Читать книгу Без оглядки на богов. Взлет современной Индии - Эдвард Льюс - Страница 3

Я жил в Индии уже более четырех лет, когда встретил Андре, шестидесятитрехлетнего француза с седеющей гривой волос и страстью к ведической философии.

Было чувство, будто мы встречались до этого много раз. Я ненадолго приехал в Ауровиль, город на юге Индии, основанный в 1968 г. девяностолетней француженкой Мирой Альфасса, которую все называли Матерью. Она назвала город в честь Шри Ауробиндо, одного из самых знаменитых духовных вождей Индии, чья жизнь – от студенческих лет в Кембридже до периода подпольной борьбы с британским колониальным владычеством и, наконец, превращения в мудреца-учителя в чарующем уголке полуострова Индостан – сама по себе заслуживает отдельной книги, а то и двух. Мать, рассказал мне Андре, «покинула свое тело» в 1973 г., через 23 года после ухода Шри Ауробиндо, но, к счастью для пытливого француза, это произошло через несколько месяцев после того, как он добрался до Ауровиля.

С тех пор как Андре перебрался в Ауровиль, город – на самом деле всего лишь большой ашрам – разросся и стал прибежищем для нескольких тысяч людей западного происхождения, вроде моего француза, поглощенных поиском эликсира индийской философии. Большинство их верит, как и Андре, что Индия – страна особая. Она обладает уникальной моральной и духовной силой. Индия, говорил Андре, ключ к выживанию человечества.

Я приехал в Ауровиль, чтобы выяснить, что питает подобную веру в Индию. «Когда живешь на Западе, в Европе, чувствуешь себя полностью потерянным, – говорил Андре, любезно пригласивший меня в свой просторный, чисто побеленный дом. Мы прихлебывали сок гибискуса. – На Западе нужно принадлежать к обществу и следовать определенным правилам. Предполагается, что у тебя дом, карьера, и вся жизнь нацелена на деньги. Индия другая. Индия – уникальная страна, – подчеркнул он, и его поддержали все присутствующие. – Без Индии мир обречен прозябать в нищете материализма».

Андре родился в годы Второй мировой войны и вначале жил как все, не считая того, что ему пришлось отслужить по призыву солдатом в Алжире во время массовых выступлений против французского правления. Однажды в Париже он услышал о конференции, посвященной Ауровилю. К тому времени он был знаком с «Бхагавадгитой» – вероятно, самым популярным индуистским текстом, – и у него имелось кое-какое представление о том, из чего состоит индийская философия. Вскоре после этого он уехал в Индию. До этого момента рассказ Андре был простым и понятым. Но он не объяснил, что именно привлекло его к «Бхагавадгите» и к Индии. «Для меня-то это ясно. Не знаю, что тут непонятного, – возразил Андре без раздражения. – Индия обладает многотысячелетним опытом гармонизации различий и проникновения в единую основу всего сущего. В других странах нет того самого важного, что есть в Индии, и ясно, что за всей пестротой и многообразием жизни стоит духовная реальность, называемая гармонией». У меня, должно быть, был озадаченный вид, потому что Андре счел необходимым подкрепить свою мысль. «Человечество сейчас переживает глобальный кризис, выход из которого может найти только Индия, указав путь к надсознательному существованию (supraconsciousness), объяснив путь перевоплощения и гармонии всего сущего, – пояснил он. – Ни одна страна не приняла бы Ауровиль. Он просто не выжил бы на Западе – там его превратили бы в культ».

Мать хотела, чтобы Ауровиль был чем-то большим, нежели просто культ. Но из всех агиографических описаний ее жизни нельзя понять, какова же она была. О ее жизни рассказывают истории, по невнятице сопоставимые с дельфийскими пророчествами. Родившаяся в Париже в 1878 г. в семье отца-турка и матери-египтянки, Мира Альфаса уже ребенком выказывала склонность к «единству с природой». Не похожая на других детей, она обладала способностью видеть происходящее далеко от нее. Она также могла «разговаривать с духами и существами из потустороннего мира»[1]. Смолоду Альфаса принялась без устали путешествовать по разным странам с разнообразными культурами в поиске ключа к пониманию сущности человеческого бытия. В 1916 г. она, наконец, добралась до Индии и встретилась со Шри Ауробиндо, который и дал ответы на ее вопросы. Вместе они создали новое духовное движение, перед которым ставилась задача донести до людей весть о том, что Индия укажет человечеству путь к более высокому уровню сознания – к «супраментализму», по их выражению. В Индии были и другие аналогичные движения, а также личности, подобные Матери. Но ашрам Ауробиндо пустил более глубокие корни.

До встречи с Андре я посетил Матримандир (Храм Матери) – расположенный на возвышении огромный шар диаметром около пятидесяти метров, покрытый золотистыми дисками, похожими на лепестки цветов. Это было необычное зрелище, наводящее на мысли о космическом корабле, изготовленном в Голливуде и приземлившемся в тропиках. На обширном пространстве вокруг храма вы всегда обнаружите два-три десятка человек, которые, укрывшись в тени гигантского баньяна, занимаются йогой на почтительном удалении друг от друга. Большинство из них белые, там могут быть даже один-два человека из Лос-Анджелеса. Две-три тысячи обитателей Ауровиля, съехавшиеся сюда со всего мира, в основном ведут тот же образ жизни, что и Андре. В местном телефонном справочнике множество имен приезжих из России, Южной Кореи, Латинской Америки, Японии и Европы. Мой гид Маноб Тагор, тихий и учтивый бенгалец, исключительно приятный в общении, сообщил, что индийцев здесь куда меньше, чем кажется при перелистывании телефонной книги, потому что многие выходцы с Запада приняли индийские имена. Маноб рассказал, что в детстве его водили посмотреть на Мать. «Она всегда казалась очень спокойной, и мне тоже становилось спокойно, – сказал он. – Это запомнилось больше всего».

