Читать книгу Черты лица - Елена Долгопят - Страница 4

1

Вечером тридцать первого декабря Катя покинула съемную квартиру недалеко от метро «Ботанический сад», никому не сказав, никем не замеченная (все хлопотали, готовили, накрывали на стол, все уже немного устали от ее тоски, отчего Катя стала для них отчасти невидимой). Она не хотела быть со всеми, не могла радоваться, смеяться. Тоска занозой сидела в сердце, Катя только и думала: кто бы вынул эту занозу. В этот вечер заноза как будто расщепилась, разрослась, стало не просто больно – невыносимо.

Катя знала: с Витей что-то случилось. Что-то жуткое. Непоправимое. Катя не знала, куда себя деть и что делать.

Она шагала, не замечая лютого холода, гнавшего прохожих бегом.

Катя спустилась к платформам, села в поезд. Она смотрела на немногочисленных пассажиров, и ей казалось, что она от них за тысячу километров. Поезд шел, шел. Машинист объявил станцию:

– «Тургеневская».

Катя вышла на «Тургеневской». Зачем? Она не знала.

Эскалатор.

Переход.

Лестница.

Вестибюль.

Тяжелая дверь.

Катя очутилась через дорогу от бывшего «Макдоналдса». Ресторан оказался закрыт, дверь опечатана. Редкие прохожие подходили, заглядывали через стекло в темное и от этого таинственное помещение и, ничего не разглядев, уходили. Катя опустилась на скамейку, достала сигарету (вновь начала курить). Скамейку, громадных ледяных зайцев, решетчатые арки, увитые еловыми лапами, поставили у метро перед Новым годом. Подобные странные украшения любят сооружать в современной Москве.

Несколько подростков остановились перед Катей. Они смотрели через дорогу, на закрытый ресторан и говорили о чем-то. Катя не вслушивалась. Девушка повысила голос:

– Да мне плевать, во что ты веришь! Я сама видела. Вот этими вот глазами. Был живой, а стал ледяной. И растаял.

Подростки ушли. Катя подумала: что за ерунду они говорят: был живой, стал ледяной? Хотя на таком диком морозе запросто. Но растаял?

Примерно так думала Катя, и все по-русски. Она чувствовала мороз и не чувствовала, была здесь и не была.

Нет, нет. Никак не может так быть. Врет девчонка.

Но долго думать об этом Катя не могла. Достала телефон. Решилась – набрала заветный Витин номер. «Абонент вне зоны действия сети», – сообщил вежливый механический голос.

«Хоть в петлю», – подумала Катя.

И услышала:

– Ну в петлю-то зачем.

Катя подскочила. Рядом с ней сидел Степан. Маленький воришка из Анапы. Видимо, Катя забылась и произнесла вслух, а он услышал.

– Не пугайтесь, Катя, – попросил мальчик.

– А ты меня не пугай. Как ты здесь очутился?

– Приехал. На поезде.

– На поезде? Это долго, на поезде.

– Да нет. На этом поезде не долго.

– Скорый?

– Очень скорый.

– Ну, я рада тебя видеть, Степан.

– Не злитесь на меня?

– Я не люблю злиться. И Витя.

Катя не договорила. Сердце разрывалось. «Лягу здесь, – подумала Катя, – и замерзну навсегда».

– А вы, Катя, приходите к нам Новый год встречать, – предложил мальчик, – отвлечетесь. И сердце пройдет.

– Сердце? – переспросила Катя. Уж про сердце она точно ничего вслух не говорила.

Катя посмотрела на мальчика внимательно. И увидела, что этот Степан, сегодняшний, зимний, – вовсе не тот, сентябрьский.

Бледный.

И глаза изменились. Совсем взрослые глаза.

– Я вам пришлю адрес, – пообещал Степан.

Он поднялся.

– И не торчите вы здесь, такой дубак, и правда в лед превратитесь, как тот дядька, он вон там сидел, кофе пил, ни во что такое не верил, и вдруг – бац, бах – и нету. Тряпки мокрые на полу, все в шоке. За углом окно, отсюда не видно. За дверью если, то сразу налево.

Катя ошарашенно посмотрела на запечатанную дверь, повернулась к Степану. Его не было.

