Читать книгу Я у себя одна, или Веретено Василисы - Екатерина Львовна Михайлова - Страница 6

У некоторых людей само упоминание о женских группах – да еще с девизом «Я у себя одна!» – вызывает странные фантазии: «Это вы что там, мужиков ругаете?» (Почему-то подразумевается, что иной темы для собравшихся вместе женщин не существует.) С другой стороны, в этом диком и, что важнее, фактически неверном предположении слышится дальний отзвук прокатившегося в 60–70-е годы по Америкам-Европам женского движения, в котором крупный кукиш (а то и кулак) в адрес угнетателей-мужчин и вправду был частью процесса. Все это уже вышло из мировой моды, сыграв свою роль в истории. Нынешнее время именуют «постфеминистским». Вот только кто? С порога третьего тысячелетия, да еще из России, где проблема не только не решается, но даже и не поставлена, все довольно странно. Впрочем, «группового бума» у нас тоже не было – и нет. Так что история женских групп «первого призыва» нам не указ, но знать ее все равно небесполезно. Знание, говорят, сила…

А именно: в давние времена – уже после открытия ДНК и спутника, но до СПИДа, всеобщей компьютерной грамотности, даже до волны международного терроризма, а также до лайкры, Уотергейта, Мадонны и еще много до чего – жили-были неглупые и очень сильно приунывшие жены и матери. Жили они в хорошеньких пригородах, копались в хорошеньких садиках, забывали потихоньку то, чему их неизвестно зачем учили в колледжах, парковались у супермаркета и останавливались поболтать с соседками, поджидая содержавших их мужей с настоящей серьезной работы (в которой ничего не понимали) и играли в маджонг, чтобы скоротать время. Иногда волновались – это когда сын падал с велосипеда или от мужа пахло чужими духами.

Постепенно выяснялось, что если когда-то в свое время мужья обещали кое-что «в богатстве и бедности, здравии и болезни until death do us part», то это не следовало понимать буквально. Оказалось, что «мелкие домашние интересы» – вся эта прорва бесплатной работы на семью, круговерть, которой нет конца, – отупляют, съедают жизнь по капле… и презираемы миром «Настоящего Дела». Дети вырастают, а появившиеся на месте очаровательных пупсиков гадкие подростки просто невыносимы, когда матери вмешиваются в их жизнь.

А что еще могли делать эти женщины, чтобы сохранить иллюзию своей нужности? «Так что многие из них, доведенные до белого каления, пристрастились к валиуму и крепким напиткам, а некоторые присоединились к зарождающемуся женскому движению»[3].

Женские группы «подъема самосознания», «социального развития», «взаимной поддержки» составляли его неотъемлемую часть. Некоторые учили тому, что никогда не поздно вернуться в колледж и после двадцатилетнего перерыва получить новое образование, профессию, начать собственное дело. Некоторые ставили жесткие и неприятные вопросы: почему, например, «мужскими» бывают «решение» и «характер», а «женскими» – «штучки» и «болтовня»? Почему я киваю и поддакиваю даже тогда, когда это мне явно во вред? Почему позволяю считать свою тяжелую и ответственную работу по дому чем-то второстепенным и вспомогательным? Кто меня всему этому научил и в чьих интересах? Были группы, которые давали возможность выплеснуть накопившиеся океаны горечи: там можно было жаловаться, кричать, проклинать ту самую счастливую жизнь, бессмысленность которой в полной мере могли понять другие женщины, разменявшие свои способности и надежды на медяки соответствия ожиданиям окружающих и иллюзию стабильности и безопасности.

Может, важнее было даже не то, что говорилось, а сама возможность быть услышанными, получить человеческий отклик на свои переживания без ярлыка «нервного срыва» и обвинений в том, что «с жиру бесишься». Оказалось, что женщины постоянно, с отроческих лет, ощущают себя недоговаривающими – это при стереотипе-то женской болтливости! То, что для них важно, в социуме важным не считается; их мнения, умения, ценности квалифицируются как пустяки, а из чувств существующими признаются только те, которые общественно полезны (скажем, «любовь к детям») или неудобны в обращении («истерика»). Образованные господа изволили шутить, что «женщина – это грудь, влагалище и депрессия». Образованным дамам и барышням при этом полагалось тонко улыбаться – вместо того, чтобы твердо посмотреть в глаза шутнику и серьезно сказать: «Знаешь, я не нахожу это смешным. Мне кажется, что женоненавистническое определение смешным быть не может. Ты действительно подразумевал именно это?». Ну что ж, шутки на то и шутки, чтобы совместить агрессию и соблюдение социальной нормы. (Про этот механизм блистательно рассказано все тем же дедушкой Фрейдом в работе «Остроумие и его отношение к бессознательному».) Про агрессию понятно, кто же ее на себе не испытывал. Интересней про социальную норму: ей суждено было измениться, и сильно.

