Читать книгу Теория бесконечных обезьян - Екатерина Звонцова - Страница 6

Помню, как по земле ходили диплодоки, а практически единственными местами, где автор мог услышать мнение о своем тексте, были литпериодика, творческие вечера и редкие выезды на писательские дачи. Максимально немедийные годы: теле- и радиоэфир-то не резиновый. Книжный мир жил как Олимп, но у этого были преимущества – например, возможность выставлять границы. Автор или издатель не был богом, но читатель определенно не топтался в его прихожей. Это сейчас кто угодно может прийти к кому угодно в соцсети и с равной вероятностью как подарить букет, так и облить грязью. Интернет принес гласность для всех, даром, и никто не ушел обиженным. Ну, кроме тех, к кому слишком зачастили в гости.

Авторы вообще существа ранимые, каждый по-своему. Это первое, что я сообщаю редакторам-новичкам. С авторами, вопреки мнению некоторых моих коллег, не нужно как с больными или неразумными детьми, это и глупо, и унизительно – но с ними нужно так, как вы хотели бы, чтобы вели себя с вами. Впрочем, это золотой принцип в любом коллективе. Не нужно быть ни услужливым зайцем, ни матерым волком – будь человеком, и хватит. Но если у большинства редакторов, даже молоденьких (особенно из моего родного вуза, точнее, его тлеющих останков), это в крови, то за издательской территорией – суровые джунгли, где автор может нос к носу столкнуться с каким угодно ужасом.

Самым ужасным ужасом обычно становятся читательские мнения. Ведь если книга хоть сколь-нибудь продается, интернет быстро наводняется отзывами и обзорами, рецензиями и даже тем, что претендует на громкое звание критики. Тысячи слов о новой книге – вот только далеко не все слова лестные и уж точно не все дифирамбы. Давно заметил, есть у большинства авторов тайная тяга – не просто понравиться, но овладеть думами и сердцами, взбаламутить их и перевернуть. Но дум и сердец на всех никогда не хватит, а кто-то еще и плюнуть вслед захочет.

Советская эпоха была годами критики – той самой, настоящей, которая не про поругать-похвалить, а про добросовестно разобрать, привести примеры, препарировать. Душу текста отделяли от костей, говорили о композиции, стиле, символизме, идейности – больше, чем об абстрактном «отклике». Профессионалы критического пера вообще редко обнажают душу, в отличие от нас, впечатлительных обывателей. Зато им нельзя просто сказать «понравилось» или «не понравилось» и оправдаться фразами «не люблю описания», «хотел, чтобы Маша осталась с Колей, а она с Петей». В современных рецензиях аргументации меньше, зато нескрываемой любви больше, порой она так и звенит, переливаясь через край. Но тут как повезет, вместо любви может быть и ненависть, могут быть такие упражнения в остроумии, что гонителям Мастера не снились. И автор у нас идиот, и у художника руки из ушей, и у редакции нет вкуса, и власть вообще офонарела, раз не запретила «выпускать такое, оболванивать и растлевать население». Неизбежный эффект стопки водки натощак: впервые за много лет людям разрешили говорить без оглядки, отвели под это площадки – и некоторые увлеклись.

Голосов все больше. Бесстрастные критики-константы тоже остались: какие-то на ветшающих страничках периодики; какие-то в инновационных жилищах вроде фейсбука, – но в поле их зрения попадает намного меньше книг, чем издается. А вокруг наросли тысячи новых общительных переменных, объективных и не очень, профессиональных и безалаберных. Маркетологи только и рады: да, говорите, говорите – главное, чтобы слышали и подхватывали. Делайте нашу работу за нас. Люди осторожны и любопытны одновременно: охотнее тянутся именно к тому, что уже потыкали пальцами до них. «Эту книгу обругал весь свет? Дайте, уж я-то разберусь, из-за чего шум!», «Мировой бестселлер? Мне тоже надо, что я, лох?» Это будет работать, пока мир – бесконечная пещера, вся темнота которой – информация. «Читайте нас», «учитесь у нас», «покупайте у нас», «одевайтесь как мы». В темноте превышающих спрос предложений люди ослепли. Большинство просто идут на шум, выбирая, что любить, что надевать и кого сажать в партийные кресла.

А вот между теми, кто говорит, и теми, о ком говорят, по-прежнему фигуральная пропасть. Джуд советует заполнять ее эмпатией, только не получается. Когда кто-то, например, честит книгу на чем свет стоит и желает автору найти другое дело, он редко задумывается, что автор почувствует. Так что своим я советую просто не зацикливаться, пореже себя гуглить и тем более не принимать все подряд отзывы как руководство к действию, проклятье и диагноз. Не слушают. Некоторые в итоге, начитавшись разного, закапывают себя так, что обратно их откапывают только коллеги Джуда или он сам. Внутренних Белинских, у себя же выгрызающих солидные куски печени, и внутренних Лжедмитриев, предлагающих самим же себе переквалифицироваться в управдомы, он повидал немало.

