Читать книгу Точка Скольжения. Архипелаг. Часть первая - Егор Майндер - Страница 4

У всего есть своё начало.

Некое событие, повлиявшее на то, что будет происходить потом. Но и у начала есть предпосылка – для того, чтобы нечто случилось, нужен определённый набор обстоятельств, событий, действий, слов и поступков. Что, опять же, заставляет задуматься: быть может, тогда предпосылка – это начало? Но ведь и у предпосылок есть своя предыстория, всё то, что было сказано, сделано, что сложилось так или иначе…

Что же тогда считать началом? Если брать цепочку из предпосылок, рано или поздно всё упрётся в рождение человека. Каждая история начинается с этого – родился, вырос, понеслось, сложилось так и вот эдак. Повлияла семья, окружение, рос в такой-то среде, воспитывался такими-то людьми.

Интересно, стал бы Пушкин поэтом, если бы не няня? Получается, что начало Евгения Онегина – это шестое июня 1799 года, когда родился Александр Сергеевич. Но мог он родиться и в семье крепостных крестьян, скажем, князей Трубецких – до стихов ли было бы ему? Вряд ли… Выходит, что и у этого начала есть предпосылка – Ганнибал, генерал и сподвижник Петра. Или Сергей Львович Пушкин, слывший острословом и баловавшийся поэзией – не от него ли у сына Александра склонность к стихосложению?

Итак, где – начало, а где – предпосылка?

С чего начать эту книгу? Если вдуматься, началась она давно, очень давно, с черновиков в тетрадках. Она началась с Секретных Материалов и Брэдбери, Саймака и Кинга, с Роджера Желязны и Ника Перумова – или это тоже – предпосылки, а не начало? Тогда, может, начало – это девушка, встреченная мною однажды и, может быть, читая эти строки, она себя узнает и вспомнит, как показывала мне, что может управлять пламенем свечи?

Поэтому книга начинается с конца.

Но у конца есть начало, у начала есть предпосылки, и в моей встрече с человеком, рассказавшим мне то, чего не может быть, потому, что такого просто не бывает – у этого тоже есть начало, есть предыстория, есть предпосылки.

Поэтому – началом мы будем считать нечто значимое, некое событие, с которого всё и завертелось, а предпосылки, разумеется, тоже упомянем, потому как без них и начала бы не было.

Итак.

Началом был звонок.

– Алло? Егор? Егор Майндер?

– Да, я слушаю, – отвечаю я, внутренне напрягаясь немного: Майндер – мой псевдоним, взятый во времена работы на радио, чтобы преодолеть страх публики. Вроде как в эфире вовсе не я настоящий, а некий вымышленный персонаж. Если по телефону меня назвали «Майндером», а не по фамилии, стало быть, звонящий мне как-то связан с моей радиопередачей. Или знаком со мной в интернете. Но тогда бы – написал, а не позвонил.

– Мы не знакомы, – продолжает звонящий, – Меня зовут Константин, просто Костя, я ваш слушатель.…

По поводу передачи мне звонили редко.

– Егор, очень приятно, – представляюсь я из вежливости, – Как вам моя передача? Нравится?

– Да, нравится, но я не по этому поводу. Вернее, не совсем по этому. Видите ли, я нашёл ваш профиль и номер телефона в соцсетях – ну, по городу и по имени, это было нетрудно, понимаете. Раньше мы с вами переписывались, читал кое-что из ваших публикаций, пару рассказов. Мой ник Эргрегор, может, помните? Как-то беседовали про самолёт.

Как же, как же, самолёт… Был такой. Аэрокобра, 1942-го года, одна из тех немногих, что переправлялась по ленд-лизу по маршруту Аляска – Сибирь. Упала в тайге севернее Иркутска. Нашли наши краеведы, новость проскочила по местной радиостанции и пропала. Но мне стало интересно – не каждый день ведь такое находят! И, затребовав у краеведов фотографии, самолёт я, что называется, «пробил», насколько мог.

Итак, дальность полёта «Аэрокобры» составляла девятьсот девяносто три километра. А нашли её в тысяче двухстах от ближайшего аэродрома. И это было не первой странностью. На фотографиях – а было их много и подробных – самолёт больше походил не на тот истребитель, что поставлялся в Советский Союз, а на другой – более раннюю модель, ту, что сражалась в небе над Британией. Откуда и как она могла появиться над Восточной Сибирью?

– У меня есть кое-что, из той же серии, что и самолёт ваш… Не могли бы мы встретиться?

Мне в своё время не хватило предпосылок или обстоятельств, или какого-нибудь Ганнибала в роду – есть профессия, а есть призвание. Профессия – это то, чем зарабатываешь на хлеб, и для меня это – электротехника. Именно «электротехника», а не «электрика», как сейчас принято выражаться. Раз принято – значит, нормально. Но я, когда слышу слово «электрика», всегда поправляю: «электрика» – это девушка-электрик, а я работаю с электротехникой.

Но по призванию я, наверное, больше всё-таки журналист. Во всём нормальном мире – престижная и оплачиваемая профессия. Как врач, учитель. Но в России это не профессии – это призвания, если судить по уровню зарплат.

И вот он я – сижу в кафе, а точнее, в забегаловке под вывеской «кафе», где всё дорого и невкусно, поэтому и людей тут мало. Именно поэтому для встречи выбрано именно оно. Я сижу и жду Константина – Эргрегора, пью мерзкий кофе, согреваясь после минус тридцати градусов за окном, да поглядываю в ноутбук на коленках, который брал с собой на радио, где работал приходящим режиссёром звукозаписи. Делал рекламу с оплатой за готовые аудиоролики, да вёл свою передачу о рок-музыке – ноутбук потому и при себе, на нём тексты передач. Призвание, чтоб его, оплачиваемое занятие параллельно основной работе электромехаником.

Звонок. Жена. Сейчас будет ругаться. Она ждёт меня с работы, приготовила ужин. Она старалась сделать всё к моему приходу, который откладывается. Я потом извинюсь, и она, конечно, всё поймёт. Но она ревнует меня к работе. Она не понимает, что это – призвание. Наверное, просто ещё не нашла своё. Или нашла, и это – муж с работы вовремя, сытый, довольный, играющий с детьми…

Как ей объяснить, что эта картина – не про меня?

Константин опоздал, но появился, когда я уже собрался на выход. Я ожидал увидеть что угодно, но не милиционера. Под пуховиком, что он повесил на спинку стула напротив меня, оказались погоны старлея.

Мы знакомимся, начинаем разговор, переходим на «ты», пьём кофе. Говорим о музыке, о моей передаче, обсуждаем разные рок-команды. Чего угодно можно ожидать от милиции, кроме одного:

– Как насчёт чего покрепче?

Я пересчитываю деньги в бумажнике. Последняя тысяча и три дня до аванса – если не задержат. Надо бы отложить, сэкономить – но в этом весь я, важность момента намного значимее туманного завтра. Что-нибудь придумаем… потом.

Я согласился, ничего не понимая. Его телефон, мой ноутбук, общий коньяк и лимоны в сахаре, безвкусная обстановка, болтает радио у стойки, беспроводная передача данных и вот я уже смотрю запись с видеокамеры с ночным видением, а Костя поясняет, что я там вижу.

– Прислали в область, – поясняет он, имея в виду Областное Управление МВД, – Типичный «висяк», его закроют, скорее всего. Это – плотина, камера на крыше поста охраны. Смотри, вот сейчас, – показывает на дисплей.

В кадре – парень. Пролезает через колючку ограждения, цепляется, рвёт пуховик, но даже не обращает внимания. Спустя пару минут я понимаю, почему: увязая в сугробах по колено, подходит к краю плотины, перелезает через перила, стоит там пару минут, а затем….

Наклоняется вперёд, держась за спиной за поручни, задерживается на мгновение, и – разжимает пальцы, падает. А – следом, вдруг! – ослепительная вспышка, словно внизу кто-то работает электросваркой – и наступает темнота, словно ничего и не было. Видео обрывается.

Я поднимаю на Костю недоумевающие глаза.

– Дело веду я, – сообщает он, – Похоже на самоубийство, правда?

– Да, – отвечаю я, – Насколько могу судить.

– А вспышка на что похожа?

– Короткое замыкание, видимо. Либо сварка.

– В три часа ночи? Сварка? И потом, что можно сваривать за пару секунд? Нужно ведь больше времени. Вот ты, как электромеханик, что скажешь?

– Тогда короткое замыкание, – отвечаю я, – Плотина же, высоковольтка.

Костя кивает.

– Ну да. Похоже, что парень упал на высоковольтные провода и те замкнули. Там и вправду внизу подстанции, высота, с которой парень падал, сорок два метра. А теперь скажи: может ли тело в одежде, попав под высокое напряжение, испариться?

Я чуть не поперхнулся.

– Нет, конечно.

– Ну, а если там дуга какая?

– Однозначно нет. Понимаешь, физика – тело, ведь это, по сути своей, сопротивление на проводах. Чтобы испарить, нужны значения тока в …, – и, видя, что он ничего не понимает, говорю попроще: – А почему ты спрашиваешь?

