Читать книгу Безумное танго - Елена Арсеньева - Страница 14

Роман вдруг споткнулся и захохотал.

Тамара покосилась испуганно. Он смотрел на рекламный щит: красивая бутылка с прозрачной, ключом кипящей водой, даже на вид ледяной, вкусной и удиви-тельно полезной, просто-таки жизнетворящей. Об этом же вещал и текст рекламы: «Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью край родной!».

– Бред собачий, – прокомментировал Роман. – Мы что, в пустыне Гоби обитаем? Вода полезна для организма, об этом и должен быть текст. – Он прищурил лукавый карий глаз и, ни на минуту не замедлясь, выдал: – Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью… мочеточник!

Тамара издала короткий смешок, но не сказала ни слова. Роман обиженно дернул углом рта. Ну конечно, он привык слышать в ответ восхищенный смех, видеть, как сверкают от восторга глаза Тамары. А вместо этого – скупое хмыканье, и снова на ее лицо наползла та же тень раздражения, которая затемняла его с самого утра.

Тамара опустила голову. Мысли Романа словно начертаны на том же рекламной щите. Только ей ведь куда печальнее оттого, что нет у нее сил по-прежнему реагировать на все эти милые глупости. Что-то изменилось в душе… Да и он тоже изменился. Раньше забеспокоился бы сразу, схватил бы в объятия, зацеловал, бормоча встревоженно:

– Том, ты что, Том? Ты меня, что ли, не любишь больше? А ну-ка улыбайся!

Или какую-нибудь такую же чепуху, которая ни ему, ни ей тогда вовсе не казалась чепухой.

Вот именно – тогда… А теперь идет как ни в чем не бывало, задрав бороду, улыбается в усы. И вид у него при этом – самодовольнее некуда. Перефразируя поэта, ты сам свой высший суд, всех выше оценить сумеешь ты свой труд, ты им доволен ли, взыскательный художник? А попросту, сам себя не похвалишь, никто не похвалит!

Тамара боялась вызвать его неудовольствие, опасалась критиковать его. Потому что, как это ни печально, теперь она нужна ему меньше, чем он ей, и он легко мог бросить ее. Как хорошо было, когда все обстояло наоборот…

Они шли мимо решеток на Покровке. Около решеток все проходили, глядя не прямо пред собой, а вывернув головы либо налево, либо направо, в зависимости от того, сверху шли или снизу. Таким образом нижегородцы приобщались к искусству на этой ежедневной выставке-продаже работ местных художников, живущих плодами своего мастерства и торговавших ими возле ограды маленького парка, окружавшего филфак университета.

– Шесть секунд, – вдруг сказал Роман и протолкался к осанистому дядьке с одутловатым лицом запойного пьяницы, стоявшему возле картин в стиле Бориса Вальежо: мускулистые красавицы в объятиях всяческих монстров.

При виде Романа лицо дядьки приобрело испуганное выражение, и он начал выворачивать карманы. Роман взял немалую пачку денег, пересчитал и спрятал к себе в карман, а когда дядька что-то сказал с просительным выражением, сунул ему под нос фигу, повернулся и пошел к Тамаре. Он не заметил, но она-то отлично заметила, с какой ненавистью смотрел на него продавец картин, как плюнул ему вслед…

– Ты что, не заплатил ему? – спросила Тамара.

– Он сам себе заплатил. С утра уже наклюкался – на какие деньги? Процент взял раньше, чем товар продал! – сердито ответил Роман.

