Читать книгу Лили(т) - Эль Бруно - Страница 1

Глава 1. Лили

Чтобы убить свою первую жертву, мне потребовалось несколько недель.

У города всё еще недостаточно глаз, чтобы видеть меня, но это временно. Под предлогом безопасности Москва медленно превратится в спрута с множеством глаз. Это увеличит паранойю и спрос на наемных убийц.

Деструктивность всегда найдет лазейку. Преступность никогда не победить, воздействуя на нее страхом и силой. Столько лет прошло, а правосудие до сих пор не поняло, что страх и сила порождают деструктивность, а не контролируют ее. Оно придумает сотни способов спрятать нас за решетку, запретить показывать нас по телевидению теми, какие мы есть. Оно будет строить из нас монстров и делать вид, что добро побеждает зло. Но тем самым, бессмысленно маскируя болезненную действительность, правосудие лишь помогает злу становиться хитрее, сильнее, влиятельнее и изворотливее. Оно придумает дубинку, мы придумаем ружье. Оно придумает бомбу, а мы подкупим того, кто умеет делать такие бомбы. Оно придумает систему, но мы проникнем в нее и изменим. Мы уже сделали это.

Намордниками, дубинками, тюрьмами и насилием они лишь помогают нам.

Чтобы убить свою первую жертву, мне потребовалось создать вторую личность.

Эта альтернативная личность ходила туда, куда не ходила я. Она делала то, что не делала я. И выглядела совсем не так, как я.

Его звали Григорием Васильевичем Баркетяном. Cорок шесть лет, трое детей. Самой старшей двадцать лет. Самому младшему сыну – Стасу – восемь. Четырежды был женат.

Григорий – человек с трагической судьбой. Окружающий мир ненавидел несчастного и всегда ставил палки ему в колеса. Люди его окружали злые и несправедливые. Он часто любил размышлять об этом. Лучше всего – громко вслух, когда выпьет, и при слушателях. Налив себе водки, он вставал из-за стола, как оратор в центре небольшой замызганной кухни, окна которой выходили во двор хрущевки, и начинал ораторствовать. Его речам могли бы позавидовать древнегреческие политические манипуляторы и даже фальшивые нищие со своими иногда выдуманными историями. Нельзя было не сочувствовать этому высокому, здоровому, хотя и рахитично узкому в плечах человеку с большой тыквообразной головой. Голосом он обладал богатырским, зычным.

За плечами многострадального Григория имелось несколько попыток создать бизнес. Точнее, он своровывал или скупал чужими руками товар по дешевке, потом пытался продать его по более высокой цене. Иногда ему в этом помогала шайка рекетеров во главе с его старшим братом Семеном.

Однажды Григорий попытался обмануть своего клиента с товаром. Чтобы вывернуться он свалил всю вину на своего дядю, которому тогда было шестьдесят три года. В то время, пока дядю его избивали братки, Григорий спокойно стоял рядом и говорил, сокрушённо качая головой и будто призывая само небо в свидетели:

– Ну, как же так… Мы же с тобой родные люди. Как ты мог так подставить наших дорогих клиентов? Просто скажи, где товар, и всё закончится…

Дядя, разумеется, никак не мог знать, где товар и что происходит. Он смотрел на своего племянника с ненавистью и недоумением. Смотрел одним глазом, потому что второй превратился в буро-фиолетовый болезненный сгусток плоти на лице.

Однако, когда дядя пришел в себя, он натравил на своего обнаглевшего племянника своих хороших знакомых из органов правопорядка, и Григорию пришлось завязать со своим бизнесом.

Во всём виновата злая судьба, говорил он, стоя на кухне и честно заглядывая в глаза каждому своему слушателю.

Ничего на свете он не ценил в людях больше, чем их денежный потенциал и умение манипулировать другими людьми. Если к этому прибавлялась физическая сила, то для Григория такой человек становился пророком от Господа Бога.

Каждую из своих жен он искренне считал обслугой. Три женщины его благоразумно бросили, а четвертая терпела насилие и искренне думала, что если она забеременеет от этого человека, то ей и ее детям светит прописка в Москве. Но ей не светило ничего, потому что Григорий, всю свою жизнь учившийся кидать людей, кинул своих кредиторов, и теперь злые банковские коллекторы грозились отнять у него квартиру. Его жена сначала расстроилась, а потом вспомнила, что у родителей Григория есть дача недалеко от Москвы. Может, всё-таки ей что-то перепадет.

Григорий за всю свою жизнь не убил ни одного человека. Он жил в обычном доме, в обычной квартире и нарушал закон только по части мелкого мошенничества. Он часто говорил о своих серьезных моральных принципах. О том, как он любит свою семью и как много для нее делает. Обычно ему верили, потому что, как и всякий мало мальский мошенник, Григорий умел казаться убедительным.

Таких, как он – социальных огрызков девяностых, выброшенных в новое тысячелетие – в Москве и по всей России очень много. Своего маленького сына он намеревался воспитывать именно так, как воспитала его среда. И если это – не убийство, тогда закон и впрямь не совершенен.

Я решила лишить его жизни в сентябре. Кажется, было воскресенье. Я курила на своем балконе и, склонив голову, наблюдала за тем, как его жена напротив развешивает белье – полосатое засаленное полотенце, трусы, маленькие футболочки сына. У нее были жиденькие светлые волосы. Сама она представляла собой почти точный геометрически правильный круг с небольшой головкой и красивыми, но почему-то всегда сощуренными глазками. Она стоила своего мужа и, кстати, нисколько меня не интересовала.

