Читать книгу Перед рассветом. Книга-сборник непридуманных историй - Екатерина Селивёрстова - Страница 3

Наталья Лукьянова
ПОКОРЕНИЕ МОСКВЫ
(из книги-биографии «Исповедь белой вороны»)

Оглавление

Я ехала в Москву.

Со мной было мало вещей: всего один чемодан на колесиках (выбран был специально, чтобы было удобно перемещаться по эскалаторам и переходам московского метро, пока я буду добираться до съемной квартиры дочери), да собственно женской сумки, что носится на манер почтальонов – – через плечо. Эта сумочка, при кажущейся незначительности размеров, выглядела пухлой и весила изрядно. К вечеру на плече бывала красная полоска там, где был ремешок сумки. Здесь были самые важные вещи: паспорт и розовая справка об инвалидности (которую мне предстоит продлять в местном онко-стационаре), телефон, минимальный набор косметики, книжка для коротания утомительных часов в дороге и еще непонятно, что—раз аксессуар был так тяжел.

Возле двери купе, на крючке висело пальто и широкий палантин на случай похолоданий. Воздух за окном становился к вечеру свежее, и щели в старой раме вагонного окна пропускали его внутрь купе. Вот друг-палантин и пригодился, можно было закутаться в него и посидеть еще немного, прежде чем лечь спать.

Стекло окна было закопчено паровозной пылью. Похоже, проводницы уже прекратили попытки отмывать их: все равно через полчаса они приняли бы такой же сизый оттенок. Зато чай предложили сразу же и разносили по купе, весело звякая ложечками о края подстаканников – поразительно сохранившаяся сквозь века традиция, скорее, даже ритуал, без которого дорога была бы иной. Желтый кружок лимона покачивался в каждом стакане, а белые кубики сахара лежали на блюдце, в полной готовности нырнуть под лимончик и сделать напиток более ароматным.

Дорога неизменно вносит свой акцент на твою реальность. Вот взять, хотя бы, меня: еще совсем недавно я была уверена, что крепко стою корнями в жизни, но события изменились и теперь я оторвана от привычного мира, его забот и надежд – они остаются в прошлом. А что будет впереди, как это сложится, было больше похоже на затуманенное стекло вагонного окна.

Мир отстукивал километры между мной и городом, с которым меня связывали 30 лет жизни, за окном мелькали деревья, столбы и полустанки. Жизнь уносила прошлое, предлагая забвение, но вместе с этим открывала пространство для будущего. Последняя мысль вдохновила меня, и я предалась воспоминаниям. Потому что заглядывать в будущее не решалась, смиренно предоставив это право судьбе. Как будет, так и будет – вот установка, которая была высечена мной на экране сознания.

В животе неприятно зашевелился страх или голод, я не могла сейчас их отличить, потому решила сделать перерыв в размышлениях и вышла в коридор. Тут можно было размять ноги, пройдясь по ковровой дорожке, заботливо застеленной длинным белым полотенцем с синей полосочкой по краям. Очевидно, забота проявлялась о самой дорожке: чтобы наши пассажирские ноги не так сильно пачкали дорогую собственность железной дороги. И еще в этом некогда белом, изрядно затоптанном, и оттого, скорее, сером, полотенце, читалась забота и о проводницах: им меньше хлопот с уборкой. И то сказать: просто скатать полотенце в рулончик и сдать в стирку, а по вагону протянуть из конца в конец новый рулончик.

Я восхитилась чьей-то предприимчивости, экономившей время и средства. Больше объектов, заслуживающих моего внимания, в обозримой протяженности вагона, не наблюдалось: странным образом, все пассажиры одномоментно скрылись в своих купе. Судя по стуку ложек в стаканах, шелесту разворачиваемой фольги, обнажающей курицу и хрусту нарезаемых овощей, наступало время обеда. Коридор наполнился ароматами домашних припасов и гомонов голосов.

