Читать книгу Не плачь, палач - Екатерина Бренти - Страница 10

Мама принесла вечером ключи и еле читабельные пожелтевшие документы на собственность дома, а также копии свидетельства о смерти отца и моего свидетельства о рождении. Я привыкла по жизни договариваться с людьми, а она документально всё подтверждать по принципу Маяковского «без бумажки – ты букашка, а с бумажкой – человек». Вера в закон и порядок не покидает бывшего советского гражданина.

– Ой Маша… Не могу… Шла и надеялась, что ты передумаешь. Может, я с тобой поеду?

– Мама, ну что ты нагнетаешь обстановку? Как будто я на войну собралась. Не переживай. Ты вон какая молодец, все документы приготовила для меня, а я даже не подумала об этом. Кстати, надо найти мой паспорт.

– Ты ведь даже не помнишь, наверно, как дойти до дома от трассы? Может, кто подбросит по пути, если мимо машина проедет, там почти 5 км пешком при условии, что не заблудишься. Хотя не думаю, что там кто живой ещё есть, только что волки.

– Перестань меня пугать. Всё я помню. Посёлок Тихий, сразу за хвойным лесом. И дорогу найду – она там одна. И мне кажется, ты рано всех похоронила. Жизнь не стоит на месте, урбанизацию, конечно, никто не отменял, но люди сейчас активно строят дачи: рядом с городом земля ужасно дорогая, вот народ и ищет подешевле и подальше от всей этой городской суеты. Там, может, уже не три дома, а сто!

– Скажешь тоже. Не знаю, конечно, сложно поверить, что деревни в лесах обустраиваются.

– Я буду звонить.

– Если связь будет…

– Мама, ну хватит уже. Я взрослая баба, как ты говоришь. Я устроюсь, приду в себя чуть, а потом и ты приедешь.

Мама поставила у порога пакет с едой для меня в дорогу, обняла, перекрестила в воздухе и пошла к себе домой, оставив меня в квартире одну. К удивлению, я не испытывала никакой тревоги, наоборот, хотелось быстрее двинуться в путь. А мама, уходя, выглядела очень напряжённой, может, она предчувствовала что-то неладное, либо в связи со всеми событиями ей сложно было представить, что у меня что-то может быть нормально, заранее готовясь к новым бедам.

На вокзале на меня косились люди, не стесняясь откровенных суждений вслух, которые я слышала за спиной. У меня был крайне неблагополучный вид, учитывая следы побоев на лице и моё исхудавшее до безобразия тело: на голову я надела спортивную тонкую шапку, чтобы скрыть гематому на лбу, из-под которой выглядывало порванное посиневшее ухо, воротником ветровки я пыталась прикрыть синяки на шее и подбородке, мои обычные джинсы теперь были мне большие и не обтягивали ноги, а висели так, будто и не мои вовсе. Но уже спустя минут 20 нахождения в обществе, я забила на мнение окружающих и стала враждебно настроена. Я ловила недоброжелательные взгляды людей и, будто принимая вызов, смотрела им в глаза с угрожающим прищуром, проговаривая про себя оскорбления в их адрес, мысленно посылая всех на три буквы. Каждый тут же отворачивался или даже отходил подальше, не желая находиться в моём поле зрения.

Я не испытывала неприязни лишь к таким же несчастным с виду незнакомцам, как я. Замечаю у входа автовокзала деда с подбитым глазом, который нашёл приличный бычок сигареты на земле, поднял его, бережно сдув пылинки, оглядываясь по сторонам, у кого бы прикурить. Я покупаю в киоске 2 пачки Мальборо, зажигалку и подхожу к нему.

– Отец, тебе огоньку, может, дать?

– Спасибо!

– Не за что.

– А ты не будешь? – протягивает мне свой бычок.

– Не, я бросаю курить. Возьми вот мои. Поможешь мне завязать с этим, – соврала я, чтобы не признаваться, что я из жалости специально для него купила сигареты.

– А выпить не хочешь?

– Не, отец, я не пью.

– А так и не скажешь…

– Слышь, ты, – озлобилась я тут же, – сигареты взял и пошёл куда шёл, понял?

Мне стало неприятно, что даже он меня осудил за мой внешний вид, записав в круг алкоголиков, когда я проявила добродушие. Дед поник от моей агрессии, молча отойдя в сторону. Мне стало совестно, что я огрызнулась на бедного старика, вылив негатив на него из-за личных обид на других людей. Догоняю деда.

– Эй дед! Не обижайся! Я пережила много за последнее время. Ты хочешь выпить, давай я тебя угощу?

– Не, ты права. Не надо. В автобус не пустят. Я до дома доехать хочу.

– А билет-то есть у тебя?

– Есть…

– Как звать тебя?

– Михаил Саныч.

– Я Маша. Во сколько автобус?

– Через 2 часа.

– Отлично. У меня через час. Пошли я тебя обедом угощу. Не хочу одна есть.

