Читать книгу Украденные воспоминания - Екатерина Островская - Страница 3

Через три дня после свадьбы супруги отправились в свадебное путешествие.

Джон сам выбрал место для отдыха, хотя видимость совместно принятого решения создал.

– Ты куда хочешь поехать? – спросил он свою невесту, вызвав ее в свой кабинет еще в мае до свадьбы.

На самом деле Наташа думала тогда о том, стоит ли ей вообще становиться миссис Хадсон, и потому лишь пожала плечами.

– Я полагаюсь на твой выбор.

– Well. Тогда Мексику отвергаем: когда будем жить в Штатах, посетим и Акапулько, и Веракрус, родину ламбады. На Карибах тоже побываем в любой момент. Можно сейчас отправиться в Европу: в Италию или в Париж, но там народу много и суета. А нам ведь хочется побыть вдвоем.

Напомним, разговор происходил в мае, и Наташа, еще ничего не знавшая о сексуальной ориентации будущего мужа, кивнула.

– Я люблю океан и яхты, – размышлял Джон, – а потому предлагаю или французскую Полинезию, или Сейшелы. Можно на Мадагаскар полететь, там прекрасная рыбалка. Правда, сервис слабоват.

– А если взять яхту и провести все время в море, заходя в разные страны? – предложила Наташа.

– О-о! – удивился мистер Хадсон. – Как же мне самому не пришло это в голову? Арендуем комфортабельное судно вместе с экипажем и забот знать не будем.

Яхту Джону предложил российский олигарх, постоянно проживающий в Лондоне. Судно стояло в Саутгемптоне, но в Лондон заехать все равно пришлось. Двое суток молодожены провели в загородной резиденции магната. Мистер Хадсон вел с ним какие-то переговоры, потом хозяин предложил гостям поиграть в гольф.

Мужчины не спеша бродили по полю от лунки к лунке, продолжая беседовать о делах. Наташа плелась следом. Потом ей тоже предложили сделать удар. С третьей попытки она попала по мячу, который полетел почему-то почти над землей и в сторону, угодив в низ живота телохранителю, стоявшему поодаль и державшему на плече мешок с клюшками. Мощной комплекции секьюрити рухнул как подкошенный.

Олигарх подошел к нему и с сочувствием поинтересовался:

– Что, Вася, небось не догадывался даже, где смерть свою примешь?

– У-у… – хрипел скорчившийся на земле могучий человек. – А я ведь о сыне мечтал…

– Друзья тебя не покинут, – утешил его босс, – помогут, ежели что.

Яхта оказалась огромной, с двумя палубами. Апартаменты, в которых предстояло путешествовать чете Хадсон, располагались на первом уровне: просторный холл с бильярдным столом (хотя как играть в море на бильярде?) и две спальни, при каждой из которых имелась своя туалетная комната с огромной ванной-джакузи. Прежде Наташа никогда не выходила в море, но много слышала о морской болезни, а потому побаивалась немного. Однако когда яхта отчалила, даже не заметила этого. Случайно выглянула в окошко – и увидела ускользающие огни Саутгемптона. Она поспешила на верхнюю палубу и расположилась в шезлонге. Ветер был промозглым и влажным, за кораблем летели чайки и кричали. Подошел вышколенный стюард, укрыл ее пледом.

– Вам что-нибудь принести, миссис Хадсон?

Наташа попросила дайкири, и вскоре к ее шезлонгу подкатили столик, на котором в вырезанном в столешнице углублении стоял стакан с коктейлем. Еще там было блюдо с фруктами и несколько бутербродов с черной икрой. Она смотрела на садящееся в море солнце, на исчезающий в сумрачной дымке берег, на чаек, на волны и как-то незаметно для себя заснула.

