Читать книгу Вы ушли с маршрута - Елена Борода - Страница 6

Я сижу и жду Тин-Тину. Она сказала, что придёт через пять минут. Прошло уже пятнадцать. Её могли отвлечь. Но, скорее всего, она тянет время. Чтобы дать мне возможность осознать. Ну и самой собраться с мыслями.

От нечего делать открываю журнал по искусству, лежащий в стопке. Читаю: «КРЕТИНЫ РУБЕНСА». Бред же! Смаргиваю и вижу нормальный заголовок. Картины! Конечно же, «картины Рубенса»!

Вот и Тин-Тина. Входит с ворохом каких-то бумаг, на меня не смотрит. Кладёт бумаги на стол, садится в кресло, откидывается на спинку.

– Сольфеджио – три контроля, и все «неуд», – начинает перечислять. – Музыкальная литература – вообще нет зачётов. Просто литература – та же картина. История искусства – долг, дирижирование – долг.

– А дирижирование-то за что? – возмущаюсь я.

– Анна Сергеевна сказала, что не поставит тебе зачёт при таком твоём отношении… На индивидуальные занятия ты ходишь через раз, коллективные вообще игнорируешь. Пропуски… ну, ты сама всё видишь.

Я вижу. Накопилось.

– Александра, тебе не стыдно? С таким упорством стремилась поступить в колледж! С таким энтузиазмом начинала учиться!

Мне не стыдно. Мне жалко Тин-Тину. Она искренне переживает. Родных детей у неё нет, и она всех считает своими. И все наши проблемы принимает близко к сердцу.

– Что будем делать, Саш?

Тин-Тина опирается локтями на стол. Тот скрипит. Тин-Тина по весу-то не женщина, а богиня. А я пожимаю плечами. Ну что тут можно ответить? Всё исправлю? Больше не буду? Если разобраться, всё это пустые слова. И так понятно, что исправлю. Когда-нибудь. Времени на всё где взять? У меня и Нетопырь, и Лилька, и работу бросить нельзя.

Тин-Тина вздыхает.

– Ты не поняла, девочка моя. На днях у нас малый совет. В плане уже стоит вопрос о твоём отчислении.

Я недоверчиво смотрю на неё. Она кивает и поправляет бумаги, которые так и лежат у неё на столе.

– Да ладно, – вырывается у меня.

Это я скорее самой себе говорю, но Тин-Тина реагирует неожиданно бурно:

– А чего ты ожидала? И сколько я могу тебя защищать? Тем более что ты не даёшь мне ни единого повода.

Это так. И защищать меня, кроме неё, некому. Это я попала! Но мне нельзя на отчисление! Без диплома я никуда! На барах и клубах долго не протянешь. И я начинаю ныть все пустые слова, которые минуту назад даже подумать было стрёмно.

– Дело даже не в том, простить тебя или нет! – Тин-Тина снова сдвигает бумаги, они никак не желают лежать идеальной стопочкой. – Тебя простят, но где гарантия, что ты не станешь злоупотреблять доверием?

– Не буду! – всхлипываю я (докатилась!). – Обещаю.

– Поздно! – Тин-Тина тоже чуть не плачет.

Видно, что ей искренне жаль, но мне от этого не легче.

– Меня нельзя отчислять, – вытираю слёзы и смотрю прямо в глаза Тин-Тине. – Я больна. У меня патология Гротти.

– Что?

– Патология Гротти, – повторяю я. – Это когда сердцебиение учащается, а потом не приходит в норму, и сердце продолжает колотиться.

Брови Тин-Тины ползут вверх, она делает глотательное движение и складывает руки в молитвенном жесте. Руки у неё не музыкальные ни разу, пальцы толстые, на одном из них перстень со сверкучим камнем. Драгоценные камни так не блестят, скорее всего стекляшка. Я уставилась на перстень, потому что мне не хочется смотреть в её округлившиеся глаза.

– Что же ты сразу не сказала? – охает Тин-Тина. – Девочка моя! Тебе тяжело? Плохо? Может, водички?

Смешная и добрая Тин-Тина. Ну какая водичка? Святая разве что.

