Читать книгу Заявка в друзья - Елена Чутская - Страница 3

После выхода на пенсию Олег прибывал в радужной эйфории от изобилия свободного времени, и время это поначалу прожигалось им нещадно, пока на банковскую карту не пришел первый платеж начисленной пенсионной выплаты, а за ним наступило отрезвление и вынужденное желание найти работу. Ему повезло.

Неподалеку от дома фитнес-центру «Оранж Блю» срочно требовался сторож. На первом же собеседовании он справился с новомодным тестом и подошел по всем параметрам. Прибавка к пенсии его вполне устраивала, работенка оказалась посильной, и Олег предпочел лишний раз не афишировать своим прошлым. Мало кто в фитнес-центре знал, что новый сторож – отставник в звании майора. Только бухгалтер, блондиночка с раздутыми губами, когда внимательно изучала его документы для оформления трудового договора, многозначительно приподняла брови. Она же и донесла обо всем руководству, и приятным бонусом от администрации были пожалованы бесплатные занятия на тренажерах и льготный пропуск в бассейн.

После ночных дежурств он частенько задерживался в зале. Чтобы не терять формы, выполнял упражнения с нагрузкой, разминал мышцы, формировал тело. Молодые девушки с завистью поглядывали в сторону молчаливого мужчины, который отличался скромностью и даже интеллигентной застенчивостью. С женским полом почем зря Олег не флиртовал, в друзья не навязывался, не отпускал направо-налево скабрезные шуточки, чем и заслужил всеобщее уважение среди посетительниц дорогого заведения. Если кто-нибудь из девушек спрашивал у него совета, с удовольствием помогал разобраться с тренажерами, подробно объяснял направление тренировки и демонстрировал все на собственных примерах доходчиво и ясно. Руководство вскоре оценило такой подход к работе. Из простого сторожа его повысили до дежурного тренера, но по совместительству.

Он все успевал, а во время болезни жены, особенно в последний месяц, отвисал в клубе сутками, только чтобы не видеть ее страданий. Такой трусости легко находилось достойное оправдание – постоянно требовались деньги на содержание сиделки, на лекарства, на лечение…

После учебы суворовец Кравцов замахнулся на Рязань, на воздушно-десантное училище, чтобы осуществить детскую мечту – прыгнуть в облачную синеву, потягаться наперегонки с ветром. Мать отпустила его, не задумываясь, только перед отъездом сына всю ночь проплакала в углу за печкой, словно знала – свидятся не скоро.

С будущей женой он познакомился случайно в парке во время выходного дня, когда курсанты в парадной форме прохаживались по тенистым аллеям городского парка и ненавязчиво пытались познакомиться с каждой встречной девушкой. Он приметил ее сразу. Ирина одиноко сидела на длинной зеленой скамье и читала книгу. Курсанты воробьиной стаей заполнили свободное пространство скамейки и пристали с глупыми вопросами: как звать, что читает, а Олег протянул белый цветок, сорванный с безымянного куста.

– Засуши, закладка будет.

Через месяц они зашли в местный загс и расписались. Многие сокурсники, узнав о такой скорой женитьбе, крутили у виска, смеялись с издевкой, но Олег не обращал внимания на старания друзей, которые хотели объяснить ему всю нелепость раннего брака.

– Я готов создать семью, – следовал ответ, и друзья, в конце концов, оставили его в покое.

В то время Ира, как все иногородние студенты, жила в общежитии. После женитьбы отдельную комнату ей не дали, для семейного счастья лишних ресурсов в мединституте не предусматривалось. Молодой муж-курсант сам ночевал в общей комнате на тридцать коек и находился на полном иждивении у государства. А когда задумались о первой брачной ночи, Ирина договорилась с соседкой по комнате, и та согласилась вечером сходить в кино. Весь обоюдный сексуальный опыт свелся к лишней нервозности, нелепой застенчивости, охватившей неискушенную в таких делах молодую жену, зато новоиспеченный муж ответственный момент прочувствовал до конца, позабыв о средствах предохранения. И последние экзамены вместе с защитой диплома фармацевта Ира успешно совместила с быстротечными родами. Счастье переполняло обоих родителей, особенно отца. Ведь такое дело – первенец, и сразу сын!

Но скитаться с грудничком по чужим углам после окончания института Ирине пришлось в гордом одиночестве. Мать звала обратно в деревню хоть на первое время, пока маленький Егорка не встал бы на ноги, но дочь самоотверженно, с долей геройства, безропотно следовала за мужем в любом направлении, куда не забрасывала его служба на благо отечества. Молодой лейтенант мало вникал в обустройство походной жизни. Вся его помощь сводилась к перевозке немногочисленного скарба и получения от начальства пригодного жилья. Как отличника боевой и политической подготовки Олега после училища направили в учебную часть под Каунасом. Для деревенской скромной Ирины уже сама Прибалтика, пропитанная чуть ли не заграничным воздухом, казалась чем-то выдающимся и приравнивалась к выигрышу спортлото.

В семейном общежитии на территории части им выделили вполне приличную комнату с общей кухней на три семьи. Ободранные по углам голубые обои поначалу жену раздражали, но незамысловатая мебель – койка, детское раскладное кресло, шкаф и стол, доставшиеся от предшественников, смягчили первую бурю противоречивых чувств, и, занавесив единственное окно казенной простыней вместо кружевного тюля, в будущем о комфорте Ира уже никогда не заикалась.

Первый год в учебной части оказался самым тяжелым. Олег редко приходил домой, ужинал и засыпал мертвецким сном. Должность начфиза выжимала из недавнего курсанта все соки, на жену сил не оставалось. Но те десять лет службы для обоих были самыми светлыми и спокойными. Незаметно подрос Егорка, пошел в школу. И для жены с дипломом фармацевта нашлась работа при медсанчасти. Постепенно жизненная кривая выровнялась, сгладилась, и регулярно поскрипывали жесткие пружины на металлической кровати, когда Олег являлся на ночевку домой, но с рождением второго ребенка Кравцовы решили не спешить.