В нашем сознании почему-то заложена вера: если дверь заперта, за ней что-то сокровенное, важное. Вера остается, сколько бы ударов током ты ни получил, сломав очередной замок. Та же Варя достойно писала, ее активно читали, много хвалили. Но чем больше читателей, тем больше мнений. У шума – а чем написание книг не шум? – тоже есть законы. Самый простой: рано или поздно кто-то вежливо или не очень попросит вас замолчать. И дернул же Варю черт пойти на левые сайты, в народ…

И вот однажды она позвонила мне и печально сообщила, что кто-то где-то небывало разгромил ее бестселлер. Ей было около двадцати, и вышла первая ее книжка – та самая, про учителя и демонов. Отзыв был далеко не критический в словарном понимании: голое возмущение кого-то, кто просто был к истории не готов. Не считал отсылок, не приноровился к языку, ждал ужастика вроде «Крика». Упор в отзыве был на то, что книга «сухая, унылая и не подходит в серию» (вышла, каюсь, действительно среди более простых текстов, да еще в обложке с томной блондинкой среди черного леса, под диким названием «Ад, где меня не найдут»). Не понимал несчастный читатель, хоть убейте, чем Варина история всех зацепила, почему у нее такие рейтинги. В конце он посочувствовал деревьям, которые пускают на такие «шЫдевры». Сочувствовать лесам, вместо того чтобы сажать их, – кстати, одно из любимых развлечений недовольных людей.

Вообще негатив в категоричной форме всегда ставил меня в тупик. Книга или фильм – это не машина, не сковорода, не оценишь по работоспособности. Сколько людей, столько и вкусов. Я вот не люблю «Гарри Поттера», для меня это пустышка в золотой фольге. Но его любят мои племянники, да и великовозрастные брат с сестрой. Мне в голову не приходило публично рассуждать о том, что живая Гермиона выбрала бы кого угодно, но не Рона, гибели крестного не хватает логики, мир шаткий, а злодеи не раскрыты даже экскурсами в прошлое. Кому это интересно? Лучше потрачу время на перечитывание избранных мест из «Понедельник начинается в субботу» – книги, которая мне по душе.

Каждый автор переживает взгляд в читательскую бездну по-разному. А я стараюсь, чтобы примирение с существующими где-то рядом разгромными рецензиями было безболезненным. «Здравствуй, Даня. Да, Даня, здесь тоже водятся тигры. Нет, Даня, не нужно идти к ним в комментарии и сообщать, что для твоего романа им не хватает читательского опыта, и эрудиции, и вообще они ничего не понимают в японцах. Всё они понимают – просто не так, как ты». К счастью, почти все авторы адекватно принимают простой факт: людям не нужно запрещать говорить о тебе плохо – это путь к диктатуре. Правильнее осознать не менее важное: то, что кто-то говорит, не значит, что ты обязан слушать. Он и без тебя найдет собеседника, а ты без него найдешь читателя.

Когда бедняга Варя позвонила мне и зашмыгала носом – в начале нашего знакомства ей еще свойствен был постподростковый драматизм, – я испугался, думал, случилась какая-нибудь катастрофа. А вот тебе – отзыв. Вспоминая более взрослых авторов с дубленой шкурой, я посоветовал слушать большинство: большинство в ажиотаже скупало книгу, красиво ее фотографировало, сыпало цитатами и рисовало картинки по мотивам. И если честно, я до сих пор не до конца понимаю, почему после этого совета Варя сухо попрощалась и положила трубку.

Через несколько дней я, заметив, что она продолжает хандрить, поехал к ней домой, все равно хотел отвезти прибывшие авторские экземпляры. Да и пилигримово любопытство одолело, в Шуйском – непонятно в честь кого названном городке – я раньше не бывал, Варя приезжала в Москву сама.

Я сразу уверился: город таки получил имя в честь того самого Михаила, несчастного юного полководца Смутного времени. Его стилизованный монумент – курчавый безусый богатырь в кольчуге и с двурушником – встретил меня прямо на вокзальной площади. Больше городок, застроенный в равной пропорции старыми купеческими домами и печальными стайками неуклюжих хрущевок, меня, к сожалению, ничем не удивил. Впрочем, там жила Варя. Это – удивительно.

