Читать книгу Город - Екатерина Александровна Рогачёва - Страница 2

Стыдно признаться, но больше всего в сутках я люблю время, когда моя семья ложится спать. В шумном доме устанавливается тёплая тишина, и я чувствую необъяснимую связь с ней. Иногда мне кажется, что она тоже так думает, по крайней мере, она всегда спокойная и дружелюбная.

Легко касаясь стены, я пробираюсь в свою комнату. Из открытого окна слышны запахи ночи. Удивительно, но для меня давно уже смешались все виды восприятия мира. Я слышу запахи, пробую на вкус звуки, трогаю пальцами эмоции и не ощущаю разницы.

За окном редкие и какие-то загадочные в это время машины. Они вызывают лёгкие и ненавязчивые ассоциации с одиночеством и свободой одновременно. Грустной какой-то свободой, никому и не нужной. Под окнами свет фонаря. Я его уже не вижу, но знаю, что он есть. Помню даже, как расположены на потолке желтые квадраты падающих отсветов. Все ночи моего детства прошли под ними.

Я люблю свою семью. Многочисленную, шумную, немножко сумасшедшую. И они меня любят, я это знаю. Но после того, что со мной случилось, мы словно оказались на разных берегах невидимой реки. Вместе живём, по утрам дружно завтракаем, болтаем, иногда совместно куда-то выбираемся. Но по-настоящему через пропасть прыгать никто не собирается. Поэтому я искренне рада знать, что у них в порядке и быть при этом на некотором расстоянии. Так проще.

Я нашариваю кровать и привычно наощупь раздеваюсь. Вещи в одну стопку, кольца на тумбочку, тапочки под кровать. Каждый сантиметр пространства я знаю наизусть. Я из тех, кого вежливо и неловко называют незрячими. Слепая.

Может, поэтому и люблю ночь. Соответствие тьмы вокруг тьме внутри успокаивает. Зато ненавижу рассветы. У меня не светлеет.

Я погружаюсь в прохладные объятия простыней. Благословенное уютное одиночество. Мир становится добрым и ласковым. Я вступаю в реку дрёмы, уже зная, куда по ней поплыву. Расслабляюсь и подчиняюсь незримому течению. Оно несёт меня в Город.

Он случился со мной два года назад, когда просыпаться не хотелось вовсе, сны постепенно превращались в кошмары. Ни в реальной жизни, ни в царстве подсознания мне не было покоя. И тогда во мне начало рождаться место, где я смогу наконец отдохнуть. Мой Город.

Он создавался по камешку, по кирпичику, по отдельному деревцу. И он не растворился, не исчез, как другие сны, а остался со мной. Во мне. Вместо меня.

Там были башни, высокие, остроконечные, стремительные, как полёт птицы, уходящие в розово-рыжее небо, будто стремящиеся оторваться от взгляда. Там были палисадники у низких домов, наполненные запахами цветов и фруктов, и холодком мокрой зелени. Там были фонтаны с разноцветными струями. Там было всё. И любовь, и надежда, и печаль, и тишина.

Я там видела.

Там сочетались небольшие леса и озера, площади и дороги, там не было хмурых лиц и косых взглядов, ничего, что вызывало бы тоску и неприязнь. Этого с лихвой хватало в реальном мире. Поэтому мой рассудок, не задумываясь, стер эту эмоциональную составляющую из сна. Периодически он же приставал сам к себе с вопросом, а не болезнь ли это. Довольно странное всё-таки ощущение придуманных камней под ногами. Можно ли не знать, куда ведёт придуманная тобой улица?

Но потом сам от себя отмахивался с вопросом о разнице. В конце концов, ему тоже надо было где-то спасаться.

Месяцами я ходила по городу, впитывая его свет, нагретую солнцем теплоту мостовых, его голоса, цвета и запахи. Я питалась его умиротворением и неторопливостью. Он ничего не требовал от меня, даже сил на то, чтобы жить в нем… Этому живому и странно настоящему месту было нетрудно пригласить меня, очаровать, зачаровать, привязать, успокоить и затем предоставить самой себе.

В этом городе не было ни времени суток, ни времени года. Не расцветал рассвет над его крышами, и не сгущалась ночь. Не опадали листья с деревьев и не замерзали лужи после дождя. Да, дождь бывал, но тоже тёплый, напоенный солнцем и летом и ещё чем-то весёлым и ярким. Жители казалось, никогда не спали, постоянно чем-то занимаясь, словно трудолюбивые пчёлы. Или, может, я попадала в город только днем и летом. Возможно. Ведь это был мой сон, а я любила лето больше других времен года. Мне приятно было думать, что по моей воле здесь всё неизменно и будет постоянным вечно. Хватило мне уже перемен в жизни. Сердце радовалось постоянству.

Город был полон тайн и чудес. Каждую ночь я распутывала лабиринт его узорчатых узких улочек, приводящих то к симпатичному заброшенному садику, то к дому с кружевными балконами, то к причудливому фонтанчику на площади. Он манил, притягивал, давал делать открытия и наслаждаться ими. На губах оставался пьяный привкус полного сладкими ароматами ветра. Любое дерево или камень в городе при взгляде с другой стороны казались совершенно иными, незнакомыми. Мне не хотелось просыпаться по утрам, открывать глаза и натыкаться с размаху на стену темноты после ласковых лучей солнца. Сказка притягивала и заполняла душу. Я сидела на набережной, на крошечных каменных скамейках, гуляла в парке или бродила по маленьким дворам, заросшим неизвестным, но пахучим кустарником. И не переставала думать, придумывать, как остаться здесь навсегда. Ничего не приходило в голову. Мысль эта бледнела, пряталась в каких-то закоулках сознания, но не исчезала окончательно. И я продолжала бродить, растягивая каждую секунду пребывания в городе. Каждая секунда была подарком.