Одним осенним вечером, когда мужья ушли на дежурство, офицерские жены собрались за чаем с портвейном. Ира в компании оказалась самой молодой и неохотно поддерживала душевные излияния, которыми чересчур откровенно делились женщины постарше. Все разговоры сводились к одному и тому же, от чего Ирина непроизвольно краснела и ерзала на стуле. Со временем она обвыклась и к повсеместному блядству относилась достаточно спокойно, но в первый раз у нее проявился неподдельный интерес узнать всю подноготную жизнь армейской службы.

Жена командира батальона, эффектная брюнетка с осиной талией, на новенькую посматривала с интересом, всеми силами старалась не выдать затаенную зависть, но Ирине она не нравилась. Что-то в ней отталкивало, не поддавалось описанию и к душевному разговору не располагало. На протяжении чаепития соседка, так или иначе, заворачивала на тему именно супружеской жизни лейтенанта Кравцова, а после невнятных ответов смущенной лейтенантши брезгливо кривилась и под конец неожиданно выдала:

– Ну и что ты из себя святошу-то корчишь. Всему гарнизону известно, какой Кравцов жеребец. Наши мужики в общей бане моются, такое мочалкой не прикроешь.

– И что теперь? – Ирина побледнела.

– Да ничего, – хохотнула командирская жена. – Везучая ты, дура! Такой мужик редко попадается…

Но Ира никак не могла считать везением то, что зачастую доставляло болезненные ощущения, а еще постоянную тревогу нежеланной беременности. И тут же на кухне научили ее мастерству разведения в точных пропорциях квасцов и премудрости спринцевания кружкой Эсмарха, что висела в общей душевой на отдельном крючке подальше от детских рук. Еще без всяких церемоний, используя в качестве наглядных средств огурец с помидорами, офицерские жены демонстративно объяснили, как мужнин недостаток превратить в орудие наслаждения. Со временем Ира научилась пользоваться советами на практике, и постепенно супружеская жизнь преобразилась, заиграла новыми красками, приобрела значимость и наполнилась смыслом. И прижавшись друг к другу разгоряченными телами, черными прибалтийскими ночами Кравцовы мечтали о скором повышении и золотых погонах, подсчитывали выслуженные года, а иногда планировали, что посадят на грядках будущей дачи.

– Не станешь ты, Ирка, городской, – подшучивал Олег. – Так и будет сидеть в тебе деревня до конца жизни.

Она не обижалась, притворяться не умела. Раз вросла корнями в суглинистый чернозем, к чему тогда отпираться.

После развала страны наступила затяжная неопределенность. Через время российские войска из Прибалтики вывели. Все ожидали нового назначения. Когда заговорили о Чечне, Ирина вдруг испугалась, взъерепенилась и после долгого полуночного разговора, в котором он так и не смог одержать победу, вместе с сыном вернулась домой в деревню, к чернозему и парниковым тепличкам с огурцами, как они и мечтали на узкой полуторке, но только в гордом одиночестве. Потекли годы полувдовьей жизни – вроде замужем, а мужа рядом нет.

Свои редкие отпуска Олег мог пересчитать по пальцам, а письма писать не любил, только отсылал раз в месяц телеграмму: жив-здоров, и то хорошо. Каждый раз сваливался, как снег на голову, без предупреждения и примерных дат. Выхватывал из цепких рук кассира заветный билет на первый проходящий, на плацкартную жесткую полку, и счастливый, с дурацкой улыбкой до ушей, со скудными гостинцами времен развала огромной страны вваливался в холодные сенцы со словами: «Ну что, не ждали?».

И хоть страсть его с каждым приездом не угасала, а чувствовала Ира – передержала ее судьба, перекисла она, молодая да недолюбленная, дрожжевым тестом, но в родительском доме вольностей себе не позволяла, на чужих мужиков не заглядывалась. Мать мудрым выстраданным сердцем угадала настроение дочери и как-то не к разговору, когда за окном сыпал пушистый снег, доверительно изрекла:

– Эх, Ирка, смирись с бабьей долей. Хрен на хрен менять, только время терять. Опять-таки сын у вас…

Она смерилась и терпела.

Возможность переехать на последнее место службы представилась как раз в неспокойное время кавказского конфликта, но жена приняла известие насторожено. Олегу весь отпуск пришлось уговаривать ее воссоединить семью, разменивая самый главный козырь – сына. Егор, вытянувшись в одно лето в кособокую сажень и повзрослев незаметно материнскому глазу, после восьмого класса заскучал по отцу привокзальной дворнягой. Ира примечала, как сын каждый вечер прислушивался к телевизору, если передавали новости из мест боевых действий, как ждал редких телеграмм и в любую погоду после уроков бежал на почту, а возвращался расстроенный с пустыми руками. Такая мужская солидарность не предвещала ничего хорошего. Все ее замечания, просьбы, уговоры проносились мимо ушей, разбивались о стену подросткового упрямства. С каждым днем мать все больше теряла в глазах сына безупречный авторитет и никак не могла смириться с половым созреванием ребенка, которому отдала пятнадцать лет жизни, и теперь в благодарность получала хамовитую грубость. Повседневная фраза «обедать будешь?» часто зависала в тишине без ответа. Сын требовал отца, настаивал на мужском подражании, и противостояние ее только усложняло такой простой семейный конфликт: замена материнского воспитания, как изжившего себя фактора, на отцовское – более приемлемое для ребенка мужского пола.

В тот последний раз неожиданному появлению мужа она даже обрадовалась, но вечером за ужином прозвучало «Буйнакск», и настроение испортилось. Олег ничего не скрывал, глупо улыбался и в будущем обещал вполне спокойное и безопасное существование. Его не смущало даже то, что школьная десятилетка подходила к концу, до аттестата оставалось каких-то два класса. Зато Егор сиял от счастья, ни на шаг не отходил от отца, и скрепя сердце Ирина согласилась покинуть насиженное место, но в Дагестане продержалась ровно год.

