электричество. Я сейчас как раз осматривал старую ГЭС ниже по течению. Плотина неплохо сохранилась, так что ее несложно будет восстановить. Уровень воды поднимется, почистим русло, рыба снова заведется. Ельцы, хариус, стерлядь. Мне в музее сказали, что здесь раньше стерлядь водилась.

– Возле целлюлозного комбината стерлядь? – усмехнулся я.

– А вы знаете, где самая чистая вода в Рейне? – спросил Светлов. – Напротив концерна БАСФ. Современные технологии очищают как воду, используемую в производственных процессах, так и воду в окружающих водоемах. Это не так уж сложно, методы давно отработаны. Наши предприятия производят чистый воздух, чистую воду и лучшую в мире бумагу. Скоро здесь будут водиться хариусы.

– Вы, я вижу, любите рыбалку?

– Я? – словно заинтересовался Светлов. – Да, пожалуй. Мне нравится сама суть процесса. Есть суша, есть вода, но существа суши научились добывать существ воды. И редко когда наоборот. Ельцы вкусная рыба?

– Да, нормальная, – сказал я. – Лучше жарить в сметане, они суховаты. Или на гриле с маслом. Но лучше крупных брать.

– Обязательно попробую…

Алексей Степанович посмотрел из-под ладони в сторону реки.

– Как ваша книга? – спросил Светлов.

– Продвигается. Собственно, в таких книгах главное сбор материала. А материал хороший, все-таки Чичагин крупная фигура…

– Нет, я о настоящей, – перебил меня Светлов. – Вы пишете книгу?

Еще два раза. После провала романа про зомби я пробовал еще два раза, в первый заглох на шестидесятой, во второй на семнадцатой странице. Настроение было, и книгу брали… не сочинялась.

– Я работаю над этим, – ответил я. – Есть несколько идей…

– Не расскажете? – неожиданно попросил Светлов. – Нет, мне просто интересно. Я сам хотел когда-то стать писателем, но, к счастью, не получилось. С тех пор некоторым образом интересуюсь… люблю хорошие книги. И необычайно приятно бывает стоять у истоков…

Я несколько растерялся. Я, разумеется, не особо опасался, что Алексей Степанович Светлов украдет у меня идею, но все равно, книги не любят посторонних глаз…

– Смотрите!

Алексей Степанович хлопнул в ладоши и указал пальцем.

– Смотрите, что они там делают! Это у них парашют?!

Я обернулся. На соседнем бархане запускали монгольфьер. Во всяком случае, это весьма напоминало воздушный шар, склеенный из бумаги.

– Это скорее китайский фонарь, – сказал я. – Но обычно их запускают вечером, так эффектнее.

– Похоже, у них не очень клеится с аэронавтикой…

Послышался неприятный пиликающий звук. Я машинально пощупал карман, потом вспомнил, что тут не должно быть связи.

– Это «Алтай», – пояснил Светлов. – Покоя нет нигде… Впрочем, скоро сюда проведут нормальную связь, мир сжимается. Мне пора, Виктор. Вы будете завтра на репетиции?

– Непременно, – пообещал я.

– Увидимся!

Светлов снова пожал мне руку, выбил из туфель песок, сбежал с холма и забрался в пикап. Завел двигатель, слишком резко бросил сцепление, машина укопалась, выбросив в воздух из-под задних колес песчаные гейзеры. Корма внедорожника осела, Светлов высунулся в окно, оглянулся.

– Враскачку надо, – посоветовал я.

Но Светлов прибавил газу. Двигатель заревел, грунтозацепы пикапа легко прорыли песок, добрались до земли, внедорожник подпрыгнул, из кузова вылетел огнетушитель, но Светлов этого не заметил – машина уже неслась в сторону дороги.

Земснаряд загудел громче, вода под ним вскипела, и по течению потек мутный след. У рыбака резко обострился клев, он вытаскивал рыбку за рыбкой и складывал в сетку – издали казалось, что в ней блестят новенькие гривны.

На соседнем холме Аглая ругалась с приятелем – разжечь костер, похоже, у них не получалось. Аглая размахивала сухой палкой, приятель чесал голову.

Драга замерла, дрожа бортами, я отметил, что она похожа на щуку, отупевшую и оголодавшую зимой, оттаявшую по весне и вцепившуюся сослепу в прибрежную кочку. Застряла зубами, вертелась, булькала, да так и сдулась до вечера. Оператор вылез на крышу кабины и теперь загорал.

И мне захотелось. Нормального. Наловить ельцов, развести костер, посадить ельцов на прутья и пожарить над углями. Накупаться до белых рук. Охотиться с воплями за выползшим на отмель синим раком. Жевать сладкие смородиновые прутья. На спор висеть над рекой на ветке – дольше провисела Кристина, а Федька оборвался первым. Воровать горох с совхозного поля, лучше с того края, где еще и клевер, там мягче. Загорать…

– Э-э-й!

Я открыл глаза. Передо мной стоял приятель библиотечной Аглаи, тот, что с серьезным лицом. И оттопыренными ушами – издали незаметно, а вблизи кажется, что по слуховому аппарату за каждым. Ушастый, на ремне внушительный охотничий нож с роговой рукояткой и латунной бляшкой на тыльнике. Ножны из оленьей кожи.

– Привет, – зевнул я. – Ты чего?

Аглая помахала мне рукой.

– Мы костер не можем развести, – пожаловался парень. – Я спички взял, но они почему-то отсырели.

– А что вы там запускаете?

– Воздушный шар.

– Зачем?

– Ну…

Мальчишка пожал плечами, оглянулся на Аглаю. Аглая показала язык, подергала себя за уши.

– Мы поспорили… – мальчишка поморщился. – Поспорили. Хотели проверить, на сколько улетит… а спички отсырели, кажется. Они к набору прилагались, китайские, из бумаги сделаны. Головки зеленые, а ни фига не горят…

– Спичек у меня нет, – сказал я.

– А Аглая сказала, что вы курите… – с разочарованием вздохнул мальчишка.

– Почему это я курю?

– Да так… вы же атомную электростанцию будете строить. Котлован копаете…

Мальчишка указал на экскаваторы.

– Не, – я пнул песок. – У нас и так энергии перепроизводство, зачем еще одна станция?

– А что тогда?

