Читать книгу К истокам русской духовности. Этюды - Екатерина Самойлова - Страница 4

В «Медицинской газете» (от 22 декабря 1989 г.) в беседе с судебно-медицинским экспертом профессором Борисом Сергеевичем Свадковским обозревателя Н. Сафроновой под заголовком «Версии или пересуды? О смерти Сергея Есенина» читаем: «Смерти такого рода, как выпала большому нашему национальному поэту, имеют право на уважение их тайны». Может быть, сказано и красиво, но в связи со смертью Есенина это кощунство.

Однако не только статья в «Медицинской газете» побудила тогда врача и философа родившегося через 20 лет после смерти С. А. Есенина, Евгения Васильевича Черносвитова, написать эти строки:

«Ошибаются те, кто думает, что «пересуды» вокруг смети Есенина – искусственное явление тогдашнего (1989 г.) «смутного» времени. Ибо существовало мнение: поэт покончил жизнь самоубийством, повесившись в «Англетере». Ведь было и стихотворение, «написанное кровью накануне» – «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Был и «Черный человек», были и «психушки». А вот начали тогда «стирать» «белые пятна нашей истории», некоторые люди, пользуясь моментом, вдруг вспомнили о Есенине, и безапелляционно заявили «Есенин был убит». Мы еще не раз вернемся к вышеназванной статье в «МГ», ибо, как в ней сказано: «…речь идет не просто об ошибках в терминологии. Важна позиция по существу». Что ж, позиция по существу – дело важное, но какова она на самом деле?

Мысль о причинах гибели Есенина. Начиная с того предновогоднего дня 1925 года, как о ней оповестили читателей газеты Ленинграда и Москвы. Не переставала тревожить всех, кому дорого имя поэта. Думаем, не были спокойны и его враги. Если мы не ошибаемся, нас поправят читатели и живые свидетели того времени. Для нас не является «неожиданностью»! «У Есенина в душе было столько солнца. Голубого неба и любви – этого хватило бы на много жизней. Он не мог покончить с собой!» – это мнение моей княгини Марии Алексеевны Ухтомской, родной бабушки Евгения Васильевич Черносвитова, написавший серию статей о гибели Сергея Есенина, о его истинный взаимоотношениях с Айседорой Дункан, о том, кто на самом деле была эта «босоножка»!

«Сергей Александрович по крови был крестьянин. И не дурачок. Такой – не удавится», – была убеждена княгиня Мария Алексеевна Ухтомская, бабушка Евгения Черносвитова. Это она, вместе с Григорием Ефимовичем Новых-Новокрещеновым («распутин» – не фамилия Григория Ефимовича, а кличка, данная ему врагами) устроила Сергея Есенина в 1916 году в санитарный поезд для раненных на фронте, и тем самым, спасла ему жизнь! В апреле 1916 г. Сергея Александровича призвали на армейскую службу. По приказу полковника Д. Н. Ломана (распоряжение Николая 2, по просьбе княгини Марии Ухтомской и Григория Ефимовича) Сергея Есенина назначили санитаром в Царскосельский военно-санитарный поезд №143 Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны. Санитарный поезд, в котором он служил, причислялся к Царскосельскому лазарету, который находился на территории уже знакомого поэту Федоровского городка. Здесь в качестве сестер милосердия трудилась сама Императрица и ее дочери – Царевны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Они перевязывали раненых и ухаживали за ними, а Государыня участвовала даже при оперировании тяжелораненых. Сергей Есенин, что тщательно скрывалось не только в советское время, но и сейчас, дружил с Марией Николаевной и читал стихи императрице, а Марии – отдельно. Эти стихи до сих пор «засекречены» и где они находятся – никто не знает! В архиве Есенина, который КГБ отдал ИМЛИ, этих стихов нет.

Для самоубийства всегда должны быть веские причины. Только два рода причин вызывают его: внешние обстоятельства и психическая болезнь. Всякие другие слова типа «слабодушие», «душевный кризис», «переоценка ценностей», «подведение жизненного итога», «разочарование в жизни», «крах жизненных планов» и «потеря смысла жизни» – это лишь термины. Описывающие чрезвычайные внешние обстоятельства, в которых единственный выход для личности (чтобы сохранить свое достоинство, свои убеждения, себя, наконец, как личность) – это самоубийство. В чрезвычайных обстоятельствах у человека, доведенного до «последней черты», есть кроме самоубийства и другой выбор – убийство. Суицид (самоубийство) и гомицид (убийство) – крайние формы реагирования личности. И они, эти формы поведения, в подобных случаях доказывают сохранность человека как личности, защищающего этими страшными способами, свое достоинство. А если один выбирает самоубийство, а другой – убийство, то это дело совести и конкретных обстоятельств.

Психические заболевания различны. И далеко не все могут явиться причиной самоубийства. Лишь некоторые болезненные душевные состояния и расстройства могут окончиться трагедией. И врачам эти состояния хорошо известны. Сразу нужно сказать со всей ответственностью: Сергей Александрович Есенин никакой психической болезнью не страдал. И если его смерть – результат самоубийства, то только, как поступок сильной личности в чрезвычайных обстоятельствах. Это не требует никаких доказательств и расследований (если, конечно, не требуется убеждать кого-нибудь в том, что Есенин не был сумасшедшим).

Для того, чтобы человек мог покончить с собой, не будучи психически больным, всегда нужен кто-то, кто «поможет» ему в этом. Обстоятельства в конечном итоге – это живые, конкретные люди, желающие смерти того, кого они доводят до самоубийства. Но доведение до самоубийства – одна из форм убийства. Убийства изощренного. Это хорошо знают юристы. Поэтому «пересуды» вокруг гибели Есенина, начатые в 1989 году и непрекращающиеся и сегодня, сводятся в принципе к одной версии – убийства. В противном случае это были бы пересуды о том, был ли Есенин сумасшедшим или не был.

В «МГ» читаем: «Итак, мнение ваше, Борис Сергеевич, однозначно: «версия» убийства Сергея Есенина несостоятельна? – спрашивает Б. С. Свадковского корреспондент. И уважаемый судмедэксперт отвечает: «Для признания ее нет никаких медицинских научно обоснованных, взвешенных, четких аргументов». А его коллега, также профессор – патологоанатом, Ф. А. Морозов (см. «Труд», №№101, 178 за 1989 г.) считает иначе: «Есенин был сильно избит, а потом задушен, возможно, подушкой». Но Свадковский, полемизируя со своим оппонентом, считает, что такой вывод «… не выдерживает никакой критики сточки зрения судебно-медицинской экспертизы. Они просто годятся для практикума студентам, изучающим эту специальность». Да, именно так дискутирует Б. С. Свадковский с Ф. А. Морозовым. При этом безответственно относится и к студентам, изучающим судмедэкспертизу. Выходит, по Свадковскому. они занимаются не наукой. Действительно, в чем, безусловно, прав Свадковский, так это в том, что когда речь идет о таких личностях, как Есенин, то важны не термины, а позиция. А как же с истиной – может быть, и она не важна? И поэт нам все «безоглядно доверил в стихах», и «смерть имеет право на тайну»… Да и «всегда загадочны утраты». Вот что внушают нам Б. С. Свадковский и Н. Сафронова в своей беседе. Мы уделили столько внимания этой статье по одной причине: уж слишком по-современному она «звучит»! Именно в ней есть современный «аргумент» для оппонентов – запугивание: «Только, не дай Бог, чтобы снова, как в 30-е, 40-е, 50-е, давили на наше сознание призраки, мерещились заговоры». И еще: «Пока получается нечто похожее на приглашение в печально известную теорию косвенных доказательств, творцом которой был великий теоретик дутых процессов нашего недавнего еще прошлого А. Я. Вышинский…». И это все в небольшой «беседе» по поводу гибели С. А. Есенина, в которой не нашлось ни одного слова, которое должно было бы быть сказано профессионалом по существу. Ведь заверения типа: «А что касается «построений», которые в изобилии производились вокруг данных экспертизы А. Г. Гиляревского (судмедэксперта, производившего вскрытие трупа С. А. Есенина. – Е.С., М.Ч..), они несерьезны», «вряд ли кого могут удовлетворить».