Я приехал со свеженькой «Прагой» – универсальным тортом, который любят, по моему опыту, практически все. Коньяк не повез, вообще еще не знал, пьет ли она. Варя мне и торту порадовалась, взбодрилась после того, как я в который раз клятвенно уверил ее, что книгу мы взяли не чтобы заткнуть дыру в серии – она действительно хороша. Мы полистали издание, с сожалением выловили пару опечаток, а потом отправились пить чай на ее тесную кухню. Там тема «литературных гадостей» опять вылезла. Кстати, тогда я, наверное, и влюбился, хотя уже не вспомнить. У любви не всегда есть «точка вскипания», часто это скорее равномерное нагревание – исподволь, взглядами, улыбками и вот такими вечерами, полными внезапных честностей. Теплеет, теплеет под сердцем… а потом ядерный взрыв. Хи-ро-си-ма.

Из разговора с Варей я узнал о мотивации, о которой не задумывался раньше и даже не слышал. Не сомневаюсь, что она была у многих, но большинство авторов в ней просто не признавались, слишком уж наивно. Они, если у нас заходила философская беседа о том, для чего, собственно, писать книги, как правило, называли:

– Самовыражение (как в старой рекламе не то шоколада, не то газировки: «достойно уважения»).

– Сублимацию и компенсацию (эти слова любили люди с дипломом психолога).

– Желание стать богатым (честные, но наивные у меня тоже есть).

– Желание стать классиком (таких я мысленно жалел и желал долгих лет).

– Чтобы не спятить от голосов в голове (так ожидаемо, что уже не страшно).

Варя выдала другое – так, будто мы знали друг друга сто лет. Скорее всего, она просто устала и решила не облачаться наспех в доспехи колючего цинизма.

– Понимаете, Павел Викторович, у меня, к сожалению, не много доступных способов делать добро. Когда я была маленькая, мне казалось, что есть только два настоящих дела: или защищать, или лечить. Я не смогла стать полицейским или спасателем, как хотела: хилая. Врача из меня тоже не вышло – я тупенький творческий гуманитарий. Я стала искать хорошую профессию, чтобы денег давать на всякие приюты, больницы. Дизайн подошел. Я давала и даю, но это… мелковато. И тут оказалось, я могу делать еще кое-что нужное – писать книги, которые будут не просто нравиться, но и… становиться чьими-то друзьями. Наводить на мысли, вдохновлять, помогать с чем-то справиться. И расстроилась я не из-за того, что кто-то не в восторге от романа – такие и раньше были, и будут. Меня расстраивает, что с «другом» не вышло. Я же такая не одна. Люди пишут про многих современных, еще живых авторов: «графоманы», а авторам этим ничего не надо, кроме как помочь кому-то выбраться из тьмы, из которой сами мы не выбрались. Многие не выбрались, так и блуждают. Живые сюжеты чаще всего рождаются именно во тьме. Вы так не считаете? Взять тибетских монахов… сколько среди них просветленных, да? Но почти никто почему-то не пишет художественную прозу. Пишут ее тоскующие травматики. Неудачники. Потеряшки. И те, кто еще в пути.

Это было немного безумным, а насколько безнадежным – не описать. Но я, пожалуй, понял. Многие авторы кажутся мне именно такими – маяками, которые, давая яркий свет, сами плавают в кромешной тьме. Кто их должен оттуда вытащить?

– Не всем нужны помощь и дружба, Варвара… Некоторые покупают книги по моде, некоторые – от скуки, некоторые – вообще именно для того, чтобы посмеяться, особенно если автор молодой. Есть даже обиженные отказники, которых не печатают, – так они специально следят за новинками, чтобы позубоскалить над более везучими.

– Понимаю. Постебаться тоже потребность.

Не все потребности прекрасны, что поделать, – шакалы такая же часть природы, как благородные волки, и кто знает, что бы здесь без них сломалось. Я молчал, а Варя курила; пепел сыпался в блюдо с недоеденным тортом. Наконец я решился посоветовать ей хоть что-то:

– Вам просто нужно смириться. В конце концов, нельзя подружиться со всем миром. Не все стоят нервов. Некоторым поможет кто-нибудь другой или хорошая трепка.

– А как смириться-то? – безнадежно спросила она, но над трепкой хихикнула.