Андре спросил, кто я и о чем будут мои вопросы. Я сказал, что я британский журналист, живу в Индии уже несколько лет, а моя жена Прийя родом из Индии. Я хотел понять, почему эта страна столь притягательна для множества иностранцев, чего сам я не чувствую вовсе. Я не сказал ему, что, на мой взгляд, Индия слишком долго изнывает под бременем духовного величия, которое ей столетиями навязывали люди Запада, а индусы, привыкнув к этому, теперь отправляют этот товар назад – с бантиком наверху. Веками, а особенно в период английского колониального правления и после него, многие индийцы привыкли считать, что Индия – единственная метафизическая цивилизация. Для большинства из них такое мнение о самих себе куда предпочтительней того, как их воспринимали многие колониальные правители, пусть и не все. Лорд Маколей, составивший первый в истории Индии уголовный кодекс, с презрением писал, что вся индийская философия и литература не стоят одной полки западных книг. Уинстон Черчилль (и не он один) выражался еще обиднее: Индия – это «скотская страна со скотской религией», и «называть Индию „страной” все равно, что называть „страной” экватор»[2].

Напротив, движимый столь же эмоциональной, но куда более укорененной традицией, французский романист Андре Мальро написал: «Труднодоступная для нас своей погруженностью в грезы и время, Индия – часть Древнего Востока нашей души»[3]. Немецкий философ Артур Шопенгауэр был неоригинален, сказав, что христианский Новый Завет, вероятно, пришел из Индии, потому что это самая благородная из известных человечеству цивилизаций[4]. Если выбирать между Маколеем и Мальро или между Шопенгауэром и Черчиллем, естественно предпочесть Мальро и Шопенгауэра. И хотя за последние 250 лет Запад сформулировал немало сбалансированных и научно обоснованных суждений об Индии, взгляды большинства западных обывателей все так же несут следы пренебрежения или романтизма. В значительной мере Индия досталась романтикам. Индийский экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике Амартия Сен пишет: «Европейские любители экзотики нашли в Индии армию благодарных слушателей, которые алчут восхвалений в свой адрес, потому что колониальное господство причинило серьезный ущерб их самооценке». Но это относится не только к европейцам или к отдаленному прошлому. В конце 1980-х годов Сен, прибыв в Гарвардский университет, обнаружил, что в знаменитом гарвардском книжном магазине все книги об Индии стояли в отделе «Религия»[5].

Андре это понравилось бы. Но куда больше меня интересовало, не обусловлена ли для него духовная притягательность Индии ее чрезвычайной бедностью. Любой приезжий замечает, что в Индии глубокая религиозная культура бок о бок соседствует с человеческими лишениями. В Индии священное и мирское всегда неразрывно связаны. Некоторые индийские философы видели в бедности последствия деяний, совершенных бедняками в их прошлых жизнях. Похоже, что учение о реинкарнации помогает не замечать убожества здесь и сейчас. Для некоторых оно даже образует моральное обоснование нищеты. Неужели Андре не задевает зрелище окружающей его бедности? Он взглянул на меня слегка недовольно.

– Индия невероятно богата, потому что только в Индии понимают тщету материализма, – заявил он, и повторял это не раз. Он, должно быть, пытался разгадать, что у меня на уме. В наши дни в Индии явно укрепляется культ богатства. Кажется, за ним теперь гоняется полстраны. Пусть в Индии сегодня появились все эти телевизионные каналы, мобильные телефоны и все привлекательные ловушки современной жизни, но она не погрязнет во всем этом, – настаивал он. – Этого я не опасаюсь. Ведь это Индия.

Сказанное Андре нельзя отвергнуть как эксцентрические грезы хиппи или бессвязные речи адепта секты. Этот француз, глубоко погрузившийся в тонкости «Ригведы», «Упанишад» и множества других индуистских источников, не был хиппи или последователем «культа» или «секты» в обычном для Запада понимании слова – с их фанатизмом, разговорами о Судном дне и оргиастическими измененными состояниями сознания. Большинство ауровильцев, как они себя называют, не пьют алкогольных напитков и не курят марихуану. К тому же от них не требуют присяги на верность каким-либо верованиям или догматам. Но все они, как и множество образованных и необразованных индийцев, верят в то, что в философском и моральном плане Индии суждено сыграть ключевую роль в будущем нашего мира.

Хотя Ауровиль населен преимущественно иностранцами, они разделяют мнения и настроения, распространенные в современной Индии. К тому же значительная часть высказываний Андре, особенно об неотмирности Индии, не вызывала бы возражений на многих вечеринках в Ноттинг-Хилле, на Монпарнасе или в Беверли-Хиллз. Иными словами, романтическое умонастроение все так же царит в головах иностранцев и самих индийцев. Более того, связанные с Индией символы, образы и речевые штампы настолько пронизаны идеей ее принадлежности к иному миру, что даже сознательные попытки отвергнуть их дают порой обратные результаты.