И последнее о выступлении Б. С. Свадковского в «МГ» – он высказывает сожаление, «что так или иначе благодаря средствам массовой информации в обсуждение оказалось вовлечены множество людей». Это что же – отстаивание пресловутого права «на уважение тайны» гибели поэта? Иными словами, нежелание, чтобы мы все никогда (ни в 1989 году ни сейчас, во втором десятилетии ХХ1-го века, не узнали истину о трагической смерти С. А. Есенина?

Мы прорываемся к истокам нашим. Через светлые и мощные, трагические истории Шукшина и Есенина. Сейчас мы в «истории» Сергея Есенина. Рассмотрим мнение еще одного «авторитета» из конца прошлого века. Но, прежде чем обратиться к статье некоего Эдуарда Хлысталова, бывшего «следователя», «разработавшего» версию убийства С. А. Есенина. См.: «Тайна гостиницы „Англетер“. История одного частного расследования». («Москва», №7, 1989 г.), вернемся к событиям, непосредственно предшествующим гибели Есенина. Вот как описывает предысторию «англетеровской трагедии» наш известнейший есениновед (о нем мы расскажем особо) Юрий Львович Прокушев, в своей книге «Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха» (М., «Молодая гвардия», 1989, издание 5-е!) – и вот уже 30 лет она кочует из издания в издание его многочисленных книг (примерно по одной книге в год):

«7 декабря Есенин отправил из Москвы ленинградскому поэту В. Эрлиху телеграмму: «Немедленно найди две комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин».

21 декабря Есенин оставляет клинику. Он снимает со сберкнижки деньги. Они необходимы ему для поездки.

23 декабря Есенин, будучи в Госиздает, сообщает о своем отъезде и договаривается о том, что, как только будут готовы гранки первого тома его собрания сочинения, их направят ему в Ленинград. В то же день, незадолго до отъезда, на квартире у С. А. Толстой, встретившись с Наседкиным (мужем старшей сестры поэта – Е.С., М.Ч.), Есенин, как свидетельствует последний, «дает мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей – он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в Ленинград почти без денег. Просил выслать завтра же.

Через две недели мы должны были встретиться в Ленинграде…»

«Все это говорит за то, – уверяет Ю. Л. Прокушев, – что в Ленинград поэт ехал не умирать, а работать!» Читаем дальше: «24 декабря Есенин – в Ленинграде. Эрлих пока не успел найти для него и одной комнаты. Есенин решает поселиться в гостинице «Англетер». Здесь в это время жили близкие знакомые поэта: писатель и журналист Г. Ф. Устинов и его жена – Е. А Устинова. В своих воспоминаниях «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» она рассказывает:

«…Утром в 10 – 11 часов к нам почти вбежал в шапке и шарфе сияющий Есенин.

– Ты откуда, где пальто, с кем?

– А я здесь остановился. Сегодня из Москвы, прямо с вокзала. Мне швейцар сказал, что вы тут, а я хотел быть с вами и снял пятый номер. Пойдемте ко мне. Посидим у меня, выпьем шампанского. Тетя (так звал Есенин автора воспоминаний – Ю. П.), ведь это по случаю приезда, а другого вина я не пью.

Пошли к нему. Есенин сказал, что он из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь – пить вино совершенно перестанет. Со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется – словом, говорил о полном обновлении своего быта. У него был большой подъем…».

25, 26, 27 декабря Есенин встречался со своими ленинградскими знакомыми и друзьями… На второй день после приезда Есенин вместе с Эрлихом навестил Клюева. Потом они втроем вернулись в гостиницу. Вскоре подошел художник Мансуров. «Есенин, – вспоминает Вольф Эрлих, – читал последние стихи.

– Ты, Николай, мой учитель. Слушай.

Учитель слушал…

Ушел Клюев в четвертом часу. Обещал прийти вечером, но не пришел. Пришли Устиновы. Елизавета Алексеевна принесла самовар. С Устиновыми пришел Ушаков и старик писатель Измайлов. Пили чай. Есенин снова читал стихи, в том числе и «Черного человека». Говорил:

– Снимем квартиру вместе с Жоржем (Г. Ф. Устиновым – Ю. П.). Тетя Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова журнал. Работать буду. Ты знаешь, мы только праздники побездельничаем, а там – за работу».

Утро 27 декабря. Тот же В. Эрлих рассказывает в своей книге «Право на песнь»: «Стоим около письменного стола: Есенин, Устинова и я… Кажется, в комнате была прислуга. Он (Есенин – Ю. П.) говорит:

– Да! Тетя Лиза, послушай! Это безобразие! чтобы в номере не было чернил! Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил. Я искал, искал, так и не нашел. Смотри. что я сделал!

Он засучил рукав и показал руку: надрез. Поднялся крик. Устинова рассердилась не на шутку. Кончили они так:

– Сергунька! Говорю тебе в последний раз! Если повторится еще раз такая штука, мы больше не знакомы!

– Тетя Лиза! А я тебе говорю, что если у меня не будет чернил, я еще раз разрежу руку! Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!

– Чернила будут. Но если тебе еще раз взбредет в голову писать по ночам, а чернила к тому времени высохнут, можешь подождать до утра. Ничего с тобой не случится.

На этом посадили. Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в карман моего пиджака:

– Тебе.

Устинова хочет прочесть.

– Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».

Далее Ю. Л. Прокушев приводит воспоминания Е. А. Устиновой. А затем подводит черту: «Если судить по этим рассказам то при разночтении в деталях и частностях, почти неизбежных в таких случаях, казалось, ничто не предвещало надвигающейся катастрофы». Юрий Львович формулирует здесь вопрос, который, я убежден, всегда висел в атмосфере народной скорби о С. А. Есенине: «Что могло произойти в те немногие часы, когда Есенин остался один в номере гостиницы? Какие черные силы толкнули поэта к роковой черте?»

Стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», по признанию В. Эрлиха, было прочитано им лишь 28 декабря, когда он узнал о смерти Есенина. Впервые это стихотворение было напечатано в «Красной газете» 29 декабря и сразу же стало известно повсеместно как «завещание» поэта.

И вот, раскрыв 7-й номер журнала «Москва» за 1989 год, сразу наткнемся на заголовок: «Тайна гостиницы «Англетер». История одного частного расследования». Первая мысль – «перевели Агату Кристи». Только затем резанет – «Англетер»! Это ведь о Есенине! Прочитав первые две страницы, хочется отложить – какие-то вещи настараживают, отталкивают от чтения, не вызывают доверия. Все же, преодолевая внутреннее сопротивление, мы решаем прочитать это сочинение бывшего «следователя» (и откуда он взялся, толкователь смерти великого поэта? Вот одна сказка (опять сказка!) из статьи в журнале Москва «следователя» Хлысталова: «лет десять назад… в следственное управление неизвестное лицо прислало конверт с двумя фотографиями. На них изображен Есенин… повешенный в Англете! Не сказка, сознательная ложь!

Ведь маленькая ложь вызывает большое недоверие. Так, кажется, говорят англичане. А этих «маленьких неправд» в статье Э. Хлысталова, увы, предостаточно.

Э. Хлысталов убежден, что Есенин убит и что это было «политическое убийство». Он составил биохронику последних дней поэта, тщательно собирая различного рода документы, вплоть до счетов в ресторанах, и знает, где, кода, с кем и как долго был Сергей Александрович. Читаешь внимательно его «судебный очерк», и чувствуешь, как тебя ведут к убеждению, что организатором и исполнителем травли поэта было… конечно же – ГПУ, и что Есенина окружали явные и тайные враги, в том числе агенты ЧК и ГПУ! Забегая вперед, скажем, а, то что Айседора Дункан, знакомясь с Есениным, выполняла, весьма вероятно, заказ Абвера, будущи немецкой шпионкой, «босоножкой», как ее предшественница, тоже «босоножка», Мата Хари!

Прочитав этот очерк Э. Хлысталова, и вспомнив вышеприведенные рассказы о последних днях Есенина, написанные Ю. Л. Прокушевым, любой не искушенный в делах сыска человек, невольно придет к выводу, что если Есенин убит, то не исключено: убийцами (или причастными к убийству) являются В. Эрлих, чета Устиновых, художник Мансуров, старый писатель Измайлов и… Николай Клюев. Эдуард Хлысталов, заимствуя «схему преступления» Агаты Кристи, «предполагает, что был еще «некто загадочный». «Работник гостиницы?», «женщина?» – спрашивает себя же Э. Хлысталов. – «Неизвестный врач?»… «Я не исключаю, что именно заявление неизвестного врача о том, что смерть наступила за 5 – 7 часов до обнаружения трупа, дало алиби В. Эрлиху». Ergo sum!

