Читать книгу Неумелые молитвы - Елена Емшан - Страница 1

Оглавление

Слишком много у них претензий к Господу Богу,

А молитвы их неумелы, косноязычны и возносятся

Только в минуты испытаний,

Поэтому вопросы их часто

Остаются без ответов.


(вместо эпиграфа)


Совпадения имен и фамилий случайны.

Истории взяты из дурной фантазии автора.


Объяснительная записка

О, заведующий наш всеведущий!

Со мной произошел несчастный случай на производстве. Я не знаю, был ли это груз, упавший сверху, или баллон, рванувший у меня под ногами, но я теперь одна сплошная сочетанная травма. Странное дело: мне совсем не больно, из этого я делаю вывод, что меня тут чем-то обкололи. Я уже могу шевелить руками и ногами, хлопаю глазами, даже издаю звуки и могу добрести до магазина. Но тонкие настройки, внесенные департаментом по работе с персоналом при приеме меня на работу в нашу лабораторию, как мне кажется, были мною утрачены. Моя работа человеком сделала меня настоящим человековым наркоманом. Думаю, что причиной травмы и стала возникшая в процессе работы сильнейшая зависимость. Помогите же мне победить ее или же дайте столько человекового вещества, чтобы я и дальше мог работать на нашем производстве.

Я прошу Вас не увольнять меня, не списывать меня за ненадобностью. Я понимаю, что сейчас все специалисты брошены в чумные госпитали, но очень надеюсь, что Вы найдете возможность и направите ко мне кого-нибудь, кто сможет перепрошить мою систему, восстановить восприимчивость ко всему тонкому и неосязаемому типа любви и радости и заново отрисует шкалу настройки. Надеюсь на Вашу снисходительность.

С уважением и надеждой, (нужное имя вписать).


Павел Травничек

– Ой, мужчина, простите! Мы уже пять минут стоим на остановке, не могу не сказать вам. Вы… вы такой, как… как Павел Травничек, очень похожи.

– Простите, а кто это?

– Он сыграл принца в «Трех орешках для Золушки». Помните кино такое? Ну, в детстве должны были видеть.

– И я, стало быть, на него похож?

– Ну да.

– А вы, стало быть, тогда Золушка?

– Ну да. Ну, то есть, в смысле много работаю и плохо выгляжу.

– Ага. И вы сейчас рванете, а мне вас догонять?

– Нее. Если я сейчас рвану, то от меня только туфли и останутся. Рассыплюсь прямо на старте. Карета «скорой» приедет, погрузит на носилки, туфли, конечно, забудут. Хоть они и не хрустальные, но размер самый ходовой, кто-нибудь точно подрежет.

– Тогда какие у вас планы? Потанцевать? Выйти замуж за принца?

– Упаси Бог. Если я выйду замуж за принца, мне придется еще больше работать и еще хуже выглядеть.

– Откуда вы знаете?

– Да так, знаю. От предыдущего принца мне осталась пара наследников и небольшое королевство – разгуляться хоть и негде, но забот хватает.

– Тогда зачем вы мне все это говорите?

– Да так. Весна. Поговорить захотелось. Романтика какая-то дурацкая в голову лезет. Сказки эти замшелые.


Тайное убежище

До недавнего времени, точнее, до начала какого-то там года, я считала, что человек человеку – друг, товарищ и брат, а также супруг и отец общих детей. Что, в случае чего, до счастливой старости и смерти в один день можно допилить на уважении и привычке. Ну, если другое топливо вдруг закончилось.

Теперь, когда не осталось ни друга, ни брата, ни товарища, ни супруга, а только отец общих детей, я думаю о людях как-то совсем по-другому. Несмотря ни на что, думаю хорошо.

Например, о том, что человек человеку – это радость, утешение и тайное убежище.

Настолько тайное, что можно приходить к нему, как заброшенному колодцу в глухой деревне, говорить в него свое «бубубу», закрывать крышкой, зная, что «бубубу» если и вырвется, то только к звездам.

Настолько убежище, что можно приползти и спрятаться, переждать бурю, ядерный взрыв, цунами-хренами, чувствовать там себя так, как чувствовал еще в перинатальном периоде.

Настолько утешение, что можно приходить к нему, как к своему тотемному дереву, обнимать его в надежде, что и оно дотянется и обнимет своими ветками, и говорить: «Дай мне силы, я просто рядом постою». И что с веток сейчас потечет самое правильное, самое экологичное, отборное и сколько хочешь, человеческое электричество.

Настолько радость, что даже редкий разговор был бы с ним великим праздником. И даже можно ничего и не говорить, пусть он сам говорит свое «бубубу» или «дай мне силы, я просто рядом посижу». Я ведь тоже могу быть глухим колодцем, тотемным деревом и тайным убежищем, я умею.

Посему мое новогоднее желание – найти свое тайное убежище, приползать к нему червем в горе и пьяной от радости, приползать развалиной – уходить человеком, уносить на рукаве листик, на губах свежесть, в сердце нежность. Приносить ему в сердце нежность, на губах свежесть, на рукаве листик.


Форрест, иди

С некоторых пор Света выволакивала себя из дома, как какую-нибудь собачонку.

Недавно ее соседи завели себе мопса. Назвали его Марселем, наряжают в забавные комбинезончики. При встрече Марсель бурно приветствовал Свету, а она его. Он ставил ей на колени свои лапки в смешных ботиночках, в шутку прикусывал пальцы, всячески выражал радость. Только он – жизнерадостный щенок, которому положено веселиться и играть, а Света считала себя старой, побитой собакой, которая виляет хвостом только для вида. Мне рад хотя бы соседский мопс, уже неплохо, думала Света.

