Читать книгу Русская лилия - Елена Арсеньева - Страница 4

Наконец-то принц остался один. Вернее, наедине с луной, которая бесцеремонно заглядывала в окна и не давала спать. Он последовал совету Мавро… как его там… и выпил стакан вина, однако сонливости оно не прибавило – напротив, разогнало усталость. Он был слишком возбужден, чтобы спать. Хотелось что-то делать, а не сидеть взаперти в пустом тронном зале.

Принц подошел к окну и поглядел на лежавшую внизу площадь. Она называлась плата Омония, площадь Согласия, хотя прежде была площадью Оттона, в честь бывшего короля. После его изгнания площадь переименовали. Право, больше всего народу в то время нужно было именно согласие!

Даст ли Греции это согласие новый повелитель?

Принц переходил от окна к окну и с волнением смотрел на легендарный город, волшебно освещенный луной и более всего напоминающий некую старую реликвию, не вполне удачно вставленную в рамку современности. Афины… Афины… От этого звука не может не трепетать душа человека, для которого Эллада – символ красоты, нетленной, вечной, вдохновляющей красоты… Но Георг уже начал ощущать себя хозяином не только разграбленного дворца, но и измученной страны, а потому не мог не думать, что место для столицы выбрано неудачно. Афины – всего лишь памятник старины, великий музей античных святынь, а не средоточие молодой деятельности воскресающей нации. Коринф – вот где должно быть сердце нового государства! Если бы столица находилась посреди перешейка, в четверти часа езды от двух морей, да провести бы к ней железную дорогу, да прорыть бы канал между двумя гаванями, в возможности чего еще и при Нероне не сомневались, Коринф вырос бы до одного из важнейших торговых пунктов в Европе. А торговля – это процветание нации…

Но что делать, если баварцу Оттону было не столь важно, что страдает торговля, остановилась промышленность, заброшены дороги. Он перенес столицу в Афины, теша самолюбие тем, что афинская палата собирается теперь в том же месте, где некогда жили Демосфен и Перикл, университет стоит недалеко от Платоновой академии, а новый ареопаг разбирает вексельные процессы и земельные тяжбы в виду холма, где в древности заседали архонты.

Принц усмехнулся. Как бы он ни брюзжал на своего предшественника и ни делал вид, что торговые выгоды должны стоять над легендарными совпадениями, а все же и его самолюбие тешилось этими же совпадениями. И, хотя с тех самых пор, как именно его кандидатура была названа в качестве будущего короля, он находился в состоянии страха и тревоги (которое предпочитал называть естественным волнением человека, осознающего ответственность перед державой и миром), сейчас его охватило восторженное умиление. Во время скачки от Пирея, где он сошел с корабля, до Афин принц был слишком напряжен, чтобы испытать хоть какие-то чувства от того, что под копытами его коня та же земля, по которой некогда скакал, например, Тезей, но сейчас осознание того, что он в Афинах – в тех самых Афинах! – настигло его как удар хлыста. Принц и в самом деле ощутил себя новым Тезеем, с высоты скалы, на которой его отец Эгей воздвигнул этот город, озирающим бескрайние окрестности и мечтающим о новых завоеваниях и подвигах. А впрочем, во времена Тезея еще не было Акрополя с колоннадой сверкающего белого Парфенона и башней Ветров, не было храма самого Тезея, полуразрушенных арок театра ирода Агриппы, Адриановых ворот, храма Юпитера-громовержца, воздвигнутого уже римлянами…

Волнение туриста, оказавшегося в местах, которые прежде воскрешали пред ним только воображение и книги, внезапно охватило принца и оказалось куда сильнее прежних тревог и страхов. Ему невыносимо захотелось увидеть все эти достопримечательности, коснуться хотя бы кончиками пальцев мраморов, которые тысячелетия назад отражали солнечный блеск и лунный свет. Он метался от окна к окну, озирая принадлежавший ему отныне великий город, и чудилось, будто луна нарочно высвечивает только обольстительные древности, расчетливо оставляя в непроницаемой тени новейшие постройки, в которых жили афиняне, его подданные. Чары ночи воскресили древность, которая сейчас казалась принцу реальнее настоящего и манила неудержимо.

Он замер у окна, выходившего в просторный сад. Аромат цветущих апельсинных деревьев коснулся его ноздрей и заставил их затрепетать.