Рассматривая ГПУ, как организатора и исполнителя убийства, естественно, «следователь МВД» Э. А. Хлысталов, как «профессионал» уличает их, то есть сотрудников ГРУ, милиционеров,

а) в небрежности (составления акта осмотра места происшествия);

б) сокрытии одних документов (показаний свидетелей) и подлоге, вплоть до акта судмедэкспертизы А. Г. Гиляревского («Поэтому можно категорически утверждать, что было еще одно заключение о причинах трагической гибели С. А. Есенина, которое в настоящее время неизвестно»);

в) умышленном отказе разрабатывать версию об убийстве (даже следователь не занимался «делом Есенина», а всего лишь дознаватель). Длинные руки у ГПУ, и хорошо следы заметали».

Вот еще одно открытие Э. Хлысталова: «собирая материал для очерка, знакомясь со множеством публикаций о С. А. Есенине, я обнаружил одну печальную закономерность: во всех опубликованных в нашей печати посмертных фотографиях поэта отсутствуют следы травм на его лице». И он задает вопрос: «Печатались такие фотографии, где этих травм и ожогов не было видно. Или они тщательно ретушировались?»

Э. Хлысталов пишет, что не берет ответственности судить о качестве выводов А. Г. Гиляревского. И все же «нервом» его заметок является интерпретация именно акта судмедэкспертизы. И это несмотря на то, что у него «нет уверенности, что акт написан рукой Гиляревского», что «создается впечатление, что акт Гиляревским А. Г. был написан под чьим-то давлением, без тщательного осмотра тела и до вскрытия».

…И вот перед нами акт вскрытия трупа Сергея Александровича Есенина, подписанный судмедэкспертом Гиляревским, и все фотографии из 5-го номера Англетера и фотография С. Есенин в морге Обуховской больницы г. Ленинграда (28.12.25 г.) и вместе с ней и «посмертная маска» С. Есенина. Так вот, следуя индуктивной логике детективного жанра, той «черной кошкой, которую ищут в темной комнате», должно являться стихотворение «До свиданья, друг мой. до свиданья…». Здесь, по нашему мнению, чутье «профессионала-сыщика» Э. Хлысталова не подвело. Процитируем «сказку»! «Откровенно говоря, я не представляю, как можно написать стихотворение кровью из разрезанной вены…» Дальше: «Дружбы с Эрлихом у Есенина не было, он устраивал Есенина как предприимчивый человек, поэтому писать ему кровью стихотворение гордый Есенин никогда бы не стал». И здесь Хлысталов неправ – психологически резонно отдать было это стихотворение не другу, а предприимчивому человеку (такой вернее донесет его до широкой аудитории, что, кстати, Эрлих и сделал).

Так вот, окажись, что это стихотворение написано не Есениным, или не его кровью, или кровью мертвого Есенина – все встало бы на свои места в версии Э. Хлысталова. С актом же судмедэксперта не так все однозначно: ведь не только по соображениям сокрытия убийства кто-то мог его подменить или «отредактировать». Но и по другим мотивам… Так что судмедэкспертам вместе с есениноведами следовало бы, на наш взгляд, начинать именно со стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…» (С. А. Есенин последние два года неоднократно госпитализировался, в том числе и в связи с травмой ноги, в больницах Москвы, в 1923 году он лечился также в Европе. Современными методами можно установить идентичность крови, которой написано последнее стихотворение, и крови С. А. Есенина.

При первом нашем взгляде на фотографию мертвого Есенина, сразу бросилось в глаза огромная вмятина на лбу поэта, идущая чуть ли не от волосистой части головы, захватывающая две трети правой надбровной дуги и переносье. Вряд ли это дефект эмульсионного слоя фотографии. Не зная акта судмедэкспертизы, только на основании осмотра этой фотографии даже не профессионалы должны бы заключить, что это повреждение костей черепа посмертное и возникло от удара тупым твердым предметом с большой силой или от удара о таковой. Будь оно прижизненным – не так бы выглядели глаза, нос и уши (избавим читателя от подробностей, а тот, кто знаком с медициной или физиологией, легко дорисует картину). Но, сравнивая эту фотографию с «посмертной маской» (читай дальше!) С. А. Есенина, замечаешь явное несоответствие в повреждении: судя, по маске, эта вмятина… какая-то «искусственная»! Ниже поясним.

А теперь что касается самого акта А. Г. Гиляревского. Во-первых, в акте нет ни малейших указаний на наличие черепно-мозговой травмы – ни прижизненного, ни посмертного характера. Вдавление на лбу расценено как «давление при повешении» (о трубу отопления, к которой была привязана веревка. (Е.С., М.Ч.) Так действительно выглядят посмертные вдавления, возникающие в результате трупного окоченения. Картина смерти от асфиксии (удушения) описана в акте. конечно, недостаточно полно и подробно, но все же, судя по акту, состояние внутренних органов именно такое, как бывает при смерти от асфиксии. Наши замечания по акту касаются, в частности, и описания странгуляционной борозды. Да. при такой странгуляционной борозде, смерть могла наступить от асфиксии. Как ни крути, от этого не уйти, и все рассуждения Э. Хлысталова, касающиеся повреждений, найденных на трупе С. А. Есенина, ни в какую другую картину не укладываются.

И вот здесь нам нужно сделать одно чрезвычайно серьезное и ко многому обязывающее замечание. Акт Гиляревского неполный и по описанию картины смерти, и по сохранности (часть акта оторвана, как раз при описании состояния мозга и перед заключением). Тем не менее, мы должны заявить, что описание состояния мозга не соответствует описанию состояния других органов! Это не мозг в асфиксии (для специалистов поясняем: нет ни одного признака отека мозга, обязательного при асфиксии). Картина состояния мозга из данного акта А. Г. Гиляревского, могла бы соответствовать смерти, например, от острой сердечно-сосудистой недостаточности (и то не полностью) или от отравления некоторыми быстродействующими ядами. Сразу оговоримся – мы не выдвигаю никаких новых «версий», а констатирую факты. Конечно, нужно поднять другие акты судмедэкспертизы, написанные А. Г. Гиляревским, в том числе и повешенных, и сравнить их с данным. Но, думаем, тут дело в другом. Склонны согласиться с Э. Хлысталовым, что на эксперта. проводившего вскрытие трупа С. А. Есенина, «оказывали давление». Опять же оговоримся: это давление могло иметь самые различные мотивы, а не только те, чтобы сокрыть убийство.

В плане нашего замечания о несоответствии состояния мозга другим органам многое в расследовании гибели поэта начинает представать в неожиданном свете. Подчеркиваем, что мы здесь рассуждаем, как ученые, (а не так, как Э. Хлысталов – с позиций «должного», инструкциями определенного). Так вот, с нашей точки зрения, не важно, написал данный акт А. Г. Гиляревский или другой судмедэксперт, (а то, что акт этот написан не сотрудником ГПУ, а судмедэкспертом, то есть врачом-профессионалом, не вызывает никакого сомнения). Важно другое. Убеждены, что бросающееся в глаза профессионалу несоответствие патологоанатомических данных мозга и других внутренних органов – не небрежность и не показатель невежественности врача. Это сделано сознательно, преднамеренно. Это сделано, как указание для всякого другого судмедэкперта, в руки к которому попадет данный акт, что он не соответствует истине. Это послание коллеги коллеге. Честное послание честного человека. Вынужденного, таким образом, зашифровываться, прятать то, что ему стало известно – от профана и невежды, от злой и правящей воли. Или… чтобы смягчить удар по психике, многомиллионных обожателей великого поэта!