Я не люблю делать все «как все», предпочитая жить в своем ритме, хотя бы в тех вещах, которые доступны моему планированию. Ну, уж по части времени обеда я точно могу поступить «не как все». Улыбнулась собственной дерзости, которую точно не одобрил бы отец. Мысленно сказала ему: «Прости, но мне так удобнее» и, опустив пониже створку окна, принялась рассматривать весь состав, который к этому времени делал поворот на трассе.

Я увидела первый вагон и паровоз, с черной кудрявой шевелюрой дыма, которая разрывалась потоками воздуха и таяла в неизвестности. Удалось увидеть и хвост состава: последний вагон переваливался с бока на бок, пытаясь попасть в ритм с остальной вереницей собратьев, но ему это плохо удавалось. Мелькнула мысль: насколько, должно быть, там трудно выпить чаю. И еще: какая я молодец, что выбрала место в середине состава.

Один обрывок черного дыма больно хлестнул по лицу, вызвав удушливый кашель. Это явно был намек, чтобы прекратить такие «наблюдалки», тем более, известны случаи, когда из окна впереди идущего вагона может прилететь что-то еще более опасное.

Голос за спиной вернул меня в реальность нашего вагона:

– Скажите, а вы сейчас будете обедать? А то мы хотели пока занять ваше место на нижней полке, чтобы перекусить, вы не возражаете?

Добродушный отец семейства, толстяк Петрович (так он представился сразу, как только расположились на посадку) улыбался приветливо.

– Конечно, никаких проблем, обедайте, приятного аппетита. – Я улыбнулась в ответ.

Как раз в это время мы подъехали к очередной станции и можно было выйти на свежий воздух. У выхода толпились желающие покурить на улице, а снаружи кричали местные предприимчивые продавцы всякой снеди: от домашних пирожков, наборов вторых блюд (картошка, котлета и лучок, бережно обернутые пленкой), до копченой рыбы и соленых огурчиков. Конечно же, широкий выбор пива, воды и сигарет.

Подошвы почувствовали приятную твердь земли, которая не качалась, но внутри тела покачивание еще жило, отчего голова слегка кружилась. Я решила пройтись вдоль состава, решив, что не буду торопиться, и если будет гудок на посадку, я запрыгну в ближайший вагон, а там уже перейду в свой, устроив себе еще одно мини-путешествие.

Но пройтись по вагонам в этот раз не удалось: стоянка затянулась, и я успела пройтись туда и обратно, вернувшись к своему вагону. В окно нашего купе весело махал рукой Петрович, давая понять, что их семейный обед закончен, и я тоже могу пообедать. Я решила попробовать теплой картошки, обрадовав бабульку в чистом фартуке и белых нарукавниках.

– Ешь, голубушка, у меня все свое, натуральное, – приговаривала она, засовывая сторублевку в карман юбки под фартуком.

Было что-то в ее облике родное. Я не сразу уловила, но потом резко закололо в груди: она была похожа на мою бабусю Марусю. Бывало, вот так же копошилась у печки, доставая длинным ухватом чугунки с кашей или топленым молоком, покрытым золотистой пенкой с коричневыми кружевами по краям.

– А не хочешь ли, случаем, молочка топленого? С картошечкой будет в самый раз, у меня вот поллитровочка одна осталась. И бабуля извлекла из корзинки банку, подтверждая достоверность рекламы.

– Только уж не обессудь: крышку не оставлю, у меня с ними прям беда – не напасешься. А тебе, поди, в дороге она без надобности». – И ловкие, натруженные руки с синими выпуклыми жилками и узловатыми пальцами уже приготовились снять крышку.

– Так что, берешь молочко, голубушка? – Загорелое лицо в лучиках морщин, разбегающихся от глаз, уголка рта и на лбу, замерло на вопросе, скрывающем надежду.

– Возьми, уважь: тяжко обратно тащить. – Бабулька заглядывала мне в глаза, ожидая ответную реакцию.