Фавны и нимфы, дриады и сатиры резвились в античные времена под такими же деревьями, и такой же аромат пьянил их. Нет, они были пьяны от молодого вина и от страсти. О, какое наслаждение быть свободным от условностей, носиться ночами под луной по этим просторам, отдаваясь желаниям молодого тела!

Принц с изумлением прислушивался к себе. Он был воспитан в большой строгости, однако в положенный срок одна из фрейлин матушки, королевы Луизы, познакомила его – разумеется, с матушкиного и отцова ведома и по их приказу! – с тайнами плотских наслаждений. С этих пор принц порой отдавал им должное, а впрочем, не слишком увлекался женщинами и втихомолку гордился тем, что способен властвовать собой, своими желаниями. В любой миг он мог усмирить восставшую плоть хладнокровным душевным усилием, однако сейчас ощутил вдруг прилив такого возбуждения, что вынужден был расстегнуть рубашку и подставить грудь ночному легкому ветерку. Тревоги дня ушедшего, волнения дня предстоящего, аромат этого сада, аромат Греции, аромат воображаемых картин вдруг распалили его до такой степени, что он и думать позабыл о сне. Не спать ему хотелось сейчас, а предаться любви… С кем? Да не важно! Он представлял себе такие ночи в свободном, лишенном всяких оков легендарном мире Эллады, когда мужчины и женщины, ощущая неодолимую потребность в наслаждении, шли куда глаза глядят и совокуплялись с первыми встречными, порой даже не зная имен и не рассмотрев толком лиц своих случайных любовников и любовниц, отдавались друг другу стремительно и пылко, только чтобы утолить жажду телесную и очистить свой дух от томления. Это было языческое распутство.

Принц вырос в другом мире, он был воспитан в снисходительном презрении к плотским слабостям, но сейчас холодный, рассудочный, сдержанный пуританский мир был далек, нереален и бессилен по сравнению с жаждой любодейства, которая заставила принца испустить чуть слышный стон. Чего бы он только не отдал сейчас за возможность заполучить женщину… Какую угодно женщину, хоть на миг!

Он оперся о массивный подоконник широкого окна, высунулся и помотал головой, словно намереваясь вытрясти из нее эти ненужные мысли и желания.

Вдали, на гладкой равнине, внезапно вспыхнул огонек. Вспыхнул… погас было… и разгорелся ровным светом. Наверное, костер, разожженный каким-нибудь пастухом, ведь пустынное поле вполне пригодно для пастбища.

Принц оперся о подоконник поудобнее и вдруг ощутил под рукой округлый металлический предмет. Не без удивления обнаружил он, что это подзорная труба – небольшая, складная, из тех, которые часто носят с собой путешественники. Сам он был морским офицером, привык к другим подзорным трубам, и миниатюрность этой его сначала насмешила, но потом, когда он приложился глазом к окуляру, изумила, настолько четко все было видно. Казалось, костер подскочил прямо к стенам дворца, и теперь принц мог различить игру пламени и несколько скорчившихся фигур.

«Наверное, пастухи накрылись плащами и спят», – подумал Георг. Их неподвижность показалась принцу скучной, и он перевел взгляд в другую сторону, но не увидел ничего, кроме лунной ночи и камней. Вернулся к костру… и тихо ахнул от изумления!

Тонкий женский силуэт метнулся туда-сюда против огня. Он не просто двигался – он танцевал… Да как! Прыжки и полеты были отточены и изящны, словно Тальони исполняла одну из своих блистательных партий! Развевались волосы, взметывались юбки…

Это было обворожительное зрелище. Заинтригованный, принц до боли вдавливал в глаз окуляр и накручивал колесико, но, к сожалению, не смог рассмотреть танцовщицу ближе. Особенно хотелось увидеть ее лицо, но это было невозможно. В ее движениях было что-то цыганское, буйное, и принц снова вспомнил красавицу, мельком виденную в Стамбуле. Конечно, она никак не могла оказаться в Афинах одновременно с ним: для этого ей пришлось бы выйти в море не позднее чем через два часа после их встречи, причем на столь же быстроходном судне, как английский крейсер, на котором добирался он. Вот разве что она была перенесена сюда колдовством, однако принц в колдовство не верил.