«Привиделся, что ли? С ума я уже схожу. Да и пусть. Скорей бы. Сойти с ума, все забыть».

Катя спускалась в метро на эскалаторе, когда телефон пиликнул. Пришло сообщение с адресом: «Метро „Проспект Вернадского“. Выход из последнего вагона. Улица Удальцова, дом 10, 8-й этаж, квартира 612. Сбор гостей с 23:00».

До одиннадцати оставалось всего ничего, полчаса. Навстречу по эскалатору поднимался высокий черноволосый парень в блестящей елочной мишуре и в цветном конфетти. Он вынул из кармана затрезвонивший телефон и произнес:

– Слушаю.

2

По улице Удальцова, дом 10, 8-й этаж, квартира 612, проживала та самая старуха до того, как растаять в метро.

Квартиру свою она завещала соседке Миле Сотниковой за помощь по хозяйству и присмотр. В десять часов вечера с минутами Мила узнала о невероятной старухиной смерти от медлительного, спокойного мужика, то ли следователя, то ли опера, назвавшегося Иваном. Документ с фотографией он предъявил, но с перепугу Мила плохо разглядела.

Она отворила ему старухину квартиру – ключи у Милы, разумеется, были.

– Да не снимайте обувь, ничего, она чистая; по такому морозу даже в Москве ничего не тает, сплошь снег и лед, никакой грязи, да и протру я, мне недолго. Вот здесь, значит, прихожая.

Иван оглядел прихожую, заглянул в комнату, затем на кухню. Мила следовала за ним.

– Раз в неделю пыль протираю и полы мою, – сообщила Мила. – Анна Евгеньевна ни в чем со мной не нуждалась, вот холодильник откройте, посмотрите.

И она сама открыла перед следователем небольшой холодильник, Иван увидел в нем кастрюлю, банку сгущенки, початую бутылку водки, банку соленых огурцов.

– В кастрюле суп, только вчера сварила, рыбный. Была еще каша гречневая, ее Анна Евгеньевна всю подобрала, любила покойница гречу, я варила, варила. К Новому году ко мне собиралась, в семью, я уж и тортик медовик испекла, и салат оливье с куриной грудкой настрогала, и селедочку под шубой соорудила. Думала, вместе встретим, посидим.

Мила промокнула глаза подолом фартука; она как раз хлопотала у себя на кухне, когда пришел этот полусонный следователь. Или опер. Кто их разберет.

– Покойная водку пила?

– Не брезговала. А вы заметили, очки там, в комнате, лежат на столе? Ее очки, Анны Евгеньевны, да только уже так лежат, чисто для красоты, операцию мы ей сделали на глазки, и стала она видеть без очков, а я ей капельки помогала в глаза капать. Там часто надо после операции капать.

– Знаю, – сказал Иван. – Я матери тоже недавно операцию делал.

Он пожелал взглянуть на старухино завещание, и Мила отперла платяной шкаф, там на полке с постельным бельем в резной деревянной шкатулке и лежали все старухины документы, включая завещание. Следователь перефотографировал бумаги, пожелал счастливого Нового года и отправился восвояси. Мила посмотрела в окно, как он выходит из подъезда и шагает к машине марки Kia.

Неужто и правда сгинула старая ведьма? Растаяла. Очень удобно, и хлопот никаких с похоронами. Главное, чтобы свидетельство о смерти было. Ох, не спросила этого следователя, или кто он там, про свидетельство. Ладно, разберемся. А квартирку я эту сдам. Прямо сразу после Нового года. Чтобы семья русская и без животных.

Вдруг Мила услышала шум, он доносился из кухни. Как будто кто-то отодвигал стул, звякал посудой. Тоненько, а затем все громче запел, засвистел чайник.

– Кто там? – вскрикнула Мила и ринулась на кухню.

Чайник истошно свистел, за столом сидел Дед Мороз со спущенной под подбородок ватной бородой и пожирал прямо из кастрюли суп. Снегурочка сняла с огня чайник и прикурила от горящей конфорки.

– Вы кто? Вы что? Вы как? Здесь. Сюда. Как?

– А суп-то гадкий, – произнес Дед Мороз, отставляя опустошенную кастрюлю.

