Читать книгу По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев - Страница 10

ГЛАВА 9

Оглавление

Потому как первое, что я увидел, была привычная мне антенна на толстом трехметровом, металлически поблескивающем древке, зачем-то, наверное, для красоты, окованная широкими золотыми кольцами и усеянная, наверное, с целью удовлетворения новорусских запросов владельца, множеством золотых же нашлепок. Сама антенна была простецкая, из двух изящно сваренных металлических, зачем-то заточенных колец. Зачем заточенных? А затем, что это была секира. Какое-то время мне понадобилось на осмысление этого странного природного явления. Кому нужна секира таких размеров? Тот, кому она была нужна, стоял, небрежно возложив руку, левую руку, на описанный выше предмет, в правой же он держал тончайшей работы шлем, выполненный в форме головы дракона и достаточно доброжелательно смотрел на вашего покорного слугу.

И был он метров пяти ростом. Превосходно развитую, атлетичную фигуру, как печатка, обтягивал кожаный доспех цвета расплавленного золота, от шеи до пят покрытый странной полупрозрачной чешуей. Нечеловечески правильные черты лица освещались странным светом изумрудных глаз. Тяжелые золотые волосы были схвачены диадемой черного металла с черным же, потрясающе черным, камнем над переносьем.

– Мамочка моя! Да какой же он красивый, – вырвалось у меня. Банальщина. – Быть того не может.

Черный камень в диадеме удивленно моргнул. Одновременно с двумя потрясающими изумрудными глазами. Я был абсолютно деморализован.

– Тивас, – жалобно позвал я. – У него три глаза.

– Знаю. Ты вроде как биться с ним собирался.

– Не могу. Очень уж он красивый.

Как будто где-то вдали зазвенели хрустальные колокольчики. Далеко-далеко, тихо-тихо. Умолкли. Я не сразу понял, что так странно смеется облитый доспехом гигант.

– У тебя странный ученик, Черное Лицо, – прозвучал широкий мягкий голос, абсолютно не подходящий к воинственной внешности великана. – С вагигами отказывались биться, страшась нашей силы, нашего колдовства, нашего оружия, нашего умения, наконец. Но впервые в жизни я слышу, а прожил я куда как долго, чтобы с вагигом отказывались биться потому, что он красив.

– Ты боялся нанести ущерб красоте, человек? – вопросил он меня. Именно вопросил, а не спросил.

Откашлявшись, я ответил:

– Это может показаться смешным, вагиг, но я отвечу – да.

Вагиг замолчал, изумленно рассматривая меня своими разноцветными глазами. Затем встряхнул головой.

– Я сложу об этом песню. Да. Я сложу об этом песню. Как имя твое, человек?

– А как твое, вагиг?

Он опять удивленно глянул на меня.

– Не скажу, что ты смел, но скажу – нахален. – Он изучающе уставился на меня. Его черный глаз подернулся странной дымкой. – Нет, скажу, ты – бесстрашен, но неучтив. Или ты гость в этом мире?

– Он – гость, – вмешался Тивас.

– Но это не извиняет тебя, человек. Незнание не оправдывает, – выдал он вдруг латинскую сентенцию. – Знай, как с кем говорить, и многого ты добьешься, не обнажая меча.

– Благодарю за совет.

– Ты продолжаешь изумлять меня, человек. Вы не любите слушать советы. Но хорошо, скажу, хоть вы люди и не любите наших имен. Я скажу тебе, но знай, чужак, они кажутся твоим собратьям излишне длинными. Твои собратья зовут меня Хуры’тн. Мои же называют Рагсом Рбасау’га.

– Меня зовут Саин, сын Фаразонда.

– Опять мне странно. Я знавал твоего отца, но о сыне его я слышал разное. И солгу, если скажу, что хорошего было больше. Но тот, о ком я слышал, и тот, кто стоит передо мной – не один человек. Я ведь не ошибаюсь, Черное Лицо? – перевел он взгляд на Тиваса.

– Ты проницателен, как и все твои соплеменники, – изящно ответил Тивас.

