Читать книгу Невеста для Мрака - Екатерина Оленева - Страница 2

Трельяж отражал меня целиком, как есть, от рубиновой макушки до оборки на пышной юбке-колоколе.

– Для чего вырядилась? – небрежно поинтересовалась Астарэль, не отрывая взгляда от книги.

Могла бы так старательно не изображать безразличие. Я знала, что она шпионит за мной. Не по собственному почину, (ей-то оно зачем?), а по настоянию любимой тётушки. Знала и относилась к этому вполне спокойно. Кто бы нашёл в себе силы противостоять целеустремленной, жесткой Сантрэн? Сегодня Астарэль шпионит за мной, завтра, кто знает, я за ней?

Пусть себе шпионит. Я не в обиде.

– Иду на свидание.

Я расправила жесткое золотое кружево на груди.

– С кем? – прищурилась Астарэль.

– С Эллоиссентом.

– Так вы разве не в ссоре?

Я бросила через плечо насмешливый взгляд:

– В ссоре.

– Какие мы загадочные, – фыркнула Астарэль и спрятала лицо за книгой, не мешая мне уходить.

На самом деле, ни на какое свидание я не торопилась, и с Эллоиссентом мириться не собиралась. Свидание я использовала как предлог. Мне до зарезу необходимо было выбраться из Академии.

Я демон, а демоны должны питаться. Как не печально – кровью.

* * *

Ночь походила на драгоценный камень, искрящийся в свете Трёх Лун, восходящих одна за другой: серебряная Ириама, алая Сиа и зелёный Летас.

Пересечь привычный лабиринт, сотворенный из живой изгороди, миновать врата, оставшись незамеченной, совсем несложно, если делаешь это не в первый раз. За последние четыре года мне приходилось изучать здешние изгибы, тупики и переходы довольно часто. Тайные беседки с мраморными скамьями, чаши с фонтанами, обманки-ловушки стали не просто привычными – родными. Каждая веточка, запах, шорох.

Подхватив длинные юбки, я шагала к выходу, выбирая кратчайший путь. Достигнув предела, тихонько свистнула и замерла в ожидании. Хрон, прекрасный, как тёмный бог, выкристаллизовался из темноты. Тонко всхрапнув, склонил изящную, узкую морду, шелковистым носом ткнулся в ладонь. Я охотно вложила угощение в его ровные острые зубы. Чертенок охоч до солёной корочки хлеба, он её просто обожает.

Схрумкав в секунду жертвоприношение, ездовой демон благодарно хрюкнул. Боюсь, кто-то подпортил безупречную родословную зверюги, иначе с чего бы ему, мрачному порождению ада, радостно хрюкать?

– Что? – огладила я круп. – Застоялась в стойле, скотина? Летим?

Вскинув точеную, как у лебедя, голову, затрепетав гривой на ветру, конь понесся вперёд. Земля стремительно ушла из-под ног. Ветер ударил в лицо, занялся дух. Сердце неистово заколотилось от восторга.

Каждый мускул в зверином теле играл подо мной.

Обожаю скорость! Обожаю силу! Ещё, ещё, ещё! Вперед! Обгоним ветер, обскочим собственные мелкие страстишки. Сорвем с себя, обливаясь свежим воздухом, все дурное, точно шелуху.

Ещё – быстрее! И – ещё!

Если бежать достаточно быстро, если взять нужный темп, то, может быть, всё дурное тебя попросту не догонит?

* * *

Район Реогра, «Долина Грез», квартал дорогостоящих, элитных борделей, освещался бездымными факелами, полной имитацией настоящих. Узкие улочки заливало их зловещим красноватым светом. Войти сюда можно, лишь имея специальный пропуск.

– Жди, – шепнула я Хрону, дунув ему в нос.

Демон всхрапнул перед тем, как раствориться в ночи.

Приятно иметь демоническую лошадь. Они не потеют. Несись я на настоящем скакуне, мне была бы одна дорога – в душ, ибо приставуч конский пот, липуч и въедлив. А так, расправив шуршащие длинные юбки, я прошагала к двери, потянула за массивное кольцо, ударила три раза, как условлено.

Дверь распахнулась. Безносый привратник низко склонился, подобострастно шепелявя:

– Маэра?

Традиционно сунув в его липкую влажную ладонь монету, я проскальзываю внутрь.

Смешно! Все переломные моменты моей жизни, так или иначе, происходили в борделе.

С первой же ступени здесь окунаешься в безвкусную кричащую роскошь: сплошь алый бархат, золотые кисти, хрусталь, огни. Стеклярус, дешевка и грязь. Словно нечистая угрястая кожа под слоем первоклассной косметики.

