Читать книгу Королева Виктория - Екатерина Коути - Страница 7

20 июня 1837 года – то был один из самых длинных и насыщенных дней в жизни Виктории.

Начать хотя бы с того, что в 6 утра она стала королевой.

Лорд-камергер Каннингем и Уильям Хоули, архиепископ Кентерберийский, прискакали из Виндзора часом ранее. Приняли их не сразу – кто же ходит в гости в такую рань? Лошади били копытами, простаивая у ворот, пока привратник не смягчился и не пропустил карету. Джентльменов препроводили в гостиную, где они в нетерпении дождались, когда же служанка разбудит свою госпожу. Все новости герцогине сообщали первой. Виктория вышла к гостям под конвоем матери и Лецен, которая на всякий случай прихватила нюхательные соли.

Вид у новой королевы был не самый величественный. Встрепанная со сна, с распущенными волосами, в тапочках на босу ногу и ночной рубашке, поверх которой набросила пеньюар. За ее спиной захлопнулась дверь, отрезая прошлую жизнь со всеми ее горестями. Где-то там, в коридоре, нервно расхаживала герцогиня, но знатные визитеры уже преклоняли колени перед Викторией и целовали протянутую руку. Королева!

На картине Генри Уэллса[42] Виктория, похожая на ангела в белом хитоне, милостиво взирает на лордов, а в лицо ее золотят первые лучи солнца – заря новой эпохи. Так эту сцену представляли себе поколения англичан. А поэтесса Элизабет Браун умилялась, что в такую радостную минуту королева прослезилась – по дядюшке. Какое у нее чувствительное сердце!

«Раз уж провидению угодно было вознести меня, я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить свой долг, – в тот же день записала Виктория в своем дневнике. – Я еще молода и во многом, хотя и не во всем, мне недостает опыта, но я уверена, что мало у кого найдется столько же доброй воли и истинного желания поступать правильно, как у меня»[43]. Эту запись уже не нужно было отдавать на проверку матери. Но, так или иначе, Виктория говорила от чистого сердца. Она вообще не лгала.

За завтраком она приняла барона Стокмара, врача и советника дяди Леопольда. Стокмар станет и ее верным помощником, а заодно и арбитром в семейных делах. Отпустив Стоки, Виктория написала два письма – одно дядюшке в Бельгию, другое Феодоре в Лангенбург. V.R. – Victoria Regina – подписалась она. Уже никто не посмеет назвать ее нелюбимым именем Александрина и уж тем более противной кличкой Дрина. Только одно имя ее достойно – Виктория, имя победительницы, имя, которое вознесется над империей, где никогда не заходит солнце. Виктория была совсем молода и неопытна – подросток, примеривший корону, – но у нее уже сформировалось четкое ощущение себя как личности. И в этом был залог ее будущей славы.

Едва просохли чернила, как королеве доложили о визите премьер-министра. Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, прибыл в 9 часов утра. Главе правительства вигов не раз приходилось выступать посредником между королем и герцогиней во время их бесконечных дрязг. Но с самой принцессой он был почти незнаком. Пухленькая девушка с косичками, закрученными вокруг ушей, сливалась с задним планом и на происходящее реагировала преимущественно слезами. Какая из такой пигалицы получится королева?

«Я приняла его в своей комнате и, КОНЕЧНО, совсем ОДНА, как и впредь буду принимать своих министров», – прихвастнула Виктория. Разговаривать с мужчиной наедине, без старшей компаньонки, было для восемнадцатилетней барышни в диковинку. И с каким мужчиной!

Галантный пожилой джентльмен, остроумный, всегда одетый с иголочки, Мельбурн казался полной противоположностью наглеца Конроя. Его внимательность – не дань приличиям, а искренний интерес – подкупала собеседников. Лорд Мельбурн внимал Виктории, словно каждое ее слово было для него значимо, имело вес. Это было так удивительно и приятно, ведь матушка и сэр Джон отметали все, что она говорила, как глупую болтовню. Очарованная, королева пообещала сохранить за ним пост министра, и премьер почтительно поцеловал ей руку.

С той же непринужденной вежливостью он объяснил королеве ее обязанности. Истинный виг, Мельбурн был сторонником ограниченной монархии. Прерогатива короля – давать правительству советы. Желательно в умеренных количествах. А что делать с этими советами, министры сами разберутся.

