Читать книгу Опасный возраст - Елена Чутская - Страница 3

Целых три года, с шестого класса по девятый, Лере было отпущено, чтобы определиться с будущей профессией. В семье Шагаевых намечалась врачебная династия.

Бабушка Вера по отцовской линии двадцать два года проходила в медсестрах хирургического отделения городского госпиталя ветеранов войны и только последние четыре занимала главенствующую должность среди младшего персонала, чем гордилась неимоверно. Пользуясь должностной привилегией, на сто лет вперед припасла она постельного белья, бинтов, шприцов, спирта и еще много чего по мелочи, за что единолично несла материальную ответственность. Дольше всех в домашнем хозяйстве просуществовали казенные простыни. Стерилизованные в автоклаве, тугие от крахмала они казались эталоном чистоты, надежно хранили больничные запахи и штемпель отделения, слегка полинявший после частого отбеливания.

Дедушка Павел, муж Веры Игнатьевны, при госпитале работал сторожем, а до этого без малого сорок лет шоферил то на грузовой машине, то на «скорой помощи». В трудовой книжке у Павла Федоровича стояла одна единственная запись о принятии на работу, датированная сорок шестым годом, зато в графе «сведения о поощрениях» строчки теснились одна на другую. Благодарственные записи за добросовестный труд чередовались с приказами о премиях «за высокую организованность и соблюдение правил дорожного движения». Павел Федорович имел фатальное везение. За ним не числилось ни одного дорожного происшествия. Хотя случалось всякое, но как-то везло, то ли Бог охранял, то ли черт стороной проносил. Ближе к мужниной пенсии Вера Игнатьевна, уже получившая повышение, уговорила Павла Федоровича оставить шоферскую баранку и на старости лет остепениться. Вакантное место сторожа, по ее мнению, идеально подходило для такой производственной трансформации, как бы то ни было, она и мужа считала причастным к медицине, если не прямо, то косвенно – одним боком – сторожевым.

Отец Лерочки, Дмитрий Павлович, в медицине погряз окончательно, по самые локти. По материнским стопам он пошел уверенно, в середине шестидесятых с отличием окончил медицинский институт, получив от профессора урологии Уса небольшую протекцию. Вера Игнатьевна сияла от счастья. Желание ее видеть единственного сына светилом науки исполнялось наяву. До светила Дмитрий Павлович не дорос, но руки его, как умелого хирурга, через десять лет практики уже упоминались во всех урологических отделениях города, очередь к нему на операцию растягивалась на месяцы.

С мамой Лерочке тоже повезло. И опять же по медицинской части. Но Татьяна Яковлевна отправной точкой в разветвленной ординатуре выбрала стоматологию. В шестьдесят третьем году в медицинском институте открылся стоматологический факультет, куда студентка Татьяна Заевская с удовольствием и перешла с третьего курса. Протезирование особо не требовало наличие сильных рук, и руки женские прекрасно приноровились к условиям труда, где преобладал гипс и всякого рода металл, предпочтительно мягкий, золотой.

Татьяна Яковлевна успешно практиковалась в районной поликлинике, местом своим дорожила и между очередными клиентами с регистратурными талончиками за смену успевала принять пару-тройку клиентов с записочками от хорошо знакомых лиц и лиц незнакомых, но хваливших ее работу. За несколько лет у нее образовалась солидная клиентурная база, которая регулярно пополнялась новыми знакомствами. Эти знакомства в конце семидесятых вывели ее на главврача краевой стоматологической поликлиники. В блок лицевой хирургии срочно требовался первоклассный техник.

На новом месте у Татьяны Яковлевны работы заметно прибавилось. Единственное, что смущало, – семейное положение, а вернее, полное отсутствие личной жизни при наличии целого штата мужчин. Сказывалась специфика работы: когда с утра до вечера смотришь в чужие рты, лиц уже не замечаешь.

