Читать книгу Сердце в клетку. Комедия в 27 главах - Елена Бодрова - Страница 4

Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же – подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.

Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.

«Была – не была! – мысленно воскликнула Нина Степановна. – Что я, хуже что ли?» – и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.

– Надька! – крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст – пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. – Надька! – крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.

Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила – «Наполеон», самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.

– Любка, приветики, – сказала она и обняла подругу.

– Превед, медвед, – ответила та. – Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.

– Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?

– Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.

– Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, – ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.

– Сама только пришла, – сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.

– Распустишь ее, – не унималась подруга. – Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.

– Ты молодец.

– Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.

Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.

– Всё развлекаешься, – вздохнула подруга Люба.

– День рождения у меня, – ответила та, ссутулившись на своем стуле.

– Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?

Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула – до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала – нет, неудобно.

Разлили водку по рюмкам, чокнулись.

– С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, – сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. – Любви! – громко воскликнула она и осушила в один глоток. – Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь… А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.

– Мы не хуже. Нам можно, – кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.

– Выпьем за это! – тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.

Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.

«А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? – внезапно подумала она, вспомнив „Ментовские войны“, и похолодела. – Надо сбегать».

– Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это… письмо должно прийти.

– От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?

– От налоговой. Налоговая пишет, – нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.

– И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? – прищурила глаза подруга.

– Ну, просто проверю, – сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.

Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.

Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.

Она медленно поднялась к себе.

– Ну как? – крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. – Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.

Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она – Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался… Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше – разочарованное спокойствие или счастливая тревога?

– Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? – спросила во второй уже раз Люба. – Нина! Слышишь?

– Слышу. Видишь же, гуляет где-то.

– Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.

– Да сбросит, – Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.

– Загуляла, – констатировала Люба.

– Может, у подруги, – сказала Нина Степановна.

– И ты в это веришь?

– А что? Вот ты же у подруги, – невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца… А теперь еще этот пубер… пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.

Немного помолчали, поедая торт.

– Свечки бы хоть поставила, – сказала Люба.

– В церкви? – опомнилась от своих мыслей про пубертатный период Нина Степановна. Люба рассмеялась:

– На торт. Знаешь, такие продают сейчас: там цифры. Не надо ставить пятьдесят свечек, а можно всего две: пятерку и нолик, – Люба откусила от своего куска, и на носу у нее осел крем.

– Да зачем свечки. Я и так помню.

– Могла бы задуть и загадать желание.

– Я загадала.

– Без свечки не сбудется.

– Не нагнетай, – Нина Степановна откусила кусок от торта и принялась медленно жевать.

– Да сбудется, сбудется, – весело проговорила Люба, выцеживая остатки водки себе в рюмку. – Вот за это и выпьем.

– У меня только чай остался.

Люба чокнулась рюмкой о чашку Нины Степановны и опрокинула содержимое в себя.

– И все-таки, любви тебе, подруга! Может, тогда и Надька по струнке ходить станет. Если в доме мужик появится.

– Спасибки, Любка.

– И тебе чмоки.

Они снова чокнулись, уже пустыми чашками.

В двери закопошились ключом. Слегка осоловевшая Люба не услышала и продолжала:

– В твоей жизни начинается новая пора, Нинка! Пятьдесят – это не просто так. Пятьдесят – это что-то да значит. А знаешь, какая Моника Белуччи была в пятьдесят? – как-то совсем не к месту вдруг сказала она и показала большой палец: классная Моника Белуччи была в пятьдесят.

– А сейчас ей сколько? – рассеянно спросила Нина Степановна, прислушиваясь к звукам в прихожей.

– А сейчас пятьдесят два. Но она тоже еще ничего.

– Надя! – позвала Нина Степановна.

– Привет, ма! – крикнула дочь из прихожей и прошла в свою комнату.

– А поздравить… – начала Люба громко, но ее голос сорвался на какой-то визг. – А поздравить мать с днем рождения? – закончила она свою мысль.

– Ну Люба, – одернула ее подруга.

– С днем рождения, ма, – крикнула дочь из комнаты. – И пока.

– Куда ты идешь, уже десять вечера, – Нина Степановна вышла в прихожую, за ней подтянулась и Люба.

– Я вижу, тебе весело, – ответила Надя. – Я зашла переодеться. Целую и все такое! – она махнула рукой в направлении матери, схватила свою сумку и выпорхнула за дверь.

– Хоть бы в день рождения матери не шлялась! Дома бы посидела, как все. За тортом, – выкрикнула Люба и икнула.

Нина Степановна высунулась из входной двери:

– Когда тебя ждать-то? В одиннадцать чтоб дома была!

– Пока, ма! – сделала вид, что не услышала, или правда не услышала та. Шаги удалялись, пока совсем не стихли.

– Распустила дочь, – пьяно проговорила Люба.

Нина Степановна мельком глянула в зеркало на свое осунувшееся круглое лицо, раскрасневшиеся от водки щеки и потерянные глаза.

– Давай еще по кусочку, что ли? – нарочито весело сказала она и направилась в кухню.

– Водка кончилась, да? – спросила Люба и пошла следом.