Читать книгу Огонь под пеплом - Екатерина Глаголева - Страница 9

В Петербурге Саша провел всего один суматошный месяц. Нужно было исполнять новые обязанности при государе (о производстве Чернышева во флигель-адъютанты его матушку уведомил лично канцлер Румянцев), ездить с визитами (а большинство важных знакомых летом перебрались на дачи), не забыв при этом увидеться с товарищами по конногвардейскому полку и засвидетельствовать свое почтение его шефу – генералу Уварову. Чем ближе к государю, тем больше ловушек расставлено на пути наверх; Чернышев уже пострадал от своей неосторожности, когда его оклеветали перед Александром по возвращении из Байонны, обвинив в нескромности относительно важного поручения. Надобно держать ухо востро, научиться владеть своим лицом и голосом, никогда не ронять необдуманных слов, завести как можно больше связей в высшем свете и оказать как можно больше маленьких, но полезных услуг, чтобы возбудить доверие к себе и всегда быть в курсе всего, что происходит при дворе и в городе. Утро десятого августа застало его уже в дороге – на пути из Петербурга в Шёнбрунн.

– Как здоровье императора Александра? – спросил Бонапарт с озабоченным видом, когда Саша, напудренный, надушенный и затянутый в корсет, явился на назначенную ему аудиенцию в седьмом часу утра, на следующий же день после приезда. – Я слышал, что он ушиб себе ногу; надеюсь, это приключение не имело для него серьезных последствий?

Государь в самом деле перевернулся в карете по дороге в Петергоф и был еще прикован к постели, когда Чернышев явился к нему за инструкциями. Бонапарт прекрасно осведомлен о том, что происходит в России, и хочет, чтобы об этом знали; что ж, всегда есть способ не солгать, не сказав при этом правды.

– Я полагаю, сир, что к моему возвращению государь будет совершенно здоров и рад узнать о том, что вы беспокоились о нём.

– Иначе и быть не могло: друзьям свойственно беспокоиться друг о друге, а моя дружба к императору Александру ничуть не изменилась. И вас я тоже рад видеть снова.

На разводе караулов присутствовали Евгений Богарне, пасынок Бонапарта, маршалы Бертье, Массена, Даву и Удино. Затем все прошли в столовую, чтобы разделить завтрак с Наполеоном. Чернышев оказался за одним столом с императором французов, вице-королем Италии, князем Невшательским и Ваграмским, герцогом де Риволи – князем Эсслингским, герцогом Ауэрштедтским – князем Экмюльским и просто графом Империи – сыновьями мелкопоместных дворян, младших офицеров, лавочника и пивовара. При всём уважении к их храбрости и военным талантам Саша всё же не мог считать их общество равноценным тому, которое оставил в Петербурге. Кровь, порода – великая вещь, Бонапарт это прекрасно понимает, потому и стремится залучить в свою свиту настоящих аристократов. Однако на трон его возвели плебеи, бряцающие теперь громкими титулами. Взять хотя бы Массена – сына виноторговца из Ниццы, храбреца, героя, грабителя и стяжателя. Наполеон прозвал его «любимым сыном победы», осыпал подарками и наградами, но в душе́ маршала живет торгаш. В знаменитый фаэтон, из которого Массена отдавал приказы под пулями и ядрами неприятеля, впрягли четверку белых лошадей из его собственной конюшни, а правили ими его личные кучер и форейтор – сами вызвались, чтобы хозяйское добро не пропало. Поздравляя князя Эсслингского с победой, Наполеон сказал, что эти двое слуг – самые большие храбрецы из трехсот тысяч человек: солдаты исполняли свой долг, а кучер с форейтором подвергались опасности безо всякого принуждения и потому заслуживают особой награды. Массена сначала сделал вид, будто не понял намёка, но в конце концов пообещал выдать каждому по четыреста франков – единовременно, а не в виде пожизненной пенсии! Хотя восемьсот франков в год не разорили бы человека с доходами в девятьсот тысяч, владельца двух особняков, набитых похищенными произведениями искусства и золотыми слитками, и загородного имения. Наполеон раздает своим маршалам поместья и замки, вероятно, полагая, что богатые люди воровать не станут… Заблуждение. Рожденные в бедности боятся вновь сделаться бедняками и становятся ненасытны; только никогда не нуждавшиеся люди способны заботиться о других.