Когда мы расставались, Андре обнял меня и сказал, что любит меня, несмотря на мою национальность. Он примирительно добавил, что вообще-то очень не любит британцев из-за того, что они творили в Индии, и из-за их страсти все делать по своему, вроде левостороннего движения и нежелания присоединиться к европейскому Экономическому и валютному союзу – и к тому же они так высокомерны.

– Индия поможет миру перейти на высшую ступень, – сообщил он. – Каждый должен признать это, даже британец.

Он не мог не вызвать у меня симпатии.

* * *

Лет десять тому назад возник радикально иной образ Индии, во многом подпитываемый ее успехами в информационных технологиях и оффшорных службах обработки телефонных звонков (колл-центрах), а также ростом мировой популярности Болливуда – чему отчасти способствует растущее богатство и влиятельность индийских общин в США, Великобритании и других странах, а также успехом программы создания ядерного оружия, о котором мир узнал в 1998 г. и которому посвящено огромное количество аналитических материалов. Но этот новый образ может ввести в заблуждение точно также, как восприятие Индии исключительно сквозь призму религии. Экономика Индии меняется очень быстро, но природа и масштаб этих перемен порой преувеличивается. Индийцы и сами забыли поговорку: «Цыплят по осени считают». В последние годы в Индии стало обычным делом говорить о стране так, будто она вот-вот обретет статус сверхдержавы.

На Индию можно взглянуть и в другом ракурсе, более показательном и заведомо более информативном, – через призму глубоко укорененной и динамичной политической культуры. В конце 1990-х годов международный медиамагнат Руперт Мердок посетил Индию, чтобы изучить перспективы создания совместного бизнеса в области спутниковых и кабельных коммуникаций. Пообщавшись с руководителями федеральных министерств в столице Индии Дели, он полетел в коммерческую столицу страны Мумбаи, чтобы встретиться с Дхирубхаи Амбани (ныне покойным), владельцем крупнейшей частной компании страны Reliance Industries. Амбани, имевший репутацию самого прожженного и хитрого индийского дельца своего поколения, спросил у Мердока, с кем тот встречался в Дели. Мердок перечислил – премьер-министр, министр финансов и т. п. «М-да, это все правильные люди, – сказал Амбани. – Но в Индии, чтобы чего-нибудь добиться, нужно иметь дело с неправильными людьми»[6]. Он имел в виду коррумпированных политиков (и, возможно, точно таких же чиновников). У неправильных людей в Индии есть хороший шанс оказаться в числе политиков. Но порой в эту сферу попадают и правильные люди, хотя, возможно, не так часто. В ходе президентских выборов 1992 г. Билл Клинтон не уставал напоминать себе, что «все дело в экономике, дурачок», а в Индии чаще всего уместно повторять «все дело в политике, дурачок». Без учета всепроникающей политической культуры и роли государства невозможно разобраться в характере экономических и религиозных изменений в Индии.

В этой книге я хочу дать беспристрастную оценку современной Индии на фоне распространенных ожиданий того, что в XXI веке она обретет статус великой державы. В первой главе рассматривается бурный, но весьма односторонний рост экономики страны. В последующих главах рассматривается вездесущее индийское государство и дается очерк основных политических движений страны. За оценкой крайне неровных отношений Индии с Пакистаном и собственным мусульманским меньшинством следует оценка трехсторонних игр Индии с Китаем и США, от которых зависит развитие мира в XXI веке. Наконец, в книге рассматривается опыт модернизации и урбанизации Индии, выявивший гибкость религиозных ценностей страны, сумевшей адаптироваться к требованиям современного мира. В заключение я рассматриваю проблемы, которые придется решить Индии в ходе ожидаемого всеми возвышения страны в ближайшие годы.

Минуло более двух поколений с 15 августа 1947 г., когда Индия «одним рывком» освободилась от британского владычества. Минуло более двух поколений и с 30 января 1948 г., когда духовный и стратегический лидер партии Индийский национальный конгресс Махатма Ганди был убит в Дели по пути на вечернюю молитву членом радикальной индуистской организации Натхурамом Годзе.

Ганди, чей личный магнетизм позволил успешно поддерживать почти полностью ненасильственный характер борьбы против британского владычества, все так же разделяет индийцев и будоражит их воображение. До сих пор не ослабевает интерес к его преобразующему, а в известном смысле и магическому воздействию на простых людей, к его способности вовлечь в борьбу за свободу массы неграмотного населения. Именно способность Ганди говорить с народом языком народа превратила борьбу за свободу, начатую группой юристов, получивших английское образование, ходивших в костюмах-тройках и мечтавших об «английском правлении без англичан», в массовое движение, охватившее всех индийцев.

Роль Ганди как мастера политической стратегии и тактики хорошо изучена и осмыслена. Куда меньше внимания уделялось влиянию антиматериалистической философии Ганди на развитие Индии после 1947 г. Это влияние во многом сохраняется до сих пор, но вовсе не усилиями тех, кто похож на нашего Андре. Общества чем-то похожи на людей. То, что происходит с ними в период становления, в значительной степени продолжает определять их характер и решения еще долго после того, как те события утрачивают первоначальный смысл. И все же вернись Ганди в сегодняшнюю Индию, многое из увиденного поразило бы его до глубины души.