Как-то раз на общей кухне жена замполита с перекошенным от ужаса лицом сообщила о подрыве блокпоста, и она не выдержала, сорвалась. Семейное счастье дало трещину, глубокую с невидимыми на первый взгляд извилинами, а Олег заметил, как у Ирины временами подергивался подбородок.

По совету Анатолия в ближайший отпуск он перевез семью в Краснодар. Так было спокойнее всем. Теперь жену и сына видел лишь на совместной фотографии, вырывался на пару дней в краткосрочные отпуска и один раз в году все вместе отдыхали на море, до которого добирались два часа на маршрутном такси. Собственной машиной он так и не обзавелся, зато сын после поступления в институт прошел обучение в автошколе и успешно сдал экзамены на права. Ирина же как-то легко и без особых проволочек вписалась в ритм незнакомого города, устроилась продавцом в аптечную сеть, расцвела, похорошела.

В редкие приезды он замечал за женой удивительные метаморфозы. Ира по всем параметрам до красавицы не дотягивала, выходило что-то среднее между интеллигентной провинциалкой и деревенским фельдшером. В пору бабьего лета угловые формы округлились, черты лица стали миловиднее, и вечно перетянутый на голове хвостик чудесным образом перевоплотился в мягкие ниспадающие локоны, которые усердно завивались по утрам плойкой. В спальне на комоде появились разноцветные флаконы модных духов, завелась пухлая косметичка и яркая линейка губной помады. В шкафу висела светло-коричневая норковая шуба и пара комплектов кружевного белья. Тогда он подумал, что смена гарнизонного жилья на собственную квартиру пошла жене на пользу.

– Почему глазки не накрасила? – спросил однажды перед выходом в театр.

И она ничего не ответила, только резкой конвульсией дернулась щека. Больше вопросов Олег не задавал, а приезжая домой на побывку, привозил в качестве подарков израильские крема, восточные духи, один раз досталась ему контрабандой ажурная пакистанская шкатулка из сандалового дерева. Ирина два дня радовалась удивительному подарку, не выпускала из рук, принюхивалась и терялась в желаниях, что в нее положить.

– Никогда не замечал у тебя тягу к безделушкам, – это был не упрек, а скорее ирония, но жена отреагировала резко и с подтекстом.

– А что ты вообще замечал?

Он приметил мимолетный испуг, последовавший за неосторожными словами, но не придал значение. Не почувствовал и перемену в супружеских отношениях. Каждый раз та страсть, с которой он набрасывался на ее тело, ослепляла, прибивала к земле, не давая глотнуть свежего воздуха, жестко сдавливала ребра и била под дых. В такие моменты Ирочка старалась не импровизировать, в точности следовала желаниям мужа, позабыв про личный интерес, отдаваясь на волю инстинктам. Но с каждым разом ласки его становились грубее, примитивнее, отдавали каким-то пережитком, а неприличные просьбы приводили Ирину в ступор. Их брак так и не развился, остался где-то позади на жесткой койке студенческого общежития. В своих безудержных фантазиях он хотел ее по-всякому, до неприличия пошло, а на деле выходило как всегда. Через неделю отпуск заканчивался, Олег отбывал на место службы, а Ира с облегчением глубоко выдыхала до боли в легких.

Только выйдя на заслуженную пенсию, он почувствовал ее холодность. Жена что-то скрывала, вздрагивала от каждого вопроса, часто задерживалась на работе и уже не казалась такой счастливой как раньше. Сын без долгих объяснений вдруг захотел жить отдельно и в один прекрасный день привел для знакомства с родителями смущенную юную особу. Возражений у них не нашлось. Как-никак Егору исполнилось двадцать пять лет, пора и собственной семьей обзаводиться.

Через неделю Ира принесла в теплом шарфе коричневого щенка.

– Это немецкий шпиц. Фурсик, – пояснила она на его удивленный взгляд.

– Имя глупое.

– Нормальное имя.

– А что с ним делать?

– Кормить, гулять и любить.

– А без него нельзя?

– Нельзя.

Между ночными дежурствами Олег выгуливал собачку, ждал вечерами жену с работы, привыкал к гражданской жизни. В незнакомом городе друзей он так и не заимел. Да и сам город ему чем-то не приглянулся. Жаркое лето изводило духотой, умеренные зимы – слякотью и промозглым холодом, пробирающим до костей. Люди казались недоброжелательными, скупыми на эмоции. Радовала близость к морю. Но добираться до побережья в километровых пробках было слишком утомительно, и весь отдых сводился к недельному пребыванию в бухте Инал на базе «Нефтегазстроя», куда они ездили по совету Полины в первой половине июня, пока нескончаемый поток отдыхающих еще не набрал полную силу.

От одиночества выручал Анатолий. Заваливался в любое время с бутылочкой беленькой, продуманной закуской с собственного огорода, и начинались застольные разговоры ни о чем, долгие воспоминания о службе, заслуженные попреки в адрес бездействующей воровитой власти. Иногда долгими вечерами становилось тоскливо, особенно под мелко-моросящий заунывный дождь. Сразу вспоминались гайжунайские болотистые леса и тренировочные стрельбища по фанерным мишеням.

Счастье спокойной пенсии продлилось ровно до осени. В конце сентября сильно задождило, а в тот вечер Ирина почему-то ушла на работу без зонта, позабыв его в коридоре на обувнице. Фурсик, как назло, просился на прогулку, но за окном стеной стоял проливной дождь, и Олег специально для такого случая выставил в общий коридор собачий лоток с наполнителем. По телевизору шел любимый с детства отечественный боевик, пересмотренный сотню раз с ностальгией по юности. В конце месяца жена часто задерживалась, пересчитывала с напарницей аптечный киоск, искала недостачу. Олег не волновался, спокойно потягивал в кресле пиво, пытаясь ради интереса угадать, в каком настроении вернется жена, и удивился, когда на часах пропищал сигнал полночи. Он набрал ее номер, в ответ тишина…

Иногда случаются такие моменты, когда судьба невидимой рукой встряхнет за грудки, стукнет головой о стену, а еще лучше швырнет с обрыва вниз, позабыв бросить следом ранец с парашютом. И летишь камнем в пропасть, считая секунды до встречи с землей. И надо иметь силы, зацепившись за ничтожную былинку, при бешеном желании жить карабкаться вверх по отвесной стене, лишь по глухому звуку определяя под ногами падение камней. Ира жить дальше не хотела. Это он понял сразу, как только позволили навестить ее в онкологическом отделении городской больницы. Длительная операция ничего не дала, только подтвердила страшный диагноз.

– Хорошо, что ты вернулся домой, Олежек, – первым делом проговорила жена, очнувшись от наркоза. – Теперь мы вместе будем.

Он не стал уточнять, на каком именно дне из бесконечной вереницы остановилось ее время, но сразу понял, что дальнейшее существование сведется к ожиданию конца…

Весь его рабочий день с восьми утра до восьми вечера прошел на ногах. Не в первый раз пришлось отработать две смены, но от ночного дежурства он отказался. Глаза слипались от усталости, тянуло плечи, а кишки от голода заворачивались в узел. Под вечер навязчивой мелодией в голове повторялась одна фраза: «Синий цветочек, как синий платочек, что был на плечах дорогих…», а когда к словам добавилась музыка, ни о чем другом он думать уже не мог. Сознание возвращалось на одну и ту же дорожку затасканной пластинки, как испорченная патефонная игла, и дверь квартиры Олег открывал в сильном раздражении с головной болью под радостный лай Фурсика.

Соскучившийся шпиц встретил хозяина на грани щенячьего восторга, кидался под ноги, юлил по кухне от холодильника к плите, подставляя куда ни попадя лапы, и чуть не лишился роскошного беличьего хвоста, когда тот нечаянно попал под ножку стула. Весь день с ним гуляла соседская девочка Лиза. Расчесанный сотню раз до шерстяного блеска, затисканный в девичьих объятиях, довольный своей собачьей жизнью Фурсик следовал за хозяином по квартире и пытался что-то рассказать.

– Счастливый ты сегодня, я смотрю.

Суп Олег разогрел для себя, кусочек куриной грудки перепал четвероногому другу. В ответ слышалось благодарное рычание, а металлическая миска звякала по кафельному полу.

– Тише давай, а то соседи волноваться начнут.

Странным казался со стороны поздний ужин двух никому ненужных существ, словно по тургеневскому сценарию. Один любил разговаривать не спеша, делясь новостями, другой сидел, прислонившись пушистой спиной к ноге любимого хозяина, высунув от удовольствия розовый язык, и внимательно слушал монотонную речь в ожидании добавки. Первый всегда грозился подыскать хорошие руки для второго, а тот второй всякий раз с благородным снисхождением делал вид, что верит каждому слову и незаметно подмигивал одним глазом, поддерживая беседу. Собака и человек. В своем схожем одиночестве они прекрасно дополняли друг друга, и если один зависел от другого напрямую, как низшее существо, сидя на предпоследней ступени эволюционной лестницы, то другой, имеющий превосходящую силу, способную свернуть на раз-два крошечные шейные позвонки, подсознательно считал собеседника равным себе и не гнушался его обществом.

В такие часы, полные идиллии и душевной гармонии, Фурсик нахрапом отвоевывал в ногах хозяина крошечный пятачок и, покружив немного на месте, приминая покрывало, сворачивался калачиком в кошачьей позе. Но сегодня Олега тянуло к ноутбуку, хотелось поскорее проверить почту.

Еще утром он пожалел о минутной слабости, пожалел, что обнаружил себя и отправил заявку малознакомой девушке, но больше всего его пугал собственный интерес и вернувшееся заикание. После работы он специально прошелся до хлебного ларька с одной лишь целью: проверить на месте ли новая продавщица, и странным образом показалось ему женское горе, инцидент с наглым воровством среди бела дня прямо из-под носа, да и сам нос с красным, чуть вздернутым кончиком показался ему милым и вполне подобающим. Он почувствовал необычный душевный подъем, какую-то трепетную радость новизны и тех чувств, что за долгие годы успели позабыться. Что с этим делать, Олег не знал, но интуитивно желал продолжения, и, набравшись смелости, после ужина отправил коротенькое сообщение: «Привет. Как дела?» в надежде получить ответ. Ответ не пришел.

На следующий день, явившись к одиннадцати часам на работу в мрачном настроении, Кравцов получил вызов к руководству. Директором фитнес-центра был молодой, но уже переполненный всевозможными идеями развития бизнеса, тридцатилетний армянин по имени Рубен, но весь персонал от уборщицы до бухгалтера за глаза звал его Рубенчиком.

– Проходи, садись, располагайся. Будь как дома, дорогой, Олег… Олег…

– Олег Петрович.

В меру упитанный Рубен обладал низким ростом, пышной курчавой шевелюрой и просиживал в кабинете целый день, играя с компьютером в покер.

– Может, чай, кофе, Олег Петрович? – суетился директор возле работника, преданно заглядывая в глаза.

– У меня начало тренировки через пять минут, – напомнил тот.

– Ничего, ничего, Олег Петрович, дорогой, начнут и без тебя.

Рубен, всегда очень чисто говоривший на русском языке, редко срывался на едва уловимый ереванский акцент, но сейчас в произношении каждого слова слышалось безапелляционное подтверждение всей его непростой родословной. «Волнуется почему-то», – подумал Олег и напрягся еще больше, терять работу не хотелось.

– Нажаловался кто-то?