Во времени гитлеризма в Германии честные психиатры, чтобы их пациентов не уничтожали, как неполноценных, придумывали различные термины. Напиши они в истории болезни «психопат» или «шизофреник» – и больной был бы уничтожен. А наши психиатры, во времена «великого застоя», как изощрялись, чтобы скрыть истину и оправдать инакомыслие! А. В. Снежневский, к примеру. Его обвиняют, что он придумал термин «вялотекущая шизофрения» для того, чтобы всех инакомыслящих объявить сумасшедшими. И это делает невежество. Ведь, по теории Снежневского, страдающий вялотекущей шизофренией (вдумайтесь в термин – «вялотекущая»! ) – это очень-очень долго психически сохранный человек. Поставь такому человеку просто «шизофрения» – преждевременное слабоумие – и приговоришь его сразу к социальной смерти. Да, вот так приходится изощряться всем, кто несет в своем сердце клятву Гиппократа!

Судмедэксперт, написавший акт, подписанный фамилией Гиляревского, знал, что «дело» прикроют. И он оставил свой знак нам, потомкам.

Наконец, пора высказать и свое мнение и ответить на извечный русский вопрос: «Что делать?».

Убеждены, и в этом мы солидарны с нашим научным редактором, профессором Евгением Васильевичем Черносвитовым, что выход один – необходимо повторное судебно-медицинское исследование останков трупа С. А. Есенина, то есть эксгумация. Думаем, что попытки, например, найти необходимую информацию у поэтов, художников, случайных людей, так или иначе соприкоснувшихся со смертью Есенина, – тщетные попытка! «У страха глаза велики». Богатое воображение заставляет нас видеть то, чего нет перед глазами («мраморное лицо», «исчезнувший пиджак», «ожог лица», «синяки» и т. п., – это скорее всего плоды встревоженного воображения). Кстати, очерк Сергея Куняева «Смерть поэта. Версия. Хроника журналистского расследования» – это выплеск эмоций человека, гибель Есенина которому глубоко небезразлична. Но… в хронике, к сожалению, находим «20 гр. мозга», вышедших через образование на лбу. Если бы автор был медиком, то он знал бы, что когда через повреждения лба выходит 20 граммов мозга, то весь остальной мозг «выходит» через рот, нос, уши, и вряд ли написал бы это!

Предложение об эксгумации трупа С. А. Есенина об этом впервые высказался профессор Евгений Васильевич Черносвитов, имеющий солидный опыт практической работы судебномедицинского эксперта, в 1989 году Ю. Л. Прокушеву, В. И Белову и племяннице С. А. Есенина – Т. П. Флор-Есениной. От них он услышал, что все нужно взвесить, продумать. Делать спокойно и основательно. Ведь речь идет о нашей народной гордости и чести. Они согласились с профессором, что «нужно идти до конца». Евгений Васильевич тогда, от общества «Знание», проехал по всему СССР! Поговорил сначала со своими родными, друзьями и знакомыми, которые его однозначно поддержали. А выступления его были перед крестьянами и рабочими, служащими, военнослужащими, учеными, писателями, деятелями искусства разных поколений) – серьезных аргументов против эксгумации Евгений Васильевич не получил. Но ему не раз приходилось слышать сомнения такого рода: «Пошумите, попишите – и на этом закончите… Как со смертью Маяковского…». Разговаривал профессор и с представителями Русской православной церкви – нет аргументов против. Действительно, ведь вскрывают могилы. Когда переносят прах из одного места в другое, и не только по желанию умершего лежать в родной земле, но и просто из одного места родной земли в другое. Не только вскрываются могилы. Но и непосредственное воздействие на останки оказывается – хотя бы для того, чтобы их сохранить… Неужели тайна смерти какого-нибудь Тутанхамона нас больше волнует, чем тайна гибели Есенина?

С горечью и сейчас думаем, что нам следовало бы собрать группу специалистов и не бояться прикоснуться не к одной тайне смерти, и не один прах подвергнуть строгой научной экспертизе… Нас, например, уже, как граждан постсоветской России, оскорбляет версия самоубийства декабриста М. С. Лунина, предложенная Натаном Эйдельманом, и в изощренном виде представленная в спектакле «Смерть Жака»…

«Тайна могилы» – понятие суеверное. Предки наши предавали своих усопших огню. В земле лишь сохраняли (отсюда и слово «хоронить») – на время.

Отдельно нужно сказать о Василии Ивановиче Белове, который подвигнул Евгения Васильевича Черносвитова на расследование гибели Есенина, узнав, что он в прошлом судмедэксперт и психиатр. Василий Иванович первым поднял вопрос о причинах гибели Есенина, выступив в своей родной Вологде («Пора снять с него клевету о самоубийстве»). Его поддержали В. Г. Распутин и И. С. Глазунов.

Василий Иванович дал Евгению Васильевичу копию своего письма главному редактору «Огонька» В. Коротичу. Вот это письмо:

«Виталий Алексеевич! Шлю Вам привет.

Письмо с приглашением участвовать получил – спасибо. В «Огоньке» я ни разу не печатался. Попытки были безуспешные. Не вижу принципиальной разницы между временам, у вас пока сменилась одна форма.

У меня просьба к Вам и Евгению Александровичу: опубликуйте правду о смерти Есенина (пора снять с него клевету о самоубийстве). Это было бы совершенно в духе перестройки и гласности. Имеются и документы, и серьезные исследования, и живые свидетели.

Прошу, не отвечая пока по существу, подтвердить получение моего письма. Белов. 17.V.87».

Подтверждения Василий Иванович не получил. Правду о смерти С. А. Есенина «Огонек» не опубликовал. Письмо является собственностью профессора Евгения Васильевича Черносвитова, нашего научного редактора. Как Василий Иванович Белов передал судьбу расследования смерти Сергея Есенина Евгению Васильевичу, я написала в журнале «Аврора» (см. журнал «Аврора», №6.2012).

На свою первую публикацию о смерти С. А. Есенина Евгений Васильевич Черносвитов получил много писем в поддержку. Противники, видимо, просто не писали. Одно письмо мы выделим, ибо его писал профессионал-филолог. Имя его было для Евгения Васильевича, неизвестное, не знали автора письма и коллеги по ИМЛИ (где Евгений Васильевич к тому времени уже работал старшим научным сотрудником, собирая коллектив для подготовки собрания сочинения В. М. Шукшина). Но… оказался неожиданным образом для самого себя – это было до его о смерти Есенина – в есенинской группе по подготовке академического собрания сочинений поэта).

Цитируем письмо неизвестного автора.

«Берем книгу «Сергей Есенин. Собрание сочинений в двух томах. Том 1. Стихотворения, поэмы. Москва, «Советская Россия», 1990, «Современник». Слово о поэте Ю. В. Бондарева. Составление, вступительная статья и комментарий Ю. Л. Прокушева» и читаем начало поэмы «Черный человек»:

Стоп, на этом прервем, как сейчас говорят наши «лидеры», судьбоносную для Есенина поэму, (к ней мы еще вернемся). Это письмо неизвестного филолога из Одессы (ведущим советским есениноведам, работающим над академическим собранием сочинений С. А. Есенина, фамилия литератора и филолога Анатолия Яни, автора письма… «не знали». Не знали его и в «Радунице»).

А. Яни озаглавил письмо «Самоубийство бродяги»? (Записки одесского филолога о стихах, жизни и смерти Сергея Есенина)».

Итак, Анатолий Яни продолжает: «Я очень рад и сердечно благодарен редакции еженедельника «Ветеран», врачу и философу Евгению Черносвитову за то, что в №4 за 1990 год опубликованы его размышления о гибели Сергея Есенина.

К предложению Евгения Черносвитова об эксгумации трупа хотел бы присовокупить и «эксгумацию» рукописей любимого поэта. Изучение их, надеюсь, очистит личность замечательного лирика от многочисленных навешенных на него ярлыков.

«Самоубийство бродяги» – именно эти слова о С. А. Есенине употребил и опубликовал некий, неизвестный мне Б. Л. Розенфельд, через пять лет после трагической гибели поэта, рассуждая в обширной статье в «Литературной энциклопедии» (т. 4, с. 82) о «мотивах бродяжничества и хулиганства». «Перед нами оказывается бродяга и вор», – пишет Б. Л. Розенфельд. Но что же Есенин украл и у кого? Какие есть доказательства?