В начале XXI в. Индия все более превращается в страну уверенную в себе, материалистическую и глобализованную. В 1991 г. Индия резко сменила курс экономической политики, отказавшись от установленной после обретения независимости жесткой системы контроля и разрешений, известной как «License Raj» («владычество лицензий»). Это положило начало экономическому подъему Индии. Страна постепенно захватывает все большую долю рынка программного обеспечения США и Европы и начинает развивать обрабатывающую промышленность, способную конкурировать на мировых рынках. Индия обзавелась и военными атрибутами, приличествующими нации, претендующей на роль сверхдержавы. В стране ведутся публичные дебаты о том, когда начнется производство собственных межконтинентальных ракет с ядерными боеголовками. Это страна, чьи городские англоговорящие средние классы впитывают потребительскую культуру Запада как новую религию. Если бы Ганди не был кремирован, то он наверняка перевернулся бы в гробу.

В то же время в Индии и в XXI в. проживает, по оценке ООН, более трети хронически недоедающих детей мира, а средняя ожидаемая продолжительность жизни и уровень грамотности здесь значительно ниже, чем во многих развивающихся странах, в том числе и в Китае. Из 1,1 млрд населения Индии примерно 750 млн чел. проживают в деревнях, причем среди этих населенных пунктов почти половина не связана с сетью дорог, имеющих твердое покрытие, и не счесть таких, где жители не имеют доступа к нормально работающим начальным школам и экстренной медицинской помощи (всего в Индии 680 000 деревень). Почти половина индийских женщин не умеют читать и писать, а среди числящихся грамотными многие способны разве что написать собственное имя.

Индия остается страной, в которой значительная часть элиты все еще разделяет тезис Ганди в том, что деревня остается основным элементом индийского общества (выдвинутый в условиях борьбы за свободу, когда необходимо было привлечь массы на свою сторону). Против этой идеи выступали многие, в том числе первый премьер-министр Индии и протеже Ганди Джавахарлал Неру. Спор продолжается по сей день. Индия медленно урбанизируется, и трудно представить силу, которая остановит непрерывный рост городов. Но последователи Ганди убеждены, что деревня должна остаться священным ядром индийской государственности. Их влияние подрывает попытки улучшить планирование развития индийских городов.

В письме Неру Ганди заявлял: «Я убежден, что если Индии, а через нее и всему миру, суждено достичь истинной свободы, то рано или поздно придется признать тот факт, что люди должны жить в деревнях, а не в городах, в хижинах, а не во дворцах. Десятки миллионов людей никогда не смогут жить в мире друг с другом, живя в городах и дворцах. Им не останется ничего, кроме как прибегнуть к лжи и насилию»[7]. В книге «Самоуправление для Индии» («Hind Swaraj»), самой значительной и, пожалуй, самой цитируемой из всех его книг, Ганди пишет: «Избавьте его [жителя деревни] от хронической бедности и неграмотности, и вы получите превосходный образец того, каким должен быть культурный, развитый и свободный гражданин… Следовать правилам морали значит добиться власти над своим умом и страстями. Поступая таким образом, мы познаем себя. Если это определение верно, тогда Индии, как показали многие авторы, нечему учиться у кого бы то ни было».

Этот элемент гордыни по поводу национальной культуры, который был характерен для Ганди, и его глубокое презрение к модернизму следует рассматривать с учетом исторического контекста, как эффективный тактический выпад в ответ на частые оскорбления колонизаторов в адрес «невежественной Индии», а также как способ повышения самооценки народных масс. Ганди был блестяще подготовлен к этой игре. Родившийся в Гуджарате, штате на западе Индии, в 1890-х годах Ганди получил в Лондоне диплом юриста. Еще до возвращения в Индию в 1913 г. он успел завоевать известность в мире, находясь в Южной Африке, где он выступил против расистского паспортного режима и был заключен в тюрьму. Именно в Южной Африке он разработал стратегию ненасильственного гражданского неповиновения, которую потом с таким блеском использовал в Индии.

Философия Ганди не сводится к тактике мобилизации масс на борьбу за свободу. Это учение о том, как должно быть организовано общество и как должны жить люди. Оно продолжает оказывать влияние на осознанные и неосознанные помыслы значительной части индийской интеллигенции. Можно привести вечный пример: без учета влияния Ганди на экономический менталитет трудно объяснить, почему Индия столь жестко ограничила возможности для роста своей текстильной промышленности и не дала ей достигнуть масштабов, более соответствующих ее потенциалу. Как известно любому специалисту по истории экономики, текстильное производство сыграло ключевую роль в индустриализации большинства обществ, от Британии в XVIII в. до Китая в XXI в. Наследие Ганди можно видеть и в структуре пошлин, благоприятных для хлопка и невыгодных для синтетических волокон[8] (хотя экспортный спрос предъявляется в основном на синтетику), и в регулировании, отбивающем у текстильных компаний стимулы для роста сверх уровня кустарной мастерской, т. е. наказывающем за коммерческий успех и поощряющем неудачников.

Некоторые виды регулирования были ослаблены после 1991 г., когда Индия изменила курс экономической политики. И многие из тех, кто сегодня изо всех сил сопротивляется дальнейшему ослаблению регулирования, делают это не из верности идеям Ганди, а как представители финансовых кругов, которым выгодно сложившееся положение. Но конкурентам Индии, и прежде всего Китаю, чей экспорт в 2005 г. вчетверо превысил текстильный экспорт Индии и обеспечил вчетверо больше рабочих мест, не приходится воевать с идейным наследием деятеля, который во многих отношениях является современным святым. Невозможно удержаться от искушения процитировать чрезвычайно популярное замечание индийского борца за свободу Сароджини Найду, которая однажды сказала о Махатме: «Удерживание последователей Ганди в бедности дорого нам обходится». И этот счетчик все еще тикает. При всем при том, как я покажу далее в этой книге, Индии было бы неплохо заново открыть для себя важнейшие идеи Ганди, касающиеся заботы об окружающей среде.