– Почему сразу так говоришь? – Рубен прищелкнул языком на манер аванского лудильщика. – Никто не жаловался! Чай будешь?

– Нет, не хочу, спасибо, – Олег заерзал на стуле.

– Тут такое дело, – директор уселся в глубокое кресло напротив, руки сцепил на животе. – Соседи наши подвальчик продают. Замахнулись на супермаркет секонд-хенда из Канады, но что-то там не срослось. Дело не в этом… Хочу там бойцовский клуб открыть. Как вам, Олег Петрович, такая идея? – русский язык, наконец, одержал победу, и ереванские нотки напрочь исчезли из кривляний Рубенчика. Тон сделался ровный, деловой, черные глаза сузились в одну щель, на переносице заломилась глубокая складка, еще больше подчеркивая орлиный нос с горбинкой.

– Идея, думаю, хорошая, – Олег неуверенно пожал плечами. – Только не я директор клуба, а вы.

– Правильно рассуждаешь, дорогой, правильно. Только у меня хороших бойцов нет. Помещение есть, оборудование достану, тренер хороший нужен.

– Я тут причем?

– Как причем? – и Рубен выложил на стол папку с личным делом «Кравцова О.П.». – Я тут на досуге почитал документы, что бухгалтер в папочку приколола.

Олег и без дальнейших пояснений понял, о чем пойдет речь. Он отрицательно покачал головой, отказ подтвердил словами.

– Нет, Рубен Арамович. При всем моем уважении, я не могу.

– Почему? Вы этим всю жизнь занимались. И тренер из вас получится первоклассный, – Рубен откинул папку на стол, развел в стороны руки, словно ожидая крепких дружеских объятий.

– Нет. Не могу, – повторил Олег, уставившись в едва заметную трещинку на полированном столе.

Он ожидал чего угодно: бесполезных уговоров, нудных упрашиваний, угрозу увольнения, наконец. Но Рубен оторвал от канцелярского квадратика бумажку, что-то размашисто начертал карандашом и протянул через стол с вежливой улыбкой.

– Вот, уважаемый Олег Петрович, подумайте на досуге. Хорошо подумайте…

Сложенный вдвое листок он развернул уже в раздевалке. Сумма была хорошая, даже внушительная, государственную пенсию превышала в несколько раз. Но Олег только усмехнулся, провел рукой по короткой бычьей шее и отправился на тренировку.

Дома после работы он первым делом включил не телевизор с вечерними новостями, а ноутбук. Фурсик в терпеливом ожидании мялся возле дверей, боясь измочить коридорный коврик, незамысловатый ужин остывал рядом на столе, но Олег отложил все дела на потом.

Оказалось, что ответ ожидал его еще со вчерашней ночи, вернее, раннего утра. Время доставки короткого письма «Привет. Рада знакомству. Все хорошо.» пугало круглой цифрой пять и тремя нулями. «Синий цветочек» в личном сообщении прислал ему ротатый смайлик и дежурный ответный вопрос «Как дела?». И тут он запаниковал. Писать ему, собственно говоря, было не о чем.

В тот же вечер, выгуливая Фурсика, Олег всю дорогу рассеянно шел туда, куда вел его ошалевший от свежего воздуха шпиц, и сосредоточенно думал, что написать в ответ. Молчание казалось ему моветоном, следовало хотя бы ответить: «У меня все хорошо», но тут нарисовалась небольшая проблемка: как привлечь внимание столь юной девушки, чем заинтересовать, а главное, зачем ему это все было нужно. Особой эрудицией и талантом общения Олег никогда не страдал. Когда читал последний раз заумную книгу, не помнил. Библиотеку посещал еще в деревенской школе, выискивая на пыльных полках военные боевики, воспоминания прославленных полководцев. Еще отрывками помнил «Евгения Онегина», но через строчку, через слово. Как в любом мужчине и в нем, наверное, имелась какая-то харизма, но где именно и в чем, за годы несения службы по уставу он успел позабыть.

После ужина на скорую руку он забросил в стиральную машину тренировочную форму и в относительном покое хотел сесть за ноутбук, поразмышлять над ответом, но резкий звонок в дверь спутал все планы. На пороге в домашнем халате стояла Светлана.

Ее фигура всегда вызывала у него сомнение: вроде и женская, а со спины посмотришь – семнадцатилетний подросток, плоская и спереди и сзади. Стриглась соседка всегда коротко, волосы регулярно подкрашивала, пытаясь добиться чистого блонда, но каждый раз выходил пережженный желтый цвет, и Олегу он был неприятен. Светлана еще и ростом не вышла, коротконогая, в узких потертых джинсах, едва доходила до мужских плеч, но к нему являлась всегда в халате.

– Чайком угостишь?

Это был условный сигнал. Желтой канарейкой впорхнула она через порог, и как только Олег прикрыл на задвижку дверь, порывисто обхватила его за талию и всем телом прижалась к мужскому торсу. Под халатиком ничего не было.

– Тогда, может, без чайку обойдемся? – уточнил Олег по-соседски.

Именно сегодня он ее не ждал. Светка, как чума, приходила без предупреждения, выпивала все соки и, не вдаваясь в лишние объяснения, внезапно уходила домой. С одной стороны в таких отношениях его все устраивало, а с другой…

С мужем Светлана развелась еще десять лет назад по неизвестной причине, о которой никогда не упоминала. Единственную дочь воспитывала сама. Лиза училась хорошо, обожала бальные танцы. Поступив в студию «Фаэтон», она поначалу частенько разъезжала с выступлениями по краю, а затем принялась гастролировать по дальним просторам необъятной родины. В свободное время девочка обожала возиться с Фурсиком, и Олег, когда часто задерживался на тренировках, обращался к ней с просьбой выгулять собачку. У Лизы именно для таких случаев втайне от матери имелся ключ от его квартиры.

