Читать книгу Кого мы ищем в «Фейсбуке»? - Елена Чиркова - Страница 2
ОглавлениеКого мы ищем в фейсбуке?
Рассказ
***
Я привычно нажала на клавишу «f».
С фото на меня смотрела девушка.
Морской бриз играл ее длинными волосами. Платье, светлое, летящее, делало ее похожей на белую птицу, живописно вписанный самой природой в свежий акварельно-голубой пейзаж.
***
Я оторопела.
Сердце кулаками затарабанилось в грудную клетку, как человек, попавший в западню.
Не совладав с лавиной накативших чувств, я резко захлопнула ноутбук, встала из-за стола.
Мне требовалась передышка.
Я еще долго простояла у открытого окна, так и не решив, что дальше делать: налить себе чаю или сходить в магазин.
***
Ирина Федоровна…
Так зовут молодую смеющуюся женщину.
Некоторое время назад, наша семья покинула Пермь, и мне казалось, я безвозвратно потеряла в этом городе чьи – то знакомые лица, голоса, вечерние прогулки по привычным, пермским улицам… Казалось, что Ирину Федоровну я потеряла тоже.
Увиденное фото, вернуло меня в прошлое.
***
Тогда моей дочке было два.
Мы вместе тонули в омуте недуга под названием «дисфазия».
Врачи терпеливо мне твердили, что дочка не распознает человеческую речь. Что слова для нее, как шум морского прибоя: монотонны и однообразны.
Я не верила в приговор.
Мы с дочкой вместе барахтались в «дисфазийном топком болоте», отчаянно «гребя лапками». Я выталкивала ее над темной, застоявшейся водой. Девочка заглатывала воздух, потом мы снова камнем шли на дно.
И там много, много раз…
***
«А вы на море поезжайте. Дельфины таким детишкам помогают». – Сказала мне работница конного двора, куда я привезла дочку покататься на лошадке.
Дочка сидела в седле, а вид ее был отрешен и безучастен. Так что хозяйка лошади, по-видимому, разочаровалась в лечебной силе верховой езды, переложив сей груз, на терпеливые дельфиньи спины.
Но до дельфинария далеко, а до местного акватеррариума с зоопарком – рукой подать. Изо дня в день мы стали туда наведываться.
Милосердные бабульки-билетерши сочувственно вздыхали, завидев нас, украдкой поводили глазами в сторону открытых зоосадовых дверей.
Дескать, Бог с вами. Идите так. Билетов не надо.
***
Дочке исполнилось три.
Настала пора идти в детский сад.
– Женщина! Вы не понимаете! Вы же собственной дочке хуже делаете. – Комиссия умных тетенек, убеждала меня в том, чтобы отдать дочку в коррекционный садик. Зоологические уроки дали-таки результат. Но результат был хиленький, как колосок, в засушливую погоду. И под нажимом умных вопросов, дочка сползала под стол. – В коррекционном учреждении отличные специалисты работают. Психологи, дефектологи, логопеды!
– Нет. – Упрямилась я, едва сдерживая слезы под нажимом компетентной комиссии. – Дайте путевку в логопедический садик. Моя дочка справиться.
– Вы сами в свои слова верите? Да поймите же вы, наконец, никто в логопедическом садике с вашим ребенком возиться не будет. В логопедическом учреждении пребывают дети с легкими нарушениями речи. А у вашей девочки – тяжелое… Вас логопед обратно завернет. Снова сюда, на медико-педагогическую комиссию через месяц вернетесь. Вы этого ходите?
– Дайте путевку в логопедический садик. – В голос взревела я и промокнула бурные потоки слез в нашейный услужливый платок.
– Оформляйте путевку в логопедический. – Сдалась-таки самая главная педагогиня, повелительно кивнув секретарше.
***
Дочка пошла в детский сад.
Через несколько дней раздался телефонный звонок.
Звонившая женщина объяснила, что зовут ее Ирина Федоровна, что она логопед моей дочери, и что ей нужно со мной поговорить.
В садик я брела, как на каторгу, готовилась к худшему.
В крохотном кабинете, с детскими столами, стульчиками, с настенным зеркалом в уголке, меня встретила Ирина Федоровна, очень худенькая, голубоглазая, почти юная.
Она долго разъясняла, расшифровывала мне свои заметки – записи.
Я ее почти не слышала. В голове стучало одно: предсказание педагогини из комиссии. «Завернет в коррекционный? – Мучительно думала я. – Завернет – не завернет? Завернет-не завернет?».
***
Не завернула.
Шло время, перелистывая уроки в логопедическом крохотном кабинетике.
Сидя перед зеркалом, рядом с дочкой, на детском, под хохлому расписанном стульчике, Ирина Федоровна терпеливо учила ее складывать губы в трубочку, дуть на ватный шарик и трогать нос языком.
Дочка полюбила Ирину Федоровну. Любовь проросла в ней первыми словами, слова сложились в кособокие сначала предложения, а предложения – в разговор.
Много было труда, и были моменты отчаянья, ибо нет той волшебной таблетки, которая излечивает ребенка от дисфазии.
Лечила ваша любовь, Ириночка Федоровна, ваше терпение и смелость.
Ваши молитвы – чистоговорки благословили дочку на поход в первый класс…
***
Прошло два года.
Осенью дочка пойдет уже в третий класс.
Наша теперешняя школа далеко – далеко от Перми, на маленьком острове. Согласно учебному плану – здесь ежедневно учат английскому; трижды в неделю – турецкому языку.
Но дочка справляется.
Она так и не избавилась от дребезжаще – раскатистого, французского «р». Но через пару, вроде бы, лет в школе начнутся еще и уроки французского языка. Стало быть, пригодится.
Все хорошо.
Вот и балетная новая пачка пошита для дочки, – в Лефкоше, на Кипре отчетный концерт.
…Но почему же так больно колотится сердце, при виде фото знакомой смеющейся девушки со светлыми волосами?
Письмо Лизе
Рассказ
***
Вчера написала письмо своей племяннице Лизе.
И уже занесла палец над клавиатурой ноутбука, чтобы нажать кнопку «энтер». Но вдруг, неожиданно для меня, моя же рука зависла в воздухе.
Замерла…
Я передумала отправлять письмо личным сообщением, отпустив лететь его в общей ленте.
Почему?
***
Сначала я и сама себе не могла этого объяснить.
Но все же попробовала.
И скажу так: очевидно, в людях живет неистребимое желание верить в сказки.
Дело в том, что я крестная мать своей племяннице Елизавете.
И поверьте мне, не только все Золушки мечтают стать принцессами; но и все крестные, рано или поздно, мечтают стать феями.
Каюсь, что фея-крестная из меня получилась так себе…
Но, не смотря на это, мне хочется созерцать свою «Золушку» в самом восхитительном облике.
Так сказать, на балу.
***
Только, пожалуйста, не подумайте, что я сейчас «взмахну волшебной палочкой» и Лиза предстанет перед вами в шике, в блеске, в кружевах и в хрустальных туфельках.
Нет, фурора не будет.
Я постараюсь, не написав о Лизе ничего, дать понять о ней очень многое.
***
Думаю, стоит пояснить разве что следующее: Лизе 20 лет и она балерина.
Пожалуй, этого достаточно.
Итак, письмо Лизе.
***
Здравствуй, Лиза!
Ты пишешь, что прочитала мою книгу.
Господи, тебе ли читать мои книги?!
Ты – такое воздушное, нежное, благородное создание, которому нужно читать романы исключительно про красивую любовь; слушать французские бесхитростные песенки; выискивать в витринах магазинов наряды и мечтать о долгих пеших прогулках по Риму.
Лиза, моя книга для взрослых, уже изрядно поживших, тётенек, как я сама…
Это эмоционально тяжелый роман.
Поэтому я вполне понимаю твое некоторое замешательство в подборе слов для выражения твоих чувств после его прочтения.
Оставь мой роман на потом.
А пока живи абсолютно другими переживаниями. Я желаю тебе легкости, волшебства, влюбленности и изящества!
А мой роман перечитай лет через 30.
Договорились?
***
Знаешь, Лиза, я недавно шла по берегу моря, берег был песчаным, и вдруг я увидела маленькое чудо.
Среди раскаленного солнцем песка (так что босой ногой было ступить невозможно) я заприметила цветок.
Это был очень красивый цветок!
Его стебелек казался невысоким, а нежно-белое соцветие изумляло своей чрезвычайной трепетностью «натянутых в струночку» – сначала, и элегантно изогнутых – после, узких лепестков.
Я не поверила своим глазам.
***
На минуту мне показалось, что какой-то человек, просто, походя, воткнул где-то сорванный раньше цветок, а, воткнув в раскаленный песок, оставил его умирать.
Я опустилась к цветку, тихонечко потянула за стебелек.
Цветок был живой!
Его корни уходили глубоко в зыбучую бездну.
Но это еще не все: растение источало тончайший ванильный запах.
На фоне наступившего вечера, когда небо и море, сливаясь друг с другом в едином вселенском танце, плетут фиолетово-алый узор, – ароматный белый цветок казался фантасмагорией.
***
Вдоволь налюбовавшись этим растением, и надышавшись его чарующим запахом, я пошла домой.
Жгучая жажда знать: что же за цветок я нашла на морском берегу, не давала мне жить спокойно. Волнение от его созерцания, не покидало меня.
Я «занырнула» в википедию.
***
Оказалось, что цветок называется «Лилия Шарона».
Это один из цветов, упомянутых в Библии.
Это библейский цветок.
Люди давным-давно заметили его чрезвычайную любовь к жизни.
Все «тельце» этого крохотного растения покрыто тончайшим слоем воска, который защищает его от соленого бриза.