Почему-то он всегда говорил о деньгах только сердито. Сначала Тамара этим умилялась: ведь о них в основном говорят с нежностью, с трепетом, с придыханием, с алчностью, и даже равнодушие всегда напускное, более или менее тщательно скрывающее жажду обладать ими. Роман говорил сердито. Не скоро Тамара догадалась, чем деньги так его злили. Тем, что никак ему не давались, вот чем! Но и потом, когда Роман по сравнению с прежними временами мог считать себя состоятельным человеком, он говорил с прежними сердитыми интонациями, обманывавшими свежих людей. Но не Тамару…

Она оглянулась на решетки. Вот здесь они когда-то познакомились… хотя встретились немножко раньше. Днем их первой встречи следует считать тот, когда она однажды вышла из подъезда и чуть не угодила в гору земли, вывороченной будто бы прямо из-под фундамента. Несколько рабочих били ломами и лопатами обнажившийся низ дома, а две старухи-собачницы с трудом удерживали на поводках ротвейлера и ризеншнауцера, которые, похоже, уже утомились облаивать разрушителей их жилища.

Хотя работа, как стало ясно со второго взгляда, шла скорее созидательная. Заброшенный подвал очищали, расширяли, облагораживали, чтобы превратить в офис (магазин, оказалось позднее). Обычное дело в наше время, и Тамара забыла об этом через секунду после того, как вышла со двора.

Работали строители, надо отдать им должное, споро и чисто, моментально, как цивилизованные люди, убирая за собой всякий строительный мусор. Единственным неудобством, связанным с их деятельностью, было то, что какое-то время к подъезду приходилось добираться не прежней прямой дорогой, а в обход, мимо гаражей, мусорных баков и зарослей полыни, которые к августу были уже выше человеческого роста. Тамара, которая вообще все бытовые дела делала на автопилоте, так привыкла к этой дороге, что продолжала ходить по ней, даже когда обычный путь расчистился. Из-за этого все в ее жизни и перевернулось с ног на голову.

В тот вечер она возвращалась около полуночи. Удалось взять отличный материал в «Рокко», где выступали стриптизеры-»голубые». Дам туда практически не пускали, но Тамару провел один визажист (тоже гомик, конечно), который когда-то работал в ее студии и был многим ей обязан. Честно говоря, Тамаре была многим обязана чертова уйма разного народу, но все они, завидев ее, теперь переходили на другую сторону улицы: «Шестакова? Тамара Шестакова? Кто такая, впервые слышу!» Ну а этот визажист оказался порядочным человеком. К тому же он был наполовину кореец, а значит, мудр, как всякий восточный человек, и предпочитал не плевать в колодец, даже если тот и кажется на первый взгляд высохшим.

В «Рокко» в тот вечер тако-ое творилось! Ну, может, по столичным меркам это было что-то вроде взаимной демонстрации писек и попок в детском саду, но с точки зрения провинциалов… Именно для газеты «Провинциал» и намеревалась Тамара сделать основной материал – обличающий. Хоть от нее теперь многие и воротили носы, но редакторы ведь не идиоты, для них нет хороших или плохих людей, есть хорошие или плохие журналисты, ну а писать Тамара умела, что да, то да! Толик Козлов, бывший оператор-алкоголик, а теперь директор самой престижной студии в городе, «2Н», сохранивший с Тамарой самые добрые отношения, но при этом не подпускавший ее к эфиру (персона нон грата!), как-то сказал: «Томка, ну какого черта ты тратишь время, ждешь у моря погоды? Пиши для газет, тебя с твоим пером всегда будут печатать, а телевидение – это не твое, ты слишком любишь слово, а на экране надо любить человека!» Тамара не верила, что телевизионные времена для нее кончены, но жить-то надо было…

Толик, пьяница этакий, оказался совершенно прав! Конечно, она печаталась теперь под псевдонимами, но редакторы-то знали, кто истинный автор материалов. Их и правда брали охотно, а псевдонимов можно навыдумывать на все случаи жизни. Только когда Тамаре взбредала фантазия увидеть свою статеечку в «Губошлепе», приходилось идти ну о-очень кружным путем и пускаться на разные смешные ухищрения, но цель оправдывала средства. К примеру, стоило лишь вообразить себе, что редактор «Губошлепа» Римка Поливанова, которую Тамара некогда выперла с телеканала за воинствующее лесбиянство, теперь украшает страницы своей тухлой газетенки публицистикой ненавистной Шестаковой, даже не подозревая об этом, как у означенной Шестаковой резко улучшалось настроение.