А я просто оторопела от такого сходства, которое становилось очевиднее с каждой минутой. Да я готова была купить у нее все что угодно, за эти мгновения, скользнувшие прямо на перрон из моего детства.

– Конечно, я беру, давно не пила настоящего топленого молока. Оно у вас с пенкой?

– А то, как же, знаю, что самое ценное в топленом молоке – она самая, пенка, вот она, родимая… – Бабулька принялась щебетать еще более оживленно, предвкушая, что тяжелая банка теперь будет обменяна на легкую и приятную бумажную денежку.

Тут раздался свисток машиниста, пассажиры засуетились, проводники закричали, созывая своих отдыхающих по вагонам. Бабулька благодарила и желала хорошей дороги, и потом еще постояла напротив окна, выхватив глазами мой силуэт и радостно махала, пока поезд не отъехал от станции.

Я махала ей в ответ, а слезы капали на ту самую пенку: слегка сморщенную от жара печки – совсем, как у бабуси…

****

Сквозь слезы мелькали воспоминания…

Еще год назад я была поглощена привычными и приятными мыслями и заботами, работая в перспективном отделе рекламы самого сильного завода концерна КамАЗ. Все было замечательно. Я не жила, я порхала и наслаждалась предвкушением поездки в столицу. Передо мной было целых две масштабных цели: поселиться ближе к дочери с внучкой и, по возможности, помогать им. Вторая цель: применить весь накопленный багаж знаний и опыта. Как-никак 30 лет старалась, уже было, чем гордиться.

Совершенно безобидная процедура ежегодного медосмотра не предвещала ничего особенного. Мы стайками передвигались из кабинета в кабинет, получая привычные подписи врачей. Но в кабинете гинеколога врач озадаченно поинтересовалась: «У вас есть кто-то дома? Вам нужно собрать вещи и срочно в больницу».

Это было удивительно: ведь у меня ничего не болело… Ну, рос немного живот, я считала, что от сытой жизни. А то, что рос он странно: в одном месте и уже выглядел, как бугорок, я на фоне общей жизненной радости просто не замечала.

Но слова и озадаченный вид доктора возымели действие: я напряглась и отправилась в стационар, где меня успокоили: пока это подозрение на опухоль, а она может быть доброкачественной. Но чтобы не запускать процесс, нужно ее удалить.

Это было сказано так спокойно, обыденно, что я восприняла сообщение, как визит к стоматологу для удаления зуба. Я даже шутила перед операцией: нельзя ли попутно удалить и жир с живота…

Воспоминания из реанимации обрывочны, запомнилась эйфория и легкость, пока действовал наркоз и сильнейшие боли, когда он отходил. Теперь я знаю, что такое «ломка» у наркоманов. Первые два дня, пока нельзя было вставать, со мной сидела дочка, которая специально приехала из Казани (хорошо, в институте у нее были каникулы). А потом уже заставляют ходить, чтобы было движение. Было странное ощущение: ватные ноги не слушаются, в животе сильные боли, одной рукой держишься за стенку, второй рукой держишь повязку и трубки катетеров.

Преодолевать по несколько метров было непривычно трудно, но зато возвращалось ощущение реальности своего тела и чувство маленькой гордости за свою победу. Так проходили положенные после операции дни для восстановления. На 10-й день приходили результаты биопсии, они были решающими, они сообщали: подтвердилась опухоль доброкачественная или уже онкологическая.

Этот день останется в памяти навсегда: теплый июльский день, наш хирург делает обход и сообщает каждой ее дальнейшую судьбу. С замиранием и радостью слушаешь вожделенные, сказанные пока не тебе, слова «Вы – на выписку, не забудьте забрать больничный лист у старшей сестры».

И когда очередь доходит до меня, услышав тихое: «А Вы остаетесь, продолжим лечение»…

в один момент мир изменился: предметы и люди скрылись в тумане, звуки полностью исчезли.