– Мое удивление все растет и растет. А песня становится все более странной. Я надеюсь увидеть тебя, Саин, воочию и поговорить. Теперь же мне должно оставить вас. А ты плетешь тяжелые чары, Черное Лицо. Твое умение становится изощренным, но не изящным. Задумайся над этим, – вперил он свой разноцветный взор в Тиваса.

Тот, к удивлению моему, смешался.

– Как умею, – буркнул он в ответ.

– Ты не подумал, что воины, вызванные тобой для боя с этим учеником, до конца жизни будут мучаться кошмарным сном о своей погибели. – Он строго уставился на моего темнолицего гуру. Но миг, и выражение лица его смягчилось. – Хотя... Вдруг они задумаются, что не для боя приходит живущий в этот мир. Отнюдь не для боя. Но хватит. Мне все труднее оставаться в этом сне. Запомни, Черное Лицо, чары твои не для вагигов. Ты чересчур молод. Но я благодарен. Вдвоем вы принесли мне удовольствие, и не в моем обычае не отметить встречу подарком. – Он стянул с руки перчатку и снял с пальца перстень ярко-белого металла с камнем цвета морской волны и протянул его на ладони Тивасу. Удивительно. Ладонь была размеров исполинских, а перстень, только что снятый с изящного, но толщиной в древко лопаты, пальца, было совершенно нормального размера.

– Тебе же, странный человек Саин, я подарю вот это, – и, сунув руку за спину, протянул мне ярко-синий камень на мрачной черной цепи. – По этому камню любой вагиг узнает, что с тобой любопытно разговаривать. Носи его. Теперь – прощайте.

И исчез.

Какое-то время мы молчали. Не поворачивая головы, я спросил:

– Вот это вот – вагиг?

– Да, – очень негромко ответил мой обычно амбициозный спутник.

– Ты хоть изредка предупреждать можешь?

– О чем?

– Да вот об этом, – рассерженно прошипел я.

– Что, щелкнуло по носу?

– Еще как, – нехотя признался героичный Саин, сын Фаразонда, еще совсем недавно сугубо убежденный в своей героичности и непобедимости.

– Меня тоже. И вообще, похоже, нам обоим здорово утерли нос. Извини уж.

– Извиняю.

– Пойдем-ка, выпьем кофе и покурим.

– Пойдем, – уныло согласился я.

За чаем меня просветили.

– Вагиги могли бы владеть этим миром. Он просто им не нужен, как бы поточнее сказать, в собственность. И так хорошо. Власть как таковая их не интересует даже в принципе. Жутчайшие индивидуалисты. Живут по одному. И живут если не вечно, то очень долго. Они недосягаемы в своих неприступных замках. Да и если бы ты видел, где они строят эти замки. Они мудры, но крайне неохотно делятся своей мудростью. – Тивас отхлебнул кофе. – И в то же время очень любят поболтать с нашими мудрецами. А когда те начинают пытаться задавать вопросы, очень удивляются, разве не сказали все, расспрашивая. Недосягаемые, непонятные существа. Порой чужие, порой близкие. Могут вылечить безнадежно больного, взять под защиту деревню! А могут просто так сжечь город или перебить караван. Просто так.

– В каждом народе есть хорошие. Есть и плохие, – выдал я национальную мудрость.

Тивас посмотрел на меня как на недоумка.

– Трактат «О сущности боли человеков и многих способах ее причинения», от которого тебя чуть не вывернуло, и сборник сонетов «Семечко барбариса», над которым ты, как юная девица, распустил сопли, написал вагиг по имени Шау Хохы Бадын.

