Читать книгу Вечный жид - Эжен Сю - Страница 39

Адриенна, готовясь войти в гостиную, где ее ждал Агриколь, оделась с изящной простотой. На ней было синее кашемировое платье с корсажем, плотно облегавшим ее талию нимфы[148] и округлую грудь; спереди корсаж был, по тогдашней моде, вышит черными шелковыми шнурками. Узенький гладкий батистовый воротничок был обернут пестрой шотландской лентой, заменявшей галстук и завязанной бантом. Белое лицо Адриенны обрамлялось массой легких, пушистых локонов, спускавшихся почти до корсажа.

Сказав отцу, что идет на работу, Агриколь вынужден был надеть рабочий костюм. Только он выбрал чистую блузу, и на его небрежно повязанный черный галстук падал воротник хотя и грубой, но белой рубашки. Под широкими серыми штанами были видны начищенные сапоги, в мускулистых руках он держал красивую фуражку из нового сукна. Эта синяя блуза с красной вышивкой оставляла свободной загорелую и нервную шею молодого кузнеца; обрисовывая его могучие плечи, она падала изящными складками, не стесняя ничем его легкой и непринужденной походки, и шла ему куда больше, чем редингот или сюртук.

Ожидая хозяйку дома, Агриколь машинально разглядывал серебряную вазу великолепной чеканки, на цоколе из крапленого мрамора которой была приделана металлическая дощечка с надписью: «Чеканка рабочего Жан-Мари, 1831 г.».

Адриенна так тихо прошла по ковру гостиной, отделенной от уборной только портьерой, что Агриколь не заметил ее появления; он вздрогнул и живо обернулся при звуке серебристого голоса молодой девушки, сказавшей ему:

– Не правда ли, месье, чудесная ваза?

– Замечательная, – ответил, изрядно смутившись, Агриколь.

– Видите, я люблю справедливость, – прибавила Адриенна, указывая на надпись на доске, – раз художник подписывает свое имя на картине, а писатель на книге, я требую того же и для рабочего.

– Как, госпожа? Это имя…

– Имя того бедняка рабочего, который создал это замечательное произведение искусства по заказу богатого ювелира. И, представьте, тот был очень удивлен, если не обижен, когда я потребовала, чтобы было выставлено имя действительного автора, а не фирмы… По-моему, если рабочий не может получить денег, – пусть он пользуется по крайней мере славой, не так ли, господин?

Разговор начался самым приятным для Агриколя образом, и он, постепенно успокаиваясь, ответил:

– Так как я сам рабочий, госпожа, то меня может только глубоко трогать проявление такой справедливости.

– Если вы рабочий, то я рада тому, что сказала. Но извольте присесть.

И любезным, приветливым жестом Адриенна указала Агриколю на кресло, обитое затканной золотом пунцовой шелковой материей, причем сама села на такую же кушетку.

Агриколь снова смутился; видя, что он теряется, молодая девушка, желая его ободрить, заметила, весело улыбаясь и показывая на Резвушку:

– Этот крошечный зверек, к которому я очень привязана, вечно будет мне живым напоминанием о вашей любезности. Поэтому я считаю ваше посещение прекрасным предзнаменованием; не знаю, почему-то я верю, что могу вам быть чем-нибудь полезной.

– Мадемуазель, – решился наконец заговорить Агриколь, – меня зовут Бодуэн, я кузнец у господина Гарди в Плесси… Вчера вы предложили мне вознаграждение… я отказался… а сегодня я пришел просить вас о сумме, быть может в десять, в двадцать раз большей… Я тороплюсь вам это высказать, так как иначе не решусь… для меня это всего труднее… Слова эти жгли мои губы… теперь мне легче…

– Я очень ценю вашу деликатность… но, право, если бы вы меня больше знали, вы бы могли обратиться ко мне без боязни, – сказала Адриенна. – Сколько вам надо?

– Не знаю, мадемуазель!

– Как не знаете? Вы не знаете суммы?

– Да, не знаю… Я пришел вас просить не только о деньгах, но и о том, чтобы вы сказали мне, сколько мне их нужно.