Мои аналогии были так себе, слишком глобальные и злободневные. Я сравнивал несравнимое – так мне казалось. Это сейчас, особенно после диалога с Дмитрием про литературный мусор, я понимаю, что, в принципе, был прав. Но тогда я оправдывал себя только тем, что Варе двадцать. В двадцать иногда – особенно девочкам, росшим на Крапивине, девочкам-одиночкам, да и мальчикам тоже – хочется подвига. И я сказал:

– У каждого, кто делает что-то хорошее, высокие шансы либо прослыть еретиком, либо стать мучеником, причем именно за то, что вроде как заложено в его призвание. У чуткого свободомыслящего священника, у принципиального полицейского, у честного политика, у работящего врача. Такова жизнь: свет всегда гасят. Вам не переубедить всех, кто делает это, но вы можете светить для тех, кому нужны. Я не думаю, что вам станет легче, но по крайней мере это лучше, чем расстраиваться впустую.

Она вдруг улыбнулась. Улыбалась она всегда слабо, как-то по-джокондовски.

– Мученицей мне точно не быть, а еретичка… хм… звучит даже модно!

Больше она не переживала из-за отзывов – во всяком случае, не показывала этого, ну а вскоре и сама уже утешала юных авторов, заставая картину маслом: «Опять двойка на “ЛайвЛибе”». А еще с того дня мы стали немного ближе, больше шутили и болтали. И вроде бы Варя со всеми этими слезами повела себя как обиженный ребенок… но именно тогда я осознал, насколько внутренне она уже взрослая. На прощание она поблагодарила меня за самую простую на свете вещь.

– Спасибо, что не посмеялись. Я обещаю, я… исправлюсь. И справлюсь.

Восемь.

Семь…

«Павел Викторович еще в кикозе».

Разносится это по всему опенспейсу, хотя никто не произносит вслух. Ни разу не произнес, но фраза так и проступает тревожными кровавыми надписями на бледно-песочных стенах, синем ковролине, белых стеллажах с «сигналами». Дремучее словечко удивительно прижилось именно у нас, полюбил его стар и млад, хотя вне редакции я практически перестал его слышать. Возможно, потому, что вся издательская экзистенция – ненормированная и полная трагикомедий – и есть сплошной кикоз.

А я просто сортирую Варины имейлы. Странно, что не засел раньше.

Новый уровень сантиментов для нового века – цифрового. Оголтелая бумажность сменилась столь же оголтелой электронностью, а мне все равно есть что сохранить. Не в коробке на антресоли, а в невидимой за пределами компьютера папке, так и названной: «Варя». В груди у меня такая же. Там, кроме слов, еще коньячные пробки, недокуренные сигареты и сухая листва. И к ней нет пароля, иначе я, может, захотел бы его забыть.

Варя, как и я, не любила и особо не умела говорить, лучше излагала мысли письменно. Что бы она ни писала, это принимало художественную форму. Даже письма, где мы обсуждали подготовку очередной книги, напоминали иногда истории. Что-нибудь вроде «Граф Колянчик (наш худред Елистратов) соизволит познакомить меня с госпожой художницей? Прибыть с визитом или просто прислать пару летающих голов на референсы?» Или: «Тем, сколько занимаются сексом мои подростки, я прогневала критика N. Берегитесь, на вас идут с факелами толпы мам и нянек!» Или: «Серая бумага? За что же так со мной; она похожа на ненастную Фудзияму!» Я смеялся, читая это. Даже не знаю, как ей не надоедало и как она не повторялась. У нее и для коллег шуточек хватало.

Часть писем формальные, ни о чем – я удаляю, сентиментальности недостаточно. Если разобраться, мне вообще хватило бы десятка имейлов, но сохраняю больше, они могут понадобиться по «чисто деловым делам». У Вари нет семьи, была только тетя, и та умерла. Варя говорила, что в случае чего за ней даже наследовать некому.

«А давай ты, Паш. Права на романы тебе пригодятся, квартира тоже. Продашь ее – а деньги в бюджет, под проекты. Дашь шанс какому-нибудь очередному молодому автору с улицы. Я же вижу, их у вас стало меньше».

Меньше. Мы стали осторожнее отбирать авторов, это точно. Крепнет печальное ощущение, что чем больше зажигается звезд, тем меньше среди них ярких. Пишут сейчас много и многие, а вот темы и типажи кочуют из истории в историю: этого нервного писателя в кризисе я уже видел, и хорошенькую отличницу, увязшую в любовном треугольнике с двумя хулиганами, тоже, и роман про непростые отношения сыщика-человека и сыщика-робота читал… трижды. Действует удручающий обратный принцип; кто-то ведь верит, что, если пятьсот тысяч мартышек посадить за клавиатуры, рано или поздно одна сотворит шедевр. Что же за эксперимент?.. Ах да. Не эксперимент. Просто вариация на тему так называемой теоремы о бесконечных обезьянах [9]. Которую так нормально и не доказали.