И я тоже посмотрел на себя как на недоумка. Когда-то давно, в период разгула демократии у нас печатали все, что угодно. Этот период как раз выпал на время моей истерической заинтересованности полумифическим орденом «Серый Ангел». Он вроде как невероятно эффективно умудрялся противостоять сотрудникам товарища святого Ллойолы и соответственно инквизиции во всех ее многочисленных проявлениях. Скорее всего, ни к архивам Ватикана, ни, что более обидно, к библиотекам нашей родной Православной церкви меня не подпустили бы и на пушечный выстрел. Так что работа с первоисточниками отпадала, и я, с привычным советским людям энтузиазмом, стал лопатить то, что было. А было по этой теме совсем не так уж много. Естественно, наши родные авторы матерно критиковали инквизицию и заодно верных псов католицизма, иезуитов. Уже тогда мне в голову закралась крамольная мысль, что инквизиция – нечто иное тому, что нам рассказывают, что это добрая страшилка, которая скрывает другую, настоящую правду о какой-то очень плохой, но тщательно скрываемой войне. Как-то уж это просто для невероятно просвещенного католицизма перефигачить такое море своей потенциальной паствы. Как всякий исконно советский человек я знал, что официоз откровенен до конца не бывает.

Так вот, именно тогда я прикупил с рук «Молот ведьм», и самое смешное, что в тот момент я был уверен, что покупаю забойный триллер. Тем более что обложка была украшена какой-то слегка одетой фигуристой дамой. Каюсь, но во многом именно эта дама и стала причиной покупки. Когда я пришел домой и, сотворив группу бутербродов, решил совместить приятное с более приятным, у меня ничего не вышло. Страшная книга. Ненавистью страшная.

А упомянутый трактат был страшен отстраненностью и каким-то детским любопытством. И множеством новаций, привносимых в базовую технику. И потрясающими по художественному исполнению иллюстрациями. И такими же атласами по иглоукалыванию. Болевому. И потрясающе, но уже с точки зрения инженерной, остроумными, пыточными агрегатами. Эта книга вызывала рвотный рефлекс именно своим нечеловеческим отношением к человеку.

И «Семечко барбариса». Потрясающие стихи. О любви. Бездна нежности. Бездна любви. Ко всему сущему. Когда я прочел первые несколько сонетов, то обнаружил, что лицо мое мокро от слез. По словам Тиваса, это естественная реакция любого человека. И его в том числе.

– Для вагига главное – новые ощущения. А каковы они – это значения не имеет. У них не одна сущность. Сотни.

Они могут часами вести философские диспуты, лечить безнадежно больных и спорить о методах гравировки по металлу и тонкостях его закалки в телах людей разных возрастов. Но при этом они не Зло. Они нечто вне Добра и Зла. Обреченные на вечность, они подобны стихиям. Но бывают человечнее людей.

– А убить их можно?

– Можно. Очень трудно. Но можно. Я ведь не зря учил тебя бросаться на деревья с мечом. Вот только так и можно. Их может сгубить магия. Они могут умереть от горя. Да-да, ты не ослышался. От горя. Их может убить яд. Но, и это самое важное, с ними можно договориться.

Вагиги уже давно поняли, что с людьми лучше договариваться. Им, может быть, и любопытно исследовать одного или убить десяток, но они знают, что смертны. А люди. Люди неистовы в достижении своих целей. Многие сотни лет вагиги предпочитают договариваться. Они могут порой вдрызг разругаться с лордом, но с сюзереном – никогда. Хотя бы потому, что жуткие индивидуалисты, они могут еще собраться для диспута о каком-либо философском понятии, для научного спора, но никогда никто из них не признает правоту другого. Ни словом, ни действием. Может быть, потом, в своей высокогорной твердыне. Наедине с собой. Признать же чье-либо превосходство... Я даже не говорю о главенстве. Превосходство. Это даже не против их природы. Это вообще в какой-то другой плоскости понятий.

Нет никого, кто в одиночку бы выстоял против многих. А выстояв против многих, не выстоит против множества. А выстояв против множества, не устоит перед великим множеством. Если же устоит, то недолгой будет его победа.

Вагиги это понимают. И предпочитают дружить с сильными. И порой обмениваются с ними. Словом. И давши такое слово, очень крепко его держат. Но берегись, если проявишь невнимательность. Мало какой сутяга может сравниться с вагигом в изворотливости. Слушай, что говоришь, и думай, что говорят тебе.

По слову Блистательного Дома

Подняться наверх