Читать книгу Подарок из прошлого - Екатерина Каретникова - Страница 2

Лису было больно. Он сжал зубы, стиснул кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и зажмурился. Но это не помогло. Боль не ушла и даже не стала слабее. Ни капельки.

Лис судорожно сглотнул и застонал. От этого звука тишина, будто склеенная из сотен разных пластинок, затрещала по швам, звякнула и разлетелась. Мелкие осколки рассыпались в пыль, а крупные превратились в фальшивые ноты и зависли над головой. По крайней мере, так представилось Лису. У него вообще было воображение хоть куда. Ему об этом говорили чаще, чем называли по имени. Потому что своё имя Лис не любил, а о придуманном рассказывал многим. Не обо всём, конечно, а о том, что можно было нарисовать или превратить в простую мелодию. Сложные мелодии Лис тоже не любил. Может быть, из-за того, что не мог сыграть их на гитаре.

Эту гитару принёс дядя Вольдемар. Приехал на еле ползущей белой «копейке», припарковался под балконом. Вместо привычного вафельного торта или пакета с конфетами в шуршащих обёртках достал с заднего сиденья чёрный кожаный чехол. Лису чехол сразу показался живым, но очень старым и уставшим от передряг. С него сыпалась бурая крошка, а застёжка-молния скрипела не хуже несмазанных дверных петель.

Вынутая из чехла гитара смотрела на Лиса пустым круглым глазом и жалобно щерилась декой без струн. Но его не обманула. Он с первой секунды понял, что это за инструмент.

– Зачем вы, дядя Вольдемар? – задыхаясь от восторга, прошептал Лис.

– Тебе жить, – кривовато улыбнулся дядя Вольдемар. – А я всё равно не могу.

И будто сомневаясь, пошевелил длинными пальцами, с выпирающими на сгибах косточками.

– Пропил я свои песни, Елька.

Лис хотел было сказать, что у дяди Вольдемара всё ещё впереди и пальцы отойдут непременно. Но посмотрел на осунувшееся лицо с рыжеватой щетиной, на глаза в красных прожилках и промолчал. Это кому другому, а дяде Вольдемару врать не нужно. Ни для приличия, ни из вежливости. Он любую неправду за версту чует. А уж Лисову – за десять вёрст. Зря, что ли, он был лучшим другом отца? До самого последнего дня.

В общем, Лис не стал ничего говорить, а взял гитару и утащил к себе в нору. То есть в комнату-спальню, где одна стена была завешана плакатами и фотографиями, а вдоль второй (напротив) стояла его кровать с цветастым покрывальцем. Лис только смотреть телевизор уходил в большую, общую с матерью и сестрой, комнату. А жил здесь.

Через неделю гитара блестела прозрачным лаком и серебряно тренькала новыми струнами. Теперь Лис мог, разминая сухие мозоли на пальцах, подбирать аккорды и осторожно проверять их голосом. Сначала гитарным, потом своим.

По вечерам он ещё колдовал то над колками, то над порожками, но скорее для удовольствия, чем по необходимости. Гитара и так звучала. Это ясно было не только Лису. Это понимал каждый, кто слышал рассыпавшиеся из-под Лисовых пальцев звуки.

Лис перевёл дыхание и слизнул кровь с губы. Вот и всё. Ещё секунда или минута, и самое страшное случится. А после этого ни Лис, никто другой не смогут ничего исправить. Даже если очень захотят и будут готовы заплатить нешуточную цену. То есть Лис и сейчас готов был заплатить. Но того, что он мог отдать, у него не брали. Им это было не нужно. Им просто хотелось отомстить. И даже не Лису. Или не только Лису. Но отомстить – обязательно. Жестоко, унизительно и непоправимо.

Лис даже не услышал, а почувствовал, что гитару сжали чужие руки. А потом и услышал, конечно. Струны зазвенели вразнобой, будто не понимая, чего от них хотят. У Лиса гитара не фальшивила. Раз в неделю он подкручивал колки – но чуть-чуть, для поряд– ка. А сейчас струны пели каждая сама по себе. Да и не пели они. Скорее – вскрикивали.

Лис выдохнул ставший сухим и горячим воздух и открыл глаза. Что он мог сделать? Один, со связанными за спиной руками и разбитым в кровь ртом? Ни-че-го. Он всё понимал. Но почему-то ему показалось, что если глаза останутся зажмуренными, это будет предательством.

Чужие руки не просто держали его гитару. Они подняли её над каменными ступеньками и медленно покачивали на весу.

– Десять, девять, восемь…

Лис безнадёжно рванулся вперёд и вдруг почувствовал, что верёвки на запястьях обмякли. Он на мгновенье застыл, а потом пошевелил руками за спиной не просто от бессильного бешенства, а осмысленно. Верёвка скользнула вниз. Лис осторожно посмотрел на ведущего обратный отсчёт. Тот был увлечён своим занятием на все сто. То ли упивался безраздельной властью над Лисовой гитарой, то ли с трудом вспоминал следующие по убыванию цифры. Поэтому на Лиса он не смотрел и его освободившихся рук не заметил.

– Семь, шесть, пять…

Почему-то монотонно повторяющиеся звуки голоса напомнили Лису стук метронома. Как будто издававший звук не был живым существом. Как будто если в его груди и билось сердце, то механическое. А раз так, то просить обладателя этого механического сердца о чём бы то ни было – бесполезно и глупо.

– Четыре, три, два…

Лис и не стал просить. Он, конечно, был меньше ростом. И у'же в плечах. Но сейчас ему было на это абсолютно наплевать.

– Оди…

Окончания счёта Лис дожидаться не стал. Он оттолкнулся руками, ногами и всем, чем мог, чтобы взлететь со стула как можно дальше. И ухватиться руками за гриф с ювелирно подточенными порожками. А потом в последний раз поднять гитару, пока она ещё не стала лакированными щепками, и изо всех сил отшвырнуть вниз. К первым ступенькам крутой каменной лестницы. Своими руками. Потому что спасти гитару от чужих Лис не мог. Это он тоже знал. Точно.

Гитара упала с глухим стуком, будто и не гитара, а так… И в самом деле гитарой быть перестала. Превратилась в тонкие щепки, палку-гриф и бесформенный шалашик деревях. По крайней мере так показалось Лису.

Острая боль вспышкой дёрнулась внутри Лиса, и её пламя охватило всё: сердце, голову, плечи. Лис пошатнулся и, не удержав равновесие, покатился по ступеням вслед за гитарой.

– Псих! – выкрикнул тот, кто вёл обратный отсчёт. – Псих ненормальный!

В голосе почему-то явственно звенели слёзы. Лис успел удивиться на лету, а потом падение прервалось, и он перестал соображать окончательно.

Лежал головой на нижней ступеньке и смотрел на то, во что превратилась его гитара.

Если бы он сумел, то, наверное, завыл. Но в горле было так сухо и терпко, что ни один звук не мог прорваться наружу. И Лис молчал. Молчал и больше ничего.