Внезапно девушка замерла, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину, а потом, резко сорвавшись с места, ринулась вперед… Как показалось принцу, в сторону сада, окружавшего дворец. Он вглядывался в залитое луной пространство, выискивая бегущую фигурку, раз или два ему удалось поймать ее взглядом… Да, она бежала к дворцу.

К нему!

Конечно, это была бредовая мысль. Девушка, само собой, понятия не имела о его существовании, однако понять это принц был сейчас не способен. Он ринулся было к двери, но вспомнил, что, во-первых, внизу должна остаться охрана, которая преградит ему путь, а во-вторых, он просто запутается в пустых и похожих одна на другую комнатах. Вернулся к окну, глянул вниз… Третий этаж – не спрыгнешь, но стена украшена вычурными барочными выступами, на которые очень удобно ставить ногу. Во всяком случае, лезть по стене не сложнее, чем лезть по вантам. И не штормит! Вот разве что голова кружится от возбуждения.

Через мгновение он оказался на земле и со всех ног бросился в сад. Луна сквозь кружево листвы… Полутени, полусвет, лепестки падают на голову, словно капли ароматного дождя… Принц слышал свое тяжелое дыхание, топот своих ног… На миг он остановился, пытаясь угадать, близко ли девушка, и внезапно ощутил, что он здесь не один… Резко повернулся, готовый раскрыть объятия… И отшатнулся, увидев перед собой высокую мужскую фигуру.

Как назло, луна вдруг исчезла. Одна-единственная тучка нашла ее на небе и скрыла, на земле воцарилась воистину кромешная темнота, и она оказалась подобной ведру холодной воды для разгоряченного принца.

Куда он летит? Куда стремится?! К кому? Зачем? Он – будущий король, а не самец, обуреваемый низменной похотью! А что, если…

Что, если это ловушка? И он сейчас будет убит теми, кто был против его кандидатуры? Он знал – таких оказалось в Греции немало…

Яростное желание, только что снедавшее его и затмевавшее разум, исчезло мгновенно.

– Кто ты? – хрипло выкрикнул принц.

– Ваш покорный слуга, ваше величество. – Он говорил по-немецки, но принц сразу понял, что перед ним грек. Голос был молодой, сильный, мелодичный, в нем звучали почтительные интонации. Чудилось, человек не говорит, а выпевает слова.

– Что ты делаешь в этом саду? – Принц с трудом переводил дыхание.

– Служу вашему величеству, – ответил незнакомец. – Осмелюсь сказать, что в наших краях ночами бывает опасно. Не лучше ли вашему величеству вернуться во дворец и отдохнуть перед великим событием, которое произойдет завтра?

– Мне просто хотелось подышать.

– Да, ваше величество. – В голосе звучало только глубокое почтение, больше ничего.

Принц почувствовал себя лучше. Возможно, незнакомец не видел ночную танцовщицу. А раз так, он не понял, что по саду только что бежал не будущий король, а фавн, обуреваемый похотью. Теперь Георг не понимал, что на него нашло. Не иначе, колдовство! Он презрительно усмехнулся. Никакого колдовства не бывает! Просто его трезвый ум взял верх над минутным искушением.

Интересно было бы поглядеть на этого человека, но по-прежнему стояла темнота. Принц ощущал дуновение ветерка, деревья слегка шелестели кронами, но на тучку это не влияло, она, похоже, приклеилась к луне. И это – тоже кол… Нет. Просто ветер дует низко над землей.

– Ну что же, ты можешь проводить меня до дверей, – благосклонно проговорил принц.

– Если мне будет позволено дать совет… – начал незнакомец и умолк.

– Конечно, слушаю тебя.

– Стража будет изумлена, увидев вас в саду. Они знают, что ваше величество спит в тронном зале. Они могут не поверить вам и не пропустят во дворец. Они простые люди, они могут решить, что это какой-то обман. Не хотелось бы скандала.

– Так что же, мне снова придется… через окно?

– Это было бы лучше всего. – Незнакомец проводил его к той стене, по которой принц недавно спускался, и помог взобраться на первый выступ.

Он был очень силен, настоящий богатырь – поднял принца над землей без малейшего усилия. В то же время его фигура, которую Георг мог разглядеть на фоне светлой дворцовой стены, была очень стройной. Незнакомец был одет в широкие шаровары и просторную рубашку. От него еле уловимо пахло полынью. Принц внезапно вспомнил, что по-гречески полынь – артемисия.