Сузив слегка раскосые глаза под высоким лбом, еще увеличенным лысиной, Даву украдкой поглядывал на Чернышева, когда тот отвечал на вопросы императора. Кто с кем играет? Кто мышка, а кто кот? Первую половину августа маршал провел в Богемии, выведывая о происках австрийцев и уничтожая возведенные ими укрепления. По словам австрийских дезертиров, в Ольмюцской крепости довольно часто видели русских офицеров. Ну, допустим, про генерала – явное преувеличение, но всякая мелкая сошка типа этого хлыща вполне могла там ошиваться. Их присутствие встревожило даже бюргеров из Брюнна, отправивших депутацию к императору Францу с просьбой о денежном вспомоществовании; Франц уверил их, что у русских «добрые намерения». Добрые для кого? Россия и Австрия – давние союзники, их нынешняя вражда показная, хотя и не полностью фальшивая. Конечно, вряд ли русские до такой степени сбросили бы маску, чтобы заключать тайные договора с австрийцами под носом у французов… И всё же за адъютантом царя лучше присмотреть, пусть министр полиции примет меры.

* * *

– Извольте следовать за мной, его величество примет вас незамедлительно.

Чернышев поднялся вслед за адъютантом по деревянной лестнице с резными перилами и прошел через анфиладу комнат с кессонными потолками, плиточными полами, витражными стрельчатыми окнами, старинной мебелью и затхлым запахом былого величия. Ждать пришлось недолго: уже через несколько минут в распахнувшиеся двери вошел император Франц, с головы до ног одетый в белое, с приглаженными к костистому черепу светлыми волосами. Саша поклонился, щелкнув каблуками, и подал ему запечатанное письмо.

Взломав печать, император пробежал глазами ровные строчки, затем сложил бумагу и спросил Чернышева, не передавал ли его кузен что-либо на словах. Саша произнес заранее приготовленную и затверженную фразу о том, что сила обстоятельств порой заставляет нас действовать несообразно нашим желаниям, Россия – неприятельница Австрии лишь по наружности, дружба императора Александра к императору Францу остается неизменной, он искренне желает скорейшего заключения мира для предотвращения новых несчастий и благополучия подданных своего любезного кузена.

– И я никогда не признавал и не буду признавать неприятеля в императоре Александре, – с чувством ответил Франц. – Я совершенно убежден, что падение Австрии, единственной преграды между Францией и Россией, противно выгодам вашего отечества. Вы ведь были при императоре Наполеоне в последнем походе?

– Точно так.

– Значит, вам известно, что в моей армии делали много ошибок… Но в то же время вы были свидетелем бесстрашия моих войск, нанесших большой урон неприятелю?

– Совершенно верно, ваше величество, я могу это подтвердить.

Франц слегка улыбнулся тонкими губами.

– Вы – первый русский, кого я вижу с самого начала кампании! Мне очень жаль, что я не могу пригласить вас к столу: императрица занемогла, получив известие о смерти своего брата, венгерского примаса, я должен обедать с ней. Такое горе, ему не исполнилось и двадцати пяти! Приезжайте ко мне ввечеру проститься.

Чернышев снова поклонился. Император вспомнил про письмо.

– Вам надобно сегодня же возвратиться в Шёнбрунн, не так ли? Так я пошлю ответ к князю Голицыну, чтобы вас не задерживать. Жду вас вечером!

Саша с поклоном сделал несколько шагов назад, пятясь к двери, и вышел.