– Что в нем гадкого? Ничего в нем гадкого!

– Да ведь протух.

– А ты всю кастрюлю выжрал, – удивилась Снегурка и вновь поставила на огонь чайник, обиженно вновь засвистевший.

– Ты что творишь! – Мила повернула рукоять и погасила конфорку.

Дед Мороз вдруг вскочил и бросился из кухни, Мила едва успела посторониться. Он распахнул дверь в туалет. Слышно было, как его там рвет.

– Всю кастрюлю, – покачала головой Снегурка. И выпустила Миле в лицо струю дыма.

– Нормальный был суп, это старуха его угробила, нет чтобы сразу съесть.

– Да он сразу был протухший, ты разве что доброе да свежее отдашь.

– Я щас полицию вызову.

– Вызывай.

Дед Мороз переместился в ванную, зашумела вода.

Мила вспомнила, что телефон оставила дома.

Дед Мороз вернулся, бледный и мокрый, опустился на табурет.

– Она милицию хочет вызывать, – наябедничала Снегурка.

– Полицию, – механически поправила Мила.

– Один черт.

– А чего ж не вызывает? – слабым голосом спросил Дед Мороз.

– Телефон-то у нее дома.

– Ну пусть сходит за телефоном, мы что, мы разве против, мы подождем. Милиция приедет и в тюрьму ее отправит за то, что чужой квартирой распоряжается.

И уставился на Милу. Один глаз голубой, а другой черный, жуткий.

– Это вас в тюрьму. Это моя квартира.

– Чего это твоя?

– По завещанию.

– Какое такое завещание? Ну-ка, давай поглядим на него.

Дед Мороз водрузил на нос невесть откуда взявшиеся старухины очки. И взял со стола завещание.

– Ну что ж. Почитаем, почитаем.

И стал читать вслух совершенно старухиным голосом:

– «Прежнее свое завещание я отменяю, потому что соседка Мила все врет. Полы я мыла сама, капли себе в глаза капала сама и суп себе варила сама, большую кастрюлю, чтобы хватило надолго».

Снегурка хмыкнула, Дед Мороз продолжал:

– «Мила сказала мне, что завещание, раз оно подписано и печатью запечатано, переписать нельзя. Я ей поверила, потому что не совсем уже понимала, по каким правилам сейчас можно жить, и никому не доверяла, а к Миле я привыкла и думала: пусть. Тем более что она мне сериалы пересказывала, когда я уже плохо видела и только голоса слушала по телевизору. Я и раньше любила с ней сериалы обсуждать. Я же не знала, что она мне ртутный шарик в квартиру подбросила, под ванну, чтобы я побыстрее на тот свет отправилась. А теперь я завещание переписываю, и пусть моя квартира пойдет Президенту Российской Федерации».

– Ему-то зачем? – ошарашенно поинтересовалась Мила.

– Не твоего ума дела, – ответила Снегурка.

А Дед Мороз шлепнул бумагу на стол и произнес своим собственным голосом:

– Вот вам, пожалуйста, новое завещание, по всем правилам науки и техники, с печатями и подписями.

– Я в суд подам, – не сдавалась Мила.

– Не советую, – предупредил Дед Мороз.

– В психушку загребут, – пояснила Снегурка.

– А то и в тюрягу. Когда проверят там, под ванной, насчет ртути.

– Не докажут.

– В крысу ее, что ли, превратить? – подумал вслух Дед Мороз.

Мила посмотрела в его дикий черный глаз и поняла, что ряженый (да какой он ряженый!) ничуть не шутит.

Она подняла руку, чтобы перекреститься, но Дед Мороз рявкнул:

– Брысь!

Мила взвизгнула, заметалась, бросилась в прихожую.

За ней неторопливо прошла Снегурка. Неторопливо отворила дверь.

Крыса метнулась из прихожей в открывшуюся щель.

За родной дверью Милиной квартиры слышался голос. Ее дочка говорила по телефону:

– Не знаю, где мать, выскочила куда-то. Вино есть. И хлеб есть. Давай уже приезжай.

У крысы в глазах стояли слезы.

Снегурка затянулась сигаретой и захлопнула дверь Анны Евгеньевны.