Поэтические образы в стихах, лирические герои и персонажи в произведениях нельзя грубо отождествлять всегда с самим поэтом. Это, во-первых. А во-вторых, образ так называемого «хулиганства» можно понимать в стихах Есенина как метафору, как его сомнение в «счастливой» ломке дореволюционной Руси при наступлении на нее «железного врага». «Хулиганство» – это неравнодушие, небезразличие к меняющейся судьбе страны, свое собственное, особенное, нешаблонное понимание революции. Вероятно, это «инакомыслие» и давало право говорить о психической болезни Есенина. Но «скандалил» он отнюдь не как сумасшедший. На «скандалы» сумасшедшего никто не обращал бы внимания, в крайнем случае поместили бы надолго в психушку. Мне кажется, что для того, чтобы понять настроения С. А. Есенина в послереволюционный период, нужно сравнить их с послереволюционными настроениями И. А. Бунина, описанными в его «Окаянных днях». Возможно, если бы Есенин «сорвался» во Францию, он тоже прожил бы до 83-х лет. Бунин враждебно встретил Октябрьскую революцию. Не в силах восторгаться ею был и Есенин. У него болела душа. Но это не значит, что был он душевнобольным. Почему не убежал за границу? На это есть ответ в стихах: «Не вылечить души пустыней и отколом». Без Родины жизнь – пустыня. Хотя и на родине она – «обман с чарующей тоской». Писать агитационные стихи, «агитки», как это делал Ефим Алексеевич Придворов под псевдонимом Демьян Бедный, Есенин технически, конечно, мог бы. Но не желал создавать строки по велению ума, а не сердца. Не то бы и он, Есенин, к своему сорокалетию был бы награжден орденом Красного Знамени и прожил бы свыше 60-ти лет. Но тогда Есениным бы он не был.

Автора приведенных строк никто никогда не называл и не называет ни хулиганом, ни скандалистом, хотя Придворов-Бедный пропагандирует злодейское убийство. Что же это за понимание задач поэзии? Его басни и частушки вошли в прижизненный 19-томник, но кто любит стихи этого агитатора так же, как Есенина? Просто было время, когда вместо песен Есенина, никому тогда не нужных, распевались «агитки Бедного Демьяна». Что оставалось делать Есенину? Нет, не вспарывать сытые брюшные полости штыком, а пожелать здоровья:

Есенин хотел разобраться в самом себе, ощущая себя «иностранцем» в родной стране. И как только ни называли поэта: «идеологом упадничества», «деклассированным представителем кулачества и циничного апофеоза разврата», завсегдатаем «удушливой мути кабаков и притонов». Что ж, если стихи его не принимались тогда «благородным» обществом, он их читал проституткам.

В 1916 году, т. е. до революции, журнал «Вестник Европы» называл Есенина «народным златоцветом». А в 20-е годы и даже после смерти своей он стал неугодным? Для чего он уехал из Москвы в Ленинград? Видимо, в Москве создались труднейшие до невозможности обстоятельства для его жизни и творческой работы. Не для того же покинул Москву Есенин, чтобы в Ленинграде искать смерти, будто при желании невозможно было отыскать ее в Москве. Для самоубийства в другие города не уезжают. Собирался жить, нельзя понять по-иному.

Тончайший лирик, обращаясь к своему сердцу, писал:

Да, он понимал, что жизнь человека не вечна, что он стареет и умирает, однако преждевременно уходить из жизни по своей инициативе не собирался:

(Слова Есенина здесь и ниже выделены мной – А. Я.)

«Счастья нет, но горевать не буду»…» – обещает поэт.

У него болела нога. В связи с травмой ноги он лежал в больницах. Именно из московской клиники он решил ехать в Ленинград. И тут я хочу коснуться поэтических строк Есенина, в которых появилась «нога», а вернее даже «ноги». Есть такое народное выражение: «Откуда растут ноги?»

Речь пойдет всего лишь об одной-единственной букве, но на примере ее подмены попытаюсь показать и проследить, как идеал психического здоровья2 может превратиться в толки и перетолки о том, был ли Есенин умалишенным, в порядке ли был, как говорит фольклор, его «чердак». Иначе не возникала бы версия изощренного, умышленного убийства поэта, физической расправы над ним.

Итак, продолжаем: «Что же это за буква, о которой я давно хотел рассказать? Мое рассуждение печатать в газете раньше принято было считать нецелесообразным.

Я обращался к рукописям Есенина, изучал его почерк. Буквы «г» и «ч» он писал почти одинаково, идентично. В одном из стихотворений о любви Есенин пишет:

В этом же стихотворении встречаю и слово «ноги»:

Вы заметили: ночи и ноги. Меняется одна буква. Много раз в стихах Есенина фигурирует и то, и другое слово. И читаются в рукописях слова эти формально (по почерку) одинаково. Только по смыслу возможно понять, где «ноги», а где «ночи». Вчитаемся же в известные строчки поэта:

Себя поэт сравнил с птицей, у которой, естественно, есть шея и голова. Голова на шее. Анатомия эта ясна, как божий день. И вдруг возникает, откуда ни возьмись, «нога». И «шея», оказывается, относится к … «ноге». «Шея ноги». Вот так бред! А есениноведы пишут о «наивно-образном реализме» Есенина, о «примитивном субъективизме, не знающем абстрактного понятия», о том, что есенинскому мышлению свойственна конкретность, лежащая в основе его «поэтической гносеологии». Что же это за «предметный реализм», маячащий «на шее ноги»? Где это? Может ли художник проиллюстрировать?

А что, если весь «фокус» – в букве: не какие-то там «ноги», а «ночи»? Все становится понятным, заумь исчезает вместе с «ногой» – и возникает совершенно естественный в данном контексте образ ночей. Невмочь, невмоготу, совсем нет возможностей, нет сил терпеть: целые ночи. То есть ночами. По ночам бедной голове надоело виднеться вдали.

Когда я, будучи студентом-филологом университета, предложил вникнуть в букву есенинской рукописи, всполошились ученые-литературоведы. Однако вместо того чтобы научно, обоснованно и объективно доказать, прав я или нет, кое-кто воскликну, а какая, дескать, разница, «ноги» там или «ночи», «шея ноги» или «шея ночи». Да, если так понимать, как вырвано из контекста: «шея» – чего? – «ночи», то это, конечно, тоже чепуха, ибо у ночи тоже нет шеи. Как и у ноги. Но дело здесь совершенно в другом. Следует обратить внимание на то, что слово это – «ночи» – должно читаться и пониматься в именительном падеже множественного числа, а не в родительном единственного.

Вероятно, когда-то было угодно кому-то и выгодно хоть «шеей ноги» подчеркнуть, что у Есенина случались «заскоки». Нам, читателям, внушали, что Есенин повесился в гостинице «Англетер», будучи «в болезненном состоянии». Значит, имея серьезную психическую болезнь?

Свыше полстолетия прошло с того трагического дня, когда жизнь поэта оборвалась. Но почему за все эти 54 года не родилось пока ни одно фундаментального труда, исследования, диссертации с детальным расследованием причин гибели Сергея Есенина? Не потому ли, что поиск истины, как это нередко бывает, запрещен? Можно говорить все, что угодно, лишь вокруг да около, но только не по существу – со всеми соответствующими подробностями и фактами.

Характер Есенина, как мне представляется, был сродни характеру Владимира Высоцкого. По натуре они врожденные оптимисты.

В детстве Высоцкому отец-военный подарил «черный пистолет». Володя был озорником. Есенин о своем детстве вспоминает, что был «большим драчуном и ходил всегда в царапинах». Бесшабашная удаль, необычайное озорство, смелость, непринужденность, раскованность роднят Есенина с Высоцким. Сближает их не только увлечение поэзией и яркое собственное творчество, но и некоторое пристрастие к алкоголю и даже похожие сердечные увлечения, нежные чувства к известным зарубежным актрисам. Есенин был влюблен в Айседору Дункан. Высоцкий обожал Марину Влади3.

…Но можно ли хоть на секунду представить себе, что Высоцкий, как и Есенин, повесился? Неслыханно глупая версия. Можно ли говорить об «упадничестве» поэта, кровь которого кипит, бурлит, горит? Между тем, ярлык «упадничество» не раз привязывался к шее Есенина, как галстук.

В «Литературной энциклопедии» 1930 года вышеупомянутый Б. Розенфельд неизвестно на основании каких данных и источников сообщает: «Богема и принимавший все более острые формы наследственный алкоголизм привели Есенина к гибели: под влиянием тяжелых психических переживаний, он окончил жизнь самоубийством».