Почему-то увидела себя дома. Отец наносил тонировку на очередную принесенную им дверь, мама пыталась разрезать на кубики плод маракуйи, не знала, как это сделать, и очень переживала. Наташа тоже не находила себе места – вдруг выяснилось, что, несмотря на полученный пять лет назад диплом, у нее оказался не сданным экзамен по статистике, и теперь надо бежать в университет, чтобы успеть до обеда, иначе она будет уволена из фонда «Рашен райз» специальным постановлением правительства, начавшего борьбу с коррупцией, в связи с чем пострадает мистер Хадсон, принявший ее на работу и не проверивший ее знание статистики. Наташа понимала, что совершенно не готова к экзамену, а времени на то, чтобы успеть выучить ответы на вопросы хотя бы двух билетов, уже не оставалось.

Она подошла к окну и посмотрела вниз. Во дворе стоял высокий человек и, подняв голову вверх, смотрел прямо на нее. Смотрел и улыбался. Наташа отпрянула от окна и ощутила, как сильно забилось сердце. Осторожно выглянула из-за шторы и снова посмотрела вниз. Незнакомец казался молодым и счастливым. Он улыбнулся Наташе и помахал ей рукой…

– Мама, мне срочно надо бежать! – закричала Наташа. – Где мои новые сапоги и костюм, что я из Лондона привезла?

Почему ей понадобился именно тот костюмчик? Давно ведь вышел из моды и спрятан где-то вместе со старыми вещами, которые не нужны, но выбросить которые жалко.

– Мама… – прошептала она, понимая, что вот-вот расплачется, потому что время летело мимо стремительно, и человек, стоящий под ее окнами, мог не дождаться ее и уйти.

Внезапно из родительской комнаты вышел Джон в белых морских шортах.

– Ты не забыла, что тебя ждут на сенатской комиссии? – поинтересовался он, проходя мимо.

– Отстаньте от меня все! Не замечаете разве, как мне плохо? – снова закричала Наташа и швырнула в мистера Хадсона маракуйей.

От звука собственного голоса очнулась, открыла глаза и увидела светлое предрассветное небо над огромным покачивающимся в невесомости морским простором. Потрогала свое лицо и ощутила влагу. Неужели плакала во сне? Хотя нет, это просто морская пыль.

Наташа попыталась подняться, но не смогла опереться на затекшие ноги. Два пледа, которыми она была укрыта, почти полностью сползли на палубу.

– Доброе утро, миссис Хадсон, – произнес незаметно подошедший стюард. – Вам подать что-нибудь или вы предпочтете позавтракать в салоне?

Она спустилась в свою каюту, постояла перед зеркалом, приводя в порядок лицо и прическу. Потом переоделась и отправилась в салон. Там уже завтракал Джон.

– Шесть утра, – объявил он. – Ты всю ночь проспала на палубе. Понравилось?

– Давно так не отдыхала, – призналась Наташа.

– Ты полюбишь море, я уверен. А я поднялся пораньше, чтобы попытаться поймать что-нибудь, – показал Джон на лежащий у стены спиннинг. – На тунца или марлина не рассчитываю, но сельдевую акулу, надеюсь, продемонстрирую тебе сегодня.

Акулу мистер Хадсон выловил только через двое суток, когда уже вошли в Средиземное море. Это был полутораметровый катран. Рыбина лежала на корме и время от времени пыталась развернуться в сторону борта, дергала хвостом и открывала пасть со множеством зубов. На всякий случай Наташа отошла подальше. Джон стоял довольный собой и даже попросил сфотографировать его с добычей.

– Что ты собираешься с ней делать? – спросила Наташа, отступая еще на шаг.

– Отпущу, может быть, – отозвался супруг. – Кстати, на Мадагаскаре пойманным акулам засовывают в пасть морского ежа и только потом отпускают. Акулы умирают в страшных мучениях.

– Ужас! – возмутилась Наташа.

– Странно это слышать от русской женщины, – рассмеялся Джон. – Твои соотечественники готовы делать то же самое с акулами капитализма, и никто из вас жалости к ним не проявит.