Серая крыса томилась под своей (бывшей своей!) дверью. Принюхивалась, прислушивалась. Она различала в квартире голоса, но зачем ей эти голоса, почему она так упорно торчит здесь и слушает, крыса не понимала. Что-то притягивало ее туда и никак не хотело отпускать.

Лифт не работал, кто-то поднимался пешком, кто-то грузный. Медленные тяжелые шаги. Он поднимался в облаке сигаретного дыма. Этот приближающийся запах пугал крысу, ей хотелось бежать, но бежать она не могла, точно не владела собой.

Человек остановился на площадке восьмого этажа. Перевел дух, откашлялся. Докурил сигарету.

Окурок бросил на пол, придавил.

Он шагнул к двери и увидел под ней крысу.

Они молча смотрели друг на друга. Зверек и человек. Черные глаза и голубые.

Человек пнул крысу и угодил ей тяжелым ботинком в левый глаз. Она взвыла совсем по-человечески, рванула между его толстых ног к лестнице и полетела вниз. Сын (это был ее сын!) ударил в дверь кулаком, хотя мог бы и вежливо позвонить, звонок работал исправно; вот только настроения не было звонить.

Дверь открыла сестра, уже поплывшая от вина, подобревшая, бросилась его обнимать. Но он вывернулся, шагнул в прихожую:

– Пакет. Чего смотришь? Возьми. Я водки прикупил, а то небось уже вылакали.

Через пару часов им в дверь тарабанил мужик с нижнего этажа, сказал, что их мать лежит на лестнице мертвая и что левый глаз у нее вытек. Вызвали полицию, дали показания, дождались, когда увезут тело.

Новый год уже наступил.

3

Улица Удальцова вела от проспекта Вернадского. Домá по левую руку все старые, длинные, панельные, в десять этажей. Между домами, точно лес, разрослись деревья.

Светятся окна. Где-то недалеко взрывается цветными огнями фейерверк. Истошно воет собака. Катя отсчитывает:

Первый дом.

Второй.

Третий.

Четвертый.

У пятого дома она сворачивает.

Идет вдоль него. Считает подъезды. Ей нужен шестой.

Катя вызывает лифт. В шахте за сомкнутыми дверями тишина. Наверное, сломан. Катя поднимается пешком. Марш за маршем. Старый советский панельный дом. Не спящий в эту ночь. Голоса, музыка.

Предпоследний марш. Площадка между этажами. У окна на подоконнике в стеклянной банке горит свеча. Пламя колеблется.

Кто ее здесь оставил?

Еще пролет, и Катя оказывается на площадке восьмого этажа. Квартира 612.

Дверь приоткрыта. Катя нажимает на белую кнопку звонка. Дин-дон, дин-дон. Катя ждет, ждет и наконец решается войти.

Вступила в полумрак тесной прихожей. Дверь оставила приоткрытой.

Произнесла:

– Здравствуйте.

И не узнала свой голос.

Никто не откликнулся.

Осторожными шагами Катя прошла в комнату. В незанавешенное окно светила Луна. Именно так, с большой буквы. Катя долго смотрела на нее‚ и в конце концов ей почудилось, что Луна приближается.

Страшно.

Катя отступила от окна.

Она оглянулась и увидела на диване белый пушистый полушубок. Рядом с ним лежали серебряные коньки, прикрепленные к белым высоким ботинкам на шнуровке. Катя надела коньки. Ботинки оказались впору. Кататься Катя не умела. Он встала на неверные, неуклюжие в коньках ноги. Сняла свою старенькую стираную-перестираную пуховую куртку и надела белый полушубок. Он оказался как раз по ней. Легкий, жаркий.

Медленно переступая, Катя приблизилась к большому зеркалу в средней дверце трехстворчатого платяного шкафа.

Она увидела в зеркале себя стоящей не на старом паркете, а на льду, не в комнате, а под ночным звездным небом. К Кате в зеркале легко подкатил стройный мальчик в куртке, расшитой серебром (нить кое-где вытянута, порвана, на рукаве грязь), в потертых голубых джинсах. Ботинки его коньков были грубые, черные. Катя узнала в мальчике Степана.

