Читать книгу Ловцы Снов - Екатерина Юрьевна Бобровенко, Екатерина Ландер - Страница 2

Все локации моих дежурств похожи друг на друга, и я не понимаю, в чем их смысл. И, наверное, никогда не пойму.

Только центр города я люблю.

Я стою возле освещенного огнями входа в Государственный Эрмитаж, читая табличку на воротах: «График работы… До двадцати одного ноль-ноль…» Понятное дело, сейчас музей уже закрыт. Но народу на площади не убавляется ни днем, ни с наступлением вечера.

В саду Зимнего дворца, рядом с неработающим фонтаном, расположилась украшенные домики ярмарки: горячий чай и какао, туристические сувениры с символикой города, новогодние украшения ручной работы.

С откатившегося на беспредельную высоту фиолетово-бордового облачного неба без перерыва сыплется мелкая снежная крупа – манные хлопья, размоченные дождем, падающие торопливо и совсем не грациозно. Белая россыпь разлетается на асфальт и мостовые, чтобы, едва укрыв их тонким слоем пудры, растаять, растоптанной, под ногами спешащих прохожих.

Под Александровской колонной слышны бодрые гитарные переливы вечных городских музыкантов.

Музыка… В воздухе, пропитавшемся детским ожиданием праздника и волшебства, столько сказки, что кажется, будто где-то и в самом деле звенят колокольчики, отбивая переливчато-звонкое, всем известное «Джингл Беллз». Или то музыка у меня в голове…

Я вклеиваюсь в раздумья, словно вишни в сладостную липкую патоку, безучастно петляя протоптанным путем вокруг площади.

Внимательно оглядываю окружающее, слегка затемненное линзами: наша деятельность обязывает носить темные очки в любое время года. Снам нельзя смотреть в глаза, они через них действуют. Остекленевшим взглядом немой игрушки: неподвижным, красноречивым, распахнуто-печальным, наивным. Вот выражение это – лишь маска, прикрытие. Можно поверить. Можно поддаться, и одному Лунному известно, что за дрянь тогда из этого выйдет.

Проходящие мимо люди странно косятся на меня и ускоряют шаг. Короткие перчатки с обрезанными пальцами не греют, хоть мне это и не сильно нужно. Ботинки причмокивают и шамкают по разбухшему снегу.

Мокрые снежинки дождем сыплются под капюшон и налипают на стекла, и через какое-то время я уже ничего не могу различить за бесформенной растаявшей мутью.

Останавливаюсь, неумело обтирая и елозя ими по глянцевому подолу куртки, чтобы смазать воду, и только тогда, подняв глаза, замечаю на другой стороне набережной, возле Дворцового моста, ее…

Первородные Сновидения несложно отличить в толпе. Застывшие возле фонарных столбов, вывесок и цветастой рекламы фигуры, ловящие на себя скудный свет, смотрящие застывшими глазами вдаль. Люди обтекают их, как вода внезапное препятствие, не сбивая шага. Они не видят их. Даже я иногда различаю их с трудом, хотя тренировался уже два года.

На миг меня снова, как в первый раз, несколько лет назад, охватывает щемящий ужас, заставляющий на мгновение замереть на месте. Сзади кто-то тут же налетает в спину, не заметив вынужденной остановки, и бурча под нос резво меняет курс, но я не обращаю внимания.

Застывшая возле фонаря фигура в светло-розовом пуховике метрах в двадцати от меня. По виду со спины – девушка. Не люблю я так. С девушками всегда сложней, сам не знаю, почему.

Площадь окружена проезжими дорогами, и чтобы попасть на мост, нужно еще какое-то время топтаться возле пешеходного перехода. Все это время, пока иду, топчусь, жду и снова иду, меня гложет изнутри беспричинная боязнь. А еще надежда. Подхожу ближе, в душе все еще зыбко надеясь, что на этот раз повезет и все пройдет спокойно. Так тоже случается. Редко.

Большинство, конечно, не верит ни единому слову, стараясь сбежать, предварительно закатив истерику. Мне их искренне жаль, но в Правилах все продумано пункт-по-пунктам для этого случая.

Обойти их нельзя.

Я смотрю на девушку. Она совсем мелкая, едва ли мне по плечо. Вязаная шапка с игривым помпончиком сбилась набок, светло-розовая куртка пропиталась водой от растаявших снежинок. Длинные ресницы в ворсинках налипшего снега, круглые щеки с румянцем и улыбка до ушей, счастливая. Ловит ртом снежинки, как маленькая, неподвижно глядя на проносящиеся в луче фонаря снежные искрящиеся снежные созвездия.

Она замечает меня, только когда я оказываюсь совсем рядом, дотронувшись до ее плеча. И только тогда я сам замечаю ошибку.

– Простите… – гляжу поверх очков, мгновенно сбрасывая руку. – Обознался.

«Досада!..»

Стараюсь как можно быстрее убраться оттуда, в темноту пешеходных дорожек и застывшего озера под бетонными арками, где темная вода влажно лижет изнутри подтаявший лед.

Спину преследует ощущение открытого и живого взгляда.

Огромные, удивленно-доверчивые, сверкающие чистотой глаза. Я не разглядел даже их цвета, но мне хватило и этого. Взгляд, вынимающий душу, чтобы погладить и вернуть на место. Ничего не просящий и ничего не требующий взамен. Только открытая, кристальная искренность, разметавшаяся искрящимися лужицами под ресницами.

Дежурство подошло к концу. Я тихо вклиниваюсь в собравшуюся на автобусной остановке толпу.

Пластиковый навес жмется на обочине, обдуваемый всеми ветрами, какие только можно найти в округе, а сверху подступают дома, исполосованные светом туманящего бордово-красного неба.

С разных сторон я слышу отголоски разговоров. Никто не обращает внимания на меня. В салоне автобуса я утыкаюсь в угол у подтаявшего окна и прикрываю глаза. Гоню мысли, одновременно удерживая их образ на периферии сознания. Странная игра в баланс, позволяющая скоротать время.

