Читать книгу Иное… - Елена Александровна Асеева - Страница 2

Уже давно солнце ушло на покой, вечер плавно перешел в ночь, и наступившая тьма съела все краски в комнате.

Наверно уже за полночь, а я продолжаю сидеть на широком кожаном кресле в своей двухкомнатной квартире….

Я продолжаю сидеть и тревожно обдумывать случившееся, вновь и вновь прокручивая в голове то, что со мной произошло, не в силах пережить это или хотя бы на миг забыться…

Забыться, а значит отложить мысли на потом о твоем предательстве, о твоем уходе…

Мне все время хочется продолжить прерванный закрывшейся дверью разговор, и спросить, спросить тебя… тебя, такого дорогого мне человека : « Почему ты ушел? Почему покинул меня, решив прекратить со мной всякие отношения… прекратить нашу жизнь? И чем, чем она лучше меня? И как, как мне теперь жить, что делать?»

Делать… жить…

Как мне жить без тебя, как дышать, чувствовать…

Я не могу и не хочу быть без тебя…

Не хочу чувствовать… жить…. Не хочу дышать… Я не могу дышать… Я задыхаюсь…

Распухшее, разбухшее от боли и от моих слез сердце туго помещается у меня в груди и плюхая… плюхая, кровавыми слезами, тяжело протяжно стучит, стонет.

Стучит, стонет, захлебывается от переполнивших его страданий и мук…

Я не могу и не хочу быть без тебя…

Ты… ты… ты… вся моя жизнь. Моя радость, моя горесть, мое счастье, мой трепет… моя любовь.

Любовь – единственная в этой жизни… Мне даже не нужны были дети, мне даже не хотелось их иметь потому, как без остатка я дарила любовь тебе, я посвящала всю себя тебе, мне хотелось быть лишь с тобой, чтобы никто и ничто не мешало нашему счастью… Счастью любить тебя, прикасаться к твоим светло-русым волосам, нежно теребя их шелковистую легкость, целовать твои прикрытые тонкими полупрозрачными веками глаза, ощущать твои упругие, крепкие, точно налитые стальной мощью мышцы, вдыхать твой любимый и столь знакомый запах, дорогого сердцу мужчины – первого и единственного!

Но ты ушел…

Ушел…

Ушел…

Ты просто сказал: «Прощай! Между нами все кончено!» И ушел. Ты нашел другую, наверно моложе, красивее, умнее, лучше.

Без сомнения лучше… Разве может быть по-другому, ведь ты всегда искал для себя лучшей доли, любил самую красивую девушку, имел самую дорогую машину, ты всегда желал нового… нового… иного и непременно лучшего.

А я… я – осталась одна…

Одна в этой пустой двухкомнатной квартире, богато обставленной, теплой, уютной и такой тихой…

Тихой точно мертвой… Мертвой…

Ты ушел и унес отсюда не просто свои вещи в черном чемодане, торопливо волоча его по ламинату. Ты унес всякий звук из нее. Ты унес дыхание, смех, радость, жизнь…

Ты унес мою жизнь… Жизнь… Жизнь…

Жизнь… ха..ха..ха… на, что теперь она мне нужна, эта жизнь… Пустая, никчемная, никому ни нужная… В ней ничего не осталось… раз ушел ты… и я словно осиротела, опустела… Опустела моя душа, жизнь, квартира…

Ненавижу… ненавижу я эту жизнь и ту, что отняла тебя у меня… Отняла мою радость и счастье…

Теперь ничего не осталось, лишь это увеличившееся, обремененное болью сердце… нестерпимой… нестерпимой болью…

Не хочу жить… не хочу…

Я громко всхлипнула… и судорожно вздрогнули мои губы, крылья носа и болезненно на миг закрылись глаза…

Закрылись и перед ними полетели красные круги, мелкие, крупные… полетели и будто ударили в мой мозг, окатив его кровавым огнем, опалив его и сделав боль и вовсе непереносимой… а жизнь без исходно испорченной, разрушенной безвозвратно.

