Читать книгу Любить или воспитывать? - Екатерина Мурашова - Страница 5

Молодые родители сидели рядышком и смотрели смущенно. Ребятенок лет полутора деловито покопался в ящике с игрушками, извлек оттуда большого резинового динозавра самого свирепого вида и ткнул пальчиком в его морду, призывая меня к совместному восхищению:

– Зюбки!

Я улыбнулась малышу и перевела взгляд на его родителей.

– Слушаю вас.

– Понимаете, он крошит хлеб, – словно за что-то извиняясь, сказал молодой папа.

– Крошит, – отзеркалила я. – И что?

– Мы не знаем, что делать! – энергично вступила молодая мама, нащупав руку супруга.

– А надо? – уточнила я.

Современное поколение молодых людей психологически грамотнее своих родителей – это однозначно. Но иногда начитаются рекомендаций в глянцевых журналах или на форумах в интернете и начинают делать такое… Я не видела ничего ужасного в крошении хлеба полуторагодовалым ребенком.

– Надо! – хором сказали молодые люди.

– Тогда рассказывайте подробно, – велела я.

История оказалась достаточно необычной. В большой по мегаполисным меркам семье имелись: родительская пара средних лет, их дочь со своей дочерью, их сын с женой и сыном (именно они пришли ко мне на прием), незамужняя сестра отца и еще совсем старенькая то ли бабушка, то ли прабабушка. В душевном комфорте последней и заключалась проблема. Пожилая женщина когда-то пережила ленинградскую блокаду и потеряла в ней всех своих близких. Младшему поколению семьи она никогда специально не рассказывала о пережитых ужасах, но кое-какие ее привычки явно имели блокадное происхождение и были хорошо известны всем многочисленным домочадцам. В том числе и чрезвычайно щепетильное отношение к хлебу. Хлеб в семье никогда не выбрасывался и не плесневел: сушили сухари, которые потом использовали в хозяйстве или, на крайний случай, холодной зимой скармливали птицам. И надо же так случиться, что младшему ребенку, которому тетка показала, как кормят птичек, необычайно понравилось крошить в пальчиках хлеб. «Гули-гули!» – кричал он за столом в кухне и крошил на пол выделенный ему к обеду кусочек. Пытались запрещать. Ребенок, который как раз находился в возрасте, в котором дети устанавливают границы, позабыл о первоначальном чувственном удовольствии и удвоил усилия в направлении: «Нельзя? А вот я сейчас вам…» Заметив, что больше всех нервничает и кипятится старенькая бабушка, стал крошить хлеб демонстративно и нарочно в ее присутствии.

– Можно, конечно, вообще не давать ему ни хлеб, ни булку, – рассуждал отец. – Но, во-первых, он их любит и просит – ведь мы по традиции обедаем все вместе и хлеба у нас едят много, а во-вторых, он позавчера начал крошить печенье… С другой стороны, можно просто бить по рукам (именно это нам посоветовали на одном психологическом форуме) – но нам с женой не хочется начинать воспитание сына с такого шага. Должен же быть какой-то внутренний нравственный закон…

– Да-да, – подхватила я. – Тот самый, который так поражал старика Канта…

К этому времени я уже знала, что папа недавно окончил философский факультет Санкт-Петербургского университета и теперь учится в аспирантуре и работает учителем в гимназии.

– Да он же еще и не поймет, за что его наказали, – быстро добавила мама малыша, трогательно ограждая мужа-философа от моих возможных насмешек. – Ведь они до этого вместе с теткой крошили на улице хлеб голубям. И ничего нельзя ему объяснить – он просто по возрасту не может понять ни про блокаду, ни про хлеб. И бабушку жалко – она потом таблетки глотает, и у нее давление скачет! Мы просто не знаем, что делать…

Малыш и его большая семья мне нравились. Они стояли друг за друга и заботились о бабушкином душевном комфорте. И эта традиция совместных обедов… Хотелось им помочь.

– В полтора года ребенку действительно еще нельзя практически ничего объяснить рационально и тем добиться изменения в его поведении, – согласилась я. – Но вот эмоциональный отклик у младенцев есть уже в первые часы жизни. Эмоции дети читают прекрасно. На них и попробуем опереться. Сейчас я расскажу вам, что надо сделать, а вы уговорите бабушку…

Очередной обед малыша оказался приватным – только он и бабушка. Родители спрятались за кухонной дверью. Получив в свое распоряжение кусочек черного хлеба, мальчишка хитро взглянул на бабушку и занес ручку над полом. Бабушка присела рядом на табуретку и начала рассказывать… Зная, что правнук ее все равно не понимает, она говорила о том, о чем не позволяла себе вспоминать уже много лет. Снова падали фашистские бомбы, снова гибли под развалинами и падали от голода на улицах люди… Вот кто-то вырвал полученную в очереди вожделенную пайку хлеба – и мать пришла домой к голодным детям с пустыми руками… «Уходи! – крикнул ей истощенный до последней крайности сын. – Где наш хлеб? Ты, наверное, сама его по дороге съела!»

Голос бабушки дрожал и прерывался. Она держала в высохшей руке кусочек хлеба-кирпичика, и редкие старческие слезы падали на него. Замер малыш. Зажимая себе рот рукой, беззвучно рыдала за дверью молодая мама, с ужасом представляя себя на месте той блокадной женщины…

Неделю после этой сцены ребенок, которому протягивали кусок хлеба, прятал ручки за спину. Потом потихоньку стал есть хлеб и булку, но никогда больше не бросал их на пол…

– Здравствуйте! Я как раз недавно вас вспоминала! – миловидная полная женщина подошла ко мне в коридоре. На руках у нее дружелюбно булькала щекастая, приблизительно годовалая девочка. – Вы нас помните?

– Простите… – я не помнила.

– Крошеный хлеб и блокадная бабушка…

– А, да-да, конечно! – я тут же вспомнила. – Как мальчик?

– В этом году в школу пойдем, – с гордостью сказала мама. – Вот сестренка родилась, он с ней так хорошо возится…

– А бабушка?

– Бабушка умерла. Уже три года. Он ее и не помнит почти… А в начале этого года мне воспитательница в саду как-то и говорит: знаете, у вашего сына по занятиям и с детьми все хорошо, но вот я обратила внимание – он как-то странно к хлебу относится. Другие дети и не едят его почти, откусят и бросят, а он не только сам крошки не уронит, но и если с чужого столика упадет, обязательно вскочит и поднимет. Да еще и говорит: нельзя, нельзя! Тут-то я все и вспомнила. И вас, и бабушку нашу, и блокаду. Поплакала даже. И мужу рассказала…

– Да, это он, – больше себе, чем женщине, сказала я. – Тот самый внутренний закон, о котором говорил когда-то ваш муж. Если вашему сыну никто не расскажет историю с хлебом и бабушкой, он так никогда и не узнает, откуда идет его уверенность в непреходящей ценности хлеба и необходимости бережного к нему отношения. Но навсегда сохранит его и когда-нибудь постарается передать своим детям…