Читать книгу Претендентка на русский престол - Елена Арсеньева, Литагент «1 редакция» - Страница 8

Было уже вовсе темно, когда Лиза добралась до дому. Осторожно ведя ладонью по изгороди, нашарила наконец пролом среди плит ракушечника и, подоткнув юбки повыше, пробралась в сад, думая только о том, как бы не разорвать, не попортить платье. Наверное, придется теперь отдать его Чекине, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Это будет хорошее возмещение. Ей было ничуть не жаль подарка Беппо: память об этом дне, о глазах странного юноши, о его голосе, таком же мягком, бархатном, таинственном, как эти глаза, Лиза знала, останется с нею навсегда.

Вступая в новую полосу жизни, она с готовностью отрешалась от всяких мелочей, знаков былого вроде лент, украшений, платков, одежды, к чему так пристрастны, как правило, женщины. Нет, она без сожалений отдаст платье Чекине да еще попросит молодую служанку как-нибудь надеть его, чтобы увидеть себя со стороны и представить, как выглядела в этот невероятный, чудесный, сумасшедший день…

Лиза на миг приостановилась. Как ни забылась, как ни разгорячилась она, однако ворваться сейчас в чинные, тихие, печальные залы виллы Роза – вот такой, еще пылающей после своей avventure! – было для нее невозможно. Поэтому, отыскав уже привыкшими в темноте глазами дорожку, ведущую к черному ходу, Лиза поспешила туда, как вдруг женский голос, раздавшийся совсем рядом, заставил ее замереть.

– Ты пожалеешь об этом… – прошипела женщина, и Лиза даже не сразу узнала в этом свистящем, угрожающем шепоте всегда веселый и ласковый голос Чекины. – Клянусь Мадонной! Ты вспомнишь мои слова, да поздно будет!

Лиза замерла, обливаясь холодным потом. Однако почему Чекина говорит так грозно и, главное, кому это она угрожает?

– Подумать только! – воскликнула меж тем Чекина, не дождавшись ответа; теперь голос ее дрожал, как голос обиженного ребенка. – И ведь именно я просила о твоем прощении! Именно я клялась и божилась, что ты искупишь свою слабость! Нет, не слабость, а большой грех, un gran peccato! – произнесла она с особенною силою. – И вот теперь, когда следует только решиться, ты сидишь сложа руки и твердишь, что надо подождать!

– Но ведь старик еще не воротился, – наконец ответил ей мужской голос.

Лиза чуть не вскрикнула: да ведь это Гаэтано! Под покровом ночи он встречается с Чекиною! Но зачем, когда они и так днем видятся за делом и без дела? Не присутствует ли Лиза при выяснении отношений меж двух влюбленных?..

– Быть может, – продолжал Гаэтано, как бы оправдываясь, – вести, им привезенные, будут таковы, что нам и тревожиться ни о чем не придется; и все это окажется лишь пустою тратою времени?

– Мало вероятности, – огрызнулась Чекина.

Но Гаэтано перебил ее:

– А по моему разумению, как раз этого и следует ожидать! Ей уже нашли замену, и вовсе не похоже, чтобы кто-то, кроме нее, продолжал лелеять какие-то надежды. Я думаю…

Но уж этого Чекина выдержать не могла:

– Ты думаешь?! С ума сойти! Твое дело не думать, а исполнять, что велено! С какими бы вестями ни прибыл старик, будет лучше, если она умрет.

– Тогда ты просто дура! – Теперь уж и Гаэтано взъярился. – Какой прок от мертвого тела? Подчинить ее нашей воле – вот что нужно…

– Если кто здесь глуп, то именно ты, – ядовито промолвила Чекина. – Ты живешь рядом с нею столько уж времени и до сих пор не уразумел, что никто и никогда не отыщет средства ее подчинить, покорить, поколебать! Да ведь для нее не существует никого и ничего в мире, кроме нее самой и той цели, к которой она стремится! Она безумна, как и всякий человек, который обуреваем неутолимой страстью, ибо сия страсть губительна!..

Внезапно под Лизиной ногою хрустнул сучок, но она не тронулась с места.

Однако дело уже было сделано. Легкий, торопливо удаляющийся шум сказал ей, что Чекина и Гаэтано обратились в бегство, даже не узнав, что их спугнуло. Лиза еще успела услышать, как служанка что-то пробормотала повелительным тоном; различила только слова aqua tofana, но не поняла, что это значит, какая-то aqua, то есть вода… Гаэтано не ответил, и они исчезли, как незримые духи ночи.

Лиза по-прежнему стояла недвижима, едва переводя дыхание от страха. Из всего подслушанного разговора ее наиболее поразила фраза Чекины о том, что всякая неутолимая страсть губительна. Лиза усмотрела здесь связь со своей пагубной любовью к Алексею… А впрочем, голова ее была настолько забита воспоминаниями о встрече с Джузеппе, сердце настолько полно сим мимолетным, но сладостным приключением, что мысли ее никак не могли двигаться в ином направлении, кроме как предполагая всюду и везде любовную интригу.

