Читать книгу Братья и сестры мои меньшие. Рассказы о животных - Екатерина Москвитина - Страница 4

Было мне лет девять. Наша семья жила в далеком поселке на Крайнем Севере. Время советское – конец семидесятых, район рыбацкий, жизнь бурлила. Заводы не простаивали, приезжали люди на заработки, строились новые дома.

В один из таких домов мы и заселились. Деревянный, в два этажа, на 12 хозяев. Каждой квартире вдобавок полагался сарай для дров. Почти все новоселы оказались с детьми. Да еще и по соседству разместилось несколько таких же домов, построенных чуть раньше, где тоже хватало ребятни. Так что скоро у нас собралась большая компания самых разных возрастов.

Всё свободное от уроков время мы болтались на улице. Редкие тогда ещё телевизоры ничего особенно интересного не показывали, разве что мультики, которые шли минут 15 и то не каждый день.

Зато улица, не скупясь, дарила нам свои уличные радости. Чего мы только не вытворяли и где только не лазили. Стройки, чердаки, заброшенные цеха, берег реки, тундра, лес и поле – везде мы чувствовали себя как дома, все годилось для наших игр.

И всюду нашу разношерстную компанию сопровождали такие же вольные и беспризорные дворовые псы. Любили мы их всех. Кормили, как могли, устраивали на ночлег в своих сараях, пока чей-нибудь орущий пьяный папаша не вышвыривал собак обратно на улицу.

Особенной нашей любовью пользовались Барс и Лада. То ли они были брат с сестрой, то ли Лада была матерью Барса, этого я сейчас уже не могу вспомнить. Но какое-то родство между ними имелось точно. Одинакового роста и телосложения, крупные собаки, что-то среднее между лабрадором и сеттером на вид. Только цвета разного.

Окрас Барса описать легче – огненно-медный, совсем как у ирландского сеттера, да и на ощупь его шерсть была такой же шелковистой. Правда, у Барса шерсть была гуще, чем у сеттеров, плотнее, во всех смыслах ярче. Впрочем, и по комплекции любой сеттер Барсу в подметки не годился, такой наш пес был крепкий и мощный.

От кого взяла свой цвет Лада, понять было несколько сложнее. Ну не водилось в те времена в наших дальних краях лабрадоров песочного оттенка. Однако Лада имела очень похожую окраску. Правда, немного более светлую, слегка напоминающую сгущенное молоко. И ушки у нее так же свисали, да и форма головы очень напоминала лабрадора. Все это доказывало благородное происхождение Лады. А главным доказательством был её ум.

Собаки же вообще умные животные, это всем известно. Но мудрость некоторых из них способна вызывать благоговение. В девять лет я этого, конечно, еще не сознавала, скорее – просто чувствовала, видела, что Лада – она всё понимает. Куда бы мы ни шли – рыбу ли ловить, ягоду ли собирать, на стройку ли в войну играть – Лада верно следовала за нами, как будто охраняла. Она никогда не брехала попусту, никогда не носилась как ненормальная, ни разу никого не цапнула и не имела плебейской привычки клянчить еду. Она спокойно и грустно, с врожденным достоинством взирала на этот мир и в её взгляде отчетливо читалась неизбывная тоска сикстинской мадонны.

У неё глаза, как у артиста Самойлова, – удивлялась моя мама.

Еще мне хорошо запомнилась шерсть Лады. Короткая и гладкая по всей длине, на спине она неожиданно закручивалась овечьими завитками. Кудрявая собака – смеялись взрослые.

Взрослые… Они в тот период разделились для меня на два противоположных лагеря. Позже, взрослея сама, я не раз с недоумением обнаруживала размытость границ между этими условными лагерями, наблюдая, как человек, показавший себя подлецом или хамом, на другой день неожиданно совершал что-то очень хорошее. И наоборот – человек, казавшийся другом, подставлял подножку в самый неожиданный момент. Но тогда эта грань обозначилась очень четко. Вот здесь – люди добрые. А там – злые. Добрые вместе с нами кормили собак, гладили их, строили им домики. Злые шипели – «развели тут антисанитарию», «людям пройти невозможно уже», «перестрелять этот зоопарк некому» и много ещё чего подобного. Добрые водили нас в походы, ездили с нами на велосипедах, читали нам книжки. Злые носили пушистые шапки и унты из собачьего меха.

Борьба между этими локальными лагерями добра и зла не прекращалась ни на минуту. Наши некстати расплодившиеся по весне друзья вызывали все больше праведного гнева у злых взрослых, количество которых явно преобладало. И однажды зло всё-таки одержало свою очередную отвратительную победу.

Сосед из второго подъезда, большой любитель охоты, напившись до беспамятства, схватил ружье, выскочил во двор и посреди бела дня принялся палить по нашим собакам. Сама я этого всего, к счастью, не видела, о происшедшем рассказали потом ребята, которые в тот момент уже вернулись из школы. Обезумевший мужик носился с ружьем по двору и стрелял без разбору во всё подряд. Раненые животные с истошным воем, оставляя за собой кровавые следы, метались в поисках укрытия, но пуля охотника, бьющего без промаха даже в пьяном угаре, настигала очередную жертву и валила её с ног.

Собаки пропали. Не стало Лады, Барса, никого. Мы искали их несколько дней, повсюду. Бесполезно. И только через неделю нашим детским глазам предстало жуткое зрелище. На окраине поселка, на вершине снежной насыпи кем-то было установлено как монумент тело погибшего Барса. Густая шерсть цвета меди осталась только на голове и лапах. Кто-то явно позарился на его богатую шкуру. И если этому варварству еще можно найти какое-то рациональное объяснение – в те годы даже на рынках открыто продавались шубы из собак, то зачем понадобилось глумиться над убитым псом, выставляя его на всеобщее обозрение – понять невозможно.

Никто из нас не подходил близко к этому зловещему памятнику человеческому изуверству. Останки Барса жадно клевали вороны, и постепенно он превратился в белый скелет, который сначала осыпался на землю вместе с растаявшим снегом, а потом навсегда пропал из виду в высокой траве.

А Ладу мы так и не нашли. И долго еще потом надеялись, что она просто ушла из нашего опустевшего двора и поселилась там, где милые люди ласково гладят её по голове цвета сгущенки и добродушно смеются над завитками на её широкой спине.