– Послушайте, – улыбаясь, заметила Адриенна, – сознайтесь сами, что при всем желании я не совсем понимаю, в чем дело.

– Вот в чем дело. У меня есть мать-старуха; она убила свое здоровье, чтобы воспитать меня и сироту, которого она взяла, когда его бросили; теперь она, по болезни, работать не может, и пришел мой черед ее содержать, что мне и радостно. Но все зависит от моего труда: если я буду не в состоянии работать, мать останется без всяких средств.

– Теперь матушка ваша обеспечена всем, раз я принимаю в ней участие!..

– Вы принимаете в ней участие?

– Конечно.

– Разве вы ее знаете?

– Теперь знаю!

– Ах, мадемуазель, – с чувством воскликнул Агриколь после минутного молчания, – знаете, я понимаю вас… у вас благородное сердце… права была Горбунья!..

– Горбунья? – спросила Адриенна с удивлением, так как подобное имя было для нее загадкой.

Рабочий, никогда не стыдившийся своих друзей, ответил прямо:

– Я сейчас вам это поясню, мадемуазель: Горбунья – бедная молодая работница, очень трудолюбивая, воспитанная вместе со мной. Она горбатая, вот отчего ее и прозвали Горбуньей. В этом смысле, видите ли, она стоит неизмеримо ниже вас… но что касается сердца… деликатности!.. Тут я уверен, что вы ее стоите!.. Это сразу пришло ей в голову, когда я вчера рассказал, как вы мне подарили прекрасный цветок.

– Поверьте, – отвечала растроганная Адриенна, – ничто не могло мне быть лестнее этого сравнения. Я тронута и горжусь им. Сохранить чистое, доброе сердце среди тяжелых испытаний – особенное счастье и достоинство. Нетрудно быть добрым, когда молод и красив! Итак, я принимаю ваше сравнение, но с условием, что вы сейчас же дадите мне возможность его оправдать и заслужить. Прошу вас, продолжайте!

Несмотря на простое, дружеское обращение мадемуазель де Кардовилль, в ней чувствовалось так много истинного достоинства, вечных спутников независимого характера, высокого ума и благородного сердца, что Агриколь совершенно забыл об ослепительной красоте молодой девушки и почувствовал к ней какое-то особенное почтение, не гармонировавшее, казалось бы, с юностью и веселостью его покровительницы.

– Если бы у меня на руках была только мать, то я не так бы испугался того, что мне грозит. Мать любят в нашем доме, бедняки охотно друг другу помогают, ее бы не оставили… Но принимать помощь несчастных бедняков, которая будет стоить им так много лишений, очень тяжело, – тяжелее, чем переносить их самому… Кроме того, у меня еще есть для кого трудиться: вчера вернулся к нам после восемнадцати лет разлуки мой отец… Он прибыл из Сибири, где оставался из чувства преданности к своему старому генералу, теперешнему маршалу Симону…

– Маршалу Симону! – с живостью и изумлением воскликнула Адриенна.

– Вы его знаете, мадемуазель?

– Лично не знаю, но он женат на моей родственнице…

– Какое счастье! Значит, его дочки, которых привез из России мой отец, вам приходятся родственниками?

– У маршала есть дочери? – спросила Адриенна, все более и более удивленная и заинтересованная.

– Ах, мадемуазель… просто два ангелочка, близнецы, лет пятнадцати или шестнадцати… похожи друг на друга необыкновенно… и такие хорошенькие, кроткие! Мать их умерла в изгнании… Все, что она имела, было конфисковано… и им пришлось возвращаться из глубины Сибири самым бедственным образом. Конечно, отец старался заменить удобства своей заботой, преданностью… но все-таки им было нелегко… Славный у меня отец, мадемуазель… Вы не поверите… храбрость льва, а сердце… сердце, как у матери!

– Где же эти милые девочки? – спросила Адриенна.

– У нас, госпожа! Вот что и сделало особо трудным мое положение… из-за чего я и решился обратиться к вам… Я могу им помогать только работая, а работать мне будет ведь невозможно, если меня арестуют…

– Арестуют? вас? за что?

