Читать книгу Опасное наследство - Екатерина Соболь - Страница 4

Через какое-то время все прояснилось. В буквальном смысле.

Я ощутил болезненно резкий свет. Про ад часто говорят, что там темно и жарко, а тут было ярко и холодно, и все же я с какой-то покорной обреченностью понял, что вряд ли нахожусь в обители праведных. Мне было страшно и одиноко, голова больше не болела, но ничего приятного в этом не было: я просто не чувствовал тела, словно оно превратилось в невесомую отмершую оболочку для моего страдающего духа, который так грубо вырвали из спокойного сна. Я попытался открыть глаза. Получилось не сразу, их будто слоем глины залепило.

Мне привиделся Бен, мой старший брат. Он выглядел куда хуже, чем в моих воспоминаниях: до синевы бледный, под глазами – круги, неизменное пенсне на носу покосилось. Я всхлипнул и потянулся к нему, но руки не двигались, что-то удерживало их на месте. «Что ты здесь делаешь? Неужели все-таки сжег свое жилище? – хотелось мне спросить. – Как я рад тебя видеть, не уходи! Обнимемся и будем сидеть рядом, пока папа не придет и не заберет нас отсюда». Но изо рта вырвался только слабый хрип.

Глаза Бена за стеклышками округлились.

– Я просто гений! – воскликнул он со своей вечной интонацией невыносимого умника. – Джонни, слышишь меня? Джонни!

– Не называй меня так, – сказал я.

Точнее, сказал я это у себя в голове. Наружу просочилось жалкое «Ннвааайк» и кашляющее шипение, которое меня самого перепугало. Но орать Бен все-таки прекратил и воодушевленно уставился на меня. И тут я с ужасом вспомнил последнее, что со мной произошло. Шаги в темноте, звук выдвигаемых ящиков.

– Ттты мня убл? – задал я самый главный вопрос. – Ты за эт в аду?

Бен удивленно замер, а потом расхохотался.

– Ох, Джонни. Мы не на том свете, болван ты этакий. Оглядись, я же вижу, глаза у тебя работают!

Я попытался повернуть голову. Все вокруг заливал яркий режущий свет, но за пределами освещенного круга угадывалась комната вполне человеческой архитектуры. Вряд ли на том свете все было бы так убого обставлено: некрашеные деревянные стены, в которые кое-где вбиты гвозди, на гвоздях – рыболовные сети и почему-то весло.

– Поразительно! – продолжал надрываться Бен. – Голова двигается, значит, мышцы шеи не порваны, несмотря на травму!

Меня захлестнуло облегчение – я жив. Помещение, конечно, не похоже на больницу, и это меня немного встревожило, но в целом какая разница? Я жив! Во рту было сухо, сердце билось очень странно: медленно, с натугой, как будто я глубоко под водой и оно вот-вот остановится. И все же, какое счастье! Мне захотелось заплакать, но почему-то не получилось. Желание рождалось в голове, а глаза на него не отзывались. Я отчаянно заморгал.

– Джонни, ты просто чудо, – завороженно продолжал Бен. – Моргание – сложная функция, но ты и ее сохранил! Я все, все запишу, но позже. Пока хочу просто насладиться триумфом, потому что главное чудо тут все-таки я. Гений века, дамы и господа!

Пока он бормотал, я осмотрелся получше. Никаких дам и господ вокруг не было, зато стало ясно, что в остром слепящем свете нет ничего потустороннего: мне прямо в лицо сиял фонарь.

– Да, да, шея великолепна. Теперь проверим руки. – Бен склонился надо мной и чем-то защелкал. – Готово! Попробуй-ка ими подвигать.

Я послушно поднял руки – теперь их ничто не удерживало. Донес до лица и…

– Шш-ш-ш!.. – Я закашлялся, пытаясь сказать хоть слово. – Шшто сс-с-со мм-м-м-м-м-м…

– Давай-давай, старайся. Без крови мышцы плохо слушаются, мышцы гортани в том числе, но речевой аппарат привыкнет.

Слова доходили до меня с трудом – я потрясенно таращился на свою руку. Землисто-серую, с синими ногтями, страшную, как лапа дохлой курицы. Я разглядел ее со всех сторон, вызвав у Бена очередной приступ неуместного восхищения.