"Не могу… не могу я терпеть эту боль, – шепнули мои раскисшие, отекшие губы, и хрюкнул мой опухший нос. – Я задыхаюсь… задыхаюсь… А душа моя сейчас разорвется на мельчайшие крупинки и разлетится по этой комнате покрыв ее черноту ярчайшими красными каплями крови– страданий".

Ты ушел…

Ушел…

И я тоже хочу уйти… Уйти, исчезнуть, умереть, перестав существовать как человек, как личность.

На доли секунды мою наполненную мебелью комнату наполнил тихий вой такой, точно скулил брошенный в канаву полной воды щенок, уже отчаявшийся выплыть, потерявший надежду на выживание… Это выла, скулила я…

Я уже не могла плакать, так опухли мои глаза, уже не желала вытирать все еще выпрыгивающие из-под складок нижнего века каплевидные слезы, я теперь просто скулила… Скулила и молила того, кто создал, сотворил, вдохнул в меня жизнь, как можно скорее избавить меня от страданий, от этих выскакивающих соленых слез, от этого тихого воя.

Но – Он, тот кто даровал мне жизнь, кто несколько лет назад свел, столкнул меня и Андрея, кто позволил мне наслаждаться счастьем, свободой и любовью, меня не слышал. Он не желал прийти мне на выручку и избавить меня от страданий. Он не желал меня убить, растоптать, сломать мое тело, душу одним взмахом своей великой, могущественной руки.

Я впилась пальцами в кожаную ручку кресла и услышала, как громко хрустнув, треснули, лопнули и разлетелись в разные стороны, утонув во мгле комнаты, мои длинные, ухоженные ногти. И тогда я вдруг закричала…громко, громко, переходя на хрип. Я закричала, и, сжав кулаки стала дубасить по полотну темно-коричневой, гладкой поверхности ручки кресла, стараясь излить на нее все свои мучения, боль… стараясь избавиться от непереносимых, разрывающих мою душу, и удушающих мое горло спазмов.

Еще и еще раз я крикнула… а потом позвала тебя… назвав по имени… выкрикнув его еще громче. В надежде, что ты ответишь… и что это просто страшный сон не более того…

Андрей!… Андрей!… Андрей!…

Я прокричала твое имя и замолчала, замерла, перестав наносить удары по креслу. Я широко раскрыла рот, и, уставилась в эту кромешную тьму, в надежде, что услышу твой голос, твое дыхание, скрип кровати, шелест двигающегося тела…. но в комнате было тихо, и кроме изредка вырывающихся из меня истеричных, захлебывающихся возгласов ничего не было слышно.

Ни слышно, ни видно.

И тотчас еще понятнее мне стало, что ты ушел, чтобы не возвращаться. Ты ушел навсегда, а я осталась одна и это значит должна жить без тебя…

Вставая рано утром, я должна видеть пустую кровать. Я должна завтракать в пустой кухне и уходить на работу, а возвращаясь вечером домой, должна в одиночестве ужинать, и укладываться спать в ту же пустую, одинокую, холодную кровать…

" Нет, нет, нет! – стала шептать я и в наступившей пустоте, мой голос походил на предсмертную агонию. – Не хочу, не хочу возвращаться в эту пустоту, не хочу нести на своих плечах одиночество, не хочу жить без тебя!"

Я спустила босые ноги с кресла и поставила их на ковролин, который был жестким и ко всему прочему холодным, будто покрытым тонким слоем осыпавшегося с потолка инея…

Холодно… холодно было в комнате, это мельчайший, крупинчатый иней упал не только на ковролин, но он наверно покрыл и всю меня так, что в тот же миг у меня задрожали руки, ноги, а тело покрылось гусиной кожей. Мгновение спустя мне показалось, что по спине и вовсе провели обледенелой рукой, грубо так, жестоко… стараясь усугубить мое состояние и прибавить еще больших страданий измученной моей душе и телу.