Бхимрао Амбедкар известен за пределами Индии меньше, чем Ганди. Но для миллионов индийцев он значит гораздо больше. Статуи Амбедкара в очках можно встретить в деревнях по всему плотно населенному субконтиненту. В отличие от Ганди, с которым он неоднократно и зачастую с ожесточением спорил, Амбедкар не видел противоречия между использованием современной науки и технологии и противостоянием империалистическому господству. Но в качестве первого признанного лидера касты, прежде известной под именем неприкасаемых, членов которой сегодня именуют «далитами» – что означает «угнетенные» или «переломанные» – Амбедкар дал самым измученным и отверженным жителям страны первую реальную надежду на преодоление наследственной социальной униженности и бесправия[9].

Амбедкар считал кастовую систему величайшим социальным злом в Индии, поскольку миллионы людей в силу своего происхождения считались недочеловеками. Амбедкар дал далитам надежду, которая пока еще не сбылась полностью или хотя бы по большей части (если перефразировать знаменитое поэтическое обращение Неру по поводу обретения независимости), но многие из примерно 200 млн индийских далитов после 1947 г. уже вкусили плоды свободы и мобильности, и для них немыслимо вернуться приниженности, непротивлению и даже невидимости, требовавшихся от них в прошлом.

Амбедкар, ставший первым в истории Индии неприкасаемым, который получил образование за рубежом, защитил диссертацию в Колумбийском университете в Нью-Йорке и в 1916 г. сдал квалификационные экзамены на адвоката в Лондоне. Он был главным автором Конституции 1950 г., которая закрепила равенство людей перед законом и дала всем взрослым индийцам право голоса вне зависимости от их кастовой или иной идентичности. Этот одетый по-европейски юрист сумел переиграть последователей Ганди в процессе подготовки Конституции: используя свое превосходное знание юриспруденции, он нейтрализовал притязания привилегированных индуистских каст. Амбедкару удалось переместить несколько таких требований, как запрет продажи алкоголя, запрет забивать коров и привилегированное социальное положение деревни, из раздела «Фундаментальные права», подкрепленного санкциями закона, в беззубый раздел «Руководящие принципы», представлявший собой перечень благих пожеланий.

Отношение Амбедкара к деревне определялось его личным опытом – памятью об унижениях ребенка, которого отказываются обслужить в парикмахерской и не пускают в придорожное кафе, унижениях, которые лишь частично были компенсированы теми возможностями, которые открылись благодаря образованию, полученному в Бомбее. Приношу извинения индийским читателям, многие из которых должны помнить эти слова, но вот что Амбедкар думал об индийской деревне: «Любовь многих образованных индийцев к деревенской общине, разумеется, бесконечна и даже умилительна… Но что есть деревня, кроме того, что это трясина местничества, средоточие невежества, узколобости и лояльности своей этнической группе?»[10][11]

Амбедкар, памятник которому даже сегодня – собственно говоря, особенно сегодня – может вызвать ожесточенные столкновения, описал кастовую иерархию как «лестницу, на которой стоящие внизу ненавидят всех, кто выше их, а те презирают всех нижестоящих». Мегасфен, который в 300 г. до н. э. был послом Греции при дворе объединителя Индии Чандрагупты (чья резиденция находилась в г. Паталипутра), сообщает об индийский кастах следующее: «Никому не позволено брать жену не из своей касты или заниматься каким-либо делом или ремеслом, кроме своего собственного»[12]. Так оно и было на протяжении последующих двух с лишним тысяч лет. Но сегодня ситуация изменилась.

Судя по написанному Амбедкаром, он надеялся, что демократия поможет разрушить кастовую систему. Этого не случилось – во всяком случае, не так, как он рассчитывал. Ритуальные и экономические корни каст действительно обрублены, но сами касты по-прежнему живы и действуют в качестве основания для политической идентичности. Несомненно, этот юрист из числа неприкасаемых пришел бы в ужас от воровства и едва прикрытой мафиозности власти, к которым, по сути дела, сводится политика низших каст на большей части территории Индии, особенно в густонаселенных и наиболее отсталых штатах Северной Индии. Он был бы разочарован и при виде того, как многие партии низших каст стремятся не к уничтожению кастовой системы, а лишь к улучшению своих позиций относительно других каст, добиваясь увеличения своей квоты на места в системе управления, возведения дополнительных памятников своим лидерам, богам и символам. Многие рассчитывали, что в качестве объекта политической лояльности каста уступит место классу, но этого не произошло. Как гласит популярная в Индии шутка: «In India you do not cast a vote, you vote your caste»[13].

Тем не менее влияние касты на выбор профессии и деятельности постепенно ослаблялось. Городские и даже сельские индийцы больше не обязаны выполнять наследственные функции, хотя многим приходится идти на это в силу необходимости. Например, выходцев из высшей касты браминов можно найти среди торговцев кожей, хотя прежде это занятие было для них табу, и в то же время есть далиты, готовящие пищу для людей других каст, что недавно было просто немыслимо. Все больше заключается межкастовых браков, хотя они еще крайне редки в деревнях, где до сих пор проживает более двух третей индийцев. Надежды Амбедкара на освобождение Индии от кастовой системы не сбылись. Но хочется верить, что история на его стороне.