Долгое молчание чревато воплем ярости, каковой и прозвучал на весь западный мир. Если бы этим и ограничилось, все легко свелось бы к «выпусканию пара». Дело, однако, приняло другой оборот. «Ополоумевшие бабы» оказались более чем способны изъясняться на «языке колонизаторов» и за неполные двадцать лет явили миру десятки вдумчивых и корректных исследований по вопросам различий в языке, мышлении, коммуникации мужчин и женщин. Появились новые понятия – прежде всего понятие «гендера», отражающее социальные (а не биологические) отношения пола. Сама идея о том, что «женское» означает не «худшее, чем…», а «другое», начала пускать корни в массовом сознании именно тогда. Возможность говорить «своим голосом», «другим голосом», «на своем языке» – и о том, что важно для меня, кто бы что ни считал по этому поводу – вот нерв и подробнейшим образом разработанный тезис сотен публицистических статей, социологических опросов и больших академических монографий[4], повестей, эссе и стихотворений. В каком-то смысле все пишущие и читающие стали чем-то вроде огромной женской группы.

Где это сказано

Где это сказано,

Что мужьям полагаются двадцатипятидолларовые ленчи и приглашения на конференции и симпозиумы в Южную Африку,

А женам полагается бобовый суп из жестянок и культпоходы с дошкольниками в местное пожарное депо,

И где это сказано,

Что мужьям полагаются встречи с очаровательными юристками, и с прелестными преподавательницами древней истории, и с обаятельными художницами, наследницами и поэтессами,

А женам полагаются встречи с прыщавым кассиром в универсаме,

И где это сказано,

Что мужьям по воскресеньям полагается послеобеденный сон и футбольный матч по телевидению,

А женам полагаются цветные карандаши и картинки для раскрашивания с детьми,

И где это сказано,

Что мужьям полагаются восторженные похвалы, моральная поддержка и десять дней подряд горячий чай в постель при первых признаках насморка,

А женам полагаются заботы по обеспечению всего этого?

И если жена решит в конце концов,

Что пускай муж сам возит ботинки в починку, детей к врачу и собаку к ветеринару, а она тем временем будет изучать, допустим, нейрохирургию или трансцендентальную философию,

То где это сказано,

Что она всегда должна чувствовать себя

Виноватой?

Джудит Виорст, 1968

Это стихотворение было опубликовано на русском языке примерно в середине 1970-х – кажется, в журнале «Америка». Тогда оно воспринималось совершенно иначе: стоя в километровой очереди, допустим, за туалетной бумагой, довольно трудно представить себе как проблему «встречи с прыщавым кассиром в универсаме». Кто бы мог подумать, что тридцать лет спустя молодые женщины в России будут наступать на те же грабли? Кстати, с более поздними работами Джудит Виорст (которая начинала с колонок в женских журналах, а потом в далеко не юном возрасте и вправду стала психоаналитиком, а после вновь вернулась в литературу и продолжает писать на границе жанров) мы еще встретимся.

Конечно, женское движение было в гораздо большей степени политическим и экономическим, чем… как бы это выразиться… «душевным». Неудивительно, что психология, социология и конъюнктурный политический расчет быстро перепутались; те высказывания и формы поведения, для которых вчера нужно было обладать немалой решительностью или хотя бы наплевательским отношением к общественному мнению, очень быстро стали его воплощением. Нормой то есть. И тоже уже не вчера. Вот голос из восьмидесятых: «Лет двадцать назад молодые люди водили своих девушек не в театр или ресторан, а на антивоенные манифестации. Теперь они нашептывают им на ухо, что будут помогать им по дому, а вместо чайных роз на длинных стеблях посылают в подарок подписку на газетку “Слезайте с нашей шеи”»[5].