Чтобы гарантированно вытаскивать себя за шкирку из дома, Света тоже купила себе веселенький собачий комбинезончик. Лыжный костюм. У него желтая куртка – Света выбрала такую специально, чтобы выглядеть более жизнерадостной, мимикрировать под благополучие. «Так я хоть немного похожа на синицу, – думала Света. – Если увидите грустную тетку в желтой куртке, которая с суровым видом куда-то марширует, присоединяйтесь. Потому что метод Форреста Гампа – бежать до океана – работает».

Только Света шла, а не бежала. Она ощущала себя такой ветхой, что просто боялась рассыпаться. Света выбирала дальние маршруты и специально не брала с собой денег на проезд, чтобы идти как можно дальше, а потом обратно, и чтобы на все это хватило сил, и чтобы не было соблазна вернуться на автобусе. Так Света проверяла: сколько их, этих сил, вообще осталось, они вычерпаны без остатка или их еще подливают внутривенно, внутридушевно, внутрисердечно – Света не знала, как именно, не разбиралась в тонкостях работы небесной техподдержки обесточенных пользователей.

Света выхаживала из себя всю ту хрень, которая произошла с ней в этом году. Под курткой и штанами – термобелье. Света одевалась основательно, как в поход. Когда термик под курткой намокал, Света представляла, что весь тот яд, который отравляет ей жизнь и делает ее собачьей, выходит через поры. «Еще бы мысли из головы выходили», – думала Света и не знала, как их оттуда вывести. Они крутились там, как заезженные пластинки, и даже ходьба не помогала. Света надеялась, что мысли можно выплакать, но со слезами и соплями они не уходили. Слезы Света себе запретила, от них ржа и ветхость, всегда красные глаза, которые выдают тебя как плаксивую дуру. Мысли не запретишь.

Нет, этого не было. Нет, тебе показалось, думала Света. Нет, этот человек не для тебя. Нужно научиться жить одной. Смирись, это навсегда. Поменьше о плоти, побольше о работе. Завтра возьмешь еще пару работ. Ее не исправишь, себя не исправишь, его не исправишь. Это твое испытание. Бог не посылает трудностей не по силам. Ты справляшка, ты неваляшка. Ты противотанковый ёж, если в покое, ты танк, если в движении. Ты бегун по пустыне Мохаве. Что поделать, таковы сейчас грани твоей самоидентификации. Если ты будешь говорить себе: ты фея, ты ромашка, ты фиалка, то что? Ничего. То-то же. Ты уже поняла, что не умрешь с голоду, теперь бы понять, как не умереть от тоски. Колени как? Норм? Давай еще пару кварталов. Давай, шевелись.

И Света шевелилась.

Каждый раз, когда Света выходила из дома, ноги поначалу как будто бы не хотели идти, но все-таки включались после третьей-четвертой остановки. Света вообще не надеялась на свою прочность и боялась, что ноги подведут ее где-нибудь, и она подломится и упадет, поэтому всегда ходила вдоль маршрутов общественного транспорта, там хотя бы люди, скамейки на остановках.

Света могла бы идти хоть до Тихого океана, как Форрест, но ей нужно было каждый раз возвращаться домой, чтобы приготовить ужин, проверить уроки, сказать что-нибудь приятное и духоподъемное перед сном двум любимым детским макушкам. Одна из них то и дело говорила ей: «Уйди, не целуй, не трогай меня, я тебя ненавижу, это все из-за тебя». Света пыталась все исправить, но не исправлялось.

Да, все в твоей жизни из-за меня, думала Света, это же я тебя родила.

Да, в этом году много чего произошло. И, конечно, из-за Светы, кто же еще виноват в ее бедах. Света много рассказывала о своей жизни всем друзьям и знакомым, кого встречала, ей и самой было уже противно от этого. Кажется, это называется «обида, высказанная не по адресу». Света просто не знала, кому бы еще такому рассказать, чтобы тот воскликнул: «Точно! Я знаю, что тебе нужно делать!» Богу? Он и так все знает, думала Света. Может быть, даже и помогает. Работой, которую Света искала и получала. Человеком, который воодушевлял ее на короткое время. Днем затишья, нормальной жизни, когда никто никого не ненавидел.

Много всего произошло в этой Светиной жизни. Была в ней долина радости, наступила долина ненависти. Ее младшая дочь была полна крика, агрессии и злости, а ей всего было семь. Во взрослых людях Света не встречала еще такой концентрации ярости, как в ней. Это Свету очень пугало, расстраивало и обессиливало. Свете было страшно представить, что будет, когда дочери исполнится тринадцать и наступит самый махровый подростковый возраст. Света боялась, что все его возможные «махры» будут помножены на дочкин весьма сложный характер. Один знакомый доктор, детский психиатр, к которому Света обратилась с этой проблемой, сказал: «Сядешь либо ты, либо она. Либо все рассосется, и не будет ничего такого. Либо не рассосется».

Тьфу-тьфу-тьфу, Света сплевывала через плечо и крестилась. Света знала одну женщину, у которой была дочь гораздо старше Светиной и с теми же проблемами. Эта женщина была словно грустный привет из Светиного будущего. Угасшее лицо, потухшие глаза, безвольные руки, поездки к дочери по ночам через весь город, чтобы разобраться с какими-то ее проблемами.