– Ну, как тебе? Отличная подвижная рука, даже пальцы гнутся! Оцени!

Я в ужасе глянул на Бена. Он, похоже, наслаждался каждой секундой нашего разговора. Когда я попытался сесть, он меня не остановил, никаких «Лежи-лежи, доктор пока не разрешил тебе вставать». Наоборот, засуетился, опять защелкал, и вокруг моего тела разжались тиски, удерживавшие его на месте. Мне удалось сесть, спустив ноги с поверхности, на которой я лежал, – железной, похожей на узкий стол. Но оказалось, что пол очень далеко, и, вместо того, чтобы встать, покинуть это негостеприимное место и отправиться на поиски врачей, я уставился на свои ноги.

Они оказались ничем не лучше, чем руки. Жуткие, синеватые, какие-то мертвые на вид. Меня дрожь пробрала. Ну, почти. Я мысленно ощутил ее, но тело снова ничего не почувствовало. Потом я поднял глаза выше, к животу, и завыл со страху. Я был совершенно голый, даже без рубашки, и благодаря этому смог как следует оценить свое плачевное состояние.

Ровно посередине моего туловища, от живота вверх, шел жуткий шрам, грубо зашитый толстыми черными нитками. От ужаса у меня все мысли будто заледенели. Что это такое? Это не мое тело! Безжизненное, серое, ни проблеска розовато-бежевого цвета нормальной кожи. Да, конечно, я болен, но не до такой же степени!

В сгибы моих локтей и в бедра были воткнуты иголки, от них тянулись трубки к прозрачным емкостям. И хуже всего было то, что я не чувствовал ни этих иголок, ни свежего шрама: судя по виду, все это должно было отчаянно болеть, но боль отсутствовала. Я потрясенно коснулся пальцами шрама, нажал сильнее – никаких тактильных ощущений, будто трогаешь чужое тело.

– Не чувссссст! – простонал я.

– Да, с осязанием может быть не очень хорошо, – закивал Бен и поправил пенсне. – Нервные связи уже не те, что прежде, чего ты хочешь. Еще, как мне пока что удалось установить, сильно страдают обоняние и вкусовые рецепторы. Вот, держи. Чем пахнет?

Он подставил мне под нос какую-то склянку. Она совершенно ничем не пахла.

– Не морщишься, хм-м, плохо. Это нашатырный спирт, очень вонючий, аж глаза слезятся. Ну, у тех, у кого работают слезные протоки. – Он закрутил склянку. – Та-ак. Теперь проверим, что со вкусовыми рецепторами. Глаза закрой, рот открой.

Я замотал головой. Мне было страшно до одури.

– Ну же, Джонни. Прояви хоть немного благодарности и помоги науке!

Наверное, так чувствуют себя дети, когда их собираются выпороть. Ты слишком маленький и беспомощный, чтобы возражать, с тобой все равно сделают то, что посчитают нужным. Я закрыл глаза и приоткрыл рот. Бен вложил мне в рот что-то, похожее на кусок картона.

– Кстати, язык у тебя черный, – светским тоном сообщил Бен. – Не пугайся, если увидишь. Ты, видимо, прикусил его после удара, тут уж ничего не сделать. Ну как, узнаешь вкус?

Но я не узнал, даже когда по его указаниям захлопнул рот и пожевал. Бен торжественно извлек картон из моего рта и показал мне. Это оказался ломтик лимона.

– Итак, вкус и обоняние утеряны. Ну и ладно. Зрение, слух и речь сохранены, уже неплохо, а? – Бен ловко вытащил из моих вен иголки и промокнул тряпкой выступившую на месте уколов прозрачную жидкость. – Теперь пройдись.

Я покорно вцепился в край стола, на котором лежал, и сполз, кое-как нащупав ногами пол.

– Вперед, – скомандовал Бен. – Вес тела может ощущаться странно, ты теперь легче.

Я отцепился от края, пошатнулся, но успел выставить ногу вперед и нелепо замер. Потом осторожно шагнул.

– Браво! – воскликнул Бен. – Браво мне. А ты старайся дальше.