Мать Татьяны Яковлевны не меньше дочери была обеспокоена ее незамужеством. Когда Танечке исполнилось двадцать пять, Евгения Михайловна со дня на день ожидала счастливого момента. Когда миновало тридцать, она еще продолжала слабо надеяться, а после тридцати двух решила взять инициативу в собственные руки. Для дочери Евгения Михайловна желала мужа уважаемого, во всех отношениях порядочного, наличие стабильного заработка тоже приветствовалось. Со временем завышенная планка немного опустилась, и Евгения Михайловна была готова закрыть глаза на некоторые недостатки будущего зятя, появись он хоть из-под земли, но появлялись совсем уж никчемные, и поиски упорно продолжались.

Не было бы Танечке счастья, да несчастье, случившееся в день рождения самой Евгении Михайловны, странным образом поспособствовало ее знакомству с будущим мужем.

Свой юбилей Евгения Михайловна задумывала скромный, рассчитанный на близкий круг, в основном, родственный. Все начиналось торжественно: шампанское, красное крепленое, запеченная утка, фаршированные перцы, заливное из щуки, а закончилось приступом острого аппендицита. Евгению Михайловну в срочном порядке из-за праздничного стола доставили в приемный хирургический покой, прямиком в операционную.

– Еще бы часок, и не спасли, – сетовал дежурный врач, когда Танечка вся в слезах привезла матери домашние вещи. – Аппендикс-то гнойным оказался.

От наркоза Евгения Михайловна отходила плохо, сердце два раза сбивалось с ритма. Танечка хотела нанять сиделку, чуть ли не на коленях умоляла дежурную медсестру поухаживать самой, но строжайший карантин воспрепятствовал героическому настрою.

– Не положено, голубушка, никак не положено. Ваша мама нетяжелая. Справится, – уверяла ее дежурная медсестра, держа за руку. Не помог даже конверт, сложенный вдвое, на всякий случай Танечкой приготовленный. Порядки оказались строгие.

Уже на вторые сутки больничного покоя, передвигаясь мелкими шагами вдоль стеночки, Евгения Михайловна принялась за старое, тем более и место было подходящее – хирургическое отделение просто кишело мужским многообразием.

Поиски привели Евгению Михайловну в процедурный кабинет. Перевязывала ее Вера Игнатьевна, в ту пору еще простая медсестра с большим опытом по части перевязок. Слово за слово вывело двух собеседниц на общий интерес: у обеих взрослые дети, брачная пора давно прошла, но внуков хочется, а где их взять. Как-то так. Разговор получился доверительный, почти душевный. Хоть и говорили они иносказательно, – одна охало, другая поддакивала, – но телефонными номерами при выписке Евгении Михайловны женщины обменялись.

С того дня развернулась полномасштабная кампания по сближению двух семейств.

За всю жизнь Евгения Михайловна не испытывала столько страха, как в день знакомства, которое они два месяца планировали с Верой Игнатьевной за спинами великовозрастных детей. Встреча все откладывалась, и виной всему была врачебная занятость двух состоявшихся индивидуумов, похожих в профессиональной плоскости и разных по половому признаку.

– Ах, как бы взять их вместе и соединить. И пусть живут нам на радость, – мечтала бедная Евгения Михайловна, тяжело дыша в телефонную трубку, а Вера Игнатьевна всецело разделяла ее желание.

Но встреча состоялась, и Татьянин день для знакомства выбрали неслучайно. По легкому снежку с букетом белых гвоздик Дмитрий Павлович явился на порог незнакомой квартиры. Из кухни пахло пирогами. На столе, сервированном по всем правилам этикета, остывали незамысловатые угощения. Три женщины, среди них и Вера Игнатьевна, переживали за мягкость отбивных, за свежесть заварных пирожных, за пропеченность ягодного пирога и наперебой подкладывали в тарелку гостя лучшие куски, просили откушать и обязательно оценить.

Тепло духовки преображалось в неосязаемый шлейф, сливалось с теплом человеческим и обволакивало обмякшее со второй рюмки коньяка тело Дмитрия Павловича, уставшего после операционного дня и неподозревающего, какие планы строила за его спиной собственная мать. Ему было хорошо, тепло и сытно. О большем он не мечтал.