– Потому, – Эргрегор наклоняется вперёд и переходит на полушёпот, – Что тела нет. И следов внизу – тоже нет. Вообще. Ровные сугробы. Если бы даже тело кто-то забрал, остались бы следы, понимаешь?

Я молча наливаю коньяк, предлагаю помянуть парня – но на самом деле мне это нужно, чтоб хоть как-то привести мысли в порядок.

– Это прикол какой-то? – уточняю я.

– В том-то и дело, что нет. У тебя на страничке в соцсети полно таких случаев. Тут явная чертовщина – парень шагнул с плотины на камеру, но до земли не долетел. Кроме тебя, я даже не знаю, с кем об этом говорить. Это всё между нами, хорошо?

Я смотрю на молодого старлея и понимаю – не врёт. Переношу взгляд на дисплей, отматываю видео, пускаю замедленно, смотрю на таймер внизу проигрывателя. Вот ноги парня срываются с края. А вот – вспышка. Одна целая и тридцать три сотых секунды.

Ускорение свободного падения – девять целых и восемь десятых метра в секунду. Это значит, что за первую секунду парень преодолел десять метров до подстанций. На вторую секунду скорость должна была удвоиться, выходит, что вспышка имела место быть, когда тот не долетел до проводов метров двадцать пять.

Я открываю файл видео одним редактором. Вторым. Нет, в видеомонтаже я не смыслю совершенно, но вот звуковая дорожка… Если там есть места, где она разорвана и склеена, где в неё что-то вставлено – я их увижу. Но ничего подобного нет. Видео – подлинник.

– Вспышку видело несколько человек. Понятно, что первым делом подумали, что авария, – сказал Костя, – Но оборудование работало в штатном режиме, в журнале никаких записей о коротких замыканиях, пробоях и что там ещё? Тебе виднее, в общем. Парень оставил друзьям предсмертную записку. Вёл дневник. Там на целое уголовное дело по доведению до самоубийства можно нарыть, при том, что местная «братва» постаралась. Друзья его такого порассказали, что…

– Послушай, – перебиваю я, – На дворе у нас две тысячи шестой год. Двадцать первый век и нанотехнологии в каждый дом, сотовая связь в каждый угол. Какая, к чёрту, «братва»?

– Это у всего нормального мира двадцать первый век. А в таких городишках до сих пор девяностые, бандиты и крышевание, Бандитский Петербург и Бригада верхом на Чёрных «Бумерах».

– Чего ты от меня хочешь? – не выдерживаю я.

– Объяснения. Куда делось тело.

Я откидываюсь на спинку стула, закуриваю сигарету.

– Твоему начальству моя версия не подойдёт, – предупреждаю я его.

– Для начальства я и сам придумаю, – Костя, оказывается, тоже курит.

Я собираюсь с мыслями.

– Что ты слышал о Вилюйской Аномальной Зоне? – спрашиваю я его.

– Ничего. Погоди… Вилюй – приток Лены, так?

– Так, а у него есть боковые притоки. Значит, смотри. Вот она, на западе, Тунгуска. Восточнее – Лена. А вот, горизонтально, Вилюй. Получается этакий квадрат. Так вот, всё это место – от Тунгуски до Лены – почище лесов Амазонки, такое же малоисследованное и безлюдное, а интересного тут происходит очень много. Возьмём самолёт, о котором ты у меня прочитал. Вспомним Тунгусский Метеорит – знаешь, что там странного? Деревья повалены не от, а к эпицентру взрыва от падения метеорного тела. То есть, никакой это не взрыв, понимаешь? Дальше. К северу от Вилюйского водохранилища есть «Долина Смерти» – слышал, может? Куча свидетельств, первое – аж в тысяча восемьсот пятьдесят третьем, речка «Алгый Тимирбить», что означает «большой котёл утонул», где действительно находятся гигантские «котлы» из «меди». О нём упоминает один путешественник, имя не помню. В тысяча девятьсот семьдесят первом, когда строили Вилюйскую ГЭС, действительно нашли сферу из жёлтого металла – но это была вовсе не медь, потому что медь мягкая, и стальной молоток оставил бы на ней следы. И даже не сталь, потому что молоток – он из стали инструментальной, с высоким содержанием углерода, а потому – твёрдой. На обычной конструкционной стали он тоже оставил бы след. А на этом жёлтом металле – ничего. В архиве национальной библиотеки Республики Якутия тоже нашлось свидетельство о странных металлических «котлах», от некоего Корецкого из Владивостока. Он ещё упоминает об аномальной растительности вокруг них, не похожей на остальную, окружающую природу. Папоротники ростом с человека – и это в тайге! Было несколько экспедиций, все подтверждают, вот только места, где видели «котлы» – разные. Стало быть, это не одна аномальная зона, их несколько, пятачками. Понимаешь? И вот ещё странность – электроника в таких местах всегда «глючит».

– На плотине вышли из строя все рации охраны, наручные часы, некоторые персональные компьютеры. Камера, с которой мы видео смотрели сейчас с тобой, тоже накрылась.

– А откуда видео тогда?

– С сервера.

Ну да, сервер же обязательно заземлён. А вот компьютеры могли повключать, как попало: есть розетка с заземлением – хорошо, нет – не страшно!

– Ты хочешь сказать, что у нас тут типа Бермудского Треугольника? – спросил Костя, – Зона 51, зелёные человечки, или как там? Росвилль?

– Розуэлл, – поправляю, – И человечки были серыми. Но тут не обязательно они. Возможно, что и «человечков» от нас с тобой не отличить. Вот смотри – у всех животных Земли есть мех – у нас нет. Терморегуляция у нас – испарением влаги. Диапазон «рабочих» температур от 20-ти до 26-ти градусов, ниже – холодно, выше – жарко. Про перепады температур просто от сезона, думаю, говорить не нужно? Далее – солнечный ультрафиолет, вызывающий рак кожи, возрастные болезни позвоночника. Есть мнение, что мы – человечество – не отсюда вовсе, слишком уж для нас среда неблагоприятная. Это вкратце если. А про Бермуды… Скорее, у нас тут Клинтон-Роуд. Бермудский треугольник – это Карибы, Флорида. Море. Половину того, что там пропало, следует искать на дне. Хотя есть и случаи иного рода. Мария Целеста, например. Корабль есть, экипаж исчез. Или похожий случай в тысяча девятьсот девяносто шестом – недалеко от Коста-Рики видели «СС Котопакси» – а корабль исчез аж в тысяча девятьсот двадцать пятом. Очевидцы говорят, что корабль выглядел «старомодно», но не «старо». То есть, представляешь, как бы его изъела коррозия за семьдесят лет? А тут – даже краска не облезла. И случилось это неподалёку от того места, где пропало «Звено 19» в 45-м. А через два десятка лет – точно так же пропал другой самолёт, с-119. У нас здесь, на станции Половина, в девяносто четвёртом видели паровоз с надписью латинскими буквами, по описанию свидетеля, он видел кондуктора в странной одежде. И вот то, что рассказал свидетель, напоминает ту форму, в которую одевались в начале прошлого века кондукторы в Италии. Поезд этот состоял из трёх вагонов – точно такой же пропал в тысяча девятьсот одиннадцатом при въезде в тоннель, в нём было сто четыре пассажира. Может, это, конечно, и байка, но вот тоннель этот замуровали на полном серьёзе. А уже потом всплыла информация, что в Мексике в тысяча восемьсот сороковом году объявилось как раз сто четыре человека, говорящих по-итальянски, и все они утверждали, что прибыли на поезде из Италии.

– В Мексику? Через Атлантический Океан? – уточнил Костя.

– Да. А что у нас на восток от Мексики?

– Карибы, вроде?

– Они самые, а на северо-востоке как раз Бермуды, – сказал я, глядя, как он разливает коньяк, и продолжил: – тысяча восемьсот пятидесятый, парусник «Морская Птица» с грузом кофе из Гондураса – на камбузе кипел чайник, все предметы на месте, людей нет. Спустя двадцать два года то же самое – «Мария Целеста». Версия – галлюциноген из какой-то рыбы – притянута за уши, потому как долгое время ничего, что подтверждало бы «рыбное отравление» не упоминалось. Да и химические анализы на галлюциногены научились делать гораздо позже. Потом – тысяча девятьсот второй, другой корабль, «Фрея», вышел из Мексики третьего октября, обнаружен двадцатого, с сильным креном и изрядно потрёпанный, словно после шторма – но штормов в это время в том районе не было. Элементы мачт поломаны, команда исчезла. В тысяча девятьсот двадцать первом – ещё один корабль, «Кэрролл Диринг». Навигационные приборы разбиты, команды нет, припасы и личные вещи на месте. Февраль сорок восьмого года – «Оранг Медан». В проливе около Суматры торговыми судами был принят радиосигнал SOS: «Теплоход „Оранг Медан“. Судно продолжает следовать своим курсом. Может быть, уже умерли все члены нашего экипажа». Потом набор бессвязных точек и тире, а в конце: «Я умираю». Когда англичане нашли корабль, вся команда «Оранг Медан» была мертва. На лицах членов экипажа застыло выражение ужаса. В тысяча девятьсот пятьдесят третьем случай из серии, когда всё на месте, экипажа нет – корабль «Холчу». А недавно, уже в две тысячи третьем, ещё один похожий случай – судно «Хай Эм 6». Достаточно? И везде – нет подтверждения. Потому что «подтверждением» у нас, у прессы то есть, принято считать опубликованное мнение какого-нибудь эксперта, причастного к официальной науке. Вот только «официальная» наука от таких случаев шарахается.