Сбоку в плечо упирается разлапистая еловая ветвь, выбившаяся из упаковочной сетки. Грузный усатый мужчина держит дерево в охапку, и в плотном от дыханий воздухе салона распространяется соленый острый запах хвои. Бабушка дремлет на сиденье рядом, две симпатичные девчонки звонко болтают, уцепившись за поручни на дверях. Ничего необычного…

Я замечаю его случайно, вынырнув из укрывшего теплом сонного оцепенения. Первородный Сон, аккуратно причесанный мальчик с застенчиво сдвинутыми плечами и нежным взглядом беззлобного «маменькиного сынка», нескладный подросток. В куртке защитного цвета.

Курносый нос с крапинками на самом кончике, темный хохолок на голове и девчачьи загнутые ресницы никак не вяжутся с иступленным выражением неживого лица, когда он застывает на месте, точно вкопанный, пялясь на свет.

Словно загипнотизированный, уставился на светящийся экран планшета в руках стоящего рядом парня. Неподвижный, непонимающий, растерянный.

Оглядывается иногда по сторонам, точно встряхиваясь, – беспомощно и ласково, проблесками живого блестящего взгляда, ловит обрывки чужих, пересекающихся на нем, но мимо него, и снова замирает, переваривая полученное.

Меня прошибает озноб, мелкими мурашками скатывающийся по спине. На этот раз ошибки быть не может – слишком явные признаки.

Автобус тормозит. Люди механически подтягиваются к выходу, флегматичный парень с планшетом стягивает наушники и гасит экран, и это действует как щелчок по клавише воспроизведения.

Мой Сон встряхивается, качнув головой. В глазах, набравших бледного неестественного сияния, я замечаю недоумение. Будто спящего неожиданно встряхнули за плечо, заставляя опомниться. Потом взгляд проясняется, заглатывая свет внутрь себя, и через секунду ничего не напоминает о том, что происходило раньше.

Оживленная толпа скапливается у дверей, мимоходом совершая еще кучу лишних движений. Образуется небольшая давка. Сон, продолжая бесцельно смотреть перед собой, вклинивается в общий поток, и я едва не теряю его из вида, прежде чем оказываюсь на улице. После разморившего тепла тесных дыханий даже самый слабый холод начинает самозабвенно драть щеки, но я уже не обращаю внимания.

Темный силуэт мелькает в десяти шагах: темная куртка и вжатая в плечи голова, тонкие ноги в несоразмерно больших, увесистых ботинках. Каждое движение выглядит немного резким, стремительным. Пружинистым и легким. Он совсем еще маленький.

Мне жаль его, хотя жалеть уже поздно.

Сон сворачивает с внешней улицы в узкий, а я иду за ним.

Здесь темно. Снег надутыми ветром кучками скапливается вдоль стен без окон. Шагах в пятнадцати та, что по правую руку от меня, неожиданно обрывается, обнажая взгляду пустынный двор-колодец.

Я резко ускоряю шаги.

– Отдел Снов! Просьба пройти за мной для разъяснений!.. – стандартизированная, чопорная, замусоленная до отвращения формулировка, нужная, кажется, лишь для того, чтобы ввести в ступор. Сон оборачивается, резко замирая на месте, а я останавливаюсь в паре шагов. Мне нужна реакция.

Я жду его реакции – это первое Правило.

Парень смотрит на меня спокойно и жалостливо, с немой печалью и как будто укором в том, чего я не делал. Я не убивал его: не сбивал на машине и не подталкивал сделать шаг с окостенелой промерзшей крыши, не звал походить по льду проруби и полазать по перекрытиям ветхих заброшенок. Я ничего этого не делал, но он смотрит так, будто я во всем виноват.

Пронзительно открытый взгляд царапает и бередит душу, но это малая форма того, на что он способен. Сквозь серо-синие квадраты линз я вижу смазанные затемненные контуры его глаз, а он не видит моих вовсе, но создается ощущение, что эти бездонные зрачки просматривают меня насквозь. Я вижу, как Сон покорно делает шаг навстречу, настороженно низко склонив голову.

Нас разделяет еще пара шагов не вытоптанного снега, когда я чувствую резкий рывок в сторону и странный захват, предшествующий молниеносному броску. Кажется, несмотря на внешнюю хлипкость, парень все-таки занимался какими-то единоборствами.

Окружающее смещается перед глазами, я падаю, ощутимо прикладываясь спиной к фасаду дома. Очки сбиваются набок и слетают в снег, снежная же крошка горячо колет лицо.

Я действую быстрее, чем успеваю подумать о потерянных очках, и сразу жалею об этом. Брошенный из-за спины метательный нож лишь пропарывает мальчишке рукав, не задевая его самого. Я не успеваю нормально прицелиться: глаза слезятся.

Его взгляд мгновенно приковывает к месту, так и не дав мне подняться. Этот взгляд прихватывает прочно, намертво – как железо к магниту, который будет тянуть, даже если ты отвернешься.

Если сможешь хотя бы это сделать.

Странные, пугающе пустые глаза, в которых отражается черной водой ночь, но совсем нет человеческих живых эмоций.

Я не ожидаю увидеть в них ничего, но вижу осмысленность. Странную, не свойственную Снам осознанность происходящего.

Большинство из них не помнит даже ближайшие часы до открытия Перехода и реагирует на мое появление, как среагировал бы любой человек на прицепившегося незнакомца. А этот:

– Я не хотел умирать, понимаешь? – доверительный полушепот и странный затаившийся огонь в бездонных пустых зрачках, в которые лучше не заглядывать добровольно. Отчаянная готовность сопротивляться до последнего. – Я не хотел умирать…

Курносый нос слезливо хмурится и морщится. Верхняя губа повторяет движения. Сон практически готов заплакать.

А я буквально чувствую, как он тянет из меня эмоции, пытаясь насытить ими то, что заполнить уже невозможно. Нервная тянущая судорога, как от больного зуба, медленно расползается внутри, скапливаясь клочковатыми обрывками в сердце. Если так будет продолжаться дальше, то он просто выпьет меня до дна, сделав таким же, как сам: безнадежным, беспомощным. Безжизненным.

Но слова, которые он продолжает повторять, как мантру, царапают изнутри, словно полчища разъяренных котов.