Заманить сына к незнакомым людям Вере Игнатьевне удалось благодаря его зубу, не ко времени разболевшемуся. Зуб ныл давно. Дмитрий Павлович побывал у некоторых специалистов, но последний – совершенно безграмотный – так неумело вставил штифт, что зуб дал незаметную трещину. Ноющая боль появлялась внезапно, как назло, перед сложной операцией, и плохо действовала на общее самочувствие Дмитрия Павловича, но он старался о боли не думать. Мать пообещала найти лучшего хирурга в городе. И нашла. Им оказалась дочь ее новой знакомой.

– Представляешь, Димочка, она тоже училась в твоем институте. Большая умница. Все ее хвалят. От клиентов отбоя нет…

О свободном семейном положении зубного техника Вера Игнатьевна умолчала, чтобы не спугнуть сына раньше времени. Танечка, ко всем внешним достоинствам имевшая непосредственное отношение и к медицине, нравилась ей все больше и больше. Прямая линия – бесконечная по своей сути, – по которой Вера Игнатьевна последние годы бежала в заданном направлении, неожиданно изогнулась и замкнулась в круг. Продолжать бег не имело смысла.

Затея со знакомством удалась. В молодой хозяйке Дмитрий Павлович сразу узнал бывшую сокурсницу из параллельного курса, вспомнил, что она ему даже чем-то нравилась, то ли вздернутым носиком, то ли мягкими ямочками на пухлых щеках. Если Танечка и располнела за последние десять лет, то совсем чуть-чуть. Движения ее были осторожны, немного скованны, и все из-за ограниченности рабочего пространства между стоматологическим креслом и предметным столиком. В первое знакомство Дмитрия Павловича поразили ее открытая улыбка, плавность движений, пухлый ротик и веселость в разговоре о серьезных вещах.

Они не могли наговориться. Остывали пироги, выдыхалось шампанское, по тарелкам растекалось заливное, а поток воспоминаний не иссякал. О зубе никто не вспомнил.

В тот вечер оба почувствовали: что-то произошло, что-то сработало в сложном механизме взаимной симпатии.

Знакомство они продолжили лечением зуба. Для будущего предполагаемого мужа Танечка не пожалела ни сил, ни хорошего югославского материала. Через месяц у Дмитрия Павловича вместо больного зуба стоял надежный, ладно пристроенный мост. Разговоры о чудесных Танечкиных руках подтвердились, руки у нее, действительно, оказались чудесными, просто золотыми…

Женщины у Дмитрия Павловича заводились редко. Женского терпения надолго не хватало, как и не хватало свободного времени практикующего хирурга для свободных отношений. Связи на стороне освежали будни закоренелого холостяка, а удовлетворения если и приносили, то только в области чисто физиологической, не касаясь душевной. Как и всякий мужчина-переросток, проживающий в одной квартире с родителями, он привык к удобству, к готовому завтраку и разогретому ужину. Привык к всепоглощающей материнской любви к единственному ребенку и позволял себе некоторые шалости, но о своих ночных «дежурствах» всегда предупреждал, и, возвращаясь домой под утро, благодарственно целовал теплыми губами материнский висок.

Стараниями Веры Игнатьевны, от которой напрямую зависел налаженный быт, карьерный рост его медленно, но верно шел в гору, а по пути Дмитрий Павлович временами ощущал около себя пустое пространство и хотел его заполнить. Ради Танечки в один день он оборвал все старые связи.

В силу своего женского предназначения Татьяна Яковлевна стремилась к постоянству, но так получилось, что и ее не выбирали, и она особого выбора не имела. Последние два года у нее тянулся вялый роман с женатым человеком. Она и сама не знала, зачем согласилась на подобные амуры, но привычка – дело странное, и бросить жалко, и бессмысленно продолжать, но все-таки продолжала. Знакомство с Дмитрием Павловичем избавило ее от лишних метаний. Свое решение о разрыве она сообщила любовнику на следующий же день по телефону из ординаторской…

Они гармонично подходили друг другу, со стороны смотрелись привлекательной парой. Время от времени Вера Игнатьевна набиралась смелости, когда видела сына в приподнятом настроении, и открыто намекала ему на такую особенность.

– Ты знаешь, Димочка, а Танечка мне нравится. Даже очень. Вы с ней одного поля ягоды, и к доктору ходить не надо…

Дмитрий Павлович и сам понимал: влачить холостяцкое существование давно надоело, надо остепеняться.