Есть свидетельства случаев телекинеза, есть видео полтергейстов, есть случаи управления огнём усилием воли – всё есть, кроме официальных подтверждений. Имеются даже случаи пропажи людей и их появления спустя десятки лет такими, будто для них времени прошло меньше, а есть – наоборот, когда через пару часов возвращались стариками. И это не говоря об исчезновении целых групп людей. Например, берег озера Ангикуни, деревня эскимосов – все жители исчезли, на огне осталась готовящаяся еда, из подшитых вещей торчали нити и иголки – это тысяча девятьсот тридцатый. Что тут ещё вспомнить могу… А, вот – тысяча девятьсот семьдесят пятый. Супруги Райт – остановились в тоннеле, муж вышел из машины протереть стекло, а когда вернулся – жена исчезла. Тщательное расследование не дало никаких результатов. Остров Роанок, что так нежно любим Стивеном Кингом, находится в Северной Каролине – все жители исчезли без видимых причин, побросав ценности и вещи первой необходимости. На стволе дерева вырезано латинскими буквами – «Кроатон». Вот только нет такого слова ни в одном из языков. Ещё задокументированный случай – в тысяча девятьсот пятнадцатом году в Турции генерал Гамильтон послал на помощь союзникам – в наступление – части британского Норфолкского полка. На дороге перед походной колонной сгустилось странное облако. Несколько сотен солдат вошли в него и их больше никто никогда не видел. Тысяча девятьсот тридцать шестой, Красноярский район, деревня Елизавета. Геологи прошли через вполне себе жилую деревню, а когда возвращались – никого, на дороге брошено два велосипеда. Двери были заперты или забаррикадированы мебелью изнутри, вот только в домах – ни души. Франция, Париж, тысяча девятьсот восемьдесят пятый – некий Франк Фонтен исчез после того, как его машину накрыло туманным шаром – появился ровно на том же месте через неделю, считая, что прошло пять минут. Группа Дятлова, во главе – опытный турист, выражение ужаса на лицах, люди замёрзли насмерть, покинув палатку без тёплых вещей. В случаях с исчезновениями людей при свидетелях всегда упоминается липкий густой туман и яркое свечение, в точности, как в «филадельфийском эксперименте» Эйнштейна. Продолжать?

– То есть, ты хочешь сказать, что здесь – то же самое?

– Ты просил объяснения. Твоя версия?

– Инсценировка самоубийства, – сказал Костя, – Единственное, что можно дать официально. Понимаешь, обстоятельства дела такие.

– А сам что думаешь?

– На видео видно только одно – это не инсценировка. Это действительно прыжок. И вспышка, чтоб её… Ну или свечение. Кратковременное.

– Хорошо, а что с туманом?

– Это же ГЭС. Минус тридцать за окном, вода падает с высоты метров двадцать пять. Там всегда туман.

Выпили, и Костя продолжил.

– Его звали Серёга. Серёга Дементьев. Мы дружили. Я уехал, в Иркутск, а он там остался. Ну и родня у меня, понятное дело, там вся… Приезжаю, навещаю. Познакомились через общих друзей. Он хоть и младше меня, но какой-то… Не по годам взрослый. И друзья у него все старше него. Понимаешь… Парня довели до суицида. Виновных наказать не получится – нет тела…

– …Нет дела, – закончил я за него, – Понимаю.

– Значит, вот, – сказал Костя, открывая папку, лежавшую у него на коленях, – Ты ведь журналист?

– Я звукореж, – поправил я.

– Я читал твои статьи в сети, – сказал Костя, протягивая мне листок, – Так что не надо мне тут. Материалы дела, я тебе, сам понимаешь, дать не могу. Но – вот контакты его друзей. А вот эта стопка – ксерокопия его дневника. Хоть в статьях своих или рассказах напиши про парня. Пусть знают, кто его и как.

Я прекрасно понял тогда Костю. Он хотел справедливости, хоть какой-то – и сделать ничего не мог. Поэтому и доверился человеку – нет, не человеку даже – знакомому голосу по радио, интернет-образу… Знал бы он настоящего меня – ничего бы этого не было.

Он поставил ещё условия. Я согласился.

Наверное, это и есть – начало?

Пожалуй, да. История началась с этого. А книга началась с другого звонка, очень похожего на первый, спустя шесть лет:

– Алё? Кхм… Мне нужен Майндер. Егор Майндер.

– Да, это я, мы знакомы?

– Можно сказать, что заочно – да. Видишь ли, я тут прочёл твою статью обо мне. Ты написал её несколько лет назад. Не вспомнишь уже, наверное. Я – Сергей. Дементьев. Тебе ещё интересно? Тогда можем встретиться.

И, наверное, получилась бы очередная история «попаданца» в прошлое-будущее-параллельный мир – нужное подчеркнуть. От «Янки при дворе Короля Артура» до «Обитаемого Острова» тема исчерпана и закрыта, и вряд ли тут есть, что рассказать нового – остаётся лишь лепить с нуля миры, прошедшие совсем иной путь становления цивилизации. Вот только, почему-то, действующие лица таких миров поступают просто и понятно, так, будто они жили среди нас всё время, прежде чем стать героями историй – а вернее, сначала участниками, а потом – героями.

Но что, если бы не пала Римская Империя, что, если бы вместо «а всё-таки она вертится» мы бы услышали покаяние в ереси? Что, если бы вода в Мировом Океане была пресной, что, если бы Крестовые Походы закончились полной победой крестоносцев, что, если бы Русь приняла католичество, а что, если?… А если не только история другая, что, если окружающая среда чуть иная – как бы развивалась наука, культура, искусство, техника? Ведь у каждой построенной цивилизации есть начало и предпосылки, и у каждого научного открытия они есть – и есть причины гибели Империй, смены эпох, у каждой войны есть поводы, у которых, в свою очередь, есть глубоко идущие корни.

У всего вокруг есть некий основополагающий фактор, предпосылки причин, и есть начало и у этих предпосылок. Может, неизведанное потому и остаётся неизведанным, что не было причин для запуска некоего процесса познания?

Что, если пропавшие в «необъяснимых» случаях люди где-то всё это время находились?

Задумываетесь ли вы об этом, глядя вокруг?

Или есть мысли поважнее?

У Сергея Дементьева они были, как у любого из нас. Тогда, поздним зимним вечером, прежде, чем оставить последнюю запись в своём дневнике, он смотрел на деревья вокруг, слегка освещённые фонарями на центральной аллее занесённого снегом парка. Смотрел и шёл, думая о своём.

Он неспешно шагал по тропинкам, протоптанным на месте дорожек – никто их не подметал сибирской зимой, где за ночь снега может навалить по колено. Похрустывал стоптанный снег, утрамбованный тысячами шагов. Нет, не тех, что оставляли прогуливающиеся горожане – зимой парки теряли свою основную функцию, превращаясь вот в такую паутинку тропинок, только и нужных, чтобы срезать путь.

Мимо, мимо, сквозь тени, бросаемые голыми и чёрными ветками тополей. Мимо поворотов и пересечений тропинок, мимо столбов и пятен света от ртутных ламп, прочь – туда, где свет сменяется отсветами, где тени перемешиваются с отражённым снежинками свечением ртути. Дальше, дальше – в полутень, в которой огни города отражаются от нависших туч, ударяются об искрящийся бархат сугробов, чтобы вновь бросить слабый отсвет в небо.

Мимо знакомой скамейки. Нет, ничего особенного в ней не было – даже одной из любимых скамья не была. Наоборот. Единственное место в парке, подходить к которому Дементьев столько раз не решался. Просто там, в тени нависающей акации, в летней прохладе, сидела девушка с крашеными в чёрный и стрижеными под «каре» волосами, которая всегда, когда он её видел, читала. Даже лицо её Дементьев разглядел не сразу, а, наверное, только на десятый раз, проходя мимо. Неизменные очки – разной формы, чаще тёмные, но оттенками различаются. То наклонена к книге – и не разглядишь черт лица за упавшими волосами, то, наоборот – книга перед глазами, и тогда оставалось только читать надписи на обложке.

Лоуренс. Фитцджеральд. Булгаков. Хемингуэй. Были и другие, не классика – Ирвин Уоллес, Андрей Белянин. Были Блок и Цветаева, а ещё – Байрон. Это всё, что запомнилось, но всегда – лето, прохлада, скамейка – и девушка с книгой.

Дементьев тоже любил читать. Но его книги были другими – Лем и Брэдбери, Асприн и Желязны, Хайнлайн и Шекли. Фантастика и фэнтези, всё, что уносило от серой обыденности туда, где горели спирали непознанных галактик и где, пронзая флюиды невиданной магии, в небесах носились драконы.