Если был шанс изменить будущее, то Света хотела за него побороться: найти причину ярости и избавиться от нее. Света боялась, что, когда дочери исполнится 18 лет, то Света откроет дверь и скажет ей: «Я не могу так больше. Ты свободна, уходи». Дочь Светы угнетала жизнь по правилам. Хотя какие там были правила: надеть теплые носки, когда мороз, сделать задание в прописях, пойти в школу. Света говорила, что эти правила, особенно школьные, не Светой придуманы, какие могут быть к ней-то претензии? Ну, правда, в минус 20 без теплых носков в Сибири жизнь чуть сложнее, чем с ними.

Уже целый год Света жила с мужем, как чужие люди. Света считала, что они не вынесли испытания вторым декретом. Что они ступили на землю второй долины и не прошли ее. Муж все время говорил: «Я не могу, я ничего не могу». Света говорила: «Зато я все могу». Она и вправду все могла, но становилась более жесткой, резкой и нелюдимой. Света думала, что вот здесь проходит ее фронт, и она бьется за их маленькое благополучие. И что он увидит, как она сражается, ему станет Свету жалко, и он встанет рядом.

Они с мужем жили в одной квартире и даже спали в одной кровати, но более чужих людей трудно было и представить на этой планете. Света не могла и вообразить, что так бывает и что так будет у нее: семнадцать лет прожить вместе, родить двоих детей, а потом в выходной вечером идти куда глаза глядят, потому что ее территория была оккупирована чужим человеком. Он лежал по выходным на диване, смотрел одновременно в телефон и в телевизор, а Света тоскливо думала: «Какого черта?» Выходные – самое паршивое время. Еще Света невовремя, безответно и бесперспективно влюбилась, поэтому пришлось уходить из дома, чтобы погасить этот некстати вспыхнувший костер, вытряхнуть пепел, подуть на обожженное место, и спрашивать: «Зачем это было? Сейчас это вообще к чему? Чтобы что?» Чтобы ты встрепенулась, дура, увидела, какие бывают люди, что они вообще есть. Только и всего? А тебе мало, да?

Поэтому, намыв кастрюли, нагладив футболки, надраив раковины и унитазы, Света уходила из дома. Она старалась не идти и даже не думать в сторону нового моста, откуда любят прыгать все городские суицидники. Света была как-то в речпорту в начале ноября, тоскливое место, все серое – волны, лысые кусты по берегам, небо, бетон и асфальт. Хорошо, что она не живет здесь, а еще элитный район.

Да Света и не дошла бы до него. Чтобы Свете дойти со своих Мастеров до парка или ТЦ и обратно, уходил примерно час. До речпорта Света бы телепалась часа три, а обратно дойти бы уже точно не смогла. Да и река замерзла, чего туда ходить. Впрочем, зимой всегда можно сесть ночью под опору, морозы-то у них любо-дорого, не подведут.

Но Света всегда идет в другую сторону, потому что нужно вернуться домой, оплатить услуги репетиторов, выдать таблетки, собрать рюкзаки в школу.

Иди, Форрест, иди. Ты собрал кучу последователей, пока бегал от побережья до побережья. А Свете много-то и не надо, всего лишь одного человека, который скажет: «Иди домой, где ты ходишь». Но телефон в кармане не тренькал, сколько бы Света ни ходила – никто не хватился, не взволновался, не побежал на поиски, не вышел навстречу.

Иди уже.


Мои желания сбылись

Однажды я вдруг поняла, что все мои желания, оказывается, давно уже сбылись.

Как это произошло? Ну, вот как-то так. Не в один день, конечно. Не – бац! – сегодня твой день, исполняем всё, что там у тебя первое по списку. Фейерверк, блёстки, дудки, вуаля! Нет.

Дело было так. Как будто что-то останавливало, хватало за рукав: «Постой-ка. А помнишь вот это? Сбылось. А вот это? Well done. А вот еще поройся в недрах памяти… нашла? Сбылось на прошлой неделе».

Конечно, помню. Сто лет прошло, я уже и думать забыла, и перехотела, и нового понажелала. А оно вот – тыдыщ! – уже есть.

Вы серьёзно? А как насчёт «дорога ложка к обеду»? Если я в детстве хотела двухкассетный магнитофон, на шиша он мне сейчас, спустя 30 лет, когда и молодость прошла, чтобы музыку просто так слушать, и век цифровой техники давно наступил?

Отвечают: ну, извини. Ты вообще знаешь, какие тут очереди из таких вот желальщиков?

Ну, в курсе, да. А вы вообще в курсе, что вы сбываете желания весьма своеобразно?

Тебя что-то не устраивает?

Ну, смотрите. Вот даже и не желание было, а просто мысль – как бы расходы уменьшить. И что вы сделали?

А что мы сделали?

«Наташа, мы все уронили, вообще все», вот что вы сделали. Вот этот сраный коронавирус кто устроил? Да, мне теперь не надо платить за продлёнку, за кружки, за питание в школе, ещё часть репетиторов – те, которые очно, – отпали. Но вот этот душный пипец по всему миру зачем? Неужели не было другого способа? Доходы тоже, знаете, уменьшились.

Эммм. Ну, вообще-то тут мы два твоих желания исполнили. Или три. Или пять – это как посмотреть. Кто хотел не работать в шесть утра в выходные? Успевать смотреть кино и читать книги? Кто тут радовался, что распочал свою внутреннюю тишину и начал просто слушать музыку? Кто хотел не таскаться на работу в общественном транспорте и больше времени проводить с детьми? То-то же.