Пожалуй, самую густую тень отбрасывает на современную Индию фигура Джавахарлала Неру, наследие которого разделяет людей в не меньшей степени, чем наследие Ганди или Амбедкара, но который сыграл куда более значительную роль в формировании современного индийского государства, демократии и гражданского общества. Неру был премьер-министром в 1947–1964 гг., и ни один индийский лидер не может похвастаться сопоставимым политическим долголетием, не считая его собственной дочери Индиры Ганди, возглавлявшей правительство четырнадцать лет.

К Неру восходит ряд наиболее очевидных и поразительных противоречий современной Индии. Будучи искренним приверженцем того, что принято называть «современностью» или «модерном» [modernity], Неру стал основателем династии Неру – Ганди[14], ставшей в Индии чем-то вроде королевской семьи. Джавахарлала можно считать вторым представителем династии, потому что его отец Мотилал Неру являлся председателем партии Индийский национальный конгресс и одним из первых членов этой организации, созданной в 1885 г.

После убийства Ганди Неру стал ярым националистом. При этом он говорил о себе как о «последнем английском правителе Индии», что было шуткой лишь отчасти. Учившийся в Харроу, одной из самых изысканных закрытых школ Британии, и в Кембриджском университете, а затем получивший право на адвокатуру в Лондоне, Неру, как и его отец, был типичным представителем англизированных юристов, задававших тон в Индийском национальном конгрессе, пока Ганди не переодел партию в домотканый хлопок. Во время учебы в Кембридже Неру отправился на каникулы в Париж и написал своему отцу о постановке шекспировской драмы на французском: «Похоже, актеры не знали точно, что играют – фарс или трагедию!»[15] Хотя Неру принял логику Ганди, согласно которой нужно одеваться и вести себя так, как это принято в Индии, он тем не менее сохранил стиль и поведение джентльмена эдвардианской эпохи. Всякий раз, как британская полиция приходила к нему, чтобы арестовать и отправить в тюрьму, он, как правило, плотно завтракал – кукурузными хлопьями с молоком, яичницей с беконом и жареными помидорами. Ганди в подобной ситуации ограничивался глотком лаймового сока и кружкой козьего молока.

Но англофильство Неру отнюдь не ограничивалось личными привычками. Став в 1947 г. премьер-министром, он принял решение сохранить на службе высших чиновников имперской администрации, из которых индийцами были не более половины. В эпоху, когда в других получивших независимость колониях пособников колониальных властей уничтожали, отправляли в трудовые лагеря, отправляли в ссылку или в лучшем случае изгоняли со службы, Неру приглашал их на чай и читал их доклады. Он даже уговорил последнего вице-короля Индии лорда Маунтбаттена на год задержаться в стране в качестве первого главы государства[16].

В Индии XXI в. наследие англофилии Неру (назовем это так за отсутствием другого слова) заметно повсеместно в виде сохранившейся почти неизменной системе окружных коллекторов (collectors), по-прежнему соединяющих административную и судебную власть на уровне округов. Эта система – источник как силы, так и слабости. Силы, потому что Индийская административная служба (Indian Administrative Service – IAS) скрепляет единство немыслимо разнородной и пестрой по составу страны. Слабости, потому что служба укомплектована несменяемой элитой, соперничающей с демократически избираемыми органами власти. В этой книге я периодически буду возвращаться к непростым, а порой и причудливым отношениям между Административной службой и избираемыми, но зачастую плохо образованными руководителями штатов.

Эдвардианство Неру сказывается и в сохраняющемся культе вездесущего государства, который он разделял со многими левыми джентльменами из высших классов той эпохи – особенно с фабианцами, считавшими, что под руководством «платоновских» технократов государство способно мирным путем привести общество к социализму. Индийцам еще повезло, что Неру попал под влияние фабианцев, а не русских большевиков. Но, несмотря на принятое в 1991 г. решение начать ликвидацию его печально знаменитой системы всеохватного государственного регулирования экономики, до сих пор видны следы экономической модели Неру, согласно которой государство должно обеспечить ускоренную индустриализацию страны в ущерб потреблению (что казалось ему незначительной жертвой) и эффективной земельной реформе (которую он считал неосуществимой в условиях демократии).

В стране до сих пор звучит эхо неприязни Неру к частному бизнесу и к деньгам как цели жизни, хотя после 1991 г. произошли некоторые перемены. Неру был брамином и, несмотря на его искреннее отвращение к кастовой системе, его называли «пандитом Неру» (почтительное обозначение его кастовой принадлежности), а в предпочтениях многих современных индийцев из высшей касты до сих пор легко распознать следы его сложной личности. Неру пренебрежительно писал о «цивилизации банья» и говорил, что социализм покончит с «приобретательским обществом». Банья – каста мелких торговцев и ростовщиков, стоящая на кастовой лестнице значительно ниже браминов. Именно Неру современная Индия во многом обязана своим глубоко амбивалентным отношением к деньгам и бизнесу.

Но важнее всего в наследии Неру, которое остается по большей части неизученным, его секуляризм и презрение к религиозно-общинному коммунализму. Неру был откровенным атеистом, не скрывавшим антипатии к религиозности и ее ритуальным проявлениям. Склонность с подозрением относиться к духовному или религиозному энтузиазму, распространенная среди образованных англичан того времени, порой выливалась у него в раздражение на Ганди, у ног которого он сидел и в прямом, и в переносном смысле.