Сколько раз он собирался подойти и к этой скамье, сколько раз замедлял шаг, чувствуя, как начинает рваться сквозь рёбра от волнения сердце, и… И столько же раз не решался.

Мимо, мимо этой скамьи, оставляя воспоминания и обещания себе, что в следующий-то раз, как только возможность, то обязательно…

Прочь эти обещания. Девушка с книгой так и остались там, в тени памяти, в тени этой нерешительности. Решился он подойти к другой. И место было другое – квартира друга, вечеринка…

То ли алкоголь, то ли и правда – но возникло чувство, что вот она – взаимность. И, переселив себя, подсел рядом, поздоровался, заговорил… Ника. Точнее, Вероника, почему-то не любившая имя «Вера» и предпочитавшая в качестве сокращения имени вторую её часть. Да, она не была так загадочно притягательна, да и не читала почти ничего. Но она была красива и женственна – этого хватило, чтобы впервые для Дементьева мир сжался изо всей своей ширины в один только образ.

И было, было – и поцелуи, и ночь, проведённая вместе, и чувство счастья, и казалось, что так будет всегда. И были взгляды, полные обожания с его стороны, а она в ответ смеялась, проказничала, капризничала – но, казалось, платила взаимностью. И не было больше нужно ничего. И хотелось всю свою жизнь посвятить этому счастью, отбросив всё остальное как ненужное, второстепенное.

Дневник был исписан словами о Нике, переполнен эмоциями и переживаниями. Влюблённость ли, или самая настоящая любовь – поди теперь разбери. Ожидание встреч, восторг от проведённого вместе времени, эйфория от близости. Это люди постарше со шрамами на сердце хмыкнут – влюблённость, бывает. И будут объяснять отличия этого состояния от любви. Но для Дементьева различий не было.

Да и есть ли она вообще, эта разница?

Хлопает по бедру небольшая сумка через плечо в такт шагам. В ней – дневник, на случай, если срочно потребуется записать какую-то мысль, сигареты с запасом, бумажник. Это всё, что было с собой, да ещё и надежда – что вдруг здесь, на выходе из парка, он всё-таки увидит, встретит Её, свою Нику, которая пропала невесть куда.

Пока был на сессии, она вдруг перестала отвечать на сообщения. Позвонил – трубку сняла другая девушка. И слова, слова на целый лист дневника:

– Я не знаю никакой Ники. Не звони сюда больше.

Он и не звонил. Но не верил, не думал, что всё – это конец. Волновался, не случилось ли чего. Придумывал разные версии для себя.

Глянул на часы – такие уже почти не найти, механические, водонепроницаемые, со стеклом, выдерживающим даже достаточно ощутимый удар. «Командирские». Подарок от отца – как оказалось, на вечную память. На часах – половина девятого вечера. На памяти – уже скоро пять лет. Пять лет, как его не стало.

В «жигулях» седьмой модели не было подушек безопасности, как во встречной «тойоте», которая, несмотря на правый руль, пошла на обгон грузовика с выездом на встречную полосу. Любой другой водитель поостерегся бы и проявил бы осторожность, но – не сын замначальника городского ОВД, который привык к отцу, решающему любую проблему, и к курению травки, как средству скрасить свою скудную на интересные события жизнь.

И три года как не стало матери. Сначала – вино по вечерам, чтобы вернуть атмосферу, когда каждый семейный вечер за приготовленным ужином – как праздник. Потом вино сменилось напитками покрепче. Потом «покрепче» вошло в привычку, а привычка переросла в зависимость – и в глазах уже не оставалось ничего человеческого:

– Ну хоть бутолычку пива… похмелиться… ну купи, сынок, ну купи…

– Нет, мама.

– Будь ты проклят! – верещала тогда она так, что слышали соседи.

И однажды – недоглядел. Вытащила деньги из кармана, выбежала в пивной, круглосуточно работающий киоск, что недалеко от ДК. Там, где не наигравшиеся в компьютерные симуляторы гонок «сынки» устраивали заезды и крутили «пятачки» на купленных отцами «тойотах», в которых от спортивного было, разве что, чуть внешнего вида, состоявшего из прикрученного наспех антикрыла и наклеек.

Потом, конечно, всё вышло так, будто она сама под колёса выбежала. Вот только ответа на вопрос – а можно ли среди ночи рассекать на скорости за сотню по одной из центральных площадей города, Дементьев так и не получил.

В шестнадцать многие уже становятся слишком взрослыми, чтобы иметь опекунов – но тётка по материнской линии таковой, согласно нормам закона, была назначена. Опекать Сергея она предпочла в его трёхкомнатной квартире, переехав из проваливавшегося в землю двухэтажного барака времён строительства БАМа вместе с сыном. Жизненное пространство Дементьева быстро сократилось до одной комнаты. Ему исполнилось и восемнадцать, и девятнадцать – но выселить родных, всё-таки людей, единственных, что у него остались, как говорится, «рука не поднялась». Поэтому ему было хорошо где угодно, но не дома. С кем угодно, но не со сверстниками, не знавшими ни проблем, ни забот, и подтрунивавших над единственными зимними джинсами парня.

Да, единственными. Но чтобы их купить, приходилось и таскать доски на лесопилке недалеко от города, и коробки в магазинах перекидывать. Пока одноклассники выступали за активный отдых и спорт, Дементьев валился без сил вечерами на кровать и брал в руки книгу. И тогда пропадали четыре стены, пол и потолок – и открывались новые, неизведанные миры.

Мимо, мимо, за спиной остался парк, показался вдали автомобильный мост, соединяющий огромную промзону на правом берегу с жилыми массивами левого. Как бы промышленность тут ни разворовывали, как бы ни грабили город наместники из Москвы, а до ручки заводы не доводились никогда. Стояли, работали, давали нищенскую зарплату, но всё же какое-то, а трудоустройство.

Горят справа, за рекой, редкие фонари промышленных объектов, отсвечивают прожекторы, а слева, один к одному, безликая застройка типовых пятиэтажек бросает тусклый свет занавешенными окнами.

Мимо, дальше…

А вот и универсам, в котором когда-то таскал коробки. А с торца – чёрный ход, и рядом другая дверь, с вывеской «Сервис». Внизу, маленькими буквами – список всего, что только изобретено человечеством, чтобы скрасить унылый быт в бетонных муравейниках.

– Чай будешь? – спросил как-то запыхавшегося Дементьева, таскающего коробки с товаром для многочисленных торговых точек под крышей «Универсама» молодой мастер, куривший на крыльце «Сервиса», – Заходи, а то скучно – время скоротать до закрытия.

Так Сергей познакомился с Андреем, а заодно и – после уже – миром полупроводников, логических схем, электротехники и радиоэлектроники, окунулся в реальность драйверов и операционных систем. Так появились друзья. Так появилась профессия – таскать коробки больше не приходилось.

В сервисе нашлось достаточно полуживых запчастей, чтобы собрать комп на базе гиперпоточной «четвёрки» производства «Интел», а с появлением сотовой связи у Дементьева открылось хоть и узкое, но окошко в мир.

Мимо «Сервиса», ставшего вторым домом и работой. Работой, которой хватило, чтобы в прошлом году съездить в область и поступить на очное в авиатехникум. В тайге, где с дорогами беда, малая авиация без работы никогда не останется. Требовались пилоты. Но вот с деньгами в большом городе не заладилось, да и устроиться толком не получилось – пришлось возвращаться, переводиться на заочное, да ещё и приплачивать директору техникума. Для военкомата Дементьев числился на очном обучении, а потому отсрочке от призыва подлежал.

Мимо, дальше – оставляя за спиной квартал за кварталом. Покусывает кожу мороз. Градусов двадцать пять, не меньше, с наступлением темноты продолжает ощутимо падать температура. Прочь с улицы, бегом от мороза, от нервного напряжения, что осталось от закончившейся сессии. Вперёд – в тепло квартиры друга, в тепло компании друзей, в атмосферу праздника – сегодня, всё ж таки, у Андрея День Рождения.

За спиной тоже остаётся праздник – там ночной клуб, непонятно почему названный «Сатурном». Говорили, владелец под этой планетой родился. Первопроходцы перестройки и приватизации, грабившие в своей стране всё, что плохо лежит, как мародёры в побеждённой крепости, и правда пытались найти объяснение своему нежданному «успеху». И не находили в этом собственных заслуг почти никогда. Вот и ставили в церкви свечки потолще, да и интересовались шарлатанством под видом эзотерики, верили гороскопам и китайским календарям. Отсюда и «Сатурны», и ООО «Белиар» – в честь одного из верховных слуг сатаны, и даже ювелирный магазинчик «Пандора» – владелица, видимо, думала, что в ящике у богини находились заветные богатства.

Если много читаешь, начинаешь смотреть на те вещи, мимо которых другие проходят стороной, чуть иначе.

А Дементьев даже добрался до истории развития религий – «спасибо» назойливым Свидетелям Иеговы1, которые не обошли вниманием «богатого» наследника трёхкомнатной недвижимости, и батюшке из православного храма, где даже на заупокойные записки висел на видном месте ценник.