Дело это – для западной культуры – прошлое, «women’s studies» там свое сказали и успели даже несколько надоесть. «Эти женские симпозиумы, на которых собирались одни женщины, говорили только о женщинах, читали от лица женщин тексты, написанные женщинами…» – звучит устало, без малейшего интереса, а то и ядовито. Они – эти симпозиумы, конференции, да и женские группы – просто-напросто сделали свою работу.

Иногда мне приходит в голову шаловливая «конспирологическая» фантазия: а что, если все вообще было не так? Просто нужно было вывести женщин на трудовой рынок. Если во время войны так можно было сделать «за идею», то в относительно благополучное время они должны были захотеть этого сами. Значит, следовало сыграть на неудовлетворенности своей ролью, а это сделать нетрудно. Неудовлетворенность-то была, но подыграть ей в государственных интересах – какая интрига! И наивные отважные тетки, подстрекаемые агентами-провокаторами, искренне протестуют против образа жизни домохозяек среднего класса, валом валят получать второе высшее образование и уж теперь-то «реализовать свой потенциал». Что означает: отныне она не строит из себя дурочку и сама оплачивает счета. А если в этом новом порядке ей что-то не нравится – что ж, такова плата за равные права, которых она (а на самом деле ее мама, время-то идет) сама добивалась.

Что-то в этом роде приходит в голову, когда радио в машине в очередной раз рассказывает, как женщины неправильно ведут себя на дороге (наши женщины на нашей же дороге, конечно). «Им управление транспортным средством доверили, они права и машинку эту у мужа выпрашивали, так вели бы себя соответственно!». Ну, кто-то, возможно, и выпрашивал. А кто-то горбом зарабатывал на «эту машинку», в глубине души считая право ее водить честью, привилегией, подтверждением того, что мы «не хуже». А ведь водить машину – это работа, притом тяжелая. Утром в офис, потом свозить ребенка «на спорт», заехать за продуктами, заправиться, забрать дитятко и успеть домой до того, как во дворе уже не припаркуешься, – сплошь обязанности, сплошь маленькие городские проблемы. Символическое «разрешение» делать то же, что мужчины, кажется завоеванием – и к черту расходы, нервы и потерянное в пробках время! Как, однако, легко нас «припахивать», играя на страстном желании доказать, что мы «не хуже»…

Ну ладно, может и не было в Америке никакого такого «заговора», но в переносном смысле – все равно был, и везде: понятно же, что на упрямом желании женщины кому-то что-то доказать можно построить не одну электростанцию, а практичные «энергетики» всегда найдутся.

Тогда, в американские шестидесятые, очертания будущих системных последствий «гендерной революции» еще не были видны, а кураж захлестывал, а цель казалась такой понятной: никогда не жить так, как жила моя мать! В восхитительном ироничном эссе «Мы проиграли, сестра» Евгения Пищикова пишет: «… в 1967-м, когда „мир сошел с ума“, первое, что сделали феминистки, – вывалили на газон перед Белым домом грузовик кокетливых домашних фартуков. Сейчас, через сорок лет после тех событий, результаты революции описываются таким образом: американки вырвались из „клаустрофобного брака“, с „принудительным материнством“ и „вынужденным целомудрием“. /…/ Ведь проблема-то была не из придуманных – до сих пор американскую женщину преследует страшный призрак материнского фартука: „В сто раз лучше тяжело работать, чем жить в тяжелом браке“. Ну, русские женщины умеют делать и то и другое одновременно – у нас вот такие получились результаты революции»[6].

Переосмысление последствий этой истории составила часть современной западной реальности, которая уже – путем естественного эксперимента – узнала, что ни громы и молнии на головы мужчин-угнетателей, ни самостоятельное ведение дел, ни наличие престижной профессии, ни социальная успешность – не гарантия счастья. Что, разумеется, не означает его наличия в традиционной модели семьи и брака, растворения в детях и внуках. А означает, видимо, что простые и массовые рецепты – всегда иллюзия.