Я. Не. Хотел…

Огромных усилий стоит заставить тело двигаться. Еще больше – чтобы совершить второй, последний, бросок, приводящий к итогу. Сон бесчувственно валится на снег, как кукла, у которой подрезали нитки. Я почти таким же потрепанным кулем оседаю на тротуар.

Серый снег повсюду: жжется и влажно липнет. Он в капюшоне, в ботинках, забившийся за ворот куртки, холодит шею. Но больше донимает преследующее пронзительное чувство измождающей печали.

Перед глазами сплошная серость, из мира выкачали краски, оставив буро-красную сепию.

Игнорирую распластавшееся между домов уже дважды неживое тело и, поднявшись, наконец бреду прочь, проклиная всеми доступными средствами и словами то, что мне приходится делать.

Достаю телефон, не с первого раза попадая рукой в карман. Нужно все-таки отчитаться. Однако вместо общего номера Отдела набираю другой, не менее знакомый, но более родной.

«Гер?..»

«Я в штабе. Что-то срочное?»

На меня словно тянет откуда-то из потусторонней реальности запахом ароматного кофе, забытого в чашке на краю рабочего стола.

В трубке слышится звонкий перестук пальцев по клавиатуре, а в знакомом голосе – усталость, удовлетворение и полное отсутствие раздраженности. Человек, любящий свою работу. И так уютно все там, что не хочется отвлекать.

«Нет, ничего. Все в полном… порядке» – я слышу паузу и активный дробный перестук.

«Ну вот и хорошо. Удачи!..»

Назад, в объятия родной берлоги, добираюсь, почти не ориентируясь в пространстве. Такси, на которое я раскошелился от всей переполненной усталостью души, незаметно скоро останавливается в знакомом полутемном дворе.

Квартира встречает застоялой затхлостью. Скучно-квадратная спальня с наклонными низкими окнами мансарды кажется мрачной, душной и совсем чужой. У меня нет мебели, кроме кровати и письменного стола, поэтому все углы завалены моим барахлом, расползающимся по периметру стенок.

Коридор – большой буквой «Т», правое ответвление упирается в кухню, где тоже все скромно: светлый гарнитур, стол с угловым диванчиком, гудящий холодильник. Минимальный набор для жизни.

Но мне хватает.

Я переодеваюсь в комнате, стаскивая с себя прежнюю одежду. Солнцезащитные очки не треснули, вопреки ожиданиям, но все-таки пострадали при падении: по правому стеклу идет диагональю полукруглая светлая царапина. Ну и ладно. Пусть.

В ванной подтекает душ, тусклая лампочка, давно требовавшая замены, теперь раздражающе помигивает. Умываюсь холодной водой, пытаясь смыть вместе с ней напряжение в водосток. Специально все делаю медленно.

Во мне усталость сродни той, что в любую минуту готова вылиться неконтролируемой злостью на все и всех, а еще на то, что я делаю… сделал.

Я знаю, как называется такая апатия, – Опустошение, следствие выпитых эмоций.

В коридоре переливчато тренькает звонок.

Я вздрагиваю от неожиданности, потом быстро пересекаю шагами коридор, почти догадываясь и надеясь на то, что это она.

Герда вскакивает в квартиру суетливым вихрем, оббивая о порог комочки снега, налипшие на каблуки, в пушистой, орехового цвета шубке.

– Здравствуй! – вертится в темноте, подставляя холодную раскрасневшуюся щеку под поцелуй. Белую меховую шапку почему-то протягивает мне, уверенно шагая на кухню, все в тех же сапогах, зная, что разуваться у меня нет смысла. Я иду следом, постепенно приобретая заинтересованность.

Появление в квартире Герды выглядит, скорее, как мираж. Она деловито снует вокруг, рассыпая в воздухе звенящие осколки снежинок с черных волос, заглядывая в холодильник, ставя чайник. Скоро тесная кухня целиком наполняется теплым домашним гудением, уютом и свистом закипающего пара, а она по-прежнему остается морозно-холодной.

Зимнее имя ей к лицу, в то время как я совсем не похож на Кая. Ни внешне, ни внутренне.

Я смотрю, не сразу отмечая, что гляжу на Герду какими-то новыми глазами, замечая привычные черты и вещи будто в первый раз. И как в первый раз удивляюсь им.

Черные волосы жесткой копной, только кончики словно склеены в отдельные прядки, отчего Герда часто не может расчесать их до конца. Черные платья с рукавами-фонариками в любую погоду и высокие сапоги на гигантском тонком каблуке (как она в них только ходит?!). Ярко-алые тонкие губы, в которых сосредотачивается большая часть ее эмоций, по-кошачьи кокетливо щурящиеся глаза и голос с легкой картавинкой, которая, судя по закатанным глазам Герды при малейшем упоминании об этом, ее только портит, а меня… А меня заводит, если честно…

Звонкие каблучки отбивают приглушенную дробь о линолеум. Она заглядывает в пустой холодильник, возвращается к раковине, ища приличные чистые чашки, снова разворачивается к плите, где утробно бубнит кипятящийся чайник.

Герда – старший аналитик, практически не вылезающий из штаба и, в отличие от меня, хотя бы знающий, как он выглядит (ну это она утрирует, конечно).

– Что у тебя случилось? – походя, засыпая заварку в кружки, но все равно настороженно и с тем самым затаенным азартом и рвением, с которым приверженцы ее профессии привыкли собирать факты по кусочкам.

Я удивляюсь ее проницательности и подавленно молчу, следя за движениями ее рук: узкие ладони с тонкими длинными пальцами, узкие запястья, как и положено девушке, круглые ногти, покрытые лаком (еще одно пятно ярко-алого).

Обычно я не задумываюсь. Я просто делаю то, что нужно. И не делаю того, к чему приказа не поступало. Герда очень хорошо знает это – за два года она неплохо изучила меня, отмерив и записав в собственную мысленную статистику все, подмеченное во мне ее проницательностью.

Однако сегодня я, вопреки самому себе, все делаю по-другому…

«В разных трактовках сновидения могут рассматриваться как осознанные воспоминания и эпизоды из прошлых жизней, а также своего рода подготовку к переходу в мир Иной, в простонаречии именуемому как «смерть» – цэ: Книга Сновидений. Раздел два, страница восемьдесят шестая. Начальный инструктаж каждого попадающего в Отдел.