Поскольку это был сон, меня не удивляло то, что жители города меня не видели. Совсем. Я для них не существовала. Я случайно заметила это, когда, заглядевшись на какой-то очередной архитектурный изыск, неловко толкнула женщину с полной корзиной яблок. Те, сочные даже на вид, румяные, гладкие, раскатились по мостовой. Прохожие кинулись их подбирать, кто обратно в корзину, кто себе в карман. Я извинилась и поняла, что женщина меня не слышит. Она торопливо складывала фрукты в корзинку, что-то бормоча под нос и никак на меня не реагируя. Я пробовала спросить что-то у другого прохожего. Тот же результат. Я целую ночь провела, пытаясь обратить на себя внимание жителей города. Потом смирилась и махнула на это рукой. Не так уж мне это и нужно. Так даже проще. Можно заходить в лавчонки или мастерские, беспрепятственно заглядывать в чьи-то сады, не задумываясь, а не попросят ли меня отсюда. Можно было не думать, как я выгляжу, опускаясь на мостовую на колени, чтобы разглядеть особенно красивый камешек в ней. Город словно разрешал мне быть самой собой в полной мере.

Но не обошлось и без открытий. Я отдыхала в сквере на скамейке, когда к моим ногам подкатился веселый полосатый мяч, а затем детский голос произнес:

– Тетя, подайте, пожалуйста, мяч.

Я подняла глаза. В нескольких шагах от меня стоял малыш лет шести, худенький, лохматый, с исцарапанными коленками и веселыми глазами. Он смотрел на меня и улыбался.

– Это ты мне? – на всякий случай уточнила я. Он кивнул и улыбнулся еще шире.

Я осторожно пнула мяч, тот подкатился к ногам мальчишки. Ребенок ловко подхватил его и звонко сказал:

– Спасибо!

И убежал. А я поняла, что дети в городе видят меня так же, как и всех остальных. Почему? Еще одна загадка города.

Сегодня меня вырвал из сна шум за окнами. Кто то рано утром громко и со вкусом ругался по телефону не то с женой, не то с подружкой. Я невольно прислушалась. И даже восхитилась. Вот даёт мужик, ни разу не повторился! И эпитеты такие сочные, красивые. Виртуоз. Я хмыкнула и поплотнее закуталась в одеяло. Светало, я чувствовала кожей, как серые утренние тени наполняют комнату. Они были прохладными и гладкими, как шелковая ткань наощупь. Забавно, когда тени можно потрогать. И совсем не забавна ситуация, при которой учишься это делать.

Я полежала ещё немного и решила, что пора окончательно просыпаться. Встала и принялась одеваться. Временно другой мир отступил.

В коридоре тяжелая теплая ладонь коснулась моего плеча, и голос отца произнес:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – отозвалась я, заворачивая в ванную. Наощупь нашла на полке расческу, открыла кран и стала расчесываться. Почему-то захотелось пропустить воду, чтоб была ледяной, и умыться как следует. Вспомнилась колодезная вода в деревне у бабушки в каком-то нереально далеком детстве.

Так я стояла, бесцельно двигая рукой с расческой, пока мое внимание не отвлёк странный звук. Что-то было не так в звуке падающей струи. Что?

– Ты долго ещё, а то мне на рабо… ч-черт, – раздался за спиной голос старшего брата, и тут же сильные руки отшвырнули меня в сторону. Я вцепилась в косяк, чтобы не упасть. Тяжёлой волной накатила паника.

Странное хлюпанье, затем скрип закрываемого крана.

– Мам, принеси, пожалуйста, половую тряпку, – крикнул брат. Его голос раздавался откуда-то снизу.

В коридоре отозвалась мама, в дверь ванной заглянул ещё кто-то. Я на ватных ногах добралась до кухни и приземлилась на ближайшую табуретку. За столом сидел Славка, младший, и, что-то напевая, гремел чашками.

– Может, хоть ты мне объяснишь, что я натворила, – мрачно поинтересовалась я.

– Всего лишь повернула кран не в ту сторону, – судя по звуку, он отмахнулся. – Всё нормально. Соседи так и так хотели сделать ремонт.

– Не слушай его, доченька, – торопливо сказала мама за моей спиной. – Всего лишь небольшая лужа.

Я промолчала. Руки ещё подрагивали от волнения.

Славка хмыкнул. Мама поставила передо мной кофе. Любимый горький аромат медленно вытеснял напряжение и плохое настроение.

– Скажи мне сестрёнка, зачем ты даже на домашнем платье носишь изображения собачек, – вдруг поинтересовался Славка, – их же никто, кроме нас, не видит.

– С чего вдруг такой интерес? – спросил папа, усаживаясь рядом со мной завтракать.

– Он очень хочет услышать, чем мой стиль отличается от его позерства, – фыркнула я. – Пойми, братик, мне неважно, видит ли кто-то моих собак. Я ношу их для себя, а не для других. И мне совершенно не обязательно, как некоторым, красоваться и хвастаться перед кем-то.

– Ну что вы прямо как дети малые, – примиряюще вступилась мама. – Разве это такой острый вопрос?

– Да мне просто интересно, – не унимался брат. – Значит, получается, что это аксессуар для собственных ощущений. Ощущение присутствия любимых собак.

– Да, именно так, – заявила я. – Необязательно видеть вещь любимую, нравящуюся, приносящую радость. Главное ощущать её присутствие.

Перед мысленным взором предстали любимые собачки, которых я коллекционировала всю сознательную жизнь.

– И ты все вещи так подбираешь, ставя во главу угла ощущения? – спросил Славка.

– Да.

– И полосатые носки тоже? – невинно продолжил он.

– Да, – ляпнула я и осеклась. Повисла тишина, потом отец задумчиво сказал:

– Ощущение полосатости носков… Круто.

И все расхохотались. Я тоже не смогла удержаться и фыркнула:

– Вот зараза!

Он перегнулся через стол и щелкнул меня по носу:

– Зато ты улыбнулась. Всё, я в универ.