Экскаваторы грызли землю, песок в основном, котлован походил на ванночку с крем-брюле, над которой изрядно поработал первоклассник-обжора.

– Космодром, – ответил я. – Строим космодром.

– Ну да, – не поверил пацан. – Как же!

– А что такого? «Байконур» у нас отбирают, а стране нужен космодром. Их шесть штук строят, здесь, в Чагинске, первый, остальные пять в других местах.

Пацан скептически плюнул.

– Кто ж космодром рядом с городом строит? Его подальше обычно…

– Нет, здесь… – я указал на экскаваторы. – Здесь, само собой, никакой стартовой площадки не будет, она дальше… Там…

Я махнул в сторону площадки археологов.

– Здесь планируется вторая подстанция. Сам понимаешь, энергии много понадобится, будем запитываться от кировской ЛЭП.

– Точно, что ли?

– Точнее не бывает.

– А куда летать будут? – поинтересовался пацан.

Я растерялся, вспоминая, куда вообще можно летать. На Марс. Что делать на Марсе…

– В основном ближний космос, – ответил я. – И иногда дальний.

– Мне кажется, самое перспективное направление – Энцелад, – сказал пацан. – Там есть океан. Или Европа. Но я думаю, что сначала полетят все-таки на Энцелад. На Энцеладе самый чистый снег во всей Солнечной системе…

Типичная жертва фантастики, собирается лететь на Энцелад, но спички отсырели.

– А я думаю, на Луну, – сказал я.

– На Луну бесперспективно, – возразил мальчишка. – Там есть гелий, но с водой вопросы. А вода – самое главное, если есть вода, все можно сделать…

Аглая швырнула с соседнего холма корягу и раздраженно свистнула.

– Ну ладно, пойду тогда…

Пацан вздохнул.

– Ставлю на Луну, – сказал я.

Мальчишка съехал по песку. Я вспомнил:

– Эй, погоди!

Мальчишка остановился. Я нащупал в кармане зажигалку с орлом.

– Лови!

Я кинул зажигалку, мальчишка поймал, проверил, выщелкнул пламя.

– Работает. Спасибо! Я отдам.

– Не надо, – махнул рукой я. – Оставь себе.

Мальчишка поспешил к Аглае, так же легко взбежал на песок, и они опять стали складывать костер.

Я тоже спустился с холма и направился к дороге. Надо заглянуть к археологам, посмотреть, как там и что. На обратном пути пройду мимо котлована, пофотографирую, посмотрю, как там что.

Жаль, что раньше этих барханов не было, отличный пляж бы получился, раньше гораздо больше думали про стога, а не про пляжи.

Проселок был укреплен крупным щебнем, идти было неудобно. Поравнявшись с котлованом, я не удержался и сделал несколько снимков.

Экскаваторы и бульдозеры работали бойко, Аглая и ее космонавт все же разожгли костер и вовсю наполняли дымом китайский монгольфьер, рыбака не было видно, со сторны Нельши приближался пустой грузовик, а со стороны города не жалея подвески спешил черный джип.

Я убрался вправо, поближе к обочине. Грузовик свернул к карьеру, джип пронесся мимо, и я понадеялся, что не ко мне, но внедорожник, увы, затормозил, ткнувшись в обочину. Показываться никто не торопился, и тогда я направился к машине сам.

Я подошел, пассажирская дверца открылась: окатило холодом, запахом одеколона и табака, из джипа вывалился мэр. Он согнулся, упершись руками в колени, и тяжело задышал, словно джип у него был с велоприводом и Механошин перенапрягся, догоняя меня.

– Приветствую, Виктор! – мэр помахал рукой. – Я сейчас… извините…

Мэр достал ингалятор, несколько раз пшикнул, постучал кулаком в грудь.

– Да пожалуйста…

Мэр с сипением вздохнул, захлопнул дверцу и скомандовал:

– Езжай пока, я прогуляюсь.

Джип сдал назад, освобождая проезд. Я пошагал дальше. Мэр похрипывал рядом.

– Я сам все собираюсь… заняться ходьбой… или на велосипеде… это полезно для коленей. Жаль, асфальта у нас мало. Зато экология, реликтовые рощи… А вы так гуляете, для здоровья или куда?

– К археологам, – ответил я. – Они на краю поля, у леса… – Я махнул рукой.

– Отлично! – обрадовался мэр. – Я сам к ним давно собирался… Если вы не против?

Я был не против. Мы шагали по дороге, джип катился метрах в ста, держа расстояние. Мэр ослабил галстук и расстегнул ворот рубашки.

– Жара в этом году небывалая, все подстанции трещат, каждый день по два срабатывания… А у вас в гостинице как?

– Да ничего, нормально.

– Ага. Я раньше в электросетях работал, инженером, – рассказывал Механошин. – Сейчас все наладилось, а десять лет назад зашивались, трансформаторы старые, кипят, обрывы постоянно. Сейчас все гораздо лучше.

Я не спорил.

– У нас отток населения, – жаловался мэр. – В начале девяностых до пятнадцати тысяч жило, а сейчас едва двенадцать. Многие уехали насовсем, многие, сами понимаете, того… пенсионеров много… Безработица, куда без нее, на бирже почти две тысячи состоит – и это хорошо!

Механошин с энтузиазмом подержался за мой локоть.

– Я думаю, люди с удовольствием будут работать на бумажном комбинате. Знаете, у нас в городе много молодежи, есть колледж, в нем можно открыть бумажное отделение. Мы думаем создать комитет по благоустройству…

– Мы с ним говорили о рыбалке, – перебил я.

– О рыбалке? – Механошин остановился и почему-то покраснел.

Я доверительным тоном сообщил:

– Понимаете, адмирал Чичагин был… так сказать… большой аматер…

– Да?

Мэр растерянно улыбнулся, оглянулся на свой джип.

– Да, – сказал я. – Все так и обстоит. Именно поэтому Алексей Степанович высказал несколько простых пожеланий…

Механошин достал блокнот.

– Видите ли, – я остановился. – Видите ли, Алексей Степанович рассчитывает на взаимовыгодное сотрудничество.

– Да, мы все понимаем…

Мэр нарисовал в блокноте пятиконечную звезду и восклицательный знак.

– Вы должны сознавать, что кадры в наши дни решают все, – продолжал я. – Алексей Степанович как никогда нуждается в своих людях на местах, в сильной команде. Всего несколько человек, но надежных, на которых можно положиться. Нас не интересует количество материала, нас интересует качество материала.

