Читать книгу Дети стихии. Статика - Эжен Ильфо - Страница 3

Ранняя зима 394 года Эпохи Феникса

Декларирующий театрально поклонился в сторону позирующей художникам сухой фигуре. Она сидела на возвышенном позолоченном троне, среди драпировок и подушек с покоившимися на них коронами, в муаровой тёмно-синей мантии расшитой золотом и отороченной мехами. Подушек было так много, что их укладывали на задрапированной этажерке, а их содержимое алчно поблёскивало в солнечных лучах. Могучий округлый трон с высокой резной спинкой возвышал саму фигуру, увешанную многочисленными золотыми цепями, инкрустированными камнями. Безусловно, это был центр композиции – женщина в чёрном платье, расшитом бисером и кружевами, подолы которого разметались по всей бутафорской сцене. Художники тихо шуршали своими кистями по поверхности загрунтованной ткани, прописывая каждую деталь появившейся ненадолго фигуре.

Эти блеск и помпезность отвлекали от немощной старости модели. Старческие пятна покрывали сухую руку, еле держащую золотой скипетр тянущего вниз, морщины сеткой обтягивали её лицо, а мочки уха беспомощно свисали под весом тяжёлых жемчужных серёг. Редкие белоснежные волосы аккуратно собраны в пучок, скрываемый чёрной полупрозрачной вуалью закреплённой не менее тяжёлой, сверкающей жемчужной тиарой. Приглядевшись, замечалось, что левый уголок её рта свисал больше, чем правый, а глаза, поражённые тусклой плёнкой, смотрят мимо собеседника и в разные стороны. Но этот потупленный взгляд, как могло показаться, был «отключен», чтобы перевести всю энергию на слух. Она по-детски закрыла глаза, явно упиваясь своим высоким положением.

– Вы не думали написать мемуары? – спросил очередной царедворец, – мы можем попросить писчего фиксировать ваши воспоминания о победе. Эта хроника вашей эпохи уйдёт в историю, чтобы потомки восторженно читали о тех славных и стабильных временах.

Царедворцев было так много, что пересчитать, а тем более, запомнить их имена, было невозможно. Списки Двора занимали отдельную секцию в канцелярии Двора, находящуюся где-то на северо-востоке Чармвела. Вход и выход их с территории Короны чётко регламентировался,

– Вы говорите так, будто после меня славные и стабильные времена в Империи закончатся – сухо ответила она.

Говорящий замялся, а Королева ухмыльнулась.

– Все вы ждёте, когда наше Величество помрёт. Но славные мевийские знахари постарались на славу всем нам, посему мы намерены дожить хотя бы до своего Юбилея. Может кто-то имеет на это собственные планы, но мы, с моими верноподданными, будем действовать иначе, к разочарованию обеих сторон, может быть. Не смущайтесь наших слов, мы прожили долгую жизнь и накопили достаточно опыта, чтобы ставить на место дерзкие молодые умы, вроде вас.

Она горделиво повернула голову в профиль, нарушив тишину: брякнули многочисленные цепи и ожерелья, художники засуетились, послышался звук падающих кистей. Её Королевское Величество, Королева и властительница Конфедеративной унии, вдовствующая королева-мать (если быть точнее, прапрабабушка) Альвского королевства, гранд-протектор Альбионской гряды, Элессийской державы, Атлантической империи, Гиперборейского царства и иных интер- и экстернальных владений, примус первейших орденов Игдрасиль, Пылающего Феникса, Трезубца, Серафима и иных, Ингрид Благословенная из рода Высоких Гельбургов, вновь самодовольно ухмыльнулась. Она и вправду пережила около двадцати Консулов, троих королей Альбиона, пятерых императоров Атлантиды и четырёх королей родного Альфхейма. Эта статистика являлась предметом гордости, ни одна свадьба голубых кровей, ни одна коронация, ни одни похороны не проходили мимо её внимания. Так считалось. Двор, разместившийся в многочисленных пристройках поместья Чармвел, занявших практически весь карлеонский район Кэпелль, достиг своего золотого века. Около пяти тысяч придворных со всех дворов, имеющих привилегию находиться в закреплённой документально комнате в определённое время, в надежде визита Королевы, пять сотен постоянных придворных, располагавшихся в самом поместье, и, разумеется, бесчисленная прислуга с караулом. Столица в столице. Первоначальная постройка была затеряна в глубинах флигелей и крыльев, образующих нелепую бесформенную фигуру на полотне города.