Трясло… меня всю трясло, а вскоре застучали зубы, стараясь своим ритмом выбить чечетку.

И тогда мне вдруг захотелось согреться, может укрыться теплым, пуховым платком, косматым как козья шуба, что лежал в шкафу спальни… может выпить бокал вина, а может принять горячую ванну наполнив ее не только водой, но и собственной кровью.

Я поднялась с кресла, и осторожно ступая ногами по ковролину, разведя широко руки так, чтобы в этой черноте не наткнуться головой или телом на, что– либо твердое и оставляющее боль и следы, направилась к выходу из комнаты.

Но меня, как оказалось не только трясло, меня покачивало из стороны в сторону, а потому еще даже не достигнув межкомнатной двери, я несколько раз стукнулась левым плечом о стенку, что выпячивая свой деревянный, изящно облицованный стан стояла в комнате и хранила в себе остатки моей прежней, счастливой жизни. А потом, уже почти на выходе, я внезапно стукнулась головой о приоткрытую дверь, лбом, въехав им в ее торец, прямо в выставленный угол, нарочно оставленный в таком виде, чтобы причинить мне еще…. еще боли… душевной и физической.

Душевной от каковой болит, разрываясь грудь и огромное, расколоченное сердце, физической от каковой разом загудела голова, и из глаз, еще толком не просохших мигом брызнули и разлетелись слезы, покрывая своей сыростью и дверь, и влажную футболку, и похожее на подушку лицо.

Я не только заплакала, а вновь заскулила, засковчала… мне стало так себя жалко… так…

Не переносимо, не выносимо жалко такую… такую… никому не нужную, словно подержанную вещь, в которой у хозяина пропала нужда и теперь он оставил ее на свалке, положил в мусорный бак, перестав интересоваться ее судьбой, ее жизнью.

Не нужная старая рухлядь, вот кто я теперь была…. потрепанная, помятая, испорченная.

Я подняла руку, утерла слезы и выскочившие из носа сопли, а после протянув ее, ощупала лоб на поверхности которого появилась выпирающая вперед угловатая шишка с небольшим рассечением. Я погладила шишку, и еще раз подскулила вторя своим страданиям.

Злобно толкнув в сторону свою обидчицу дверь, я вышла в узкий коридор, и дотянувшись до выключателя щелкнула им. Но в трехрожковой люстре, что всегда ярко освещала прихожку, вспыхнула лишь одна лампочка, а две другие не желали давать света. Они перегорели, а быть может просто издевались надо мной, а может… может, они также, как и ты… ты– Андрей, предали меня, бросили и ушли.

Да…да…да… Почему бы и им не поступить так как поступил ты… Почему бы не предать, бросить… меня не нужную старую рухлядь.

Мне просто не надо жить, раз кругом все предатели, раз я не кому не нужна… мне тоже не нужно существовать на этой земле, в этой стране, городе, квартире…

Все… все – предатели…

А потому мне не хочется дышать, слышать, мне не хочется жить… Впрочем жить мне и не надо… Не надо оставаться и продолжать свой жизненный путь в этом чуждом, злобном, ненавистном мне мире, где самые дорогие и близкие… где даже двери и лампочки предают, бьют, перегорают.

От тех мучительно-болезненных переживаний….а может от удара о дверь…. а может от очередного предательства лампочек… и всего того, что назойливо подталкивало меня к единственному выходу… я оглядела полутемную, мрачную и умершую прихожку и поняла… Нет смысла укрываться пуховым платком. Нет смысла пить крепленое вино. Нет смысла искать участия в горячей воде наполняющей ванну… Никто мне не поможет, не смерит мою боль и от этой безысходности, как говорится, не излечит даже время… чтобы остановить мое духовное терзание и прекратить эти муки нужно оборвать движение моей жизни…

Оборвать движение моей жизни…

Предав себя в руки смерти…

Смерть… лишь она одна может поставить жирную, поблескивающую кровавыми каплями точку, завершив и ход жизни, и дыхание плоти, и биение сердца, и духовные переживания…