– Мы готовы, – заверил Механошин. – Мы готовы работать с качеством!

И нарисовал в блокноте несколько скрипичных ключей, что меня слегка озадачило.

– Весьма отрадно, – сказал я. – Качество и самоотверженность – это то, что требуется от нас всех. Особенно завтра.

– Да… Завтра важный день… небольшая репетиция…

– Алексей Степанович возлагает на вас большие надежды.

Механошин… вроде слегка поклонился.

– Мы все организовали. Приходите со своим другом. Будет банкет.

Банкет. Мы шагали по обочине дороги. Теперь уже со стороны карьера потянулись самосвалы, и каждый окатывал нас песком. Механошин терпеливо шагал рядом, отряхивал плечи и рукава от пыли, пшикал ингалятором. Разговаривать не особо получалось, да и не хотелось, пусть Механошин разговаривает, это ему что-то нужно. Однако самосвалы ехали и ехали, джип мэра отстал, самому мэру было нелегко – пыль над дорогой мешала дышать, Механошин кашлял и снова стучал себя кулаком в грудь.

Самосвалы проехали, Механошин отдышался и догнал.

– Как продвигается книга? – поинтересовался он.

Его костюм пропылился и изменил цвет в слегка кофейную гамму, обувь перепачкалась: похоже, Механошин действительно был готов на жертвы.

– По плану. Видите ли, Чагинск – непростой город, здесь трудный, плотный материал, богатая история. Забавно, обычно администрации нет дела до культуры, до истории, но здесь я вижу полное содействие.

– Да, полное содействие! – подтвердил Механошин. – Любую помощь!

– Похвально, – сказал я. – Алексей Степанович… скажем так, весьма скрупулезно относится именно к деталям, к памяти. Нам не хватает исторической памяти – так он и сказал.

Механошин энергично покивал.

– Он много спрашивал про город, спрашивал про книгу. Мне показалось, Алексей Степанович серьезно относится к этому вопросу.

– Мы давно хотели написать книгу, – сказал Механошин. – То есть не написать, а заказать кому-нибудь. Знаете, Виктор, у нас есть свои кадры, например Бородулин… но мы сразу поняли, что это не то, что нам надо… Мы были весьма рады, когда Станислав порекомендовал вас. У вас отличный список работ…

– Вы бывали в археологической экспедиции? – перебил я.

– В археологической? Я несколько… Знаете, у нас есть некоторые идеи по поводу книги…

– Да, я слушаю.

– Мы изучили образцы… другие книги исторического жанра и вот что обнаружили…

Мы с мэром сошли с дороги и шагали по тропинке к лагерю археологов, тропинка через клевер.

– Обычно в этих книгах… обычно на первых страницах… там помещаются благодарности людям… лицам… которые внесли вклад…

– Хазин уже сделал вашу фотографию, – заверил я. – В высоком разрешении. Не переживайте, Хазин мастер. И если у вас есть какой-нибудь депутат…

– Нет, у нас нет депутата, – покачал головой Механошин. – То есть он у нас есть, но мы сейчас не об этом. Нам бы хотелось, чтобы на первых страницах размещалась фотография Алексея Степановича. И наши благодарности, само собой…

Я хмыкнул.

– То есть мы не собираемся размещать такую фотографию без согласия Алексея Степановича, поверьте! Как вы думаете, как он отнесется к нашей инициативе?

– Трудно сказать. Понимаете, Алексей Степанович ценит прежде всего искреннее отношение…

– Мы искренни!

Механошин даже слегка забежал вперед.

– Да, несомненно, – сказал я. – Но от вас понадобится…

Я сделал многозначительную паузу.

– Искренность иного рода, – таинственно сообщил я.

Механошин достал платок и вытер потный лоб. Мы приближались к опушке.

– Я не до конца понимаю, если честно… что вы имеете в виду?

– Понимаете, Алексей Степанович любит, чтобы все было… безупречно.

Я достал из кармана клопа, показал на ладони Механошину.

Механошин сокрушенно вздохнул.

– Я с них… – сказал он. – Я с них шкуру спущу…

– Теперь вы понимаете, о чем я говорю?

– Да… Кажется…

Я спрятал клопа в карман.

– Так вы участвовали в экспедициях?

Лагерь археологов состоял из одной синей современной палатки, одной брезентовой палатки, множества разбросанных лопат, ведер, грязных сапог, щеток, дров. На костре подгорала рисовая каша с килькой в томате. Я свистнул, и из кустов показался археолог, сильно напоминавший исполнителя Курта Кобейна: тощий, в драных джинсах, в задрипанном свитере и с патлами.

– Ну? – спросил Курт и закурил.

– Виктор, – представился я. – Историк. Пишу книгу про адмирала Чичагина и город Чагинск. А это мэр Механошин Александр Федорович.

– Очень приятно, – согласился Курт. – Гена, археолог.

Александр Федорович пожал руку Гене, я тоже.

– У нас богатая история, – сказал Механошин.

Гена с треском затянулся. В богатую историю Чагинска он, похоже, не верил. На деревянном ящике, исполняющем роль стола, лежал выбеленный солнцем череп.

– Занятно, – сказал я.

– Да… – согласился Механошин. – Отличный череп…

– Коровий, – пояснил археолог. – Там, наверное, скотомогильник был. На поле.

Механошин пожал плечами. Я на всякий случай сфотографировал череп.

– А еще что интересное встречалось?

Археолог зевнул, подвинул мне ведро, до половины заполненное пробками от бутылок, ржавыми гайками и гвоздями.

– А вы достаточно глубоко копали? – поинтересовался Механошин.

– А чего там копать-то? Пусть экскаватор копает, он железный…

Гена сплюнул.

– Да нет там ничего, – заверил он. – Культурного слоя нет, ничего нет, можно не волноваться… Ну, покопаем еще на всякий случай.

– Знаете, у нас много и других исторических мест, – сообщил Механошин. – Есть Данинское поле, есть Салтановская слободка, Ингирь опять же…

Археолог уныло помотал головой.

– Не, – сказал он. – Мы только здесь проверяем, на поле. Наше дело – экспертиза, чтобы тут какого, прости Господи, палеолита не обнаружилось…

Механошин поперхнулся при упоминании палеолита, видимо, он имел о нем свое представление.