Вторую заметку, в разнузданно-обличительном духе, она завтра же отправит в «Губошлеп». В «Рокко» был оттуда фотокор, Тамара его приметила в толпе, однако знала: писать этот парень вообще не способен, в лучшем случае даст простейшую информацию, а вот посмаковать в подробностях поведение некоторых именитых гостей, которые пришли в клуб как бы брезгливо подергать губами, но к концу вечеринки совершенно расслабились и начали срывать со стриптизеров последнее оперенье, а с себя – фрачные брюки, – такое по плечу только…

Тамара споткнулась. В кустах, мимо которых она проходила, кто-то захохотал – так внезапно и отвратительно, что мурашки побежали по спине. «Дура, зачем я тут пошла!» – ругнула себя Тамара и на всякий случай повернула в обратном направлении, на асфальтированную дорожку, но тут вдруг зашуршали высоченные полынные стебли, и ей наперерез вывалилась какая-то фигура, умоляюще пробормотав что-то вроде: «Девушка, дай курнуть!»

– Я не курю! – сердито бросила Тамара, пытаясь обойти идиота. И ноги ослабели от страха, когда она увидела, что мужчина стоит в расстегнутых штанах, нянча обеими руками…

Ей стало тошно, заметалась туда-сюда, но он метался вместе с ней, бормоча умоляюще:

– Ну дай, дай…

– Пошел вон!

Тамара кинулась напролом через кусты, чтобы наконец-то избавиться от него, но тут кто-то схватил ее за руку и укоризненно сказал:

– Ну чего ты человека мучаешь, курва? Он что, дрочить теперь должен, раз ты такая грубая? Просит человек – значит, надо дать!

Ей вцепились в плечи, рванули – Тамара неуклюже повалилась навзничь. Завозилась, пытаясь вскочить, натянуть на колени задравшуюся юбку, но руки ей больно вывернули:

– Не мешай!

Она взвизгнула, еще не понимая, что происходит, не веря, все еще пытаясь вскочить, но какая-то темная тяжесть уже наваливалась сверху, комкала юбку, лапала грудь.

– Ой, скорей, ой, скорей! – причитал кто-то рядом, и Тамара вдруг услышала, как человек мелко топочет от нетерпения. – Я сейчас кончу, дай мне!

– Кончишь – так снова начнешь, – деловито пробурчал другой, грубо разводя Тамарины судорожно сжатые ноги и разрывая ее трусики. – Да не дергайся, что, не нравится, когда с передка? Я и в задницу могу, как скажешь!

Она взвыла от ужаса, пытаясь сбросить тяжелое тело… Он был не один, их было шестеро. В ослепших от слез, от боли и страха глазах замелькали фигуры, которые нетерпеливо топтались около стола, бормоча: «Шуня, давай скорей! Шунька, слазь, кто-то идет!» А этот парень со странным прозвищем Шунька словно не слышал тревожного шепота. Да он и криков Тамары не слышал, а она захлебывалась стонами: «Мне больно! Пусти, больно!» Ее уже достаточно измучили перед этим, но все остальные пятеро парней от нетерпения, от долгого воздержания и страха делали свое дело быстро, один почти не успел ее коснуться, как отвалился, засопел удовлетворенно… А Шунька возился, возился, сопел, кряхтел, то терзая губами ее шею, то нависая над Тамарой и роняя ей на лицо капли пота.

– Дурак, хватит! – закричал кто-то, но Шунька прохрипел:

– Не мешай! Я хочу, чтобы она тоже кончила. Пусть узнает, что это такое!

Услышав это, Тамара завизжала так, что мгновенно сорвала горло и уже только сипела задушенно. Шунька… нет, сейчас кто-то другой с усилием проталкивал в нее раздутую плоть, кряхтел от напряжения. И не в воспоминаниях, а наяву!