Балансируя руками, я сделал еще один шаг, и еще, и еще. «Что со мной? – думал я, как заведенный. – Что со мной такое?»

Силы скоро закончились, и я устало замер. Обычно босыми ногами всегда можно определить, по какой поверхности идешь, но я осознал, что пол подо мной деревянный, только когда глянул вниз. Ступни не чувствовали ничего, но одно ощущение мне все-таки осталось: мучительный холод во всем теле. Я с трудом обнял себя за плечи, и Бен понял мой жест верно.

– Ну, тут уж ничего не поделать. Ты холодный, как замороженная рыба. Но то, что ты сохранил субъективное ощущение холода, интересно. Я обязательно это запишу.

Я продолжал смотреть на свои ноги. Кажется, даже у стариков они выглядят лучше.

– Шш-ш-што со мной? – хрипло спросил я.

От моего вопроса Бен растерялся.

– Ты не помнишь? Странно, я был уверен, что люди, умирая, сознают, что происходит. Тебе сломали височную кость, Джонни. Она в нашей голове самая тонкая, потому такие удары чаще всего смертельны. И все же у тебя восхитительно крепкая голова – ткани мозга не повреждены, иначе мы бы с тобой сейчас не беседовали. Причиной смерти, насколько я могу судить, стало кровоизлияние и отек мозга, вызвавший критическое повышение внутричерепного давления. Оно, в свою очередь, вызвало гипоксию, то есть, простыми словами, недостаток кислорода для питания мозговых тканей. Тебе очень повезло: если бы сам мозг был задет, я не смог бы ничего сделать. Этот потрясающий орган еще слишком мало изучен.

Слова доносились до меня будто издалека. Уловил я только главное: Бен утверждал, что я умер. Что за глупость, я ведь двигаюсь, говорю, дышу!

– О, это моя работа, – с невероятной гордостью ответил Бен. – Я вернул тебя к жизни. Ну, насколько возможно. Вот над этим великим открытием я и работал, пока ты не отнял у меня наследство.

Он обвел широким жестом стол, на котором я только что лежал. Я посмотрел туда, и меня затошнило. Ну, затошнило бы, если бы могло. Это и правда был узкий железный стол, окруженный поблескивающими железными скобами, рычагами и запутанной системой тонких стеклянных трубок. Вместе все это напоминало огромную неуклюжую машину со множеством деталей. Освещал ее ярчайший фонарь – как декорацию на сцене какого-то жуткого потустороннего театра.

– Эту лампу пару лет назад изобрел один шотландец. Прирученное электричество! – Бен подскочил к фонарю и нежно погладил подставку. – Удивительная, недавно открытая природная сила. Ты видел молнии? Вот, они – это электрический разряд. О, эти знания еще мир перевернут!

Он суетился вокруг своего чудовищного научного уголка, а я не мог вымолвить ни слова. Мне всем своим существом хотелось упасть в обморок, я стремился к этому каждой клеткой, но тело оставалось вялым, бесчувственным и совершенно на это не способным.

– …Генератор, конечно, тоже электрический. И, увы, тоже не моей работы. Ими занимается один потрясающий ученый здесь, в Лондоне.

Тут я увидел то, чего не видел никогда: Бен разрумянился, глаза за стеклами засияли. Человеческими существами Бен не восхищался в принципе, так что столь невероятное зрелище слегка привело меня в чувство.

– Мое личное открытие в том, что я осознал, для чего еще может пригодиться столь великая сила! – продолжал заливаться Бен. – Если приложить электроды, вот эти шутки, к мертвому телу, оно дергается от разряда, представляешь? Я проводил опыты на мышах, увеличивал ток, пока однажды – вообрази, какое это было счастье! – не обнаружил, что…

Когда я заговорил, собственный голос донесся до меня, как со дна глубокой ямы.

– Ты убл мня, чтбы ожвить?

Бен прервал свою жуткую лекцию и раздраженно уставился на меня.

– Джонни, когда я вскрыл твой череп, то обнаружил там удивительную аномалию – мозг размером с грецкий орех. Я всегда подозревал что-то подобное, но тут убедился своими глазами. – Я продолжал сверлить его взглядом, и он устало спросил: – Ты серьезно считаешь, что я мог тебя убить? Кстати, если бы я это сделал, начал бы оживлять сразу же, а не когда ты уже окоченел.

