Читать книгу Наследница - Елена Богатырёва - Страница 7

15 декабря 2000 года. Санкт-Петербург

Галина Ивановна Светлова сидела у окна и смотрела, как кружатся в воздухе снежинки. Непонятно, что там творилось с ветром, но одни летели вниз, другие – в стороны, а третьи, будто передумав падать на землю, снова неслись вверх. Ей безумно хотелось выйти на улицу, полной грудью вдохнуть свежего воздуха. Не рафинированного, как в ее палате, а морозного, обжигающего, пахнущего хвоей.

Три недели в клинике тянулись так медленно, что время от времени ее посещала безумная мысль – бежать. И если бы не лицо…

– Галина Ивановна… – в дверь больничной палаты заглянула молоденькая медсестра.

– Зиночка, я ведь вас уже просила, зовите меня просто Галиной, – не оборачиваясь, с некоторым раздражением попросила ее женщина.

– Но, Галина Ивановна, миленькая, мне так неловко, вы ведь настолько старше…

Женщина наконец обернулась и посмотрела на Зину так, словно хотела придушить. Девушка осеклась и замолчала.

– Чего тебе?

– К вам внучка.

– Пусти, – сказала женщина и, как только дверь за девушкой закрылась, прибавила громко, давая волю своей злости: – Идиотка! Дура деревенская!

За стеклянной дверью мелькнула тень. Женщина резко отвернулась.

– Галочка, это я.

– Ну слава Богу, Лия. А то вчера эта безмозглая Зинка привела ко мне совершенно незнакомого мужика. Ошиблась, видите ли. Нет, в этой стране о приличном сервисе не имеют никакого представления! Кругом – быдло.

Девушка склонилась к женщине и слегка коснулась губами ее плеча.

– Болит? – спросила она.

– Временами – очень. Ничего по-человечески сделать не могут. Отек, видишь, какой?

– Угу, и синяки под глазами еще остались.

– Принесла?

Лия достала из сумки коробочку и передала Галине.

– Дели каждый порошок пополам. Очень сильная штучка.

– Пробовала?

– Один раз. Поэтому весь – не советую. Когда ты вернешься?

– Обещают, что через три дня никаких следов операции не останется.

– Галочка, скоро тебя станут принимать за мою сестру. Причем младшую.

Галина поморщилась и стукнула Лию по руке. Та сжалась и отпрянула. На глазах выступили слезы. Женщина удовлетворенно оглядела ее и, неожиданно сменив гнев на милость, ухватив за свитер на груди, притянула девушку к себе и, едва коснувшись губами ее губ, оттолкнула.

– Больно.

Лия села к ее ногам, положила голову на колени. Мягкий махровый халат натянулся, и Галина поморщилась:

– Какая же ты все-таки неловкая!

Она приложила руки к груди.

– Не думала, что третья операция превратится для меня в такую пытку. Грудь, правда, сделали великолепно. Посмотри, – она распахнула халат, и Лия ахнула:

– Такого даже в «Плейбое» не печатают!

– Кузнецов мастер по этой части, – хмыкнула Галина. – Но прикоснуться до сих пор невозможно.

– Ну и хорошо, – прошептала Лия, обнимая ее ноги.

– Что ты там бормочешь, дурочка?

– Значит, он не будет к тебе прикасаться!

– Опять – ревность? – подняла брови Галина. – Я ведь тебе говорила, что Глеб…

Руки Лии скользнули по ее бедрам, заставив женщину умолкнуть и закусить губу.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Галина резко встала, опрокинув Лию и перешагнув через нее. Она подошла к тумбочке и схватила трубку телефона. Звонок не повторился, но Галина продолжала стоять, сжимая трубку в руках, завороженно глядя на номер, высветившийся на панели.

– Кто это? – тихо спросила Лия.

– Синицын.

– Сейчас перезвонит.

Женщины ждали повторного звонка в полной тишине. Было слышно, как гудит вода в кране. Но Синицын не перезвонил.

Галина прошлась по комнате и села за стол, указав Лие место напротив. Она открыла коробочку и достала пакетик с белым порошком. Понюхала, распечатала, осторожно лизнула кончиком языка и только тогда высыпала в ложку половину и проглотила, запив водой.

– Теперь покоя не будет. Врачи ему все сказали. Он мечется.

– Ты надеешься, что он нас не забудет?

– Хотелось бы верить. Все-таки это твои деньги.

– Может быть, совесть перед смертью проснулась?

– И не надейся на такие глупости. Вот будь я рядом с ним… Черт! Но у меня нет даже предлога, чтобы к нему подобраться. А он стал таким подозрительным!

– Ты могла бы сказать, что проездом. Денька на два.

– Думаешь?

– Приедешь помолодевшая, красивая…

– Что ты несешь? У него боли, до того ли ему?