Невыносимые… Невыносимые…. Невыносимые…

Я вгляделась в сумрачный коридор, в котором зияли тьмой дверные проемы в спальню и кухню… а сам палевый, словно спина борзой собаки в белых мякинах пятен, линолеум как-то неестественно накренился, образовал пологий спуск к ванной комнате вроде, как направляя мою поступь и поддерживая мое желание умереть…

Умереть…

Умереть…

Именно – это и надо сделать, подскулив самой себе, согласилась я, и, миновав прихожку, открыла дверь ванной, переступила через порог и включила там свет, стукнув пальцами об выключатель.

Ярко вспыхнули, установленные по кругу, светильники ванной… вспыхнули и осветили каждый ее уголок, сияющую голубоватым бликом кафельную плитку на стенах и саму нежно-голубоватую, овальную ванну. Я сделала еще один шаг, ступив на резиновый, пористый коврик, неловко оперлась о его поверхность голой стопой. И тотчас скользнув в сторону, выгнула влево колено, и, проехав немного вперед, не удержав равновесия, упала на покосившийся коврик, болезненно ударившись и приземлившись прямо на ягодицы.

От удара мое тело сотряслось, вздрогнули и руки, и ноги, а перед глазами замельтешили зеленоватые огоньки похожие на снежные мельчайшие крупинки, зубы мои мгновенно сомкнулись меж собой придавив язык и сейчас же перестав выбивать чечетку… Боль в ягодицах, и в прикушенном языке спровоцировала новый ливневый поток соленых слез хлынувших из моих глаз, и мне показалось, что они смешались с теми зеленоватыми крупинками снежинок и прыснули во все стороны, покрыв кругом пол зеленоватой изморозью.

« Холодно… холодно…», – зашептала я и высунула изо рта язык, стараясь кружившей вокруг меня моросью снять болезненное его состояние.

Холодно… Обидно… Больно…

Словно все… все желало показать мне, что я не нужное, чужое существо… лишнее на этом свете, в этом мире.

Ощущая боль в языке и в ягодицах, трясущимися руками я оперлась о кафельную плитку, и съехавший на бок резиновый коврик и поднялась на ноги.

Осторожно, едва покачиваясь и более не утирая слезы, я шагнула к ванной, наклонилась над ней, протянула трясущуюся руку и закрыла крышечкой слив в ней. А потом правой рукой принялась открывать вентили крана. Сначала с горячею после с холодной водой.

Мягко заструилась прозрачно-голубоватая вода в ванну, и пока она набиралась туда, я выпрямилась, и, приоткрыв зеркальную дверцу шкафчика, что был укреплен над керамической раковиной, достала оттуда упаковку бритвенных лезвий. Они лежали там с давних времен, будто нарочно ждали этого дня. Много раз я порывалась их выкинуть, но каждый раз меня, что-то останавливало и велело положить их обратно, на прежнее место.

И теперь глядя на эту серебристую обертку, в которую они были упакованы, я криво усмехнулась… Усмехнулась… еще бы они столько ждали этого мгновения, последнего мига моей глупой, никчемной жизни. Теперь они выполнят свое истинное предназначение, даруют мне смерть и успокоение… прекратят такую бестолковую и по сути ни кому не нужную жизнь.

Я захлопнула дверцу и уставилась в зеркальное полотно шкафа…

Уставилась, потому как внезапно увидела в этом серебристом отражающем свете чужую женщину. Чужое, опухшее, с огромными красными пятнами, по глади кожи, несчастное лицо… растекшиеся губы… оплывшие глаза, цвет которых невозможно было разглядеть так они поблекли, потеряли живость их краски, лишились жизненных соков и наверно умерли… засохли… погибли…

От былой красоты ничего не осталось…. ни серых, больших глаз, ни вздернутого, миниатюрного носика, ни красных, мягковато-пухлых губ. Казалось и удлиненные, загнутые ресницы все выпали, а тонкие, дугообразные брови утонули в красных выпирающих пятнах. Нет ни молочного цвета кожи, ни яркого румянца на щеках. Нет ничего, кроме опухшей уродливой маски и утопающих в ней тонких черт лица, ах! еще есть кровавое рассечение, на лбу, въевшееся в огромную угловатую шишку. И длинные, каштановые волосы, кое-как схваченные наверху заколкой крабиком.