Тревожное чувство, так портившее всё утро, отступало, теряясь и растворяясь в привычной жизни. Надо просто меньше думать, будет меньше придумываться. Всё хорошо.

И снова день мимо. Как, впрочем, и всегда. Время неизвестно, солнечного света не видно, и утро отличается от вечера только названием. Ждёшь ночи, прислушиваясь к шуму за окнами, когда же он, проклятый, стихнет. Никогда меня в моей прошлой жизни так не раздражал любой шум, как теперь. Мозг, вынужденный ориентироваться только на звук, легко перегружался и я терялась, не понимая, где я, что я и что происходит вокруг, словно в ворохе цветных ниток приходилось искать нужный кончик, нужный звук, цепляясь за который, можно было попробовать с трудом восстановить картину окружающего тебя мира. Но часто, под наплывом новых и новых звуков чахленький ориентир терялся, и всё приходилось начинать сначала. Я не любила больше дни. Только ночи.

Снова пожелала всем спокойной ночи, торопливо разделась и легла. Ритуал, который я сегодня старалась соблюсти как можно тщательней. Словно это помогло бы мне избавиться от ощущения, что что-то не так. Не помогло.

Город был непривычно полон мокрым ветром и запахом воды. Я впервые подумала, что ведь, в сущности, даже не знаю, а вдруг он портовый. Вдруг где-то здесь есть море. Я на море была один раз, в далеком детстве, когда нас, детей, в семье было ещё только двое. С младшим, Славкой, у нас разница в шесть лет. Поэтому я мало что помню, кроме детского ощущения счастья и повсеместного запаха моря. И от воспоминания об этом как-то резко сжалось горло.

Но запах здесь был другой. Нехороший какой-то, очень подходящий в моим предчувствиям. Я ускорила шаги. Вокруг начали появляться спешащие куда-то люди, всё больше и больше. Все были взволнованы, что-то шумно обсуждали, лица у всех были либо испуганными, либо растерянными. Я догнала парнишку лет десяти, дёрнула его за рукав и спросила:

– А что случилось-то?

– Вы не знаете? – округлил он глаза. – Река у старого моста вышла из берегов, совсем неожиданно для всех. Всё смыло: набережную, торговые ряды, половину жилого квартала.

– А старый мост это где? – зачем-то спросила я. Ребенок указал направление и я рванула туда.

– Туда никого не пускают, – крикнул он мне вслед, – там стоит оцепление.

Я уже не слышала, проклятый мокрый ветер, полный беды, стучал в висках. Как могло такое случиться в моем Городе? В мире моих грёз, в убежище, в дурацком, но моем сне?

Квартала через два я действительно наткнулась на оцепление.

Оно стояло над разрушенной набережной, никого не пуская вниз. Многие из собравшихся наверху плакали, кто-то ругался, кто-то кому-то объяснял:

– Ночью внезапно поднялся уровень воды. Буквально за пять минут, никто даже уйти не успел. Все как были, мужчины, женщины, дети… Волна поднялась и слизнула две улицы.

– Да, – вздохнул один из слушателей. – Пивнушка там хорошая была в подвале. Эх, жалко людей.

Я стояла почти за плечом рассказчика и чуть не отпрыгнула, когда стоявшая неподалеку с растерянным видом женщина вдруг бросилась вперёд и схватила его за рукав.

– У меня там сестра. Сестра и две племянницы, маленькие совсем. Может, живые? Может, найдут ещё?

Рассказчик неловко обошел её взглядом, остальные вокруг него и вовсе старательно отворачивались.

Я ясно видела лицо этой немолодой растрепанной женщины, её отчаянный взгляд, шарящий с мольбой и надеждой по лицам людей. На секунду мне даже показалось, что он остановился на мне, но нет, скользнул дальше. Но, несмотря на это я не удержалась, тоже отвернулась, боясь глядеть на неё. Потом тихо скользнула меж рядов оцепления и спустилась немного вниз.

Возле уже успокоившейся воды суетились группы спасателей, но, судя по тому, как дергано и зло размахивал руками их командир, было ясно, что усилия тщетны.

Весь берег реки был покрыт изломанными и искореженными невероятной силой предметами. Мебель, куски стен с цветными обоями, черепица, какие-то рваные мокрые тряпки. И трупы. Люди лежали повсюду, словно бумажные куклы, сбитые с ног ураганом. Маленькие, беззащитные, неуместные. Спасатели копошились среди них, отыскивая живых, вытаскивали на носилках наверх. Дрожа, я медленно брела среди этого ужасающего пейзажа, словно тень.

– Смотрите, там тётя! – крикнул какой-то ребенок сверху. Взрослые повернулись, но, естественно, ничего не увидели.

– Это сама смерть ходит, собирает свою жатву, – пробормотал кто-то, уводя ребёнка.

Я вздрогнула, услышав, споткнулась о сломанный детский стульчик и остановилась.

Передо мной на спине лежал крупный мужчина. Лицо его было разбито, но кровь, наверное, смыло водой. Широко открытые глаза смотрели в небо. От невыносимого страха я проснулась.

Темнота вновь накрыла меня, когда в попытке убежать от страшного зрелища я широко распахнула глаза. Паника продолжала волнами накатывать, размазывая меня по реальности. «Это сон, просто сон», – твердила я себе. Куда ночь туда и сон. Так мама учила.

«Это сама смерть собирает свою жатву», – вспомнила я. И вдруг расплакалась. За что так со мной? Это же был мой мир спокойствия. Мне там было хорошо, там не могло быть ничего страшного. А оно случилось. И как я теперь? Куда? Но новая мысль острым ножом оборвала предыдущую. Это же мой сон. Пусть не подчиняющийся мне, но мой. Он складывается так только благодаря моим сумасшедшим мозгам. Значит, это я неосознанно убила их всех? В памяти снова всплыли фигурки людей на берегу. Казалось, если поднапрячься, я смогу увидеть даже их восковые лица. Меня затрясло. Это ведь не по-настоящему, просто сон. Почему-то не верилось. Теперь я боялась спать.