Как же мог неизлечимый алкоголик и шизофреник одновременно быть тружеником вдохновенного пера, четким аккуратным почерком выписывавшим каждую отдельную буковку своей замечательной лирики? За какие качества человека с тяжелым психическим заболеванием плюс острые формы наследственного алкоголизма, смогла полюбить прославленная танцовщица? (Оговоримся: с этим мнением Анатолия Яни мы еще разберемся подробнее – Е.С., М.Ч.). Только ли за «золотую голову»? Ясна ли до конца вся биография, жизненный и творческий путь Есенина? О какой «пассивности» и «практической бездеятельности» Есенина (терминология того же Б. Розенфельда) можно рассуждать? На основании каких бесспорных фактов? Неужто лишь на основании того, что восемнадцатилетним юношей он, смело отправился в Петербург «пробивать» свою поэзию? Это ли «пассивность»? Может быть, такой же неугасимой творческой пассивностью в кавычках, обладал кинорежиссер, сценарист, писатель и актер Василий Шукшин, скоропостижно умерший на съемках фильма «Они сражались за Родину»?

Это были очень энергичные люди. «Бездеятельность»? А скорее совсем наоборот – целеустремленность и полет духа! Автор энциклопедической статьи решил иронически назвать эту есенинскую целеустремленность лишь «охотой к перемене мест». По этой же причине, видать, и директор вечерней школы в родном селе, поменял Алтайский край на Москву, где окончил режиссерский факультет ВГИКа? Значит, мыслить можно как угодно, когда выдумываются уничтожающие формулировки?

Лирическое «я» в стихах и песнях, как говорил о себе Высоцкий, часто не совпадает с жизнью самого автора. Следует отнести это и к Есенину. Если в стихах можно найти желание лирического персонажа быть «бродягою и вором», то это не значит, что Есенин – бродяга и вор. Снова возникает вопрос, что же конкретно похитил «вор», кого ограбил?

Философ и врач с 20-летним стажем работы психиатром Евгений Черносвитов заканчивает сейчас рукопись большой и серьезной, основанной на скрупулезном изучении и анализе документальных материалов статьи «С. А. Есенин как идеал психического здоровья». Полагаю, что этот научно-медицинский очерк о поэте будет опубликован в ближайшее время и высветит многие психологические аспекты личности Есенина, чтобы все раз и навсегда поняли, что ни в малейшей степени, ни в какой мере никакой психической болезнью Есенин не страдал. А затем можно будет подойти ближе к тайне, которую хранит его могила.

Анатолий Яни, литератор»

Мы привел все письмо А. Яни потому, что автор, по воле логики своего повествования о С. А. Есенине (именно повествования, подчеркиваем это) коснулся многих моментов, которые сопричастны и нашему исследованию. Думаем, что Высоцкий и Шукшин появились у Яни не случайно, особенно если учесть, что это в русле размышления о гибели Есенина. Вернемся и мы к этому странному есенинскому написанию букв «г» и «ч», когда речь пойдет о наших академиках-есениноведах.

А теперь «Оскорбление легендой» (это название предложила редакция «Ветерана» вместо – «Есенин как идеал психического здоровья»: «Нет, это слишком, – сказал Евгению Васильевичу, главный редактор, – так сразу уж – не надо. Не поймут»).

Напомним основное положение, на котором наш научный редактор в 1990 году, а, мы, в 2017 году, настаиваем бескомпромиссно: «Для того чтобы человек, не будучи психически больным, мог покончить с собой, всегда нужен кто-то, кто „поможет“ ему в этом. Обстоятельства в конечном итоге – это живые, конкретные люди, желающие смерти того, кого они доводят до самоубийства. Но доведение до самоубийства – одна из форм убийства. Убийства изощренного. Это хорошо знают юристы. Поэтому „пересуды“ вокруг гибели Есенина и сводятся в принципе к одной версии – убийства. В противном случае это были бы пересуды о том, был ли Есенин сумасшедшим или не был».

Допустим, мы не знаем, что произошло в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в ленинградской гостинице «Англетер». И зададим себе вопрос: когда эти два слова – «самоубийство» и «Есенин» были соединены? Находим четкий ответ: тогда, когда Сергей Есенин был впервые объявлен сумасшедшим. Все по-житейски банально и просто. Все лежит на поверхности. Почти во всех книгах о Есенине это проходит чуть ли не красной нитью, но, тем не менее, никак и никем не связывается с трагедией в «Англетере». Почему?

Сразу оговоримся еще раз: никаких «новых» версий о смерти С. А. Есенина мы и сейчас не предлагаем! Только размышляем, насколько нам позволяют наши знания и …документы! Здесь мы опубликуем то, что или не знают, или замалчивают. Что, убеждены, будет сенсацией! Это по поводу «посмертной» маски Сергея Есенина!

«Cherchez la femme» – говорят французы. «Ищите женщину», – советовал еще Сократ. А на Руси в давние времена говорили более определенно: «Ищите ведьму»…

Первым человеком, кто связал «самоубийство» с именем Сергея Есенина, была американская балерина Айседора Дункан. «Босоножка», прошедшая разведшколу Абвера в Индии, в которой чуть раньше «училась» и легендарная Мата Хари (Подробнее об этом, читай в книге Е.В.Черносвитова «Формула смерти», Ридеро. Издание третье, исправленное и дополненное. Глава «Promenade des Anglais»). Она же первая объявила «на весь свет» Есенина сумасшедшим, показывая его психиатрам Америки, Франции и Германии, заявляя о его безумии в интервью и в письмах «протеста» в богатейшие и модные газеты Европы. После тщательного изучения многих документов попробуем рассказать, как нам представляются эти взаимоотношения поэта и «босоножки» (развед. школа Абвера в Индии готовила шпионок и диверсанток, которые очаровывали публику, танцуя босиком и в прозрачном платье на голое тело. Заметим, что прозрачное платье на голое тело – сейчас обыденная одежда для жен и женщин-эскорт VIP всего цивилизованного мира! Одним словом, как в древней Греции: Πορνοκρατία, Порнократия – форма правления Госулдарством проституток, господствовавшая в древней Греции и в 10-ом веке в Европе, даже в Ватикане… Как это происходит сейчас, читай Е. В. Черносвитов, «Сага о Белом Свете. Порнократия. Книга 1. При свете ясного солнечного дня. Книга 2. Радуга в ночи).

Айседора Дункан приехала в СССР по приглашению А. В. Луначарского и организовала в Москве балетную школу в 1922 году. 2 мая Есенин и Дункан поженились. 10 мая 1922 года они уехали за границу – сначала в Америку, затем в Европу, где пробыли до августа 1923 года. В 1922 году Дункан было 45 лет, Есенину – 27 лет. Айседора была уже известной танцовщицей, но суперзвездой она не была никогда. То, что она откликнулась на приглашение Луначарского и приехала в революционную Россию, – не случайно. Ее «творческие» поиски продолжались. Своего «потолка» она не достигла. Советская Россия – весьма интересна Абверу! Она танцует «Марсельезу», потом «Интернационал». Брак с молодым. красивым, талантливым русским поэтом, крестьянином, «мужиком» из красной России… Ее понять можно и нужно! Она везет Есенина, чтобы показать его свету. И выполняет поручение Мейерхольда испытать Сергея Есенина в гомосексуальном закрытом клубе. В это время они с Мейрхольдом открыто разваливают Большой Театр. Дункан надеется, что Есенин будет ошеломлен и покорен цивилизованными и культурными странами. Конкретно – попробует гомосексуальную любовь! Она внушает Есенину, что «спасает» его талант от совдепии! Она – его звезда, вспыхнувшая при его появлении. Для того, что узаконить манипулирование Есениным, Айседора Дункан вступает с ним в брак и везет его за границу.