Противно… мерзко смотреть на это чудище, подобие женщины.

Не мудрено, что Андрей меня бросил и ушел.

Ушел… ушел… ушел…

« Ты ушел… теперь уйду и я… уйду навсегда и прекратятся мои мучения, боль….навсегда», – громко сказала я, последний раз глянув на свое отражение в зеркале.

Я положила бритвенные лезвия на край ванны, и полезла в ванну… Я даже не стала раздеваться… не желая тратить свои силы на это теперь бесполезное и не нужное занятие, какая в принципе разница голая ты будешь или одетая когда тебя найдут. Ты будешь мертва… мертва и тебе будет все безразлично… тебя более не будет мучить ни боль, ни мысли, ни желания, тебя просто не станет…

Переступив через край ванны я поставила ногу на ее дно, где уже плескалась горячеватая вода… горячеватая и только… нет никаких чувств, приятна она для тела или… нет никаких эмоций… Лишь простая констатация факта, что она горячая… Словно душа моя от боли, от переживаний перестала чувствовать, ощущать этот мир и все, что в нем находится.

Я опустила в воду обе ноги, а затем уселась сама, оперлась спиной о поверхность акриловой ванны, и положила на ее край голову. Громко хрустнув сзади, развалилась на куски заколка крабик, распалась на части, нырнула в воду и утонула. А я даже не глянула на очередное предательство, лишь тяжело дрогнули мои губы, затрепетала моя грудь… и очень тихо пискнула я, так будто то, был и не мой стон-писк, а чей-то чужой.

Я лежала в ванне и ждала, когда она наполнится водой, а сама в это время смотрела на пузырящуюся футболку, желающую толи всплыть, толи как весенняя почка, набухнув, раскрыться.

Я глядела на ее трикотажную материю, а сама вспоминала Андрея… его уход… большую двуспальную кровать, где так была счастлива и заплакав, заскулила, завыла сначала негромко, а после переходя на крик, вопль… Не в силах сдержать себя и в надежде, что этот вопль услышит он – Андрей… Услышит и придет, вернется… прекратив эти муки… муки… муки.

Вода уже дошла до груди, а я даже этого не заметила… не заметила как быстро наполнила она ванну. Я увидела, как она достигла края, удивленно глянула на нее и замолчала, а после подалась вперед, и, протянув руку, поспешно закрутила вентили на кране… сначала горячий потом холодный. Вода мгновенно замерла в носике крана, перестав вытекать… замерла… затихла ожидая моих дальнейших действий.

Все… все оцепенело кругом и ждало теперь моей смерти: и вода, и свет, и коврик, и дверь.

Я подалась вперед, протянула дрожащую руку, взяла упаковку, и, вернувшись в исходное состояние, снова оперлась спиной о стенку ванной да принялась раскрывать серебристую обертку, освобождая спрятавшиеся в ней острые бритвенные лезвия. Обертка тихо скрипнув, зашуршала и широко раскрыв свою пасть, показала мне хранимое внутри сокровище, пять бритвенных лезвий туго перетянутых в тонкую, точно шелковую прозрачную кальку. Придерживая левой рукой приоткрытую пачку, не спеша я достала одно лезвие, сдерживая трясущиеся пальцы и колыхающиеся мысли. И немедля кинула пачку к открытой настежь двери ванной. Затем я все также не торопливо развернула лезвие, взяв его двумя пальцами за середину. Прозрачная обертка-калька выскользнув из моих рук упала в воду, и, намокнув устремилась вниз ко дну ванны, благоразумно миновав мою распухшую футболку.