Мне больше негде было прятаться, как улитке в раковине. На руках остались два разрушенных мира – настоящий и выдуманный. Я тихо встала и подошла к окну. В первое мгновение даже отшатнулась от мокрого весеннего ветра из форточки. Хотелось плакать. Впервые подумалось о том, что, возможно, я такая же марионетка чьего-то сна, как эти несчастные люди. Я тоже сломаюсь в любой момент, когда так решит хозяин. И вообще, лет через пятьдесят-сто будет неважно всё, чем я жила. Никому не нужные страдания, тоска по зелёному цвету листвы и глупые сны. Да и я сама буду благополучно забыта. И почему до этого ещё так далеко!

До утра больше не уснула. Разболелась голова. Хотела найти таблетку, но, перебрав наощупь коробочки в аптечке, с тоскливой злостью поняла, что не найду нужную. Лежала, свернувшись клубком и уперевшись головой в подушку. Так было легче пылающим вискам. Горло сжимала какая-то детская обида. Почему? Ну почему всё это со мной? Мне казалось, я уже прошла всё, прошла страх, ужас, истерики, стерлось то яркое и острое чувство потери жизни. Ан нет, всё заново. И теперь спасаться негде. За что я и боготворила свой сон, так это за то, что он не был похож на настоящую жизнь.

Несколько раз за день я ловила себя на каких-то механических действиях при полном отсутствии мыслей. Пока не разозлилась на саму себя. Что происходит, в конце концов? Совсем с ума схожу, снятся дурацкие кошмары, а я потом мусолю их, как впечатлительная дурочка. Может, мне пора ко врачу? Может, на фоне постоянного стресса я просто съезжаю с катушек? Но почему-то передёрнуло при мысли, что о моем Городе придется кому-то рассказать. Слишком личным стал, слишком завладел мной. Я вспомнила вчерашние метания между сном и реальной жизнью и с раздражением отбросила сминавшуюся до того в руках подушку. Хочу, чтоб всё было как раньше.

После обеда зашла соседка. Они с мамой уселись пить чай на кухне. Я заглянула поздороваться.

– Здравствуй, милочка, здравствуй, – торопливо засюсюкала соседка. Я кожей чувствовала её жалостливый взгляд. Конечно, я же такое несчастье всей семьи, бедная инвалидка, несчастная девочка, подававшая ранее такие надежды, а теперь… Я криво улыбнулась и, легко касаясь пальцами стены, ушла к себе. Мозг привычно выбросил её из памяти. Она не исключение, я привыкла. Все соседи, сталкиваясь со мной в подъезде, очень громко и четко здоровались. Испуганно так. И обходили за метр. Будто я не только слепая, но и глухая, и тупая, и заодно заразная. К спине липли взгляды. Было смешно до горечи под языком. Ничего, привыкла, уже практически не замечая.

Близился вечер. Привычного умиротворения не наступало. Я понимала, что не усну, до последнего сидела в гостиной слушала телевизор. Потом нехотя ушла к себе, но едва легла, перед внутренним взором всплыло мертвое лицо мужчины на берегу. Я дернулась и чуть не вскрикнула. Господи, хоть снотворное пей! Или вовсе не спи… Город, милый, хороший, что я с тобой сделала? Что мне с собой теперь делать?

Ночь прошла в полудреме, недостаточно глубокой даже для того, чтобы перестать думать, не говоря уже о том, чтобы видеть сны. На кухню выползла только убедившись, что папа с братьями ушли. Не хотелось никому портить завтрак хмурым видом. Начнут сочувствовать, переживать, пытаться развеселить. А у меня снова появится нехорошее ощущение, что меня жалеют. Как недоразвитого ребенка. Лучше пережду у себя, вместе со своими многочисленными паранойями и плохим утренним настроением.

Наконец хлопнула дверь. Теперь слышно было звяканье одинокой чашки на кухонном столе. Мама давно не работала, уже лет десять. Здоровье было неважное, да и отец вполне справлялся с обеспечением семьи, пусть и такой большой. Спустя пару лет к нему присоединился Сергей, так что мама осталась с чистой совестью у плиты и стиральной машины.

– Доброе утро, – сказала она мне весело, – тебе чай или кофе?

– Кофе, – тут же решила я. – Доброе.

Шурша ароматным пакетиком, мама сказала:

– Знаешь, чего вчера соседка приходила? Радостью поделиться. Её Дина замуж выходит.

Я припомнила Дину, дочку соседки, громкоголосую и пышноформую деваху, года на два-три младше меня.

– И за кого? – я осторожно взяла наощупь чашку и втянула жаркий запах горьких зерен.

– За одного бизнесмена, – мама села напротив и чем-то звякнула. наверное, ложечкой для сахара. – Прямо там такая неземная любовь, и всё у них замечательно. Так красиво расписывала, пока не проговорилась, что Дина-то беременна. Вот и причина свадьбы.

Я пожала плечами – бывает, и тут мама неосторожно добавила:

– Все уже замуж повыходили. Даже Динка шебутная.

– Одна я осталась, – дополнила я.

Повисла пауза. Потом мама пробормотала:

– Я не это имела в виду. Просто хотела сказать, что вот и таким, как соседкина Динка везет на хороших женихов.

– Я знаю, – я отставила чашку. Сердце неприятно заныло. Довольно больная тема. Для меня, всегда привлекательной и следившей за собой, оказалось тяжело даже не знать, как я теперь выгляжу. Фигура определялась наощупь, одежда с чужих слов. Распущенные волосы из прически превратились в досадную помеху, и были теперь забраны в хвост. Косметику я выбросила в первый же месяц. Чтоб не плакать ещё и над этим. И кому я теперь нужна и о каких парнях, отношениях, семье и детях может идти речь? Глупо. Это отрезано вместе с возможностью видеть.