И поразительно, как мало мы об этом знаем. Притом знание наше основано на самых карикатурных примерах. Вроде какой-нибудь случайной конференции под Москвой, где американские феминистки всерьез, что называется, из тяжелых орудий, распекали российских женщин за пользование косметикой «в угоду угнетателям». Или вроде довольно распространенного наблюдения про то, что «этим» ни дверь открыть нельзя, ни чемодан поднести. За что, разумеется, другие женщины на них очень сердиты – и так-то насчет чемодана не допросишься, а уж с этой «новой нормой»…

Заметили ли вы, что всякое движение, ставящее под сомнение привычные правила, всегда в своем авангарде густо заселено людьми энергичными, красноречивыми и… как бы это выразиться… не совсем приятными в обращении? А иначе и быть не может: для того чтобы поставить под вопрос устройство мира, надо быть в состоянии этому миру противостоять, а такое занятие не для «душечек». «Душечки» собирают результаты изменений через 15–20 лет и даже не задумываются о том, откуда они взялись. Но это я так, к слову.

Кстати, о последствиях мощных когда-то движений «30 лет спустя». Искренние и готовые «бороться и искать, найти и не сдаваться» феминистки семидесятых пришли бы в ужас от некоторых отдаленных последствий своей победы. В частности, от того, что дурно воспитанная и малообразованная девица, желающая попасть в аспирантуру и не добирающая полбалла, устраивает форменное шоу по поводу того, как ее «дискриминировали по половому признаку», – и пятидесятилетний декан, дрогнув, отдает это место ей. А не мальчику, который опередил ее на полбалла, но гораздо перспективнее во многих отношениях. Мальчик поступит через год и не пропадет, а с ней такого нахлебаешься и не оберешься, что пусть поступит и заткнется. Она, конечно, не заткнется. Никогда. Она через двадцать лет станет деканом, вот увидите. И дорого я бы дала за то, чтобы подслушать, как нынешний декан объясняет парнишке свое политкорректное решение. Думаю, что общий страх перед «этими безумными бабами» и горячая к ним нелюбовь дают повод для настоящего взаимопонимания, да. Почему все «рэволюционэры» совершают одну и ту же ошибку? Почему они, победив, немедленно начинают копировать тех, кого победили, – и так до бесконечности?

А вот – прямо по теме. К вопросу о недопустимости поднесения чемоданов и пропускания вперед в дверях. Я не думаю, что блистательная пара Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, например, играли в эти игры. Оба для этого были слишком умны, цивилизованны. И, что особенно важно, оба профессионально выражали свои мысли в текстах. Зачем человеку, способному аргументированно спорить и рассматривать любой вопрос с разных сторон, выражать себя через гордый отказ от помощи поднести чемодан или иной столь же однозначный жест? Зачем той, которая может что-то рассказать миру словами, упрощать свое поведение до плакатной, «листовочной» формы?

Но вот и парадоксальный результат: про какую-нибудь дурищу из штата Айова, назидательно пыхтящую в Шереметьево-2 со своим барахлом (в знак самодостаточности), мы знаем. Рассказывали знакомые, что-то мелькало в прессе. В общем, что-то известно. А про Симону де Бовуар, не годящуюся в персонажи анекдота, – не знаем. Ее феминизм слишком умен и непрост, она бесстрашно заглядывает в такие «углы», от которых нам не по себе. Как насчет честного, до кома в горле, анализа отношений долга-любви-ненависти между матерью и дочерью? Или поразительного по бесстрашию описания женского старения – его психологии, социологии, физиологии? Не знаем мы и того, что в современной литературе сам термин «феминизм» давно уже употребляется во множественном числе, поскольку возникло множество «толков» и направлений, в том числе взаимоисключающих. Так что, по идее, возникает вопрос: если говорить о феминистской идее, то о какой? Ну не о чемоданах же, в самом деле! Ничего этого мы не знаем. Самое занятное, что и феминистская психотерапия, с ведущими работами и представителями которой, по идее, профессионалам следовало бы быть знакомыми, в отечественной «карте местности» отсутствует. Обесценивание и вытеснение – это, между нами говоря, психологические защиты… Интересно почему?

Видели, правда, когда-то Машу Арбатову по телевизору… Раздражались, восхищались… По мне, за то, что она «растабуировала» – злым и горьким пером – тему акушерско-гинекологического надругательства, ей надо бы при жизни памятник поставить, а тексты эти включить в список обязательной литературы для всех «хелперов», то бишь для людей так называемых «помогающих профессий» – психологов, врачей, социальных работников и так далее. Вот – о практике отечественного родовспоможения:

«Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. […] Все это произошло со мной семнадцать лет тому назад только по той причине, что я – женщина. И пока будут живы люди, не считающие это темой для обсуждения, это будет ежедневно происходить с другими женщинами, потому что быть женщиной в этом мире не почетно даже в тот момент, когда ты делаешь то единственное, на что не способен мужчина».

