Читать книгу Коло Жизни. Средина. Том первый - Елена Асеева - Страница 6

Как и было ранее указано Першим, года в три с половиной Бабай Умный смог увести Яробора из-под опеки старших. На тот момент Изяслава оставила Ярушку на Бранима и его сверстников сынов, дочерей сродников, столь многочисленных, что имена их мальчик поколь вельми плохо запоминал. К тому, что Ярушка плохо говорил, он еще также плохо запоминал… Но это касалось только того, что его не интересовало. В свои три с половиной года Яробор даже не мог четко произнести имя отца и матери, а старшую сестру кликал Ися, всех остальных величая батка и сеста… Не важно, были это и впрямь его братья: Чеслав Буй, Славомир Важин, Сивояр Велиг, Путивой Веснян, Горобой Дедята али лишь их дети. Не важно, были ли это его сестры: Всенежа, Краскослава, Златодана али их дети. Зато малец членораздельно называл имена Богов, и даже куски славословия, что почасту возносили старшие своим Зиждителям, с этим словно стараясь, стать к ним ближе.

Постройки общинников располагались в глубинах леса, расчищенных для того в свое время от деревьев. Лесики возводили в основном пятистенные срубы, мало чем отличимые от тех, что когда-то духи во главе с Батанушкой по указанию юного Зиждителя Дажбы, построили для детей- будущих землян. Само поселение поместилось подле реки Кривули, прозванной так, потому что она имела извилистое русло, широкое, местами с высокими берегами, где сами склоны пересекались ложбинами, ярами и поросли лесами.

Крайние срубы общинников, находящиеся по северному окоему, окруженные огородами и невысоким тыном, сразу входили в заросли гая. Так было сделано нарочно, чтобы в случае нападения люди могли убежать и схорониться в лесу. По-видимому, тот воинствующий пыл, который жил в прадеде Твердолика Борзяты многажды иссяк в его потомках. И для старшика общины, как в целом и для всех людей, живущих в ней, первоочередным оставалось спасение собственной жизни и веры, не с оружием в руках, а отступлением от боя.

Несмотря на то, что изба Твердолика Борзяты поместилась в центре поселения, а сам двор по коло окружал частокол, Бабаю Умному, под руководством марух, удалось провести мальца чрез соседские участки, благополучно миновать тыны и вывести в лес. Крепко удерживая Ярушку за руку Бабай Умный вошел в дубравник, где мощные в обхвате дубы, точно истинные витязи, развернув в вышине раскидистые кроны, берегли подступы к общине. Их буро-серая, трещиноватая кора напоминала кольчуги ратника, такие, какие еще хранили лесики в сундуках в своих избах, как память о тех, кто умел мечом отстаивать право на жизнь и веру.

Лесики считали дуб великим деревом, находящимся под защитой Бога Воителя, почасту величаемого Громовержцом. В сказах лесиков дуб также выступал Мировым Древом, посаженным в начале творения Мира самим Родителем, который опирался кореньями на божественную силу, а в кроне ветвей удерживал весь свет. Было поверье, что по весне семена дуба прилетали из Лугов Дедов, принося новую жизнь и защиту поборникам Старой Веры. Мощный, твердый и сильный дуб символизировал собой мужское начало, потому был особо почитаем у мужчин… мужчин-воинов.

Меж тех лесных гигантов дубов порой хоронились древа липы, клена. Местами встречался с широко-цилиндрической кроной ильм, ведущий свое название также от Бога Воителя, в некоторых областях которого когда-то величали как Бог Ильм. Иноредь малыми пежинами попадались крупные древа осины. Вдоль самой реки Кривули да берегов более мелких речушек изрубивших своими руслами эти просторы земель росла ольха черная да ветла. Из, покрытой плотными полотнищами сухой листвы, почвы пробивались травы, в основном осока мохнатая, снитка, яскирка. Произрастали в дубравах и кустарники лещины, жимолости, крушины ломкой. А по весне оземь покрывалась цветущими лютиками, медуницей, гусиным луком, пестрила ярко голубыми, аль желтыми соцветиями.

Однако ноне, когда Бабай Умный увел из поселения Ярушку, наступил последний месяц лета, а он, как известно, притушил яркость цвета и зелени в лесу, местами и вовсе иссушив стебли травы. Он уже пригасил и насыщенность самой листвы на деревьях, придав им сероватую блеклость. Зазвончатые трели птиц поколь еще наполняли своими переливами краснолесье, но звучали они зачастую вечерами да и не чувствовалось в них пробуждающейся радости, нарождающейся жизни лишь ощущалась легкая усталость от тягот земного труда.