– Вот, будьте так добры… прочтите это предостережение, полученное Горбуньей… этой бедной работницей, моей сестрой… – И Агриколь вручил мадемуазель де Кардовилль анонимное послание, адресованное на имя Горбуньи.

Прочитав письмо, Адриенна с удивлением спросила кузнеца:

– Итак, вы поэт?

– У меня нет на это ни претензий, ни честолюбия… Просто, возвращаясь домой к матери, иногда даже работая молотом в кузнице, я забавляюсь для отдыха стихами, подбираю рифмы, и выходит то ода, то песенка!..

– А эта песня, о которой упоминается в письме, – столь опасна и враждебна?

– Да нет, мадемуазель, напротив! Видите, мне посчастливилось попасть к доброму хозяину. Господин Гарди старается настолько же улучшить положение своих рабочих, насколько оно плохо у других. Вот я и вдохновился этим и сочинил искреннее, горячее и справедливое воззвание в защиту той несчастной массы, у которых кроме этого нет больше ничего. Но теперь, в наше смутное время заговоров и восстаний, арестовать человека… обвинить… так, зазря… очень легко… Подумайте, что будет, если на меня обрушится такое горе! Что будет с матерью, с отцом… с этими бедными сиротами, остающимися на нашем попечении до возвращения маршала Симона? Чтобы предупредить это несчастье, я и пришел вас просить, не внесете ли вы за меня залог, если вздумают меня арестовать?.. Тогда, оставаясь в своей мастерской, избежав тюрьмы, я их всех прокормлю. Клянусь вам в этом!..

– Ну, слава Богу, – весело промолвила Адриенна, – все уладится; теперь вы будете, господин поэт, черпать вдохновение в счастье, а не в горе… Слишком печальная это муза!.. Во-первых, залог будет внесен…

– Ах, мадемуазель… вы нас спасаете!

– К счастью, наш домашний врач очень дружен с одним весьма влиятельным министром (понимайте это, как знаете, – прибавила Адриенна улыбаясь, – вы не ошибетесь). Доктор имеет на него громадное влияние, потому что дал министру совет попользоваться, учитывая его здоровье, радостями частной жизни как раз накануне того дня, когда у него отняли министерский портфель. Значит, будьте спокойны: если залога не примут, мы будем действовать иным путем.

– Я буду обязан вам и спокойствием и, быть может, жизнью матери, – проговорил глубоко взволнованный Агриколь. – Поверьте, что я сумею быть благодарным!

– Ну, какой пустяк! Перейдем к другому: те, у кого всего много, обязаны помогать тем, у кого нет ничего… Дочери маршала Симона мне родственницы! Они должны жить у меня… Вы предупредите об этом вашу добрую матушку, и сегодня же вечером я приеду поблагодарить ее за гостеприимство, оказанное моим родным, и увезу их к себе.

В это время, поспешно отдернув портьеру, в комнату вбежала с испуганным лицом Жоржетта.

– Ах, госпожа, – воскликнула она, – у нас на улице происходит что-то необычное!..

– Что такое? Объяснись!

– Я провожала до калитки портниху и вдруг заметила на улице несколько весьма подозрительных личностей, наблюдавших за окнами и стенами домика, примыкающего к нашему павильону. Они, кажется, кого-то подстерегают.

– Я не ошибся, значит, мадемуазель, – печально заметил Агриколь, – это ищут меня…

– Что вы говорите!