И две тысячи ссылок по запросу на Яндексе. Не слово в слово, но информация все же просачивается в Сеть. Конечно, для контроля этого тоже есть свой Отдел. Который, кажется, немного не дорабатывает.

Я так ничего и не понимаю до конца. Только до этого момента почему-то не обращал внимания.

Усопшие… Уснувшие… Сны…

Понятия не имею, чьей больной фантазией умершие были опущены до банальных «сновидений», но размышлять о них именно этим словом кажется легче. Еще легче, чем вообще не думать. Может, на это был сделан расчёт в выборе терминологии?

– Скажи, Гер, происходящее со Снами хоть немного похоже на настоящую жизнь? Смысл тогда всех наших действий, если да?

Прерывая возобновившийся непринужденный щебет, Герда неестественно замирает, останавливаясь в шаге от стола, и накручивает завиток волос на палец, отстраненно прикусив уголок губы.

Она не любит эту тему. Инструктаж – не для нее. Герде нужны графики, карты, схемы и столбчатые диаграммы, в которые она окунется как в собственную стихию. Именно поэтому аналитик сначала была недовольна, когда Лунный повесил на нее мое обучение.

– Нет, – задумчивый голос, как россыпь звенящих снежинок в воздухе. – Но именно это является ключевым моментом. Помнишь теорию перерождений? Закон Чистоты и Права? А они этого не знают. И не понимают ничего, верно? Вот для этого нужны мы.

Она говорит «мы», хотя в нашей деятельности нет ничего общего. Абсолютно. Но Гера всегда так говорит. И это греет мне душу.

– Тогда для чего такие радикальные меры? – я жду ответного вопроса, но она ничего не спрашивает.

– Не мы решаем… Ты сообщил? – проницательность высшего уровня вместо ожидаемого сочувствия. Я виновато молчу, уперев взгляд в подтянутые на диванчик колени.

– Сообщи ты, Гер. Прошу…

– Ладно.

Не знаю, что она услышала в моем голосе, но сейчас мне определенно не очень хорошо, чтобы обсуждать. Деловито-обреченным жестом Герда вытаскивает из кармана мобильник и идет в другую комнату, по дороге бросая мне:

– Все будет в порядке, Антон. Наладится.

Когда она исчезает в коридоре, я все еще сижу, перекатывая слова на языке.

Нормально… Хорошо… Все будет хорошо, я попытаюсь это устроить.

Меня зовут Антон Крайности, и я – Ловец Снов…

Часть 2. Дина, незнакомка

Есть вещи, делать которые в самый последний момент – все равно что совершать преступление. И выбор подарков на Новый год для близких вполне относится к этому списку…

Я не помню – и уже, наверное, не вспомню никогда, потому что тот вечер выбил из меня напрочь все пустые мысли, – с чем завертелась в последние дни перед праздником, вспомнив о нем лишь вечером двадцать пятого числа, и схватилась было за голову, ругая свою забывчивость.

Одарить, кроме семьи – весьма обширной, между прочим, – предстояло еще и таких же немалочисленных друзей. Причем подарок хотелось купить не а бы какой, а тот, который бы точно понравился. Собрав наконец мысли в кучу, я попыталась рассудить здраво, подсунув тщательно составленный опросник всем предполагаемым «жертвам» моей щедрости, чтобы потом, не ломая многострадальную голову лишними раздумьями, оправиться в увлекательное турне по праздничным магазинным рядам.

Вот и «доотправлялась»…

Если меня спросят, люблю ли я свой город, то я без сомнений отвечу «да», даже не поинтересовавшись, почему был задан вопрос…

Ночные улицы казались похожими на россыпь сверкающих звездных бриллиантов, затканных влажной облачной ватой. Снег частой рябью мельтешил в свете разноцветных огней, опадая на тротуары. Еще пару дней назад он выпал внезапно, разом, в одночасье укрыв город чистым одеялом, а теперь подмок и осел, хотя, действительно, это его нисколько не портило.

Торжественная площадь перед Дворцом расходилась по сторонам освещенными, сияющими в огнях улицами, и окруженная дорогами, медленно перетекала к набережной, просматриваемая со всех ракурсов.

В воздухе сладко пахло морозной изморосью.

Первое воспоминание, которое пришло на ум: как стылым декабрьским утром идёшь с мамой в поликлинику; шмыгаешь стеганым синтепоновым комбинезоном, загребаешь снег пухлыми неуклюжими «дутиками». Вдыхаешь сквозь заложенный нос вкусные запахи: мандаринов, Нового года, выхлопных газов, замёрзшей воды, птичьих следов на подернутых колкой студёной кромкой тротуарах.

После, дома, не идёшь в школу, книжку под одеяло затаскиваешь, пьёшь чай с липой, мёдом, непротивно кислящий брусникой. Праздника ждёшь, чуда какого-то. А это так, передышка. Будь здоров, не болей!

Я уже давно не в третьем классе, это не тот город, что я помню в детстве, но воздух сегодня такой же сладкий и душистый, как тогда. И в чудо верится так же – наивно и сильно!..

Я стояла на мосту, высоко запрокинув голову. Внизу, на земле было по-вечернему оживленно и людно, а там, наверху, тоже шло свое движение. Своя жизнь, недоступная тем, кто никогда не поднимает взгляд. Везде, куда хватало взгляда, был только снег-снег-снег.

Снег влажными ватными шариками оседал на куртку, оставляя на ткани мелкие расползающиеся набухающие капли. Быстро мелькающие в луче фонарного света хлопья сливались вихрем, вовлекая в свою кружащую карусель и завораживая, а подтаявшие сугробы вдоль дороги и перил моста казались большими комками сырого липкого теста.

Снег есть самое прекрасное, что только можно придумать в мире. А когда он укрывает шапкой наши сказочные, маленькие, будто декоративные и игрушечные разноцветные дома, то становится по-настоящему волшебно и сказочно…

Кто-то тяжело дотронулся до моего плеча, заставляя невольно обернуться:

«Отдел Снов…» – странная фраза растаяла на полуслове, так и не упав до конца в прохладный влажный воздух. Я подняла глаза, глядя снизу вверх на подошедшего незнакомца, замерев, как еще совсем недавно неподвижно стояла в луче фонаря, глядя на снег.