Ныряя в подъезд, словно скрылся от этого мира – от музыки, доносящейся сквозь двойные окна «Сатурна» – чего-то такого из жанра кабацких песен, спетых по принципу «и так сойдёт» и сведённых звукорежиссёром на основе идеи «лишь бы перегруза не было». Три аккорда, вокал, не всегда в ноты попадающий. Кто-то звал это «русским шансоном», но у Андрея было словечко поточнее – «быдляк».

В квартире Андрея играла другая музыка. Когда Дементьев вошёл, его встретила песня Дельфина. Надежда.

Без надежды было действительно никуда. В городе, где атмосфера безысходности сохранялась в любое время года и суток, только и оставалось, что надеяться на что-либо. Но не на то, что само собой свалится с неба, нет. Напротив, что чего-то удастся добиться, что всё то, что делаешь – оно не зря, оно к лучшему.

Андрей был воплощением этого принципа. Шрам на шее, след от пореза. Шрам на безымянном пальце, там, где не захотевшее слезать обручальное кольцо было срезано кусачками вместе с куском мяса.

– Больно было? – спросил как-то Дементьев.

– Нет, тут больнее было, – со смехом тогда Андрей показал в область сердца, – И больше об этом не спрашивай.

Поэтому шрам на шее остался загадкой. В компании из четверых друзей не было прошлого. Было настоящее и будущее.

В настоящем все трое уже собрались, ждали только Сергея. Обнялись при встрече – не виделись почти месяц. Накрытый стол, и Дельфин в си-ди-приставке к усилителю сменился на лучисто-светлые аккорды Эджа под ритмы Ларри Маллена и Адама Клейтона. Один из друзей, Вовка, подпевал Боно вполголоса, ломая английский, как только мог:

– Ин дэ нэээээйм оф лооооооов!

Музыка Ю-Ту звучала в компании чаще прочих – во-первых, она не противоречила музыкальным вкусам никого из четверых, во-вторых, под атмосферу подходила как нельзя лучше.

– Проходим, рассаживаемся, – руководил застольем на правах хозяина и виновника торжества Андрей, – Подарки потом.

Но Дементьев вручил ему нож, зная о любви Андрея к оружию. Тот отбросил ножны на кресло, повертел охотничий клинок в руках, любуясь блеском на стали и изгибом острия кверху. Провёл пальцем, пробуя заточку, присмотрелся к рукояти и спросил:

– Сам сделал, что ли?

– Да, – Сергей сказал ему полуправду. На самом деле, нож был куплен за бесценок у какого-то пьяницы. Можно было бы заплатить и вдвое, и впятеро больше – но с деньгами было плохо, очень плохо. Нож, слегка тронутый коррозией от отсутствия ухода, было несложно привести в порядок. А вот рукоять пришлось переделывать полностью, да и на создание ножен у Дементьева ушёл не один час в отцовском гараже.

Это была полуправда – полуложь, и кто-то из великих называл именно это «наихудшей» ложью. Но Дементьев, сильно отличавшийся от сверстников и, тем не менее, вынужденный находиться в их обществе, научился «перекрашиваться» – казаться таким как они, нет, не быть, именно казаться. Просто он не знал, каково это – быть беззаботным подростком, ходящим в спортзалы и на свидания, гуляющим допоздна, сидящем на лавочке и щёлкающим семечки, размышляя, когда же родители подкинут денег на дискотеку. У него всего этого просто не было. Отсюда и привычка к полуправде.

Но здесь он был собой. И полуложь сорвалась с языка, скорее, машинально, по привычке.

Именинник ножом восхитился. Показал подарок, конечно, и двум другим друзьям – те одобрили, но Лёха скосился на Серёгу недоверчиво: слишком уж хороша сталь для самоделки, сказал он.

Но Андрей возразил – мол, почему же – на «рапидку» с лесопилки похожа.

Дементьев пожал плечами – возможно. Действительно, сталь для пил, в несколько секунд разваливающих брёвна на доски, что прозывалась тамошними мастерами «рапидовой», отдавала таким же голубоватым блеском, так же хорошо хранила заточку и боялась только щелочей. От того же лимонного сока, заставляющего обычную нержавейку кухонных ножей идти тёмными пятнами, с «рапидкой» обычно не случалось ничего абсолютно. Но попробуй оставить в мыльном растворе…

Вовка сощурился с видом эксперта – да, подтвердил, «рапидка». Ацетиленовым резаком для придания начальной формы клинка резана, двумя наждаками разной зернистости точена, пастой ГОИ вручную полирована. Он, автомеханик с хоть и небольшим, но уже стажем, в металлах и способах их обработки разбирался больше всех из компании.

Будущий лётчик Серёга, автомеханик Вовка, мастер из сервиса Андрей и спец по электроавтоматике Лёха – для них это была не просто «компания» из случайных людей, а нечто вроде этакого маленького и закрытого клуба для технарей. Лёха был старше Серёги на четыре года. Остальные – ещё больше.

Нож был убран в ножны, но перед этим сбрызнут алкоголем – «обмыть подарок» полагалось просто по традиции. Андрей закрепил ножны на ремне джинсов, покрасовался, получил дежурное «мужик» от друзей в знак одобрения, а затем последовал первый тост.

Полосатые жёлто-бежевые и почти выцветшие обои гостиной «двушки» в пятиэтажке хрущёвской постройки, доставшейся от бабушки, были увешены плакатами с самыми разнообразными группами. И когда Андрея спрашивали, как так получается, что Депеш Мод у него соседствуют с Эванессенс, он поначалу переспрашивал, а потом пожимал плечами, не понимая сути вопроса. Но среди плакатов, среди вечного беспорядка, который Андрей в шутку называл «творческим», Дементьеву было хорошо.

Когда я, уже позже, приехал к Андрею, он мне показал даже бутылку из-под коньяка, оставшуюся с того вечера.

– Всё забываю выбросить, – словно извиняясь, сказал он, – Да и рука не поднимается. Может, думаю, оставить на память, а? Вдобавок к ножу?

С коньяка в тот вечер они начали – «для разгону», как говорилось. После благородного напитка та же водка уже пьётся легче. Курили прямо в комнате, приоткрыв дверь на балкон, и от поздравлений быстро перешли к любимым темам. Техника. Музыка. Техника в музыке. Спорили по поводу сэмплирования – можно ли считать «живой» музыку, в которой используется аппарат, в память коего можно закладывать готовые аккорды и арпеджио синтезаторов и воспроизводить их нажатием одной кнопки?

Поклонник жанра «электро» Лёха утверждал, что менее «живой» музыка от этого не станет. Вовка всё порывался принести из соседней комнаты старую и видавшую лучшие дни акустическую гитару и показать, что такое «живая» музыка вообще. Андрей высказывался за то, что сейчас сэмплы применяют вообще повсеместно и даже привёл примеры. Дементьев сослался на старые пластинки Лед Зеппелин, Дип Пёпл и Скорпионс, что остались от отца, и высказался, что никакие сэмплеры виртуозных партий не заменят, а стало быть, и спорить не о чем.

После чего было предложено выпить и за Ритчи Блэкмора, и за Мартина Гора, и даже за всех участников Парка Горького – потому, что те добились своего не «благодаря», а «вопреки».

Четверо парней в комнате тоже добивались всего – именно «вопреки». Вопреки царящей вокруг безысходности, в городе, где из развлечений были только кабаки да бары, откуда бежала без оглядки вся творческая молодёжь, а «живой» музыкой называлось пение под «минусовку» максимально близко к оригиналу – парни из компании пытались как-то себя найти, в чём-то реализовать. Даже одно время задумывались – а не создать ли свою группу в жанре альтернативного рока. Но первые же попытки поговорить с местными деятелями культуры идею зарубили в зародыше. Те при одном только слове «рок» как-то – даже бледнели, что ли – и начали бормотать что-то неопределённое: мол, и помещений сейчас нет, и художественный руководитель нужен, и аппаратуру для репетиций мы вам предоставить, к сожалению, не можем.

По стране катился бум субкультур, но в таком городишке можно было запросто попасть в больницу только потому, что выглядишь «не так».

А рок-группе нужен художественный руководитель. В двадцать первом веке…

Потому затею бросили. Посвящали время чему угодно, и не уезжали – всё надеялись, что станет со временем лучше, станет по-другому.

Вот и тем вечером распланировали всё так, чтобы наговориться вдоволь сначала, обсудить все темы, что появились за это время. Кто-то услышал новую музыкальную группу – Ю-ту в проигрывателе сменилась на Аврил Лавин, Серёга добрался в своих изысканиях до законов робототехники маэстро Азимова, а оттуда уже разговор плавно соскользнул опять на технологии – на появляющиеся приёмники ГЛОНАСС.

День рождения проходил на славу, и потом, как и было запланировано, должны были прийти в гости девушки лёгкого нрава, с которыми созвонился и пригласил заблаговременно на вечеринку Лёха – и только тут вспомнили, что «женских» напитков в доме-то и нет.

Серёга вызвался прогуляться до магазина с Лёхой вместе – в тёмное время суток, в таком районе, да ещё с деньгами лучше не ходить одному – и сколько бы друг не отказывался, настоял на своём.