Она не стала спорить, повернулась и направилась к трапу, чтобы подняться на верхнюю палубу и удобно устроится в облюбованном шезлонге…

Две недели они провели в море, заходя в порты Барселоны, Ниццы, Монако, Афин, Александрии. Выходили на берег и осматривали достопримечательности. В Монако пять часов провели в казино, где Джон выиграл почти шесть тысяч евро и очень радовался своему успеху.

– На обратном пути заедем сюда еще раз, – сказал он. – Что такое шесть тысяч? Ни то ни се!

Странно это было слышать от человека, зарабатывающего за день в сто раз больше.

Когда покинули Александрию, Джон приказал капитану идти на Крит. Наташа теперь каждую ночь проводила в своей каюте, не рискуя больше ночевать на палубе, потому что, по уверениям Джона, так можно легко простудиться. Муж постучал в дверь и предупредил, что уже позавтракал и отправляется ловить рыбу.

– Обедать будем на Крите, – сказал он.

Наташа стояла под душем, когда ее качнуло: очевидно, судно делало разворот. А вернувшись в каюту, не увидела за окошком солнца – яхта следовала в обратном направлении.

В коридоре она встретила встревоженного Джона и спросила:

– Мы возвращаемся в Египет? Что-то произошло? Какая-то неприятность?

Муж кивнул.

– Надо срочно лететь в Штаты. Два билета на рейс Александрия – Нью-Йорк уже заказаны.

– Так что случилось?

– На наш офис в Петербурге совершено нападение. Ворвались полиция и налоговая служба. Забрали уставные документы и всю банковскую документацию. Все сотрудники, являющиеся российскими гражданами, арестованы. Вернее, как объяснил мне по телефону адвокат, задержаны на двое суток до предъявления им обвинения или принятия решения о мере пресечения. Задержали всех, ты можешь это понять? Мужчин, женщин. Отпустили только двух работниц столовой. Даже моего водителя увели. Что им надо от глухого парня, который здоровье на войне потерял? Так что нам, то есть тебе, повезло. Ты оказалась далеко и теперь им не по зубам. Вернемся в Штаты, сразу подадим заявление на получение гражданства – в отношении тебя решение будет принято по ускоренной процедуре.

– Что еще сообщил адвокат?

– Сказал, что против руководства фондом выдвинуто обвинение по нескольким статьям: уклонение от уплаты налогов, вывоз за рубеж средств, полученных незаконным путем, отмывание денег, коммерческий подкуп… Бред какой-то!

Наташа вернулась в каюту и позвонила маме. Чтобы не беспокоить ее, стала рассказывать о путешествии. Мама слушала и восхищалась.

– Надо же, как тебе повезло! А вот я всю жизнь мечтала другие страны посмотреть, но пока дальше огорода на даче никуда выбраться не удалось.

Они разговаривали с полчаса. Наташа не стала ничего выяснять: если бы что-то случилось дома, мама сообщила бы сразу. Потом сидела в каюте, ожидая швартовки, подниматься на верхнюю палубу не хотелось. Подумала о задержанных сотрудниках фонда, и ей стало совсем грустно.

Она проснулась и посмотрела на окно, за которым виднелись верхушки кленов Центрального парка. Сквозь тройное остекление шум Нью-Йорка не мог пробиться в апартаменты. Джон продолжал разговаривать по телефону.

– Их всех держат под замком уже более двух недель, отпустили только Ивана. А к остальным не допускают даже адвокатов. Я рассчитываю подключить прессу, дать интервью телеканалу… Хотя ты прав, сам ничего говорить не буду. Пусть выступит Наташа – у нее такое невинное лицо, что никто не усомнится в правдивости и справедливости ее слов… Надо договориться о вопросах, которые ей зададут на пресс-конференции, и согласовать ответы. Главное, чтобы она не сбилась… Но в этом-то я не сомневаюсь. С головой у нее все в порядке.