А семена – закупорены в «сосуд» из пробки. Они способны плыть по морю (как письмо в бутылке) и месяц, и два, пока ветер не прибьет их ветром к берегу.
***
А потом случается волшебство.
На песчаном берегу, в самый разгар Средиземноморского лета, начинают цвести белые лилии.
Венчики цветов открываются ближе к вечеру. И наполняют ночь пьянящим ароматом.
Местные жители называют такую ночь «свадебной».
Лилии прекрасны, словно юные таинственные невесты.
***
Лиза, ты, конечно, поняла, почему я рассказала тебе эту историю?
Когда я в первый раз увидела лилию там, на берегу, я увидела тебя.
За твоей внешней красотой, легкостью и благородством, кроется необычайная сила и стойкость.
На сцене театра – ты трепетная балерина, от созерцания которой (как аура от духов) в душе еще долго таится не тающее теплое облачко; но, внутри ты – стойкий оловянный солдатик, прячущий латы под балетные тюлевые пачки.
***
Как жаль, что мы находимся в разных точках земного шарика (слишком далеко друг от друга расположенных) и я не могу теперь видеть тебя на сцене.
Знаешь, я теперь глубоко сожалею, что пропускала твои выступления. Надо было ходить на каждое!!!
Жаль, жаль… Но у меня есть воспоминания от того, что я видела. И они поистине драгоценны.
***
В конце письма, все же хочу сказать тебе «спасибо», что прочитала мою книгу.
Если не трудно, закинь, пожалуйста, свой отклик (тот, что ты мне написала) в отзывы издательства.
Это моя просьба.
А пожелание такое: хочу, чтобы в твоей жизни настала ночь, которую все вокруг назвали бы «свадебной».
А ты в ту ночь была бы похожа на белую лилию: юную, таинственную и волнующую.
Кафешка.
Рассказ.
В мае прошлого года один знакомый дал мне ключи от своей квартиры в Болгарии.
– Ты кастрюльку купи. Там кастрюли нет… Все остальное, вроде, есть. В общем – жить можно. – Сказал хозяин моего предполагаемого жилища и вложил мне в ладонь примитивный ключик с зеленой пластиковой биркой, на которой гелевой пастой, слегка расплывшейся от влажности рук, корявым почерком был выведен номер квартиры. – Счастливо тебе отдохнуть.
***
В пожелании хозяина жилища прозвучало слово «тебе», однако оно требует уточнения. В Болгарию я отправилась не одна, а с двумя детьми-погодками, младшеклассниками, которые заслышав радостную новость о поездке на родину Киркорова, в тайне от меня, раскрасили наш дорожный чемодан канцелярской гуашью в оптимистичные цвета Болгарского флага.
В пермском аэропорту пришлось чемодан запеленывать в пленку, дабы он не заляпал своих безмолвных натруженных собратьев по путешествию своим навязчивым кричащим настроением.
***
В Бургасе нас встретил Сталемир, управляющий комплексом, куда мы ехали селиться; крупный дородный болгарин, который ловко, и даже остроумно жонглировал фразами на русском и, Бог весть для чего, отрастил длинный некрасивый ноготь на правом мизинце.
Охо-хо… – Выруливая на трассу на расхлябанном красном автомобильчике, картинно вздохнул Сталемир. – Болгария из вас спартанцев сделает.
– Что так?
– А, сама увидишь, – Нажал на газ мой провожатый. Справа сине-серой тяжелой гладью блеснуло Черное море, и пускаться в докучливые объяснения Сталемиру, похоже, было лень.
***
– Ну вот. А я что говорил? – Управляющий распахнул передо мной двери квартиры с номером, указанным на пластиковой бирке. – Условия так себе.
Я огляделась вокруг. Комнатка оказалась совсем крохотной. Задумывалась она, вероятно, для какого-нибудь одинокого художника. Что еще делать в стране миллиона роз, как не очаровываться их красотой и писать натюрмортов?
Композитор, ищущий уединения, наверное, смог написать в этих стенах волнующий вальс.
Но нас-то трое!
Но да ладно…
***
Комнатка хоть и была очень маленькой, зато казалась, весьма уютной. Стены, нежно – салатовые, со вкусом украшенные незамысловатыми пейзажиками с рамках, очень освежающе действовали на нас, усталых путников. А бутылка дорогого шампанского, услужливо оставленная хозяином жилища на коротконогом журнальном столике, и вовсе придавала жилищу оттенок респектабельности.
– Нармально, Сталемир. – Распахнула я двери на балкончик. Снизу мне подмигнул бирюзовым глазом бассейн. – Здесь мило. Очень мило.
– Ладно. Я тогда вам телек и раскладушку приволоку. – Сказал Сталемир.
– Раскладушку волоките. А телек не надо.
***
Несколько часов спустя, когда мы с детьми вдоволь надышались бризом Черного моря и пришли домой, то увидели, что внутри комнатки, у стенки стоит раскладушка, а на журнальном столике по – циклопьи выпучив один гигантский квадратный стеклянный глаз, повелительно глядел на нас допотопный ламповый телевизор.
Циклоп возмутил ненужностью. Зрелищ в тот день хватило сполна. А вот о хлебе насущном следовало подумать.
***
Как ни странно, но кастрюлька, о которой так хлопотал в своем напутствии хозяин квартиры, имелась. В шкафу нашлась и сковородень, и чайник и даже спиральная плитка «Злата».
«Злата» на вид была совсем новенькой, ее алые змейки светились ярко, не подустав, не закоптившись в несщадной работе. Из чего я сделала вывод, что спиральные плитки еще не списаны с производства.
«Злата» служила нам верой и правдой, предоставляя к столу, столь же нехитрые кушанья, как и она сама: то яичницу с помидором, то гречку с большим кусочком сливочного масла, то кисель, то компот.
***
Когда я уставала от «Златы», а «Злата» от меня, мы с детьми отправлялись в кафе. Эту кафешку нам порекомендовал Сталемир, назвав ее «витриной с горячим».
По сути это была обычная столовка, где задешево можно было купить тарелку куриного супчика, гуляш с макаронами; в угоду русским в меню присутствовал «Зимний» салат и «Селедка под шубой».
Но самыми вкусными считались блюда, приготовленные на гриле: черноморская барабуля, жирная скумбрия, свиные ребрышки, разные колбасы и прочие вкусности. А чесночные горячие лепешки и вовсе считались хитом этого места.
Поэтому в любой час в кафе было полно народа.
***
Всю голодную туристическую ораву обслуживали трое девчонок-болгарок, вчерашних школьниц, очень бойких, изворотливых и проворных.
Моя дочка-первоклашка называла их «кафешницами».
Свою барабулю мы ели под треск шлепок о голые пятки. Это самая стремительная из троицы, девчонка, прям «огневушка-поскакушка» какая-то, сновала туда-сюда, разнося едокам горячие лепешки, сгребая со столов грязную посуду, рассаживая по местам зазевавшихся посетителей. О том, где находится ее тощее тельце, сновавшее то там, то сям, оповещал попеременный треск ее красных резиновых шлепок. Резкое мелькание красной обувки создавало впечатление, что пятки «кафешницы» горят в огне.
Вторая «кафешница» из ведерных кастрюль разливала по тарелкам борщи да рассольники. От быстрой стремительности девчоночьих движении, большой палец ее левой руки, придерживающей миску, бывало, окунался в суп. Поэтому суп я никогда не заказывала.
Третьей же девчонке-кассирше мы так примелькались, что она при виде нас, постоянных клиентов кафе, не особо усердно утруждалась в четкой ревизии блюд, стоящих на наших подносах, выкатывая счет на одно и то же количество лев (болгарских денег).
***
Я любила это кафе, чувствуя себя свободно среди этой кухонной, многоязычной, беспомповой суеты. Мне нравилось наблюдать, как люди едят, смеются, разговаривают. И чесночные лепешки нравились тоже.
***
Тем временем настал июль. Термометр уж неделю, как зациклился на цифре 36.
Однако в один из дней, хлипкое облачко, рано утром наметившееся на горизонте, к концу дня приволокло за собой целое полчище тяжелых туч, суля прохладу, дождь и желанное облегчение.
– Может, в кафе поужинаем? – спросила я у детей.
– Вроде бы, дождик капает. – Вглядываясь в водную гладь бассейна, заприметили ребятишки первые, пока что первые, редкие капли дождя.
– А…, не сахарные. Не растаем.
***
Мы преодолели большую половину пути, когда небо разверзлось. Упругие ливневые струи хлестали по голым плечам, щекам, наказывая нас за небрежное отношение к буйству природы. Обратного ходу не было. Мы ринулись в кафе.
У прилавка толпились люди. Мокрые, замерзшие, они поскорее желали заполучить горячих колбас, лепешек и чая. Девчонки – «кафешницы», как всегда, были в ударе: обслуживали, считали, разливали…
Но вот поток голодных туристов иссяк. Дождь пресек наплыв новой человеческой волны.
«Кафешницы» растерялись.
Внезапное безделье застало их врасплох. Вызвало недоумение. Сначала они молча поглядывали друг на друга. Потом «огневушка-поскакушка» нажала кнопку музыкального проигрывателя.
***
Зазвучали начальные аккорды хита прошлого лета «Despacito»…
И в этот момент случилось вот что. Дверь помещения, из которого так привычно глазу выплывали жареные сардинки, лежащие на подносе, в руках у «поскакушки», – эта дверь распахнулась!
Из – за двери, под дождь выпрыгнул парень.
Парень был очень хорош собой. Его красота могла бы посоперничать с красотой героя клипа «Despacito»…
А по нагрудному фартуку парня, я поняла, что это мангальщик.
«Так вот кто жарит колбасы в закрытой глухой комнате, в стабильные июльские 36!» – Осенило меня.
***
А парень тем временем пустился в танец под проливным дождем.