Я молча отодвинула в сторону теплое от кофе стекло чашки. Мама продолжила нарочито беззаботным тоном:

– Тётя Аля спрашивала, может, и ты на свадьбу пойдёшь? Там все будут очень рады тебя видеть.

Я хмыкнула, сдерживая раздражение:

– Все? Кто меня там знать будет, кроме Динки и её мамы?

– Она за Мишу Захарова выходит, – пробормотала мама. Я почувствовала, как она отворачивается. Повисшую неловкость глазами видеть было не нужно.

Сердце остро кольнуло. Мишка Захаров. Мальчик из нашего двора. Моя первая и страшная по своей отчаянности любовь. Человек, которому я отдала гораздо больше, чем ему было нужно. Больше, чем оставила себе.

Я закусила губу, через силу усмехнулась:

– Ну, совет да любовь. Я, конечно, не пойду.

– А, может, всё-таки…, – заикнулась мама. – Хоть развеешься.

– Развеюсь? – Я ещё дальше двинула по столу чашку, почти до противоположного края. – Продемонстрировать всем свое нынешнее состояние? Особенно бывшему парню. Мило улыбаться в пустое пространство, не видя, стоит там кто-то или нет, слушать бесперебойные предложения помощи в лицо и жалостливый шепот за спиной? Стать главной достопримечательностью свадьбы? Ой, посмотрите, вон там слепая. Да-да, вон та девица. А вы знаете, кто она? Бывшая подружка жениха. Да, вот так. Ай-яй-яй, как жизнь складывается. И это ты называешь развеяться?

Чашка не пережила очередного толчка. Глухой удар, звон, вибрация рассыпающихся осколков.

– Не трогай, порежешься, – вскинулась мама, хватаясь за полотенце. Но я уже присела, пальцами нашла мокрые теплые кусочки. Словно погибшего живого существа.

– Ерунда, – сказала мама, возясь с полотенцем. – Убери руки, вдруг там мелкие осколки. Всего лишь чашка, купим новую.

– Да, – медленно повторила я. – Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.

Минус ещё ниточка оттуда сюда.

Поднялась, нащупала стену кухни и вышла. Мама молчала. Я знала, что ей не легче, чем мне. Что она готова помочь мне чем угодно, но не знает, чем. Стена, за которой я укрылась от мира, оставила и её снаружи. Она боялась теперь сказать мне лишнее слово, неправильно построить предложение, чем-то обидеть, намекнуть на неспособность что-то сделать. Боялась меня. Мне на секунду до одури, до накативших слёз, захотелось вернуться, обнять её, как в детстве, заплакать, сказать, что это по прежнему я, её дочка, такая же как раньше. Мама, я не изменилась. Мама, мне очень плохо. Помоги мне, пожалуйста, помоги, обними, закрой от этого страшного мира. Я зажмурюсь и на секунду поверю, что слепота и боль мне просто приснились. Я маленькая, я прибежала к маме, испугавшись ночного кошмара, и сейчас её теплые руки разгонят его. И всё будет хорошо. Мама, ты единственная, кто может подарить мне вот такую минутку забения. Минутку для отдыха, чтобы вдохнуть без хрипа в сжавшихся от постоянного отчаяния легких. Мамочка моя.

Стена не пустила. Сердце толкнулось об нее изнутри и притихло. Я была взаперти, не имея сил выбраться. Весь мир снаружи. Ну и пусть. Ничего уже не изменить, и я не буду больше плакать не от злости. И будут мои прежние друзья и знакомые жениться, выходить замуж, заводить детей, путешествовать, учиться. Жить. И лет через пятьдесят уже будет безразлично, была ли такая незрячая, о чём думала, как жила, чем дышала. Всё будет неважно. Поскорее бы.

Мама заглянула ко мне через полчаса. Сказала, что сходит в магазин. Я кивнула, села в кресло, подождала, пока хлопнет дверь. Спать хотелось невероятно. Раз уж мне нигде нет места, так чего бояться. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Тёмные волны сна, спущенные с цепи, накрыли с головой, растворили в себе, укрыли и защитили от всего сразу. Я возвращалась домой, в Город.

Я присела на скамейку на знакомом бульваре, пахнущем полевыми цветами. Город, как и мой покой, был снова со мной.

Вдоль дорожек росли высокие деревья, мягко шелестели на ветру листьями. Люди прохаживались по белым плиткам дорожек, сидели на скамейках, разговаривали негромко, смеялись. Бегали, играя, дети. Взгляд машинально зацепился за мужчину напротив, через дорожку. Нет, не мужчину. Молодой парень. По возрасту как я, наверное. Ничего примечательного. среднего роста, темноволосый, приятное лицо.

Я отвернулась и тут же забыла о нём. Не хотелось ни о чем думать. было ощущение, что я вернулась домой. Мне показалось, что ветерок тихо гладит меня по щеке.

– Ты тоже рад, что я здесь? – спросила я вполголоса. – Я знаю. Ну что, что с тобой было в прошлый раз?

Я, естественно, не ожидала ответа. Вздохнула, бездумно скользнула взглядом. И застыла.

Парень на скамейке напротив смотрел на меня. Внимательно смотрел, слегка удивленно. Как смотрят на человека, внезапно на ваших глазах заговорившего с самим собой.

Я смотрела на него, он на меня. Наконец взгляды расцепились, он глянул куда-то мимо, уже без интереса, а потом и вовсе опустил голову. Я поднялась и зашагала прочь. Неужели снова неприятные сюрпризы. Мой тихий, спокойный Город, мой мир защиты и успокоения, ты ли это?