Наташа вышла из комнаты. Джон, увидев жену, тут же закончил разговор, сказав напоследок собеседнику:

– Через два часа увидимся и поговорим.

Наташа подошла и поцеловала мужа в щеку.

– Какие у нас планы на сегодня?

– У меня назначено несколько встреч. Потом хочу договориться с прессой и запустить кампанию в поддержку фонда и людей, подвергнутых репрессиям. Пусть все знают, что вина сотрудников фирмы только в том, что они хотели способствовать экономическому подъему России.

– Что от меня требуется?

Джон задумался.

– В этот уикенд… Нет, лучше в следующий я хочу провести вечеринку в нашем загородном доме. Пригласим туда конгрессменов, политиков, журналистов, кого-нибудь из кинозвезд, популярных в России. Ты будешь хозяйкой вечера и расскажешь всем правду о людях, страдающих сейчас под игом тирании.

Марина Степановна еще раз глубоко вздохнула, пытаясь утихомирить бешено стучащее сердце. Еще несколько минут назад ей казалось, что за воротами следственного изолятора будет спокойнее и проще, но этого не случилось. Воздух свободы был перенасыщен выхлопными газами и смрадом. Мимо проносились автомобили и автобусы, проходили люди, не обращая на нее внимания. Она поглядела по сторонам – и не увидела никого из знакомых. Да, глупо было предполагать, что кто-то узнает о том, что ей изменили меру пресечения, и придет встречать. Скорее наоборот, те немногие знакомые, проведав, что она находится под следствием, притихнут: не будет ни звонков, ни визитов для выражения поддержки, ни слов с пожеланием того, чтобы все закончилось как можно быстрее и благополучно для нее. Марина Степановна согласилась сотрудничать со следствием и рассказала все, что знала, а также то, чего не могла знать наверняка, о чем только догадывалась. Следователь обещал отпустить под подписку и не обманул. А еще сказал, что суд учтет ее раскаяние, сотрудничество со следствием и то, что она хотя и является участником преступной группы, все же лишь рядовой исполнитель чужих приказов…

Кабинет, в котором ее допрашивали, был тесным. Выкрашенные в серый цвет стены и узкое окошко высоко под потолком не вселяли уверенности и оптимизма.

Следователь вышел из-за стола и почесал за ухом. Брюки у него оказались мятыми, словно мужчина спал, не снимая их. Марина Степановна подумала об этом и почувствовала, что ей безумно хочется расхохотаться, и очень удивилась, потому что вообще-то ей было не смешно, а страшно. Но челюсть уже начала трястись, и Марина Степановна схватила себя за подбородок.

– Что-то еще хотите добавить? – спросил следователь мягко.

Она потрясла головой, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Марина Степановна сжала зубы, а те застучали, к тому же затряслась нога, и это было тоже смешно.

– Вы определенно что-то хотите…

– У меня дочь – инвалид первой группы, – прошептала Марина Степановна, – если со мной что-то… она…

Произнеся эти слова, женщина почувствовала, что уже не в состоянии сдерживаться. И вдруг из глаз брызнули слезы.

– А-а… – простонала она. И закричала громко: – А-а-а-а!

Затем зарыдала так, как никогда в жизни. Ее била дрожь, а из глаз летели во все стороны крупные слезы.

– Вы… вы… не… не понимаете, что если… если со мной что-то произойдет… то дочка просто умрет. Она даже пошеве… пошевелиться не… не может. У нее позвоночник сломан… она восемь лет парали…

Марина Степановна закрыла ладонями лицо и, чтобы остановить слезы, кусала свои ладони. Ей только сейчас стало по-настоящему страшно. То есть страшно было уже две недели, с тех пор, как ее впихнули в камеру. Она боялась сидеть, стоять, лежать, смотреть по сторонам и даже дышать, но в душе еще теплилась надежда. А сейчас, почему-то именно сейчас, когда следователь сказал, что ее выпустят, она, вместо того чтобы обрадоваться, испугалась до смерти…

– Помогите дочке, – прошептала Марина Степановна и упала перед следователем на колени.