На мгновенье он приостановился, овел взглядом притихшую публику, потом сдернул фартук, зашвырнул в угол обувку и вытянул из-за стола горбатую бабульку в бело-голубых кудряшках. Бабка крякнула, но приняла приглашение. Засеменила короткими шажками вокруг мангальщика, стоящего в эпицентре дождя на одном колене.
***
Опомнились «кафешницы».
«Поскакушка» затрещала шлепками по направлению к танцору.
Двое остальных ринулись вслед за ней…
И вдруг людей как будто прорвало. Они выскакивали из-за столов, надежно накрытых зонтами, и, вырвавшись под дождь, пускались в пляс.
Плавно распустив в стороны руки, танцевала молодая длинноволосая индианка, и ее красное пятнышко, нарисованное хной, слегка расползлось.… Танцевала немоладая англичанка, в очках, в белых бриджах, выделывая движения, напоминающее «Макарену». Как мячик рядом подскакивал ее муж, совершенно лысый, но с пушистыми усами…
Танцевала я. Танцевали мои дети. Танцевали все!
И это было три минуты абсолютного счастья.
Танец закончился так же быстро, как начался.
«Despacito» озорно сверкнула заключительным аккордом и затихла.
Мангальщик ушел в мангальную.
Люди возбужденно рассаживались по местам. Еда остывала.
***
На следующий день дождь не закончился.
Я стояла под «козырьком» подъезда и смотрела, как люди передвигаются по улице с тяжелыми пляжными зонтами. Выглядело комично.
– Как тебе в Болгарии? – Завидев меня, спросил Сталемир.
– Хорошо. Очень хорошо.
– Еще приедешь?
– Да, приеду. Обязательно ещё приеду.
Прогулка
Рассказ
***
Сегодня я проспала.
Вышла из дома в 8.
Это слишком поздно для долгой утренней прогулки вдоль берега моря, на острове Кипр, в сентябре-месяце. Июль, август – самое горячее время года в здешнем, субтропическом поясе, уже схлынуло, но все же…
Через час солнце вскарабкается к зениту. Завладев островом, жара установит здесь свои жесткие правила. Киприоты и заезжие туристы начнут искать спасения в прозрачной бирюзе Средиземного моря; в насквозь прогретых бассейнах; в тени ветвистых садов; в прибрежных кафешках, одуваемых соленым бризом.
А те, островитяне, которым повезло чуть меньше – найдут свое утешение под кондиционерами.
***
Однако, пока только 8.
У меня впереди целый час. Но надо спешить.
Я живу за городом.
Селения такого типа местные называют «кёй».
Это что-то среднее между «поселком» и «деревней». Лапта (хоть и созвучна со словом Лапоть) на русскую деревню похожа разве только тем, что по утрам здесь горланят петухи, лают собаки и блеют овцы.
Никаких рубленых изб в Лапте нет.
Остров так заселен всякими жучками-червячками; букашками и таракашками, что им древесный дом – лишь на один зубок.
Типичный кипрский дом – это двухэтажное строение из бетонных плит, окрашенное в пастельную палитру: в голубоватый, нежно-розовый, салатовый цвета.
***
Вот я иду мимо богатого дома, забор которого увит вечно рубиновыми цветами бугенвилии.
Дверь в дом распахнута, а на просторной открытой веранде с полукруглыми сводами, в кресле-качалке восседает благородного возраста упитанная турецкая тётушка с романтичными бело-голубыми кудряшками. Возле ее ног вьется короткопалый пес.
Тоже упитанный. Тоже в кудряшках.
Для полного сходства с хозяйкой, ему не достает лишь синьки.
***
Завидев меня, пес, прытко протиснувшись сквозь железные прутья витиеватых ворот, весело скачет за мной.
«А ну, брысь! – Сержусь я на тетушкиного беглеца. – Иди домой, а то потеряешься»!
Но пес и ухом не ведет, семенит лапами вдоль дороги, щурит на меня плутоватый глаз.
«Ты че, русского языка не понимаешь?», – Снова берусь я воспитывать своего легкомысленного попутчика…
Оглядываюсь на кудрявчатую бабулю.
Ее полу – брезгливый, безучастный к происшествию взгляд сообщил мне примерно следущее: «А… пусть себе валит… Жрать захочет – вернется».
Дальше идем вдвоем.
***
А вот и море.
Всякий раз, когда я подхожу к его берегу в этом месте, я мысленно погружаюсь в котел с космическим месивом, в котором миллионы лет во Вселенском бульоне, варилась наша планета.
В Лапте нет бесконечных песчаных пляжей.
Морской берег здесь похож на пиршество великана, который, как будто бы, лакомясь гигантскими кусками халвы, разбросал их повсюду, надкушенными и несъеденными.
А, насытившись, прилег поспать тут же – воплотившись в гору.
Живописное зрелище!
«Да… – Говорю я псу. – Это море, которое себе цену знает. Оно открывает свои объятья. Но в особых местах, в назначенное время».
В Лапте – это уединенные бухты с прозрачной, залитой солнцем, водой.
Время работы – от рассвета до заката.
***
Мы с псом пошлёпали до мостика, перекинутого через бухточку, на берегу которого стоит ресторанчик, название которого переводится на русский язык, как «Серебряные скалы».
И неспроста.
Когда прибрежные глыбы, омываемые волнами, высыхают на солнце, они начинают искриться, словно драгоценность.
***
Гляжу на ресторан и вспоминаю о том, как сидела здесь однажды со своими русскими знакомыми.
В России, сидя в компаниях, люди обычно обсуждают: кто кого из общих приятелей недавно видел и какие у тех новости, – здесь об этом говорят, конечно, тоже. А еще говорят вот о чем…
– Я недавно в море видела кальмаров. – Расширив глаза, рассказываю я.
– Где? Где ты их видела? – Нетерпеливо перевивают рассказ мои собеседники.
– Прямо с мостика! – Волнуясь от пережитого впечатления, тороплюсь я. – Кальмаров была целая стайка. Ярко-розовые, с черными точками на телах, они, как птицы в небе, медленно парили в толще вод. Неописуемое зрелище!
– Ой, а я черепаху видела!
Такую фразу может произнести только человек, надавно поселившийся на острове. Либо вовсе турист.
– Ну, черепахи это не диво! Черепах здесь «пруд пруди». Все их видели. – Сразу пресекается повествование неопытного киприота.
– А я дельфинов видел. – Сообщает киприот бывалый. – Бегу как-то утром вдоль моря, а дельфины к самому берегу подплыли. Будто поздоровались.
***
Завидев впереди корабельную пристань, мой кудлатый четвероногий друг, кубарем летит под откос. За ним спускаюсь и я.
Крохотная гавань наводнена небольшими рыболовецкими суденышками.
Есть среди них совсем современные, белоснежные, с красиво обтекаемыми корпусами.
Но есть и совсем утлые кораблики, заваленные сетями и ржавыми якорными цепями.
Мне по душе именно старые лодочки. От них так и веет историями об умных тунцах; русалках и морских чудовищах.
Усталые моряки вернулись с утренним уловом.
– Базда балык вар? (Свежая рыба есть?) – Спрашиваю я у пожилого усатого киприота, перебирающего сеть.
– Вар! – Охотно отвечает мне он и в знак доказательства, приподнимает сеть, в которой, трепеща серебром, блестят маленькие рыбешки.
***
Солнце уже высоко. А мы с псом и второго мостика не достигли (всего их три).
– Идем домой, – говорю я псу, разворачиваясь назад.
Мой спутник пялится на меня с недоверием и укоризной, дескать: «Как так?».
Меньше спать надо. – Объясняю я псу.
Псу ничего не остается, как обреченно семенить за мною следом.
Напоследок я вглядываюсь в толщу воды.
На дне, маскируюсь под камни, лежит камбала.
Я взяла маленькую гальку и пульнула ею в рыбу.
Галька легла камбале на голову, рядом с глазом.
Глаз округлился, как будто, удивившись, пару раз моргнул и закрылся.
Камешек так и остался лежать на прежнем месте.
«Утомленная солнцем. Истинная киприотка. – Говорю я своему мохнатому собеседнику. – У нас в России про таких говорят: не бей лежачего».
Пес меня внимательно слушает, но ничего не отвечает.
Видимо, по-русски он, все-таки, не понимает!
Я знаю, где ты.
Рассказ
***
– Мадам, пожалуйста, мадам… – Возле меня остановилась черная машина, серьезный внедорожник с открытым кузовом для разного мужского скарба, типа лодки.
– Мадам, пожалуйста… – По-английски заговорил со мной незнакомец. Глаза его, очень усталые, с лопнувшими прожилками на белках, смотрели на меня умоляюще. – Мадам, вы не видели мою собаку? Белую собаку с голубым ошейником?
***
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять его сбивчивую от волнения, чужую мне речь.
У пса голубой ошейник. – Чтобы помочь мне, прикоснулся к воротнику моей спортивной куртки мужчина. – Голубой, как твоя куртка.
– Нет, я не видела вашего пса. Извините. – Отрицательно мотнула я головой.
***
Внедорожник подался вперед, не поднимая пыль проселочной дороги, очень- очень медленно, чтобы окрестности оливковой рощицы, череда домиков поодаль и прибрежный скромный отельчик просматривались в деталях.
Волна отчаянья, исходившая от незнакомца, накрыла меня: даже чужое горе действует отравляюще.
Я прибавила шаг. Дома меня ждала семья и кошка.
***
Через пару дней мы с детьми пошли за мороженым.
Отчаянным стрекотом цикад звенела весна.
Оливковая роща благоухала.
В наших карманах звенела мелочь, которой с лихвой хватало на шоколадные пломбиры на палочке. Мы были счастливы.