– Понимаете, Геннадий, – проникновенно сказал Механошин. – Мы заинтересованы в развитии…

Я отошел подальше и сфотографировал. Мэр беседует с руководителем раскопок. В кадр попал коровий череп, но я не стал переснимать, и так хорошо. Вообще, это хазинская фишка – он любит в городских фотографиях оставлять мелкие фиги: вот вроде красивое синее здание областной промышленной палаты, но если вглядеться, то на заднем плане обнаружишь, как бомжи несут вдаль облезлый холодильник.

– Наше дело прозвонить поле, – не сдавался Курт. – Мы его прозвонили. Можете строить хоть пирамиду, заключение подпишем. Непонятно, что вас смущает…

Мне казалось, что Механошин сам плохо представлял, что его смущает. Но раз мы так долго и трудно шли через поле, надо было найти, зачем мы сюда шли.

Гена стрельнул окурком в поле.

Механошин вдруг рассказал, что нашел в детстве странный камень, им чрезвычайно удобно было колоть орехи, а потом выяснилось, что это каменный топор. Это было как раз на Данинском поле…

Он замолчал, вытер лоб платком.

Гена пожал плечами.

– Каши хотите? – спросил он.

– Да, – неожиданно согласился мэр.

Я тоже не стал отказываться, с утра не ел и не пил, так что рисовая каша с томатной килькой в компании мэра Механошина и археолога Кобейна была не самой безнадежной идеей. Мы втроем уселись на бревно, Гена разложил по мискам кашу, стали есть. Оказалось вкусно.

Механошин сказал, что примерно такое он ел в армии. Сказал, как ему там было хорошо, а сейчас не жизнь, а дерьмо морона. Так и сказал. Гена принялся хохотать, а потом спросил, не может ли мэр подвезти его до магазина, нужны веники, кто-то порушил весь экспедиционный запас. Механошин согласился, предложил подкинуть и меня, я отказался. Поснимал вокруг, получилось неплохо: мэр города и археолог Геннадий обсуждают вопросы археологии.

Они доели кашу, мэр помахал рукой, и к лагерю через минуту подкатил джип. Гена закрыл котел с кашей на походный замок, Механошин заверил меня, что мы можем быть спокойны, все будет лучшим образом.

Пора возвращаться. Я пошагал в сторону города, стараясь успеть до грузовиков.

Аглая и ее друг все еще возились с шаром, но, похоже, приближались к финишу – шар надулся, и Аглая удерживала его с трудом. Мужик в реке все так же ловил ельцов. На отмели появились старухи, они запускали в воду простыни и громко ругались на рыбака выше по течению. Освободившийся земснаряд снова углублял русло, для бумажного комбината потребуется много воды. По мосту ехал мужик на мотоблоке, в кузове колыхалась копна свежей травы, пора было возвращаться в город.

Когда я шагал по мосту, Аглая и ее друг свой шар все-таки запустили. Он на некоторое время завис над рекой, словно осматриваясь, потом спохватился и полетел к северу. Аглая и пацан махали ему руками вслед.

На обратном пути заглянул на рынок. В автомагазине купил прокладку для карбюратора. В овощном купил полкило черешни. В рыбном двух вяленых подлещиков. Думал купить еще что-нибудь, приглянулся стул ручной работы, почти решился.

Чагинск – маленький город. Когда я приезжал к бабушке, здесь проживало пятнадцать тысяч человек, но на улицах я встречал приблизительно одних и тех же. Сухорукого Калича, электрика Колмогорова, подрабатывающего печником, Колю Турова на красном «Восходе», Александрова из леспромхоза, Снаткину.

Снаткина жила на углу Сорок лет Октября и Кирова в большом доме, крашенном светло-коричневым. Федька рассказывал, что Снаткина служила снайпером и потеряла глаз во время стрелковой дуэли в Кампучии, – врал, у Снаткиной оба глаза были на месте. Федька уверял, что один стеклянный, он сам видел, как однажды глаз выпал. А про Кампучию тогда по телику показывали. Кристина же рассказывала, что зрение Снаткиной испортил муж, когда узнал, что она хочет уехать учиться, ударил по голове замороженной щукой, повредил глаз и разорвал барабанную перепонку. Глаз потом вылечили, а слух нет. А когда Снаткина выписалась из больницы, выяснилось, что ее документы муж сжег, а сам сбежал неизвестно куда. С тех пор Снаткина жила кое-как, трудилась вахтершей на хлебозаводе, приемщицей во вторсырье и сортировщицей в прачечной. Да, я почти решился на стул, но тут на рынке вдруг появилась Снаткина. Как всегда, с велосипедом и в зеленом плаще.

Снаткина немедленно заметила меня и поманила пальцем, я подошел.

– Ты зачем приехал? – спросила Снаткина. – На кладбище к бабке, что ли?

Бабушка ненавидела кладбища, ненавидела могилы, Родительскую субботу, пластиковые цветы и кладбищенские пикники.

– Приходила она ко мне, – сообщила Снаткина.

Я не особо удивился.

– Стояла… Знает, что ты здесь. Сказала, чтоб уезжал.

Бабушка не хотела, чтобы я возвращался в Чагинск. Я так и сделал.

– У меня кое-что для тебя есть, – сказала Снаткина. – От бабки твоей передача.

– Что?

– Пойдем, покажу.

Снаткина поправила зеленые глаукомные очки и покрепче ухватилась за руль велосипеда. Новый, кстати.

Никогда не видел, чтобы Снаткина ездила на велосипеде, если это и случалось, то наверняка очень давно. С велосипедами Снаткина всегда ходила. При этом меняла их регулярно, впрочем, всегда предпочитая классические модели, обязательно с мужской рамой и прочным багажником.

Мы шагали в сторону Сорока лет Октября, я боялся, что Снаткина станет расспрашивать про мою жизнь, про то, чем я занимаюсь, женился или нет, но Снаткина молчала – кажется, я ее не особо интересовал.

Минут десять мы сосредоточенно шагали по улице Любимова, не по тротуару, а по краю проезжей части, друг за другом, думаю, выглядели идиотски, затем Снаткина остановилась возле колонки, долго сливала воду, попила из горсти и сказала, что вода определенно испортилась.