– Не хотел я его отпускать, – грустно покачал головой Андрей, вспоминая тот вечер и выпуская клуб дыма, когда мы перебрались и расположились у него на кухне, – Как чувствовал же. Вовка-то ведь всё знал про эту Нику. Машины-то в их СТО приезжали… Сам понимаешь. Такие, у хозяев которых есть деньги, чтоб спецу заплатить, а не самим выходные в моторе ковыряться. Ну и бывает, что катают они свою пассию по городу – а тут под капотом застучало что-то. Понятное дело, сразу в сервис катят. Ну и приехала однажды Вероника на такой машине. Вовка сначала и значения не придал. А Ника эта в компании у нас появилась не случайно же. С подругой пришла. Ну, подругу ту я как-то в баре подцепил, позвонил ей – мол, не составишь ли компанию, и зацепи с собой кого-нибудь, я не один. Она и зацепила. Вовка Нику эту и узнал сразу. В общем, мы поначалу вида не придали. Заинтересовала она Серёгу – да и ладно, решили, что и не первая – и не последняя уж точно. А когда парнишка втрескался до потери рассудка – поздно было уже. Вовка так сразу мне рассказал, что это за Ника и на каких машинах она катается обычно. То, что Серёге там не светит ничего, понятно было – не её тип. А тут завертелось. Ну, знаешь, бывает, что даже такие, как она, встречают кого-то. Так, что завязывают с прошлым. И мы себя успокоили – а вдруг? Эх, не надо было… Вот скажи – бывают чудеса на свете?

Бывают, конечно.

Но случай был не тот.

Они вернулись, и Дементьева было не узнать. Глаза горели, на месте не сиделось. Он увидел в окне одной из проезжавших мимо, в сторону «Сатурна», машин свою потерянную любимую – и хотел во что бы то ни стало поговорить, узнать, понять.

– Мы переглянулись тогда, помню, – рассказывал Андрей уже дальше, – И Вовка глазами кивнул – мол, пускай. У Вовки когда-то то же самое было. Прошёл, пережил, умнее стал. Мы ведь знали, что у парня ни матери, ни отца, которые всё объяснили бы. Даже ответственность за него какую-то чувствовали. Хотели объяснить – ну а как тут объяснишь? Словами? Жестковато, знаю. Сейчас бы вернуть тот вечер…

Он растоптал окурок в пепельнице каким-то остервенелым жестом. Стало понятно, что дальше без горячительного не получится. Поход в магазин, мимо того самого треклятого «Сатурна», звонки двум другим друзьям, и вот мы на кухне, и Андрей продолжает рассказ.

– Вовка вызвался вывести Нику на улицу. Уж не знаю, как ему это удалось – она ведь в баре не одна была. Наплёл что-то, похоже, у него с фантазией всегда хорошо было. В «Сатурне» всегда местная «братва» гуляла, и понятно было, что если бы Серёга туда сунулся сам, ничего хорошего бы не вышло – она ведь не одна туда пришла. Так, девочка на съём. Только одним достаточно, чтоб их пивом напоили, шашлыком накормили да на тачке покатали. А она из тех, что, если в обществе серьёзных коммерсов рот открывает, то краснеть за неё не приходится. Там расклады другие. Там ещё и содержание полагается, понимаешь?

– Содержанка? – уточняю я.

– Это так теперь называется? Ладно, пусть будет «содержанка», – Андрей грязно выругался, – Мы ведь понимали, что добром не кончится. Но и не пойти не могли. В общем, знаешь случаи, когда отцу машина надоела и он сыну покататься даёт?

– При чём тут машина?

– Да не в машине дело… Хотя и машину тоже – покататься. Понял теперь? Есть тут такой пациент, по которому диспансер тоскует – Дима по кличке «Труба». Ну, вообще, изначально – Трубка. Курить любил. Не табак. И приторговывал неплохо так. Ну и фамилия – Трубников. А у папы на зарплате вышибала – Броня, – с ударением на второй слог, – Тот ещё отморозок. Говорят, прозвище получил за то, что ему об голову сломали бейсбольную биту – а ему хоть бы что, даже сотрясения не было. Сколько людей в больницу попало от его рук – точного числа не знаю, но двое моих знакомых среди них. Ника эта – а ежели точнее, то Верка – в «Сатурн» приехала с Трубой. А вот то, что ещё и Броня там с корешами отдыхает, мы знать не могли. В общем, вышли мы на улицу, стоим, ждём, когда Вовка Нику выведет. Вовка сам подходить не стал, конечно – она же не дура, догадалась бы. Но способ нашёл, а сам внутри остался. К бару присел – и его не видно, и зал оглядывать можно. Стоим мы втроём поодаль, где нас в темноте и не заметишь. И тут выходит она. А вроде, и не она. Пока с Серёгой была, никогда так не красилась. Да и шубка новая, когда Серёга на сессию уезжал, та в дублёночке попроще ходила.

Но Дементьев её, конечно, сразу узнал. Вышел из темноты навстречу. Она даже и не удивилась, когда его увидела.

А дальше пришлось приглашать в гости к Андрею ещё и того самого Вовку, которому Дементьев и высказывал потом всё.

Ника – для Серёги, Верка – для остальных. Целеустремлённый Дементьев увидел в ней как раз некое отражение себя же. Желание вырваться в нормальную жизнь через учёбу и хорошее образование. Но его хватило на бесплатный техникум – а девушке нужно было оплачивать один из лучших ВУЗов в регионе, проезд, съёмное жильё. Всё то, чего не могли позволить родители.

Друзья стояли в сторонке, а Дементьев разговаривал со своей возлюбленной в нескольких шагах от крыльца, неподалёку от стоянки с машинами, и – друзья не ошиблись. Девушка и правда устала, что в ней видят собственность, а не личность. И в Серёге нашла этакую отдушину, благо, успела поднадоесть содержателю и время на это было.

Но Дементьев уехал на сессию, Трубников-старший решил, что пора бы взрослеть Трубникову-младшему, и перед Вероникой встал выбор – Дементьев или будущее, которое требовало денег. Завтрашний день или сегодняшнее увлечение. А может, и Труба пришёлся ей по душе – кто теперь знает, что у девицы в голове творилось? Привыкшая к тому, что её используют, она точно так же использовала Дементьева.

Достав телефон с хорошей камерой, приехавший Вовка показал мне фотографию с одного из вечеров с того самого «самого счастливого лета жизни», как называл это Дементьев в дневнике. Вот они, всей компанией друзей, на берегу. Лёха со своей невестой слева, Вовка с Андреем – справа, а в центре – Серёга и Ника. Она улыбается уголком рта, он действительно счастлив. Словно светится. Я смотрю на его лицо – обычная, даже заурядная внешность, каштановые волосы, зелёные глаза.

А вот девушка и правда хороша. Всегда удивлялся: как за такой ангельской внешностью может прятаться чёрная душа?

Мне всегда было жаль таких, как она. Но Вовка был однозначен – лучше Веронике, в тот вечер исчезнувшей из города, не возвращаться сюда никогда. Посмотрев ему в глаза, я чётко понял – сделает. И это не сиюминутное, не на эмоциях сказанное. Ведь ему, именно ему рассказывал всё Серёга. Я много раз пытался представить, что у Вовки на душе после случившегося. И ни разу не смог.

Что-то ей сказал тогда такое Дементьев. Какие-то слова, видимо, нашёл. Не подобрал, нет – в таких ситуациях слов не подбирают. В таких случаях всегда говорят искренне, от души. И что-то было, видимо, у него на душе такое, что заставило её закричать на всю улицу голосом на грани истерики:

– Нет её, твоей Ники! Не вернётся она! Потому, что никогда её и не было, понял?!

Развернувшись, она забежала в бар – Андрей успел заметить, как блеснули в свете огней над парадным входом «Сатурна» дорожки слёз на её щеках.

Дементьев направился к друзьям. Старался держаться молодцом, конечно, но все трое заметили – парень, практически, рыдает. Молча. Кто-то как-то сказал, что если мужчина плачет – то это либо огнестрельное, либо перелом. Но бывает ещё третий случай. Когда в сердце.

– Надо было сматываться им оттуда, – сказал Вовка, перебив рассказ Андрея, – Просто бывает, что ситуация так… поглощает, что вроде бы очевидные вещи – и те доходят только потом.

Он поднял рюмку, отсалютовал мне – начальное его недоверие прошло, да и атмосфера располагала к откровенности. Андрей открыл форточку на кухне, чтобы вытянуло сигаретный дым, снял с плиты сковородку со шкворчащей яичницей с колбасой и поставил на подставку, что уже стояла на столе. Посмотрел на уже почти пустую бутыль и заметил:

– Одной, чувствую, не отделаемся…

– Ничего, завтра выходной, – похрустывая огурцом, сказал Вовка.

– У тебя когда поезд?

– Завтра вечером, – сказал я, – С гостиницами у вас тут как? Я нашёл одну в центре, места есть, но цена кусается. Найдём подешевле?

– Никаких гостиниц, у меня останешься, – возразил Андрей, – Денег много, что ли?

Стало быть, спешить некуда. Вот и отлично. Можно и побольше подробностей.