Трясу головой.

– Просто мне не до учёбы. Не вообще, а именно сейчас.

– Да, я понимаю, понимаю. Господи, да за что тебе это?

Вот тут я согласна. За что мне всё это? Я слишком молода и прекрасна, чтобы решать так много проблем.

– Я поговорю с советом.

Тин-Тина машет рукой в воздухе. Той, на которой перстень. А той, что без перстня, поправляет свои бумажки. Совершенно бесцельно: стопка в этот раз ведёт себя хорошо.

– Пусть тебе сделают скидку на твоё состояние, – продолжает Тин-Тина. – А сейчас иди домой и отдыхай.

Солнце добирается до Тин-Тины и, уже когда я стою в дверях, посылает от её сверкающего камня прицельный луч мне прямо в глаз.

Я иду по улице малость прибитая. Что я только что сделала? Оглушила Валентину Константиновну ужасной о себе новостью. Единственно из чувства самозащиты. И врать-то не хотела, просто понесло.

Вечером приходит маман. Позже, чем обычно, – у меня весь ужин съеден, посуда помыта. Для маман я не готовлю – вечерней едой ей не угодишь, а чаще всего она вообще не ужинает. Если захочет – в морозилке замороженные овощи.

Я собираюсь уходить вообще-то. Крашусь перед зеркалом. С маман не заговариваю. Ляпнешь что-то не так, потом разгребай, а у меня нет на это времени. Сегодня насыщенный вечер в «Козырьке» – это там, где я работаю без Банды. Придётся потрудиться, а завтра ещё и вставать рано.

– Мы совсем не видимся, – замечает маман.

Встала у меня за спиной и смотрит, как я обвожу веко розовым.

– Почти, – отвечаю я не сразу: стрелка – это серьёзно, она забирает всё внимание целиком.

– Что? – не понимает маман.

– Я говорю: не совсем, а почти не видимся. Совсем – это когда лица забываются.

– А-а… Ну, до этого не дойдёт, надеюсь.

Ну вот я не знаю, что на это ответить. И надо ли?

– У Лили сегодня была? – спрашивает маман.

Я немножко напрягаюсь. В голове позвякивают тарелочки – тыц-тыц, ничего не случилось, просто не спи.

Вроде безобидно звучит, но это до поры до времени. Одно неверное движение или слово, да что там, затянувшаяся пауза – и с обеих сторон расчехляется оружие. А за давностью темы не пугачи какие-нибудь, а настоящее, боевое, вроде угроз уйти из дома, выгнать из дома, умереть от истощения.

Надо сваливать на работу. Быстро, но осторожно. Поэтому я отвечаю:

– Нет.

И возвращаюсь к макияжу – у меня вторая стрелка не нарисована.

– Надо бы и мне как-нибудь сходить. Ей что-нибудь нужно?

– Мармеладные мишки.

– А что-нибудь посерьёзнее?

– Мишки – это серьёзно.

Наблюдаю за маман в зеркало. Что-то как-то… Она Лилькой интересовалась последний раз я уже не помню когда. Она даже упоминание о ней воспринимает как наказание. А тут мармеладные мишки.

Лилька их в самом деле любит.

– Обязательно так долго краситься?

Голос маман уже не так безмятежен, в нём проскальзывают нотки раздражения.

– Ты опять идёшь в это ужасное заведение?

– Оно не ужасное.

– Очень убедительно! Меня родительских прав лишат!

– Значит, будем с Лилькой на равных.

– Если ты всё делаешь ради Лили, овладела бы лучше жестовым языком!

Кисточка, подводка, коробочка с тенями с грохотом падают на пол.

– То есть ты на Лильке уже крест поставила, да? С ней, по-твоему, только жестами общаться можно?

– А лучше заставлять её читать по губам? И петь, когда она почти ничего не слышит? Зачем насильно из неё жилы тянуть?

– А если бы это была я? Ты бы тоже смирилась? И язык жестов бы выучила?

Маман качает головой. Круто разворачивается и уходит. Потом возвращается:

– Я ей тонну мармеладных мишек куплю!