Да, сорри, небесные чуваки-покровители, с удаленкой вы вообще все здорово придумали. Но зажигание у вас явно позднее.

Что опять тебя не устраивает?

Четыре года назад, помните? Так хотела, так хотела я нормальной себе удалёночки, чтобы ребенок в садике, а я дома в шаговой доступности… Вместо этого что? Три года фултайма в офисе и 29 больничных листов, и еще сколько раз по три дня дома посидеть без больничного. Как меня не выперли из этого института, я не знаю – каждый месяц по два раза на больничном.

Ну, упс. Но теперь-то всё норм, да?

Надолго ли, ребята? Ситуация с коронавирусом, похоже, вышла у вас из-под контроля.

Вот ты неблагодарная. А мы ей ещё столько всякого насбывали…

Ой-ой, насбывали они.

Вот ты хотела, чтобы книжка в большом издательстве вышла? Было такое? Выходит же.

Вы издеваетесь? За эту книжку меня порвут на тысячи маленьких книжонок. Не в смысле на сувениры от счастья ею обладать, а в порыве праведного гнева.

Надо было писать нормальную.

Я писала – не брали. Взяли самую придурковатую.

Ты еще премию за нее отхватила.

Хотите, отнесу обратно?

Неси. Слабо, да?

Да, слабо. Коронавирус отмените, дайте побольше нажористой удалёночки, пусть дочь ЕГЭ сдаст и на бюджет поступит, тогда да.

Мы работаем над этим.

Работают они.

Ну, а это вот, с мужиками? Она уже не помнит, ага.

Что с мужиками, с какими еще мужиками?

Ну, ты как-то захотела реанимировать свою способность снова смотреть на мужчин восхищенными глазами…

Я? Захотела? Я просто мельком подумала, что я больше не смогу так на них смотреть.

А мы решили, что это… ну, пункт такой. Из списка. Их же, пунктов, много у тебя.

Решили они. И что же вы сделали?

А что мы сделали?

Вы подсунули этого, блин, доктора!

Но ты же посмотрела на него и была в тот момент восхищена.

Вообще-то, это подленько.

Вообще-то это норм. Это жизнь, детка. Ты любишь – тебя нет, и наоборот.

Если это и было желание, то вы спустили его в трубу.

Надо точнее формулировать.

Да уж как умею. Вы, похоже, вообще всякую ерунду в исполнение тащите, хоть не думай совсем.

Служба такая. Слушай, мы тут подумали. Надо тебе кое-что сообщить. Ну, чтобы хоть как-то косяки свои загладить. Хотя мы их косяками, конечно, не считаем.

Говорите уже.

Помнишь, ты там чего-то про мужика заикалась, который мог бы решить все твои проблемы…

Так, стоп. Чувствую, устроите лет через сто лабудень какую-то. Не надо. Есть уже один такой.

Дааа? Правда? А мы и не знаем. Поделишься?

Господь Бог его имя. Только он тут все и разгребает.

Брат, ты слышал? Ну, наконец-то! Дошло до женщины. Шеф, надеемся, тоже всё услышал. Ну, ты это, не дуйся. Мечтай там аккуратнее, скоро не жди – нам еще этот душный пипец по всему миру разгребать. Уже начали. Но как только – так сразу. Прям вообще сразу, в порядке очереди, естессно.


Доктор Карпов

Доктор Карпов сидит в семиэтажной больнице рядом с кромкой бора, как в крепости. Я хожу вокруг, как дракон (маленький, поникший, совсем не огнедышащий), трясу лапкой и говорю: «Я достану тебя, доктор Карпов».

Все потому, что мне нужно взять у доктора Карпова интервью, а ему можно позвонить только по рабочему телефону. Он на обходе, он в реанимации, он уже ушел, он еще не пришел, он куда-то вышел. Наверное, меня знают по голосу уже все ординаторы этого отделения. Из всего этого я делаю вывод, что доктор Карпов неуловим и быстр, как ветер. Я посмотрела его профиль: так и есть, мотается по всему миру. А я тяжела, как камень. Одна только галька на мне сколько весит.

Что и говорить, это полезное умение – ощущать, как будто ты весь этот тяжелый мир поднимаешь на кончиках пальцев. Пуф, и он летит. И ты вместе с ним. Только я им не обладаю. Хорошо бы, если доктор Карпов так умел. Но, я думаю, и у него бывают часы и минуты, когда хочется уползти на дно моря, камнем туда упасть. Хотя, может быть, он забирается на самый верхний этаж своей башни и сидит там, как в домике, смотрит на облака. Или уезжает в Будву или в Копенгаген.

Моя чешуя из гальки. Камень побеждает ветер. Камень побеждает время. Камень ни с кем не борется, но побеждает вообще все, кроме воды. Капля камень точит. Море все равно побеждает даже самые крепкие из камней – проводит по ним шершавым языком, и самые колючие становятся гладенькими валунами и гальками. Поэтому я не плачу. Вообще никогда. Слезы ушли в какие-то карсты. Уже целый год. Только когда смотрю какое-нибудь кино. Недавно я плакала из-за фильма, который упомянул в своем интервью доктор Карпов. Да, дракон таки просочился в крепость и чуть не получил шваброй по спине за то, что просочился без бахил. Где вы видели бахилы подходящего размера и прочности, с нашими-то когтями?