Год, ибо теперь время обращения Земли вокруг звезды Солнца, изменив свое название с лето, стал величаться как год… С этим, уже не первым так сказать изменением потерялся и первоначальный его смысл лето и наполняемых им понятий, таких как летоисчисление и летопись, сменившись на календарь и историю. Словом год у лесиков завершался месяцами тепла – лета, абы теперь это понятие употреблялось только в отношении применительно к сезонной смене погоды. К летним месяцам относились кресень, липень и серпень, на два последних из которых и приходилась страдная пора. Начинался же год осенними месяцами велесень, жовтень, кастрычник. На смену, которым приходила зима, соответственно с грудень, просинец, лютень месяцами. Весна начинала свой ход месяцем белояр, переходя в кветень и травень. В каждом месяце было в среднем по тридцать дней, только к пяти из них добавлялся по одному дополнительно, что в целом сохраняло триста шестьдесят дней в году.

Лесики уже и не помнили, что когда-то над Землей кружило два спутника, и было иное количество месяцев, дней соответственно в месяце и неделе. Они всего-навсе берегли в своей памяти одну из старинных традиций поминовения умерших сродников, соответственно старому стилю: на девятый день (то есть неделю без него), на сороковой день (сообразно месяц без него) и на годовщину его смерти. Хотя уже и не знали почему, таким побытом, осуществляется воспоминанием о нем.

В конце серпеня, когда Бабай Умный привел Ярушку в дубраву, и углубился в его раскинутые просторы… тишина окутывала сам гай и деревья. Не колыхались веточки, аль листва, сморенные полуденным зноем замерли не только дерева, но и птицы, и звери. Лишь иноредь слышалось пронзительное стрекотание сорок в кронах ветвей. Бабай Умный, пройдя по извилистой тропке немного вперед от поселения, остановился. По этой торенке, достаточно пробитой, не раз хаживали члены общины, и она вела в глубины леса к мощному, старому дубу, к которому лесики возлагали дары, прося у Бога Воителя помощи, заступничества или, как встарь, просто восхваляя его имя.

Бабай Умный порывисто тряхнул одной из рук и тотчас в его пальцах коротких и толстых, где основание, как и на перстах стоп, не имело ногтей, а было покрыто пучками черной шерсти появилась голубая капелька. Создание Господа Темряя протянуло ту капельку к губам стоящего подле и сравнительно высокого в соотношении с ним мальца, да ткнуло пальцем ему в губы. Ярушка досадливо мотнул головой. Он вообще не понял, почему пошел с Бабаем в дуброву. Ведь знал, что ночной дух может его, такого непослушного, засунуть в котомку и унести «во лесок под ракитовый кусток». Однако ведомый не столько Бабаем Умным, сколько Крушецом, скривил свое личико, намереваясь разреветься, а после открыл рот собираясь позвать кого из старших. Только этого открытия Бабаю Умному хватило, чтобы сунуть в рот мальчугана пальцы и резко кинуть в глубины глотки ту крошечку. Яробор порывчато сглотнув капельку, также зараз сомкнул рот и покачнулся. Его веки туго дрогнули, и он, выпустив удерживающую его руку создания, опустившись на тропку, улегся прямо на ее земляное полотно. Он еще раз тягостно сотрясся, его лицо, побледнев, покрылось бусенками пота, и глубоко вздохнув, Ярушка потерял сознание.

Прошло не более мига, как вошел в обморок мальчонка, и прекратился стрекот сорок в вышине деревьев, а Бабай Умный чуть зримо заколыхал поверхностью своего деревянного на вид тельца. Еще доли минут и лес наполнился, точно изнутри золотым полыханием, да в нескольких шагах от лежащего на тропе мальчика появился Вежды. При своем могутном росте, в белом долгополом сакхи и чудесном венце, Бог возник столь стремительно, что сиянием собственной кожи озарил всю землю. Димург мгновенно окинул взором лежащего пред ним мальца, и, шагнув к нему, торопливо присел на корточки. С особым трепетанием он протянул руки к Ярушке и нежно огладил его длинные светло-русые с золотым отливом волосы, каковые по поверьям лесиков не стригли до обряда второго имянарячения, чтоб не выстричь ум чаду. Считалось, что расставание с волосами уменьшало жизненные силы, укорачивало саму жизнь, и особенно касалось малых деток.

– Милый мой Крушец, – полюбовно пропел Вежды, сказав это, однако, дюже низко, понеже боялся, что его могут услышать… И не столько сродники мальчика, сколько Родитель.

Димург бережно подхватил в свои могучие ладони тельце ребенка, и, прижав к груди, на малость приник своими толстыми губами к его лбу. Он все также медлительно поднялся с присядок, и теперь вжав, как самую большую драгоценность, дитя в грудь, нежно досказал:

– Какая удача прижать тебя к себе. – Бог еще чуток наслаждался теплотой того, в ком обитал его сродник, а после, переложил мальчика на плечо, и с тем уткнул его лицо в белое сакхи.

Он нежданно порывисто качнул правой рукой, словно стряхивая с нее тонкую паутинку, да немедля в его перстах блеснул золотой ажурно-плетеный чепчик, напоминающий головной капор для детей. Только волоконца этого чепчика были достаточно тонкими и перемещали по поверхности синие махие пятнашки. Бог торопливо одел на голову Яробора ажурный чепчик, расправляя полотно и точно вплетая сами волоконца в волосы, и зыркнув на все еще замершего обок его ног создания, повелительно и много тише дыхнул:

– Бабай Умный, жди тут.

Бог тотчас обернулся в золотую искру, и с тем перевоплощением озарив густым светом не только стволы деревьев, но и кроны, пропал из леса.

Несомненно, прошло какое-то время, когда Вежды внес мальчика в залу маковки, где его дожидался взволнованно прохаживающийся вдоль стоящих двух облачных серебристых кресел Седми. Стоило Димургу, появится в зале, как Седми резко остановился и воззрился на него, миг спустя достаточно встревожено вопросив:

– Что случилось?

– Даже не знаю, как сказать, – несмотря на явное расстройство в движениях, вельми по теплому отозвался Вежды. – Бесицы-трясавицы осмотрев мальчика, остались недовольными его физическим состоянием. А Отекная и вовсе ничего толком не объяснила… Сказала только, что Крушец довольно-таки напряжен, и обобщенно ей показалось, что в формирование конечностей или в построение самого естества присутствуют какие-то аномалии.

– Уродства? – испуганно продышал Седми, и тотчас сияние на его коже замерло, а очи приобрели темно-мышастый цвет, радужка так расширилась, что поглотила, кажется, всю склеру.

– Нет, не уродства, а именно отклонение от общей нормы, – не очень внятно пояснил Вежды, и, подойдя почитай вплотную к Расу, остановился напротив. – Отекная предложила отослать отображение лучицы Кали-Даруги, или хотя бы предоставить ей еще времени на дополнительный осмотр. И, естественно, снять апекс, ибо он большей частью скрывает самого Крушеца. Но времени, как ты понимаешь, у нас нет, а апекс и вовсе снимать нельзя, поелику Родитель может понять, где находится мальчик. Хоть мы и не смогли выяснить есть ли у Родителя свой догляд за Ярушкой, все же рисковать нельзя.

Седми надрывисто дернулся и торопливо оглядел залу маковки, где ноне, чтобы создать приглушенные полутона в помещение, и вовсе не было облаков в своде, а неясный свет создавала его фиолетовая гладь. Старший из сынов Расов знал, что коль раскроется их замысел, Перший, не говоря уже о Родителе, будет вельми гневаться, чего он делает очень редко. А что говорить о Родителе, так Он, несомненно, их накажет, и достаточно болезненно. Однако желание увидеть мальчика, узнать о состояние Крушеца было много сильней. Это было кровное, родственное единение, которое связывало их всех, Димургов, Расов, Атефов, именно общностью создания их единого Творца Родителя.

Вежды медленно переложил Яробора в руки Седми, поправляя на его головке ажурный апекс. Рас с не меньшей нежностью, чем дотоль Вежды прижимал к себе ребенка, притулил его к своей груди, облобызал лоб, сомкнутые уста, виски. И лишь затем осмотрел всего мальчика, многажды дольше задержавшись на его голове.

– Какой большой… Ты приметил Вежды, как вырос Крушец, – молвил Седми и по его пшеничным волосам нежданной россыпью, выпорхнув с под корней, сверху вниз пробежали огнистые искры. – И, что мы будем делать с предложением Отекной. Свяжемся с Родителем, Отцом или Кали-Даругой.

– Не с кем не свяжемся. Тем паче ничего не скажем Родителю, – голос Вежды понизился, точно он боялся, что его могут услышать. – Больно ты не знаешь, как Родитель поступает с теми, кто смеет отклониться от общей нормы. И вообще спрячу Отекную, чтоб не сболтнула чего лишнего. Не позволю, абы с нашей драгостью чего-либо случилось, Отец того не переживет… Пусть все идет… как идет и будем помалкивать. И знаешь, произошедший здесь разговор надо сховать, я тебе подскажу как. Если не получится, сам сховаю… И тогда ни Родитель, ни Отец ничего из нас не вытянут. Потом пусть прощупывают, как хотят, а схованое им не станет доступным.

Глаз в навершие венца Вежды, точно укутанный в тонкую золотую оболочку нежданно часто… часто стал смыкать веки, тем похоже, что-то символизируя. Бог на малость замер вслушиваясь в присланную ему информацию, а после досказал:

– Родня Ярушки приметила его отсутствие, да и Трясца-не-всипуха доложила, что обморок скоро закончится, надо поторопится.

Седми легохонько вздохнул, он, очевидно, думал также как Димург, и поступать решил, как велел старший, понеже сильно любил Крушеца и Першего да не мог допустить гибели одного и огорчения второго. Ноне Рас был обряжен в укороченное до колен белое сакхи, а на голове его находился во всей мощи венец. Проходящая по лбу широкая мелко плетеная цепь, на которой, словно на пирамиде восседали такие же цепи, где, однако, каждое последующее звено было меньше в обхвате предыдущего, заканчивалось едва зримым овалом. Сияющий золото-огнистым светом венец, единожды перемещал по поверхности и вовсе рдяные капли.

В залу чрез зеркальную стену, вынырнув вроде из воронки, вошел Кукер тянущий за собой на тончайшем луче голубого света создание, имеющее название Лег-хранитель. По поверьям лесиков это создание уберегало от злобных сил человека, и было приставлено к каждому хранящему Старую Веру, имея в своей основе понятие «легкий». Впрочем, как и многие иные существа Богов, Лег-хранитель, сотворенный Зиждителем Небо в малом количестве и токмо для определенной цели, не был приставлен к людям. Конечно, данные творения цеплялись к потомкам Есиславы или Владелины, как и лебединые девы али бесы, но всего-навсе к определенным из них, за коими осуществлялся особый пригляд. Лебединых дев, бесов, Лег-хранителей могли устанавливать и существа Богов такие, к примеру, как марухи, демоны Димургов, альвы Расов, маниты Атефов. Одначе, чтобы эти создания работали более качественно и четко, и не навредили, тому за кем присматривают, инолды их установку производили сами Зиждители. Потому к драгоценному Ярушке прицепить беса али Лег-хранителя по распоряжению Родителя должен был лишь Вежды и Седми, абы после не имелось каких-либо прорех в их работе.

Лег-хранитель, сияющий белым с фиолетовой окоемкой пятном, представлял из себя сомкнутые промеж друг друга крылья бабочки, да и виду было не большего. Извилистыми смотрелись грани того тельца, хотя в отличие вышеупомянутого насекомого, сам Лег-хранитель был достаточно объемным. Словно собранные из тонких лучей света, крылышки распадались по мере их завершения на зримые волокнистые волоски, дюже подвижно трепыхающиеся и всяк морг с тем передающие на создателя информацию. Объемное тельце Лег-хранителя не только переливалось движущимися рубежами бледно-фиолетового света, но, и, в общем, колыхалось, точно поигрывая собственными гранями, при этом еще легохонько мерцая.

Кукер спешно достиг стоящих Богов и замер подле, вытянувши повдоль тела три руки и как можно выше подняв четвертую, в которой удерживал Лег-хранителя. Седми неторопливо передал Яробора Вежды, осторожно переложив его на руки старшего брата, поправив конечности и головку. Он еще малость нежно оглаживал бледное лицо мальчика, своими тонкими перстами, а после протянув руку забрал у своего споспешника тот самый тончайший луч голубого света. Одначе, стоило Богу его коснуться, как сияние света, запульсировав, свернулось, образовав и вовсе едва зримую легкую нить. Рас небрежно крутнул кончик нити в пальцах и тотчас по белоснежной коже Зиждителя, озаряемой изнутри золотым сиянием, заструились рдяные искры. Мгновение спустя они точно наполнили все тело Седми, поглотив и саму молочность, и золотое сияние, окрасив материю его белого сакхи в пурпурный цвет. Еще вероятно малая толика времени, и кончик нити сам стал пурпурным, утончившись до состояния паутинки.

Седми медленно поднес тот пурпурно пылающий кончик нити к ребенку, все также заботливо развернув его голову лицом в направление груди Вежды. Он, слегка качнув перстами свободной руки, сотряс на чепчик-апекс и лицо ребенка малую россыпь горящих искорок, каковые резво сомкнувшись меж собой, описали подле правого слегка лопоухого ушка Ярушки коло. Искорки вмале распространили свое сияние и дальше на кожу, покрыв собой висок, лоб, щечку и даже закатились под волосики. Отчего кожа засияла менее насыщенным светом почти ало-рыжим, сызнова сместившись и теперь покрыв ушную раковину и слуховой проход. На доли минут кожа и кости черепа обрели прозрачность, и явственно показалась барабанная полость среднего уха, и слуховые косточки, передающие колебания, и третий орган слуха замысловатой формы, напоминающий лабиринт.

Седми все также осторожно, словно опасаясь навредить мальцу, поднес пурпурный конец нити к слуховому проходу и слегка подтолкнув его вперед, выпустил из перст. И тотчас пурпурное навершие паутинки, связанное иным кончиком с Лег-хранителем, медлительно поползло по проходу, а достигнув барабанной перепонки, просочилось под одним из ее глухих краев, вскоре явившись в так называемой улитке заполненной лимфатической жидкостью. Конец нити один-в-один, как пловец, просквозил по кругу, почитай касаясь ее стенки, и нежданно замер в ее завершие. Он резко ткнулся своим кончиком в стенку улитки, будто ужалил, а миг спустя вже выскочил с иной стороны в небольшой костный канал, где не мешкая вклинился в слуховой нерв, при том слегка окрасив его в пурпурные полутона, таким образом, подключаясь к мозгу.

Рас поколь неподвижно наблюдающий за движением нити, лишь произошла его сцепка с мозгом, перстами огладил ало-рыжие переливы на ухе Яробора. И этим движением собрал сияние на вроде мельчайшей изморози на кончиках собственных перст так, что они у него вспыхнув и вовсе приобрели огнистую окраску. Приблизив пальцы к Лег-хранителю Седми капелюшечку ими дернул, и немедля с них вниз посыпалась мельчайшая мга, окутав туманными парами само тельце создания. Сияние словно скомковав объемные формы Лег-хранителя, придало ему вид прозрачной ушной раковины состоящей из мочки, козелка, противокозелка, завитка и его ножек да противозавитка. Зримо колыхнулся обок головки Ярушки прозрачный Лег-хранитель в точности, своей нонешней формой, повторяющий ушко мальчика. Седми бережно подцепив двумя перстами создание, также аккуратно насадил его на ухо ребенка. Еще не более морга и Лег-хранитель самую малость вздрогнув, стал не отличим от уха мальца, слившись с ним не только формой, но и цветом. И тотчас принялся работать, принимая от Седми все поступающие распоряжения, и, одновременно, напрямую передавая на Бога все мысли, тревоги, звуки от самого мальца.

– Замечательно, – благодушно произнес Вежды, и сам нежно огладил перстом ушко ребенка с насаженным на него Лег-хранителем. – Мой милый малецык, ты как всегда творишь все безупречным.

– Ну, не всегда, – мягко отозвался Седми, степенно придавая и своей коже и сакхи истинные их цвета. – Вежды, может стоит все же связаться по поводу Крушеца с Кали тайно. Показать ей отображение малецыка и спросить совета. Может еще можно, что поправить.

Рдяные искры, как и пурпурные полутона, уже покинули кожу и сакхи Седми, вернув ей бело-золистость, только еще несколько огненных брызг замерли на кончиках его пшеничных, коротких волос, уцепившись за самые кончики. Димург протянул к младшему брату руку, и, стряхнув их с волос, трепетно и с тем ласкающе-полюбовно произнес:

– Бесценный мой, чего об этом толковать. Ты же знаешь, если это отклонение… аномалия, – Бог на миг затих, его толстые губы судорожно вздрогнули, а темно-бурые очи точно остекленели. – Если это уродство, – с трудом выдохнул он, – ничего не поможет… Ничего и никто. И даже Кали. Наша милая, дорогая Кали. Тут либо надо уничтожить, как, несомненно, поступит Родитель, либо сберечь. А сберечь, это значит утаить… Утаить от Родителя, Отца и остальных братьев. Ты, моя драгоценность, должен тот выбор сделать сейчас и сам, дотоль как я унесу мальчика на Землю. Ибо я свой выбор уже сделал.