Это – из рассказа «Меня зовут женщина», финал. Преодолеваю острое искушение процитировать больше и с деталями, от которых и при чтении-то «плохеет» – несмотря на то, что в жизни большинство из нас как-то эти «детали» пережили. Мы и об этом поговорим, но немного позже.

Так вот, сия решительная дама как-то сказала в интервью, что, если вы сами зарабатываете на жизнь, сами принимаете важные жизненные решения и делаете свою работу не хуже, чем делал бы ее мужчина, то вы – феминистка. Ой-ой, а тогда это мы все, что ли? Только никому не говорите, а то могут не так понять. Поскольку скорее всего мы зарабатываем – сами! – под руководством начальника-мужчины. Поскольку ежу понятно, что для равной социальной оценки работа должна быть сделана не просто «не хуже», а намного лучше. И даже самые отважные из нас так часто «пугаются силы, которую несут» и из последних сил избегают «той боли, которую причиняет знание о себе, о других и о мире»…

Ни один «-изм» не обходится без демагогии. Феминистская, естественно, оказалась ничем не лучше любой другой. Особенно – в популярной аранжировке, придающей любой идее оттенок идиотизма. «Можно утверждать, что мужчина всегда морально дурен – агрессивные феминисты (-ки) это постоянно и делают. Например: нашей современной культуре навязана идея так называемой «красоты», то есть представление о том, что люди неравны в отношении внешней притягательности. Это грех «смотризма» (lookism).

Феминистка Наоми Вульф (сама молодая и красивая) разоблачила негодяев: она открыла, что идея «красоты» возникла с развитием буржуазного, индустриального общества, примерно в XVIII веке. Женщинам внушили, что красота – это ценно, что красиво то-то и то-то, наварили кучу косметики и всяких притирок и через рекламу вкомпостировали это все в мозги. Женщины попались на удочку, отвлеклись от борьбы за свои права и по уши ушли в пудру и помаду, а тем временем мужчины захватили рабочие места и успели на них хорошо укрепиться. Когда одураченная женщина кончила выщипывать брови – глядь, все уже занято». Это – из «Политической корректности» Татьяны Толстой. Едко, смешно и известно автору не понаслышке; ну, может быть, только самую чуточку вся эта демагогическая дурость выставлена еще дурее, чем в жизни.

Пафос простых решений вообще бессмертен, как Кощей, хотя сами решения периодически обновляются. Особенно велико бывает ликование, когда удается найти виноватых: все беды нашего несовершенного мира от… (загрязнения окружающей среды, мирового сионизма, мужчин-угнетателей, феминисток… нужное подчеркнуть). Занятно жить на этом свете, дамы и господа. Как только «простое решение» названо и объявлено верным, никакого «роста самосознания» вроде бы уже и не нужно. Более того, оный рост становится даже вреден и опасен, ибо понимание себя и других ведет к сомнениям, а там, глядишь, и к терпимости, состраданию, самостоятельному мышлению… А это уже не для демонстраций или митингов протеста, это история личная, одинокая по определению…

Мода на женские группы в западной культуре прошла – и слава Богу: там, где «модно», следует остерегаться дешевки и подделок. Из обязательных для «каждой думающей женщины» они стали чем-то, к чему можно иногда обратиться в период раздумий о выборе, необходимости прислушаться к собственным чувствам или кризиса роста. Женские группы стали явлением частной (в смысле не общественной) жизни и унаследовали от своего бурного политизированного прошлого, пожалуй, лишь одно: в них по-прежнему сильно чувствуется и ценится возможность быть услышанной, возможность говорить своим голосом – и, насколько это вообще реально, без поправок на сидящего в голове «внутреннего критика», заведомо знающего, что «никому ее мнение не интересно».