Голос. Низкий, бархатный, как замша. Такие же мягкие темно-серые глаза цвета асфальта под внимательными бровями, впалые щеки с едва заметными следами дневной щетины, косматая темная челка, нос слегка картошкой. На его кончике – съехавшие темные очки с непроницаемыми стеклами.

Последнее удивило больше всего: зимой? Вечером? Очки?..

Я растерянно – и испуганно – заморгала, превращая налипшие на ресницы снежинки в воду.

Он продолжал неотрывно смотреть мне в лицо еще несколько секунд, словно стараясь запомнить, потом отпрянул.

– Простите… – незнакомец еще раз взглянул на меня поверх стекол, как мне показалось, многозначительно, и стремительно зашагал вдоль парапета моста, чмокая ботинками по раскисшему снегу.

Странный… И в манере поведения, и в одежде.

Вместо теплой обуви на ногах не то легкие ботинки, не то кеды с высокой шнуровкой.

За спиной безразмерный широкий капюшон явно не из одного слоя ткани и с подворотами: топорщится на худых плечах. Сами плечи – явно насильно втиснуты в странную легкую куртку, с первого взгляда кажущуюся наоборот – слишком широкой. Затасканные джинсы, словно натертые песком до желтизны и ворсистости. Заплатки на локтях и вставки из другой ткани по бокам и на коленях – прием, которым пользуются, чтобы расшить ставшую маленькой одежду. Или сделать карманы.

Чудной какой-то…

То, что время не идет, а незаметно летит вместе со снегом, я поняла, проносившись по магазинам три с лишним часа. За это время, пока ходила, искала, выбирала, стояла в очередях и снова ходила-искала-покупала, мысль о странной встрече со странным парнем выпорхнула из головы.

Счастливая и довольная собой, я вынырнула из праздничной суеты и теперь хотела только одного: добраться поскорей домой.

…Если во всем городе у улиц есть названия, то в моем районе-острове они, по-видимому, закончились. Дома здесь построены словно по линеечке, обрезанные часто односторонними проездами на одинаковые прямые полоски, обозначенные номерами и называющиеся «линиями».

Въезжая сюда из гулкого, оживленного центра, сразу начинаешь всеми порами кожи чувствовать старину и памятность, вдыхать ее легкими, осаждая внутри душистой пыльной копотью заложенных дымоходов и печных труб, в которых гнездятся каждую весну птицы. Разноцветные фасады с затертой лепниной, витые барельефы и высокие арки окон, балкончики с декоративной гипсовой колоннадой перил.

Каждый дом здесь выглядит по-своему, аккуратно и ажурно, в изящном барочном стиле, со всеми этими портиками, фронтонами, пилястрами и шпилями на многоуровневых крышах. А среди них – серые дворы-колодцы, сумрачные темные парадные, въевшаяся в штукатурку речная влага и соль. Крики чаек с гудками теплоходов ранним утром и гранитная набережная с золоченым шпилем Петропавловской крепости вдали.

Я люблю свой город – это чистая правда…

Автобус притормозил на углу дома, где сияло желтой гирляндой закрывшееся на ночь кафе. Я вышла одна, хотя в салоне еще было несколько таких же запоздавших домой человек, – подождал, пока я вместе с охапкой пухлых пакетов не выберусь наружу, и снова тихо и почти бесшумно отчалил от остановки.

Все время поездки от площади я еще ощущала внутри эйфорически взвитое пружинистое оживление, вызванное общей атмосферой украшенного центра и его мелодичной праздничной музыкой, и разноцветными огнями, сияющими в вихре снега, но скоро мысли вернулись к прежним накатанным рельсам.

Я постояла немного, одергивая шапку и пытаясь одновременно подтянуть капюшон, не ставя пакеты на землю. Покачавшись на покатом поребрике, быстро перебежала дорогу, пару раз глянув по сторонам, чтобы убедиться, что все спокойно.

Прохладный влажный ветер, пришедший с реки, растрепал мех капюшона, прошелестел в пакетах и заскользил улицы. Под его свистящий аккомпанемент я привычно свернула за угол, надеясь сократить путь дворами.

В переулке слышались голоса. Неритмичное бормотание без слов, скрадываемое ветром и хрустом снега. Я прислушалась. Почему-то одно возможное присутствие кого-то на темной улице меня настораживало, если не сказать «пугало». Доносившийся из-за угла разговор был странный.

– Вечно эти младшие оперативники не доделают работу до конца, а нас потом дергают на ночь глядя… И что теперь с этим делать? Куда его, в Отдел? Или сразу, напрямую? – поинтересовался нетерпеливый мужской голос.

Человек был усталый и раздраженный. Слушая, я непроизвольно представила, как тот нервно переминается с ноги на ногу, не находя себе места.

– Если по нарушению Правил, и… дважды. Нечастый случай. Оформить нужно… Учись, сынок!.. – грубовато-низкие басовитые перекаты со смешком и наставнически-поучительными нотками.

Мне не понравились голоса, но деться оказалось некуда: ответвление переулка выходило как раз на ту линию, по которой я возвращалась домой. И обойти стороной не получилось бы никак. Как не получилось бы пройти мимо незамеченной.

Я остановилась, надеясь, что незваные попутчики скоро уйдут. Когда-то же они точно должны уйти! Судя по нетерпеливости первого, случится это совсем скоро.

Только теперь, опустив глаза, я заметила, что на занесенной снегом улице нет ни одного человеческого следа, ни единого отпечатка ботинка. Откуда ж они явились?..

Я почувствовала охватывающий страх. Беспричинный, но такой ясный, словно что-то происходило – уже произошло – прямо здесь. Что-то страшное. Нужно было убираться, и лучше побыстрее. Домой…

Я на цыпочках подкралась ближе, останавливаясь у входа в глубокий переулок, чтобы наконец набраться смелости и проскочить мимо. Осторожно, краем глаза, выглянула из-за угла, прижавшись щекой к холодной кладке стены.