И вдруг мы услышали за спиной протяжное надрывное кошачье: «Мяу-у».
Муся, куда ты? – Дочка, оглянувшись, первая откликнулась на зов. – Мама Муся бежит за нами.
***
Муську, благородную вислоухую кошку шотландских кровей, мы таскали за собой повсюду.
За тридевять земель таскали тоже.
Муська – бывалая кошка.
Когда мы первый раз вывезли ее, молодую и сильную хищницу, на дачу в пригород Перми, она загуляла на несколько дней.
Я, выпив всю валерьянку в доме, сама потерянная и больная, искала ее по всем соседним усадьбам.
Но не находила.
***
Муся вернулась сама.
Сытая, утомленная долгим загулом, она уснула, завалившись на спину, на прогретый яркими солнечными лучами деревянный пол, безвольно раскинув в стороны задние лапы и скрестив крестиком передние.
А ее серебристо – белая шерсть отливала на солнце голубым и розовым.
***
Позже, с наступлением осенней поры, надев на кошку шлейку, мы подолгу гуляли с ней в сквере Опернго театра. Там Муся видела многое.
Она знает, как болят у балерин после спектакля ноги, а у оркестрантов – просят тишины утомленные уши…
***
Кошка бывала в Питере.
А полгода назад, в багажном отделения самолета турецких авиалиний, Муська прилетела с нами на Кипр.
Муся о многом могла бы рассказать. Но не умела. Зато она умела слушать.
Я часто рассказывала кошке то, чего живому человеку, навряд ли, расскажешь.
Муська внимательно слушала. Не осуждала, не рассуждала.
Моя привязанность к кошке являла собой почти зависимость.
Как у больного – к лекарству.
***
«Мя-у-у…», – надрывно кричала кошка, догоняя нас на проселочной пыльной кипрской дорожке.
«Муся, что ты так разволновалась? – Взяла я Муську на руки. – Мы купим мороженое и вернемся!».
Но кошка не унималась. Мяукала даже в руках.
«Мама, может она боится, что мы оставим ее навсегда?» – Спросила дочка.
***
Решено было вернуться назад. Какое тут мороженое?
Нас догнал автомобиль. Тот, черный, с открытым кузовом для лодки.
«Мадам, не видели пса»? – Снова спросил незнакомец.
«Нет, не видела». – Ответила я.
«Не знаю, где он». – Обреченно развел руками мужчина и слегка поднажал на газ.
***
Муськино мяуканье разбудило меня под утро.
Кошка просилась на улицу. Я открыла ей дверь, потом легла в кровать и уснула.
Пол – дня спустя, мы нашли ее в пыли, у дороги. Чей-то спешащий автомобиль откинул ее на обочину.
Кошка лежала, как будто живая.
Как будто бы только поела, и в сытой усталости завалилась на спину, безвольно раскинув задние лапы и скрестив на груди – передние.
Ее серебристо-белая шерсть, в лучах яркого солнца отливала голубым и розовым.
***
Муся, я знаю, где ты: твое тело покоится под двуствольным деревом «V»; а душа, конечно же, витает в облаках.
И, знаешь, Муся, о чем я хочу тебе рассказать?
Я тоскую.
Тыква сдохла.
Рассказ.
***
Дело было в Болгарии, прошлым летом.
Я жила тогда в комплексе, название которого на русский язык переводится как «Розовый сад».
«Сад» удобно располагался в неутомительной близости к Черному морю, а по сути, являлся обычным многоквартирным домом со стандартно-типовым бассейном.
Здесь было бы очень обычно. Однако, кусты роз, так по-царски роскошно цвели в угодиях «Сада», что волшебно превращали унылый комплекс в поистине райский уголок.
***
Розы здесь были повсюду.
Багровые розы мохнатыми шапками свисали с потолочных арок, окутывая их, подобно лианам. Робко, словно пугливые девушки, являли миру свои ясные лица белые розы, высаженные вдоль дорожек. Тягались красотой с самим солнцем, ярко-желтые розы.
***
– Ты садить чё-нибудь будешь? – С подобострастием уставился на меня Сталемир, управляющий комплексом в день моего приезда. Видимо, для придания словам пущей конкретики, Сталемир подбоченился, отчего его огромная нескладная фигура стала выглядеть даже несколько угрожающе.
– В смысле? Что садить? – Вопрос Сталемира, с интонацией легкого наезда, загнал меня в тупик.
– Ну вы, русские ба… женщины, любите в земле поковыряться! Вон, сама полюбуйся… – Сталемир ткнул пальцем в сторону розовых кущ. – Как у вас там говориться…? Море поет, волна зовет, а я такая в огороде!
***
Приглядевшись повнимательней в указанное Сталемиром место, я, с удивлением, заметила, как среди красивейших цветов, нагло целились полусухими стрелами в небо уже набравшие силу чесноковины.
– Это многолетка. С прошлого года остался. Не стал его выдирать. Чего тут прошлым летом только не было: картоха, огурцы, петрушка. – Нешуточно сетовал Сталемир. – А нынче сделали огород… Ты, если посадить что-нибудь хочешь, в огороде сади.
***
Сталемир подвел меня к калитке, толкнув которую я и впрямь увидела разного вида грядки.
Так дети, роясь в песочнице пластмассовыми лопатками, каждый на свой лад, обживают песочное пространство. Так и тут: грядки имели вид сугубо индивидуальный. Были здесь круглые, и прямоугольные; пышущие здоровьем и полудохлые; морковные и клубничные экземпляры огородных гряд.
– Нет. Я садить ничего не буду. – Решительно заявила я Сталемиру.
– А вот и умница. Вот и молодец! – Искренне, прям-таки по-детски, образовался Сталемир.
Управляющий в знак одобрения легонько хлопнул меня по плечу. И мы разошлись. Каждый по своим делам.
***
За «Розовым садом» ухаживал садовник.
Это был очень тучный, сказать прямее – толстый чернокожий человек, представлявшийся всем как Тошко. Волосы у Тошко, несмотря на достаточно молодой еще возраст, 40 +, были абсолютно седые, потому голова садовника издали напоминала шоколадный кекс, сверху политый глазурью.
Обычно толстяки слывут добрячками. Казалось, подойди к Тошко поближе – и от него повеет ванилью… Однако, как говорится, в тихом (а в нашем случае темном) омуте – черти водятся.
***
Дело в том, что в обязанности Тошко входил так же полив огородных грядок. Если хозяйка плодово-огородных угодий, по какой -либо причине, не смогла осуществить орошение своих владений вовремя, то в таком случае она имела полное право обратиться за помощью к Тошко.
Однако, про Тошко поговаривали, дескать свое отношение к хозяйкам он проецирует на грядки. И если владелица капустных саженцев не нравилась Тошко, то без ее хозяйского ока, ее неокрепшим зеленым питомцам грозил кердык под бездонным Болгарским небом.
***
– Ах ты, Геракакал огородный! Ну, держись! Доберусь до тебя… – Истеричный вопль разгневанной бабы разбудил меня поутру.
– Тыкву мою доканал! У меня на грядке тыква сдохла! – Прям-таки со слезой в голосе, жалилась кому-то жертва Тошкиного произвола. – Я на него Сталемиру жаловаться не собираюсь. Я сама с ним разберусь.
Жгучее любопытство устремило меня к балкону.
Женщина, по сочности яркости и округлости форм очень напомнила мне зрелый, полный медовой плоти, оплакиваемый ей овощ. Сходство довершало ярко-оранжевое парео, окутывающее богатое тело огородницы.
Имени женщины мне было не известно, поэтому про себя, я, мысленно, прозвала ее Тыквой.
***
Чуть позже выяснилось, что Тыкве я так же не безынтересна.
– Что твоя мама делает? – Прищучила она как-то в бассейне мою семилетнюю дочку. – Почему плавать не идет? Сидит как сыч дома, вообще никуда не ходит.
– Не хочет, наверное.
– А… ну ясно. А кем твоя мама работает?
Думаю, здесь моя дочь призадумалась… «Кем же мама работает? – Я даже представила как ожесточенно задвигались, закрутились в голове у моего ребенка шарики-ролики. После чего дочка выпалила: – Она читательницей работает. Книжки читает!».
С той поры моя жизнь немножко ухудшилась.
Я старалась не сталкиваться с Тыквой. Потому что всякий раз, завидев меня, она начинала вопить на всю округу:
«О! Привет, читательница! Чё читаешь? Да брось ты уже свое чтение! Сколько можно? Сегодня вечером ко мне мальчишки в гости с арбузом придут, выходили к бассейну, поедим арбуз, поболтаем.
– Арбуз говоришь? А че тыква не вызрела? – Разозлясь за «читательницу» пыталась отыграться я.
– Да куда там?! – Не уловив сарказма в моих речах, искренне сокрушалась моя собеседница. – Тошко тыкву заморил, гад. Втюрился в меня по уши. А я – ни в такую!… Я, конечно, все понимаю: любовь любовью. Но растение-то не виновато. Его-то за что губить было?… Ну, ты че? Придешь на арбуз?
– Не-а.
– Ну и зря.
***
В Тыкве все для меня было чрезмерно.
Через край.
Ее безудержное веселье. Ее глубокий сочный голос. Ее развязная манера общаться.
Я ничуть не обижалась, понимая, что никакого злого умысла в словах Тыквы нет. Но и представить ее в приятельстве было для меня делом совсем невозможным.
***
В тот день, до обеда, шел сильный дождь.
Природа Болгарии, получив небесную подпитку, взбунтовалась с новой, неистовой силой.
Откуда-то повылазили тысячи и тысячи виноградных улиток. Моллюски бесстрашно предоставили свои скользкие тела на Свет Божий, как незваные гости из фантастического фильма про Вселенских завоевателей… Розы, открыто смотрели на нас влажными, обильно умытыми свежими лицами. Кусты легонечко похлопывали в зеленые, пока еще влажные, ладони.