Но все сразу же оборачивается по-иному. Есенин не в восторге от «заграницы», наоборот: он органически ее не приемлет. Ему плохо и дискомфортно в Америке. Он хочет назад, в Россию. Сначала Дункан считает, что это просто его причуды, показной патриотизм, дикие выходки мужика. Начинаются скандалы. Есенин начинает пить, несмотря на «сухой закон» в Америке. Этого меньше всего ожидала Дункан. Она быстро соображает, что нельзя показывать свету, что они ссорятся («свет» должен видеть необыкновенную любовь «двух великих талантов»: она готовит себе «новую легенду»). Нельзя также показывать ему, этому «свету», что русский поэт, красный крестьянин, не подвластен ее чарам! Чему тогда ее учили в Дели? Он делает испытанный ход в Европе – объявляет Есенина… сумасшедшим и угрожает «упрятать его в дурдом, превратить в «железную маску»! Расчет прост и верен, ибо в начале ХХ века гений и безумие были синонимами. Попутно скажем, что Дункан не удается завести Есенина в закрытый клуб гомосексуалистов в Париже (где, конечно, их ждали). Неожиданно во тьме появляются двое в штатском и устраивают Есенину потасовку, тем самым уводят от клуба. Всю поездку за бугром Сергея Есенина оберегала советская разведка. Документы сохранены…

Объявив Есенина, «своего мужа», сумасшедшим, страдающим madness (припадками безумия, бешенства) Дункан сначала показала его американским психиатрам. Она таким образом начала создавать себе и Есенину типично американскую рекламу «terrible infants» (дети, внушающие ужас4). Не так, так иначе, но чтобы. Есенин не вернулся в СССР. До конца цели оставить Сергея Есенина любой ценой заграницей, нам не сны. Но, практичные американцы (возможно осведомленные, кто такая Дункан, отказываются Есенина лечить – «здоров». Есть предположение, частично подтверждаемое документами, его спас Петр Борисович Ганнушкин, первый красный профессор психиатрии (свидетельство Иоганна Баруха Галанта – Ивана Борисовича, своему ученику, нашему научному редактору, Евгению Васильевичу). Тогда Дункан устраивает Есенину рекламу «terrible infants». Вернее, безумного гения. «Главное – чтобы о нем в этом качестве, заговорили: в полусвете, свете, печати. Свои и бывшие «свои» для Есенина – русские эмигранты. Красивая по тем временам легенда о гениально-сумасшедшем русском поэте, «красном» Дориане Грее, создана успешно и начала работать. Значит, будет приносить капитал. К тому же, есть что возразить на «гнусную клевету» поэтам Мережковскому и Гиппиус, когда те заявили, что «Дункан и Есенина выпроводили из Америки из-за пьяных кухонных скандалов и драк между собой».

Но самый грандиозный скандал Дункан устроила в парижском отеле «Crillon» («Крийон»). После скандалов в Америке, Дункан выступила перед прессой, одетая во все ярко-красное, словно обернутая советским флагом, и гневно сказала: «Америка – страна бандитов!» Рядом стоял Сергей Есенин! Так, Сергей Есенин со своей «женой», покинул US!

Крупнейшие американские газеты, такие, как «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йорк Геральд», сразу же откликнулись на скандал в Париже, поместив сообщение о нем под огромными заголовками: «Айседорин поэт впадает в бешенство в парижском отеле», «Он рехнулся!» («… поэт разносит в щепки мебель в отеле. Танцовщица заявляет, что брак между ними дальше невозможен»). Действительно, в номере, где остановились Дункан и Есенин, в ночь с 16 на 17 февраля 1923 года была разрушена вся мебель, разбиты зеркала и стекла, разорваны шторы – короче. был совершен настоящий погром. Наутро, 17-го не только газеты, но весь Париж занят исключительно погромом в отеле «Крийон». Айседору волнует только одно: как бы не подумали, что она и ее милый Сереженька ссорятся. Она выступает с интервью перед французскими, американскими и немецкими газетами. Она продолжает развивать легенду о помешательстве Есенина, обогащая ее новыми и новыми красочными подробностями. Вот, например, для «Международных новостей»: «…Это трагедия. И это абсолютная ложь, что мы ссоримся. Не выразить словами, через какие испытания прошел Серж во время войны, каким шокам подвергалась его тонкая поэтическая натура. Во время войны он был трижды тяжело ранен, получил тяжелое повреждение головы. Не меньше он пострадал и во время революции».

И все же это была и ссора – мебель и зеркала в отеле, по-видимому, били оба. Есенин после этой ссоры уезжает в Германию, бросая Дункан. И, как говорят злые языки, прихватывает с собой «в качестве сувенира» очаровательную 17-летнюю служанку Айседоры. Дункан. Опять же не без помощи «бывших русских» (к этому понятию мы еще вернемся). Бегство Есенина Дункан для прессы объясняет исключительно припадками его безумия. Американцам она (и шпионки женщины – женщины!) мстит по-своему: обвиняет Америку в том, что Есенин сошел с ума – «это все из-за дурацкого „сухого закона“, жертвой которого явился Есенин. В Америке он вынужден был пить контрабандный виски, который ему совали везде, где только можно… Прекрасное французское вино не вызвало бы у него помешательства». Ее ничуть не смущает то, что заявления ее порой противоречивы. Главное – ее слушают, печатают. Она – в центре внимания. Дункан в одном из своих «признаний» в отношении помешательства С. А. Есенина говорит, что показывала его психиатру Жюлю Маркузу и что он «подтвердил ее диагноз», поставленный Есенину. Возможно, ранее соблазненный психиатр и «отработал»… «Босоножки» учили, как соблазнять мужчин и …женщин! У нас нет прямых доказательств, но Ирма Дункан не была в Индии. Скорее всего, приемная дочь была в лесбийских отношениях с «матерью». Дункан только один раз «опростоволосилась» – пытаясь соблазнить престарелого Родена… Настолько она была искусна в обольщении и в «изысканном сексе», что умела затащить к себе в постель и гомосексуалиста… Но, повторяем, с Роденом не получилось. Он был влюблен в Рильке, тоже в великого поэта! Европейского «Есенина»… (См.: Е.В.Черносвитов. «Ницше, Рильке и Россия». Ж. «Грани», 1998, №185).

Когда интерес к скандалу в отеле «Крийон» в Париже начинает угасать, Дункан заявляет, что немедленно уезжает в Германию «спасать поэта от самого себя». Тогда, перед отъездом из Парижа, она впервые в интервью сообщает, что имеет предчувствие, что Есенин застрелится. Возможно, в «операции Есенин», был и такой вариант – убийство Сергея Есенина (который и был реализован в Англетере, в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года). В конце марта 1923 года Дункан едет из Парижа в Берлин на автомобиле вместе со своей подругой Мэри Дести (которая, кстати, охотно свидетельствует в пользу Дункан – сначала о сумасшествии Есенина, а вскоре и о его неоднократных попытках самоубийства – это все там, в Европе). Здесь нет места для сотрудницы Абвера – Мэри Дести, предполагаемой организаторше убийств детей Дункан и самой Айседоры в Ницце. Встреча Дункан и Есенина бурно отмечается в ресторане отеля «Адлон» и заканчивается ссорой и битьем посуды и попытками разрушить мебель. Испуганному хозяину отеля Мэри заявляет, что у русского поэта припадок эпилепсии, и вызывает психиатра. Тут-то и происходит курьез. Врач, зайдя в номер Айседоры и Сергея и поговорив с обоими, назначает инъекцию морфия (в то время он применялся для снятия возбуждения у психических больных) …Айседоре Дункан, и дает Есенину советы, как лечить его слишком эмоциональную супругу. Поэт, поблагодарив, провожает врача до двери.

Легенда о психической болезни С. А. Есенина не подтверждается и немецкими психиатрами. Но благодаря Мэри Дести, безумие Есенина обогащается еще одним определением – «эпилепсия». Это уже пущено в ход. Даже тогда, когда у Дункан на границе из Германии во Францию возникают сложности из-за отсутствия виз, эта легенда об эпилепсии Есенина удачно срабатывает. Контрразведка Франции, предполагаем, знала, кто такая Айседора Дункан, прикрывающаяся Сергеем Есениным обожаемым поэтом Троцким и Сталиным! (Сергей Есенин не раз приходил без приглашения и пропусков к Сталину. Вождь просил Сергея Александровича «перевести на русский язык стихи грузинских поэтов). В консульстве Франции в Германии, Айседора незамедлительно получает визы на въезд. Она искренне считает, что это результат ее «остроумия» – сказать консулу, что «в машине Есенин, советский поэт, страдающий эпилепсией, которого ни на минуту нельзя оставить одного: с ним молодая медсестра, сопровождающая его из России».