– Это из-за копателей, – сказала она. – Я им говорила не копать, до горечи докопаются. Но они не послушались. На огурцах весь цвет сгорел, а как станцию построят, так и все сгорит.

– Они строят бумажный завод, – поправил я. – Самый крупный в европейской части России.

Снаткина брякнула в звонок.

– Это Механошник придумал, я знаю, – сказала она. – Помню его, сволочь, в сплавной работал после армии. Потом в техникум его мать устроила, хотя и дурак, потом в райпо. Тогда и подженился. Галина…

Галина была из Белоруссии, приехала сюда на швейную фабрику работать, через год ее бригадиром поставили, толстая баба. Познакомились они с Механошиным на танцах в Каменке, он ее сразу позвал, так и съехались. В райпо «Москвич» зеленый взяли и дом напротив Соловьевых. А мать у него коммунальщица, еще в старом коммунхозе на Спортивной работала, партийная. И Галину в хорошее место устроила, так всю дорогу и воровали…

Я подумал, не сестра ли Снаткина Люсе из «Чаги».

…И брат у него не лучше, алкоголик. На асфальтовом заводе работал, так там воровать нечего было, он стал асфальт воровать, нагрузит в люльку – и везет вечером, весь двор себе заасфальтировал. На пять лет посадили. А когда вышел, так сразу на «Яву» сел и расшибся. Но не до смерти, месяц в больнице лежал, потом хромым сделался, хромой-хромой, а по лесу как лось, если рано не выйти, все обнесет. А этот, который мэр сейчас, брат его, в область тогда учиться поехал, другую тетку там и встретил, на курсах и в области решил остаться. Галина как узнала, так поехала разбираться. Да так и не вернулась. А сам Механошин с новой женой вернулся и стал жить, а про Галину ту никто и не вспомнил, сказали, что она вроде уехала на Украину…

Мы шагали по улице, Снаткина упрямо рассказывала про Механошиных. Механошины не были коренными чагинцами, их из своей местности выгнали, вот они тут и прижились, такое уж место Чагинск – сюда черт-те что заносит, всякую дрянь. Когда Снаткина заглядывала к бабушке за газетой или дрожжами, я сбегал в огород или на чердак забирался. В детстве рассказы Снаткиной казались невыносимыми, многие их персонажи болели раком, лежали в дурдоме, угорали в банях и ездили в Уржум. Сейчас я относился к рассказам гораздо спокойнее, локфикшн вырабатывает в своих мастерах толерантность к провинциальным воплям.

– …Он маслозавод купил, масло делать хотел, у нас масло жирное, на клеверах. Только коров-то не осталось! Молока нет, хоть сам доись. Повозился туда-сюда, да так и плюнул, все на металлолом порезал и продал. Сейчас там все заросло…

Однажды с Федькой мы пролезли на маслозавод, не за маслом, за опарышами. Там было место, куда сливали протухший обрат, ну и все пацаны там опарышей копали. Там жирные водились, потом в опилки на день их посадить – и на рыбалку. Мы с Федькой набрали литровую банку, но тут появились пацаны из деревяшки, и нам пришлось спрятаться за мусорными баками. Просидели там два часа, потом меня до вечера тошнило. А на рыбалке наловили сорог.

– Эй.

Снаткина резко остановилась напротив собеса.

– Не слушаешь, что ли? – недовольно спросила она.

– Слушаю.

Снаткина не любила, когда не слушают.

– Дружок твой, Федька, мусором стал, – сообщила Снаткина. – В мусарне служит.

– Я знаю.

– Сразу по нему видно было, подментованный с детства.

Мы пошагали дальше. Я думал, что сейчас она начнет рассказывать про Федьку, но Снаткина вернулась к Механошиным.

– А потом сказали – выбирайте мэра. Дураков у нас много, но все равно никто не позарился, один Сашка Механошин. Ну и еще один дурак для вида. А как выбрали его, так он и запустился…

Одним словом, вел себя Механошин абсолютно бессовестно, хапал все, что плохо и не плохо лежало, и быстро построил себе два особняка на Кирпичном.

– Зачем приехал? – спросила Снаткина.

– Что?

– Зачем приехал сюда?

– По работе, – ответил я.

– Тут много работают, – сказала Снаткина. – Много людей. Бабке твоей не нравилось здесь.

Пришли.

Дом Снаткиной почти не изменился, разве что выгорел на солнце и от этого казался старше.

– Знаешь, почему она осталась? – сощурилась Снаткина.

Я промолчал.

– Лизавета Волошкина в Нельше жила, у самой линии. У нее отец без вести пропал в Венгрии, думали убит, а он через двадцать лет из Канады письмо прислал, живой оказался.

Снаткина улыбнулась.

– Постой, сейчас принесу.

Снаткина направилась к дому, долго возилась с калиткой, долго прятала велосипед в сарай, роняя там тазы, банки и другие велосипеды.

Бабушка редко рассказывала про деда, только про последнее письмо. Рассказывала про завод, дед работал на кирпичном. Про то, что поссорился с родителями – им бабушка не нравилась. Про то, как уходил, – там, у Восьмого завода до сих пор есть камень, на котором он сидел.

Снаткина не появлялась. В доме было тихо. Я представил, как Снаткина уединилась в чулане, открыла сундук и перебирает в нем свою картотеку. Письма, квитанции за свет, фотографии, газетные вырезки, карточки с именами и болезнями.

Я вдруг подумал: а что, если… случалось же такое, попал в плен, сбежал из лагеря во Франции, перебрался в Бразилию. Прошло сорок лет, времена поменялись, и написал, письмо дошло, но промазало и попало к Снаткиной. А Снаткина, потому что она Снаткина, письмо прижала. И теперь, через много лет после бабушки, хочет его отдать. Посмеяться. Или, напротив, совесть замучила, такое случается.

С улицы Рабочей вырулил Хазин, заметил, поморгал фарами и направился ко мне. «Шестерка» гудела по-другому, как трактор, и дымила тракторно.

– Так и знал, что ты тут, – сказал Хазин. – Домой ходил, что ли?

– Не ходил… Снаткину встретил.

– Велосипедистку? – Хазин с опаской огляделся. – Убийца которая?

– Ну да…

– Садись! Садись, а то она и нас щукой ухайдошит!

Хазин рассмеялся, открыл дверцу.

– В «Чагу» свежее завезли, – жизнерадостно сообщил он. – Утренним койотом из Кологрива! Торопись, нам скоро в библиотеку.