И сердитый тон Чекины, и ее упреки были понятны Лизе: молодая итальянка столько бед претерпела по вине Джудиче, что отныне могла довериться не всякому мужчине. Очевидно, Гаэтано что-то наобещал ей, но не сдержал слова. Потому, наверное, Чекина и намеревалась прибегнуть к чьей-то помощи, кажется родственников, чтобы заставить Гаэтано исполнить обещание. Неприятно Лизе было только, что проворная, хорошенькая Чекина выбрала Гаэтано, всегда глубоко замкнутого, ускользающего, как бы ненастоящего. И она опасалась, что Чекину и в этой новой любви постигнет разочарование.

Лиза также поняла из разговора, что влюбленная пара зависит от приезда какого-то старика и от известия, кое он должен привезти. Ей показалось, что речь идет о деньгах, о наследстве, но последних слов Чекины Лиза хорошенько не разобрала; ясно было лишь, что смерти той особы, от коей все это должно исходить, Чекина и Гаэтано ждут с большим нетерпением. Тут Лиза всей душой готова была им посочувствовать. Отчего-то неведомая, она представлялась вроде непреклонной и деспотичной Неонилы Федоровны, а значит, не могла вызывать у Лизы приязни. Впрочем, история сия пробудила у нее совсем не значительный интерес, ибо она внезапно вспомнила совет Джузеппе, как облегчить состояние Августы, и загорелась желанием исполнить это как можно скорее.

Выждав еще немного времени, чтобы не столкнуться с Чекиной на черной лестнице, Лиза проскользнула в дом и первым делом поднялась к себе. С большой неохотою сняла она голубое платье, льнувшее к ней, точно вторая кожа, и, торопливо умывшись в тазу, уже стоявшем на табурете, облачилась в свою домашнюю блузу. Голубые шелковые туфельки оказались перепачканными мокрой землею, но Лиза не стала переобуваться: нелюбимые туфли без задников громко стучали бы по ступенькам, а для ее замысла необходима была тишина.

Перевесившись с лестницы, она долго ловила самомалейший шорох в доме; однако кругом было темно и тихо, только за дверью Фальконе чуть подрагивал огонечек ночника, да на кухне Яганна Стефановна и Хлоя, еле слышно переговариваясь, убирали посуду. Путь был свободен.

Бесшумно прокравшись в столовую, Лиза отыскала ощупью фьяску с красным вином (она помнила, откуда их доставал Фальконе) и одну из них прижала к себе; потом так же невесомо, почти не касаясь пола, воротилась на второй этаж и тихонько потянула ручку двери, ведущей в спальню Августы… как вдруг что-то сильно ударило ее по лбу!

Лиза прихлопнула рот ладонью, заглушив едва не вырвавшийся вопль, и только чудом, у самого пола, поймала выскользнувшую из рук бутыль. Осторожно отставив ее в сторонку, торопливо ощупала то неведомое оружие, которое огрело ее по лбу, и с изумлением узнала… метлу. Обычную метлу с длинной ручкою!

Лиза даже позабыла о шишке, набухавшей на лбу. Теряясь в догадках, что и кого могло заставить воздвигнуть здесь эту метлу, она подняла бутыль, потянула дверь опять… и получила новый удар другой метлою, пришедшийся на сей раз в плечо!

Только сейчас она вспомнила случайный разговор с Хлоей. Молоденькая гречанка, сокрушаясь о хвори Августы, сетовала, что не может убедить суровую лютеранку фрау Шмидт ограждать двери больной крестами, дабы преградить путь нечистой силе, ибо верила, что болезнь Августы – дело ее рук. Похоже, Хлоя настояла на своем. Ей, конечно, обидно станет не сыскать поутру на месте охранительного знака, а потому Лиза положила себе зарок непременно восстановить метелки на их прежнем месте, когда будет возвращаться. Затем, ощупав дверь, чтобы уберечь себя от новых неожиданностей, Лиза тихонько отворила ее и вошла в опочивальню больной.

* * *

Темно и тихо было в комнате. На столике мерцала свеча, но постель тонула во мраке. Балконная дверь была приоткрыта, однако в комнате царил тяжелый, застойный дух, который свойствен всем покоям, где лежат давно и тяжело хворающие. Прежде Лиза его как-то не замечала, а нынче, надышавшись свежим запахом полей, как никогда ясно ощутила, что смерть, коя все стирает во прах, уже стоит у самого изголовья Августы. И ей с такою яркостью вспомнились картины их первой встречи на жалкой фелуке посреди Эгейского моря; бегство с Адриановой виллы; бешеное сражение в остерии «Corona d’Argento» и Августа в подоткнутой рубахе со шпагою в руках; ее лицо, просветленное созерцанием величавых римских руин, что впервые ужалила в самое сердце пробудившаяся совесть: за то, что мало отдавала ей своего внимания, что дерзала сердиться на нее за свою усталость; за то, наконец, что глотнула сегодня пьянящего, вольного счастья, никогда не знаемого бедняжкою Августою, не ведавшей в своем строгом, суровом бытии блаженства любви, опьянения ласкою, трогательных воспоминаний… По счастью, жизнь, исполненная страданий, отучила Лизу слишком долго предаваться сердечным угрызениям. Так и сейчас – она мгновенно вспомнила совет Джузеппе, которого нипочем не получила бы, не сбеги нынче из дому!