Мы зашли в привокзальное кафе. Дед настороженно плёлся сзади. Я спросила, что он хочет, он попросил чего-нибудь горячего. Я заказала два комплексных обеда, которые включали винегрет, борщ, пюре с котлетой, ватрушку и чай. Думала над стопкой водки для него, но не стала брать. Если у него слабость на это дело, то меньше всего я бы хотела, чтобы он не сел в автобус после моего доброго намерения, оставшись тут и пропив билет после моего ухода. Старик ел молча, жадно и быстро, будто боялся, что отберут. Я поела понемногу всего, поблагодарила за компанию и, пожав руку с пожеланием ему хорошего пути, ушла.

Автобус подъехал с опозданием. Будучи в очереди на посадку, слышу позади меня шушуканье среди пассажиров: «Надеюсь, у меня не рядом с этой алкашкой место», «О, эта шальная баба тоже тут что ли?» Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, пытаясь держать себя в руках, чтобы ничего не ответить, успокаиваю себя, что через 3 часа меня будут окружать только сосны.

Автобус оказался старым со зловонным запахом выхлопных газов, бензина и древних пыльных кресел, меня начало мутить с первыми минутами нахождения в нём. К моему счастью, по билету у меня было место в первом ряду, надеясь, что со мной рядом никто не захочет сидеть и я смогу спокойно доехать до нужной станции, отстранившись мыслями от всех сзади сидящих.

Мои предположения были верны – я сидела одна в ряду. Как только автобус тронулся, ощущение тошноты только усиливалось, я старалась глубоко дышать и смотреть на дорогу через лобовое стекло водителя – мне надо было выдержать 200 километров. В детстве я любила день поездки в деревню. Сценарий 3-часового путешествия был неизменным годами: первые 30 минут мама вспоминала, что взяли, что забыли, потом родители разговаривали о насущных проблемах и предстоящих планах, далее наступала тишина. Устав от однообразного пейзажа за окном и пересчёта километровых столбиков, я уговаривала родителей попеть песни. «Ой, то не вечер», «Чёрный ворон», «Ой, мороз, мороз» – мы вспоминали в дороге весь застольный репертуар. У отца был красивый тембр голоса и хороший слух, военные песни в его исполнении пронимали до слёз, из которых особое место в моём сердце занимала «Эх, дороги, пыль да туман». Проехав 2/3 пути, мы останавливались на дорожный перекус, приготовленный мамой. Это был лучший момент всей поездки: выйти из машины, пройтись немного, дыхнув свежего воздуха, сбегать в кустики наконец, а потом расстелить салфетку на капоте папиных жигулей и зажевать кусок чёрного хлеба вприкуску с картошкой в мундире, яйцами в крутую, помидорами и огурцами, посыпанными солью. Мы проводили много времени вместе – будучи одним ребёнком в семье, всё родительское внимание было посвящено только мне, бабушки и дедушки умерли до моего рождения, с другими родственниками толком не общались. Мне посчастливилось иметь радостное беззаботное детство.

В ностальгии о былом я продержалась 90 километров. На кочке, подбросившей к потолку всех пассажиров, отвлеклась от своих мыслей и уставилась в окно, и меня снова сильно начало тошнить. Слышу сзади меня на втором ряду разговор двух тётушек лет 60-ти.

– …А мой-то сыночек такую привёл на днях домой. Знакомься, говорит, это моя девушка Аня. Я чуть не упала, до чего же она страшная! Толстая, прыщавая! Без слёз не взглянешь.

– Ну знаешь, Верочка. Пусть лучше страшная, чем такая как эта вот, что впереди нас. Радуйся, что не наркоманку притащил.

– Ну не говори! Такие ещё и шляются, где попало. Потом обрюхатятся, родят в подворотне и бросают детей на верную смерть. Да как земля таких носит! Их надо находить на улицах и на живую матку вырезать, чтоб род свой гадкий не продолжали.

Я понимаю, что меня сейчас вырвет. Встаю, прошу водителя остановиться, потому что мне плохо. Выбегаю из автобуса, еле сдерживая рвоту. Отдышавшись, возвращаюсь в ненавистный салон. Народ начал громко возмущаться.

– Эй, водитель, высади эту алкашню. Она весь салон заблюёт.

– Да! Примите меры! Перегаром на весь автобус несёт.

Водитель в замешательстве смотрит на меня и говорит:

– Женщина, выйдите. Вам плохо. Пройдитесь, подышите. Я вам билет отдам. На следующем автобусе поедете.

– Вы не имеете право высадить за то, что меня укачало. Мало того, здесь дышать невозможно, да ещё вы водите резко, виляете из стороны в сторону. Скажите спасибо, что я успела выйти и меня в салоне не вырвало, – кричала я так, чтобы всем было слышно. – Покажите лучше ваше удостоверение, я жалобу куда следует подам. Ну?

– Ладно-ладно. Не надо тут орать. Садитесь на ваше место.

– Вот именно. Не надо тут орать, – повторила я слова шофёра, повернувшись к пассажирам, – и я сойду на своей станции согласно моему билету!

Все притихли от моего наезда. Автобус продолжил движение, и, надо сказать, водитель стал лучше контролировать руль. Я же, пытаясь справиться с раздражением, начала считать каждый километр по столбикам из окна, как в детстве. Мне было ужасно обидно и жалко себя, но, несмотря на социальное давление, которое я ощутила сегодня на себе, я чувствовала себя выше всех, присутствующих вокруг меня. Мысли в голове обретали рифму: