Читать книгу Солнышко в банке - Елена Баракова - Страница 3

Однажды в белом-белом дворе, под белым-белым небом, на белом-белом снегу появилась чёрная-чёрная кошка. Лапки её ступали невесомо. Стройная, грациозная, привыкшая передвигаться плавно, кошка эта чувствовала себя чужой на скованной морозом суровой земле. Она вытаскивала утонувшую в снегу лапку, тщательно отряхивала, переставляла вперёд, то же самое проделывала с другой лапкой. Откуда взялась – непонятно.

Никто эту красавицу не разыскивал. Точно из другого, неведомого мира шагнула к нам та чёрная кошка. На мгновение ослепла от январской сверкающей белизны и осознала, что ей требуется общество.

Чёрная кошка выбрала себе самую добрую, самую милую семью на свете. Бабушку Нюру и дедушку Костю из квартиры номер один, которые жили в нашем доме с той поры, когда его только построили. Она просто зашла в подъезд, когда баба Нюра пошла в магазин за молоком, а потом – в квартиру, когда хозяйка вернулась. Просочилась между ногами и дверью, никем не замеченная.

Благодаря обычному походу в магазин в семье старичков появилась такая красавица. Повезло так повезло!

Вы только не подумайте, что баба Нюра и деда Костя были дряхлыми и немощными. Просто они оба были седые, что для нашей компании являлось верным признаком глубокой старости.

Итак, белоснежным январским днём в квартиру номер один вошла чёрная кошка. Уже через десять минут после столь восхитительного события добрые старички, затаив дыхание, наблюдали, как гостья угощается.

Именно угощается, а не набрасывается на еду, как сто лет некормленая. Коснётся молока носиком, чихнет и только после этого розовым язычком отправит в животик питательную порцию.

После трапезы чёрная кошка решила отдохнуть.

– Извините, вы не подскажете, где тут можно прилечь? Понимаю, в иностранных языках вы не сильны. Пожалуй, вам, как и всем, слышится только «мяу». Очень жаль. Я так много вам хотела рассказать. Ничего-ничего, не тревожьтесь, сама разберусь. Вот эта розовая подушка будет как раз кстати. В общем, спокойной ночи. Просьба до завтрака не будить.

Кошка свернулась шариком. Где голова, где живот, где лапы – не разобрать. Всё чёрное. Баба Нюра и деда Костя, не сговариваясь, стали вести себя очень тихо. Дедушка переворачивал газетные страницы медленно-медленно. Бабушка наливала воду в умывальник не из ковшика, а из чашки. Кошка проспала остаток дня, вечер и ночь.

Утром вся троица проснулась одновременно. На завтрак теперь уже полноправная жительница квартиры получила кусочек говяжьего фарша. Красного, свежего, похожего на длинные макаронины – баба Нюра его только-только накрутила на котлеты. Оделив кошку тремя столовыми ложками сырого фарша, оставшуюся часть хозяйка пустила на котлеты. Разбила ножом парочку яиц и вылила их содержимое на фарш. На красной горке сверху заколыхались два жёлтых глазка. Мелкими кубиками нарезала луковицу и зубчик чеснока, отправила туда же. Поплакала, вытерла глаза кухонным полотенцем. Достала зачерствевший кусок батона, поломала пальцами в крошки. Крошки высыпала в ту же миску.

Потом посолила фарш, поперчила, перемешала. Смочила ладони водой и принялась лепить котлетки. Сначала скрутит шарик, а потом приплюснет между ладонями и в муку его, родимого, в муку. В результате на деревянной доске стройными рядами уместились двадцать пять котлет. Когда первая партия очутилась на сковородке, квартира наполнилась благоуханием котлетного чесночка.

Первый подъезд наполнился аппетитным ароматом. Мы его сразу почуяли, мы на втором этаже как раз играли. Дядя Вова, дворник, в этот момент в подъезд за лопатой зашел. Да как закричит!

– Анна Семёновна! Угостите скромного труженика, павшего на снегоборьбе!

Хлопнули двери, наступила тишина. Похоже, баба Нюра с дедой Костей накормили громкого соседа.

Кошку стали звать Цыганкой, но для удобства произношения просто Цыгой. Первоначально хотели назвать Снегурочкой: всё-таки зима, снег, дед и бабка. Но уж больно она была черна.

С той поры каждый вечер тишину маленького двора нарушал зычный зов.

– Цыга! Цыга!

Это деда Костя искал припозднившуюся чёрную красавицу. Её ждали дома не позже девяти – в то время, когда наступала пора спать. Кошечка произносила «мяяу», что-то вроде «извиняюсь» и семенила домой, держа хвост трубой.

Быстро пролетали зимние дни. Ночи же, наоборот, казались бесконечными. В пятом часу вечера уже темнело. Возвращающиеся домой люди казались тенями. Утром картина была та же – ничего не видать. В школу, садик и на работу мы собирались, когда за окном стояла мгла, и долго шли потом по чёрным заснеженным улицам, на которых знали каждый дом, каждое деревце. Что нам темнота – по родным местам мы могли идти с завязанными глазами. Шли – и снег хрустел под ногами. Это ломались сотни, а может быть тысячи хрупких снежинок.

Зимой, когда появилась Цыга, Морозко от всей души стучал посохом. Красный столбик термометра день ото дня становился короче. Оконные стёкла обрастали белыми бутонами, венчающими причудливо изогнутые стебли. Со стороны квартиры внизу стекол, в их уголках, появились бугорки льда. Мы царапали их ножом, дышали на них ртом, растапливали: как-то тревожно, неприятно, когда лёд прямо в доме.

Может быть, в такие дни даже Снежная королева заглядывала, только мы с Серёгой ей не приглянулись. Мы были далеко не такими послушными, как Кай и Герда. Мы не ухаживали за розами и не вели задушевные беседы. Это во-первых. Во-вторых, мы много прыгали. Голова Снежной королевы точно закружилась бы при виде такого безобразия. Дома мы прыгали со стола, из-за чего я в один прекрасный день потеряла передний зуб.

– Вот видишь, Алёнка, какое тебе наказание, – пояснила потерю зуба баба Нюра, – нельзя на стол залезать. И садиться на стол нехорошо. Стол – престол.

На улице мы прыгали с верхних сараек. Это такие двухэтажные деревянные постройки с лестницей и дощатым настилом на втором этаже. Мы прыгали в сугробы, пролезая под перилами.

– Мне не забраться, ступеньки скользкие, я боюсь! – ежедневно монотонно ныла Наташка.

И чего портила людям настроение, ведь не самая маленькая, чтобы бояться. Наташка – она такая: чуть что – глаза на мокром месте.

– Чего ты такая трусиха? – привычно отвечал Ваня.

Несмотря на то, что Ваня был маленький и щупленький, он не боялся ничего на свете. По ступенькам карабкался на четвереньках. Птицы с высоты, должно быть, принимали Ваню за паука невиданных размеров. Куртка, штаны, валенки, шапка – все чёрное.

Обычно он с предпоследней ступеньки цеплял руку Наташи, добравшейся лишь до середины.

– Держись, Натаха, – подбадривал подругу Ваня.

Наташины пальцы хватали Ванины, как спасательный круг. Мы – я, Серёга и Таня – с облегчением выдыхали и спокойно шли следом за этими лазутчиками.

Мы собирались кучкой на втором этаже сараек. Занимали позицию над двухметровым сугробом.

– Чур, я первый! – заявлял Ваня.

Он просовывал туловище под ограждение, приседал и прыгал. А мы следом. Но иногда выдавались неудачные дни.

– А ну слезли отсюдова! Паразиты! Сейчас вы у меня получите! А тебе, Ванька, первому достанется, – доносился снизу истошный крик.

Наши манёвры засекал тот самый дворник дядя Вова, любитель котлет. Ещё он был Ваниным папой.

– Быстро на пол! – командовал Ваня.

Мы падали, притворяясь отрядом разведчиков. Я падала не как все, спиной кверху, а наоборот, и ртом ловила снежинки. Снежинки летели с небес, их было огромное количество. А-ам! На язык падала первая, таяла меньше чем за секунду. А-ам! Вторая. Третья могла угодить и в глаз.

– Что, по-хорошему не понимаем? Сейчас мамкам с батьками всё расскажу, – угрожал дядя Вова.

– Ребзя, мне пора домой, – вроде бы сдавался Ваня.

Ваня не то чтобы боялся папу. Просто у дяди Вовы был армейский ремень с пряжкой. Этот ремень висел у них дома на самом видном месте – на ручке шифоньера. Для острастки. Дядя Вова был хороший. Просто за Ваню он очень переживал, потому что Ваня ничего на свете не боялся.

Как только дядя Вова скрывался за углом, Ваня, я, Таня, Серёга и Наташа десантировались в сугроб и разбегались по домам. Вместо красивого сугроба под сарайками оставалась бесформенная куча с глубокими вмятинами.

Домой мы возвращались насквозь мокрые, с красными щеками, носами и руками. Сразу скидывали одежду и обувь – находиться в них становилось неприятно. У высокой круглой печки в комнате образовывалась горка. Если хорошенько покопаться, в ней можно было найти: чёрные валенки, носки из колючей овечьей шерсти, тонкие носки, колготки, рейтузы, свитеры, кроличьи шапки. Мех на шапках был обледеневшим и топорщился, как разъярённый дикобраз.

Стоило как следует встряхнуть любой предмет одежды – начинался снегопад. Снег, принесённый на всём этом добре, от тепла быстро превращался в подтаявшие ледяные шарики. Эти шарики можно было отдирать и бросать в огонь, где они моментально исчезали. Можно было засунуть кому-нибудь за шкирку.

А можно было просто глядеть, как оранжевое пламя охватывает поленья в печке, наслаждаться живым теплом и думать. В такие минуты в голову приходило много умных мыслей. Например, меня зовут Алёна. Викторовна. По отчеству. А если бы было по мамчеству, тогда Ольговна. Алёна Ольговна!

Собраться вместе нашей честной компании удавалось редко: то один учится, но другой у бабушки, то третья на соревнованиях. Получалось только тогда, когда надо было в школу, а на улице – минус тридцать, и уроки отменяли. Вот тут-то и начиналось самое веселье: валяние в сугробах, кидание снежками, катание с горок. Домой мы забегали только на минутку – перекусить двумя видами бутербродов: чёрным хлебом с подсолнечным маслом и солью или белым хлебом со сливочным маслом и сахарным песком. Вкуснотища необыкновенная!

Когда мороз стал уходить, сошёл с ума ветер: начал завывать, сметать снег с крыши и стучать в печной трубе. «Бу-бум-бум! Бах-бах!» – раздавались страшные звуки. Это колотил по крыше кусок железяки. Серёга в садике во время тихого часа с головой накрылся простынёй и бегал, как привидение, пугал детей. Подражая ветру, выл и стонал. Воспитательница поставила его в угол и нажаловалась маме. Мама попросила Серёгу повторить выступление дома и смеялась до слёз.

По вечерам мы с Серёгой частенько гостили у старичков. Им было лет по сорок пять. Оба работали в конструкторском бюро на заводе: КаБэ, как сами говорили. Мы пили чай с клубничным вареньем, с пирогами, которые специально для таких случаев пекла баба Нюра.

Цыга устраивалась рядышком, а мы над ней смеялись. Как только принимался хулиганить ветер, она прижимала уши и выгибалась дугой: что за жуть творится на улице?

До чего она была хороша! Глаза блестящие, зелёные, уголками вверх, как у восточной красавицы. До чего чистоплотна! Умывалась по полчаса. Сначала поднимала вверх переднюю лапку, осматривала. Вздыхала. Вылизывала лапку с убранными коготками, потом с выпущенными. Вокруг каждого коготка выкусывала лишнее. Тщательно слюнявила лапку и принималась за мордочку. Протирала макушку. Для мытья спинки Цыге приходилось садиться на задние лапки и поворачивать туловище.

– Как зайчик! – смеялся Серёга.

Холодное время года Цыга предпочитала проводить дома. В основном спала, кушала и слушала разговоры. Даже поправилась маленько.

Наступил апрель. Мы вообще-то ждали, что весна начнётся в марте. Потому что март, как известно, первый весенний месяц. Но как бы ни так. Весна всё не начиналась и не начиналась. Наоборот – намело столько снегу, что в один из апрельских понедельников, пятого числа, мы не смогли открыть подъездную дверь. Обрадовались, конечно. Но не тут-то было. Мама подняла телефонную трубку. «Жжж-ж-жж-жжжж» и долгое «жжжжжж…». Это она набрала номер учительской 3-12-40. У нас телефонный диск жужжал громко-громко, когда из него вытаскивали палец, и он возвращался на место.

– Нина Ивановна, здравствуйте! Это мама Алёны Смирновой беспокоит. Нет-нет, не заболела. Просто опоздает, мы сейчас откапываться будем. Да-да, завалило чуть ли не до окон. Полкласса не пришло? Ну, тогда ладно. Появимся, когда сможем выйти. И Вам хорошего дня!

«На первый урок точно не успею», – радостно думала я, наблюдая в окно за неуверенными движениями дяди Вовы. Ноги дяди Вовы совершенно его не слушались. Он выбросит левую вперёд, а она уйдет вправо, увлекая за собой всё тело. Он понесет снег в кучу, а ноги остановятся, и содержимое лопаты плюхается опять на тропинку. Закончилось разгребание тем, что наш папа поднатужился, приоткрыл дверь плечом, пролез в образовавшуюся щель, отобрал у дяди Вовы лопату и отправил его проспаться. Через десять минут путь на улицу был свободен. В школу, садик и на работу мы прибыли почти без опозданий.