Доктор Карпов – большой специалист по мозгам и нервам. Нервы у меня закончились, а мозги и не начинались. Поэтому лечить меня не надо. Доктор Карпов спасает людей от инсультов. Вот они ходят по отделению, шаркая ногами. Ходят, а могли бы лежать. Они живы, а могли бы умереть. Из всего этого я делаю вывод, что доктор Карпов – рука Бога на земле. Пусть эта рука погладит мои спинные отростки – нам, драконам, тоже иногда бывает нужно прикосновение Бога, мы ведь тоже Божьи создания, хоть и неприглядные.

Доктор Карпов рассказывает мне про болезнь Альцгеймера. Если Альц завелся, его не остановишь. Но, как сказал один знакомый, есть в этом и плюсы: до Альца еще дожить надо. Я не хочу доживать до Альца. Драконы вообще долго не живут. Они вообще все вымерли, осталась только я. И то живу только потому, что мне нужно охранять свое сокровище – двух белокурых, кудрявых принцесс. Когда они вырастут, сморщенный драконий страж будет им не нужен. А пока мне капец как трудно: я в пучине, а они здесь – им нужен кислород и солнечный свет. Уследишь тут.

В этом фильме было про любовь. Главный герой живет вместе со своей женой в доме престарелых. И она его совсем не помнит. Но иногда ровно на пять минут память возвращается к ней, и она его вспоминает, а через мгновение опять отталкивает с криками: «Кто вы? Почему вы меня обнимаете?» Каждый день он читает ей книгу, которую написала она сама, еще будучи в памяти. И даже умерли они в этой лечебнице в один день, черт побери.

Доктор Карпов, вы что, не понимаете, что нельзя советовать такие фильмы наскоро слепленным драконам? Ну, а как бы он понял, кто перед ним. Я же представилась своим человечьим именем, драконьего-то вообще нет, кто мне его даст. Вобрала в себя гальку, спрятала всю жесть и даже пыталась шутить и смеяться. Смех у меня в диктофонной записи – сущий драконий клекот, глупый и нестрашный. А у доктора вполне замечательный голос. Как и положено человеку, живущему в высокой башне.

Парень в том фильме повис на чертовом колесе, чтобы Элли согласилась пойти с ним на свидание. Если бы у меня были крылышки, я бы зависла перед окном доктора Карпова. Но я редкий, бескрылый вид, да и то последний экземпляр. Я же морской дракон, только что выползла со дна моря. От меня рыбой не пахнет, нет? Да и стала я драконом совсем недавно.

Вообще-то, до этого я была кораблем. Который долго боролся с разными морскими неурядицами, а потом получил пару серьезных пробоин ниже ватерлинии, сказал «хватит» и залег на грунт. Была бы я подводная лодка, так вообще без проблем: погружение – всплытие – погружение. Наверное, со временем отращу себе настоящую подлодочность. Если получится.

Затонувшему кораблю ведь вовсе не о чем беспокоиться. Хватит уже, поволновались. Лежишь себе на дне, вокруг темно, вода, пузырьки, рыбки. На дне моря нет шторма, нет таможни, нет пиратов и пограничников, нет айсбергов, и вообще не надо никуда плыть и сверяться с курсом. Всякая хрень только прирастает, а так это хорошее место. Никто сюда не доберется. Солнца бы еще, света тут очень не хватает. Но каким-то чудом работает связь.

Поэтому, когда меня попросили взять интервью у доктора Карпова, пришлось подняться на поверхность. Нет, корабль так там и остался, он же не может выйти незаметно на сушу. Морская пучина быстренько слепила дракона из разного подручного материала и отправила его добывать доктора Карпова.

Как так, спросила я себя, когда доктора Карпова в двадцать пятый раз не оказалось на том конце провода. Нет, совсем не проблема найти мобильный номер кого бы то ни было. Но так даже интереснее. От меня еще никто не уходил, доктор Карпов, и вам не удастся. Это чистый спорт, работа, ничего личного.

Дракон, когда добрался до доктора Карпова, подумал: «Охренеть, какой у вас тут доктор. Зачем вы мне его показываете?»

Дракон подумал: «Я только-только набил сухими водорослями свое сердце, просто чтобы оно было, не ходить же наверх с пустотой в груди, у всех наверху есть сердце, и вот оно воспламенилось. Если меня толкнуть, из меня полетит пепел, и это будет второй Помпеи. Вы этого хотите?»

В это время на ржавом затонувшем судне заработал дизель-генератор. Сам по себе. Зажглись ходовые огни. Все удильщики, прочие глубоководные твари сплылись посмотреть, что это за фигня так ярко светит в пучине моря. «Ты жжёшь, – подумал корабль, – причем жжёшь последнюю солярку. Так тебя и до шестидесяти не хватит. Вдруг что, и придется подняться на поверхность, а солярки нет. Какой еще нахрен доктор Карпов? Быстро уходи оттуда. Возвращайся, кому говорю».

Дракон не посмел ослушаться, он же был только наскоро слепленным аватаром, поэтому выключил диктофон и ушел, оставляя мокрые следы на больничном кафеле. Вышел на улицу, тряхнул головой, сразу полетели хлопья пепла. Дошел до кромки бора, потом до кромки моря, вошел в воду, нашел свое ржавое настоящее тело, залез в самый дальний угол трюма, попросил выключить передатчик. «А я и не включал, – ответила ржавчина вокруг. – А как тогда? – Сам не знаю».