– Я не умею кататься, – сказала Катя в комнате.

– Ерунда, – отозвался Степан в зеркале.

Он взял за руку Катю в зеркале и покатил, и потащил Катю за собой.

Она качнулась, едва не упала, но удержалась.

Она ставила ноги в точности как он.

Р-раз. Два.

Р-раз. Два.

Быстрее. Еще. Еще быстрее. Раз! Два! Вжик! Вжик! Коньки резали лед.

В полутемной комнате не было никого.

В зеркале отражался только диван, на диване валялась старая Катина куртка. Большая близкая Луна светила в окно.

Степан несся по льду, Катя старалась не отставать. Споткнулась и шлепнулась с размаху. Закричала:

– А-а-а-а!

Пару секунд она скользила на животе, затем остановилась. Степан вернулся, подкатил к ней.

Она не поднималась, лежала и смотрела под лед.

А подо льдом, в озере (наверное, это было озеро), плавали рыбы, простые, серебряные, золотые, светящиеся желтым, зеленым, фиолетовым светом. Проплывали русалки, одна из них подняла голову и посмотрела зелеными глазами в Катины карие глаза.

– Эй, эй, Катя! Ты ушиблась? Тебе больно? – Степан теребил Катю за плечо.

(Здесь он звал Катю на «ты», и это казалось правильным.)

– Не больно. Тс-с. Я смотрю.

– Некогда, некогда смотреть, Катя, вперед!

Катя поднялась и попросила:

– Только не гони.

Не гнать он, впрочем, не мог, и Кате пришлось поспевать за мальчишкой, и неслись под ногами огни, какая-то мелкая рыбешка вдарила там, внизу, следом за ними, и еще одна, и еще.

– Ага, ага! – вопил Степан и несся еще шибче.

И Катя неслась, и Катя кричала:

– Ага! Ага!

Вдруг снежок ударил ее в плечо. А другой – в голову. И в Степана летели снежки. Дети швыряли в них белыми снарядами из-за стены снежной крепости. Вопили, свистели, бесновались.

– На штурм! – заорал Степан.

– Ура! – заорала Катя.

Они летели на крепость, на белую, облитую водой, заледеневшую стену, голыми руками не возьмешь, не пробьешь. Стена сама развалилась, слишком много защитников на нее взгромоздилось.

Крики, смех, плач.

Пленение и расстрел Кати со Степаном.

Луна светила, и звезды за ней стояли в ночном небе мерцающей толпой.

Детям наскучила крепость, они покатили над озером по гладкому льду куда-то в сторону. Слышались их голоса, их смех. Дети неслись по льду, а подо льдом за ними зеленой кометой неслась русалка.

Расстрелянные снежками Степан и Катя все видели с полуразрушенной стены.

– Это она за тем мальчишкой несется, – сказал Степан. – В красной шапке. Видишь?

– Он меня расстреливал.

– Точно. Это ее сынок. Она с ним вместе утопилась. Под кайфом была. Теперь она подо льдом, а он наверху, с нами. Она хочет, чтобы он на нее посмотрел, и тогда она прощения попросит. Только напрасно старается. Он ее не вспомнит. Никогда.

Дети все дальше, дальше, их голоса все тише, тише.

– Эй, Степан, посмотри на меня.

– Что?

– Ты мне скажи, эти дети – мертвые?

– Конечно.

– И ты мертвый?

– А как же.

– Своей смертью?

– Здесь своей нету.

– А кто же тебя, Степа, кто тебя так?

– Да эти. За карточку. Увидели, отобрали, а я в драку полез, сам виноват, нашел с кем связаться.

– На ней и денег уже не было. На карточке.

Слезы стояли у Кати в горле. Сглотнула. Спросила:

– А я тоже мертвая?

– Нет.

– А как же я здесь?

– Я попросил.

– У кого?

– У Королевы.

– А где она?

– Вот.

Мальчик указал на Луну, и Катя подняла на нее глаза. Скоро Кате почудилось, что Луна вбирает ее, втягивает, растворяет. Катя торопливо отвернулась.

– Почему ты хотел меня увидеть?

– Скучал.