В очень серьезной коллективной монографии по женским группам личностного роста и более специализированным психотерапевтическим я насчитала 59 разновидностей тематических групп разного формата. После чего сбилась, поймав себя на том, что с этими подсчетами явно не все в порядке: похоже на поиск «авторитетных источников», настоящим подтверждающих, что занимаюсь я чем-то вполне приличным, в русле традиции – вона книга какая толстенная![7] Третья глава этой книги называется «Пути знания: женские конструкты истины, власти и собственной личности». Там, в частности, описывается исследование, в котором женщинам задавали любопытный вопрос: «Как вы проверяете, правда ли то, что вчера казалось вам правдой?» Были и другие: «К кому или к чему вы обращаетесь, когда хотите получить честный ответ?» или «Как вы узнали то, что знаете о мире, истине, власти и себе самой?». Понятно, что для ответа – да что там, даже чтобы просто понять вопрос! – нужно держать в руках тот самый источник света, которым наградила Василису Баба-Яга. Без готовности увидеть мир и себя в новом свете ничего не получится.

То и дело хватать за шкирку собственного «внутреннего критика» бывает нелегко, даже когда знаешь, где он прячется и когда подает голос. В этой связи очень интересно бывает обсудить в женской группе, кто что сказал дома, уходя. После такого разговора как-то рассеиваются иллюзии о полной уверенности в себе, самодостаточности…

Как-то на группе одна участница вдруг застеснялась, заерзала, но набралась решимости и рубанула: «Это вообще не женская группа!» Немой вопрос застыл на лицах, а она продолжала: «Вы все нормальные умные люди! С вами интересно! А я, может, пришла, чтобы себя испытать – как я буду выдерживать щебетание идиоток в кудряшках, воображающих из себя! Понимаете, я уже пару часов сижу и думаю: почему я так представляла себе других женщин, собравшихся вместе. Есть здесь что-то только мое, и я бы с этим поработала. Но есть и не только мое, правда. Что-то, как говорится, в глаз попало: ведь и фантазию про щебечущих идиоток я не с нуля придумала, а как будто собрала из чего-то, что все время рядом». Наверное, и «в глаз попало» тоже, и не ей одной. Просто мы были в той редкой ситуации, когда про это можно говорить…

Вытаскивать из глаза то, что в него «попало», приходится часто. Вот недавно старинный знакомый пригласил на профессиональный семинар – как обычно, проходящий в выходные. «Спасибо, мне это было бы ужасно интересно, – но у меня группа». – «Кого учишь?» – «Да нет, не учебная. Женская группа, мой проект». И действительно – мой проект, с величайшими трудами и муками «пробитый», уже не первый год любимый и успешный. Интересно, вот эта легкая извинительность тона связана только с ситуацией? Или где-то глубоко внутри все-таки сидит нечто – возможно, некто – и тоже не считает эту работу «настоящим делом»?

А вот еще… Коллега, с которой мы знакомы лет сто, случайно оказалась в коридоре Института, когда участницы группы выходили из зала. Мы радостно с ней обнялись и затараторили про то да се. Спрашивает между делом: «Это что у тебя за красавицы такие развеселые?» На мой ответ реакцией были удивленно поднятые брови: «Господи, им-то зачем?»

Коллега – милейший человек и хороший профессионал – всего лишь воспроизвела, не задумываясь, некое скрытое суждение… Будь оно высказано прямо, она же первая с ним не согласилась бы. Это вросшее, как ноготь, ложное допущение: ищут возможности быть услышанными и занимаются своим внутренним миром «сирые и убогие», те, у кого «не сложилось», а как только «сложится» – зачем им психологические группы? Тем самым предполагается, что традиционный женский «функционал» (включая какую-никакую карьеру) – это и есть самое что ни на есть полное удовлетворение всех потребностей, а также решение всех проблем.

А на одном семинаре для продвинутых профессионалов участница как-то спросила другую о моей персоне – мол, это кто? Ответ был по-своему правдивым и даже лестным: «А, Михайлова? Милая такая тетушка, с женщинами все больше работает» – и легкий пренебрежительный жест-отмашка. Не спрашивайте, откуда я это знаю и точно ли мне показали жест. Ах как точно показали. Это я к тому же: следует хорошо понимать, каким воздухом дышишь и «чьи в лесу шишки».