– Не ходи уже к этим людям, – сказала ржавая темень. – Да понял я все уже, понял. – Как там девочки? – Нормально. – Присмотришь за ними? – Ладно. Только как бы сделать, чтобы никаких докторов, никаких людей вообще. В смысле очаровываться ими чтобы не. – Боюсь, не получится, сам понимаешь, тебе ведь все равно иногда придется вылезать. Просто не ведись на их милоту. – Да понял уже, понял. – Отбой. Спи. И это… – Что еще? – Если будешь ходить к той башне у кромки леса, я попрошу морскую пучину оторвать тебе лапы. Если и это не поможет, заварю в трюме, распылю на ил и водоросли. – Тогда я не смогу видеть девочек. – Вот только это меня и останавливает.


Не подарочек

Меня всегда волновал один вопрос: почему все наши желания, рано или поздно, худо или бедно, криво или прямо, сбываются, кроме одного?

Почему если ты просишь небеса подарить тебе человека, облака привычно скручиваются в красивые кудрявые кукиши?

Нет, не в смысле подарить тебе его в безраздельное пользование – сыграть свадебку, усадить рядом и заставить полочки по выходным приколачивать. В смысле развернуть этого человека в твою сторону и чему-нибудь там произойти между вами. Чтобы небеса расправили свои кукишевые складки, и пошла по венам высокая небесная химия. Может, даже не любовь, не знаю, приязнь, желание видеть и говорить с ним снова и снова. Это же самое главное желание, разве нет? Разве не были люди созданы человековыми наркоманами изначально? Вот эта вся история с ребром, она же не просто так придумана?

Можно, конечно, сбывать свои желания самой. С помощью упорного труда над собой и окружающими и разных хитроумных схем.

Лера, одна девочка, та еще дурочка, очень гордилась тем, что в юности придумала хитроумную схему, чтобы заполучить одного мальчика. Мальчик играл в преферанс, но не игроман и не шулер, и в целом был положительным персонажем. Только очень деланным: занимался балетом, ходил всегда носки с вывертом. Внешностью – Тиль Швайгер, достучаться до него для Леры было все равно что достучаться до небес. Лера искала разные подходы, пока не придумала этот. «Научи и меня», – попросила она. «Для префа нужны четверо, – ответил мальчик. – У меня есть пара друзей. Но если найдешь своих двоих, то тоже вэлкам».

Играть предстояло по ночам. Даже самая дурная дурочка понимает, что играть ночью в азартные игры на ставки с тремя парнями, пусть даже один из них тебе очень нравится, – так себе история в плане возможных последствий. Но у девочки была пара подружек, у которых было а) много свободного времени, б) склонность к авантюрам, в) желание помочь. Три мушкетерки, ага.

В итоге все прекрасно провели время, в преф, правда, играть так и не научились. С мальчиком все сложилось, но ненадолго. «Тиль Швайгер» был не против всего, это Лера поняла, когда после какой-то вечеринки оказалась у него дома (сам позвал), лежала в ванне и поняла, что сейчас будет то самое, ради чего все и затевалось. Лера поняла, что может приходить к нему как к себе домой в любое время и оставаться столько, сколько угодно. Что «Тиль» уже готовит для нее плов, знакомит с друзьями и зовет на спектакли своего народного балета.

И еще Лера вдруг поняла, что она таки получила этот горячо желанный подарок, но вряд ли его достойна. Что «Тиль»-то хорош и даже теперь весьма доступен, никаких преград. Но Лера думала, что с ней он просто потому, что добрый и в данный момент свободный, а не потому, что Лера суперженщина и вообще молодец.

Лера никогда не думала о себе, что и она может оказаться для кого-то вполне приличным подарком. Что и она может кого-то обрадовать своим вниманием, заставить дышать неровно и искать способы позвать Леру в свою жизнь. Лера думала о себе ровно наоборот. И Лера засмущалась и слилась. Больше никакие хитроумные схемы в этом направлении не работали – Лера спугнула свою удачу.

Впрочем, нет. Лера даже вышла замуж, и даже не очень поздно. Но все те годы, что жила в браке, думала о себе словами из одного анекдота про Ленина: «Надо же, Надежда Константиновна урод уродом, а какого парня отхватила!»

Лера привыкла жить с мыслью о том, что, чтобы получить желаемое, нужно изрядно потрудиться. Чтобы люди пришли к ней, Лере надо самой выйти навстречу в кокошнике и с караваем и прийти почти к самому их порогу. «Придут и сами все дадут» – это совсем, никогда, вообще не про Леру. В Лериной картине мира нужно было все добывать высоким напряжением, потом, кровью, умом, трудом и высиживанием. Если Лере обламывалась какая-то удача – пятерка на экзамене, премия на работе, хорошая погода в отпуске, Тиль Швайгер в постели, то Лера думала, что просто повезло, что это случайность, и не думала о том, что заслужила, добилась, заработала, и вообще всего этого достойна и теперь может радоваться и наслаждаться.

Лера не хотела думать о том, что ее жизнь и отношение к ней определило одно неосторожное слово. Но оно само так думалось. Когда Лера была маленькой, класс второй или третий, мама отвечала на вопросы врача, оформлявшего Лерину плановую госпитализацию в кардиологию.

«Ребенок доношенный? – Нет, в восемь месяцев родилась. – В семь родить не так хуже, как в восемь».