Всё, кажется, вернулось на место. Дни стали временем ожидания, ночи временем жизни. Привычный за последние годы ритм успокаивал, возвращал уверенность. Город ждал меня. Рыжее небо выливалось струйкой в чаши его двориков, стекало расплавленными каплями по стенам домов. Деревья шумели листвой в потоке ветра, цветочные ароматы толстыми кольцами лежали на земле, при малейшем ветерке расползаясь невидимой сетью. Однажды я попала под дождь. Он начался внезапно, будто наверху включили душ. Звонкие струйки забарабанили по плиткам мостовой, по зелёной листве, по спинам и головам людей. Те начали разбегаться в поисках укрытия. Посередине улочки, внезапно пропахшей свежестью, остались я и местные городские пичужки. Они галдели, купаясь в быстро появлявшихся лужах, а я просто стояла, запрокинув голову. Одежда промокла вмиг, но холодно не было, дождь был теплый и ласковый. Капли нежно трогали лицо, скатывались по ресницам. Мне хотелось смеяться. Такого ощущения беззаботной легкости у меня не было с детства. Словно дождевая вода смывала тело, оставляя только невесомую и прозрачную душу, стремящуюся вверх, к свету и облакам.

Я слизнула капли с губы и оглянулась. Под аркой ближайшей ко мне уличной беседки пряталась от дождя молодая мама с дочкой лет двух. Дитё внимательно разглядывало меня сейчас, насупив бровки. Я подмигнула ей и улыбнулась. Девчушка подумала секунду и возбужденно затараторила что-то на своем детском языке, состоявшем, в основном, из звуков а, и, уа, ма, я-я и им подобных. Молодая женщина вздрогнула, глянула в мою сторону, куда таращилась малышка, недоуменно улыбнулась и пожала плечами. Я рассмеялась, помахала девочке рукой и зашагала по вспыхивающей фонтанчиками воды мостовой. Мне было невероятно хорошо.

Я проснулась с улыбкой. Несколько секунд перед открытыми уже глазами дрожала яркая картинка, борясь с темнотой. Залитая весёлыми брызгами, лучами солнца и мокрым остро пахнущим воздухом улочка. каменные потемневшие плитки мостовой. Смешные люди, ёжащиеся от прохладных капель и беззлобно ругающие погоду. Взлетающие с тонких башенок, трогающих небо, птицы. Я понимала, что уже никогда не смогу без всего этого. Я как стакан водой наполнена пьяным чувством этого странного места, я, как наркоманка без дозы, не могу без его свободы и ритма жизни. И мне тяжелее потерять его, нереальное, чем настоящую жизнь. Если у меня не станет Города, я закончусь. Я не перенесу этого.

Эта мысль, уже не раз приходившая ко мне, как обычно слегка испугала. Страшно осознавать свою сильную зависимость от того, чего нет и не будет никогда. Потом я коснулась волос пальцами. Мне показалось, что они влажные и пахнут дождём. Я опять улыбнулась. А какая, по сути, разница? Может быть, вокруг вообще нет и не будет ничего, и любая привязанность страшна и опасна. Поздно бояться. Да и все равно ничего не изменить.

Так прошло две недели. Привычная колея. Однажды с утра, когда я вышла к завтраку, папа положил мне руку на плечо и задумчиво сказал:

– Надо же, как ты выросла. А я, как обычно, всё пропустил. А помнишь, когда ты была совсем маленькая, ты приносила к завтраку свою куклу? Страшненькую такую.

– Папа, – я рассмеялась, наощупь двигая табуретку. – Ты чего вспомнил? Это же было сто лет назад. И не была моя Ляля страшной.

– Была, была, – немедленно встрял Славка. – Я её даже боялся.

– Да ты вообще трусишкой рос, тебе было всё равно, чего бояться, – отмахнулась я.

– Ты ещё поила её только из своей кружки, – продолжил отец. – Такой керамической, с мультяшными собачками.

– Которую я потом случайно разбил, – мрачно буркнул что-то жующий Сергей.

– Ты? – Возмутилась я. – Вон оно когда открывается! А я так плакала!

Он фыркнул, встал, и в ладони мне неожиданно лёг тяжелый предмет с ручкой. Чашка.

– Вот, решил исправиться. Такая же самая. Вместо разбитой.

– Спасибо, – пробормотала я, не зная, плакать или смеяться.

Все эти ночи, бывая в Городе, я ни разу не приближалась к реке. Просто было страшно. И этот страх маленькой капелькой яда отравлял душу. Погружаясь в сон, как в воды тихой реки, я загоняла вглубь неприятное ощущение, делала вид, что его нет. Но долго тянуть так было невозможно. Я решилась.

Следующей ночью я шагала по улицам города с четкой целью. Это было странно – идти, не повинуясь мимолетному порыву и пряному аромату ветра, а знать, куда ты двигаешься. И для меня, и для Города это было в новинку. Парк, тенистые аллеи, цветы по обочинам дорожек в живописном беспорядке. Небольшой стадиончик, где играют дети. Я присела на скамейку для зрителей и поманила рукой парнишку лет десяти, скучавшего, пока его друзья гоняли мячик. Причина была очевидна – нога мальчишки была аккуратно забинтована в колене. Он улыбнулся в ответ на мой жест и медленно подковылял.

– Привет, – сказала я. – Что с ногой?

– Привет, сказал мальчик, глядя мне в глаза. – Упал вчера. Мама забинтовала, теперь вот играть не могу.

– Ничего, – утешила я. – Пройдёт. А ты здесь живешь?

– Вон там, – он махнул рукой куда-то мне за спину. – У нас окна прямо на парк выходят.

– Ясно. – я помолчала, а потом решилась. – А ты можешь мне помочь?

Он кивнул и я продолжила.

– Тут у вас недавно река разлилась. Правда? Расскажи мне, пожалуйста.

Лицо мальчика погрустнело.

– Да, – вздохнул он. – Там много кого погибло. Ночью ка-а-ак вырастет волна, ка-а-ак зальёт берег.

Сердце моё сжалось. Значит, правда. Не было это посторонним сном, кошмаром. Всё это было.

Глядя на моё, наверное, сильно изменившееся лицо, мальчик вдруг положил свою тёплую ладошку поверх моей, вцепившейся в край скамьи.

