Читать книгу Синее слово - Екатерина Беляева-Чернышева - Страница 32

Когда, покинув берега, мы плыли в край чужой,

оцепенением зимы объялся разум мой.

Спускалась ночь, качался борт, затягивало зрак…

Мне снился сон: моя страна погружена во мрак.

Мне снились те, кто дорог был в те золотые дни —

по одному, по одному срывались в тьму они.

И бешеный водоворот подхватывал и мчал,

и билась мутная волна о каменный причал.

Мне снилась череда разлук, тоскливый женский вой

и чей-то профиль в небесах светился надо мной;

холодный госпиталь в тифу, и вереница тел,

огни вокзала; снился брат, ведомый на расстрел.

И просыпаясь каждый раз, в зубах сжимая крик,

я ощущала, как разрыв немыслим и велик,

как молча уходя в закат, уносят корабли

невозвратимость и тепло утраченной земли,

как ноют где-то под ребром прошедшие года

и как наотмашь гулко бьёт словечко «никогда».

Время накатывает – неудержимо и всепоглощающе,

как волна,

разом смывая мои песчаные крепости,

все страхи мои, все встречи, надолго отложенные, —

и я задыхаясь, захлёбываясь тоской,

отплёвываю осколки ракушек,

песком на зубах скрипящие,

мелкие камушки, водорослей обрывки,

силюсь бежать, из воды вырывая ноги —

в отчаянной жажде успеть самое главное —

слово сложить, нарисовать рассвет,

увидеть родные лица,

сказать: «люблю»…

Нежнейший свет струится сквозь листы

и жмурится разнеженное утро,

и беспечальной плёнкой гладь воды

отобразит оттенки перламутра.

Я вспоминаю Петербург зимой,

снег, тяжело свисающий с ограды,

тревожность неба и метельный вой

или Невы немёрзнущей раскаты.

Я вспоминаю. А вокруг шумит

под щебет птиц неумолчное лето

и запах кофе в воздухе разлит,

и неумело плачет скрипка где-то…

На улице, пронизанной насквозь

прохладой, ленью, диким виноградом,

мне чудится, что я – случайный гость,

смутившийся недоуменным взглядом.

Я лишний здесь, где жимолости цвет

как россыпь звёздочек усеял пол кленовый,

увил веранду – и как будто нет

ни сожалений, ни прошедших лет,

ни горечи, ни времени примет,

ни нас самих – лишь утра тёплый свет

и Петербургский снег лиловый.

Каждый сходит с ума как умеет, не больше.

Прозрачная осень

заплетает объятья в косы и слово «вечность»

растирает в руках, как последний зелёный листик.

А давай говорить за себя —

я боюсь, это всё, что мы можем.

Даже если напрасно – так хотя бы всё-таки честно.

Объясни мне только: зачем ничего не знаем?

Неужели горячие волны не нашей боли

как прибой – бессмысленно чем попало играют

и, на берег выбрасывая измочаленные ошмётки,

тянут мокрые руки к душам бессильно-гневным?

Безлюдье города! Безмолвье разговоров!

Отчаянье сквозь равнодушный смех.

Холодных лет, как затворённых створов

не одолеть. Укрыться ото всех,

уйти в себя – как в раковину, в горечь,

вкусив отраву памяти и лжи,

и ощутить беспомощность и немочь,

на здешние взирая кутежи.

Остановиться. Пал великий голем,

оплыл горой – и замер страшный бег.

Мы были – каждый – выброшены морем

истори на чуждый сердцу брег.

Отплёвываясь от песка и соли,

забивших горло плотной немотой,

мы шли вперёд и ноги нам кололи

колючки жёстких трав земли чужой.