Я оцепенела. Внутри орал чей-то истошный голос: «Этого не может быть! Это не про меня!»

Но рядом глухим колокольным погребальным набатом звучало едкое слово «онкология»!..

Прожив 10 дней в онкологическом стационаре, охочие до вразумления новеньких, старожилы быстро тебя всему обучат. Так и я уже знала, что «лечение» и означает, что опухоль подтвердила свою смертельную злокачественность.

На улице торжествовало лето, щедро рассыпая свои дары: тепло, листва, гомон птиц. Распахнутое окно, возле которого я лежала, стало импровизированной сценой иного мира. Того, который я могла помнить, но он уже не принадлежал мне.

Я изменилась, и мир для меня не мог быть прежним.

Я искала взглядом, за что зацепиться. На ветке напротив сидел воробей: радостно чирикал и топорщил перышки, судя по всему, прихорашивался.

А мне теперь некуда прихорашиваться… грустная мысль тут же наполнила глаза слезами жалости к себе, а последствия были мне хорошо известны.

Пришлось включать «самоспасение»: искать что-то более позитивное. Вспомнились симоронские практики, начала повторять про себя, как молитву: «Я – та, что сидит на ветке. Я – та ветка, что растет из дерева. Я – то дерево, что зеленеет листвой». Эта игра в каламбур отвлекла и снизила остроту трагизма.

После выхода из ступора у меня начался приступ злости, и я начала метаться в поисках другого онколога, чтобы пересмотрели диагноз.

Мне казалось, что это ошибка! Со мной такого не могло случиться!

Я подняла на ноги все возможные связи, и онколог был найден. Но диагноз не изменился…

Нужно было готовиться к адской процедуре химиотерапии (сознательное отравление организма, чтобы выжечь раковые клетки, но попутно и здоровые).

Благодаря моей способности налаживать контакты, за 10 дней «до дня Х» я перезнакомилась со всеми медсестрами и сумела расположить к себе даже старшую сестру, потому химиотерапию со мной она проводила лично.

Длится это 5—6 часов, в вену тебе вливается до 3 литров всякой гадости, организм сопротивляется и начинается сильнейшая рвота.

Потом месяц ты отдыхаешь, и все повторяется заново.

Таких курсов нужно пройти минимум шесть.

И снова анализ на биопсию, чтобы увидеть динамику, если она есть… В моем случае хватило шести курсов.

Потом шло наблюдение на группе инвалидности.

Щадящий режим жизни и питания, абсолютное исключение волнений.

Словом, перемещение в разряд инвалидов.

Я чувствовала себя вычеркнутой из жизни.

Конечно, огромная поддержка в этот момент была со стороны близких: мужа, сестры Гали с ее мужем, моих детей, мамы.

Теперь я опиралась на их заботу, но в то же время чувствовала себя иждивенцем, ведь до сих пор это я поддерживала всех. Чувство вынужденной беспомощности росло.

Ведь когда на пике карьеры ты падаешь на землю с диагнозом онкология, проводишь полгода на химиотерапии и получаешь страшную розовую справку об инвалидности, запрещающей тебе работать, поневоле начнут приходить мысли о неизбежном конце. Тем более, в больнице, куда я теперь должна была ложиться каждый месяц, я видела, как смерть забирает людей без скидок на возраст: косит и старых, и молодых. А я в этой очереди была совсем не молодой.

Я честно пыталась жить с этим диагнозом.

Даже спорила с комиссией, просила выдать мне другую справку, дающую право работать, но мне отказали.

Потом я проявила недюжинную активность, чтобы организовать в квартире капитальный ремонт, да еще с оформлением документов на перепланировку. Честно прошла через все инстанции и получила разрешение. Муж занимался уже грязной строительной частью.

Ремонт был сделан, квартирка ожила.

А я – нет.

Я по-прежнему ощущала себя биороботом, в котором выжжены все провода—чувства.