– Тётя, а у вас там кто-то пропал, да? – Сочувственно спросил он. – Так вы сходите к охранным постам на набережной. Они списки составляют, кто погиб, кто потерялся, кого нашли. Может, и вам помогут.

– Спасибо, – я нашла в себе силы улыбнуться, погладила добровольного помощника по голове и встала, зашагала в ближайшую аллею. Под каблуками скрипел мелкий гравий. Это было. Река, разбросанные по берегу вещи, вывороченные плиты набережной, глаза мертвого мужчины. Было. Было! А, значит, может повториться в любой момент. И созданные моим сознанием могут гибнуть вот такие мальчишки, как этот, с забинтованной коленкой. Могут разрушаться дома. Всё может быть ещё хуже, чем в моей реальной жизни. Просто потому, что я больна. Мой мозг болен, и теперь, вместо покоя и защиты, как раньше, он создает ужасные картины и заставляет меня их смотреть. Я схожу с ума.

Я сжала виски ладонями в отчаянии. И начала проваливаться в темный туман. Просыпаюсь. Не знаю теперь, хочется мне этого или нет.

Вздрогнув, я открыла глаза. Какое-то мгновение передо мной ещё стояла яркая цветная картинка, буквально долю секунды, затем исчезла, и мозг переключился на привычную темноту. Отстраненно проплыла мысль, что я ей даже немножко рада. Она делает выбор за меня. Так проще.

Полежав еще немного, я поняла, что не усну. Пробралась на кухню, попила воды. Не уходило никуда тревожное ощущение незавершенности чего-то, словно бросила на полпути какое-то важное дело.

Мне вдруг до спазма в горле захотелось на улицу. На воздух, мокрый от недавнего дождя. Кружилась голова. Вдруг подумалось, что, возможно, я выйду на улицу здесь, в своём мире, а окажусь в том, другом. Ведь не может быть, чтобы он так ярко, выстроенно, неизменно существовал только в моей голове.

Почти не соображая, что делаю, я выскользнула за дверь. Тихо, никто не проснулся. С тех пор, как я сама стала жить на звук, я быстро научилась понимать, как те же звуки могут слышать другие. Это оказалось просто.

Я распахнула дверь подъезда и шагнула в волну холодного ночного воздуха. Капли мелкого моросящего дождя хлестнули по лицу. И я очнулась. Ничего не изменилось. Не было никакого другого мира. Сон был сном. Вокруг было темно. И пахло мокрой сиренью.

Я прислонилась спиной к подъездной двери и закусила губу. Боль в груди была настолько острой, что даже не казалась моей собственной. А ещё у неё был сладковатый привкус. Настойчиво пахла сирень. Я вдруг подумала, что есть вещи, которые связывают меня с этим миром, несмотря на прелесть каких-то других. Например, этот запах.

Нащупав мокрый, почти упирающийся в дверь куст, я осторожно отломала веточку. Поднесла к лицу, вдохнула свежий сладкий аромат. Зажала в пальцах, как последнюю соломинку для утопленника. Вот она была настоящей, она, а не мой дурацкий сон. И вообще, мне пора к психиатру. Наверное.

Поднявшись в квартиру, я переоделась в сухое и легла. А ветку сирени положила на подушку рядом. Мне показалось, что её запах защитит меня от несбыточных мечтаний и разочарований в них. И уснула без снов.

Я спускалась вниз, постоять у подъезда, теперь почти каждую ночь. Свежий весенний воздух гасил пылающие мысли и охлаждал голову. Город снился урывками. Посещения его не доставляли прежнего счастья, я металась по его улицам и площадям словно раненая тигрица. Словно искала что-то, сама не зная, что. Казалось, Город тоже тоскует. Улочки были пустыми, ветер не шумел в деревьях. Всё было не так, как раньше. Я просыпалась, ворочалась, грызла ногти, как в детстве. Уснуть не удавалось. Я ругалась про себя, вставала, одевалась и тихо выходила из дома.

В очередной раз постояв, подышав весной и успокоившись, я поднималась в квартиру. И услышала шаги на лестнице внизу. «Забавно, кто это, кроме меня, бродит по ночам», – мелькнула первая мысль. Но шаги быстро приближались, и я вдруг испугалась. Одна, в пустом подъезде, не видя, что происходит вокруг. Я сжалась в комок, закусила губу, чтобы не закричать. Человек дошёл до площадки второго этажа и стал подниматься на третий, туда, где стояла я. Он шёл сначала быстро, потом всё медленнее и медленнее. Я поняла, что меня заметили. Я стояла, прислонившись спиной к подоконнику. Человек стоял на последних ступеньках лестницы и молчал.

– Интересно, – наконец сказал он едко. – Что ты тут делаешь? Да ещё в такое время?

Голос был слишком уж знакомым.

– Сергей? – промямлила я.

– Нет, его призрак, – фыркнул брат. – Ты, я спрашиваю, чего здесь делаешь?

– А ты? – я перешла в наступление. Он умолк и вздохнул.

Мы сидели прямо на ступеньках в подъезде. тянуло сквозняком, и Сергей постелил мне свою куртку. Слова падали как пёрышки из подушки, легкие, невесомые, кружились в воздухе, мягко ложились между нами.

– Её Юля зовут, – Сергей, судя по звуку, откинулся на перила. – Когда-нибудь я вас познакомлю

– Не будешь стесняться? – прямо спросила я. Сейчас не хотелось быть тактичной и обходить острые вопросы.

– Чего? – удивился он.

– Не чего, а кого. Меня. Я же не такая, как все.

Он помолчал немного, потом спросил очень серьезно:

– А ты считаешь, что тебя из-за этого нужно стесняться?

– Ну да.

– Бред, – отрезал он в своей обычной решительной манере. – Бред. Что, собственно говоря, с тобой не так? Не придумывай. Юльке ты понравишься, я уверен. Вы чем-то похожи.