– Ну тогда – заботливая, терпеливая.

Галина с нежностью посмотрела на Лию:

– Как я люблю тебя, рыжая бестия! Ты понимаешь меня с полуслова. Иногда я всерьез начинаю верить, что я тебе мать, а не бабка.

– А мама, – осторожно спросила Лия, – она была не такой… как мы?

– Время было другое, не забывай. Комсомол был, им там в школе мозги хорошо промывали. Ты гораздо старше ее и опытнее в свои девятнадцать.

– А ты? Ты была такой, как я?

– Сначала – нет. Лет до шестнадцати была полной идиоткой. Спасибо добрым людям, – злая усмешка промелькнула на ее губах, – растолковали, что в этой жизни к чему.

– Расскажи, – попросила Лия.

Галина зажмурилась. Голова закружилась. Наркотик действовал. Боль медленно уходила. Какие бы страдания ни приносила физическая боль, отступая, она забирает память о себе. Другое дело боль, причиненная душе. Порой проходит вечность, а раны все так же свежи и кровоточат – стоит лишь прикоснуться.

– Все люди одинаковы, – пробормотала Галина, – у каждого в подвале – труп.

Она никогда и никому не рассказывала о том, что случилось с нею почти сорок лет назад. В один прекрасный солнечный день, который до сих пор, стоит только закрыть глаза, встает в ее памяти во всех деталях. Но именно теперь, на пороге переломных событий, которые она предчувствовала, ей хотелось избавиться от старого груза.

И кому еще рассказать, как ни Лие – единственному по-настоящему родному человеку? В девчонке – не только ее кровь, но и ее вера, ее страсти. Пусть знает…

Девушка с замиранием сердца смотрела, как меняется лицо Галины. Взгляд утрачивает осмысленность, губы кривятся в злой усмешке. Она теперь говорит не думая, не подбирая слов, то ли доверившись порыву, то ли под действием наркотика…

Тогда ей было шестнадцать. И она была беззащитна ровно настолько, насколько беззащитен любой подросток, уверовавший в детстве, что мир к нему добр, а люди – благосклонны. Будущее было для нее игрой, правил которой ей не объяснили. А потому она не знала ни цели этой игры, ни допустимых средств. Жила как птичка божья, одним днем – от рассвета до заката. Радовалась переменам времен года, изысканности линий своего лица, которые с каждым годом проступали все четче, обещая если не красоту, то уж наверняка необыкновенную миловидность. Грустила, когда внезапный дождь отменял прогулки с подругами, когда слишком много троек за неделю, когда прыщ вскочил на носу. Но, и радуясь, и печалясь, томилась неопределенным, недосказанным, еще несостоявшимся.

В конце первого полугодия в их классе появился новенький. И серые будни взорвались сказочным фейерверком. Любовь, которая до сих пор была для нее лишь сплетней на чужих устах, поглотила ее целиком. От спокойного тесного мирка, в котором она прежде существовала, осталось ровно столько, сколько остается от глиняной лачуги после землетрясения в двенадцать баллов. Любовь оглушила, захлестнула и повлекла ее, как океаническая волна подхватывает и уносит с побережья легкую щепку.

Следующие две четверти за одной партой с мальчиком, которого она боготворила, показались Галине сладким провалом в беспамятство. Она не принадлежала себе. Каждый ее вздох, каждая мысль были посвящены только ему. Выходные, проведенные в ужасающем – без него – одиночестве, были жертвой, принесенной во имя него.

Его улыбка заставляла ее трепетать, а когда он невзначай касался ее руки, у Галины сладко замирало сердце и тихонько кружилась голова. И самое невероятное, что ее любовь никак нельзя было назвать неразделенной. Он улыбался ей не так, как другим, – особенно. Он выделял ее из двадцати девочек их класса и из сорока, если считать еще и параллельный.

– Так он тоже любил тебя? – тихо спросила Лия.

Галина посмотрела на нее так, словно не ожидала, что не одна в комнате. Прикрыла глаза, будто что-то вспоминая, и медленно покачала головой.

– По какой-то мерке, да… Но он не любил меня так, как я любила его, и так, как мне было нужно. Вряд ли у нас бы с ним что-нибудь вышло. Но это я понимаю сейчас, а тогда я бы задушила любого, кто решился бы намекнуть мне на вероятность подобного…

Его звали Коленькой. Впервые он поцеловал ее, когда зашел навестить во время болезни. Они учились в десятом. Он немного посидел рядом с ней, накручивая рыжие локоны на пальцы. Он рассказывал что-то смешное, пытался развлечь. А она смотрела на него потерянно, ничего не слыша, чувствуя на щеке его мятное дыхание, и твердила про себя, как ненормальная: «Поцелуй меня… Поцелуй меня…» И когда он, словно услышав ее мольбу и вняв ей, скорее не от избытка чувств, а из глупого альтруизма склонился и коснулся губами щеки, Галина едва не умерла от восторга. Он ушел, в комнате давно сгустились сумерки, а она все лежала и смотрела в дверной проем, дорисовывая в воображении то, чего ей не хватило. Ей было мало одного поцелуя. Ей хотелось, чтобы тот предсмертный восторг длился вечно.