Когда они вышли из кабинета, Лера устроила истерику: «Зачем ты про это ему рассказала?» Мама пыталась оправдаться, что в этом нет ничего такого постыдного, что ну вот так получилось. Родилась же, нормальная, растешь вот. Потом, когда Лера сама готовилась в первый раз стать матерью, мама, глядя на то, как бдели врачи над Лериной поздноватой беременностью, назначая то УЗИ, то фолиевую и магний, то сохранение, рассказала:

– В наше время-то ничего такого не было. Беременность тобой была слишком токсикозная, а врачи могли предложить только анализ крови общий, да на сифилис. И еще лежать, задрав ноги на стенку. А какой лежать? Едем утром на смену в набитом трамвае, хорошо, с отцом на одном заводе работали, а меня тошнит. Выходим, блюем под кустами, идем пешком до завода три остановки. Сил нет, а я бегаю между станками. Есть вообще не хотела, боялась. Хоть до восьми доносила. Зато с сестрой твоей ночью вставала и могла булку хлеба без воды и соли сожрать.

Теперь в той части города понаоткрывали торговых центров, Лера часто ездила туда и думала: вот где-то здесь, в этих кустах и осталась Лерина доношенность, ее истинное рождение, красота и ладность. Не донесли ее до места назначения. И теперь Лера взаправду не находила себе места – меняла работы, уходила оттуда, где чувствовала себя не в своей тарелке, долго не ощущала квартиру своим домом.

Где-то не здесь, где-то там должна была быть Лера – на месяц позже, на месяц лучше. Что теперь ни делай, как ни старайся, этот месяц никак не перепрыгнешь. Из-за этого случилась вся Лерина гномья натура: маленький рост, короткие пальцы, низкожопость и широкие плечи, из-за которых Лера казалась квадратиком. Если короткие пальцы попадали в кадр, то фото сразу признавалось неудачным, как бы хорошо ни выглядело Лерино лицо. Как можно любить того, у кого на руках обрубыши, а не изящная длиннота, хола и аристократизм? Короче, не подарочек. Мать Лера не винила, какой смысл. Лере зато передалась материна жизнестойкость – ценное наследство. Бегать между станками, когда сил нет: запускать то один челнок, то другой, чтобы ни один из них не упал, нить не оборвалась, станок не остановился и не дергался бы вхолостую, и полотно жизни не ушло бы в брак.

Спустя некоторое время после развода Лера стала думать, что лет ей много, а красивой женщиной она так и не сумела стать. Поэтому и ловить ей нечего, и что Лера сошла с арены высоких отношений и плотских желаний. Хотя иногда накатывало, и хотелось, чтобы обняли, поцеловали в макушку, позвали погулять и купили мороженое. Когда сильно накатывало, Лера звала знакомых мужчин выпить кофе где-нибудь в кофейне, но все отказывались. Лера перестала звать и решила жить одна и не терзать себя по этому поводу. Всё уже было и теперь закончилось, нужно принять как данность и отключить эмоции. Тчк.

И, в общем, ей удавалось, правда, недолго. Лерины соседи, молодые супруги с сыном-первоклассником, ждали второго ребенка, поэтому решили расшириться и квартиру продали. Теперь через стенку стал жить мужчина. Один. Лера не то чтобы как-то этим фактом озаботилась. Просто тут наступила самоизоляция, Лера и так работала на удаленке, а теперь и вовсе ее социальные контакты сократились до ноля.

Лера иногда возомняла о себе и начинала считать себя профайлером – ей было интересно составлять портрет интересующего человека по его аккаунту в соцсети, по каким-нибудь косвенным фактам, наблюдениям и словечкам. Информация была, как правило, разбросана крупицами по постам и фото, и по всему интернету. Но из этих крошек составлялась подробная картина, правда, проверить ее не всегда представлялось возможным. К примеру, Лера однажды брала интервью у одного доктора и ушла от него как громом оглушенная. Стала копать.

Лера выяснила, что доктор раньше был толще и выглядел как типичный сорокалетний пузатый мужик. А сейчас он был подтянутый фитонях. При их встрече из-под коротких рукавов докторской куртки выглядывали вполне приличные бицухи с татуировками, а про пузо ничего не напоминало. Лера пересмотрела все его альбомы с фото – еще лет пять назад татух не было. Лера знала, что мужчин на глобальные перемены во внешности толкают в основном какие-либо серьезные проколы на личном фронте. «Тиль», например, незадолго до того, как стал играть в преферанс с Лерой и ее подружками, побрился налысо, потому что его бросила девушка. И еще так однажды сделал Лерин коллега: пришел на работу бритый под ноль, а потом кто-то сказал, что от него жена ушла. О том, что произошло в жизни доктора (кандидата наук, завотделением в городской больнице и начмеда в частной клинике), после чего он так сильно изменился, оставалось только догадываться. А может быть, и не произошло ничего такого – он же доктор, и вообще-то правильно самому быть зожником, чтобы втирать пациентам про преимущества правильного питания, спорта и отказа от бухла и дыма.

Лера решила выяснить, что там у доктора за жена. Жена была, тоже врач, работала в другой больнице, но даже специализация у них была одинаковая. Годы выпуска из «меда» разные – похоже, что студент-старшак склеил младшекурсницу. Аккаунт в сети у нее был, но там информации почти не было, всего пара фоток. В альбомах у доктора тоже была всего пара фото с женой. «Тут, – решила Лера, – одно из двух: либо счастье любит тишину, либо хвастаться особо нечем».