«Религия, как ее практикуют в Индии, – писал Неру, – превратилась для нас в назойливую манию и не только искалечила нас, но и душит, и почти убивает все своеобразие мыслей и ума». В большинстве случаев Неру терпел Ганди, и даже восхищался им за его способность говорить на языке масс. Но когда Махатма начинал говорить о необходимости следовать Божьей воле, Неру порой взрывался: «Сильнее всего раздражают его [Ганди] частые упоминания о Боге – Бог заставил его сделать то и это, Бог даже указал время для этого поста»[17].

Для всех индусов, и в том числе для Неру, произошедший в 1947 г. раздел страны и создание отдельного государства индийских мусульман стало болезненным ударом. Раздел спровоцировал беспорядки, в ходе которых погибло до 1 млн человек, и массовое переселение людей, сорвавшее с места около 12 млн. Требование Неру предоставить мусульманам равные права в новой независимой Индии навлекло на него стойкую ненависть правоверных индуистов. И все же, в отличие от Ганди, Неру мирно скончался в своей постели.

Однако с середины 1980-х годов атеистическое наследие Неру подвергается частым и порой успешным атакам правых сторонников возрождения индуизма. Показательно, что движение за возрождение индуизма, чья политическая партия Бхаратия Джаната (Индийская народная партия), возглавила коалиционное правительство в начале XXI в., украсила свои знамена именами и символами почти всех национальных героев, включая Ганди и Амбедкара. Но для правых индуистов Неру и через сорок с лишним лет после смерти остается объектом ненависти номер один. Ненависть была взаимной: «Говорят, – писал Неру, – что в Индии 52 лакха [5,2 млн] садху [бродячих аскетов] и попрошаек. Возможно, среди них есть честные люди. Но нет сомнений, что большинство из них – люди совершенно бесполезные, предпочитающие не работать, а дурачить людей и жить за их счет»[18]. Неизвестно, сколько бродячих аскетов в Индии сегодня, при том что население страны более чем утроилось с тех пор, как Неру сделал это замечание.

Название этой книги, «Без оглядки на богов: Загадочный подъем современной Индии», до известной степени навеяно убежденностью Неру в том, что главный источник силы Индии коренится не только в ее религиозных традициях и, возможно, даже не имеет к ним отношения. Индия сильна живой демократией, которая, вопреки всем ожиданиям, не только выжила, но и пустила глубокие корни в индийской культуре. Источник силы – это и традиции плюрализма, благодаря которым страна на протяжении сотен лет разрешала социальные конфликты, не прибегая автоматически к насилию. Правда, раздел страны между религиозными общинами и последующие события привели к массовому кровопролитию. Но в истории Индии не было ничего похожего на массовые убийства, которые пережила Европа. Индия сильна, наконец, своим интеллектуальным потенциалом и технической изобретательностью, которые сегодня помогают стране занять на мировой арене положение, соответствующее ее размерам и численности населения.

Но, как указывает подзаголовок, характер подъема Индии загадочен, т. е. необычен. По стандартам многих стран необычно то, что Индия превращается в значимую мировую экономическую и политическую силу, оставаясь при этом обществом глубоко религиозным, духовным и, в определенных отношениях, исполненным предрассудков. Равно уникален и тот факт, что Индия, единственная из крупных стран, сумела стать полностью демократичной, когда еще не сформировался влиятельный средний класс, а большинство избирателей были неграмотны.

Весьма странно также, что экономика Индии растет быстрыми темпами, хотя страна не прошла через этап массовой промышленной революции. Огромная часть рабочей силы остается в деревнях. Экономический рост Индии питают не заводы и не производство промышленной продукции, а конкурентоспособный сектор услуг. Со временем ситуация может выправиться. Но сегодня экономический вес сектора услуг делает Индию сопоставимой с такими развитыми зрелыми экономиками, как США и Великобритания.

Подъем Индии необычен и в силу чрезвычайно изменчивого, а порой и весьма конфликтного характера ее политической системы. Ни одной демократии не приходится действовать в условиях коалиции, состоящей из двадцати четырех партий. Похоже, что в обозримом будущем нормой для Индии будет глубоко фрагментированное, а зачастую и непоследовательное правительство. По логике ситуации, коррупция и управленческий цинизм должны замедлять развитие страны – и до известной степени так оно и есть. Но несмотря на то что в этом отношении страна напоминает Италию, где шутят, что «экономика растет по ночам, когда государство спит», в последние двадцать лет по темпам экономического роста Индия уступала только Китаю.

Наконец, подъем Индии необычен и тем, что его явно желают и ему до известной степени помогают другие страны и прежде всего, как будет показано ниже, США. Обоснованно или нет, многие страны мира опасаются укрепления и растущей военной мощи Китая в грядущие десятилетия, из чего заключают, что Индия – единственная большая страна, достаточно близкая по менталитету, чтобы уравновесить своего гигантского и быстро набирающего силы соседа по ту сторону Гималаев. Индию порой злят даже намеки на то, что она может играть эту роль. Но нравится ей это или нет – а то внимание, которым Индия окружена, воспринимается ею положительно, вопреки всем заявлениям об обратном, – как потенциальный противовес Китаю она является ключевым элементом в расчетах тех, кто формирует внешнюю политику в странах Запада, да и в других тоже. Похоже, что главная индийская фигура на геополитической шахматной доске – ее растущий ядерный арсенал.

* * *

В Индии все важное происходит тогда, когда этого ждут меньше всего. И наоборот. Когда живешь в Индии, эта ее особенность является неизменным источником восторгов и огорчений. Я обратился в секретариат президента Индии А. П. Д. Абдула Калама с просьбой об интервью по поводу проекта строительства каналов между главными реками страны. Противники проекта, которые в 2006 г., когда писался этот текст, еще были в силе, прозвали его «фараоновой стройкой». Сторонники же заявляли, что он позволит избавить Индию от бесконечных засух и наводнений.