Я использовала остатки связей и устроилась работать в детский центр, что был в соседнем доме. Это можно было считать редкостной удачей: не нужно добираться транспортом, а выйти из дома за 5 минут до начала рабочего дня—о таком мечтают тысячи, но радость не поселилась в душе.

И сама работа – среди детского шума и радости, праздников и творчества—все то, что я очень любила ранее и о чем могла бы только мечтать, перестали вдохновлять меня.

Я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни и покинула мир детства.

Хотя напоследок я организовала себе праздник- с размахом отметила 50-летний юбилей в стенах этого детского центра.

И опять ушла «в никуда»…

***

Еще какое-то время продолжала «трепыхаться» и суетилась, втискивая себя в прежнее течение жизни.

Я даже улыбалась, пытаясь вспомнить состояние, следующее за улыбкой, но память молчала. Ее, видимо, тоже выжгли препараты химиотерапии.

И теперь там прорастал страх безысходности.

И все же я сделала еще одну попытку – перейти под крыло знакомого бизнесмена и заняться у него организацией нового направления в бизнесе: подбирать персонал, проводить собеседования и тренинги, заниматься рекламой. Было увлекательно. Так сообщал мне ум.

А душа молчала.

И это было тоскливо.

Это была не я.

Я – та, которая была прежде, созданная из разных кусочков событий, в которой жила яркая душа, уже умерла. А без души жить я не умела.

И тогда я увидела ближайшую перспективу: свою могилку за убогим забором (что за дикие нравы в нашей культуре – мелькнула мысль) и страшно возмутилась. Ура! Это была первая эмоция за последнее время. И пусть она была не радостной, но она была яркой. Я знала, что возмущение может быть обратной стороной радости, нужно только постараться.

Ухватила я возмущение видом собственной могилки и тут понеслось. Вспыхнуло яркое ЖЕЛАНИЕ, наконец-то! Желание, вполне конкретно оформленное в цель: уж если мне суждено умереть (а от онкологии большинство умирают – такая была необоснованная статистика в моей голове), то я хочу быть похороненной в Москве.

Только так, а не иначе. Дерзко, правда?

Ведь чтобы осуществить эту затею, нужно было иметь московскую прописку, а для этого необходимо заиметь там жилплощадь.

А как это сделать? Правильно – продать то, что мы сейчас имеем: 3-комнатную квартиру в самом центре города, престижный район. Для обывателя, всю жизнь стремившегося к подобному положению, это показалось бы абсурдным, ведь в Москве мы смогли бы купить не больше комнаты.

Настолько дерзко, что когда я сообщила эту идею мужу, он опешил, но с умирающими ведь не принято спорить.

Никто из многочисленной родни и не спорил со мной, правда, пытались убедить поехать, пожить, посмотреть, «притереться». Но я не соглашалась на полумеры, убедив себя и убеждая родню, что могу не успеть. И все замолкали, не зная, что возразить.

Желание было такой невиданной для меня силы, что я была похожа на одержимого человека.

Я находилась в состоянии между двумя страхами: страхом смерти, который сама же в себе разжигала, как стимул для движения к цели, и страхом неизвестности на новом месте.

Но вместе со вторым страхом загоралась ярким огнем радость перемен, вера в то, что хуже не будет, будет только лучше.

Было страшно подумать, как я буду справляться, если муж откажется ехать со мной, решит остаться, поддавшись убеждениям своей матери и прочным связям.

Я уже привыкла, что он всегда рядом, он—надежная защита и опора в большом и малом. Но невероятной силы убежденность, что все будет хорошо, сметала мой страх.

На мое счастье, муж согласился. Это было первым сигналом верности моего решения. Решение принято. Я еду в один конец, не давая страху лазейку: «если не получится – вернешься в привычное болотце».

Итак, на 51-м году своей яркой жизни, я ехала в Москву. Покорять или покоряться? Там видно будет, повторяла я себе фразу под одобрительный стук колес.

Перед рассветом. Книга-сборник непридуманных историй

Подняться наверх