Трубников-младший, как несложно догадаться, и крик услышал, и зарёванную пассию свою увидел. Выскочил на крыльцо и, конечно, сразу о причине смекнул, глядя в спину уходящему Дементьеву.

На окрик остановиться Серёга не отреагировал. Сам Трубников соваться не рискнул. Распахнул дверь бара, кликнул Броню, а тот уже вышел с друзьями. Когда на глазах у Андрея четверо повалили Дементьева и начали пинать ногами, выбора уже не оставалось. В толпу с разбегу кинулся Лёха.

А Андрей из ножен на ремне джинсов достал Серёгин подарок на день рождения.

– Двоих он порезал хорошо, – кивнул Вовка на Андрея, – Не проткнул, именно порезал. Ну, так, чтоб без летальных последствий. У Брони так теперь шрам на лице на всю жизнь. И правильно. Так ему, чтоб помнил, – и матом в три этажа.

– Я в шею хотел, – признался Андрей. Шла вторая бутылка, и недоверия промеж нами уже не осталось, – Настолько злость меня взяла, за Серёгу, – тоже в три этажа, да и покрепче, чем Вовка до этого, – Думал, убью сволочь. Собраться бы однажды всем городом – и всех их…

– Они говорят, им нельзя рисковать. Потому, что у них есть дом, – задумчиво напел Вовка песню Цоя, и показал мобильник: – Лёха отписал. Сел в такси, сейчас будет.

– Серёгу они не сильно помяли, – продолжил рассказ Андрей, – Зимняя одежда, плюс руками он голову сразу закрыл. Ну и мы успели, конечно. Второго я бы и трогать не стал, там главное Броню было выключить. Это ж как собаки – без вожака разбегаются. Но второй тоже нож выхватил, я его по руке и полоснул. Лёха Серёгу выхватил, и мы – ходу сразу, в сторону реки. Ну чтоб со следа сбить, чтоб не нашли. Пока они там хлопотали вокруг Брони, мы уже ушли. Чего там… В городе сто тысяч человек, братва под градусом, плюс темень – хоть глаз выколи – не нашли бы они нас потом. Они, конечно, кричали в спину, что из-под земли достанут, но мы-то знали, что это так, от бессилия. Ни Броня, ни Трубка – они ведь не из серьёзных бандитов, так, отморозок на зарплате у коммерса. А вот Серёга взаправду воспринял. Ну, мы дали крюк, вышли к дому когда – возле Сатурна уже никого, у дверей квартиры Вовка стоит, ждёт. На нас только глянул, сразу всё понял, молодец.

Вовка отсалютовал рюмкой и подхватил рассказ дальше.

Когда вошли в квартиру, Дементьев был похож на зомби. В глазах царила такая пустота, которая бывает только у людей, потерявших всё. Вовка чуть ли не заставил его раздеться, казалось, парень рухнет у порога. Утащил в кухню, пока Андрей помогал Лёхе остановить кровь из рассечённой чьим-то ударом брови. Залепили пластырем, чтоб шрама не осталось.

Там, на кухне, Вовка наплюхал чуть ли не половину стакана водки из бутылки, извлечённой из холодильника. Плеснул себе.

– Пей, – сказал он Дементьеву, сунул ему в руку стакан. Тот не реагировал, так и сидел, уставившись в точку где-то перед собой. Пришлось чуть ли не насильно, за локоть, заставлять того выпить. И видя, что парень поперхнулся от такого количества алкоголя, – Вот так, вот так, ничего… на-ка, закусывай. Давай-давай. Вот сигарета, на, кури. Это ничего всё, это пройдёт. Целый? Рёбра, почки?

Серёга кивнул.

– Бывает, брат, бывает. И у меня было. Не один ты такой. И она не одна такая. Их много, таких. Хороших, правда, больше гораздо. Но хорошие в барах не снимаются, потому и найти их труднее… Найдёшь ещё. Вон, Лёха сколько искал – нашёл же… А эта – нужна она тебе, такая?

Дементьев не выдержал. Разрыдался в голос, упав лицом в стол. Выл раненым волком, выпуская всё, что накопилось за эти дни неопределённости, всю обиду, всю боль. Вовка похлопывал по плечу, Андрей и Лёха ушли в гостиную, чтоб не мешать. Оба понимали – парню надо выговориться, а для этого важна обстановка. Мало того, Андрей ещё и чувствовал, что Серёга тянется за ним, старается быть похожим на него – и такое, настолько личное, вряд ли доверит. Это было что-то сродни боязни упасть в глазах того, на кого хочешь быть похожим.

– Нет, – возразил Дементьев Вовке тогда, продолжая разговор, – Чем она от нас отличается? Мы ведь тоже цели какие-то всё перед собой ставим. Ты сам говорил – человек без цели это труп. Живая рыба держит нос против течения, только дохлая плывёт себе по. Вот и у Ники цель. Разве плохая?

– Цель, может, и неплохая. Вот только средства должны быть такими, чтобы никого по дороге к ней не калечить. Этим мы с тобой и отличаемся от них, от тех, что в «Сатурне». Торгуй наркотой, как Труба, или смешивай хорошую водку с палёной и продавай потом в магазины, как его отец. Трави и калечь людей, грабь, отжимай бизнес, кидай партнёров – и? И счастливы они? Я тебя как-нибудь в «Сатурн» свожу. Посмотришь на них. Хмурые все. Смеются – и то будто выдавливают смех. И боятся. Друг друга, людей снаружи. Всего. Ты такого хочешь?

– Зато могут позволить себе таких, как Ника.

– Ты на Лёху с его Натальей посмотри, – возразил Вовка, – Будут у него деньги, не будет их – она всё равно будет с ним, всё равно будет рядом. Завтра, скажем, прикроют бизнес Трубникова-старшего, или младшего за распространение посадят – и всё, нет Верки.

– Ники…

– Верки. Не спорь. Есть Вероника. Есть хорошая её часть, которая Ника, есть плохая, которая Верка. Ты готов принять её, как единое целое? Зная, что она отказалась от тебя из-за денег? Что она не поверила в тебя, что ты найдёшь, что заработаешь?

– Я ей уехать предложил…

– Ты пей, пей. На-ка вот. Пей. Ну? Вот, молодец… Ты с ней хоть на край света, а ей деньги подавай? Это реальность, брат. В большом городе ты был и устроиться не смог, и она это знает, правда?

– Да.

– Ну вот и ответ. Тогда ты на себе в её глазах крест и поставил. Хочешь, я тебе сейчас такую же, как она, приволоку? Даже две?

– Таких же я любить не буду…

– Так и эту не люби, всего делов…

– Кто говорит «всего делов», тот не знает падежов.

– Да куда уж мне, автомеханику… Андрей! Ты говорил, тут феечки прилететь должны?

– Через полчаса должны быть! – донеслось из гостиной.

– Вот и ладно, вот и славно… Ты пойми, Серёга, если есть в человеке гниль – он либо вытравит её из себя, либо она будет разрастаться дальше. Выглядит это как лесенка. Ступенечка за ступенечкой, вниз, вниз…. Сначала один плохой поступок – гнильца зародилась. Потом простил его себе, совершил второй, уже хуже – после первого не так страшно – а там и третий, и четвёртый. И вот ты уже ниже, ниже. Знаешь, как они все начинали? С малого. Разок захотелось им ещё пива в баре – а тут мальчики, которые угощают. А потом продолжим праздник дома? Ну и там уже рано или поздно, а за угощение придётся расплатиться. И вот одни из них – те, кто больше никогда, а другие – как ни в чём не бывало. И понеслось. У одной мама заболела, у второй пальтишко износилось, и – лесенка, лесенка… Понял? Ты пей, пей.

Дементьев пил. Давился, но пил – чувствовал, что становится легче. Боль ушла, осталась только обида, обида на весь мир – просто за то, что он так устроен. Что одним с рождения ничего, а другим – деньги на содержание Вероник.

Может, будь устроено всё иначе, ей не пришлось бы?

Вовка в желании поддержать, сам того не зная, наступил на ещё кровоточащую рану.

– Нет справедливости, кроме той, что мы делаем сами. И по справедливости этой – не заслуживает Верка быть любимой.

– Она хотела просто узнать, каково это, – сказал Дементьев.

– А тут ты, наивный и влюблённый. Ну конечно, попользуем парня, а каково ему потом – дело десятое. А ещё вдруг и у него деньжата окажутся – чего ж нет-то? Но деньжат не оказалось. Мда… Всё у этой Ники получится. Только на край света за ней уже никто не пойдёт.

– Найдёт такого же, как я, когда выучится.

– Нет. Знаешь, почему? Гнильца, брат, гнильца. Её становится всё больше, и наружу она со временем тоже вылезет. Заметил, как внешне Вероника твоя изменилась? Как это…. Вульгарно?

– Мгм. Заметил.

– Вооот… Это пока у них глазки невинные, они обманывать могут. Но скоро и взгляд поменяется. Станет хищным таким. Я их повидал, поверь. Так, стой, давай-ка кофе. Что-то ты совсем скис, у Андрея ж сегодня День Варенья! Не-не, ты мне тут глаза в кучу не собирай, рано. Держи, вот: колбаса, сыр, хлеб – жуй…. Кофе чичас будет. Слава изобретателям электрочайников!