То, что император не оставил его обедать, даже к лучшему, думал он, снова следуя за адъютантом. За ним наверняка следят, у Бонапарта повсюду есть осведомители. Продолжительная беседа с австрийским монархом вызвала бы ненужные подозрения, а его главная задача сейчас – усыпить бдительность французов. Выехав вчера утром на почтовых из Шёнбрунна в Дотис, Чернышев нарочно остановился в Альтенбурге, где шли переговоры о мире, – переменить лошадей и нанести визит министру иностранных дел Шампаньи. Прикинувшись наивным мальчиком, Саша спросил, каково его мнение: стоит ли ему искать встречи с графом фон Меттернихом, австрийским полномочным послом, чтобы сообщить, что он везет послание русского государя к австрийскому императору? Шампаньи категорически не советовал этого делать (разумеется, в самых учтивых выражениях) и, как Саша ни отнекивался, навязал ему конвой до австрийской передовой цепи, упросив также взять в дорогу разные кушанья: на почтовых станциях можно найти только самый скудный обед. Что ж, если бы он и увиделся с Меттернихом, тот не смог бы уделить ему достаточно времени, чтобы посвятить во все тонкости переговоров. Оставим политику дипломатам.

Досадно, однако, что он не увидит ее императорское величество Марию Людовику. Говорят, что она весьма хороша собой. Муж будто бы сильно в нее влюблен, она моложе его на двадцать лет. Правда, слабого здоровья; детей у них, наверное, не будет. Впрочем, у императора и так уже семеро детей, он ведь дважды вдовец. На своей хорошенькой кузине-бесприданнице он женился полтора года назад, невзирая на предостережения графа фон Меттерниха, бывшего тогда посланником во Франции. Ее отец, герцог Миланский, лишился трона по воле Бонапарта, вся семья превратилась в изгнанников, союз с юной княжной рисковал осложнить отношения с Францией, однако сила любви одолела политические расчеты… Впрочем, Францу I не приходилось надеяться на возможность брака с какой-нибудь из европейских принцесс – дочерей вынужденных союзников Наполеона; настояв на своем выборе, он избежал унижения от возможного отказа. Стоит ли говорить, что новая императрица ненавидит Наполеона всей душой и жаждет мести. Очень может быть, что и нынешняя, несчастная для Австрии кампания вдохновлялась именно ею. Неудивительно, что она занемогла, перенеся столько ударов: поражение армии, смерть брата… Другой ее брат, Франц д’Эсте, только в этом году был назначен ее хлопотами губернатором Галиции, судьба которой решается теперь в Шёнбрунне. Ходят слухи, что он влюблен в старшую дочь императора Марию-Луизу, и императрица, которая старше своей падчерицы всего на четыре года, мечтает их поженить… Да, жаль, что нельзя будет увидеть ее и понять, настолько ли она умна и неотразима, как о ней говорят.

Обедал Саша с князем Иоганном Лихтенштейном и графом Бубной, составлявшими полную противоположность друг другу. Первый – высокий, светловолосый, худощавый, с узким лицом, изнуренным болезнью, второй – кряжистый брюнет с полными щеками и волевым подбородком. Князь, ведший в бой кавалерию и гренадеров при Экмюле, Асперне и Ваграме, теперь должен был сделаться дипломатом и участвовать в мирных переговорах; граф был доверенной особой императора Франца и часто ездил к Наполеону с поручениями от него. Вкуса подаваемых блюд никто не ощутил: всё забивала горечь от разговора.

Именно князь Лихтенштейн привез Бонапарту просьбу императора Франца о мире, когда под Цнаймом кипело сражение. Грозовые тучи с проблесками молний словно отражались на земле в клубах порохового дыма со вспышками выстрелов, а потоки дождя не могли охладить пыла двух армий: и с той, и с другой стороны офицеры, посланные с приказом о прекращении огня, были ранены. На переговоры ушел весь день; наконец подписали перемирие: Австрия соглашалась признать завоевания Наполеона и не оспаривать прав его брата Жозефа на испанский престол, присоединиться к блокаде Англии и уплатить контрибуцию в сто девяносто шесть миллионов. Но этого Бонапарту показалось мало, он потребовал уступить ему земли с населением в четыре, даже пять миллионов жителей! Пойти на это было никак невозможно, после двух недель обмена курьерами император французов уменьшил свои требования до трех-четырех миллионов жителей. Наполеон хочет присоединить Тироль и Зальцбург к Баварии, Западную Галицию – к Варшавскому герцогству, а Триест и Далматию забрать себе! Он стремится возвыситься еще больше, унижая других, но всему же есть предел. В Тироле продолжается крестьянское восстание, хотя регулярные австрийские войска уходят оттуда, передавая крепости французам. Вообразите себе чувства боевых офицеров, не щадивших себя на поле боя, когда крестьяне, вооруженные охотничьими ружьями и дрекольем, обвиняют их в трусости или, наоборот, умоляют остаться и не бросать их!