В узком сквозном проеме между домами едва ли хватало места, чтобы разминуться двоим. Под тесным просветом крыш в куцем фонарном свете наклонившись стоял человек. Грузный, широкоплечий «детина» с кудрявостью в смолистых черных волосах и в необъятных размеров пуховике. Рядом стоял второй – незаметный молодого парень в шерстяном светлом пальто и смешной пестрой вязаной шапке с подвязанными «ушами». Он держал замерзшие руки в карманах и нетерпеливо и чуть нервно почесывал ногу мыском другого ботинка.

За их спинами виднелись в темноте очертания чего-то большого, безвольно распластавшегося на земле.

Я зажала себе рот руками, стараясь не закричать.

– Подхватывай давай, потащили! – произнес нетерпеливый, еще раньше, чем до меня окончательно дошел смысл происходящего.

Произошедшего.

Она тяжело подхватили тело с земли, пытаясь поудобнее взвалить на плечи. Освещения было слишком мало, но в синеватом выцветающем сумраке я все равно с ужасом заметила темное круглое пятно, расползавшееся на груди того, кто еще полминуты назад растрепанной куклой лежал на дороге. И что-то металлическое, тошнотно-блестящее, торчащее из самого центра багровой лужи.

Снежинки падали сверху, мгновенно смешиваясь с кровью, заляпавшей разводами металлическую рукоять ножа. Придававшие ей еще больше влажного, холодного, мертвого блеска.

– Повезло, что никто не заметил его раньше, – с каким-то оскалом, удовлетворенно-устало произнес молодой человек. – Хотя, если бы и был кто-то, то, можно сказать, сейчас было бы уже некому…

– Иди уже давай, разговорился! Как будто в первый раз, честное слово!..

Это фраза подействовала на меня, как щелчок, восстанавливающий время.

Почувствовав, что наконец отмерла, я опрометью кинулась прочь, к дороге, лишь бы оказаться подальше от этих страшных людей и страшного переулка. Домой, любыми окольными путями, к теплому свету ламп и мыслям о празднике, которые теперь уже точно не смогут быть прежними и радостными. С этой нереальной, искажающей их, жуткой картины красных снежинок, оседающих на холодную кожу.

Снег и холод в воздухе резали дыхание, забиваясь в легкие, и я почти ничего не слышала, кроме скачущего, разрывающегося под курткой боя сердца. Как и не услышала, выскочив без оглядки на пешеходный переход, влажного скрипа пробуксовывающих в снежной массе колес и протяжного резкого скрипа несрабатывающих тормозов.

И почувствовала удар, видя словно со стороны, замедленно, как тело откидывает в сторону и на обочину, а перед темнеющими глазами встает белая хрустящая размокшая пелена.

Снег есть самое ужасное, что только можно придумать в мире…

Часть 3. Антон, несколько дней спустя

Ночью мне снился взгляд. Незнакомый, но угаданный именно мною.

Открытый, светлый, но слишком острый, прошивающий насквозь, словно самая тонкая в мире игла. И оттого, наверное, постоянно немного неловкий и печальный.

Взгляд, проникающей чистотой в душу, потому что нельзя – невозможно ему, такому прозрачному, кристальному и хрупкому – деться куда-то еще, кроме нее, быть брошенным под ноги жестоких прохожих, отвергающих его как ненужный дар. Он был опасен: своей прямой, подставляющейся под лицо беззащитностью и надеждой, ловя которые, кажешься себе грязным и черствым.

Было в нем такое доверие и любовь к миру, что невозможно вместить их в простой человеческой душе, не хватит места, переполнится, заливаясь через край. Живой взгляд, так похожий на мертвый, с одной лишь только оговоркой: теперь я буду видеть его перед собой всегда. И не помогут никакие очки…

Двадцать девятое декабря стало днем все-городского праздничного апогея: только выйдя из дома на улицу, я уже сразу оказываюсь с ног до головы осыпанным разноцветными бумажными конфетти и перламутровыми лентами фольги из хлопушек. В центральном районе, на площади, было днем мероприятие – то ли шествие, то ли концерт (почему-то сразу вспомнилась установленная там несколько дней назад передвижная сцена), а то и все вместе, – растянувшееся на соседние улицы и еще дальше. Кажется, до бесконечности. Или просто те, кто все-таки не принимал участия в торжестве, успели за несколько часов перенять праздничный «вирус» от опьяненной ликованием толпы.

Именно на такую толпу-компанию я и натыкаюсь, практически с налету, только выйдя из-за ворот двора на еще более ожившую к вечеру улицу. Все в ярких разноцветных шарфах самых диких и пестрящих оттенков, с какими-то лохматыми помпонами в руках и рассыпающими искры палочками желтых бенгальских огней. Идут вдоль улицы, не замечая никого и ничего вокруг и оставляя за собой в воздухе звонкий смех и ошметки опадающей мишуры.

Только какая-то розовощекая полненькая девчушка в красной, мигающей встроенными огоньками шапке Санты, улыбаясь, вдруг вприпрыжку подскакивает ближе, вертлявая как заводная юла, и сует мне в руки елочную игрушку-подвеску – фигурку оленя папье-маше, обсыпанную серебряными блестками. Еще раньше, чем я догадываюсь что-либо сказать. А когда наконец соображаю, в чем дело, она оказывается уже на другой стороне улицы, присоединившись к своей цветастой шумной компании.

А я не успеваю ее даже поблагодарить.

У меня было плохое расположение духа с самого утра, если так вообще можно было выразиться. Если этим можно было емко и однозначно передать всю ту странную, тяжелую сумбурность, взвесью оседающую в душе. И гораздо больше всего прочего меня привлекала возможность поваляться сегодня без дела дома.