Откуда он явился? С каких полынных просторов? Кто он?

Можно спросить, но незнакомец ничего не скажет.

Первые несколько футов преодолеть оказалось трудновато – было слишком темно. Но внезапно луна открылась, снова залила округу ярким светом, и принц вмиг добрался до окна. Залез внутрь, перегнулся через подоконник… Внизу было пусто. Незнакомец исчез.

Вовремя же он появился, этот человек. Сейчас принц уже диву давался, что так страстно и бездумно поддался искушению.

Он посмотрел вдаль. Костер уже не горел. Георг провел рукой по подоконнику – подзорной трубы не было. Поискал на других окнах – ничего.

Он прихватил трубу с собой и потерял в саду? Возможно.

Принц улегся на походную кровать, стараясь не думать о том, что только что произошло, а размышлять о самых обыденных вещах. Например, сможет ли он принять ванну завтра утром – перед тем как наденет парадный мундир и на его голову возложат королевский венец.

Повернулся на бок, вздохнул глубоко… Сон был близок, он приподнялся, чтобы погасить свечу, и удивленно уставился на табурет, заменявший ночной столик.

Вот свеча в плошке, вот револьвер… Но нет бутылки с вином и стакана.

Что такое?! Кто-то входил сюда, пока он бегал по саду? Но Георг отчетливо помнил, что по совету Мавро запер дверь изнутри. Ключ на табурете: так и лежит, как он положил. А может быть, он зря не верил в колдовство?

Принц почти в отчаянии дунул на свечу, зажмурился, откинулся на спину, согнутой рукой прикрыл лицо от лунного света… и мгновенно заснул, не ведая о том, что в это время происходило в саду.

А происходило там вот что.

Когда принц влез в окно, человек, остановивший его, некоторое время постоял под деревьями, напряженно слушая ночь и всматриваясь в игру лунного света, потом сказал негромко, по-гречески:

– Это ты, Элени?

Ночь не ответила.

– Я знаю, ты здесь. Я знаю, что вы задумали – ты и твои сообщники. Но хочу, чтобы вы тоже кое-что знали: я не позволю вам причинить вред королю.

– О верный Васили… – отозвалась ночь мелодичным женским голосом, в котором звучала откровенная злоба. – Верный, как пес! Позволю, не позволю! Ты слишком много на себя берешь! Что ты можешь сделать, чтобы нам помешать?

– Я уже кое-что сделал, разве нет? Я спас короля от тебя этой ночью. Бог поможет спасать его и впредь.

– Спас короля! – передразнила Элени. – Не позволишь причинить ему вред! Можно подумать, его кто-то собирался убивать. Мы просто хотели немного… изменить его жизнь. Пора ему перестать плясать под дудку этих англичан и русских.

– А вы хотите, чтобы он плясал под вашу дудку? – хмыкнул Васили. – Думаете, ваши песни звучат лучше, чем английские?

– Во всяком случае, это греческие песни! Это песни нашей родины!

– С каких пор Греция стала для тебя родиной? – искренне удивился Васили. – Не ты ли недавно смеялась над нами, над нашим патриотизмом, не ты ли говорила, что твоя родина – весь мир, что ты готова любую страну признать родной, лишь бы тебе было там хорошо и привольно? С каких пор тебе стало хорошо и привольно в нищей Греции, как ты ее презрительно называла? Не с тех ли пор, как здесь появился этот король, которому нужна жена? Но на что надеешься в этом смысле ты? Кто ты такая, чтобы мечтать о ложе короля?

– Я, быть может, кажусь тебе никем. Но разве ты забыл, кто моя приемная мать? И ведь тебе далеко не все известно о моем рождении!

– О, мне известно, что ты, твоя приемная матушка и ваши дружки способны сплести сеть самой отъявленной лжи, чтобы добиться своего, – спокойно ответил Васили. – Они могут объявить тебя незаконнорожденной дочерью хоть Наполеона, хоть королевы Виктории, хоть русского императора Александра, но сама-то ты знаешь, что ты просто девчонка без роду без племени, пригретая княгиней из милости.

– Без роду без племени?! – взвизгнула Элени. – Но тебе это не мешало… в свое время! И не мешало любому другому мужчине. Чем же это помешает королю?

– Я отлично знаю, что меня сменило немало этих «любых других мужчин», – холодно отозвался Васили. – Не трудись хвалиться этим. Таких, как ты, французы называют авантюристками. Вас много мельтешит по миру. Но ни одна из вас еще не стала женой короля.