– Как она тебя терпит? – Фыркнула я. – Если мы хоть чем-то похожи, то это удивительно.

– А со мной-то что не в порядке? – Возмутился брат. – Чем я тебя не устраиваю?

Да всем он меня устраивал. Просто был всегда для меня чем-то недосягаемым. Слишком взрослый, слишком серьёзный, мало внимания обращавший на назойливую сестрёнку. Не так уж и много раз за всю жизнь он со мной разговаривал. Я вдруг подумала, что ведь вот так, просто, как с равной, как с сестрой и близким человеком, вообще в первый раз. стоило стать слепой сумасшедшей, чтобы это произошло. Стоило?

– Просто у тебя тяжелый характер, – я обняла колени, подтянула их к подбородку. – Так мама говорит.

– Давай я не буду озвучивать, что она говорит про тебя, – хмыкнул он.

– А про твою Юлю она знает? И про поздние возвращения? Все ведь думают, что ты работаешь.

– А про твои побеги по ночам? – ответил он вопросом на вопрос.

– Понимаешь, что я предлагаю? – я поерзала на ступеньке, размещая поудобнее затекшие ноги.

– Шантажистка, – вздохнул Сергей. – Ну хоть расскажи, где ты была, чтоб я не беспокоился.

– Стояла у подъезда, дышала воздухом.

– Гулять хочется? – сочувственно спросил он. Его голос напомнил мне своей интонацией голос мальчишки из Города, того, которого я расспрашивала про наводнение.

– Хочется, – честно сказала я. – Воздуха не хватает. Плохо мне.

И саму удивили эти вырвавшиеся слова. Как признание. И себе и ему, такому, по сути, далёкому человеку. Словно отдала частичку этого «плохо». А он принял, подержал в невидимых ладонях и спрятал где-то у себя.

– А днем никак?

– Нет, – так же честно сказала я. – Не могу.

– Не настаиваю, – он снова вздохнул. Помолчал, потом предложил:

– Хочешь, буду приходить и гулять с тобой?

– Не знаю, – растерялась я. – Ты же занятой.

– Ага, – сообщил он мне грустно. – Слишком. А ты слишком много себе надумываешь. И сбегаешь по ночам. Слишком самостоятельная. Всё у нас слишком что-нибудь. А результат…

За окном подъезда прошуршали колеса машины. Крадущийся такой звук, очень подходящий для ночи.

– А почему ты скрываешь свою девушку от родителей? – спросила я. – Тут, вроде бы, нет ничего страшного. Ты взрослый, сам давно всё в своей жизни решаешь. Боишься, что не понравится?

– Нет, – отозвался он. – Уверен, что понравится. Просто хочу сначала сам определиться. Когда решу, что вот, это и есть любовь всей моей жизни и ничего другого мне не надо, тогда и познакомлю.

– Странные вы, мужчины, – я фыркнула. – Любовь, на всю жизнь, а потом утверждаете, что это женщины эмоциональные и заморачиваются романтическими бреднями.

– Мы все одинаковые, – усмехнулся Сергей. – Просто женщины не пытаются это скрывать. А ты что, не веришь в, как ты сказала, романтические бредни?

– Не знаю. Наверное, нет.

Пауза. Какая-то неловкая, словно мы затронули что-то очень чувствительное, нежное, тоненько и жалобно зазвеневшее.

– Ты тогда сильно переживала? Ну, когда с Мишкой эта история была? – брат спросил осторожно, и я поняла, что, стоит мне только нахмуриться, закусить губу, хоть как-то продемонстрировать, что тема болезненная, и он больше никогда её не поднимет.

– Нет, – честно сказала я. – Я не переживала. Я сгорела. Полностью. Ничего внутри тогда не осталось. жить не хотелось.

Снова пауза.

– Мы со Славкой, когда узнали, что он тебя обманул, всерьёз планировали идти бить ему морду, – вдруг чуть смущенно признался Сергей.

– Что планировали? – я чуть челюсть не потеряла, похлопала глазами несколько секунд, потом расхохоталась. – Ну вы даете!

– А ты думаешь, нам приятно было смотреть на тебя тогда? – ворчливо отозвался он. – Ты не спала, не ела, не разговаривала. Мне кажется, у всей семьи было желание убить этого козла.

– Как выяснилось, это было не самое страшное испытание в моей жизни, – сказала я и улыбнулась через силу. Была тема болезненной, была, грызло что-то внутри, не отпускало, не уходило с годами.

– Жалеешь? – тихо спросил Сергей. И я поняла, о чём он.

– Жалею. Себя. Живую, настоящую, искреннюю. Нет больше такой. До истерики жалею. Словно умер кто-то. Хотя, почему словно?

– Может, не надо жалеть? – спросил он. – Идти вперёд, а там…

– Что? Что у меня впереди? Годы темноты, – я скривила губы, чувствуя, как тёмной волной накатывает прежнее безысходное отчаяние, требующее биться головой о стену, выть раненым зверем, ломать пальцы, выцарапывать проклятые глаза. Задыхаться от ненависти к жизни. Кричать. За что? Почему я? Кто так решил? За что?

Тугая петля непрорвавшихся рыданий знакомо сдавила горло. Я сглотнула и встала.

– Пойдем, а то кому-то с утра на работу, – сказала я. Сергей тоже поднялся, поднял куртку.

– Знаешь, – неуверенно начал он.

– Знаю. Миша женится. Совет да любовь.

Мой голос был спокойным, но мы оба знали, чего стоит такое спокойствие.

Уже возле двери в квартиру я вдруг решилась.

– Серёж, а у тебя нет знакомого психолога? – спросила я. Он остановился, и я почувствовала, что он внимательно на меня смотрит.

– Тебе зачем?

– Кошмары мучают, – я даже не соврала. – Хочу получить консультацию.

– Ну есть, – подумав, сказал он. – Хороши парень, на психиатрии специализируется.