– Окчнел?

– Именно. Я три дня назад пришел завтракать на кухню – старики меня подкармливали – и обнаружил, что у них там ужас и паника. Они нашли твое мертвое тело на третьем этаже. Видимо, к нам влезли грабители, а ты пытался им помешать – храбрость, совершенно тебе не свойственная! Я забрал тебя, сказал, что сам вызову похоронную службу, а у них уже багаж был собран: сказали, ты их накануне уволил. Я их отпустил с миром, отнес тебя сюда и приступил к работе. Мои научные интересы противоположны твоим обвинениям и состоят в том, чтобы оживлять, а не убивать. Я служу человечеству, смысл моего существования в том, чтобы раскрыть тайну самой жизни, ведь тогда людям больше не придется…

Его тираду прервал фонарь – внутри него что-то звякнуло и, похоже, сломалось. Свет начал медленно гаснуть, Бен со всех ног бросился к фонарю, но пол под ним уже немного обуглился. «Вот так, видимо, он и поджег дом», – заторможенно подумал я.

– Я првда мртвый? – тихо спросил я в наступившей полутьме.

– Ну, я бы поспорил об употреблении этого термина, – прокряхтел Бен и осторожно выключил фонарь полностью, обернув руку какой-то тряпкой. – Лично я считаю, что жизнь – это прежде всего жизнь мозга, а ее ты сохранил: личность, как я вижу, осталась нетронутой, и это потрясающее достижение!

Какое-то время слова доносились из абсолютной тьмы, потом Бен зажег свечу, не прекращая говорить ни на секунду.

– Майкл боялся, что, если у меня получится, оживленный будет бессмысленным ходячим мертвецом, а такой исход меня совершенно не устроил бы. Помнишь ирландскую сказку, которую рассказывал отец? Про Мерлина, подарившего девушке каменный трилистник, чтобы она могла оживить возлюбленного? Только один из листков возвращал жизнь, а остальные два – разум и душу, и это доказывает: даже в древние времена люди понимали, что жизнь без мозга – не жизнь. И с этой точки зрения могу с уверенностью заявить: ты жив! Внутренние органы, конечно, не все работают, но они тебе уже и не потребуются. Они омываются раствором и как бы хранятся в нем от окисления. Есть и пить тебе не нужно, раствор работает в замкнутом цикле. Главное – я сохранил нервную систему, мозг и сердце! Череп тоже реконструировал, как мог. Мне кажется, весьма неплохо, с учетом… Ты вообще слушаешь меня?

Я не слушал: стоял и щупал свое лицо. Мне хотелось кричать.

– Ты всегда слишком беспокоился о своей внешности, – вздохнул Бен. – Утешай себя тем, что под землей ты определенно выглядел бы хуже. Но розоватый оттенок коже придает кровь – эта удивительная жидкость, настоящее чудо! – и без нее кожа просто белая. Увы, сохранить кровь мне еще ни разу не удалось. Она сворачивается, и приходится разбавлять ее особым питательным раствором, способным проводить электрические импульсы. Ну все, приляг обратно, для начала достаточно. Тебе пока нельзя так много двигаться.

Он приглашающе показал на железный стол, и в этот момент я понял, что способность дрожать, потеть и задыхаться – истинный дар небесный, которого я теперь лишен. Поэтому я выразил ужас единственным доступным мне способом: завыл.

– Прекрати, связки повредишь! Хватит портить мою работу!

Бен шагнул ближе, я отшатнулся, потерял равновесие и рухнул.

– Эт-то не я! – застонал я, беспомощно подергиваясь на полу.

По ощущениям, в горле и правда что-то натянулось до предела, вот-вот порвется, но я не мог молчать.

– Очень даже ты! Пожалуй, даже больше, чем в последние лет десять, когда ты свихнулся на том, чтобы нравиться богатеньким бездельникам. Умоляю, Джонни, не вой! Лучше бы спасибо сказал!

– Эт не ж-жизнь! Врни меня по-настоящему!