– Зато многие из нас получили возможность управлять королями. Иногда фаворитка играет в государстве куда большую роль, чем законная жена.

– И все-таки на людях рядом с королем появляется именно королева, а фаворитка прячется за дверью и с завистью глядит на их блестящий кортеж. Почести оказывают дневной жене, а ночная вечно в тени. Неужели ты, с твоей гордыней, готова согласиться на это?

– Ты знаешь, я готова была бы вечно оставаться в твоей тени, если бы ты женился на мне. – В голосе Элени звучали слезы.

– Я бы женился на тебе, если бы не узнал, что ты спишь с Аргиросом Мавромихалисом, а может быть, и с самим хуфтало[9], папашей, и мне достался не единожды надкушенный кусок. Но довольно. Стоит нам встретиться, ты начинаешь упрекать меня этими старинными обидами, которые на самом деле тебя не слишком-то волнуют.

– Не слишком-то?! – яростно воскликнула Элени. – Да что ты знаешь обо мне?!

– Я уже сказал, что довольно много. И ты в этом только что убедилась.

– Да, – с ненавистью прошептала Элени, – ты помешал мне… нам… Но ты не можешь всегда стоять рядом с королем, будто нянька! Мы доберемся до него рано или поздно! А ты…

– Тихо! – Васили насторожился. – Здесь кто-то…

Он не договорил, потому что от одного из апельсинных деревьев отделилась тень, взмахнула рукой и нанесла ему удар по голове. Васили рухнул на траву.

– Зачем ты это сделал, Аргирос? – вскрикнула Элени. – Остановись! Не смей!

Человек, размахнувшийся для второго удара, замер:

– Ты хочешь оставить его в живых после того, что он тут наговорил?! Откуда он проведал о наших планах? Кто мог ему сказать?

– Просто-напросто он умен и догадлив! – прошипела Элени. – И, к несчастью, хорошо знает меня и всех нас… Ведь он был одним из нас до тех пор, пока не поверил, что очередной чужеземный король может принести счастье и покой Греции.

– Я его убью, чтобы он не успел никому рассказать о своих догадках.

– А откуда ты знаешь, что он уже не рассказал? И когда он будет убит, его друзья сразу поймут, кто за этим стоит. А нам сейчас скандалы ни к чему!

– Ты права… Но как же теперь быть?! Наши планы… Все было так тщательно продумано…

– Изменить планы, вот что нам нужно.

– Легко сказать…

– Легче, чем ты думаешь. Кое-что у меня в запасе есть, но я не говорила об этом даже княгине. Теперь мне кажется, что и в самом деле все складывается к лучшему. Ты знаешь, ваша выдумка всегда казалась мне слишком помпезной. Слишком театральной! А вот моя… Она проще, безопаснее и вернее. На ложе короля она приведет меня куда скорее, чем на трон!

– Но нам нужен трон!

– Нам нужна власть, а уж каким образом мы ее получим, дело десятое.

– Посмотрим, что скажут княгиня и отец… – проворчал Аргирос.

– Мне нужно встретиться с ними, и поскорее! Идем!

– А он? – Аргирос небрежно ткнул носком сапога неподвижное тело Васили. – Что сделать с ним?

– Ничего! Оставь его в покое! Он очнется и уйдет отсюда сам. А впрочем… Впрочем, ты прав. Свяжи его, да покрепче. Заткни ему рот. И оттащи куда-нибудь, где его найдут не сразу. Но если ты вздумаешь прикончить его, я сама убью тебя, и очень скоро! Только смерть твоя будет мучительной и страшной, ты изойдешь криком и болью, ты весь покроешься коростой и станешь отвратителен даже родной матери. Ты понял меня?

– Понял, ведьма! – буркнул Аргирос. – Не беспокойся, я оставлю его живым, хотя мне кажется, что я сейчас рою яму всем нашим замыслам.

– Тебе кажется? Тогда перекрестись! – усмехнулась Элени и, послав неподвижному Васили воздушный поцелуй, неслышно побежала прочь, иногда нарочно дергая за низкие ветви деревьев и осыпая себя, словно душистым дождем, бело-розовыми лепестками.

Аргирос посмотрел ей вслед, криво усмехнулся и вытащил нож.