Парадные палаты, которые Королева Ингрид почтила своим визитом первый раз за месяц, пробудились от унылого сна. Слуги рассыпались по комнате, словно тараканы, сметали паутину и пыль с подушек, сдёрнули с трона простынь; в сопровождении гвардии, короны под хрустальными колпаками вносились в зал, извлекались из своих гробов и водружались на подушки. В другом конце Двора отпаривалась и штопалась длинная муаровая мантия, специальными швами примётывались к ней меха, гладкие фарийские шкурки, сшитые единым полотном, отливающие серебром. Золотые цепи, отделанные бриллиантами, сапфирами и яшмой, причудливо поблёскивая эмалью, одну за другой выносили из Казначейства в бархатных коробах, и несли, вслед за двумя служанками со сложенной мантией в руках, в покои Её Величества. Личные слуги, высшая каста среди всей прислуги, уже одели её в чёрное платье, заканчивая шнуровать и подвязывать многочисленные подола пышных юбок. Они изъяли из рук служанок мантию и вот уже ловкие руки легко завязывали пышные банты в специальных петлях на плечах платья; цепи со звоном опустились на сутулые плечи. Искусно вытканная вуаль упала на седую макушку и была приколота шпильками. Тиара торжественно была вынута из ларца и закреплена сверху. Последний штрих, обувь. Чёрные замшевые туфельки на небольшом каблуке, с золотой бляхой на язычке, вынуты из пергаментного чехла. Королева распростёрла руки, их схватили две личные слуги. Другие две искали в рюшах и оборках худые и слабые ступни, в которые, не без труда, вдели обувь. И вот, царица царей, опираясь на лакированную трость с золотым набалдашником, величаво, но медленно выступала по Галерее. Придворные, занимавшие очередь за наблюдением этой картины и, очевидно, заплатившие кому следует неизвестную сумму, покинули захваченные с ночи места на диванах и расшаркано кланялись вдоль всего коридора. Та же картина была и в просторном Виадуке, и в огромном Зале, и в Салоне, даже на Лестнице. Знал ли двор, что Королева не видела их в силу своей немощи? Личные слуги тщательно скрывали все её секреты, которых с каждым днём было всё больше и больше. Но в силах ли ничтожному человеку скрыть обычную старость?

– Нам нравятся ваши стихи, поэт. Опубликуйте их в каждой нашей стране.

* * *

Королева Ингрид не знала, что после помпезного и, в то же время, обыденного выхода в Парадные палаты, придворные и художники разойдутся, после того, как в обратном порядке совершат все ритуалы и обычаи. Декларирующий поэт уединится в своих роскошных апартаментах за Королевским парком, и вновь начнёт искать счастье на дне бутылок.

Простояв в долгой очереди в Канцелярии Двора, он обналичил вверенную грамоту, что ему сунули в руки после того, как Королева вышла из палат, забрав лист бумаги в кожаной папке. Поэт знал, что ждало его собратьев по перу, неугодных Её Величеству. Вернее, он не знал, никто не знал, куда пропал тот, что отказался писать и хотел выйти на пенсию, что случилось с юнцом, которого застали в каморке для скатертей с какой-то мелкой прислугой. Не вспомнились даже их имена, что они так стремились прославить. Крамольные мысли всё чаще посещали поэта, никого не интересовало, что муза славы давно покинула его, а взамен неё пришла старая фурия, погоняющая его кнутом. После недавнего круиза в заморскую Сагенею он ещё больше разочаровался в Короне. За пределами широкого отеля, огороженного забором, он увидел детей, которых били плетьми за то, что те стащили что-то из мусорной свалки. Когда он хотел отнести часть своего обеда за ту грань, что разделила мир после войны, ему мягко намекнули, что политика отеля не приветствует откармливание экстернальных аборигенов. Как свиньям, он кидал за решётчатый забор куски хлеба в сторону детей, подобно вору, оглядываясь на каждый шорох.

Вернувшись в столицу, за месяц до приёма, его призвали ко Двору, чтобы продекламировать новую оду. Как хотел он прочитать альтернативную версию, но голос совести заглушили потребности. Не только в алкоголе, в апартаментах за Королевским садом, в популярности среди молодых дам, внимание которых становилось всё ценнее с каждым годом. Как мерзко было продавать свой дар за потребности, без которых можно было обойтись. Он взглянул на свой труд, свой крик души, и просто сжёг его в огне догорающей свечи. Даже если к нему тогда ворвались бы Гвардейцы, следящие за ним уже два месяца, имя поэта всё равно забыто и утеряно в просторах времени. Он это знал и это его пожирало.