Лиза шагнула к окну, решительно распахнула все створки и некоторое время постояла, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Усилившийся к ночи ветер трепал, сгибал стройные струи фонтанов, всколыхнул огонек свечи у постели Августы…

Лиза торопливо вернулась к ней, вслушалась в тяжкое, неровное дыхание; потом, чуть приподняв горячую голову подруги, сняла с ее шеи крестильный крестик и кипарисный крест с драгоценной реликвией – подарок Чекины. И так велика была ее вера в слова Беппо, что ей почудилось – хотя этого, конечно, не могло быть! – будто дыхание больной враз сделалось спокойнее, а лоб – прохладнее.

Ободрившись, Лиза раздвинула пошире полог, чтобы свежий ветер достигал постели, перевернула и взбила подушки; затем, отыскав на столике ложечку, принялась поить Августу красным кисловатым вином.

Та оставалась в своем полузабытьи, однако пересохшие губы и гортань жадно впитывали освежающее питье, и Лиза остановилась, лишь когда заныла рука, приподнимавшая голову больной. Приглядевшись, Лиза, к своему изумлению, увидела, что в бутыли осталась едва ли половина, а Августу вдруг пробрала сильнейшая испарина.

Лиза засновала по комнате, поднося таз, обтирая исхудавшее тело подруги, перестилая постель и меняя Августе рубашку; и наконец спохватилась, что пробыла здесь слишком долго и вот-вот появятся Хлоя или фрау Шмидт, всегда бравшие на себя обязанности ночной сиделки. Ей отчаянно не хотелось сейчас объясняться с ними, а потому она еще раз коснулась лба Августы, убедилась, что жар резко спал, и на цыпочках вышла, сжимая в одной руке полупустую бутыль, а в другой – два крестика, которые надо было куда-то деть.

Она кинулась было в столовую – вернуть бутыль в буфет, но голоса Яганны Стефановны и Хлои слышались у самой двери, и она решила выждать в своей спальне. Сделав шаг, зацепилась за брошенные на лестнице метлы и едва не грохнулась на ступеньки. Шепотом чертыхнувшись, Лиза едва успела воздвигнуть метелки на прежнее место, и, неожиданно для себя самой, то ли из чистого озорства, то ли из растерянности, то ли из опьянения сегодняшним днем, нацепила крестики на ручки метелок, прислоненных к двери.

Потом, едва дыша, с чрезвычайной осторожностью нашаривая ногою ступеньки, она спустилась с лестницы и, миновав кухню, двинулась к буфетной. Однако по пути ей надобно было пройти около комнаты Фальконе, за дверью которой так плясал огонек ночника, будто граф сновал из угла в угол. И Лизу вдруг обуяло нестерпимое любопытство узнать, что же происходит, что вынуждает так метаться всегда спокойного Петра Федоровича. И, перехватив стеклянное горлышко одной рукою, Лиза осторожно потянула на себя дверь.

Тяжелая дубовая створка бесшумно и послушно поддалась, и Лиза устремила сверкающий любопытством взор свой в мерцающую полутьму. В ту же секунду руки ее взлетели потрясенно, и злополучная фьяска грохнулась на пол с оглушительным звоном!

* * *

Бог весть, сколько он длился, этот звон, – мгновение, другое… Но этого хватило Лизе, чтобы отпрянуть от двери Фальконе, невесомо взмыть по лестнице и, ворвавшись в свою спальню, рухнуть на кровать.

Она лежала, уткнувшись в подушку, унимая бешеный стук сердца, и непрошеные слезы одна за другой текли по щекам. Отчего-то вспомнилось, как вчера лишь, об эту пору, она вот так же плакала от злой усталости, а Чекина принесла ей свой наряд и уговорила сбежать прогуляться, отдохнуть, пожалеть себя… Вспомнилось еще, какую горячую, страстную благодарность испытывала она тогда к Чекине. К той самой Чекине, которую сейчас ненавидела, как ни одно живое существо на свете, как самую омерзительную из всех омерзительных тварей! Это было похоже, как если бы все они, весь их сплоченный опасностью и общим стремлением кружок русских, преданных друг другу, знающих друг друга людей, вольно раскинулся на солнечном припеке, отдыхая, и вдруг на колени одного из них вползла холодная змейка и по-хозяйски развернула свои смертоносные кольца, предъявляя этим права на сего человека и как бы отгораживая его от всех прочих непроницаемою стеною. Именно это испытывала Лиза, когда там, внизу, увидела ослабевшего, измученного страстью Фальконе и Чекину, цепко окольцевавшую его своими руками, своими стройными, высоко открытыми ногами, властно прильнувшую к нему оголенною грудью в позе, не оставлявшей никаких сомнений…