Я сидела в своей комнате, пила чай, и, разумеется, что-то читала. Наступил уже вечер и вдруг… до моих ушей донесся красивейший голос.
– Издалека-а-а-а долго течет река Волга…
Зачин песни прозвучал так выверенно, так интанационно верно, так задушевно и искренне, что в момент нарастания мелодии, загнал мне под загривок несметную стаю мурашек.
Я метнулась к окну. Пела Тыква.
***
Трое мужчин, сидящие в беседке за круглым столиком, (кстати, без арбуза) во все глаза смотрели на певицу, стоящую чуть поодаль, в широком жесте разводящую руки.. Тошко, охваченный безнадегой, притаился в кустах.
Лицо Тыквы, такое одухотворенное в ту минуту, атмосфера прекрасного вечера – все вместе взятое, потрясло меня и заставило устыдиться в придумывании неказистого прозвища.
«Нет, пожалуй, буду мысленно называть ее Розой. Чайной розой», – подумала я. И с той поры именно так и делала.
Из Болгарии я уехала, так ничего и не посадив.
Сталемир был рад.
Дим Димычу – розы!
Рассказ
***
– Лена, ты у нас на машине, съезди в Чернушку, купи цветов. – Попросила меня бывшая одноклассница, когда я приехала в родное село на встречу выпускников. – Дим Димычу цветы подарим.
Предложение меня не вдохновило.
Четыре часа я «пилила» за рулем автомобиля по междугородней трассе «Пермь-Чернушка», то и дело переметаемой голубыми снежными «змеями».
До торжества оставалось несколько часов, а мне еще нужно было сходить в баню, отдохнуть и принарядиться.
А теперь выходит нужно выволакивать машину из снежного намета, садиться за руль и мчатся сквозь метель в районный центр за каким-то там «веником».
***
– Я очень уважаю и люблю Дим Димыча. Но обязательно цветы покупать? – С сильным раздражением в голосе пыталась отвертеться я. – Давайте коробку дорогих конфет купим на эти деньги… Кофе можно подарить или чай… Бутылку хорошего шампанского, наконец… Зима на дворе. Как волочь цветы по морозу? Они замерзнут. Завянут. Давай купим конфеты!
– Нет. Нужны цветы. – Твердо настояла одноклассница. – Конфеты – это еда. А цветы – воспоминания.
***
«Я прям падчерица из двенадцати месяцев. – Садясь-таки в машину, думала я. – Среди зимы поехала подснежники добывать».
Длинная дорогая шуба (надо же было пустить « звездную пыль в глаза» бывшим школьным приятелям) мешала управлению автомобилем; проселочная дорога в одну колею, каких я за весь свой водительский стаж мало где видела; усталость от суеты и раннего подъёма – все в тот момент меня злило.
«Согласна, конфеты – еда, – охотно накручивала я себя. – Но что за противная фраза, про то, что «цветы – это воспоминания»?
Словесный штамп.
Формальное и фальшивое выражение. Пустое и никому не нужное… Конфеты хоть съесть можно. Все-таки удовольствие.
А что такое цветы?
***
Я знала, про два цветочных киоска в Чернушке.
Поехала в более центральный, на площади Нефтяников.
В киоске сидела сильно надутая тетенька.
Она демонстративно игнорировала мое присутствие, не желая отвлекаться от районной газеты, и куталась в шаль.
Я, подивившись тому, что в эпоху развитого капитализма в России, такие продавщицы до сих пор существуют, принялась разглядывать ассортимент.
Ассортимент был жидок.
Три бардовые хлипкие розочки, запелёнатые в целлофан, – оказались самым ценным товаром в киоске «Цветы».
Я купила розы и поехала наряжаться.
***
Мелодраматическую часть о моменте встречи со школьными приятелями и учителями, большинство из которых я не видела 25 лет, пожалуй, опущу…
Перейду к сути.
После того, как первые бурные эмоции поутихли и первые слезы уже капнули и были вытерты, нас, гостей сельской школы пригласили в кабинет химии.
Там, в импровизированном кинозале, пустили на экран школьную хронику.
На черно-белой фотографии я увидела себя, еще маленькую с лохматыми астрами в руках.
И тут, словно по щелку, настал тот момент истины, то состояние ума, которое моя одноклассница нарекла словом «воспоминания».
***
Мне мигом припомнилось, что розы, до поступления в Пермский институт, я видела только лишь на глянцевых открытках…
Что у мамы моей, всю жизнь тяжело работающей на животноводческой ферме, всегда в полисаднике росли астры, георгины и гладиолусы.
А не только редька да капуста.
Припомнилось мне, как на последний майский звонок, выпускники школы приносили из леса желтые кувшинки на пористых толстых ножках.
А на девятое мая – рвали Иван-да-Марью, чтобы обежать с букетиками ветеранов войны, накануне праздника, и вручить им поздравительные открытки и цветы.
***
Потом, во время торжественной церемонии, наш класс вручил Дим Димычу букет роз.
А я подумала: «Как элегантно розы подчеркнули уникальность этого вечера. И как дешево смотрелись бы сейчас конфеты».
***
«Тебя не узнать. – Сказал мне Дим Димыч. – Вроде бы не изменилась особо, а будто другой человек».
А я про себя подумала: «Видимо, действительно очень изменилась, раз мне приходиться объяснять: зачем учителям нужно дарить цветы».
Свадьба
Рассказ
***
По городу, вывихивая зонты, блуждал недовольный октябрьский вечер.
С небес лило.
Под окнами «хрущевки», больного желтушного цвета, развалившись поперек тратуара, по-хозяйски нагло обосновалась глубокая мутная лужа.
Феликс Матюшин, сильно взволнованный крутым поворотом своей судьбы, даже не думал унять нервную дрожь. Он просто смотрел из кухонного окна своей «однушки», на спешащих мимо прохожих.
***
Усталые люди, каждый на свой лад, преодолевали окаянное место.
Кто-то перепрыгивал; кто-то обходил; кто-то норовил встать на цыпочки, колобродя руками, как пьяный эквилибрист.
Все спешили домой, к телевизору.
Через час «Камеди клаб» обещал начаться.
«Всяк по-своему норовит не увязнуть в гнилой топкой луже. – Мрачно философствовал Феликс. Длинные пряди его волос застили ресницы. Но Феликс помехи не ощущал. Напряженно думал.– У каждого своя лужа: каждый выкручивайся – как знаешь».
***
Огромная сонная муха устало покружила перед глазами Феликса, потом приземлилась-таки на его умный лоб.
Феликс резким движением головы смахнул с себя насекомое, интуитивно потер красивые тонкие пальцы, испачканные краской, о теплый свитер.
Опоенная осенью муха шмякнулась об пол.
Феликс размазал ее ногой, обутой в тапок.
«А я не позволю себя раздавить. – Вслух произнес он. – Я – не муха».
***
Ольга внесла себя в квартирку Феликса, в виде большой фиолетовой астры.
Роскошная. В капельках дождя. Она возникла внезапно. Из городских неокрепших сумерек. В мокром плаще с подолом-бутом, с прохладною влажною кожей.
– Пельменей хочешь? – спросил ее Феликс.
– Хочу, – ответила Ольга.
– Давай сварим. – Феликс раздраженно распахнул морозильник. Достал оттуда полпачки «Губернских».
***
Ольгины пальцы бегали быстро.
Бросали и бросали в кастрюлю с крутым кипятком давно надоевшие обоим магазинные полуфабрикаты.
– Как только последний бросит, скажу правду. – Решил Феликс.
***
– Оля, мне нужно кое-что тебе сказать, —
дождавшись все же момента, когда пельмени будут сварены, выужены из кастрюли и разложены по тарелкам, начал Феликс. —
Прошу пойми меня правильно… И прошу тебя обойтись без истерики… А новость такая: у меня невеста есть. И это не ты. Я жениться на другой женщине… Но это ничего не значит. Мы по-прежнему будем встречаться. А года через два, возможно, чуть больше – поженимся.
– Что ты сказал? —
Не сразу осознала сказанное, девушка. От неожиданности обожгла губы о горячий пельмень.
Оторопело отшвырнула вилку с нанизанным «Губернским» прямиком в тарелку. —
Как женишься? На ком?
– Да какая разница на ком!? —
Сердито вспыхнул Феликс, защищаясь нападением. —
На женщине одной… Ей картины мои очень нравятся. (Феликс кивнул в сторону своих пейзажей, расставленных вдоль ободранной стены его неопрятной «однушки»). Она мне с выставкой помочь обещала… Сама понимаешь, талантливому художнику без протекции – никуда.
– А я? – У Ольги дрогнули губы.
– А ты меня подождешь. – Спокойно парировал Феликс. —
Года два. Мне нужно решить свои проблемы… Ольга, ты все понимаешь: так лучше. Мне нужно «встать на крыло». А потом мы взлетим. Вместе взлетим!
Ольга встала из-за стола.
Молча оделась.
***
– Но я была твоим «крылом, —
вымолвила-таки Ольга. —
Это я два года тебя обслуживала. Ты писал свои пейзажи, а я работала. Неужто, забыл?.
– Ольга, настало время отдохнуть. —
Цинично улыбнулся Феликс. Подойдя к Ольге ближе, он обнял ее за плечи, потянулся в несерьезной попытке поцелуя.
Ольга вывернулась.
– Оля, ты на свадьбу ко мне приходи. —
Бросил вслед уходящей девушке, Феликс. —
Отвлечешься. Вкусно поешь. Все не одной дома сидеть».
Ольга хлопнула дверью.
***
Феликс вспомнил про пельмени.