Тот отступил на шаг, наклонился над столом. Вероятно, нажал кнопку переговорного устройства и произнес нервно:

– Врача в допросную, у подследственной истерика.

Потом ее отвели обратно в камеру, но Марине Степановне уже было все равно. Принесли обед – она осталась лежать. А когда открылась дверь и толстая женщина в форме, инспектор по режиму, приказала ей выйти, послушалась, не понимая, куда и зачем ее уводят. А теперь стояла на краю тротуара, смотрела на проносившиеся мимо машины и вдруг произнесла вслух то, о чем не думала даже:

– Один шаг, и все.

Марина Степановна подняла руку, посмотрела на запекшиеся следы собственных укусов на ладони, и у нее перехватило горло: опять не стало воздуха для дыхания. Рядом остановился автомобиль.

– Вам куда? – крикнул водитель через опущенное стекло.

Молча открыв дверцу, Марина Степановна рухнула на переднее сиденье.

– Подальше отсюда.

Шофер глянул на высокие кирпичные стены тюрьмы и кивнул:

– Понятно.

Неву переезжали долго – на мосту выстроилась пробка. Машины стояли вплотную, прижавшись боками так тесно, что невозможно было приоткрыть дверь. Марина Степановна смотрела на серую поверхность воды, в которой блестело отраженное оранжевое солнце. «Как было бы просто, – подумалось вдруг, – перелезть через перила и прыгнуть, все сразу будет кончено». И она испугалась этих своих мыслей. Зачем ей умирать? Почему сознание толкает ее на гибель? Ведь все и так кончилось! Теперь надо жить только ради Лизоньки. Деньги есть, можно нанять хорошего, пусть дорогого, адвоката, отдать ему столько, сколько потребует. Возможно, дадут условный срок. А потом можно будет найти работу, пусть не такую денежную, как в проклятом фонде, но спокойную. Домой, домой, домой! Соседка ведь не может быть возле Лизы постоянно…

Остановились на улице, Марина Степановна не стала просить водителя въезжать во двор, решив хоть пару десятков метров пройти пешком. Рассчиталась, не торгуясь, и вышла. Обогнула угол здания, увидела двор, в который никогда не попадало солнце, ускорила шаги. До крыльца оставалось несколько шагов, когда она… не услышала, а скорее ощутила: опасность дыхнула ей в спину. Марина Степановна хотела обернуться и тут почувствовала, как чья-то рука рванула ремень сумочки, переброшенный через плечо. Инстинктивно вцепилась в этот ремешок, и ее развернули на месте.

Совсем близко стояли двое парней с холодными глазами.

– Отдай сумку, тетка, – шепнул один.

От него пахло одеколоном, его щеки были гладко выбриты. «Неужели грабитель? – пронеслась мысль. – Совсем не похож».

– Не отдам, – прошептала она, – там все равно ничего нет.

– Воля твоя, – ответил парень. Бросил быстрый взгляд по сторонам. – Чисто.

Второй отдернул рукав куртки. Марина Степановна опустила глаза и увидела в его руке лезвие. Она не успела ничего сказать, крикнуть или позвать на помощь – резкая боль пронзила сердце. Ноги обмякли, и мгновенно приблизился асфальт. Ударилась о землю щекой и даже не почувствовала удара. Последнее, что она увидела: падающая перед ее лицом и рассыпающаяся косметика, мелочь, ключи от дома, мобильный телефон – все, что было, то и вывалилось из перевернутой сумочки. От удара об асфальт крышка мобильника отскочила и улетела куда-то туда, где еще дышал сумерками осенний вечер. А Марина Степановна провалилась в ночь.