Русалка вернулась. Кружила подо льдом, смотрела на Катю измученными глазами. И вдруг забилась снизу об лед. Степан топнул на русалку и крикнул:

– Уходи.

Русалка послушалась и ушла вглубь.

– Зачем ты?

Катя покатила по льду тихо, грустно. Степан ее вмиг догнал.

– Жалеешь ее?

– Я всех жалею.

– Скорой Новый год. Загадай желание.

– У меня два желания.

– Только одно, Катя.

– У меня два.

И Катя посмотрела на Луну.

– Два никак нельзя.

Катя опустила голову, помолчала. Произнесла едва слышно:

– Могу я увидеть Витю?

– Это можно устроить. А про мальчика с мамой не переживай. Чего ему вспоминать? Как она кололась, а он от голода надрывался?

Луна смотрела с неба.

4

Катя оглянулась, она была в чистом, белом поле. В обычной своей затрапезной куртке, в сапожках на рыбьем меху. Ночь. Луна. (Королева.) Воздух застыл от мороза, им едва можно дышать.

Катя слышит издалека поезд.

Идет по протоптанной в снежной целине тропинке, по чьим-то следам. Поезд гудит, виден свет его прожектора. Свет кажется теплым.

Поезд приближается, сбавляет скорость и останавливается перед Катей. Она смотрит снизу вверх на светящиеся в вагоне окна. Поезд стоит, и Катя стоит. Смотрит. Дверь вагона отворяется. Проводница поднимает железную крышку, открываются ступени. Катя взбирается по ним, хватаясь за поручень. Она проходит мимо толстой, уютной, сонной проводницы в купейный вагон. Ковровая дорожка под ногами. На окнах белейшие занавески (хочется сказать «белоснежные», но уж больно холодное слово). Тепло. Так тепло, что хочется плакать.

Катя шагает по вагону, поезд уже тронулся, так мягко, что Катя и не почувствовала.

В одном из купе дверь открыта. Катя заглядывает и видит Витю, он сидит у окна со стаканом дымящегося крепкого чая.

Катя вступает в купе и робко произносит:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – едва взглянув на Катю, отвечает Витя.

Он бросает в стакан кусок сахара и наблюдает, как тот разваливается, тает, исчезает.

Поезд идет. Темные силуэты деревьев время от времени заслоняют глядящую в окно Луну. Колеса перестукивают сонно.

Катя спрашивает негромко:

– Вы далеко едете?

– Что? Да. Кажется.

– А я вас помню. – У Кати язык не поворачивается сказать этому грустному, отстраненному Вите «ты».

– Правда? – Он говорит равнодушно.

– Мы вместе ездили. В Анапу.

– Да?

– Да.

Поезд идет, идет, Витя смотрит в окно. Чай он не пьет, чай остывает, на поверхности образуется коричневая пленка.

Кате становится неловко. Как будто она подсматривает. Ей начинает казаться, что это не Витя. Как будто она подсматривает. Ей даже кажется, что это не он.

– Как вас зовут? – быстро спрашивает Катя.

Он поворачивает голову, смотрит растерянно.

– Что?

– Ничего. Простите.

Он поднимает стакан. Отпивает глоток простывшего чая. Вновь смотрит в окно. Луна его притягивает. Наверное, так.

Катя тихо поднимается и выходит из купе. Она направляется по коридору в тамбур. Поезд начинает сбавлять ход. Появляется из служебного купе сонная проводница.

Поезд останавливается. На этот раз не в чистом поле, а у платформы, правда, это какая-то совсем дальняя платформа, на ней даже нет кассы. Проводница открывает дверь, и Катя сходит на платформу.

Поезд тут же отправляется в путь. Катя смотрит, как он уходит. Вдруг слышит голос:

– Оттепель.

– Что? – оборачивается на голос Катя.

И пожилая, с обветренными губами тетка повторяет:

– Мороз отступил, вот что. Чувствуешь, дышать можно?

– Да, да.

– И я говорю. С Новым годом!

– А вы поезд ждете?

– Электричку. На Москву. А ты чего тут?

– И я. На Москву. Жду.

P. S. Книги писателя-фантаста Олега Чая продолжают выходить и пользуются популярностью.

Кто ныне скрывается за псевдонимом, нам неизвестно.