Тем не менее полномочия английского монарха были гораздо шире. Если бы ей вздумалось, Виктория имела бы право:

– расформировывать армию;

– отправлять в отставку всех офицеров, начиная с главнокомандующего;

– продавать военные корабли и военно-морские склады;

– увольнять чиновников;

– даровать звание пэра любому гражданину Великобритании или статус университета любому приходу;

– помиловать преступника.

В остальном ее функции были скорее церемониальными. К примеру, от королевы ожидали, что она будет проводить церемонию открытия парламента и участвовать в военных парадах и торжественных мероприятиях, как то: закладка первого камня какого-нибудь университета или музея. Но, если королева не желала украсить эти церемонии своим присутствием, обошлись бы и без нее. Двадцать с лишним лет спустя, когда Виктория запрется в своих резиденциях, министры будут ворчать на ее бездействие – но не смогут силком вытащить ее на люди.

Обрисовав положение дел, Мельбурн зачитал черновик речи, которую Виктории предстояло произнести перед Тайным советом министров. Королева одобрила речь, что пришлось кстати, поскольку времени на правки все равно не оставалось. Виктория едва успевала отослать соболезнования королеве Аделаиде. Виктория любила кроткую тетушку, которая всегда была к ней добра. Предложив Аделаиде «оставаться в Виндзоре, сколько ей будет угодно», Виктория адресовала письмо «королеве Англии». «Вдовствующей королеве» – указали ей на ошибку. Королева есть только одна, и теперь ее зовут Виктория. Но племянница не желала сыпать тетушке соль на раны. Что значит этикет, когда у человека такое горе?

В половине двенадцатого в Красной гостиной Кенсингтонского дворца было не протолкнуться. «Всем было ужасно интересно, как столь юная, неопытная и плохо знающая свет особа пройдет через это испытание, и посему во дворце собралось множество представителей прессы, хотя приглашения из-за недостатка времени были разосланы далеко не каждому»[44], – писал Чарльз Гревилл.

Многие из прибывших министров были настроены скептически. До них дошли слухи, которые щедро сеял сэр Джон Конрой: якобы Виктория – добрая, но пустоголовая малютка, и она шагу не может ступить без присмотра любящей маменьки. Они внимательно всматривались в маленькую фигурку в черном, которая явилась без свиты, но держалась с таким достоинством.

Поклонившись пэрам, Виктория чистым, звучным голосом зачитала свою речь: «Я без колебаний полагаюсь на мудрость парламента и любовь моего народа… Моей постоянной заботой будет поддержка протестантской веры в том виде, в каком она закреплена законом».

В ее исполнении даже такая простая церемония была исполнена величия. Изредка королева роняла взгляды на премьера и лишь один раз покраснела до корней волос – когда герцоги Суссекс и Камберленд, кряхтя, преклонили перед ней колено. Все детство ее пугали дядюшками, как других малышей – гоблинами. А теперь эти чудища присягали ей на верность. Но, как заметил один из гостей, «румянец на щеках придавал ей очарование».

Как только королева вышла, по залу пробежал гул одобрения. То, что произошло, иначе, как чудом, не назовешь: после безумного короля, гонявшегося за фрейлинами по парку, после двоеженца Георга и Билли-дурачка с ананасом вместо головы, англичане узрели истинного монарха. Дождались!

Герцог Веллингтон умилялся: «Будь она моей дочерью, я и то не мог бы желать, чтобы она справилась лучше!» Сэр Роберт Пиль, новый лидер партии тори, был впечатлен ее «глубоким пониманием своей роли, скромностью и в то же время непреклонностью» (пройдет год, и из-за ее непреклонности он будет рвать на себе волосы).

Остаток дня был посвящен аудиенциям. Молодая королева вновь приняла Мельбурна, который с того дня зачастит в ее гостиную, а также министра внутренних дел лорда Расселла, архиепископа Кентерберийского и своего главного шталмейстера лорда Альбермарла. Доктор Кларк, лечивший ее во время тяжкой болезни, был назначен придворным медиком. Раздавая награды друзьям, Виктория не забывала про врагов. Весь день ее мучил вопрос: как поступить с ненавистным Конроем? В Красную гостиную он допущен не был.