– Ой, ну извини! Прости, что не умею оживлять трупы свежими, прекрасными и такими же, как были! Это же так, чтоб тебя, просто! – Я продолжал хрипеть, и он глянул на меня сурово, как на расшалившегося ребенка. – Если бы мне хоть раз досталось тело сразу после смерти, думаю, у меня могло бы получиться, но так мне еще ни разу не везло. А ты вообще-то должен быть благодарен и за это! Я три дня не спал, я вернул тебе хоть такую жизнь, а ты…

– Хвтит! – яростно зашипел я. – Зткнись!

Бен посмотрел на меня с неожиданной обидой, но, к счастью, закрыл рот, и я воспользовался тишиной, чтобы кое-как подняться на ноги. В углу комнаты я заметил груду одежды, среди которой зеленым пятном выделялся знакомый жилет.

Я добрел до своей одежды и начал одеваться. Пальцы не гнулись, так что о застегивании пуговиц речи не шло, но на силе ярости я ухитрился натянуть брюки, рубашку, жилет и сюртук. Попробовал даже вдеть свои ужасные ноги в валяющиеся рядом ботинки, но они мне перестали подходить, оказались велики, и я бросил эту затею.

– О, ну что за красавец! – ядовито заметил Бен, сложив руки на груди. – Попробуй штаны застегнуть, проверим, как работает мелкая моторика.

– Пшел ты, – пропыхтел я и, как был, босиком и в расстегнутых штанах, направился к двери.

– Куда собрался?

– Дмой.

Я наконец понял, где нахожусь: в лодочном сарае около озера в нашем саду. Чокнутый братец скрывался все это время у меня под носом, даже территорию поместья не покидал!

– Кстати, это теперь мой дом, а не твой, – отрезал Бен. – Ты умер, Джонни. Я еще никому не говорил об этом, как-то времени не было, но когда скажу, все снова станет моим – фальшивые бумажки про мое сумасшествие никакой суд не примет. Ну должна же быть на свете справедливость! Ты бы все потратил на дурацкие развлечения, а так деньги послужат на благо человечеству.

Он зловеще улыбнулся, и меня захлестнула новая волна подозрений: что, если ударил меня все же он? Вернул себе титул и деньги, избавившись от меня.

– Тебе нельзя уходить, – серьезно прибавил Бен. – Оставайся, а? Поболтаем, как братья, покажу тебе свои изобретения, и…

Но я уже дернул на себя дверь, едва не упав от усилия, и побрел в темный сад. Ночной воздух, наверное, был чудесный и свежий, но я ничего не чувствовал.

– Джонни, стой! Вернись! – Я продолжал отупело двигать ногами, и Бен ледяным тоном бросил мне вслед: – А знаешь что? Катись, куда хочешь. Когда станет плохо, сам явишься.

– Нвлнуйся, не явлсь, – на ходу отрезал я.

Земля под ногами была черно-белой – где грязь, где подтаявший снег, – но мои голые ступни не чувствовали ни холода, ни воды. Вперед меня толкала надежда. Что, если это сон? Нужно просто лечь в постель, и тогда я проснусь. Ноги приходилось ставить очень точно – я боялся, что, если упаду, подняться не хватит сил.

– Быстро не ходи – оживленное тело совсем не то же самое, что живое, – мрачно посоветовал Бен, стоя в проеме двери. – Укачает и будет тошнить раствором. Придется срочно пополнять, а на тебя мне даже раствора жалко.

Он захлопнул дверь сарая, и все погрузилось во тьму, слабо подсвеченную луной. Я брел пьяной походкой, пытаясь ставить ноги на землю, не промахиваясь, – не чувствовал поверхность. Руки бессильно болтались, голова не держалась прямо, шея ослабела, как у старика. Но темный силуэт дома уже маячил впереди. Это придавало мне сил и помогало упрямо шагать через луг. Только бы попасть туда, и все будет хорошо. Жизнь не могла поступить со мной так ужасно.

Но она, похоже, могла. Я понял это, когда упал, обо что-то споткнувшись, и, в точности как предсказывал Бен, изо рта у меня выплеснулось немного прозрачной жидкости. Я завыл от отвращения, вытер рот и встал. Нет уж, ничто меня не остановит.