Профессионалы – консультирующие психологи, психотерапевты – тоже не свободны от растворенных в окружающей среде «конструктов истины, власти и собственной личности». Это можно видеть и слышать постоянно, но мы не замечаем их так часто, что поневоле вспомнишь: «Что может знать рыба о воде, в которой плавает всю жизнь?» Это сказал Эйнштейн, хотя и по другому поводу. Кстати об ученых, о профессиональных авторитетах: как-то раз на лестнице почтенного вуза, где я подвизаюсь много лет, одна студентка «второго высшего» – то есть не девочка, а взрослая образованная женщина – говорила другой: «Ну что поделать, профессор N вчера на лекции уже не первый раз сказал, что женщина не может быть хорошим психологом».

Между нами говоря, я давно знаю и глубоко уважаю профессора N как академического психолога. Понимаю, что в свете «изложенного выше» он никогда не ответит мне взаимностью. Никогда, что бы я ни написала, каких бы профессиональных успехов ни добилась, кого бы ни выучила или ни вылечила. Возможно, это не радует, но и посыпать главу пеплом по этому поводу вряд ли разумно. Просто время от времени имеет смысл получать сведения о составе воздуха – среде, атмосфере – того места, где живешь и работаешь. И кто сказал, что те или иные «примеси» содержатся только в пробах из подземных переходов? В атмосфере кафедр и лабораторий, равно как и редакций, мы найдем те же самые «химические соединения». Более того, в истории этого – и множества аналогичных – высказываний важно разделять само суждение и его выражение, в особенности если оно публичное.

Почему человек думает так или иначе – один вопрос. Почему говорит это перед аудиторией, на 80–90 процентов состоящей из будущих психологов-женщин, – вопрос совершенно другой. Значит, в его системе «конструктов истины и власти» говорить так – можно. И это проливает слабый свет на неофициальную, но вполне крепкую норму: те, чье мнение действительно для него важно, не будут шокированы. Чувства верующих не оскорблял? Не оскорблял. Ненормативную лексику не использовал? Не использовал. Чего еще запретного не делал? А, не разжигал какую-нибудь опасную рознь. Более того, он не позволил бы себе даже пошутить на многие деликатные темы, вроде национальной – это было бы гадко и неинтеллигентно. Ну а женщины, они у нас еще и не то слышали, и вообще – «ты не в Чикаго, моя дорогая».

Между прочим, формализованная «политкорректность в действии» тоже приводит к достаточно мрачной норме; мне думается, что если бы после лекции толпа студенток побежала стучать в учебную часть насчет «сексистских высказываний» лектора, а в результате у него были бы неприятности с администрацией факультета, это было бы еще хуже. И означало бы, что право гнобить, привязавшись к адекватному кампании поводу, просто перешло в другие руки. При всех внешних различиях «той» и «этой» моделей, они родные сестры: обе основаны на праве сильного (контролирующего) и подчинении прочих. Мы все учились понемногу… и обращаемся с собой и другими так, как научились – как узнали то, что знаем о мире, истине, власти и себе самих.

Одна моя английская коллега говаривала, что главный male chauvinist pig, главный мужчина-угнетатель сидит у нас вот где – и выразительно постукивала корявым пальцем по лбу. Имелось в виду вовсе не то, что мы это все выдумали. Подразумевалось, что обесценивание и принижение женщины, сравнение «всегда не в ее пользу» так глубоко усвоено – из воздуха, из культуры, от папы с мамой, – что при встрече с настоящим, живым мужским шовинизмом у нас всегда в тылу «пятая колонна». Что делая удивительные вещи дома и на работе, мы отмахиваемся – сами на себя машем рукой? – ой, да это я так… Что оценки, которыми мы пользуемся по отношению к самим себе, часто предвзяты. Что где-то таится готовность не считать саму себя чем-то важным и достойным внимания и размышлений – это право словно бы должен предоставить какой-то «Он». И что об этих своих особенностях следует знать и помнить, ибо они могут действовать без нашего сознательного ведома и отнюдь не в наших интересах…