– Мне даже показалось, что за мной следит с самой улицы Сен-Мерри… Сомнений быть не может… Видели, как я к вам вошел, и хотят меня арестовать… А теперь, мадемуазель, раз вы приняли такое участие в судьбе моей матери… раз мне нечего заботиться о дочерях маршала Симона, я, чтобы избавить вас от малейшего беспокойства, сейчас пойду и отдамся им в руки сам…

– Поостерегитесь, – с живостью возразила Адриенна, – свобода – слишком драгоценное благо, чтобы ею жертвовать добровольно… Кроме того, Жоржетта могла и ошибиться… Во всяком случае, вы не должны сдаваться, надо избежать ареста… Поверьте, это значительно упростит наши действия… Я почему-то думаю, что правосудие проявляет особую привязанность к тем, кто попал ему в руки…

– Госпожа, – сказала, входя в комнату с тревожным видом, Геба, – сейчас в калитку постучался какой-то господин. Он спросил меня, не входил ли сюда молодой человек в синей блузе… Он назвал его Агриколем Бодуэном и уверял, что должен сообщить ему нечто весьма важное…

– Это мое имя, – сказал Агриколь. – Они хотят выманить меня хитростью…

– Несомненно! – согласилась Адриенна. – Так, следует разрушить их замыслы… Что ты ему ответила, дитя мое? – прибавила она, обращаясь к Гебе.

– Я ответила, что не понимаю, о ком он говорит.

– Отлично! Что же сделал любопытный господин?

– Он ушел.

– Но он сейчас вернется! – сказал Агриколь.

– Очень может быть! – отвечала Адриенна. – Поэтому вам нужно остаться здесь на несколько часов… Я принуждена, к несчастью, на время удалиться: у меня неотложное свидание с княгиней Сен-Дизье, моей теткой. Оно стало еще более необходимым, учитывая сведения, сообщенные вами о дочерях маршала Симона. Значит, вы непременно должны остаться, а то вас сразу же задержат, как только вы выйдете отсюда.

– Простите меня, мадемуазель… но я не могу согласиться… я не могу принять вашего великодушного предложения…

– Почему же?

– Меня попытались вызвать на улицу, чтобы не входить сюда именем закона; но теперь, если я не выйду, они ворвутся к вам… Я никогда не соглашусь подвергнуть вас таким неприятностям. Да и что мне тюрьма, раз я спокоен за мать?

– А ее горя, беспокойства, страха вы в расчет не принимаете? А отец ваш, эта бедная девушка, любящая вас, как брата, вы их забыли? Послушайтесь меня, избавьте вашу семью от лишних терзаний… Оставайтесь здесь; я уверена, что еще до вечера, залогом или чем другим, я добьюсь того, что вас избавят от этой неприятности…

– Но ведь если бы даже я и принял вашу великодушную помощь, все равно меня здесь найдут и арестуют.

– Ну, уж нет! Между прочим, этот павильон служил некогда маленьким домиком! – засмеялась Адриенна. – Видите, в каком оскверненном месте я живу![149] Так вот в этом самом павильоне есть потайная комната, так ловко устроенная, что никому ее никогда не найти. Жоржетта вас туда проведет, и вы там посидите… Можете на досуге написать мне стихи, если ситуация вас вдохновит.

– Как вы добры! – воскликнул Агриколь. – Чем я заслужил столько милостей?..

– Как чем? Допустим даже, что ни ваше положение, ни ваш характер не вызывали бы во мне интереса. Представим себе, что я ничем не обязана вашему отцу за его трогательные заботы о моих родственницах, дочерях маршала Симона, – но остается Резвушка!.. Подумайте о ней, месье! – сказала, весело улыбаясь, Адриенна. – О Резвушке, которую вы возвратили моей нежной привязанности!.. Видите, мой милый, – прибавила эта странная и сумасбродная девушка, – если я так весела, то это доказывает, что я нисколько за вас не боюсь… Кроме того, я чувствую себя сегодня особенно счастливой. Итак, прошу вас, дайте мне скорее ваш адрес и адрес вашей матери, а затем следуйте за Жоржеттой и сочините для меня какие-нибудь милые стихи, если только не очень соскучитесь в своей тюрьме, куда попали, чтобы избежать тюрьмы же…

Пока Жоржетта провожала кузнеца в тайник, Геба подала своей госпоже серую бобровую шляпку с серым же пером, так как Адриенне надо было пройти через весь парк, чтобы добраться до большого дома, где жила княгиня Сен-Дизье.

Через четверть часа после этой сцены в комнату госпожи Гривуа, главной горничной княгини, таинственно прокралась знакомая нам Флорина.