Я удаляю последние имейлы: Варя прислала корявенький синопсис и великолепные отрывки почти дописанной книги, а я предложил ей вариант, куда мы ее поставим. Дальше только мое короткое «Я скоро заеду» и ее анимированный, одобрительно кивающий смайлик. Варь, это забавно. Столько любовных историй кончаются трогательными письмами, как у Куприна в «Гранатовом браслете». А наша вот оборвалась на кивающем смайлике.

– Нет! Прошу прощения, Сабина, я не могу сейчас это обсуждать, вообще неизвестно, что там с серией. Я вам напишу… позже, позже, да, извините, мне пора!

Мимо пробегает Динка – с бешеным таким взглядом. В такт шагам качается на макушке светленький хвостик, летят фонарики рукавов белой блузы. Динка прижимает к уху кислотно-красный смартфон, каблучки – цок-цок. Похожа Динка на маленькую взмыленную лошадку, и бежит лошадка, судя по дрожащей губе, плакать в туалет.

Уже третье наше с Динкой утро начинается одинаково. Мы сталкиваемся на общей кухне. Она, качнув хвостиком, спрашивает: «Чай?», а я киваю. Она щедро кормит зеленый пузатый чайник крымским сбором, который сама же притащила из похода. Пока чай доходит, источая пахучий лавандовый пар, мы сидим за столом друг против друга и держимся за руки, точнее, кончиками пальцев за кончики пальцев. Пару минут – заварка ядреная, ей хватает. Мы пьем чай из одинаково безликих желтых термокружек, потом – еще по стопке валерьянки – и наконец идем работать.

Динка одна из моих Трех Девиц, трех ведущих редакторов художественной литературы. Отвечает в основном за янг-эдалт, но выпускала и Варю, независимо от тематики и жанра. Они хорошо общались; у нее и других авторов-друзей полно, но ей непросто, даже на похороны не смогла пойти. Моя Динка, как и та, книжная, давно попрощалась с детством, а вот плакать не перестала, не стесняется. Может, поэтому в сравнении с двумя железобетонными коллегами в том же звании – одной помладше, второй постарше – она переживает стрессы проще, в плане, без последствий: у Динки, по крайней мере, ни язвы, ни явных ментальных проблем. Она выплакивает весь накапливаемый от гремучей жизни яд, потому и с работы выбегает всегда счастливая, румяная и сияющая. Кроме трех последних дней: тут она пересиживает дольше меня. Что-то лихорадочно доделывает, роется в самотеке, сварливо пинает литредов и художников, подгоняя что-то, что еще даже не загорелось. Но Динке так проще.

– Диныч…

Она не услышала. Убежала. А мне прилетает в почту свеженькое письмо.

Сабина Шведова-Ясминская. Сабрина Кроу. Риночка, как мы ее иногда зовем.

«Здравствуйте, Павел. Простите, что беспокою, но решила прояснить вопрос дополнительно, а то девчонки ваши заняты. Насколько мне известно, место в плане на июнь в серии Lux in tenebris освободилось. Может, поставим мой новый роман? Я присылала его месяц назад. Синопсис…»

Я закрываю письмо. Спасибо, милая, что «место освободилось». Спасибо, что «место освободилось», а не «эта ваша Перова, с которой вы носитесь, наконец-то умерла».

Сабина – ровесница Вари. Сабина, когда мы взяли ее первый триллер, очень хотела псевдоним Кинг, но я не разрешил. Объяснил это тем, что мы, конечно, слегка жульничаем, но выезжать за счет параллелей с западными авторами не собираемся. На самом деле уровень Сабининых текстов был неплохим, но ни Кинг, ни даже его прославленная в соцсетях собака и рядом не валялись. Больше наивных сюжетных тропов, больше максимализма, другая атмосфера, подача, а главное, совершенно другой контингент героев, сплошь Холдены и Венди. Тогда Сабина стала Кроу, а заодно и в имя добавила лишнюю букву, в память о любимом сериале про какую-то ведьму. Ей идет: она готичная брюнетка, а еще немного ворона из басни Крылова – по-детски падка на похвалы. Риночка умеет и любит мечтать. Она из тех, кто честно говорит в интервью: «Я очень хочу стать знаменитой». Чтобы переводы по всему миру, кино на Netflix, вилла в Калифорнии и эти, как их, косплей с фандомом (или фандом с косплеем?). И у нее хорошие шансы. Но все это не особо про Lux in tenebris. Вряд ли там нужен Netflix, скорее дикий сплав Тодоровского, Ридли Скотта и Гильермо дель Торо.