Но именно сегодня Гере, внезапно обеспокоившейся моим душевным состоянием в общем и тем фактом, что из дома я выбирался за последние дни только на дежурства, пришло в голову вытащить меня в кино – развеяться. Дело, в принципе, хорошее. Только для начала нужно еще встретить ее с работы…

…Мы с Гердой не пара, хотя знакомыми это всегда ставится под большое сомнение. Два года назад я был передан ей под присмотр и обучение, получив предварительно вводный инструктаж и основные напутствия. Потом обнаружились, помимо работы, еще и общие интересы и симпатии. А еще чуть позже в моей комнате появилась стопка ее вещей, плотно обосновавшаяся внутри телевизионной тумбочки. И пусть мы довольно часто ходим куда-то вместе, а иногда Гера даже остается у меня ночевать (если на улице слишком темно и поздно, а идти все-таки далеко), оккупируя раскладное кресло в кухне, все же парой нас назвать можно весьма натянуто и уж точно при хорошей фантазии.

Хотя мне, если честно, иногда этого хочется. И еще, бывает, кажется, что иногда этого хочется и ей…

…Не знаю, что на меня действует больше – ожидание скорой встречи или мерцающе-таинственная атмосфера соединяющихся друг с другом, как перекладины, улиц, но вскоре настроение вопреки самым точным ожиданиям неожиданно начинает проясняться, и к торговому комплексу я подхожу уже с почти улыбкой на лице, загребая дорожные сугробы мысками ботинок.

Снег выпал ночью обильной густой пеленой, засыпав все окружающие улицы и мои наклонные мансардные окна, затемнив спальню под плотным покровом и завалив сам город практически «месячной нормой осадков», как передавали по новостям. И с самого утра под домами, среди проспектов, улиц, аллей и переулков, слышался незатихающий гул и шум снегоуборочных машин.

Торговый центр – с внешней стороны непримечательный длинный короб вытянувшегося здания – внутри похож если не на отдельный мир, то на целый отдельный микрорайон: шестиэтажная махина, наслоенная над головой и расходящаяся во все стороны переплетением улиц-аллей, повсюду рябит от светящейся, всплывающей, качающейся и мигающей рекламы на витринах, стенах и вывесках. В центре – словно выеденная дыра в пироге, образованная круглыми пустотами на каждом этаже; куполообразный прозрачный потолок перевернутой тарелкой накрывает крышу, и снизу к нему подвешен огромных размеров зеленый рождественский венок, обмотанный лентами и мерцающими огнями.

Я хорошо помню Информационный Отдел (точнее, только филиал оного, обустроенный здесь и заведующий делами этого района города): странное место, так же странно затаившееся на задворках служебных помещений торговой площадки, в стороне от бессчетных магазинных аллей. Более нелепого расположения с точки зрения логики придумать было сложно, но Сны, как показывает опыт, всегда тянутся именно к оживленным местам, и лучше собирать информацию, имея к ней удобный доступ.

Мне почему-то кажется, что здесь непременно есть сейчас кто-нибудь из «наших» – то ли простое ощущение, то ли предчувствие, то ли профессиональная привычка отыскивать в толпе взглядом, – но я ловлю себя на мысли, что все время высматриваю кого-то среди пестрых голов, плеч, спин и курток.

Когда мне уже чудится, что я на самом деле вижу в снующей толпе на другой стороне аллеи знакомый силуэт, то по инерции пытаюсь снова поймать его взглядом, щурясь на свет от постоянной привычки ходить в отражающих очках, и почти сразу же меня, как молнией в спину или неожиданным ударом, прошивает странное чувство дежавю…

Она стоит в стороне, у витрины магазина, минуя течение покупателей, проходящих рядом, точно рыбий косяк. Рассматривает сквозь отполированное стекло сверкающие разноцветные игрушки, каскадом развешенные на елке. Смешно вытягивается на цыпочках, сосредоточенно переводя указательный палец с одной на другую, мысленно пересчитывая. С моего места не видно, шевелит ли она неслышно губами, проговаривая слова, но само занятие девушки кажется мне забавным – и каким-то непривычным, до щемящей сердце нежности милым, – и я не могу просто так отвести взгляд.

На пару секунд меня охватывает странное оцепенение и смешанное, опасливое желание то ли попытаться подойти к ней, то ли кинуться прочь, чтобы снова не поймать на себе тот неправильный, так не похожий на все виденные мною доверчивый бесхитростный взгляд, словно протягивающий тебе душу на раскрытой ладони. Я знаю, какая-то часть моего подсознания все это время, с момента того странного, напрочь выбивающего из колеи вечера, продолжала думать о ней, несмотря на все мои отговорки.

Несмотря на то, что я упрямо уговаривал себя, что не могу о ней думать.

Я смотрю на девушку.

Точно она: та же шапочка серого цвета с заломленным набок кончиком с помпоном, та же пухлая розовая куртка и мелкая девчонка с мокрыми от снежинок русыми волосами – в ней. Я почти вижу в отражении витрины ее встревоженно-радостный взгляд, хотя с такого расстояния это невозможно. Но даже одно лишь воспоминание продолжает тянуть меня сделать шаг навстречу.

Похожий взгляд я видел до этого лишь однажды, и он до сих пор, спустя столько времени, продолжает преследовать, не давая покоя.

Именно с него все и началось.

Из оцепенения вырывают нервная вибрация и приглушенные гудки мобильника в кармане. Дотягиваюсь до верещащей коробочки, не глядя на экран, но краем глаза все равно замечаю там всплывшее светящееся имя из четырех букв над помигивающим и слишком знакомым и привычным номером, которые набираю обычно почти машинально.

Но сейчас ответный звонок кажется почему-то до боли несвоевременным. Как будто потеряю драгоценные минуты, упустив что-то из виду.

Мысленно извинившись перед Герой за намечающееся опоздание, с тяжелым сердцем сбрасываю входящий вызов, так и не ответив, и начинаю аккуратно лавировать в потоке, стараясь никого ненароком не толкнуть.

Незнакомка внезапно настораживается, по-птичьи вытягивая тонкую шею под размотанным серым шарфом, накинутым сверху – на круглых щеках розоватый румянец, а куртка застегнута на все пуговицы, будто она только что с улицы или же наоборот – зашла ненадолго и уже собирается уходить.

Последние опасные сомнения оправдывают себя в жизни, когда я вижу, как она, будто приметив что-то или кого-то вдалеке, привстает на цыпочках, высматривая, а потом решительно движется в сторону выхода, все ускоряя шаги.

Мне уже становится неинтересно, кого девушка увидела в толпе –чертыхаясь на ходу, я почти бегом протискиваюсь в ту же сторону, зигзагами и прыжками огибая идущих мне навстречу.