Светлана по роду профессии работала сразу в двух учреждениях. Мыла полы в здании музыкального объединения «Премьера» и в народном суде Центрального района. В шесть часов утра бежала на первое место работы, после шести вечера тащилась на второе. Намахавшись за целый день шваброй, сердобольная мать еще успевала проверить у дочери домашнее задание, но на остальное женских сил не хватало. Лиза оказалась ребенком с прирожденным талантом – успевала все и особого контроля над собой не требовала, жила, словно луговая ромашка у дороги, кто по головке погладит, к тому и тянулась. Подружки водились у нее все крайне положительные, жили по соседству, бегали друг к другу в гости, и Светлана посреди рабочего дня за дочь никогда не волновалась.

Волновалась Светка о другом. Шел ей уже тридцать седьмой год, а стоящий мужик никак не попадался, хотя должен был – кровь из носу. Еще учась в школе, как-то раз за компанию со старшей сестрой, которая не могла выбрать из двух претендентов в женихи самого достойного, напросилась она к одной гадалке мужского пола. Предсказателем судьбы оказался пожилой, приятный в обхождении инвалид. Умело раскладывал карты и между прочим задавал обычные вопросы, но не угадывал, а предвидел ответ. Каждой из сестер предсказатель гадал по отдельности, пока другая ждала за дверью, и кого из претендентов предрекли карты, а кого сестра выбрала впоследствии сама, Светочка спросить не решилась, боясь спугнуть собственную судьбу и развеять ненароком иллюзию нагаданного счастья. Но в гадании девушка запомнила все, а для верности записала в тоненький карманный блокнотик, чтобы с годами ничего не забыть. По картам выходило: двое мужей, двое детей – сын и дочь, а главное, денежное благополучие, которое Светлана даже на двух работах никоим образом достичь не могла.

Много лет считала она предсказателя шарлатаном, пока сосед по другую сторону от лифта однажды не овдовел. Выждав условно три месяца после похорон, она как-то вечером зашла к Олегу с перегоревшим утюгом. Но молчаливый сосед с тяжелым взглядом только повертел утюг в руках и предложил вместе попить чайку. Светлана не отказалась.

В спальню он ее не повел, дверь туда всегда закрывалась на ключ. Одним ловким движением раскинул на тахте покрывало, другим – сам разделся на одном выдохе. Без лишних слов, не теряя попусту драгоценных минут обоюдного согласия, они нырнули в пучину удовольствия, а вынырнул оттуда только сосед. У Светланы же от его достоинства напрочь помутнелся рассудок, а в голове четко сложилась вся головоломка забытых предсказаний. Неизбалованная мужским вниманием, правильно оценивая свои недостатки, Светлана разницу между ними в одиннадцать лет усмотрела как основу будущего брака – фундаментальную, нерушимую. На фундамент возводилось бесспорное улучшение материального положения и, учитывая тот факт, что функция деторождения у соседа функционировала бесперебойно, уже через месяц постельных отношений Светлана в своих фантазиях выстроила великолепный дом счастья и благоденствия. Гадалка-инвалид не обманул, предсказания сбывались в точности.

Она не имела привычки торопить события, методично и основательно привыкала к его желаниям и потребностям, но с момента первой постельной встречи ничего в ее жизни не изменилось. Как первая сучка среди гончей стаи, неслась Светочка по зимнему лесу за зайцем-беляком и всеми фибрами души пыталась уловить от соседа особое желание соединиться в законном браке, но Олег и о гражданском не заикался.

С самокритикой у Светланы все было в порядке, и здравая мысль, что она просто ему не нравится, никогда не посещала ее стриженую голову. Согласно примитивной женской логике – если спит, значит, любит – выходило, что сосед от нее без ума. Оставалось лишь одно объяснение раздражающей медлительности: незалеченная рана после потери жены, и Светочка решила со свадьбой подождать…

После ритмичных постельно-телесных упражнений, отлаженных за два месяца как швейцарские часы, Олег не предложил соседке ни сигарету, ни чаю. Под удивленным взглядом карих глаз торопливо оделся и придумал повод от нее избавиться.

– Сын должен заехать. Звонил сегодня, предупреждал.

Егор звонил еще в обед, приглашал отца полюбоваться на чудо заграничной техники. В салоне красовались два мерседеса, пригнанных из Германии неделю назад и занимающих все его помыслы: как поскорее сбыть недешевый товар. Олег пообещал на днях заехать.

Когда за соседкой захлопнулась входная дверь, он уселся перед ноутбуком, потер потные ладони, потом потер виски, но голова после Светки пугала оглушающей пустотой, и хотелось спать. Первое предложение, пришедшее на ум, он быстро оформил в несколько слов, повторяясь за Ниночкой: «Очень рад знакомству». От себя добавил: «Надеюсь, взаимно». И чтобы лишний раз не сомневаться в собственной глупости, быстро отправил письмо, рассчитывая, что ответ придет лишь на следующий день, и завалился спать.

«Знаете, я почему-то с первой минуты обрадовалась нашему знакомству, будто только его и ждала. Вам не кажется подобное странным. Вот живешь-живешь, чего-то ждешь каждый день, а ничего по существу и не происходит, и начинаешь думать, что все, как нарочно, сговорились испортить само представление о счастье. А тут Ваше письмо! Только у меня будет одна маленькая просьба. Давайте общаться без личных подробностей, без семейного положения и рабочей рутины. Давайте не раскрывать свое место проживания, потому что, боюсь, Вы сразу разочаруетесь в нашем общении, а мне бы не хотелось разочаровывать Вас вот так сразу. И возраст, самое главное, не надо упоминать. Какая разница сколько лет собеседнику, если с ним интересно разговаривать, делиться мнением, сопереживать, высказывать свои мысли. Я Вас не пугаю? Прошу вас, только не бойтесь меня никогда! Может, временами я покажусь Вам чересчур импульсивной и возвышенной, но это только от вынужденного одиночества. Ну вот я первая и проболталась о личной жизни. Если Вы передумаете продолжить переписку, сообщите мне обязательно, чтобы я больше не ждала от Вас письма».