Вообще Lux in tenebris – одна из моих любимых смешанных русско-иностранных серий, объединяющих книги в жанре магического реализма. Помню, как ее на этапе создания боялся отдел маркетинга: все убеждал меня, что а) название надо русское, б) название надо понятное. Мы их переубедили и презентовали все правильно. «Свет во тьме». Читателям понравилось. Lux in tenebris они ценят именно за то, что, как ни блуждают во тьме персонажи, в конце они непременно обретают искомое. Свет. Свободу. Иногда спасение – свое или целого мира. В героях побывали и маленькие сиротки, и стареющий диктатор, и американские колонисты, и даже сестра Моцарта, чью биографию метафоризировали в стиле «Лабиринта Фавна». Дана – моя грустная, серьезная, мучающаяся от биполярного расстройства Дана – придумала эту серию, когда я пересказал ей тот разговор с Варей, про мотивацию писать. Динка подхватила и развила, купила первые права, додумала «одежку»: монохромные обложки, фольгированные серебром или золотом заглавия, черный обрез. Дороговато печатать, но всем нравится. Семь книг позади, а продажи все еще не просели. Пара русских авторов даже брали премии. Варя очень хотела туда, почти успела, но вот…

Варь, ты, наверное, просто раздала весь свет раньше. Другим текстам. Другим сериям.

«Сабина, здравствуйте. Рад вас слышать. В плане на июнь в Lux in tenebris стоит Перова. Ждут Перову. Насколько я знаю, она действительно не дописала новую книгу и мы не сможем ее выпустить, но я давно планировал переиздать “Ад…”: Варвара сделала расширенную редакцию, более вдумчивую и зрелую, с дополнительными линиями. Поэтому вместо допа сделаем такой проект. Что касается вашей книги, я попрошу ознакомиться с ней как можно быстрее и поставить в план, возможно, на июль или к ММКВЯ. Вряд ли в эту серию, но подумаем. Коллеги будут держать вас в курсе. Хорошего дня».

«Ад…» действительно вырос с Варей. Там и раньше был довольно необычный сюжет: девчонка, которую травили одноклассники, стала расследовать их смерти и чуть не погибла, столкнувшись с Охотником. Но если прежде это был все-таки больше хоррор с душком всем известных «Детей кукурузы» – пусть и качественный, – то в новой версии книга стала куда психологичнее. История принятия своей инаковости. История обретения себя: в конце девочка поступает в академию МВД. История о том, как озлобленное создание, сидящее у воды и радующееся каждому проплывающему трупу врага, превращается в человека. Новое название соответствующее, короткое, но емкое: «Я прощаю». И ненавязчиво вплелась в сюжет влюбленность героини в молодого следователя, ведущего дело об убийствах школьников.

Сабина отвечает коротко: «Спасибо, буду ждать!» На самом деле, наверное, фыркает, а может, у нее пригорает говяжья поджарка на сковородке или что она готовит своему вскоре возвращающемуся с работы и из садика семейству. Сабина переживает, что мы в нее не верим. Я верю, хотя у меня пока нет возможности даже поднять ей роялти. Она не боится опасных тем – про домашнее насилие, секты, детскую проституцию говорит открыто. Глубоко не копает, использует как дополнение к сюжетам, но все же она смелая, и я ее уважаю. Книги у нее интересные. Неплохо написаны. Но они пока слишком поверхностны для «большой» прозы и уже слишком сложны для развлекательной. Переходный возраст: у Сабины как у личности он давно позади, а вот как у автора – в разгаре. И герои… вновь вспоминая советское выражение, я ни с кем из ребят Сабины не пошел бы в разведку, хотя молодежь их метущиеся души очень любит. Издав три книги Кроу, я уже знаю: Сабина не выводит к свету, она, наоборот, окутывает бархатной тьмой, за что честь ей и хвала. Она из особенно ценимых мной авторов, но в Lux in tenebris я ее роман едва ли поставлю, лучше поищу что-то новое. Варя права: пора опять пытать удачу.

– Павел Викторович…

Динка. Динка с красными, как у ангорского кролика, глазами.

– Да, Диныч?

Она крутит в руках телефон.

– Вас Риночка может побеспокоить. Она тут хочет в «Свет…». А я, кажется, не очень с ней хорошо поговорила, сквозь зубы немного.

– Не волнуйся, уже побеспокоила. Я сам поговорил.

– Тоже сквозь зубы? – Динка склоняет голову грустно, понимающе. Она про нас с Варей знает или, по крайней мере, догадывается.