Когда я пролетаю на одном дыхании через откидную дверь, проигнорировав медленно плетущуюся «вертушку», то вижу ее на улице уже метрах в пятидесяти от входа. Девушка машет шапкой кому-то, стараясь привлечь внимание, по-смешному подпрыгивает на месте, но не добивается никакого результата и останавливается.

Я оборачиваюсь в ту же сторону, но не понимаю, кого она все это время зовет: народ на улице разный, и его достаточно или даже слишком много, чтобы можно было угадать наверняка.

Снег падает густыми взбитыми хлопьями, медленно и настолько густо, что скрывает за собой видимость уже метрах в пятнадцати, смазывая ее в молочный кисель, так, что кажется, будто даль, скрывшая за собой городские крыши, дороги и улицы, покрыта болотистым непроглядным туманом. Небо выглядит низким, плотным и валяным, точно шерстяное колючее одеяло, и где-то в центре его, за пределами доступной взгляду высоты, все продолжают набухать новыми тяжелыми комками облака.

Девушка еще какое-то время – может, всего пару секунд, – задумчиво и нерешительно покачивается в ботинках, глядя вдаль, и затем, сквозь снежную мельтешащую завесу, точно в ряби, торопливыми шагами удаляется от торгового комплекса.

Куда ее только понесло?..

Сократив шаги между нами вдвое, слышу, как ветром снова сметает на меня ее голос, зовущий кого-то, обернувшегося к ней спиной:

– Марин!.. Маринка!..

Сквозь пургу я наконец замечаю вдалеке длинноволосую блондинку в меховой шубке, окруженную немногочисленной компанией, и мне кажется, что именно ее и зовет девчушка, но та почему-то не может расслышать, хотя крик достаточно громкий.

Только на соседней улице девушка наконец настигает цель, как вкопанная останавливаясь на месте, и только продолжает канючить рядом, повторяя то и дело радостным солнечным голосом:

– Маринка, привет! Мари-ина…

Длинноногая, худая, как спица, даже под мехами, девушка в рыжей пушистой шубке невозмутимо проходит дальше и мимо, звонко чеканя тротуар каблучками сапог, и в ответ на все возгласы со стороны лишь невзначай накидывает на голову меховой капюшон, продолжая легкомысленно щебетать о чем-то в окружении двух молодых людей, вьющихся рядом. До меня долетает со стороны их разносящийся эхом безмятежный удаляющийся смех.

Вот и вся прелесть женской дружбы…

Компания неспеша удаляется дальше, вверх по улице, оставляя одинокую девушку на обочине их разговора и веселого шума, и подойти к ней сейчас, такой расстроенной и подавленной, с приставаниями познакомиться, кажется неудобным.

Я останавливаюсь на углу улицы, пытаясь вскользь ухватить взгляд незнакомки, но она не смотрит по сторонам – только себе под ноги, чиркая ботинком по тротуарным камням, и мне кажется, она расстроена чем-то еще.

Чем-то намного бОльшим.

Перевожу дыхание, пытаясь привести его после пробежки в нормальный ритм, и наклоняюсь выкинуть снег из-за отворотов ботинок, прежде чем все-таки подойти к Ней ближе. А когда наконец поднимаю голову, вижу, что Она уже на улице не одна. В первые секунды мне кажется, что это опять какие-то ее знакомые, но я ошибаюсь.

Двое парней дворового вида и явно подвыпившие, оба в каких-то засаленных фуфайках, с бритыми головами, с перекашиваемыми ухмылками рожами. Один мнется кругами перед девушкой, загораживая собой проход, другой, с оскаленно-скользской улыбочкой стоит полубоком, придерживая ее за локоть, и чего-то бормочет растянутым срывающимся голосом, пытаясь утянуть за собой в переулок.

Незнакомка испуганно улыбается, неловко пытаясь вырваться. Даже со своего места я вижу – представляю до рези в голове – как жалостливо и растерянно блестят ее, словно стеклянные, пронзительные влажные глаза, не понимая.

Зато я прекрасно все понимаю…

«Подруга» в окружении ухажеров уже успела скрыться из вида. Снова тихая, пустая, узкая улица. Как и все похожие в нашем городе, они выглядят оживленными, пока на них есть хоть несколько человек, но лишившись их становятся слишком пустым.

– Пусти! Отвали от меня! Отстань!..

Я уже очертя голову лечу вперед, навстречу, когда отбивающуюся девушку силком затаскивают в темноту проулка.

Наша главная задача как Ловцов – защищать людей от любого возможного контакта со Снами, а их самих – от необдуманных поступков, порождаемых непониманием происходящего и страхом. Я не добавляю к своим обязанностям ничего лишнего, но сочту правильным, если попытаюсь еще и защитить людей друг от друга.

В темноте тесного переулка нет фонарей, и свет проникает сюда только с улицы и с неба, запорошенного белой рябью. В первые несколько секунд я вижу только смазанные серо-фиолетовые контуры, постепенно привыкая к темноте.

Двое пялятся на меня, вылетевшего из-за угла, точно на призрака возмездия, явившегося посреди темного переулка. Оторопевши – и как-то разом растеряв всю свою уверенность.

Один, с сероватой небритостью на пухлом заплывшем лице, наполовину загораживает боками просвет переулка. Я вижу за его спиной вторую тощую и ломаную фигуру, придавившую девушку всей массой к стене, пытаясь заставить ее не вырываться.

Девчушка странно замирает, глядя на меня испуганно и явно подозревая, что это подоспела подмога, но потом ее круглые, несчастно-прозрачные глаза расширяются от удивления. Она меня узнала?… Пытается рвануться навстречу, но ее грубо хватают сзади за капюшон, сбивая шапку в снег и отталкивая назад, за свои спины.

– Слушай, пацанчик… Найди себе другую, эта киска на сегодня уже занята… – голос тощего, с влажными бегающими глазками, кажется заплетающимся и растягивает слова нараспев, точно какую-то пьяную песню, и мне как-то разом становится душно и противно от него, а еще я чувствую нестерпимую, но какую-то хладнокровную злость.