– Ну, что нового? – спросила Гривуа девушку.

– Вот мои сегодняшние заметки, – сказала Флорина, подавая дуэнье записочку. – Хорошо, что у меня прекрасная память!

– В котором часу вернулась она сегодня утром домой? – с живостью спросила дуэнья.

– Кто?

– Мадемуазель Адриенна.

– Она не выходила, так как принимала ванну в девять часов утра.

– Значит, она вернулась раньше девяти, потому что дома не ночевала! Вот до чего дошла эта особа!

Флорина с удивлением взглянула на госпожу Гривуа.

– Я вас не понимаю.

– Как! Вы скажете, что мадемуазель Адриенна не вернулась сегодня утром в восемь часов через маленькую садовую калитку? Посмейте-ка еще соврать!

– Мне вчера нездоровилось, и я спустилась только в девять часов, чтобы помочь Жоржетте и Гебе одеть вышедшую из ванны барышню… Что раньше было, я не знаю, клянусь вам, мадам.

– Тогда другое дело. Постарайтесь же узнать о том, что я вам сказала, у ваших подруг… Они вам доверяют и расскажут все…

– Да, мадам!

– Что делала сегодня ваша барышня с девяти часов утра?

– Барышня диктовала Жоржетте письмо к господину Норвалю. Я вызвалась его отправить, чтобы иметь время все записать и найти повод выйти из дома…

– Хорошо… Где же это письмо?

– Я сейчас отдала его Жерому, чтобы он отправил письмо по почте…

– Ах ты, разиня! – воскликнула госпожа Гривуа. – Почему же ты его не принесла ко мне?

– Так как барышня, по своему обыкновению, громко диктовала это письмо, я запомнила его и записала дословно.

– Это не одно и то же! Быть может, надо было задержать это письмо… Княгиня очень прогневается…

– Я думала, так будет лучше, мадам…

– Господи, будто я не знаю, что вы сделали это без умысла? Вами очень довольны за эти шесть месяцев… Но все-таки вы совершили большой промах!

– Будьте ко мне снисходительны, мадам… мне и без того нелегко!

И девушка подавила печальный вздох.

– Что ж, моя милая… Не продолжайте, если вас гложут угрызения совести… Ведь вы свободны… можете всегда уйти…

– Вы знаете, что я не свободна, мадам, – сказала покраснев и со слезами на глазах Флорина. – Я в полной зависимости от господина Родена, поместившего меня сюда…

– Так нечего и вздыхать!

– Невольно совесть начинает мучить… Барышня так добра, так доверчива!..

– Словом, она совершенство! Но вас сюда вызвали не для того, чтоб воспевать ей хвалы!.. Что было дальше?

– Затем явился рабочий, который нашел вчера и принес Резвушку; он желал говорить с барышней.

– И он все еще у нее?

– Мне неизвестно, он пришел, когда я уходила с письмом…

– Узнайте, зачем приходил этот рабочий к вашей госпоже… и постарайтесь сегодня же как-нибудь вырваться сюда, чтобы мне об этом доложить.

– Хорошо, мадам.

– А что, ваша барышня очень озабочена, испугана, встревожена ожиданием свидания с княгиней? Ведь не трудно понять, что у нее на уме!

– Она была весела по обыкновению и даже шутила по этому поводу.

– Шутила?.. Смеется тот, кто смеется последний, – сказала дуэнья и прибавила сквозь зубы, так что Флорина не могла ее слышать: – Несмотря на свой дьявольский характер и отчаянную смелость, она затрепетала бы от ужаса… умоляла бы о пощаде… если бы знала, что ее ждет сегодня. – Затем, обращаясь к Флорине, она продолжала: – Ну, теперь идите домой… и постарайтесь отделаться от ваших… угрызений! Право, они могут сыграть с вами прескверную шутку… не забывайте этого.

– Я не могу забыть, что я больше над собой не властна, мадам!

– Ну, то-то!.. До свиданья.

Флорина пошла через парк в павильон, а госпожа Гривуа отправилась к княгине Сен-Дизье.