Свадьбу сыграли летом, в открытом, просторном ресторане у самой воды. Гостей прибыло столько, что едва разместили.

Евгения Михайловна все беспокоилась о затратах и о бывшем муже, Якове Заевском. Ее отложенные сбережения не покрывали и трети размаха свадебного торжества, но Танечка от предложенной помощи отказалась. Они с Димочкой все сами распланировали и за все сами заплатили – дети большие, в конце концов, могут себе позволить такие расходы. Бывшего мужа перед рестораном, пока молодые делили каравай, Евгения Михайловна выглядывала из-за нехороших, смутных подозрений, что день этот, радостный и долгожданный, непременно будет омрачен появлением Якова, но все обошлось. Заевский на свадьбу дочери не пришел.

Для Веры Игнатьевны ложкой дегтя в сладкой бочке микстуры воссоединения двух семейств оказалась новость о Татьянином отце, о котором говорить вслух было непринято. Яков Гаврилович ушел из семьи в тот год, когда Таня окончила школу и поступила на первый курс института. Другая женщина, более утонченная и возвышенная, коварно овладела его сердцем. Квартиру в двухэтажном доме на шесть хозяев по улице Онежской Яков Гаврилович оставил жене и дочери. Квартирка была настолько жалкой и дрянной, что разделу не поддавалась. Две комнатенки с невысокими потолками, с вечными сквозняками и голубой от купороса ванной еще долго хранили деяния его умелых рук.

За последние пятнадцать лет Танечка видела отца всего один раз через запотевшее стекло троллейбуса, когда поздно возвращалась с работы, поэтому сомневалась – он ли? Но на свадьбу зачем-то решила пригласить. Заевский с новой женой и пасынком жил практически по соседству, через два квартала. Таня выведала его номер телефона в регистратуре местной поликлиники. Набралась смелости и вечером позвонила. Разговор получился короткий, скомканный, но по голосу она поняла, что отец ее звонку обрадовался, показалось даже, что прослезился, обещал на свадьбу прийти, но не пришел. Впрочем, за праздничной суетой его отсутствия не заметили.

Сама Евгения Михайловна о супруге хранила гробовое молчание, а если кто спрашивал, говорила – умер, и все считали Татьяну Яковлевну наполовину сиротой. Этой же версии придерживалась и Вера Игнатьевна, когда выстраивала династическую линию для будущих внуков.

Скорая беременность оказалась для Танечки совершенной неожиданностью. Конечно, о ребенке она думала, но и предположить не могла, что зачатие произойдет в первую брачную ночь. Одна Вера Игнатьевна не сомневалась в дате. Накануне свадьбы ей приснился сон, что родится у них девочка – хорошенькая, здоровенькая, с белокурыми волосами, хотя у обоих родителей волосы были темно-каштановыми. Сон Вера Игнатьевна записала в отрывном календаре, запись хранила и предъявила в доказательство, когда Таня призналась в беременности. Было чему удивляться.

В тридцать четыре первые роды отягощались таким длинным списком патологий, что вероятность заполучить благополучного ребеночка уменьшалась с каждым днем. Несмотря на резкое ухудшение материнского здоровья, не считая анемию второй степени, пиелонефрита и трех раскрошенных на куски зубов от недостатка кальция, плод в материнском животе развивался по плану, при аускультации четко прослушивались сердечные тоны и биение брюшной аорты. По своим больничным связям Вера Игнатьевна отыскала для невестки лучшего во всем городе акушера-гинеколога, заранее удобрила почву и ждала всходов.

Лерочка родилась абсолютно здоровой.

Имя ей дали красивое, редкое – Валерия. Но краткость возобладала над красотой. Лерой прозвал ее дед Павел, а за ним и остальные быстро привыкли к производной, позабыв о благородстве и силе византийского происхождения. В день выписки, когда Дмитрий Павлович не без гордости принес туго спеленатый конверт с новорожденной, Евгения Михайловна к ужасу Веры Игнатьевны разложила на обеденном столе прабабкину шубу, подбитую темно-коричневым атласом, латанную на рукавах, изъеденную молью, хранимую сорок лет в пыльном шкафу ради такого случая. Лерочку возложили на примятый мех голенькой попкой, чтобы жизнь у нее сложилась здоровая, счастливая, денежная. Мягкость енотовой шубы новорожденная оценила по заслугам, напрудила теплым ручейком.