Пройдя в тень высокой колоны, я затаилась, обшаривая глазами зал в поисках жертвы. Как обычно, особых проблем не возникло. На меня тоже успели положить глаз, и молодой человек был вполне ничего себе, как раз в моем гастрономическом вкусе. Высокий, мускулистый. Лицо красивое: широкой лоб, прямой нос, пухлые губы, высокие скулы. Правая рука его от плеча до кисти была покрыта татуировками.

Не люблю, когда ровную поверхность кожи угаживают потугой на изобразительное искусство. И не верю, что это приносит удачу. Ни богам, ни демонам нет никакого дела до знаков и символов, только глупцы могут верить в подобное.

Но мозги молодого красавчика мне не требовались. Мне нужна была его кровь и, возможно, жизнь.

Встретившись со мной взглядом, красавец приветствовал меня царственным кивком, небрежно давая знак подойти. А я – что? Я подойду. Я сейчас не гордая.

Передо мной снисходительно поставили треугольный формы бокал, в котором непривлекательно плескалось нечто зеленое, приторное даже на вид. Со льдом, в качестве утешительного приза.

– Я не пью алкоголь, – констатировала.

– Правда? Это очень глупо с твоей стороны, красавица.

Мы снова обменялись взглядами.

Каждый оценивал другого, исходя из собственных потребностей. Парня интересовали мои, в принципе, не слишком выдающиеся прелести, а я оценивала его возможную «питательность».

Жизненная энергия в его организме просто кипела, била ключом. А вот магии маловато. Ну да ладно. Так даже проще.

– Следуете за мной, – шепнула я многообещающе.

– Куда?

– Тс-с! – приложила я палец к его губам, требуя молчания. – Не задавайте лишних вопросов. Или, – я насмешливо приподняла брови, – вы чего-то боитесь?

Молодой человек поднялся и без лишних слов последовал за мной.

Жрать хотелось до одури. Я уже едва сдерживалась. Немедленно нужна жертва, пока я ещё не окончательно спрыгнула с крыши, съезжая со всех катушек сразу. Пока ещё демоническое начало подконтрольно человеческой половине.

Мой ужин не отставал ни на шаг, преследуя меня, словно добычу.

В качестве жертв я всегда выбирала исключительно мужчин. Они полнокровны, их кожа горяча, их ярость при поражении похожа на боль. Сладкую, вкусную. К тому же они предсказуемы, легко ведутся на провокацию. Их легко контролировать.

Мы вышли из борделя и отошли в тень. Свет фонарей сюда не проникал.

– Эй, красавица! – голос сочился снисхождением и самоуверенностью. – Притормози-ка.

Тебя ждет сюрприз, милый.

Подпустив его, я шагнула вперёд, кладя руки на широкую грудь. Рубашка на нём в миг рассыпалась под пальцами пушистым ворохом пепла, а в ладони, под которыми его тело походило на послушную мягкую глину, полилась, впитываясь, горячая кровь, сочащаяся через его поры в мои.

Парень застонал и потерял сознание. Интересно, что он при этом чувствовал?

Кровь! Субстанция, наполненная дурманящими веществами, порочными помыслами и воспоминаниями. Наверное, при желании это всё можно подробно рассмотреть, но мне не нужна его душа, из чего бы она там не состояла. Я хотела лишь крови.

Я зашипела, как ошпаренная кошка, когда меня грубо оторвали от жертвы, не давая насытиться до конца.

– Хватит, Одиффэ. Я сказал – хватит!

* * *

Я вырвалась из рук Эллоиссента. Попятилась. Понимает ли этот придурок, как рискует? Голод пульсировал в жилах, в горле, туманил мозг, делая меня опасней вдвойне.

Эллоиссент проигнорировав как предупреждающее злобное шипение, так и плещущуюся тьму в моих глазах, схватил за запястье и толкнул меня к стене.

– Пусти, – прохрипела я.

– Успокойся.

– Пусти!!!

– Ну, тише, тише… не трогай этого ублюдка, зачем он тебе? Возьми меня. Так будет гораздо приятнее.

– Ненавижу тебя.

– А я тебя люблю.

Мы оба знали, что я сдамся. Что я уже сдалась. У меня не было сил сопротивляться мучающему голоду, противостоять сводящей с ума жажде. Руки привычно скользнули под белую рубашку, пальцы замерли, впитывая тепло упругих мускулов, их твердость.

Эллоиссент откинул голову. Его дыхание участилось.

Боль!

Она тоже имеет разный вкус. Его боль была сладкая, терпкая, горячая. Его боль была оборотной стороной его страсти.

Я припала к его губам, как путешественник в пустыне, набредший на целительный источник в оазисе.

Вздрагивающее тело в моих руках, горячие губы, кровь и боль заставили меня полностью потеряться в остром наслаждении.