«Надо скорей съесть, пока не остыли». – Подумал он.
Когда ужин уже был проглочен, Феликс с отвращением поморщился. «Господи, как же мне надоели эти пельмени! Скорей бы переехать к Ларисе… А Ольге надо было сразу отставку дать. Не смог. Дурак! Зачем рубить собаке хвост кусками? Надо было разом хрястнуть».
***
Магазин «Художник» расположился в красивом доме.
В Ольгином городе такие здания местные жители называют «Сталинками».
«Сталинки» окрашены в благородный серый цвет, их высокие узкие окна обрамляет лепнина, а вход во двор сопровождают полукруглые арки.
Мимо «Художника» Ольга ходила часто. Магазин соседствовал с крохотной, но очень уютной булочной. Хлеб в «Булочной» продавался самый наисвежайший.
Ольга, случайно оказавшись рядом, непременно в булочную захаживала. Дух горячих булок мягко обволакивал ее ноздри, убаюкивая страхи, успокаивал душу.
Всякий раз Ольга покупала парочку пирожных «Солнышко».
Одну – себе.
Вторую – Феликсу.
***
Свое «Солнышко» Ольга всегда съедала прямо на улице.
Сначала, на всякий случай, она оглядывалась по сторонам, чтобы никто не упрекнул ее в попрании правил приличия, потом – аккуратно доставала кругленькое песочное пирожное с прослойкой из яблочного джема, политого ярко-желтой глазурью и с аппетитом надкусывала.
Второе «Солнышко» съедал Феликс.
Вечером Ольга ставила на стол перед возлюбленным кружку с крепким черным чаем и блюдце с пироженкой.
Феликс пил чай, а Ольга сидела напротив, смотрела и улыбалась.
***
Но сегодня не «Солнышко» прельстило Ольгу.
Она шла в «Художник».
Ольга нервничала.
Она решила купить подарок Феликсу. Бывший жених пригласил Ольгу на свадьбу.
Ольга терзалась. Приглашение считала издевкой.
Но Ольга решила пойти.
«Увижу его с женой, и разлюблю». – Решила Ольга. – Пусть будет больно. Зато сразу.
Подарок напрашивался сам: профессиональные краски, кисти, бумага…
***
Ольга вошла в магазин.
Внутри помещения обжилась небольшая галерейка.
На стуле, словно в музее, сидела немолодая дама, разложив на коленях журнал. Дама выглядела благородно, хотя и несколько архаично: ее голову венчала высокая прическа цвета блонд, выгодно контрастирующая с в ярко-красным пиджачным костюмом.
Ольга прошла к картинам. Творения «средней руки» не произвели на нее впечатление.
Она тоскливо вздохнула, вспомнив работы Феликса, по ее мнению талантливо сотворенные, но по достоинству до сих пор не оцененные, и задержала взгляд на работе художницы с некрасивой фамилией Доходягина.
***
Доходягина изобразила кота.
К слову сказать, весьма упитанного. Веселый белый кот стоял на задних лапах в домашнем трико со стрелочками.
Из трикошек вывалилось пузико.
Кот облизывался, держа в лапах рыбу. Рыба была живая, и очень похожая на растянутого в длину ежика. Синяя рыба-еж пугливо поджимала плавники и с мольбою глядела в кошачьи глаза.
– Извините, а вы подарок выбираете? – Вопросительно приподняла над переносицей очки в золоченой оправе женщина в красном.
– В общем-то, да, – нерешительно ответила Ольга.
– Скажите, а кому вы выбираете подарок? – настойчиво выпытывала подробности хозяйка галереи.
– Молодому мужчине.
– А какой он?
– Какой он? – Задумалась Ольга. – Он молодой. Красивый. Он любит природу и живопись. Он очень-очень талантливый. Правда, его имя пока никому не известно. Но скоро будет известно!.. Да, еще он любит путешествовать! Через два года мы поженимся и полетим во Флоренцию.
– О! Какая блестящая протекция! Вашему молодому человеку повезло! Рядом с ним – пылко влюбленная женщина.
Ольга смутилась. Собственная ложь и столь же лживый восторг дамы подействовали на нее угнетающе.
– Ну, тогда я вам советую приобрести работу Селиверстова! – Дама радостно указала на размытую желто-зеленую пастораль. – К нам «за Селиверстовым» из Лондона приезжают… Что скажете?
– Нет. Не нужно. – Решительно отмахнулась Ольга, отходя к витрине с красками. – Сами нарисуем.
***
Ольге срочно нужно было в «Булочную».
Она купила только одну пироженку, и надкусила ее, едва отойдя от кассы.
Легче не стало.
«А ведь я по-прежнему его люблю. – Призналась себе Ольга. – А что? Может быть, Феликс прав. Возможно, он все правильно рассчитал. Ведь если б он не любил, он просто бы меня бросил. Но Феликс попросил меня подождать. И подождать всего-ничего: каких-то два года! Другие – дольше ждут».
***
Ой, а голуби глазки-то мне повыклевали! —
Вопил давно голодный тамада Костя, оценивающе глядя на свадебный каравай, укушенный молодоженами.
Оттиск невестиных зубок указывал на ее победу в состязании «голова» в доме.
Но Костя засвидетельствовать победу не спешил.
Предпочел сослаться на увечье, якобы нанесенное невинными белоснежными птичками, выпущенными на счастье брачующейся парой несколько минут назад. Просил помочь гостей.
«Жена хозяйка! – Громко кричали гости. – Лариса – молодец! Жене семьей править.
«Нет-нет, мои дорогие! Так дело не пойдет: я уступаю свое хозяйствавание мужу.-
Горделиво, но вместе с тем по-настоящему взволнованно, улыбалась, держа под руку слегка растерянного, и оттого беззащитно – трогательного новоиспеченного супруга, его довольная «половинка». —
Как говориться, муж – «голова», жена – шея!
***
Ольга соперницу признала сразу.
Лариса Соболева весело «скакала» по страницам глянцевых журналов, мелькала то тут, то там. Она являлась владелицей очень модного и очень дорогого салона в их городе.
«Ну, что ж совет да любовь. – Обреченно вздохнула Ольга. – Соперница сильна. Мне ли с нею тягаться?».
***
Стоя в сторонке, прижимая подарочный сверток к груди, и опасливо озираясь на роскошь банкетного зала, Ольга припомнила «Губернские» пельмени.
Эти полуфабрикаты, так полюбившиеся обоим, в самом начале их с Феликсом романтической истории, она, спеша с работы, мимоходом покупала в дешевом магазинчике, чтобы накормить возлюбленного.
Феликс дни напролет писал, наглухо замуровавшись в своей «однушке».
А Ольга работала.
Ежедневно она вносила с собою в квартирку, опьяненную запахом красок, свежий воздух улицы, еду, деньги… А вечером, в любою погоду, сквозь «пробочный» город пробиралась к себе.
Феликс любил покой.
***
А что теперь? – Думала Ольга. Однако, мысль ее не была закончена. К ней подошла девушка из обслуживающего персонала, вежливо указав на место за нарядным столом.
Ольга присела.
Как все смотрела на молодых.
Феликс, уже не выглядел потерянным. Освоился. Оживился.
Лариса была в ударе.
Лоск ее «отшикаренного» образа мерк перед искренней горячностью ее лица, давно утраченного юность.
…И тут взгляд Феликса застопорился на Ольгином лице. «Подожди, – словно бы читалось в его глазах. – Все будет, как я сказал. Весь этот фарс развеет время. Мы будем вместе. Просто подожди».
***
Реактивный Костя-тамада уже отплясывал танец морячка.
В качестве реквизита он умело использовал стриптизерский шест. Его белый джинсовый костюмчик «в обтяжку» классно сочетался с капитанской фуражкой.
«Какой классный! – Возбужденно перешептывались женщины за столами, содержимое их глубокого декольте при вздохе томно колыхалось. – Жаль, что «голубой».
«Какие у тебя часы… Креативные». – Закончив зажигательные па, с придыханием в голосе и поволокой в глазах, шепнул тамада богатенькому «дяде», «обнажившему» дорогой циферблат. – Много не пей. А то прогуляешь…
***
Ольга оказалась в компании незнакомых ей людей.
Сначала к ней подсели две супружеские пары, которым давно за сорок.
Чуть позже, два парня. Почти что юных. Явно холостых.
И несколько стульев пока пустовали.
Мужики, оба усатые, с пивными пузиками, покряхтывая, разливали по чарочкам «горькую», наотрез отказывшись от обязательного бокала шампанского, сослались на то, что от всевозможных дамских «шипучек» их якобы пучит. Ковырялись вилками в салате, выуживая ветчину из вороха несъедобных для них салатных листьев.
***
Официант в белых перчатках налил Ольге шампанского.
Парни поддержали ее в желании выпить.
Один из них, светлоглазый, с копною пшеничных волос, сильно смахивал на повзрослевшего актера, сыгравшего когда-то неуемного сумасброда и прощелыгу Тома Сойера. Его приятель, сухой, высокий в очках – напротив, производил впечатление послушного пай-мальчика.
***
Как и на любой другой свадьбе, в зале присутствовала красавица.
За такой особой на коллективных сборищах нервно подсматривают многие.
Женщины – злобно.
Мужчины – с интересом.
***
Красавица светилась.
Чмокала в щечки молодоженов, так и эдак демонстрировала жадным зрителям белые тяжелые волосы длиною до попы; саму попу: тугую и плотную, как невызревший крупный персик, посверкивала бриллиантами в ушах, в глубоком декольте.
Бриллианты стояли как стражники, на пути к холеному телу своей хозяйки: говорили прямо, кому доступ закрыт, кому свободен.
Те, мужчины, которые язык драгоценностей понимали, глядя на красавицу, озадаченно соображали: потянут – не потянут.