На одном из них, с пляжа в Таиланде, жена пряталась под большой шляпой, за темными очками и за телами детей и мужа. На тех фото, где не пряталась, было ясно, что она вполне обычная сорокалетняя тёточка. Лера, может быть, выглядела даже выигрышнее, чем она – в Лере всего-то было пятьдесят кило без всякого спорта, стрижка под мальчика и очки в большой, подростковой оправе. Но Лера не могла думать о себе как о выигрышной женщине. Выигрышная та, которая замужем и у которой муж успешный, модный доктор и возит в Таиланд. А не та, которая с двумя детьми в разводе и дальше дачи нигде не была. В общем, Лера сдала доктора без боя. Но была счастлива тем, что любила его на расстоянии целых два месяца, а потом запретила себе все эти дурацкие мысли. Тчк. Еще про доктора Лера узнала, что у него двое детей, сколько им лет и где учатся (сын студент, дочка школьница), что оба занимались плаванием, что доктор гордится ими до безумия. Что кроме детей воспитывает мопса, помогает жене делать заготовки на зиму (что? серьезно?) и много путешествует, в том числе в одиночку, и какие страны любит и на каких конгрессах бывал. Сечете, что может узнать о вас кто угодно, только зная ваши имя и фамилию?

Теперь ее занимал сосед. Фамилию его она не знала, поэтому проанализировать его аккаунты не могла. Лера могла бы узнать фамилию из квитанций, которые старшая по подъезду втыкала им за косяк общей двери, но соседскую теперь не приносили. И Лера начала профайлить его по тем визуальным данным, которые были в её распоряжении.

Внешность у соседа шпионская, решила Лера. Не в смысле зловещая или таинственная. Трудно запоминающаяся, вот какая. Первое время, встречая его в лифте или на лестничной площадке, Лера здоровалась с мыслью: «Это он или не он?» Когда Лера хотела вспомнить, как выглядит сосед, то во всех подробностях вспомнить его не могла: волосы светлые, высокий, худой, лет не пойми сколько – может быть и тридцать, может и сорок пять, остальное стёрто. Если тридцать, то вопиюще молод. Но одевается как скушный сорокет и даже подполтосник.

За те несколько месяцев, что сосед жил в их доме, к нему никто не приходил. Когда он только въехал, и они впервые встретились на площадке, Лера сказала: «Нас тут трое, и мы бываем шумные. А вас сколько?». Сосед ответил, что он пока один. Должны же быть у человека друзья, родители, коллеги, недоумевала Лера. Вон, на седьмом у них тоже новенький, возраста примерно того же, а гудит каждые праздники, как подросток – у него там и бабы повизгивают, и гитара, и караоке по ночам. Пару раз Лера видела, что к соседу приезжал какой-то парень, но сосед сам выходил к нему во двор. Какой-то бирючина, отметила Лера.

Из-за этой стертости и замкнутости Лера наградила соседа аурой легкой опасности. Вроде и нет причин для беспокойства, но что-то тут неладное Лере мерещилось. На самоизоляции Лере уже хотелось посмотреть на живого человека, а не только на детей, поговорить с кем-нибудь своего возраста и не по работе, а о кино, музыке и смысле жизни, и Лера хотела набиться на чай или кофе, но маленький диодик встроенной системы безопасности начинал тускло мигать: «Не лезь, не трогай, не буди лихо».

В редкие разговоры сосед вступал охотно. Сначала это ведь на него грешила Лера, что он поет с бабами по ночам. Она выходила на площадку, прислушивалась, за его дверью было тихо, а откуда гремела музыка – сверху или снизу, Лере было непонятно. И Лера однажды решила спросить у соседа, может, ему понятнее.

– Прямо подо мной, – вздохнул сосед. – «Повезло» так повезло.

Однажды Лера по хлопанью соседской двери поняла, что он стал куда-то наяривать по выходным ближе к вечеру. Как-то спустя полчаса после его ухода Лера вышла, чтобы вынести мусор, и чуть не словила приступ аллергии – в «тамбуре» висел мощный запах не слишком приятного Лере соседского парфюма. Девушку, что ли, завел? Но сосед возвращался домой в детское время – в десять. Была бы девушка, у нее бы и ночевал.

К ребенку, однажды осенило Леру, сосед – воскресный папа, и ходит по выходным к ребенку. Ее муж после развода тоже приходил за детьми весь наглаженный и отутюженный. У взрослого человека в анамнезе всегда есть дети и бывшие. А если история «болезни» пуста, то тут и впрямь что-то нечисто. Не сходится, думала Лера. Был бы ребенок, приходил бы изредка к папе в гости. Ходит к родителям? Зачем тогда так духарится? Может, к анонимным алкоголикам или в секту? Ну, ты совсем, шикнула на себя Лерка, нечего зря наговаривать на человека. Хотя и секта тоже могла быть.

В молодости у Лерки не сложился роман с одним студентом из Томска. Лерка всю свою жизнь считала его упущенным шансом. Когда Лерка нашла его в соцсетях, то выяснилось, что он живет давно в Канаде, дом у него – что терем Морозко, а работает главным энергетиком. Женат и трое детей, младшей год с небольшим, а старшая рисует в США мультики для Пиксара. Лерка чуть не заплакала. Поставила лайк и пошла себя грызть. «Канадец» написал ей первым. Лерка аж воспряла. Но через пару дней переписки выяснилось, что он любит теории заговора, ненавидит людей определенной национальности, исповедует какие-то исконно-посконные славянские практики и, видимо, остро испытывает у себя там, в Канаде, недостаток единомышленников. Лерке такие мощные тараканы не нужны были даже на столь большом расстоянии, поэтому она свернула переписку. Так что сектант через стенку ей тем более был не нужен. Свяжешься, и что потом, переезжай?

Неумелые молитвы

Подняться наверх