* * *

Реальность возвращалась медленно.

Звездное небо. Дома, чьи окна, хвала Благим Богам, плотно закрыты ставнями.

Эллоиссент, тяжело дыша, с усилием опирался руками о стену, стараясь не рухнуть на землю.

– Ну и зачем ты полез? – холодно вопросила я.

– Мне… не хотелось… не хотелось, чтобы ты кого-нибудь прикончила… – Слова давались ему с явным трудом. Говорил Эллоиссент с придыханием. – Не люблю видеть на твоих руках чужую кровь, – невесело хмыкнул он. – Наверное, ревную?

– Я могла тебя убить.

– Это непросто. Я живуч. А вот парня ты бы убила наверняка.

Закончив фразу, Эллоиссент поморщился, негромко охнул и, судя по всему, собрался рухнуть в обморок. Пришлось шагнуть вперёд и поддержать. Сейчас мне как-то не хотелось, чтобы он распростерся у моих ног.

– Идём, – вздохнула я. – Горе ты моё луковое.

Рука Элла по-хозяйски обвилась вокруг моей талии.

Вспышка телепортации. И вот уже мы перешагиваем порог шикарной и одновременно с тем, вульгарной комнаты. Наше персональное убежище. Мы неоднократно сбегали сюда из Академии.

Невысокая хрупкая девушка с рубиновыми волосами, вся в черном, отражалась повсюду: справа, слева, под ногами и даже над головой. Медленно-медленно сняла она перчатки с маленьких, почти кукольных, пальчиков, пожала фарфоровыми плечиками и скользнула вперед, не оборачиваясь на спутника, бледного и серьезного.

Я села на кровать, застланную алым покрывалом, и устало сообщила:

– Здесь слишком много зеркал.

Эл не сводил с меня пристального, тяжелого взгляда. Боится? Или хочет меня?

Я вытянула ногу и улыбнулась, насмешливо и призывно:

– Поможешь снять сапоги, любимый? Они такие узкие…

Он приблизился.

Длинные и тонкие, как паутинка, волосы обрамляли красивое лицо с мерцающими, точно у кошки в темноте, глазами. Эллоиссент отличался какой-то болезненной, бесполой, и в тоже время, совершенной красотой. Иногда мне казалось, что я могу смотреть на него бесконечно, как на огонь, раскачивающиеся в вышине деревья или плещущие морские волны.

Я ненавижу тебя, Эллоиссент! Ненавижу. За твою красоту и за то, что тянусь к ней – к тебе! – руками, губами, всем телом. Мне всегда будет мало тебя. Твоих поцелуев, рук, ласк, взглядов. И за это я тоже тебя ненавижу.

Опустившись на колено, он потянулся к моим ногам. Одна рука уверенно легла под колено, а вторая медленно заскользила по голени, пока не замерла на тонкой щиколотке. Жесткие-жесткие, слишком светлые глаза, глянули в упор перед тем, как он одним рывком содрал с меня обувь, заставив прикусить губу, чтобы не вскрикнуть.

Его пальцы разжались. Алый сапожок с глухим стуком распростерся по полу.

Заставив себя улыбнуться, я поменяла ноги. Равнодушно, точно на подставку, поставила ступню на его колено, игнорируя вспышку гнева, сверкнувшую в его глазах. Нарочно скользнув острым каблучком в опасной близости от его мужского достоинства.

Ритуал повторился.

Медленное, мучительно сладкое скольжение кончиков его пальцев по внутренней стороне моего бедра, сводящее с ума; ладонь, обхватывающая ногу под коленом жёстко, почти грубо. Я с трудом удерживалась от желания запрокинуть голову и закрыть глаза. Но отдаться, сдаться мне мешали гордость и обида. Нет, я не смежила веки. Напротив, мы безотрывно смотрели друг другу в глаза, как два кота, готовых схватиться не на жизнь, а на смерть.

Я опустила ноги на пол, целомудренно одергивая пышный ворох юбок.

– Не предложите девушке выпить, маэстро?

– Ты же не пьёшь?

С этими словами Эллоиссент выпрямился, стряхивая воображаемую пыль с брюк. Потом поправил манжеты, не спеша развязал тесёмки плаща и театрально отбросил его в сторону.

Вытащив из бара бутылку красного вина, «Кровь альфов», он легко раскупорил её и, расплескав по бокалам, протянул один мне. Затем вальяжно растянулся рядом, словно сытый кот.

Вкус у вина оказался пряный, обжигающий.

– Сними с себя эту мерзкую грязную тряпку, – поморщилась я, имея ввиду его испорченную во время встречи у борделя, рубашку.

– Тебе не нравится, ты и снимай, – ухмыльнулся он.