Несправедливо будет описывать Григория лишь с одной стороны. В книгах с плохой стороны нам преподносится злодей, чтобы мы могли оправдать убийцу. Но я не желаю, что бы меня оправдывали. Григорий не всегда являлся ничтожеством. В детстве, когда ему исполнилось всего пять, это был жизнерадостный и милый ребенок. Он обожал свою маму, никогда не мучил животных, не капризничал, часто смеялся. Правда однажды, когда он пришел с мамой к врачу, тот долго смотрел на него и неожиданно сказал:

– Наплачетесь вы с ним, когда он вырастет.

– Что? – изумилась его мать.

– Простите. Простите, это мысли вслух, – стушевался врач. – Это не моё дело.

Это действительно было не его дело, хотя он и оказался прав.

Тем не менее, в детстве Гриша был милым, талантливым ребенком. Он умел рисовать, играл на пианино. Правда, оказался лишён самой способности обучиться самодисциплине и терпеть не мог учиться, вообще, что не отменяло его доброго и открытого сердца. Просто при этом он был податлив на влияние извне. Куда и кто его вёл, за тем он и шёл. И авторитетом для Гриши стал его двоюродный дед – жестокий, властный человек, быстро научивший его уважать силу, деньги.

Всё это просто ужасно несправедливо, только конкретно на данный момент Григорий плодил вокруг себя зло, и я подумала – почему бы его не убить?

Потушив сигарету, я стала планировать.

Я дождалась момента, когда к Григорию опять приедет орава его собутыльников. Их было довольно много и некоторые оставались ночевать. Я заплатила человеку, чтобы он раз или два в неделю таскал на чердак дома моей цели всё, что нужно для бетонного раствора. Там накопилось достаточно. Потом я положила на чердак матрас и раскидала там мусор, чтобы казалось, что на чердаке кто-то жил пару дней. Копию ключа я сделала, украв настоящий ключ у консьержа на одну ночь.

Оставалось только дождаться, когда Гриша выйдет из квартиры покурить. Но он всегда курил со свитой, так что ждать случая пришлось долго. Наконец, олень вышел из своего убежища в одиночестве, и мне оставалось только огреть его кирпичом по голове, а потом отволочь в сторону чердака. Может, кто-то и недоумевал по поводу того, куда исчез Гриша, но в пьяном угаре никому не пришло в голову всерьез его искать.

Двумя большими ножами я проткнула ему глаза. Он не кричал, потому что я заткнула ему рот. Затем большим тесаком для разделки мяса отрезала ему голову и кисти рук. Чтобы это сделать, нужно терпение. Резать нужно не кости, а скрепления между позвонками – очень аккуратно, как отсоединять куриную ногу от туловища. Кровь стекала в тазик, но я всё равно сильно запачкалась.

Пришлось раздеть его и местами сильно изуродовать, но тело, наверное, всё равно опознают, так что я просто выиграла немного времени. И таз с кровью и само тело без головы и рук я залепила бетоном и привалила в угол. Затем закрасила побелкой. Потом мешок с частями тела упаковала в сумку, туда же бросила окровавленную одежду, переоделась и вышла из дома.

Затем я выехала за город к реке и выбросила туда по одному голову, сумку, одежду, кисти рук. Здесь было глубоко, а течение недостаточно сильным, чтобы прибить это к берегу. На спине трупа я нацарапала пентаграмму, для пущей верности написала фразу на латыни ножом. Моё убийство не имеет ничего общего с ритуальным вандализмом во имя воображаемого злодея, который правит адом, но в дальнейшем я постоянно использовала этот фокус, чтобы следствие зашло в тупик. Такой наивный ход, а работает.

Я бы не стала убивать во славу выдуманного кем-то дьявола. Как будто реальных недостаточно. В мире и без него полно двуногих демонов в аккуратных брючных костюмах и с высшим образованием.

После того, как всё было кончено, я переоделась в свою одежду, тщательно вымылась в гостинице и мысленно убила ту часть себя, которая совершила преступление. При мне не осталось ни одежды с кровью, ни тесака, ни следов бетона дома. Моя жизнь полностью очистилась от убийства.

Удовольствия от совершенного я не получила. И в процессе тоже мало радовалась, так как мои мысли целиком занимала безопасность, аккуратность. Приходилось постоянно быть начеку, следить за тем чтобы не совершить ошибку – это выматывало. После того, как всё закончилось, я почувствовала себя уставшей.

Месяц я провела в волнительном ожидании. Из окна своей квартиры в бинокль наблюдала за тем, как приходит участковый, как приезжает и уезжает машина полиции. Я видела собак-следопытов, видела ошарашенную жену Гриши и, конечно, удивленного сына – еще слишком маленького, чтобы до конца осознавать произошедшее.

По Грише много кто горевал. В конце концов, у него достаточно собутыльников и родни, которая по-своему любила его. Не в том смысле, в каком действительно является любовь, а в том её упрощённом, кастрированном эквиваленте, который остаётся человеку, если его приоритеты вертятся исключительно вокруг выживания в нищете. Они считали произошедшее большой трагедией, убивались о нём на поминках, много пили и не заметили, как ребёнок чуть не устроил пожар в квартире, играясь с плитой. Мальчику всыпали ремнём, не объяснив толком, за что именно, и отправили спать.