Утром после короткого выгула Фурсика, сгорая от любопытства, он перед уходом в фитнес-центр открыл ноутбук. В почте значилось одно письмо, ожидавшее его всю ночь. Перечитав послание дважды, он в легком недоумении отправился на работу. До обеда тренировки чередовались друг за другом, клиенты шли нескончаемым потоком, даже привычный кофеек с инструктором по плаванью, который они пили на уголке общего обеденного стола в служебной комнате, и тот остался без внимания. По графику в ночь стояло дежурство. Полдня перед ночным сторожеванием ему отводилось на отдых, но в таком состоянии про сон он совершенно позабыл. После работы забежал домой за Фурсиком, чтобы прогуляться до конечной трамвайной остановки, а по пути лихорадочно вспоминал, какие дни недели уже безвозвратно выпали из его жизни, и пытался угадать, кого застанет в ларьке – Томочку или Ниночку.

Издалека Олег приметил стройный силуэт в белом халате. Новая продавщица принимала вторую по счету доставку сдобных куличей, первая распродалась со скоростью сверхзвуковой ракеты. Очередь из пяти женщин безропотно ожидала возобновление торговли, и Олег в полном недоумении уставился на красочные творожные пирамидки, на обвернутые праздничной бумагой для выпечки, цилиндрической формы куличи с белоснежными шапочками, обильно усыпанными крашеным пшеном. Пасха… Завтра же Пасха!

Шпиц тянул во все стороны, обнюхивал богатую на тюльпаны клумбу, бросался на купающихся в луже взъерошенных голубей. Олег прошелся вдоль соседней многоэтажки, покружил возле парикмахерской, потянул время, пока не рассосалась очередь.

– Вкусные куличики-то? – спустя десять минут он смело заговорил с продавщицей через раздаточное окошко без особого предисловия.

– Вкусные, – покупателя она узнала. – Многие пробуют и еще приходят. Второй завоз у меня сегодня, торговля идет как никогда.

Такое откровение ему понравилось и тон – спокойный, доброжелательный, примирительный такой, как по заказу.

– Завтра п-праздник что ли? Какой, если не секрет? – он хотел поговорить с ней подольше.

– Так Пасха ведь. Вы что не православный?

– П-православный, только некрещенный.

– Так церковь рядом. Сходите к батюшке, он вам все расскажет.

– Вы и в церковь ходите?

Рассмотреть ее лицо ему мешала витрина, заполненная сдобными булочками. Прямо над раздаточным окошком они лежали на полочках и загораживали весь вид. Олег специально согнулся в три погибели в надежде увидеть девичьи глаза. Но Ниночка к покупателю отнеслась с безразличием и разговаривала через плечо, сортируя между беседой хлебные латки: с батонами и куличами подтягивала ближе, пустые складывала возле двери.

– Долг за мной еще числится? – поинтересовался Олег, не обращая внимания на шпица, который бегая за голубями, опутал его ноги поводком.

– Расплатиться желаете? – уточнила продавщица и бросила лотки.

Из-под полы на свет явился пухлый талмуд, быстро пролистнулись последние страницы, дрожащие пальцы прошлись по кнопкам калькулятора.

– С вас четыреста двадцать.

– Всего-то? – удивился Олег, нащупывая деньги в заднем кармане джинсов. Портмоне он так и не обзавелся, наличность держал по глубоким карманам, периодически перекладывая из одних брюк в другие.

– Для вас мелочь, а мне приятно, – подвела итог Ниночка и захлопнула блокнот. – Платить будете?

– Буду, – на монетное блюдце легла новенькая купюра.

– Куличи брать будете?

– Давайте п-парочку.

Через окошко он получил пакетик с пасхальными куличами и отсчитанную сдачу. Долг был погашен, а к ларьку подошла молодая женщина с грудным ребенком на руках. Олег посторонился, уступая место возле окошка. Ему хотелось продолжить разговор, но от трамвайной остановки повалила праздная толпа и многие задерживались у хлебного ларька. Фурсик безнадежно сидел рядом, ожидая продолжение прогулки.

– Ну пошли что ли? Потом поговорим…

Ответ у него не получался. Мысли путались, ударялись о каменную стену воспаленного разума и возвращались обратно, подкошенные творческим кризисом. На формулировку первого предложения ушло полчаса, а дальше глухая, непробиваемая стена.

Часы показывали приближение полночи. Единственные двери фитнес-центра он закрыл два часа назад, бухгалтерию поставил на местную сигнализацию. Даже успел вскипятить чай, но кружка с логотипом «Оранж Блю» так и осталась стоять нетронутой возле раскрытого ноутбука. Напиток медленно остывал.

– Да что за чертовщина такая. Баран! Двух слов связать не можешь…

Но самокритика на отупевшее сознание не подействовала. Возможно, сказывалась глубокая ночь, или та неожиданная растерянность, накрывшая его с головой от собственного бессилия перед светящимся экраном ноутбука с одной фразой: «Ваши условия принимаю, можете на меня рассчитывать». Глупее и придумать было нельзя. С чего ей вдруг приспичит на него рассчитывать?