Мужчины, полные розовых иллюзий, те, которые информацию с девичьих ушей считывать не умели, витали в облаках. Фантазировали.
***
Пока роскошная блондинка фланировала туда-сюда по залу, народ волновался: за чей стол она приземлится.
Красавица, похоже, решала ту же задачу: боялась продешевить.
Помог случай.
В зал вошел опоздавший. Молодой мужчина, в дорогом классическом костюма, в ауре дорогого парфюма, нес в руках дорогой букет.
Роз было много. Ворох. Охапка. Штук сто.
Белые, с легким наплывом пролитого розового вина в самом сердце бутонов.
Цветы, как ласковые котята в корзинке, беззащитно поглядывали на людей, нежно жались друг к другу, прятали в белую шерстку соседа розовые влажные носы.
Букет произвел на красавицу впечатление.
Она проводила взглядом щедрого гостя, с благородством присевшего рядом с Ольгой.
Красавица что-то шепнула девушке из обслуживающего персонала. Та согласно кивнула. И препроводила красавицу за Ольгин стол, к дарителю роз поближе.
***
Официант разлил шампанское по бокалам.
Выпили.
За Ольгиным столом началась борьба за красавицу.
У «Тома Сойера» от выпитого алкоголя и от близкого присутствия длинноволосой блондинки «крыша съехала»
Он нацепил на вилку фиолетово – «заиндевелую» виноградинку, присыпанную сахарной пудрой.
Протянул красавице, надеясь покормить ее с рук.
Та улыбнулась. Сняла нанизанную ягоду рукой. Но есть не стала, положила на край тарелки.
Одурманенный вином и красотою «Том Сойер» снова все перепутал.
Он вдохновился, воспрял духом. Игру красавицы он расценил как фифти-фифти. « Не отказалась Взяла. Значит, есть смысл предложить ей еще и дольку апельсина», – слишком прямолинейное заключение сделал наивный воздыхатель.
***
Тем временем, красавица вообще ничего не ела.
Сидела в полуобороте к столу, крутила в руках изящную ножку бокала с нетронутым шампанским, якобы, смотрела на молодых. На самом деле, позволяла любоваться зрителям своим чешуйчато-переливчатым платьем, льнущим к извилистому телу, как змеиная кожа.
А Ольга пила и ела.
Сидела и думала: «Феликс женится, а мне хочется пирожков. Разве так может быть?». Она взяла с тарелки руками и с вожделением надкусила румяный мясной «посикунчик», похожий на фигуристо закрученное ушко, и по рукам ее потек сок.
***
Феликс в упор посмотрел на Ольгу.
Увидел, как его бывшая пассия надкусывает пирожок.
Заметил, как лопнул в ее руках «посикунчик», пустив сок.
«Как она может есть пирог в такую минуту? – С осуждением подумал Феликс. – Да, собаке хвост рубить надо махом».
***
Костя – тамада объявил начало аукциона.
Продавался первый кусочек свадебного торта.
Даритель роз схлестнулся с отцом невесты. Победил даритель.
Застолбился на сумме, которую красавица посчитала достойной.
Красавица определилась. Весело зашепталась с победителем аукциона, всем телом подавшись к нему поближе.
Том Сойер разочаровано сник.
***
«А теперь – танцы!» – Обрадовала засидевшуюся публику веселый Костя.
Том Сойер пошел на улицу. Ему требовалось охладиться. Его худой длинный приятель, устало стянул очки. Положил на стол. На переносице парня алела отметинка.
Один из пузатиков, жена которого неосмотрительно ушла в туалет, вплотную приблизил к Ольге влажные губы, с прилипшей к ним хлебной крошкой.
– Ты че одна? – Нахальный потный мужик, бесцеремонно пристроил влажную грузную ладонь на Ольгиной коленке, – Пошли, попляшем.
***
Ольге стало противно.
И даже не флирт обрюзгшего ловеласа возымел на нее свое пагубное действие. Ей вдруг стало нечем дышать от вопроса: «Ты че одна»?
«Я не одна!». – С вызовом ответила Ольга и спихнула тяжелую мокрую руку с коленки.
Из туалета вернулась ловеласова жена.
Ольга, почувствовав себя свободной, ловила, как могла, глаза Феликса.
«Не смотрит. – Подумала Ольга. – Боится перед женой спалиться. Ничего, любимый, я подожду».
***
И снова официант разлил по бокалам шампанское…
Гости говорили молодоженам тосты, дарили подарки.
Колдовской искрящийся напиток сделал дело. Осушив бокал, Ольга осознала: ей очень многое надо сказать. Сказать прямо сейчас! Немедленно!
Ольга пробралась к микрофону.
***
– Феликс! —
Начала свою речь, одурманенная шампанским Ольга, —
я хочу подарить тебе краски и кисти…
Лицо Феликса исказилось. Гнев, озадаченность, паника – все отразилось на нем.
– Знаешь, Феликс. —
Не сбиваясь с решительного настроя, продолжила Ольга. —
Когда я покупала тебе подарок, я видела картину художницы Доходягиной. Доходягина изобразила кота, который собрался слопать рыбу, похожую на растянутого ежика… Так вот. Я чувствую себя той рыбой! А ты – конечно кот! Я в твоих цепких лапах! Не убивай меня!
«Кто это?». – Зашушукались гости, шепот эхом прокатился по залу.
«Кто это? – Глядя в Феликсу требовала ответа Лариса.
«Это фанатка одна… Она ненормальная. К тому же пьяная. Она преследует меня повсюду! Кто ее сюда пустил?». – Рассержено глянул в сторону охраны Феликс.
Охранник жест хозяина понял правильно.
Приблизился к Ольге. Вежливо, но твердо подхватив ее под локоток, он по-культурному, тихо-мирно, вывел ее из зала.
***
Ольга не противилась.
Слегка пошатываясь, то ль от вина, то ли от горя, обреченно покинула зал.
«Всего хорошего». – Выставив Ольгу за дверь, сказал охранник.
На улице было холодно. Осень.
Октябрьский ветер, метнув Ольге в лицо россыпь дождевых холодных брызг, мгновенно освежил ее.
«Он не простит меня за это выступление. – Мучительно осознала Ольга. – Он гордый. Точно не простит».
***
Какой-то дед, гость, вышедший на улицу покурить, безразлично взглянув на Ольгу, решил поучить жизни молодое поколение:
«Вот вы молодые-зеленые, не умеете сделать так, чтоб по башке торкнуло. Наркотики жрете! – Бравируя, сердился дед. – Мы по-другому жили. Мы, с дружками, бывало, в школу идем, ольхи нарвем, покурим – ядрена мать! Слюни текут! Сопли текут! В школе весело… Пока то-сё, опять надо домой идти. Опять мимо ольхи!
Из зала выпорхнула красавица. Под ручку со счастливым дарителем роз. Потом, сексуально приподняв подол сверкающего платья, элегантно уселась в салон дорогого автомобиля, услужливо предложенного ей спутником.
Автомобиль взвизгнул шинами и умчал страстную парочку в страну любви.
***
Ольга махнула рукой машине «с шашечками».
Такси остановилось.
Ольга села в машину не сексуально и не элегантно.
Потому что из страны любви Феликс ее с позором прогнал.
Без посоха. Без узелка.
Зато живую.
Вожделенный апельсин
Рассказ
***
Утром сходила в магазин.
День сегодня воскресный, и супермаркет, наподобие российской «Пятерочки» (живу я на острове Кипр), в ранний час не изобиловал большим наплывом покупателей.
Киприоты нерасторопны, и захлопочут разве что к вечеру, чтобы прикупить баранины да баклажанов, дабы развести огонь в мангалах ближе к ужину, когда чернильная темнота густо зальет все около островное пространство.
***
Но в 9 утра магазин был почти пуст.
Продавщицы за кассами от нечего делать, пили кофе из бумажных стаканчиков и делились своими девичьими новостями, громко что-то треща по-турецки, хохоча и жестикулируя.
Прихватив на входе корзинку, я, шагнула вперед, в мир всяких вкусняшек.
***
Фруктово-овощной отдел манил многоцветием.
Наложив пакет помидоров, я принялась по одной выуживать из деревянного ящика ягоды клубники.
Но корзинка с помидорами, перекинутая через локоть, больно давила руку, и мне быстро наскучило возиться с ягодами.
Раздраженная неудобством, и сожалеющая о том, что не взяла на входе каталку, я отправилась взвешивать покупки, уже не глядя на прочее плодово – овощное изобилие.
***
Вдруг резкий «взрыв» апельсинового запаха заставил меня остановиться.
Аромат был такой бодрый и соблазнительный, что я инстинктивно начала шарить глазами по сторонам, ища на фруктовом развале залежи оранжевых цитрусов.
Однако, пока я это делала, мой рациональный мозг, совершенно не настроенный на соблазнение разными чувственными эффектами, завел свою нравоучительную «пластинку»: «Зачем тебе апельсины? У тебя есть клубника. Корзинка и так тяжелая… Давай-ка на кассу и домой».
***
Повинуясь разуму, я пошла взвешивать помидоры с клубникой.
У весов стоял парень и чистил апельсин.
«Так вот источник аромата»! – Поняла я.
Парень – киприот, в обязанности которого входило взвешивание фруктов-овощей, совсем молодой, даже юный, видимо, заскучав в отсутствие покупателей, решил полакомиться плодом.
Он почистил апельсин так, что тот оставался голым, с бархатно-белым «подшерстком», сквозь который святилась желтая сочная плоть, а на донышке кожура оставалась целой.
Апельсин как будто стоял в оранжевом блюдечке. Наподобие яйца в пашотнице.
***
Я подошла к парню, протянула ему пакеты.