Сейчас, когда прошло столько лет, она прекрасно понимает, насколько разными были их чувства. Его – легкими, похожими на букет полевых цветов, ни к чему не обязывающими. Ее – тяжелыми, перегруженными ожиданиями, вселенским томлением. Такая любовь – цепи для мужчины. Но тогда…

Как-то она сказала его матери: «Ваш сын – лучше всех…» Та посмотрела на нее вскользь, бросила улыбаясь: «Это у вас все возраст. Это пройдет…» – и затеяла разговор со знакомой о каких-то покупках.

«Она не поняла, – думала Галина. – Нужно было сказать еще что-нибудь, нужно доказать ей…» Но Анастасия Павловна все прекрасно поняла и насторожилась. Семнадцать лет – опасный возраст. Мальчик может наделать глупостей.

В последующие несколько месяцев Коля все время был занят: то заболела бабушка, и ему приходилось возить ей лекарства и продукты через весь город, то нужно позаниматься математикой с двоюродной сестрой, то мама неожиданно собралась в гости и тащила его с собой…

Галина не находила себе места. Больше Коля не заходил к ней после школы. У него появились новые друзья с подготовительных курсов в университет. «Новые подруги», – думала Галя по ночам, сжимая зубы и все-таки роняя маленькие ревнивые слезинки.

Все ее страхи и сомнения разрешились за неделю до выпускного вечера. Им поручили рисовать стенгазету выпускников, и, задержавшись дольше других, они вновь оказались вместе. Ее мать работала во вторую смену. И он зашел к ней. И она принялась целовать его еще с порога, вкладывая в свои поцелуи всю накопившуюся страсть и горечь. И он отвечал ей. И кончилось все именно так, как кончается у влюбленных, потерявших голову…

Он был, скорее, потрясен случившимся, она – рада. Но, несмотря на полный сумбур, царивший в его голове, он не сбежал от нее молча. Он обещал поговорить с мамой, он сказал, что теперь, конечно же, они должны быть вместе…

Коля сдержал слово, он сказал маме, что в их классе есть девочка, которая нравится ему больше всех на свете. Но именно в эту пору у мамы началась сильная мигрень, и она попросила его, если возможно, не мучить ее разговорами о мелочах.

Он был хорошим сыном. Да и какая разница – поговорить они всегда успеют.

Утром Галю разбудил стук в дверь. Она открыла, решив, что мать вернулась с ночной смены. На пороге стояла Анастасия Павловна. Улыбнувшись, она попросила разрешения войти. Сначала Галине показалось, что в ее дом явилась добрая волшебница, и сердце захлестнула не радость даже, а нечто такое, что испытывает человек, сталкиваясь с чудом. А потом – провал в леденящую бездну, холодную и мрачную, из которой нет возврата.

Лия чувствовала, что настроение Галины передалось и ей – неприятное и непримиримое. Но продолжать она, по всей видимости, не собиралась – вперилась в стену и замолчала. Подождав немного, Лия спросила:

– Что же она такого тебе сказала?

– Сказала, что я не пара ее сыну. Что их предки были великими людьми. Что окрутить мальчика в семнадцать лет довольно легко…

– И все? – удивилась Лия, так и не дождавшись, чтобы Галина добавила еще что-нибудь.

– И все.

– А в чем трагедия?

Галина посмотрела на нее из своего наполненного тенями мира.

– Трагедия – это смерть. И не важно, какая мелочь стала ее причиной, от какой ерунды ты умираешь. Ты же – умираешь! И возвращаешься к жизни другим человеком. Галя – до Анастасии Павловны – была райской душой, чистым ангелом. А после – стала ведьмой. Слишком было изранено сердце…

Галина посмотрела на Лию беспомощно и близоруко. Девушка сразу же вспомнила и который теперь час, и о том, как трудно вести долгую осмысленную беседу, находясь «под кайфом». Она помогла Галине подняться, уложила на кровать, подоткнула одеяло.

– Все женщины становятся ведьмами, – бормотала та. – Рано или поздно, но все становятся…

Лия склонилась над ней и поцеловала в лоб.

– Я приду завтра, – прошептала она и, немного подождав, медленно спросила: – А как фамилия твоего Николая?

– Воронцов, – в полусне, но без запинки, ответила Галина.