«Боже мой, да неужели опять?!» – вспыхнуло в мозгу. Вместе с этой мыслью вернулось осознание действительности, Тамара поняла, что валяется на земле в полыни, что судьба решила-таки поизмываться над ней во второй раз, но теперь ей этого не пережить. Она последним усилием попыталась вывернуться, задергалась, забилась, но на горло налегла широкая ладонь, и в глазах сразу завертелись огненные колеса. Гул в голове становился все громче, гасил сознание. Она еще билась, но все слабее, все реже.

«Задуши меня! Убей меня, ну пожалуйста!»

Губы дрогнули, пытаясь высказать эту последнюю мольбу, но с них не сорвалось и стона. Тело обмякло, ноги вяло раскинулись, и насильник довольно хохотнул, поняв, что сопротивление подавлено.

И вдруг воздух прорвался к пережатому горлу Тамары. Она слабо вздохнула, почти ненавидя себя за эту попытку вернуться к жизни, но поделать ничего не могла: дышала жадно, глубоко, громко всхлипывая, и за своими хрипами не сразу расслышала топот и звуки ударов.

Кто-то дрался рядом, жестоко, кроваво. Тамара приоткрыла заплывшие слезами глаза: двое били одного… нет, один бил двоих. Пригнувшиеся фигуры мельтешили в темноте, но вот одна метнулась в сторону и исчезла, а вторая повалилась на карачки, медленно поползла, мотая головой.

– Ку-да? – со злой насмешкой спросил человек, оставшийся на ногах. Вздернул ползущего, сильно встряхнул: – Ментов вызвать торопишься? Ничего, не спеши, я сам тебе ментом буду. Ну, говори, ты с ней что-нибудь сделал? Сделал? Успел?

– Не… не… – послышалось в ответ испуганное блеяние. – Она дергалась, я не… гадом буду, ничего не… да я хотел просто так побаловаться! Пусти, браток, я тебе… возьми в кармане деньги, только отпусти!

– Брато-ок? Козел в зоне тебе браток!

Он с новой силой встряхнул пленника, но, видно, не рассчитал: нечаянно выпустил его из рук. Тот какое-то мгновение перебирал ногами на месте, но тотчас спохватился и ринулся наутек, даже не оглянувшись.

Тамара, лежа на земле, смотрела вокруг неподвижными глазами, не веря тому, что случилось, не веря в спасение.

Незнакомое лицо склонилось над ней:

– Вы как? Вы ничего? Он вам действительно ничего не сделал?

Она бессильно шевельнула руками, не в силах даже юбку оправить, и мужчина осторожно сделал это за нее. Потом помог Тамаре подняться, а вернее, просто поднял ее и поставил на ноги, как куклу. Ноги у нее подгибались, и мужчина не выпускал ее, тревожно заглядывая в глаза и то и дело спрашивая:

– Ну, вы как? Как вы? Идти можете? – то принимаясь объяснять: – Я в подвале как раз докрашивал, вышел мусор вынести, слышу – а тут… – то неловко успокаивая: – Да не переживайте. Он же ничего не сделал, гад. Я понимаю, вы испугались, но больше не ходите этой дорогой, а я завтра же вырублю всю эту полынь, чтоб больше никто…

Тамара в ужасе оглянулась. Ее спаситель, чья майка белела в темноте, думал, что разогнал насильников, но она-то отлично знала: удрали только двое, а там, в темных, остро пахнущих зарослях, затаились остальные из ее прошлого и среди них – Шунька, который утирает пот со лба и бормочет своими толстыми губами: «Нет, я хочу, чтобы она кончила, со мной кончила…»

Тамара зажала рот рукой и, пригнувшись, метнулась куда-то, не разбирая дороги. Ноги сами донесли ее до подъезда, но она напрасно рвала и дергала дверь: кодовый замок не открывался.