– Что?

Утренним аксолотлем из Вупперталя.

– Паша Воркутэн категорически приезжает! – сообщил Хазин и потряс «Чагинским вестником». – Подарок жителям города от городской администрации и корпорации НЭКСТРАН! Завтра концерт!

– Я так и знал, – сказал я.

Механошин дал культуру.

– Давно хотел спросить, уважаешь ли ты Пашу Воркутэна? – поинтересовался Хазин.

– Я уважаю Пашу Воркутэна, – ответил я. – Он певец и… подвижник.

– Никогда в этом не сомневался.

Хазин замолчал, выпучил глаза, стал косить ими в сторону.

– Идет! Идет! Вить, запрыгивай!

Я обернулся. Приближалась Снаткина. Короткие расстояния Снаткина преодолевала и без подпорки, но при этом казалось, что она опирается на невидимый велосипед – Снаткину сильно косило в правую сторону. Невидимый велосипед, незримый скейт, Чагинск приготовил нам много сюрпризов.

Снаткина приближалась, а я ощутил некоторое волнение, особенно когда заметил, что она сжимает в руке клочок бумаги.

– Жила-была Спирохета и брат ее Гранулёз… – негромко сказал Хазин.

Снаткина подошла, заглянула в машину. Я думал, она скажет Хазину что-нибудь язвительное, но она просто смотрела и смотрела. Так что Хазин засмущался и сделал вид, что читает газету.

Через минуту Снаткина обратилась и в мою сторону.

– Я твоей бабке сорок рублей должна осталась, – сказала Снаткина. – Отдам.

Снаткина сунула мне в руку бумажку и направилась к дому. Хазин сфотографировал ее в спину.

Так вот.

– Витя, ты, гляжу, приподнялся, – не удержался Хазин. – Сорок рублей, можно валить домой.

Я развернул скомканный тетрадный лист.

– Золотом, что ли? – насторожился Хазин.

Внутри были четыре красных банкноты. Сорок рублей. Раньше на это можно было велосипед купить, подержанный, но зримый. И я туда же…

– Бумагой, – ответил я и сел в машину.

– Этим мужеубийцам нельзя доверять, – вздохнул Хазин. – Кстати, об убийцах. Эта мерзкая Аглая с утра обстреляла меня из плевалки, в ухо попала. Я прожигал жиклер, а она бежала в библиотеку.

– И что?

– Она сказала, что у нее есть про адмирала Чичагина интересное.

– Хорошо. Поедем.

Мы поехали в библиотеку. В голове переливалась странная мысль про Снаткину, то есть про ее многочисленные велосипеды – куда она старые приспосабливает? Понятно, что сначала в сарай, а потом? Вряд ли продает, копит, скорее всего. Я представил удивление тех, кто купит когда-нибудь снаткинский дом. Забавно…

Хазин управлял машиной и зачитывал новости из «Чагинского вестника».

– …Близ урочища Овсоедова имел место очередной инцидент со снежным человеком… безобразие… цены в заготпункте сезонно повысили, в четверг случились приключения пенсионерки Сосновской, это интересно… Так, значит… некая пенсионерка Сосновская опять попала в беду. Она пошла за водой, поскользнулась на льду и упала в колодец, нет, неинтересно… Криминальные новости, и те не радуют…

– Сейчас же лето, – я вручил Хазину подлещика.

– Вот и я о чем. – Хазин стал грызть. – С этими пенсионерками конкретная засада…

Мне подлещика не хотелось. Взял «Чагинский вестник». Криминальные новости действительно не радовали. В ходе совместного распития спиртных напитков получил раны, несовместимые с жизнью, шестидесятитрехлетний уроженец села Крынки. Его сожительница, гражданка Б., из ревности нанесла ему восемнадцать ударов ножом.

– Расемон на марше. – Хазин грыз бок подлещика и рулил. – Но в целом весьма антично. Классический сюжет, Паша Воркутэн, думаю, воспоет.

– Возможно. Механошин обещает завтра банкет.

– Банкет – это лучшее в нашей профессии. Особенно если приедет врио… Можно будет расслабиться, надоело, пашем как землепашцы…

Хазин стал читать дальше.

– …Коллектив КСЦ «Дружба» выражает благодарность администрации за предоставленные грузовики… вот, кстати: подготовка ко Дню города идет полным ходом, творческие коллективы рапортуют… а, вот подробнее: в районе Овсоедова действительно произошла стычка со снежным человеком. Сысоев, агроном колхоза «Заречный», косил траву на Дальних Пожнях, где и подвергся нападению. Как сообщил Сысоев, снежный человек выскочил из прибрежных кустов и совершил несколько непристойных движений в сторону…

– Что? – не понял я.

– «Совершил несколько непристойных движений». Это квинтэссенция… Кстати, в газете мы до сих пор не были.

– Зачем нам в газету?

– Ну мало ли. Похоже, там работают люди с юмором.

Хазин вгляделся в подвал:

– Похоже. Главный редактор… некто Кондырин.

– Кстати, это неплохо. Агроном Сысоев, сасквоч, несколько неприличных движений… Эта картина стоит у меня перед глазами.

Приехали в библиотеку, Хазин остановился возле входа.

– Сысоеву повезло, – задумчиво произнес Хазин. – Легко отделался, в сущности.

Спорить я не стал.

В библиотеке было душно и по-июньски пустынно, из-за двери директорского кабинета слышалась печальная музыка. Мы поднялись на второй этаж в свой отдел.

– Смотри. – Хазин сфотографировал.

На столе лежала тонкая и жухлая книжка явно девятнадцатого века издания – «Достойные люди губернии», на всякий случай придавленная гирей от весов. Я подошел, убрал гирю на подоконник, стал листать. Хазин разбирался с застрявшим в зубах подлещиком.

В отдел заглянула Аглая.

– Это я нашла, – сказала она. – В хранилище спускалась, искала два часа.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Твоя помощь бесценна.

– С вас причитается, – сообщила Аглая.

Аглая села на пачку журналов.

– Я куплю тебе фиников, – сказал Хазин. – Они помогают.

– Я вчера конским щавелем излечилась, – ответила Аглая. – Говорю же, должок за вами.

В отдел заглянул кот Аглаи, увидел хозяйку и тут же подбежал к ней и запрыгнул на колени.