Дверь, к счастью, была не заперта. Я ввалился в темный холл и, постанывая от натуги, начал восхождение на второй этаж. Ноги не слушались, я хватался обеими руками за перила, как матросы на картинках хватаются за швартовочный трос. Потом испугался, что напугаю стариков до коллективного сердечного приступа, но в доме стояла гробовая тишина, – похоже, в моем сне слугам не было места.

Зато спальня выглядела прямо как настоящая, точно такая, какой я ее помнил. Всхлипывая от пережитого страха, я разрыл одеяла, рухнул в гостеприимные объятия постели и закрыл глаза.

Но сон не пришел. Я лежал и лежал, потом перевернулся на спину и уставился в темный потолок. Как же мне проснуться, если я не могу заснуть? Ущипнуть себя, чтобы разбудить, я не решился, – не хотелось трогать это жуткое тело. В углу комнаты стояло зеркало, перед которым я недавно одевался на бал, и я решил, что буду очень храбрым. Поднялся с кровати и подошел к нему.

И отшатнулся, как-то сразу поверив, что это не сон: я не смог бы выдумать такого кошмара. Поднял руку и коснулся уныло висящих волос, синих губ. Чуть приоткрыл рот и высунул кончик языка, но тут же убрал его обратно – и правда черный. Кожа – бледно-серая, постаревшая, глаза – мутные. Искривленная, кособокая фигура, голова заваливается набок. Ничего страшнее я в жизни не видел.

Я бросился на третий этаж. Вполз туда, держась за перила, и кинулся в ту комнату, где… Где…

Синяя гостевая спальня, как и все прочие, была застлана ковром. Около двери на ковре обнаружилось темное пятно, уродливое, засохшее. Я с трудом опустился на колени рядом с ним – на то же место, куда сел тогда, оглушенный ударом. Из безжалостных глубин моей памяти всплыло воспоминание, что последним моим движением было падение вправо, тяжелое и бесконтрольное, как у неживого предмета. И теперь, упираясь слабыми руками в пол, я осторожно опустился вправо.

Жуткое пятно на ковре оказалось прямо у меня перед глазами. Оно расходилось в стороны от той точки, где приземлился мой висок, – и вот так, лежа на месте своего убийства, я наконец понял: все это – правда.

Я умер. Я мертвец. Бен с помощью демонической машины вернул меня, но не совсем. Нормальным, как прежде, мне не стать.

Какое-то время я лежал, таращась на тяжелые каминные щипцы, прислоненные к стене: кто-то заботливо поставил их, хотя раньше они наверняка лежали рядом со мной. Потом с истерическим бесстрашием, которого сам от себя не ожидал, я кое-как сел, выплюнув себе на рубашку еще немного безвкусной жидкости, – расплата за резкую смену положения. Держась за косяк, встал с того места, которое, по всем законам природы, не должен был покинуть на своих ногах.

Я спустился к себе в комнату и следующие полчаса посвятил застегиванию пуговиц: на штанах, рубашке, жилете, сюртуке. Сколько на одежде пуговиц, начинаешь замечать только тогда, когда приходится справляться с ними негнущимися, одеревеневшими пальцами. Неприятнее всего в этом, пожалуй, была необходимость все время смотреть на свои жуткие синие ногти. Первые пуговиц шесть я тихонечко выл, потом достиг таких глубин отчаяния, что умолк. Для того, что я собирался сделать, мне жизненно необходимо было иметь пристойный вид.

«Жизненно необходимо». Ха-ха.

Разделавшись с пуговицами, я нашел в гардеробной ботинки, которые раньше были мне малы. Теперь они оказались впору. Пришлось потратить немного сил на победу над носками, а еще – повязать шейный платок. Платок я выбрал белоснежный, под цвет лица. Ха, неплохое было бы надгробие: «Граф Гленгалл. Не терял остроумия даже после смерти».

К зеркалу я все-таки подошел, и в этот раз твердо выдержал вид того, что там предстало. Да, этот юноша мертв, зато одет, как подобает джентльмену. Цилиндр на голове, правда, не держался – там, куда меня ударили, голова деформировалась, и шляпа тут же упала, так что из дома я вышел с непокрытой головой.