– Да нет, нормально. Книгу ее выкопай, прочти и поставь на конец лета – осень, в «Голоса дня», если это реализм, или в «Голоса ночи», если опять мистический мрачняк. Я не смотрел…

– Да я читала. Городское фэнтези. Про девушку, умершую в самолете и попавшую в параллельный мир – или скорее отражение нашего, – где городские птицы, ну там голуби, ласточки, воробьи, на самом деле оборотни. Они все живут в мансардах на крышах, а дома отдают «воздушным душам» – тем, кто погибает в небе. И сейчас этих погибших летчиков, пассажиров и так далее уже так много, что люди и птицы воюют…

Хорошо звучит, свежо, в духе Риночки, но…

– И там, конечно, невероятная любовь с вражеским принцем? И девушка окажется особенной? Спасет всех от чего-то, с чем и взрослые птичьи вожаки не справятся? И рядом обязательно будет какой-нибудь добрый… м-м-м… стриж или голубь, тоже в нее влюбленный?

Динка кивает на каждое предположение. Эх, Сабина, знаю я тебя. Такова броская примета современной молодежной литературы: если герой не избранный-особенный, да еще не по уши в любви, то книга не книга. Трогательный зверь – янг-эдалт. Мы его очень любим – не только за продажи, но и за попытки вменяемо выстроить диалог с молодежью и за ослепительный, важный посыл: «Ты можешь все, а если пока нет, то сможешь обязательно». YA прыгает с ноги на ногу между миром взрослой прозы и миром подростковой, прыгает и кричит: «Дайте нам дорогу!» Право требовать этого он уже вроде имеет, а вот голосочком владеет пока не до конца – то споткнется, то охрипнет. Сколько же там надрыва и огня… вот только все это, опять же, не совсем про Lux in tenebris. Его ЦА с этой аудиторией пересекается точечно.

У меня слегка сводит зубы, потом немеет в груди. Это уже не скорбь, это темная редакторская досада: очень жаль Варину книгу, которую мы на июнь в плане прочили. Одно название чего стоило – «Волки воют на солнце». А сюжет? Критики ждали-обождались. Россия за несколько месяцев до Февральской революции, с юношей из личной охраны царской семьи начинаются странности: у него появляется способность смотреть на солнце не щурясь, потом на солнечной поверхности он видит золотых волков и наконец начинает слышать их вой. Чем больше воют волки, тем ближе кровь. Воют волки перед всякой бойней, а громче всего – в день Отречения и позже, многим позже, в утро перед екатеринбургским расстрелом. Молодой человек ломается в горниле перемен, тщетно пытается спасти государя, к которому испытывает болезненные ростовские чувства, примыкает к Белому движению, раз за разом обретает и хоронит друзей, в конце концов уезжает, надеясь обрести лишь одно – тишину. Все это – то в снегу, то в крови; все – под тревожный вой солнечных волков, существующих не то взаправду, не то у героя в голове; все – чудесным языком, похожим на Пастернака и Булгакова. Варь… ты в синопсисе не написала про финал, у тебя вообще синопсисы слабее книг на порядок. Чем закончилась история? Замолчали волки? Почему анархист Махно, с которым героя столкнула судьба, тоже их видел и слышал? И – хотя это в большей степени вопрос к YA, чем к твоему жанру, – полюбил ли мальчик хоть кого-то, кроме мертвого царя?

– Тогда либо все же «Голоса ночи», либо No limits, – с усилием возвращаюсь к Сабине.

– Я решу. – Динка уже глядит пободрее. – Книжка крутая! Просто… просто… ох.

– Вот и реши. Порадуй ее, напиши, спроси, что хочет на обложку. Она там грустит.

– Поняла. Павел Викторович… – Уже отступив было, она оборачивается.

– Да, Диныч?

– А те полицейские вам ничего не говорили? Про убийцу?

– Нет. Ничего. Вообще мало выходили на связь, так, расспрашивали по мелочи. Слышал, правда, что задним числом еще узнавали у руководства обо мне, может, о тебе, вообще обо всех, с кем Варя общалась. Собирали информацию, отрабатывали версии. Но без подвижек.

– Ясно. Ладно, пойду работать. – И она убегает, качнув хвостиком.

– Диныч, я переиздание придумал. Как раз в «Свет…». Перешлю тебе одно письмо!

– Жду. – Даже не оборачивается.

У нас обоих нервные голоса. Как-то не помогает нам валерьянка.

Проводив Динку взглядом, зачем-то захожу в инстаграм. Я ни на кого почти не подписан: только аккаунт издательства, родственники, мои Три Девицы и человек восемь авторов, среди которых Джуд и Варя. Все молчат, даже сестра притихла. Обычно-то у нее ни дня без нового кулинарного опыта: не суфле с ревенем, так тартар из страуса. Только Джуд выложил очередную фотографию Кекса – своего толстого французского бульдога, сегодня он пожирает банан. Как и часто, вместо текста – кучка смайликов-собачек, а в ответ – тонны комментариев: «Лапочка!», «Какой милаш:)», «Пусик». Комментарии всё больше от молоденьких и не очень молоденьких читательниц, и я уверен: не все они про Кекса.