– У меня заняты руки…

Толчок. Бокал вылетел из моих ладоней, расплескивая алую жидкость на простыни, одежду и пол, а потом с жалобным всхлипом распался на части.

– Теперь они свободны.

Он придвинулся, безотрывно, с вызовом глядя мне в глаза.

– Ну?..

От тёплого дыхания по коже побежали мурашки.

Ненавижу тебя. Ненавижу! За твою порочность, искушенность, любвеобильность. За силу переменчивого, как ртуть, духа. За непонятные мне принципы, которых у меня нет, не было, и никогда не будет. За трижды проклятую преданность твоей треклятой семье. За то, что их воля и интересы для тебя значили, значат и будут значить больше меня.

Ненавижу тебя. За мою жажду. За то, что нуждаюсь в тебе. Бездна! – нуждаюсь, как нуждаются в дыхании, в свете, в воде в знойный день. Как нуждаются в тепле после дня, проведенного на морозе.

Ты нужен мне, как поэту – рифма, матери – младенец, птице – небо, а океану – тайна.

Но больше всего я ненавижу тебя за то, что единственное, что ты можешь дать мне, это ворованные, запретные ласки.

Ненавижу тебя вместе с твоей тетушкой, расписавшей мою жизнь на пятьдесят лет вперед. За что, что ты никогда не приведешь меня в маленький домик в глубине леса, укутанного снегами. В домик, надёжно спрятанный от мира, где нас могло быть только двое.

Ненавижу тебя за то, что, когда меня, точно жертвенное животное, отправят в Фиар, под тяжесть царственной тиары, отдав в руки человеку, при имени которого люди много старше, опытнее и умнее меня, плюются от отвращения и содрогаются от омерзения, ты лишь покорно склонишь свою прекрасную голову. Ты ничего не сделаешь. И не потому, что я тебе безразлична, а потому, что этого требуют интересы твоей семьи. Что такое, по сравнению с правом контролировать столь мощную фигуру на политической арене, как Сиобрян Дик’Кар’Стал, сердце и тело маленькой рыжей ведьмы?

Ты, красивая мразь, не гнушающаяся заводить любовниц даже сейчас, когда я рядом; осуждающая все, что есть во мне, потому что это неправильно; ты, тварь, найдешь себе белую и пушистую женскую особь, достойную стать матерью твоим детям. И ты будешь с ней вежливым, милым, улыбчивым. Так все в вашем роду ведут себя со своими белыми и пушистыми женушками. И, конечно же, она никогда не причинит тебе той боли, которую причиняю я. Потому что не питаются они, белые и пушистые, кровью и болью. Они – не вырвавшиеся из огня, преданные адским силам ещё до рождения, демоны.

Одно утешение. Ты станешь изменять и ей. Потому что это ты. Поломанный, половинчатый. Разрываемый между желанием нести свет и сокрытой в душе тьмой.

– Ненавижу тебя, – промурлыкала я вслух. – Ненавижу…

Его торс сверкал, будто вышедшее из-за туч ночное светило.

В одежде Эллоиссент казался изящным, словно слащавая фарфоровая кукла. Обнаженный он куда мужественнее: рельеф мышц, квадратики на тонкой талии – длинные, но сильные мышцы танцора, фехтовальщика, акробата.

Наклонившись, я жадно припала к его шее. Целовала чуть солоноватую кожу. Руки обвились вокруг его талии. Жесткая пряжка на ремне ободрала мне пальцы, но эта боль тоже показалась сладкой.

Мой любовник резко втянул в себя воздух. Немудрено. Ожоги на его груди, животе, не успевшие затянуться, наверняка саднят от моих прикосновений и поцелуев. Я хотела отстраниться, но его пальцы требовательно зарылись в мои волосы, возвращая на место.

Его длинные музыкальные пальцы медленно скользили по моей шее, будто в раздумье: придушить или приласкать?

Вскоре я вновь начала задыхаться, но уже не от ненависти, а от наслаждения. Его тело, жаждущее в немилосердной грубой страсти, было объято тем же палящим огнём, что и мое.

Губы терзали мой рот, шею, грудь, сминали, обжигали. Оставляли алые, пятнающие следы. Но я легко выдерживала эти жалящие поцелуи. Принимала их радостно, плотоядно, как иссушенная земля первые капли влаги.

Словно два одуревших от страсти зверя, мы катались по постели, продолжая наш поединок. Его тело было как магнит, а я ощущала себя грудой опилок. Я наслаждалась тем, что страсть ко мне превращала утонченного, холодного, как отграненный кристалл; изысканного, как цветок, юношу, в дикого зверя.

Я умирала, цепляясь за него, как за последнюю соломинку в мире.