Итак, своим голосом – и о том, что важно для меня…

В отечественной практике группы вообще не очень-то распространенное явление; еще кое-что известно о бизнес-тренингах («Искусство продаж» или «Сплочение команды»), кое-что – о чисто терапевтических группах – допустим, в клинике неврозов (но об этом разумный человек вряд ли будет рассказывать направо и налево). Групп на «ничейной» территории, где живут просто люди – не в ролях сотрудников корпорации или пациентов клиники, а сами по себе, – довольно мало. Объяснить человеку, зачем ему тратить время, силы и деньги на «это» – не принятое в культуре, не имеющее отчетливой запоминающейся «упаковки», но и не обладающее таинственностью эзотерического бдения незнамо что, – трудно. Тем не менее, уже довольно много лет эта работа делается – и надеюсь, что со временем ее будет становиться все больше. Но вот какое простенькое наблюдение родилось по ходу дела…

В российских условиях любые группы, где речь идет об отношениях, чувствах и самопознании, – женские. De facto, по составу – если это не мужское отделение клиники, не класс в продвинутом экспериментальном лицее, не часть какой-нибудь учебной программы. Набирая группу «для всех желающих», можно знать наверняка: «этого» – толком не представляя, что и как будет происходить, не вполне даже отдавая себе отчет в своих мотивах – желают преимущественно женщины. Как правило, образованные. Как правило, довольно успешные в традиционном смысле слова: «при работе, при детях». Цветущего возраста – старше двадцати пяти и где-то до сорока с хвостиком. Общительные, симпатичные, разные. Приносящие с собой на психологический тренинг коробку сока и какие-нибудь орешки и предлагающие «сократить обед на полчаса», потому что «когда еще вырвемся».

И хотя каноны групповой работы требуют смешанного состава – ведь группа, по идее, должна моделировать жизненные ситуации и отношения – в реальности на объявления про «Дороги, которые мы выбираем» и «Семейные роли и семейные сценарии», про «Вкус к жизни» и «Тренинг уверенности в себе» откликаются все равно преимущественно женщины. Их в пять, семь, десять раз больше, чем нетипичных мужчин, заинтересовавшихся «всей этой психологией». И, честно говоря, «нетипичность» обычно этим не исчерпывается. Видимо, для того чтобы нарушить традицию в отношении «немужественной» тематики, нужно действительно быть в чем-то необычным человеком: либо одиноким и самопогруженным искателем истины, либо «отвязанным» эксцентричным собирателем всякого рода необычных занятий, либо сильно страдающим человеком, не решающимся непосредственно обратиться за психотерапевтической помощью (эти никогда не говорят о проблеме в группе, подходят в перерывах). Но согласитесь, если мужчин на двухдневном тренинге двое из четырнадцати участников… кто угодно покажется «необычным» и почувствует себя не на своем месте. Им и правда неуютно: неизвестно куда попали, ожидают от них не пойми чего, а когда они пытаются все же высказывать какую-то «свою правду», это встречается почтительным повышенным вниманием – и явно недостаточной поддержкой, уклончивыми высказываниями, отведенными взглядами. Невозможно же оправдать завышенные и противоречивые ожидания, служить мишенью для выражения всех претензий, обид, разочарований в мифической патриархальной фигуре – и при этом еще и нормально себя чувствовать!

Со стороны это немного похоже на родительское собрание – когда на чудом забредших туда двоих-троих пап смотрят как на «почтивших присутствием», все равно чужих и не до конца понимающих, что к чему. Снизу, свысока и издали одновременно, если такое возможно.

Но на родительском собрании можно просто «отметиться», а в группе необходима атмосфера доверия, открытости и, как минимум, равенства участников… Одна милая дама, бывавшая и на женских, и на смешанных группах, так ответила на мой вопрос о том, как она воспринимает их различия: «Ну как же, там всегда думаешь, как сядешь, что скажешь…» Простота этого комментария обманчива. Сесть следует красиво, напоказ, «сказать» непременно умное и отредактированное, и вовсе не из личного интереса к присутствующим на занятии мужчинам – просто так правильно. Мужской фигуре, роли в женском восприятии часто приписываются оценочные, «экспертные» функции. Реальные мужчины в группе могут не давать никаких оснований полагать, что они склонны осуждать или контролировать. Картина мира, в которой любой – любой! – мужчина становится значимым источником оценки и критики, тем, «кто выставляет баллы» за привлекательность, ум, оригинальность, существует в женском сознании как бы сама по себе. Что поделаешь, на то есть исторические и культурные причины, и, пожалуй, «наше наследие» потяжелее американского (уж не говоря о том, что его просто больше). Больше – и разного.