Президент, полномочия которого в созданной по британскому образцу парламентской системе строго ограничены, был сторонником проекта. «Интервью с президентом абсолютно невозможно – президенты Индии не дают интервью», – сообщил мне по телефону его секретарь. Я приуныл и собрался уже повесить трубку, но тут он продолжил: «Но президент будет рад пригласить вас на чашку чая, и вы сможете поговорить о том о сем».

Инженер и ученый, Абдул Калам известен как «отец ядерной ракеты», потому что он много лет руководил программой создания ракетного оружия. Кроме того, он возглавлял оборонную проектную и исследовательскую организацию, когда Индия в мае 1998 г. впервые открыто[19] провела испытания ядерных боеголовок. Некоторые – хотя и немногие – индийцы были встревожены тем, что Калам приветствовал успешные подземные испытания, проведенные в пустыне Раджастана в Западной Индии, следующими словами: «Я чувствовал, как под ногами содрогается земля, повергая всех присутствующих в ужас. Это было великолепное зрелище».

Три успешных испытания вся Индия приветствовала уличными празднествами и церемониальной раздачей сладостей, что вызвало большую тревогу в Вашингтоне и во всем мире. Несколько дней спустя Пакистан тоже провел испытания, отпраздновав их с еще большим размахом. После этого, несмотря на все попытки Индии и Пакистана «нормализовать» отношения и разрешить давний конфликт из-за гималайского штата Кашмир, Индийский субконтинент с легкой руки президента Клинтона часто называют «самым опасным ядерным погребом мира». Только при президенте Буше после 2001 г. США начали корректировать и в конце концов изменили свое отношение к ядерному статусу Индии.

Тому, кто живет в этом регионе, трудно – несмотря на опасность применения ядерного оружия по случайности или по недоразумению – поверить в реальность угрозы ядерной войны, и не из-за Пакистана, который обычно контролируется армией и рассматривает ядерный арсенал как настоящее оружие, которое может быть применено в войне, а из-за Индии, видящей в своих средствах ядерного сдерживания чисто гипотетический символ, который завоюет ей место в ряду великих держав.

«О нет, о ядерном оружии мы говорить не будем, – сказал невысокий и хрупкий семидесятилетний президент, с гордостью носящий свою знаменитую копну волос. – Хотите печенья?» Мне быстро наскучил разговор о реках, о которых президент не сказал решительно ничего нового, да и в любом случае разговор шел не под запись, поэтому что бы он ни сказал, пользы от этого было немного. Как репортер, я чувствовал, что было бы непростительно не направить разговор на ядерное оружие. Но все мои усилия оказались тщетными.

В следующий раз я увидел президента с довольно большого расстояния на ежегодном параде в честь Дня республики, который празднуется 26 января, в день, когда в 1930 г. Ганди, Неру и другие светочи Индийского национального конгресса впервые назло британцам развернули индийский триколор. Через семьдесят пять лет после этого дня я смотрел на Абдула Калама, сидевшего в президентской ложе в окружении съехавшихся на парад иностранных гостей и прочих знаменитостей.

Грандиозная колонна танков, самолетов, артиллерии, ракет, способных нести ядерные боеголовки, катилась по широкому и длинному проспекту, связывающему президентский дворец с Воротами Индии. «А это, – объявил через громкоговорители слащавый голос, куда более подходящий для демонстрации мод, – ракета «Агни II», способная нести ядерные боеголовки, с радиусом действия до 1500 километров». Мне не было видно, каково выражение лица президента. Думаю, он был счастлив.

Индийский национализм сильно видоизменился со времен, когда Ганди сделал символом рождающейся нации ненасилие и отказ от сотрудничества с колониальными властями. И, безусловно, Ганди остался бы недоволен тем, что Индия создала ядерное оружие, да к тому же называет свои ракеты имена древних индуистских богов: ведь Агни – ведический бог огня. И все же многое в сегодняшней Индии было бы Ганди знакомо. Многое было бы знакомо и Неру, и Амбедкару.

Хотя эта книга не претендует на то, чтобы предсказывать будущее, кое о чем можно догадаться. Большинство индийцев и впредь будут гордиться ядерным статусом своей страны, потому что он доказывает, что они способны на технологические свершения без помощи извне. В отличие от Пакистана, который получил большую часть своих ядерных технологий непосредственно из Китая. Кроме того, ядерный статус дает Индии право чувствовать себя на равных с великими державами; это неуместное, по мнению некоторых индийцев и иностранных критиков, тщеславие не следует путать с агрессивностью. У Индии ни к кому нет претензий, и она не притязает на новые территории, чего нельзя сказать о многих соседствующих с нею странах. Как говорят дипломаты, «Индия – страна статус-кво».

Если попытаться заглянуть немного дальше, то можно сказать, что в следующем поколении Индия станет более сильной в военном и экономическом отношении, и это не ослабит, а, напротив, укрепит международную стабильность. Вынужден согласиться, что сказанное похоже на пророчество, а это ремесло я обычно оставляю Андре, Матери и им подобным. Но каковы бы ни были слабости и недостатки Индии (а в этой книге рассматривается целый ряд наиболее бросающихся в глаза), территориальная экспансия почти заведомо не входит в их число. Другое дело – экспансия духовная.