– Он умеет говорить, – объявила Аглая.

– А по цепи он кругами не ходит? – зевнул Хазин. – Дуб тебе не подать?

– Он на самом деле говорящий, – заверила Аглая.

– Пусть чего-нибудь скажет, – предложил я.

– Пусть скажет «вертолет», – предложил Хазин. – Или нет, лучше…

Он взял книгу про достойных людей области, открыл оглавление.

– Лучше «магнетизер». Пусть твой кот скажет «магнетизер Шульце»!

Хазин тут же насторожил камеру.

– Просто так вы сами скажите про своего магнетизера, – Аглая показала фигу. – А он на спор скажет.

– Я куплю тебе не только фиников, – снова сказал Хазин. – Но еще чебурек.

– Ведро мороженого, – заявила Аглая. – Спорим на ведро мороженого!

– Хорошо, – согласился я. – На ведро.

– Витя, она же лопнет! – Хазин потрогал ухо. – Да пусть лопается…

– Скипи, пожалуйста, – Аглая ткнула кота в бок.

Кот открыл пасть и писклявым голоском произнес: «Мегнетизер».

Я как-то неуютно себя почувствовал. Аглая рассмеялась. Хазин громко икнул. Кот неожиданно взбесился и заметался по отделу, опрокидывая книги, и в конце концов не выдержал и выскочил в окно.

– Вы проспорили! – закричала Аглая. – Проспорили! С вас ведро!

Аглая выбежала из отдела «Справочной литературы».

– Возможно, послышалось, – предположил Хазин.

– Возможно…

– Или она чревовещатель, – продолжал Хазин. – Этому несложно выучиться. Обман же…

– Да ладно, Хазин, плюнь. Тебе что, мороженого жалко? Ее бабушка – директор библиотеки.

– В этой библиотеке ничего нет, это бестолковая библиотека.

– А ваша книга тут, между прочим, есть. – Аглая вернулась с синим пятилитровым ведерком.

Хазин гадко ухмыльнулся.

– С вас ведро, – сказала Аглая и торжествующе вручила его Хазину.

– И где тут ведрами продают? – спросил Хазин.

– В «Растебяке» мороженный автомат поставили. Я люблю, между прочим, шоколадное.

– Где автомат? – не расслышал я.

– Рядом с Казначейством, на Любимова. Кафе «Растебяка».

Аглая показала в сторону Любимова. Хазин и я посмотрели в окно.

Из библиотеки виднелся угол Кудряшова с Шаховской, диким желтым разливалась вдоль забора акация, и чертополох алым под ней, и серая собака с пыльным носом, лежащая на пыльной покрышке. Ирга плотным рядом, и за ней крыша домика с вилами антенны. Тетка с бидоном за водой остановилась и стала выговаривать собаке, та засмущалась и спрятала голову под лапы. Мужик в леспромхозовской робе с рулоном рубероида на плече… я подумал, что этого мужика видел уже много раз, еще в детстве видел, мужик с рубероидом и собака, должны еще пройти к реке мальчишки с удочками, и тетка должна забыть про собаку и переключиться на мальчишек, а потом плюнуть вслед мужику.

Часть настоящего Чагинска, города, который я когда-то любил.

– А не треснешь от ведра-то, деточка? – спросил Хазин.

– Я в библиотеке до вечера буду, – ответила Аглая. – Так что лучше вам сегодня принести, а то обижусь. Так что валяйте-валяйте, дяденьки…

Аглая показала язык и удалилась.

– Какие грубые и невоспитанные дети, – сказал Хазин. – Я надеялся, хоть в провинции сохранилась духовность, но теперь вижу, что ошибался. Зловонное дыхание миллениума теперь и здесь. Остается один путь – в «Растебяку».

Я поглядел в окно. Женщина с бидоном исчезла, мальчишки с удочками не прошли, собака лениво поднялась, потянулась, помотала для собственного утверждения хвостом, гавкнула и скрылась в иргу.

– В «Растебяку», друг мой, в «Растебяку», – повторил Хазин. – На улице Любимова напротив Казначейства. Пойдем, Витя, пробил урочный час.

Я был готов в «Растебяку». Мы спустились на первый этаж. У лестницы нас подстерегала заведующая Нина Сергеевна с виноватой улыбкой.

– Извините, Глаша опять учудила, – заведующая покачала головой. – Я ей столько раз говорила: веди себя по-человечески, веди себя нормально, а она все дурит…

Нина Сергеевна постаралась вырвать из моих рук синее ведерко, но я ухватил его покрепче. Несколько секунд Нина Сергеевна все же старалась добыть ведерко, но я успешно сопротивлялся. Отступила заведующая после того, как Хазин сфотографировал эту сцену.

– Отец сапоги ей купил, так она в них дырки проделала и какие-то цепи вставила! – с болью поведала Нина Сергеевна. – Вот как с ней?!

– Это все от сомнительных книг, – сказал Хазин. – Смотрите за ребенком, а то он еще сам начнет сочинять, а там и до безнравственности недалеко.

– Так давно сочиняет, – вздохнула Нина Сергеевна и посмотрела на ведро. – В тетрадку записывает, а нам не показывает. И все по ночам… А вы ей не покупайте мороженое, глупости все это на самом-то деле…

– У нас в институте была девочка… тоже стихи сочиняла, – сказал Хазин. – В основном лирику, ну и гражданственное немного. Про свободу, про неравенство…

– Про экологию, – добавил я.

Нина Сергеевна солидарно покивала, видимо, и Аглая экологии не чуралась.

– Мы с этой девочкой вместе учились, – пояснил Хазин. – Ее звали Анжеликой. Крупная такая… Но талантливая.

– И что с ней стало? – спросила Нина Сергеевна.

– Ничего. Жива. Иногда пишет про свои похождения в журналах… То есть я хотел сказать, она много ездит по миру.

Нина Сергеевна сбилась, растерянно посмотрела на меня.

Я не знал, что сказать, нащупал в кармане утреннего клопа. Помолчали. Нина Сергеевна очнулась первой.

– А правда, что у нас не бумажный комбинат собираются строить, а атомную электростанцию? – спросила она.

Хазин многозначительно вздохнул, а я отрицательно покачал головой. Нина Сергеевна понимающе улыбнулась.