В ленте – реклама компьютерной игры. Забавно, я не заходил ни на один соответствующий сайт, да что там, у меня по-прежнему шариковый Мыш. Ну и где обещанная «таргетированность»? Ах вот оно что. Описание. Немного напоминает Варин последний роман «Всего лишь игра», о провалившейся в виртуальный мир девчонке. Какие-то пираты, враждующие банды, вожак одной из них – рыжий оборванец с лицом благородного аристократа – поднимает флаг с красным ромбом…

«Двадцать лет назад Великая Чума охватила вольные острова Четырех Мастей. После нее остались лишь скорбь, смерть и запущенные сады Ушедших Королей. Орден докторов-инквизиторов призвал выживших на Пятый остров и с зараженной армией захватил цветущую Веронату – самый богатый, не тронутый болезнью город архипелага. Отныне Вероната – оплот Ордена, и всюду здесь тени в птичьих масках. Они охотятся на ведьм и инакомыслящих и, обращаясь стаями воронов, слышат самый тихий шепот. Никто не возвращается из застенков Несвятой Инквизиции… И никто не знает, что Магистр, объявивший Великую Чуму карой за грехи и захвативший благодаря ей власть, сам – грешник. Но сопротивление зреет. Последние пираты островов Четырех Мастей еще не объединились, но уже ищут артефакты, которые помогут им в грядущей войне. Выберите сторону. И вместе с капитаном Даймондом вы уже не вырветесь из мира захватывающих приключений».

Забавно. Даймонд – по-английски «бубны». Герой Вари – жгучий венецианский брюнет по кличке Бубновый Туз, но, что называется, идеи витают в воздухе. Вышла игра уже после того, как книга отправилась в печать, но все же интересно: Варя видела наброски локаций и персонажей и вдохновилась? Или кто-то из разработчиков читал ее посты о новом романе и развил игровой мир? Впрочем, пока нет судебного иска, мне все равно. Варина фабула совершенно иная, классическое попаданство с неклассическим исходом, ведь…

«Когда теряешь кого-то важного, в тебе запускается обратный отсчет.

Десять.

Девять…

Прощай, Джакомо, мой Бубновый Туз. Я досчитаю до единицы и выключу игру.

Я досчитаю до единицы, и меня не будет, потому что теперь я знаю: меня и не было».

Девочка, по словам Вари, слишком тосковала по тому, кого оставила, тосковала настолько, что никакая «авторская воля», с которой Варя и так не дружила, потакая свободолюбивым героям, не помогла. Прямо Варя о самоубийстве не написала, оставив все на усмотрение читателей: боялась наших законов. Мне же призналась: «Паш, я знаю. Она выключила компьютер и вышла в окно».

Теперь в окно вышла Варя, а до единицы считаю я. Считаю, снова зачем-то открывая Варин инстаграм.

На своих литературных сайтах Варя выключала личные сообщения, в соцсетях почти не сидела. Пока наконец она не обосновалась в инстаграме и не появилась адекватная возможность до нее добраться, люди порой использовали возможности неадекватные: писали ей письма на единственный доступный адрес, в издательство. В конце концов, когда писем, часто даже живых, бумажных, стало слишком много, их начали торжественно сгружать мне на стол: сначала, чтобы я посмеялся, потом – чтобы меня позлить. Я пытался выдать их адресату. Адресат отказывался. Варя вообще образ жизни вела закрытый, даже работала из дома. Письма оставались мне. Из любопытства я их вскрывал: вдруг, как в советские времена, кто-то приложит списки пропущенных корректором опечаток? Полезное дело.

Опечаток люди, видимо, не замечают или считают ниже своего достоинства выполнять чужую работу. Зато часто, читая письма для Вари, я просто терялся. Ей говорили то, что, казалось, чаще слышат духовные учителя, ну в крайнем случае психологи. О том, как кто-то, прочтя ее книгу, решился завести друзей; о том, как другого человека она вывела из творческого кризиса; о том, как третий обратился к Богу… «Вы хорошая», «Пожалуйста, не бросайте писать», «Я не знаю вас, но я вас очень люблю…»

Она все упрямилась, и тогда парочку я процитировал ей по телефону: надеялся, что уж после этого-то она уверится, что у нее чудесно выходит делать добро. Она только сказала: «Спасибо, но… не надо больше. И не вскрывайте». Я знал ее уже достаточно, чтобы понять.

Маякам не кричат. На маяки идут. И не разбиться о камни – уже достаточная благодарность их теплому ободряющему свету.