Вся родня склонилась над светлой головкой, над заметной впадинкой родничка. Чудесная девочка! Пальчиками крепко схватила бабушку за мизинец. Не иначе будущий хирург! С первого дня в голову Веры Игнатьевны втемяшилась эта навязчивая мысль…

В невестке она не разочаровалась. Татьяна Яковлевна уверенно приняла из стареющих рук бразды правления семейным бытом. Декретный отпуск, отмеренный ей государством в один год, она рационально разделила между ребенком и мужем. У Дмитрия Павловича давно пылился в столе неплохой материал для диссертации, подтвержденный многолетней практикой частных случаев, которые предстояло рассортировать и упорядочить, – трудоемкое занятие, отбивающее всякую охоту к творческому процессу. Но Татьяна убедила мужа завершить начатое. Бессонными ночами она сидела над архивными выписками из болезней, трудилась над редактурой, переписывала черновики набело, и ее усердию завидовал даже Дмитрий Павлович, сладко засыпающий под колыбельную на пронумерованных листках будущей диссертации.

К тому моменту, когда Лера самостоятельно зашагала в ясельную группу, Дмитрий Павлович сдал в переплет законченный труд, в урологическом бюллетене шумно прошла его статья о новом хирургическом методе, а Татьяна Яковлевна уже подталкивала мужа к научному реферату для столичного журнала. Ее знакомства благодаря ежегодным московским стоматологическим конференциям выходили на международный уровень. Сама Татьяна Яковлевна после декретного отпуска получила место заведующей отделением лицевой хирургии и для мужа, застрявшего в урологии городской больницы хоть и с волшебными руками, но обыкновенным хирургом, хотела большего.

Дмитрия Павловича ждала столица, так думала Татьяна Яковлевна. В провинциальном городке краевого масштаба делать ему было нечего, разве что обучать новое поколение, но такой профессорский труд годился для седого, утомленного подагрой эскулапа, а доктору Шагаеву не было и сорока. Ее желания поддержала и свекровь, всей душой желающая видеть сына на вершине медицинской славы.

Обе они просчитались. Получив кандидатскую степень, Дмитрий Павлович продолжил любимую работу, но уже в качестве заведующего урологией. Бумажная волокита ему не нравилась, в кабинете не сиделось, медсестры привыкли к его частым набегам в палату интенсивной терапии, где в углу, огороженном ширмой, заведующий подолгу изучал истории болезней. Очередь к доктору Шагаеву на операцию увеличивалась с каждым годом. Два раза в месяц Дмитрия Павловича зазывали в краевую клиническую больницу для консультации особо сложных случаев. Отказать он не мог.

К тому моменту, когда Лера стала задумываться о выборе своего предназначения, она точно знала, что отец ее специалист первоклассный, переплюнуть его некому, хотя многие завистники старались подпортить Дмитрию Павловичу и репутацию, и характеристику. Продолжить его дело Лера категорически отказалась, когда детально узнала о предмете урологической терапии. К стоматологии у Леры тоже имелось предвзятое отношение. Чужие зубы ее не прельщали. Когда по осени с классом она ходила на медосмотр в зубодралку, тошнотворный запах сверления гнилых зубов кишки выворачивал наизнанку.

Родители оставили дочь в покое, но больше всех на продолжении династии настаивала Вера Игнатьевна. Особенно после того неприятного случая, когда открылся факт непричастности Евгении Михайловны к священным стопам Панацеи. С первого дня знакомства Вера Игнатьевна находилась в заблуждении, и всему виной была Евгения Михайловна, которая своим местом работы назвала районную поликлинику неподалеку от дома и застенчиво умолчала о должности уборщицы, не имеющей никакого отношения к штату медсестер. Проговорилась она случайно, когда жаловалась Вере Игнатьевне на боль в суставах, на вздутые вены и отекшие ноги, напоминавшие слоновьи.

Само собой, Вера Игнатьевна сразу отсекла от династической линии Татьянину ветвь, оставив лишь наклюнувшуюся почку. Лерочке это не помогло.