– Я читала в газете, что если в городе атомная электростанция, то на пенсию можно на пять лет раньше выходить. Как на Севере. И еще к зарплате коэффициенты…

– Совершенно верно, – подтвердил Хазин. – У меня брат живет возле атомной электростанции, у него все повышенное. И раз в три года бесплатный проезд.

– Очень хорошо! А то у нас с безработицей, сами понимаете…

– Не всех возьмут, – предупредил Хазин. – Электростанция не резиновая, а желающих, наоборот, полгорода. Кадровый вопрос будет обостряться по мере продвижения строительства…

Из кабинета выглянула Аглая, Нина Сергеевна погрозила ей кулаком.

– Котлован копают вовсю, – сказал Хазин. – В «Сельхозтехнике» скоро временный офис откроют, первым делом отдел кадров. И вот когда будут набирать персонал, там спросят прямо…

Хазина понесло, я схватил его за руку, вытолкал из библиотеки, дотащил до машины и вставил за руль. Сам быстренько обежал вокруг и уселся рядом.

– Ты что, Витенька, не видишь?! «Растебяка» раскинула над нами свои мохнатые крылья. Я был расстрелян из плевалки и скончался к утру…

На крыльце показалась Нина Сергеевна.

– Я нашла для вас кое-что интересное! – громко сказала Нина Сергеевна. – Очень хороший материал!

Хазин газанул, мы покинули библиотеку.

До Казначейства от библиотеки меньше километра. Само здание находилось недалеко от пожарной части, мы с Хазиным сюда пока не заглядывали. Аглая не обманула – напротив Казначейства возвысился нарядный красно-желтый домик, над зеленой крышей развеселыми синими буквами улыбалась вывеска «РАСТЕБЯКА». В букву «Б» выглядывал щекастый Колобок.

– Я люблю этот город, – сказал Хазин. – Здесь интересно и познавательно.

Колобка он сфотографировал несколько раз.

– «Растебяка», – прочитал я. – Что такое «растебяка»?

– Экономический рост, – пояснил Хазин. – Приток инвестиций. Копают котлован. На почту прокладывают интернет. Открывают кафе, шашлычные, пивные и… растебячные. Думаю, «растебяка» – это производное от расстегая и кулебяки. Некоторое синтетическое блюдо, гибрид.

Хазин указал на витрину, где изображался раскрытый пирог, из которого торчала куриная ножка. Аппетитно.

– Однако если «растебяка» – это гибрид расстегая и кулебяки, то что есть гибрид кулебяки и расстегая?

– Кулераст? – предположил я.

Хазин удержался, но с заметным трудом. Я на всякий случай достал блокнот и записал.

– Думаю, надо осмелиться и войти, – предложил я. – Адмирал Чичагин одобряет решительных.

– Растебяка выглядит решительно, – Хазин кивнул на витрину. – Хотел бы знать, как выглядит кулераст.

– Все-таки войдем, – сказал я.

И толкнул стеклянную дверь.

Внутри было новенько и блестяще. Мы устроились за столиком у окна с видом на пожарную часть, подбежала расторопная официантка.

– Нам растебяку, – попросил я. – Горячую и сытную, пожалуйста.

– И два темных, пожалуйста, – попросил Хазин.

– Мне светлое, – уточнил я.

Официантка принесла две кружки эля и один лагер, поставила их на причудливые, в виде толстой кляксы, бирдикли.

– Растебяка чуть позже, сейчас приготовят.

На бирдиклях был изображен физкультурно ориентированный лысый мужик в майке, в левой руке мужик держал огромную кружку пива, в правой – внушительную гантель.

– Вероятно, кулераст, – заметил Хазин.

– Возможно. – Я попробовал пиво. – Должен признать, что Чагинск изменился. Раньше «Растебяка» была здесь решительно невозможна.

Пиво хорошее.

– Винд оф чейнч, – философически заметил Хазин. – Через пару лет они созреют и до кулераста. Девушка!

В «Чаге» пиво лучше. Официантка вернулась. Я потер в кармане спинку серебряного клопа, на неизбежную удачу.

– Девушка, нам, пожалуйста, еще кулераста, – попросил Хазин. – Только с луком, пожалуйста.

– Как вы сказали? – растерянно спросила официантка.

– Кулераст. Это старинное русское блюдо. Тельное, расторопша, кулераст. Знаете, мама мыла кулераст…

– И мороженого, – я выставил пластиковое ведерко.

– Мороженого… и чего? Я не очень поняла… Кулерас и растебяка?

– Отдельно, пожалуйста, – уточнил Хазин. – Каждый из них сам по себе.

– Этого… первого… точно нет, – сказала официантка. – Мороженое есть, пять литров – пятьсот рублей. Деньги мне, а я вам наберу.

Я передал деньги и ведерко официантке. Отхлебнул еще пива. Потер в кармане спинку серебряного клопа.

– Как ты думаешь, банкет завтра нормальный будет? – спросил Хазин. – Или так себе? Мне кажется, для Светлова организуют что-то грандиозное…

– Надеюсь.

– А я уверен. Слушай, мне здесь нравится. Приятное местечко! Чагинск полон сюрпризов! Ожидаешь сосиску в тесте, а тебя подкарауливает растебяка… Знаешь, тут даже лучше, чем в «Бурлаках», помнишь «Бурлаки»? Пескари в томате ничуть не хуже барабули! Кстати, Аксаков ошибочно выводил этимологию слова «пескарь» к писку, издаваемому рыбкой при сдавливании, однако современные исследователи полагают, что «пескарь» восходит к латинскому pescado, означающему «рыба»…

Хазин пил, ел и рассуждал. Что в маленьких городках своя атмосфера и свое очарование, что прав тот, кто чтит умеренность и достаточность, что агронома Сысоева ему искренне жаль, что если в одном месте города есть растебяка, то в другом должен обязательно присутствовать пусть хотя бы и тайный, но кулераст, иначе нарушается диалектическое единство, метафизическая ткань локуса истончается и в конце концов безнадежно рвется, и тогда неизвестно, какие чудовища вырываются из сумрачных бездн подсознания. Особенно в Чагинске.

Появилась официантка с растебякой.

– Хорошо бы еще успеть на телевышку, – сказал Хазин. – Погода может испортиться. И вообще… Девушка, как вас зовут?

Растебяка оказалась как пицца и расстегай одновременно, довольно вкусная штука. Девушка не представилась.