На отпускную аудиенцию к императору Чернышев шел с тяжелым сердцем, но, по крайней мере, в голове у него прояснилось. Заметив зеркало, Александр мельком оглядел себя и одернул мундир, хотя тот и так сидел на нём, как перчатка.

Император словно постарел за эти несколько часов: впалые щеки казались еще бледнее, морщины у рта и на лбу – глубже, глаза печальнее.

– Я готов заключить мир с императором Наполеоном и пойти на определенные жертвы, жалея моих подданных, которым каждый день пребывания французской армии обходится в миллионы, но предлагаемые им условия настолько унизительны, что я не могу их принять, не покрыв себя бесчестьем, – сказал Франц. – Он сам лишает меня выбора: если он не смягчит своих требований, я буду вынужден продолжать войну. Странно, что он не предвидит опасности, доводя народы до отчаяния, – неужели примеры Испании и Тироля до сих пор его не образумили? Попробую написать к нему еще раз. А вас я прошу передать императору Александру, что я ни минуты не сомневался в его дружбе. Я стараюсь теперь сохранить силы, чтобы иметь возможность когда-нибудь быть полезным России – вот всё мое желание.

* * *

– Vive l’empereur![3]

Вырвавшись разом из сотен глоток, этот крик перекрыл звуки полковой музыки. Последняя рота прошла по двору Шёнбруннского замка, развод окончен; Наполеон сделал знак Чернышеву следовать за собой.

– В каком расположении вы нашли императора Франца? – спросил он, когда за ними закрылись двери кабинета. – Что он думает о мире?

– Он готов заключить мир, если ваше величество будет снисходительнее в требованиях.

Бонапарт сделал резкий жест рукой и несколько раз прошелся туда-сюда.

– Готов заключить мир! Зачем же он не торопится это сделать? Что за прокламацию он написал к своей армии на другой день после первой встречи наших уполномоченных? Это больше похоже на объявление войны, чем на желание мириться.

Он достал из кармана сложенные в трубку листки, приблизил к глазам и принялся громко читать французский перевод этой прокламации, делая замечания к каждой фразе, но на середине бросил.

– Скорый мир выгоднее Австрии, чем мне. Вы знаете, каковы ее издержки на содержание моей армии? Они ужасны! Я хочу лишь преподать ей маленький урок, требую уступки нескольких областей, чтобы показать всему свету, что я не разбит! Если я уйду из Вены ни с чем, все подумают, что мир с австрийцами был для меня единственным способом унести отсюда ноги! Мне-то всё равно, будет ли у Баварии на полсотни тысяч жителей больше или меньше, я хочу мира для блага всего человечества! Разве мало крови мы уже пролили? И потом, мне здесь уже надоело, хочу в Париж.

Наполеон с досадой бросил прокламацию на письменный стол. Чернышев молчал.

– Знаете, что на самом деле удерживает императора Франца? Высадка англичан в Зеландии, на острове Валхерен. Губернатору велю голову отрубить! Но эта высадка не имеет ни-ка-кого влияния на здешние дела, я не пошлю отсюда туда ни единого человека! Франция сама справится, там уже собрали три корпуса Национальной гвардии. Вы отправляете нынче курьера в Петербург; подождите отсылать его, пока я не переговорю с графом Бубной, я жду его сегодня.