Он посмотрел на меня как-то очень пристально. И хотя густые черные брови придавали его юному лицу некоторую суровость, глаза киприота, спокойные и внимательные, выдавали в нем человека доброго и бесхитростного.
«Возьми. – По-турецки сказал мне парень и протянул апельсин. – Кушай на здоровье.
***
Я аккуратно, словно драгоценность, приняла апельсиновый дар.
Выйдя из магазина, я с вожделением вонзилась зубами в сочную плоть.
По моим рукам тек липкий пахучий сок, и мне в тот момент показалось, что ничего вкуснее этого апельсина я до сих пор не ела.
Кинг-Конг жив!
Рассказ
История для тех, кто помнит видео – салоны
***
Вера Гогуа заканчивала десятый.
Хочешь, не хочешь – подумаешь о будущем.
Но Вере особо думать не приходилось.
За Веру думали родители.
***
Верочка – 17 – и летняя, блестяще воспитанная и умная девочка из семьи грузинского профессора с кафедры общей физики Тамаза Гогуа, была похожа на картинку из советского учебника про братство народных республик.
Веру смело можно было отправлять демонстрировать красоту, ум и достоинство Советской Грузии: девушка удивляла огромными глазами цвета черной смородины, тяжелыми смоляными косами до пояса, тонким изящным станом, и, разумеется, интеллектом.
***
Мать Веры, Нателла Гогуа, была домохозяйкой.
В советские времена домохозяйство считалось тунеядством.
Но Тамаз был непреклонен в своем убеждении: женщина должна хранить огонь домашнего очага, заботиться о семье и чтить традиции предков.
Из уважения к профессорским заслугам, бдительная общественность на самодурство Тамаза закрывала глаза.
***
В Веру Гогуа влюбился хулиган. Пэтэушник Олег Волков. Попросту Волк.
Волк обожал кому-нибудь «нахлобучить пофиг за что»; любил «отмочить» на дискотеке нижний брейк, модные штаны свои, голубые «бананы» в клетку любил; и четвертый день любил Веру.
– Да… чувачок, я так-о-ое вытворил… Сам офигел, – посасывая из бутылки «Жигулевское» за углом шиномонтажки, откровенничал с будущим коллегой по слесарному делу, взволнованный Волк. – Ну да ладно. То ли еще будет!
***
Продолжение у истории, действительно, было.
А начиналась она так.
– Нателла, и доченька моя, Вера. Девочки мои дорогие. Я люблю вас. – Эту речь, словно слова молитвы, Тамаз произносил ежедневно за ужином. Что бы ни случилось. Всегда. Сказал их и сегодня. – А теперь новости. Завтра я веду вас в кино! Американцы фильм сняли. Сегодня товарищи с кафедры, делились впечатлениями. Говорят, на фильм непременно сходить нужно. Не буду заранее открывать вам замысел сценаристов, скажу лишь одно: главный герой – огромная обезьяна. Фильм «Кинг-Конг» называется.
Нателла с Верой оживились.
– И самое главное, Верочка… – бархатно мурлыча, подмигивая и с удовольствием подкладывая дочке в тарелку лучший кусок баранины, заканчивал с новостями Тамаз. – Лирическая линия в фильме тоже присутствует!
***
На следующий день женщины в семье Гогуа сбились с ног.
Через час начинался сеанс, а Вера была не одета.
Купленную недавно «из-под полы» темно-синюю юбку – «плиссировку» Тамаз забраковал.
Сказал так: «Все девушки в них сейчас ходят! Будто глупые павлинихи распускают „хвосты“ и ходят! Моя дочь не павлиниха. Юбку снять и выбросить. Вместо нее одеть красивую».
***
Нателла вытянула из шкафа беспроигрышный вариант: безупречную белую блузу с длинным рукавом, в устье маленького воротничка таившую круглую брошь с профилем Анны Ахматовой, и узкую прямую черную юбку ниже колена.
Тамаз комплект одобрил.
Когда уже отперли дверь, Гогуа спохватился:
– А где же сменная обувь?! – Строго спросил он. – Разве можно пойти в театр, обитель искусства, без сменной обуви? Или вы утверждаете, что киноискусство совсем не искусство?
– Нет-нет, – замотали головами женщины. – Не утверждаем!
– Тогда скорее берите обувь! – Приказал им Тамаз. – И бежим на встречу с обезьяной.
***
Когда, наконец, семья Гогуа правильно одетая и переобутая, величественно воссела на последнем ряду, до начала сеанса оставались считанные секунды.
Но и их Тамазу было достаточно.
Он огляделся.
С неприкрытым презрением глянул на Верочкиного соседа слева: на развязного молодого парня в голубых клетчатых брюках, что-то смачно жующего и гогочущего с себе подобным.
Тамаз захотел поменяться с дочкой местами. И непременно бы поменялся. Но экран вдруг ожил, свет погас, поплыли титры.
***
Волк не смог не заметить уничижительного взгляда грузина.
В колючих глазах, под длинною, обесцвеченной в парикмахерской «Улыбка» челкой, затаил злобу.
***
Кинг-Конг впечатлял.
Крушил американские высотки, растаптывал автомобили, откручивал людям головы.
Советские люди подобных зрелищ не видели.
Сидели ошарашенные.
Волк «Конга» вчера уже посмотрел, сегодня пошел за компанию с дружком по шиномонтажке, и потому с впечатлениями уже справлялся.
Волк о другом думал.
Едким осадком залег в душу парню тяжелый уничижительный взгляд.
Волк заерзал на стуле. С интересом вгляделся в девчонку справа. Мгновенно смекнул, что к чему.
– Одета как лохушка. Зато красивая, – Подумал Волк.
***
И тут Волка осенило.
Сначала самого «по башке торкнуло» от дерзости задуманного, но мгновенье спустя, Волк решился.
Он положил тяжелую потную руку Вере на поясницу, замер, затаил дыхание.
Вера окаменела.
Верин мозг, как компьютер, столкнувшийся с нечитаемым алгоритмом, дал сбой.
Вера понимала: если она поддастся панике, начнет истерить и дергаться – будет хуже. Отец спуску не даст. Устроит скандал с криками во весь голос, с рукоприкладством, с включением света, и с вызовом милиции, конечно.
Но и парень, видимо, не отступит. Не уберет с ее спины свою руку.
***
Вера не двигалась и молчала.
Волк осмелел пуще прежнего, вытянул блузку, заправленную под юбку, ожег ладонью Верину поясницу. Там рука лежала до конца художественного фильма.
Когда у кино забрезжил конец, Волк аккуратно заправил под юбку блузку.
Дали свет.
Вера на ватных ногах, словно помешенная, шла за родителями.
Тамаз списал дочкину бледность на редкую впечатлительность.
***
– Ничего, деточка, – нараспев успокаивал Гогуа дочку. – Придешь домой, теплого молочка с медом попьешь и под теплое одеялко уляжешься… Баю-бай, баю-бай… Страх пройдет, и ты уснешь.
– Какой страх? – Вздрогнула Вера. – Ты о чем?
– Об обезьяне, конечно милая. Об обезьяне. – В ответ замурлыкал Тамаз. – Как же она тебя напугала!
***
В тот вечер Волк выследил Гогуа.
Узнал, где живет Вера. Всю ночь пластал в городском парке белые лилии. Где-то прослышал, что белый цвет – знак непорочности. А в том, что Вера девочка непорочная, Волк даже не сомневался.
На следующее утро Гогуа сидели на кухне, завтракали, когда в дверь раздался звонок.
– Слышь, наука, моей Зинке стирать надо, а ты ее ванну тырнул.
Тамаз смотрел на пьяницу-мужа их подъездной уборщицы в растянутых трениках и ничего понять не мог: « Как тырнул?»
– Так тырнул! А если не тырнул, так ты веник- то свой забери!
– Какой веник? – Снова не понял Тамаз.
– Какой веник?! Вот этот веник!. – Для лучшего рассмотрения «веника» сосед распахнул дверь пошире.
В трехведерной титановой ванне клонили друг к другу головки усталые лилии.
Штук сто.
***
Тамаз все понял: у Верочки объявился поклонник.
Профессор извелся весь.
Ненавидел тайного Верочкиного воздыхателя.
Подаренные цветы, полузавядшие, выдранные с корнем, либо просто неряшливо сломленные, с комками грязи на лепестках, напоминали профессору Гогуа пьяных падших усталых женщин не первой молодости.
***
В мечтах дочкино будущее Тамаз видел ясно: Вера закончит университет, выйдет замуж за достойного человека, народит детишек и будет их воспитывать.
Гогуа представлял себе их просторный дом, окруженный фруктовым садом; деревянный стол, изъеденный жучками, притулившийся под старой айвой: летний теплый вечер, уютный, как старое кашемировое пальто, подаренное молодой Нателлой…
Представлял, что он, уважаемый человек, Тамаз Гогуа, с любимым зятем жарит бараний шашлык, куском домашнего горячего лаваша они снимают сочное мясо с горячего шампура. Потом пьют молодое вино, не спешно беседуют о том, да о сем.
Озорные голодные внуки, мальчик и девочка, мчатся к обеду. Девочка с кудрявой головою, в голубом коротком платьице взбирается к Тамазу на колени. Он «топит» нос в ее темных волосах, закрывает глаза, и с «перехваченным» от счастья горлом, начинает раскатисто-глухо петь: «Я могилу милой искал. Но ее найти нелегко. Долго я томил-и-ился и искал. Где же ты моя Сулико?».
***
Да только какой-то мерзкий шакал гулял рядом с домом!
Тамаз хотел перегрызть ему горло!
Все думал, как подстеречь гадливое животное.
Представил «пред очи» Нателлу, повелел, чтоб с дочки глаз не спускала: до школы и обратно за руку водила. Иначе обеим не сдобровать.