В Париж они благополучно прибывают 10 апреля, сообщив своим друзьям, что «немцы напуганы бешенством Есенина и не хотят предоставлять им свои отели».

Можно со всей определенностью утверждать, что Дункан сама провоцировала эти «припадки безумия» («бешенства», «дикого возбуждения», «эпилепсии», «слепой ярости» и т. п. – эти и другие определения встречаются в многочисленных заявлениях и признаниях А. Дункан и М. Дести, в воспоминаниях последней) – ведь интерес к себе в Европе нелегко постоянно держать на уровне. Так было в «Русском ночном ресторане» в Париже, который содержали и обслуживали бывшие офицеры царской армии, и где Айседора вздумала танцевать с красавцем – профессиональным танцором. Повторяем, Айседора была 100%+ женщиной! Так случилось и после ее выступления в «Palais du Trocadero» 27 мая, когда она, протанцевав на «браво» исключительно русское, включая шестую симфонию Чайковского, собрала небольшой круг друзей, артистов и поэтов. Есенин в ярости, как вспоминает все та же Мэри Дести, запустил канделябром в зеркало, а затем разбросал нескольких мужчин, пытавшихся его успокоить. Именно тогда, 27 мая, Дункан, вызвав полицейских, отправляет Есенина в частную и очень престижную психиатрическую лечебницу «Maison de Santé», которая находилась в пригороде Парижа, местечке Сант-Манде (St. Mandé). Айседора задействовала вариант «железная маска»! Там С. Есенин находится три дня и… выписывается! В документах на этот счет находим разные толкования. Ирма Дункан (приемная «дочь» Айседоры) пишет, что, так скоро забирая Есенина из психиатрической лечебницы, Айседора руководствовалась исключительно своей фантастической любовью и терпением, проявляемыми во всех случаях к Есенину, а отнюдь не потому, что эта лечебница чрезвычайно дорога. Находим еще один источник, сообщающий нам о пребывании С. А. Есенина в той лечебнице у… Георгия Устинова, того самого, кто был последние часы с С. А. Есениным в «Англетере» (см. «Сергей Александрович Есенин». Воспоминания. Под редакцией И. В. Евдокимова. Москва – Ленинград, 1926 г., стр. 159). Ни в одном из доступных нам источников, нет и следа упоминания об истинных причинах и виновнике скоропалительной выписки С. А. Есенина из парижской психиатрической лечебницы. А мы знаем, кто посетил С. А. Есенина в лечебнице 29 или 30 мая 1923 года. Но, назовем его имя несколько ниже – сначала нужно рассказать о неисповедимых путях и странном переплетении человеческих судеб, порой кажущихся мистическими. Вариант «железная маска» также не сработал! А, из St. Mandé никто никогда не выходил! Сейчас эта «клиника» не существует. Вероятно, ее «перенесли» и она «без адреса»… (Информация от сестры нашего научного редактора, Александры Черносвитовой-ЭльКури, парижанки).

В Париже Айседора Дункан сообщает, что Есенин неоднократно угрожал ей, что повесится, и что якобы однажды надел себе на шею петлю и привязал ее к лампе. Так, был «оглашен» последний вариант – Англетер! (Есенина убили в номере №5, в котором он провел одну из первых ночей с Айседорой Дункан). Абвер исчез. Но, почему не использовать намек на него и гибель великого русского поэта Сергея Есенина, при случае публично? Это попыталась сделать на Евровидении, выступающая второй раз, победительница с большим отрывом Лена Майер-Ландрут!5

Правда, при этом Дункан добавляет, что «те, кто много говорят о самоубийстве, на деле никогда его не совершают» (что, кстати, верно).

Вспоминают, что первые слова, которые произнесла Айседора Дункан, вступая на советскую землю, были: «Я возвращаю это дитя его Родине и никогда больше не хочу с ним иметь ничего общего».

С. А. Есенин вернулся в Москву, а с ним – легенды о его пылкой любви к Айседоре Дункан и их путешествии по Америке и Европе. В том числе и легенды о сумасшествии и попытках самоубийства. Эти легенды стали продолжать жить и работать уже в новых условиях, которые можно обозначить: Москва, 30-е годы…

Ну, а так сказать, персоналии? Это три психиатра. Два московских – один с мировым именем, но без всяких прав в столице. Другой – без всякого (тогда, в 30-х!) имени, но со всеми правами и властью в Москве. Третий – молодой, начинающий, смоленский, без имени и прав. И все они сыграли весьма значительную роль в закреплении надолго за С. А. Есениным и слова «сумасшедший», и слова «самоубийца».

Имя первого, друга знаменитого венского психоаналитика Зигмунда Фрейда коллеги, с которым вместе учился и работал у знаменитого психиатра Евгения Блейлера, в его клинике и приятеля Алексея Максимовича Горького, бывшего цюрихского профессора психиатрии, вернувшегося на Родину из Швейцарии в СССР, по приглашению А.В Луначарского, – Иван Борисович Галант. Да, да, учителя и друга нашего научного редактора, Евгения Васильевича Черносвитова (см. Марина и Евгений Черносвитов. «Торрент-сутра СНА. Неизвестные Фрейд и Галант». Ридеро. 2016 год).

Имя второго, «красного профессора психиатрии», первым признавшего Советскую власть и активно включившегося в оказание ей помощи, бессменного руководителя кафедры психиатрии 1-го Московского университета, а, следовательно, всей столичной психиатрии, создателя так называемой малой (пограничной) психиатрии, – Петр Борисович Ганнушкин. Земляка Сергея Есенина.

Имя третьего, личности многообещающей, но трагической, – Виктор Семенович Гриневич.

Начнем, однако, со второго. В 1918 году Петр Борисович Ганнушкин становится профессором психиатрии. В это время закрываются и разрушаются монастыри. Раньше, до появления психиатрических больниц в России и богаделен, убогие, слабоумные и умалишенные, находили приют в монастырях. Там же находили убежище и те, у кого были нелады с законом и властями. Петр Борисович, видимо, прекрасно понимал, что и для некоторых жителей светлого настоящего и будущего, понадобятся и приюты, и убежища. Так клиническая психиатрия вышла за пределы психбольниц – в общество. У нее появились социальные функции, которые постепенно становились и социально-политическими. социально-идеологическими. «Пограничные» личности – это те, которые и не психически больные, но и не «нормальные». Когда у них (по их ли причине, по причине ли власть имущих) возникают сложности в обществе и с обществом – двери психиатрических больниц для них открыты (это, правда, не совсем сумасшедший дом, но «дневные стационары» при психиатрических диспансерах, как во времена Ганнушкина, или, так называемые «санаторные отделения» при психбольницах, как во времена А. С. Снежневского). Петр Борисович Ганнушкин, по нашим данным. консультировал С. А. Есенина четыре раза: с конца декабря 1923 года по 21 декабря 1935 года. Ганнушкин выставляет Есенину разные психиатрические диагнозы: «астеническое состояние у аффективно-неустойчивой личности», «суицидальная попытка у аффективно-неустойчивой личности» (это когда Есенин, поскользнувшись у дома №4 по Брюсовскому переулку на обледенелом тротуаре, падая, поранил руку стеклом и попал сначала в Шереметевскую больницу, а затем был переведен в Кремлевскую, где, естественно, Петр Борисович являлся консультантом, – после этого шрамы на запястье левой руки, так и связывали с попыткой перерезать себе вены), «делирий со зрительными галлюцинациями, вероятно, алкогольного происхождения» (то бишь, «белая горячка») и, наконец, «маниакально-депрессивный психоз». Да, вот такая примерно последовательность. А мы ведь знаем истинные причины поступления С. А. Есенина в клиники 1-го Московского университета (все четыре клиники принадлежали университету). Это отнюдь не расстройство психики и не душевные, так сказать, кризисы, а нелады со следственно-карательными органами. Петр Борисович Ганнушкин, не раз беседовал и с родственниками поэта. По-видимому, с его слов сестра Есенина, Екатерина Александровна, советуя брату очередной раз лечь в психиатрическую больницу, сказала, что «психов не судят» (о роли Екатерины Александровны в судьбе брата, мы знаем от ее племянницы, Светланы Петровны Есениной и… от Вадима Алексеевича Козина – подробнее ниже).