Я держала в руках тонкое, стального цвета играющее и переливающееся лезвие… оно извивалось в моих пальцах, тихо звенело, прельщая меня своим звуком, цветом и однозначно решенными вопросами… а я на миг затихла, вслушиваясь в этот звук… на миг застыла, может испугавшись принятого мною решения.

И в наступившем мгновении внезапно услышала тишину… ощутила пустоту квартиры и моей души и тогда меня обожгло, распороло надвое понимание того, что иного пути у меня нет. У меня вообще ничего нет… ни иного… ни будущего… ни настоящего… ничего… ничего… ничего…

Растрепавшиеся волосы, покрывающие мои плечи и стенки акриловой ванны, намокли. Часть их прилепилась к футболке, а часть беспомощно повисла в воде. Я посмотрела на их разветвленные концы, медленно переложила в пальцы левой руки лезвие, крепко его сжала в серединке, а потом глянула на свои хорошо видимые синие вены на правой руке, напоминающие чем-то русла рек. Выдохнула…. и тут же врезалась острым, злобным краем лезвия, в собственную кожу, стараясь попасть металлическим носом в саму вену… так, чтобы непременно разрезать ее вдоль движения крови… так, чтобы не осталось возможности спастись.

Резкая боль полоснула мою измученную душу, обиженную плоть, но я терпела. Я сделала несколько разрезов прямо по пролеганию витиеватых вен, которые выпустили из себя густую, красную кровь.

На пару минут эта боль вытеснила душевную. Может от вида текущей по руке крови… Может потому, что тело мое согрелось… Может потому, что я прерывисто застонала и закусила губу, на лбу моем выступила испарина.

Пару секунд я глядела на эту кровь и чувствовала тихую радость, понимая, что скоро муки мои закончатся. Затем я взяла лезвие правыми пальцами, в оных пропала былая гибкость, а режущая, острая боль делала их совсем непослушными, чужими и принялась разрезать вену на левой руке, с трудом удерживая лезвие и надавливая им на кожу. Кожа на левом запястье хоть и туго, но все же подалась острию лезвия, разорвалась надвое. Лезвие воткнулось в вену, и, оттуда выплеснулась кровавая река. И тогда пальцы мои дрогнули, лезвие сыграло в бок, издав высокий, резкий звук, и выскочив из моих пальцев упало на желтую, набухшую в воде трикотажную футболку.

А я ухмыльнулась… ухмыльнулась… подумав, что и лезвие также предательски поступило, не завершив свой путь, дрогнув, улетев, предав меня…. в очередной раз.

Только теперь я не заплакала… в этот раз не заскулила…

Глаза мои просохли… душа окаменела, губы приоткрылись, выдыхая, ставший, каким-то, тягучим воздух… а глаза сомкнулись ощущая сильную физическую боль и не приятное тепловатое, живительное начало вытекающее из вен, минующее руки и утопающее в глубине хрустальных вод.

Я опустила руки в воду и ее горячеватость обожгла порезы… обожгла раны на моих руках… обожгла мою плоть… мою умирающую душу…

А в черной мгле, что поплыл перед мои глазами увидела я в последний раз твои зелено-серые очи с мелкими прожилками шоколада, почувствовала на своих губах твои сладкие, полноватые уста… обняла твою статную, крепкую налитую мышцами фигуру и представила тебя с ней… там далеко.

Ты ушел… ушел, чтобы не когда не возвращаться….

Все слова сказаны, вещи собраны…

Ты ушел…

Зелено-серые глаза твои внезапно распались на крошево маленьких зеленых и серых клеточек, молекул и заметались перед моими очами…

Ты ушел… и я тоже уйду….

Уйду, чтобы не возвращаться…

Исчезну… испарюсь… распадусь на молекулы, атомы… и вместе с этими атомами распадутся мои боли, тревоги, мучения, страдания…