Читать книгу Сестра Монгольфье - Екатерина Перченкова - Страница 2

хочешь ли знать, от каких щедрот происходит дорожный свет,

пасмурный, желтый его разлив сочиняют в каком раю?

поезд идет на юг, пассажир убирает в карман билет,

проводница чувствует креозот, как собака горячий след;

остальные спят, или курят в тамбуре, или пьют.

поезд идет на юг и пугает попутных птиц.

у пассажира стучит в висках: жаль, понимаешь, жаль.

весь белый свет уже скомкан и сжат до горючей капельки меж ключиц.

лечь бы на полку, закрыть глаза и не видеть, куда несет.

все, понимаешь, все.

спал бы зубами к стенке, на вкус не пробовал эту блажь.

видишь, как тот, наверху, берет отточенный карандаш,

молча рисует рельсы, и фонари, и дождь,

черную станцию, выгоревший бурьян,

ставит короткий росчерк и говорит тебе: что отдашь?

держишь внутри из последних сил слезы, и смех, и дрожь,

и говоришь ему:

все, что хочешь, любовь моя.

в небесах древесные колодцы ветками плетутся, глубоки.

хорошо тебе, первопроходцу: далеко до золотой реки.

снег непрочен – ляжет и растает, весь ничейный, хочешь – забери:

станешь, воздух на листы пластая, легкие чеканить словари,

вешать под седыми потолками пепельную хмурую латынь,

на ветру озябшими руками собирать небесную полынь.

слушай, очарованный попутчик: по земле крадутся холода.

завтра стержни вытекут из ручек – и начнется темная вода,

тяжела: ни самому напиться, ни с ладоней напоить детей.

только дураки и духовидцы эту воду носят в решете.

золото – песчаная крупица: будет ветер – попадет в глаза.

вот тогда пора поторопиться – запрокинуть голову, сказать,

запинаясь, быстро, бестолково, чуя, как в ресницах горячо:

«не печалься. помнишь, было слово?

боже, я принес тебе еще».

вот это снег. он падает. лови.

иди за ним по улице пологой,

где ни фонарика, ни колеи,

ни дома, ни дороги.

где прячутся вчерашние следы —

и от ночного зимнего колодца

несешь кувшин диковинной воды:

перевернешь – не льется.

где из реки не дышит полынья,

и темен воздух, и земля не держит,

и нету ни поющего ручья,

ни ягоды подснежной.

где вся зима – один бескрайний счет;

устала, ходит-ходит – не найдет

по всей земле – и, пробираясь глубже,

сама не знает, как она цветет,

не знает, все равно, пускай цветет

во все окно, послушай…

я говорю тебе: вместо смерти золотая летняя кровь

растечется по венам, толкнется в сердце —

и поминай как звали.

смотри, я отныне ветер,

безымянный сторож пустых дворов,

голубых цветов, прорастающих из городских развалин.

я хранитель бумажной, ветхой и сладкой небыли,

я тот, кто за час до рассвета услышал выстрел.

я помню,

как потомок салемской ведьмы

мою душу

по буквам

на белый лист

выпускал из грохочущего «Ремингтона».

и с тех пор время суток прозрачные сумерки,

с тех пор время года лето,

время ранних яблок на солнечной стороне.

одуванчики тянут стебли из-под каменных склепов,

ибо летние травы бессмертней любых камней.

я говорю тебе: что ускользнуло во сне,

вернется во сне же -яблоком в руки, теплой звездой над крышей. в день середины лета бессильна любая нежить,

впрочем, мы сами не хуже нежити,

так уж вышло.

и когда оживают ночные тени в пустых лабиринтах улиц,

когда по спине мурашки и фары по потолку,

я вырезаю контур растущей луны

на серебряном теле пули,

я вырезаю свою улыбку на круглом ее боку.

я открываю окно, говорю, смотри же, а ты не веришь,

ты подбираешь на слух,

забываешь на вкус,

переводишь на бред.

это дорога живых,

по колено травы

и лето за каждой дверью,

а смерти нет,

говорю тебе,

смерти нет.

что я тебе отдам,

когда перестану спрашивать, есть ли ты;

в каждом прохожем видеть твои черты,

каждому улыбаться?

что я тебе отдам?

я так же не верил в свет, текущий по проводам,

пока не вложил персты

и не получил свои двести двадцать.

одного из нас нет;

кто теперь будет видеть меня во сне?

кто из нас числится в списках пропавших,

там, где майская зелень, мокрая колея,

черная пашня —

ты или я?

что мы хотели спеть до того, как умерли?

знаем ли мы теперь, хорошо ли за морем?

…каждого мертвого можно придумать заново.

я нарисован в тетради

в клеточку, черным и маленьким, со спины,

со стороны, не смотри, бога ради,

завтра получится лучше – он каждый день

сочиняет нас заново.

вот такие дела у нас, не поверишь, хороший мой:

кто бесстрашно прошел через осень вброд, тот умрет зимой,

будет скошен ржавой косой под корень – в обоих домах чума.

и спасаться нынче не стоит, все выходит мартышкин труд.

неожиданностей не будет: в последней серии все умрут,

второстепенный уйдет в запой, а главный сойдет с ума.

переправа закрыта до лета, беженцы ищут брод,

а ты ничего не ищи, не надо, послезавтра здесь будет лед,

две монетки зажми в кулак – и вперед, пора уже.

снег похож на чистую марлю и проколот сухой травой.

ветер жжется, и звездно, и ты стоишь с запрокинутой головой,

ты как будто немножко гагарин и слегка генерал карбышев.

вот такие дела, мой хороший, за что мне тебя жалеть,

улыбнись, мой хороший, я тоже не знаю, чем будет смерть —

беспокойной рифмой, бессонной ночью, коротким всхлипом.

половина седьмого – сказал прохожий с подозрительной хрипотцой;

пробирает дрожь, и чернеют ветки, и хочется спрятать лицо,

отговариваясь ерундой вроде осени украины гриппа

но это свет сквозь пальцы. или звук,

текущий меж ветвей ночами. или