Он в десятый раз перечитал ее письмо. Слог легкий, удивительно наивный и какой-то даже детский. Чистого листа он не боялся и никогда не испытывал страха, разве только при составлении казенного письма родителям о скоропостижной смерти срочника, когда дрожали руки, а строчки образца бланка прыгали перед глазами, но на такой случай в столе замполита всегда стояла початая бутылка водки…

Первый раз такое уведомление он писал в Гайжюнае. Старший сержант второй роты Николай Сидоренко перед увольнением в запас на последних прыжках решил хвастануть врожденным дебилизмом – пройтись по белым грибочкам-парашютам. Во время чередования курсантов, нарушая все правила весовой очередности, Николай перестегнул свой карабин и последним выпал из самолета. Под ним уже медленно парили белоснежные купола, когда грузное тело стремительно набирало ускорение свободного падения. Первый же купол принял его ноги аккуратно в управляемую боковую прорезь. Два парашюта сбились в бесполезную тряпку. Слабые потуги выправить ситуацию и раскрыть запасной парашют ни к чему не привели. Когда по связи старшего лейтенанта Кравцова в срочном порядке вызвали на площадку десантирования, возле бесформенных тел в оцеплении уже стояли его курсанты, некоторые блевали прямо на четвереньках за редким кустарником. Капитан Немчук, непосредственный начальник Олега, получил строгое взыскание и два дня ходил с лицом белее снега. В дивизии поговаривали о неминуемом наказании, но постепенно все спустили на тормозах. Немчук остался при погонах, получил прозвище «бедовый», и все последующие года продвижения по службе не имел, очередное звание присваивалось с задержкой. Видимо не зря.

Через пять лет прозвище его снова оправдалось с лихвой, но без смертельного исхода. Ротный писарь, затравленный дедовщиной, решил свести счеты с жизнью и на крючок в потолке, где на проводе свисал жестяной абажур с единственной лампочкой, приспособил парашютную стропу, но не рассчитал ни собственного веса, ни известковую штукатурку, из которой хлипкий крючок благополучно вырвался. Писарь отделался легким испугом и многочисленными синяками, а капитан Немчук устным порицанием вперемешку с матерными выражениями, которые услышал впервые за все время службы от генерал-майора, командира дивизии…

Олег долго сидел перед монитором камер видеонаблюдения, вспоминая позабытую молодость, измученные лица курсантов, песчаные дюны, мшистие прибалтийские болота. Он уже хотел удалить литературный шедевр, рожденный в несвойственных потугах и мучениях, но передумал, махнул рукой и отправил письмо адресату.

«Получив Ваше письмо, я непроизвольно вспомнила один старый фильм. Он так и назывался «Вам письмо». Если не смотрели, обязательно найдите для него время. Уверена, Вы сможете его оценить. Даже не буду пересказывать сюжет, ни за что! Вот посмотрите, а потом скажите мне, понравился он вам или нет. Знаете, я целый день ждала от Вас весточки. Сильно переживала, что Вы передумаете, слишком жесткие я выдвинула требования и к концу дня пожалела об этом. Сильно пожалела. Вы мне верите? Верьте, пожалуйста. В словах я искренна. Ведь если и мы с вами начнем лгать друг другу, тогда зачем все это, для чего? Ведь рассудите сами: меня Вы не знаете, видеться нам не надо, и можно вести совершенно откровенный разговор обо всем. Вы не думали о таком общении? А я так размышляла целый день. Получается что-то вроде анонимного психолога или психотерапевта, а одна моя знакомая и того и другого называет «мозгоправ». Смешно, правда? Но какая-то доля истины в этом есть. И тот и другой помогает людям вернуть человеческое естество, победить страх, докопаться до сути возникновения недуга. Вот Вы, например, боитесь чего-нибудь в жизни? И неважно, сколь сильно, главное, есть ли в мире то, чего Вы боитесь? Я боюсь. Конечно, смешно то, чего я боюсь. Но для меня это важно».

Письмо закончилось, не успев начаться. Нить повествования так резко оборвалась, что Олег невольно ощутил досаду. Ему захотелось прочесть продолжение, и уже ближе к двум часам ночи, когда затихли звонкие колокольные переливы, ознаменовавшие завершение крестного хода вокруг соседней церквушки, пришло второе письмо.

«Глупо осознавать с моей стороны, что Вы примите меня всерьез и поверите на слово. Только, знайте, людям я привыкла доверять, иначе общество потеряет весь смысл своего существования. Вы не находите? Какой смысл от такого огромного количества людей, если все они в большей мере никчемны и бесполезны. Вот врачи, например, они полезны? Безусловно. Они лечат, плохо, хорошо ли, но выполняют свое предназначение. Продавцы, водители троллейбусов, даже дворники метут улицы и делают их чище. А остальные? Зачем они? Живут в какой-то спячке, ходят в гости, едят, пьют, спят, а для чего, сами не знают. Странно, правда? Человек начинает задумываться о своем предназначении, только стоя на краю катастрофы, по-настоящему задумываться, как Гамлет. Вы читали Шекспира? Я читала. Гамлет мне не понравился. Он ищет того, чего нет, и теряет последнее. Но не смешно ли? И эти призраки, предчувствие смерти, зачем бояться смерти, если она неизбежна. Вы думали когда-нибудь об этом? Последнее время я думаю о смерти и боюсь, чтобы она не перепутала меня с кем-то другим. Странны вам мои слова? Вот скажите, странны же? А ведь я честна перед вами. Совсем рядом со мной умирает один человек, и я невольно жду его смерти, а иногда мне кажется, что желаю ее, только не для себя, а для этого человека, чтобы поскорее все закончилось. Вы не бойтесь, я в здравом уме, совершенно в здравом рассудке. Просто скоро утро, а я не спала всю ночь, ей снова стало хуже. Напишите мне, что вы думаете обо всем этом».

Уверенной рукой он закрыл ноутбук и уставился в пустоту. Потом вскочил как ужаленный, прошелся с фонарем по темным раздевалкам, коридорам, тренажерным залам, заглянул в туалетные комнаты. Остановился лишь возле бассейна, прислушиваясь к тихому шуму фильтрационного насоса и, наконец, вздохнул полной грудью. От поверхности мерцающей голубой воды поднимался тонкий запах хлора, щекотал ноздри и возносился под обнаженную крышу с металлическими стропилами.

Письмо не только удивило наивностью и детской непосредственностью, переполненное откровениями оно пугало и завораживало одновременно. Но эмоции, столь правдиво описанные, заставили его сердце на мгновение сбиться с привычного ритма и похолодеть от страха.