Тот берег реки, что краешком попадал на нашу землю, был пологим, так что этот вариант я отмел. Хотелось эффектного прощального жеста, поэтому я вышел за ворота, прошагал с четверть мили по пустой улице и вышел к мостику через ту же реку, но выше по течению. В голове царила приятная пустота – мысли все равно уже не понадобятся и ни к чему не приведут.

Обычно здесь было людно, но сейчас даже фонари не горели, мост был мрачен и тих. То, что нужно. Я крепко взялся за перила моста и кое-как перевалил свое неуклюжее тело на другую сторону. Умостив пятки на узком выступе и сжав обеими руками перила, я выпрямился.

На меня накатило облегчение. Жизнь имеет смысл, когда полна удовольствий и красоты, а какой смысл в такой полужизни? Старик Маккеллан говорил, что меня полюбят таким, какой я есть, но вот уж глупость: таким монстром, как теперь, меня уж точно не полюбит никто и никогда. Прощай, мир. Ты меня отверг, теперь я тебя отвергаю.

И я разжал руки.

Удар о воду боли не принес, зато холода и влажности – хоть отбавляй. Я стоически болтался в воде и ждал, когда начну тонуть, но так и не начал. Вместо этого меня подхватило течение.

Тут я запаниковал. Бен же говорил, что мое тело стало легче, ну почему я не догадался прихватить с собой какой-нибудь булыжник! Вода несла меня вдаль, перевернув на спину, и мне оставалось только смотреть в ночное небо, мучаясь от холода. Ладно, одежда рано или поздно намокнет и потянет меня за собой.

Но мой наряд был сшит из изумительно тонких тканей, которые, даже намокнув, веса прибавили несильно. Я зажмурился, чтобы наконец разрыдаться, но, конечно, мне не было оказано такой милости. Река, словно в насмешку, протащила меня мимо собственного особняка, потом – мимо темного лодочного сарая: похоже, неугомонный безумец Бен лег спать. Был соблазн позвать его и попросить кинуть мне булыжник. Но я гордо промолчал – никогда в жизни не попрошу его об услуге.

«Никогда в жизни», ха.

Постепенно богатые особняки вдоль реки сменились домишками похуже. Темза пересекала город с востока на запад, и к западу начинались бедные кварталы, в которых я не бывал.

В какой-то момент я заметил на берегу движение и понял, что на меня смотрит плохо одетый мужчина с бутылкой в руке. Видимо, забулдыга мирно выпивал, когда мимо него проплыло изысканно одетое тело джентльмена, укоризненно взирая на него, как кроткая Офелия, упавшая в поток. Он так смешно на меня таращился, что я ему помахал. Эффект получился что надо: бедняга заорал и бросился вверх по берегу с резвостью, которой я от пьяного не ожидал.

У меня в груди забулькало и захрипело. Я не сразу понял, что это, судя по всему, смех. Правда, рот я открыл зря – в него тут же попала вода, и я начал задыхаться. Кашлять с такой силой, как при жизни, у меня не получалось, вода продолжала булькать в легких, потом я случайно глотнул еще, и дело стало совсем плохо.

Как ни странно, умирать мне сразу расхотелось, вместо этого я отчаянно хрипел и отплевывался. Наверное, рано или поздно я бы все же утонул, но идея, которая в теории казалась привлекательной, при воплощении растеряла всю прелесть. Разве это смерть для джентльмена – болтаться в реке, пугая пьяниц?

Я замолотил руками по воде, пытаясь плыть к берегу. Течение здесь было медленнее, и мне это удалось с легкостью, которой я не ожидал, – будто сама река хотела поскорее выпихнуть из себя мое отвратительное тело.

Выбравшись на сушу, я полежал в песке, откашливаясь. Потом встал и горестно поплелся вверх по берегу. Вот будет забавно, если тот пьяница сейчас пробежит мимо! Квартал вокруг был убогий, у воды валялся мусор, окна хибарок слепо таращились в темноту. Больше всего мне хотелось чихнуть, но почему-то не получалось, – прямо-таки невыносимое чувство. Я печально плелся по улочке в тайной надежде, что от какой-нибудь крыши отвалится камень и положит конец моим страданиям. А если нет, буду бродить по городу до рассвета, как призраки в романах.

Но долго бродить мне не пришлось.