Пока министры целовали белую ручку королевы, сэр Джон скрипел пером, излагая свои запросы. Восемнадцать лет службы тянули на 3000 фунтов годового дохода, крест ордена Бани и звание пэра. «Да это же переходит все границы! – восклицал лорд Мельбурн, несколько раз роняя документ. – Что за неслыханная наглость!» В то же время он понимал, что от таких людей, как Конрой, легко не отделаешься. Стокмар предложил компромисс: дать Конрою денег, а в придачу самый завалящий титул баронета. Королева была согласна наградить своего недруга, рассчитывая, что в качестве ответной любезности он исчезнет с глаз долой. Но сэр Джон продолжал докучать ей исподтишка. Он и не думал покидать насиженное место, тем более что герцогиня цеплялась за него, как за спасательный круг. Затаившись в Кенсингтоне, Конрой ждал новой возможности проявить себя.

* * *

День, когда Виктория проснулась королевой, стал поворотным в ее отношениях с матерью. «До восемнадцати лет я не знала в жизни счастья», – признавалась Виктория и, обретя его, не желала делиться им ни с кем. Особенно с матерью. Она с азартом обрывала все ниточки, за которые столько лет дергала ее герцогиня. Первый указ королевы – перенести ее кровать из материной спальни. В ту ночь она впервые спала одна и превосходно выспалась.

И 20 июня, и в последующие дни герцогиня пыталась пробиться к дочери, но встречала неминуемый отказ. Даже ужинали они порознь. Хочется поговорить? Пусть попросит аудиенции, как и прочие подданные британской короны.

«Пришлось напомнить ей, кто она такая и кто я», – с детской мстительностью рассказывала Виктория лорду Мельбурну. Тот согласно кивал: «Мера неприятная, однако же необходимая»[45]. Премьер не выносил герцогиню с тех самых пор, как ему приходилось оборонять от нее казну, поэтому на выражения он не скупился. Герцогиню он называл «лгуньей и ханжой», говорил, что «никогда еще не встречал такой глупой женщины». Виктория ничуть не обижалась за мать, только поддакивала и смеялась так, что десны сверкали. Приятно, когда тебя понимают!

Герцогиня неистовствовала. Она вступалась за сэра Джона, которого дочь «своим обращением заклеймила в глазах всего света». Но еще обиднее было за себя. Вся ее жизнь вращалась вокруг интересов дочери, и что она получила взамен? Нахалка знать ее не желает. Даже с «серой мышкой» Аделаидой Дрина обращалась почтительнее, чем с женщиной, которая родила ее, выкормила, вырастила! Теперь, когда регентство выскользнуло у нее из рук, герцогиня Кентская рассчитывала хотя бы на титул королевы-матери. Но Виктория решила, что звания «матери королевы» ей хватит за глаза. В данном случае от перемены мест слагаемых полностью изменялась сумма – вместо почестей герцогиню ожидало место за столом ниже всех принцесс крови.

На следующий день рождения мать вручила Виктории томик «Короля Лира»: вот что случается с неблагодарными детьми, которые так гадко поступают с родителями. Дочь пропустила намек мимо ушей. Обижаться Виктория умела надолго и со вкусом, упиваясь своей злопамятностью. Она отгородилась от матери глухой стеной, и все попытки герцогини прорваться сквозь нее вызывали у дочери в лучшем случае раздражение. Год за годом герцогиня лепила из дочери великого монарха – и потеряла ее в процессе.

«Одна», «наедине», «в одиночестве» – вожделенные слова проникли в дневник Виктории. На самом же деле она почти не бывала одна. От нее ни на шаг не отходила Лецен, окончательно заменившая ей мать. По распоряжению Виктории гувернантку поселили в рядом с ее покоями. А уж позже, в Букингемском дворце, в стене королевской спальни пробьют дверь, чтобы Виктория могла пошушукаться с Лецен, чьи апартаменты находились в смежной комнате. Поскольку от должности фрейлины Лецен отказалась, для нее был придуман титул «дамы, приближенной к королеве». «Моя любимая Лецен всегда будет находиться рядом со мной в качестве друга, но она не хочет занимать никакой официальной должности, и, думаю, она права»[46], – радовалась королева. Увы, Лецен еще придется пожалеть об этом решении. Отправить в отставку фрейлину не так легко, для этого нужен повод. А вот расстаться с другом куда как проще.