К приезду девушек Вовка вывел в гостиную Серёгу таким, будто ничего и не случилось. Ну, разве что, если не считать опухшей разбитой губы.

– Мы тогда поверили, что всё хорошо с ним, – это уже Лёха, присоединившийся к нам, и я поймал себя на мысли, что кофе уже и мне не помешал бы, – Бывало у тебя, Егорыч, что такое состояние наступает – сколь ни пей, а пьянее не становишься?

Бывало. Тогда, ещё до службы на Тихом Океане. Словно в другой жизни. Словно не со мной.

Вот и с Дементьевым происходило тогда подобное. Сколь бы ни пили друзья дальше, а тот результат, что они ждали, не наступал. Парни рассчитывали, что Серёга выпустит эмоции через алкоголь, уснёт – и будет жить дальше со шрамом на сердце.

– Он вам подыгрывал, – пояснил я, – Видимо, понимал, что для него стараетесь. Или праздник портить не хотел.

– Скорее, второе, – сказал Лёха, – Мы им дорожили, он – нами. Даже поверю, что не по нраву ему было, что с ним возятся так.

– Ты что хочешь этим сказать? – поднял на меня глаза Вовка.

– Парня нигде не принимали таким, как есть, кроме как у вас, – пояснил я, – Вот он и научился…. Соответствовать. Понял меня?

Андрей выругался.

– Я должен был понять. Как чувствовал же…

Девушки, как водится, опоздали минут на пятнадцать – но, тем не менее, по словам Андрея, без них вечер не удался бы. Ещё встречая их у порога и помогая им снять верхнюю одежду, Вовка одними глазами пояснил имениннику: эту – Серёге. Самую симпатичную. Так всех трёх и рассадили – одну себе на коленки сразу забрал Вовка, расположившийся в кресле, ближайшем к окну. Вторую рядом с собой усадил Андрей, но только после того, как девушку по имени Настя разместили на диване, слева от Дементьева. Справа сидел Лёха.

– А Лёхе подруга не полагается, – заявил тогда Вовка, разливая вино из литровой упаковки девушкам, – У Лёхи свадьба скоро. У него девушка дома ждёт. Вот. И ей наша компания не нравится. Раньше нравилась, а как с Лёхой стала встречаться – так всё.

– Ещё немного, и мы его потеряем, – усмехнулся Андрей, – Хьюстон, у нас проблемы…

Находясь среди трёх друзей, я начал понимать – лидером в компании был Андрей. Но её душой был Лёха. А Вовка… Вовка был совестью.

Анастасия, Елизавета, Мария… Или Марина? Или Марианна? Сейчас уже не помнили точно, звали Марьей – и ладно. Настю – светловолосую, голубоглазую, совсем как Ника, несмотря на то, что была старше, года на три, заинтересовали Дементьевым, как могли.

– Настасья, это – Серёга, и ему срочно нужна помощь красивой девушки, – пояснил тогда Лёха, – Тут очень важный и серьёзный случай.

– Какой? – игриво, с искорками в глазах, спросила Настя.

Лёха доверительно наклонился к ней.

– Ему. Разбили. Сердце. Только тсссс! Больной не должен знать, ему вредно волноваться.

Настя правила игры приняла.

– Несчастный случай, доктор?

– Я бы сказал: трагедия… Прописано внимание, ласка, забота. Чередовать на ваше усмотрение.

– Сделаем, – улыбнулась Настя и переключилась на Дементьева, – Доктор, а если передозировка?

– Не страшно, – хмыкнул Лёха и занялся тем, чтобы не оказаться до поры лишним. Поддерживал общую беседу, шутил, балагурил, следил, чтобы бокалы и рюмки были наполнены.

И вечер продолжался, плавно перетекая в ночь. Что-то щебетали девушки, просили поменять музыку – танцевать будем. На что получили отказ: сейчас будем слушать поп-рок, а танцы после. Марья ушла перебирать диски с музыкой. Лиза попросила включить ноутбук, чтобы скачать нужные песни из интернета, но Андрей и тут отказал: за свою «машинку» он не пускал никого и никогда.

К полуночи обстановка стала перетекать во всё более интимную. Погасили свет, сдвинули столик, Настя с пятой – или шестой? – попытки всё ж вытащила Серёгу на медленный танец. Едва он закончился, зажёгся в прихожей свет – Лёха засобирался домой.

– Настасья, можно вас на пару слов? – позвал он и сделал Андрею жест, пока Дементьев не видел: мол, отвлеките его. И, пока Андрей выспрашивал у Серёги о самочувствии, вышедшей в коридор Насте Лёха сунул тысячную купюру и прижал палец к губам – мол, тихо.

– Зачем? – удивилась она шёпотом.

– Я ухожу, парни заняты подругами… А за Серёгой надо присмотреть. Желательно, чтобы утром он улыбался. Если не будет – приеду и попрошу вернуть деньги.

– Ты за кого меня принимаешь? – прошипела Настя.

– Ах, извини, если ошибся. Просто хотел попросить тебя помочь моему другу – а это подарок за помощь. Ну если ты не хочешь, то извини… – и начал убирать деньги обратно в бумажник.

– Нет, стой. Если надо помочь, то конечно, – улыбнулась Настя. Взяла деньги, тут же спрятала в куртку.

– Я как лучше хотел, – пояснил Лёха, вращая в руках рюмку с водкой и глядя в пустоту, – Не думал ведь, что он увидит.

Но Дементьев увидел. Увидел эту тысячу…

«Такой вот я и есть – меня можно любить только, если у меня есть деньги», – предпоследняя запись в дневнике. Её он сделал, выйдя на кухню под предлогом налить себе кофе.

Ему хотелось остаться наедине с собой. Если человек взялся за дневник, за то, куда сливалось всё, что на душе накопилось – стало быть, его лучше не трогать. Он выключил свет. Стоял и смотрел в окно на огни «Сатурна», на отъезжающие дорогие иномарки… Хотя… Какое там, «дорогие». Подержанные «тойоты», «ниссаны» и «митцубиши» дорогими не бывают. Скорее, просто недоступные для него, Дементьева. Не дорогие, а казавшиеся дорогими. Казавшиеся. Всего лишь.

Мы могли только гадать, о чём он думал тогда. И – да! – гадали.

Вовка уже уединился со своей пассией в спальне – пара кроватей у противоположных стен, да покосившийся шкаф – вот и вся обстановка. Андрей с Марьей танцевали. Настя вышла из гостиной за Дементьевым. То ли дело было в тысяче, то ли и впрямь искренне хотела помочь.

– Серёёёж… Ты чего там?

– Ничего. Иду, – он выдавил улыбку. С этой выдавленной улыбкой Андрей его и запомнил входящим в зал, держащим Настю за руку.

Обычно диван оставался за Андреем и его девушкой, но тут, стараясь лишний раз не тревожить друга…

– Если бы я тогда остался в гостиной… успел бы остановить. Я ведь чутко сплю, даже пьян когда, – сокрушался он.

К тому моменту мы прикончили вторую и переключились уже на третью бутылку, которую привёз с собой Лёха.

Судя по тому, что друзья увидели утром выглядывавшую из-под одеяла полностью обнажённую спину Насти, что-то у неё с Дементьевым ночью было.

На кухне лежал раскрытый дневник.

«Так, парни, теперь спокойно и два раза, если не дошло с первого… Я прощаюсь с вами – извините, что так, но иначе вы не дали бы мне уйти. Уйти насовсем. Навсегда. Я не хочу так больше. Притворяться кем-то, кем не являюсь? Платить, чтоб меня любили? Я и правда не такой, слишком не такой какой-то, видимо.

Веронику не обижайте. Скажите, что я всё-таки готов был бы принять её целиком и всю.

Лёха, Настя свои деньги заработала.

Андрей, спасибо за всё.

Вовка, ты их успокой – они как лучше хотели, знаю.

Теперь подумайте. Порезать Броню – будут искать. Единственная их зацепка к тому, кто порезал – я. Ниточка ко мне ведёт через Нику. Не хочу, чтобы она пострадала – и не хочу ломать жизнь вам. Всем будет лучше, если я исчезну. Правда. К отцу, к матери. Ну, вы поняли. Дневник мой вам на память оставляю.

Ну всё. Пора. Прощайте».

Мы перечитали эту запись. Лёха не сдержал слезу. Скупая, как говорят «мужская». Но как по мне, так гораздо более по-мужски было то, как он скорбел по потерянному другу.

Такая вот неумолимая логика – парень ушёл из жизни, чтобы защитить друзей и девушку. Девушку, которой простил предательство.

– Егорыч, говоришь, с Костей встречался? – прищурился Андрей.

Я покивал головой.

– Куда…. Куда можно прийти… Попрощаться? Следователь приходил к каждому. Вопросы задавал, сказал только, что Серёга шагнул с плотины. А где похоронили – не знаем даже.

И что им нужно было сказать?

Нет, ну что??

Я молчал.

– Егор. Прийти помянуть… Куда? – Лёха, самый трезвый, решил, что из-за выпитого я туго соображаю.

Я выдохнул.

– На плотину, ребята. На плотину…