Читать книгу Ставропольский писатель. Коллективный сборник. Том 2 - Елена Евгеньевна Садовская - Страница 7

Как молодой Константин тщился догнать своего верного сокола, поднятого и кружимого сильнейшими вихрями, так и Кирилл, уносимый страшным ветром недуга, летел в кардиологическую клинику на операцию, устремляясь разумом в вечность, которая никогда не была гостеприимна к заботам о будущем и тревожном прошлом.

Как ни силился Константин догнать и спасти своего сокола, так и Кирилл не смог противостоять природе – и ложился под нож, подписывая бумаги о том, что в случае его смерти на операционном столе никто из родных не имеет права предъявлять претензии. Он бы и сам ринулся и бежал, бежал— только ноги его отнимались, и он, считай, с трудом мог передвигать так предательски ослабшими конечностями.

Но, как и Константин со своим братом увековечили себя в сердцах народа, приблизив христианские молитвы к родному языку, так и Кирилл со своей женой Еленой создают вместе сказки и свои большие самостоятельные труды.

Моё материнское сердце живёт мольбой к Пресвятой Богородице и Её Великому Сыну, испрашивая жизни и здоровья дитю – моему дитю сясным взором и мечтами. Наши с мужем сердца прошли отчаяние и огонь.

Отец Кирилла, оставшийся в другой части света работать, ввязавшийся в долги и поставивший весь заработок на его операцию, единым духом был со мной, ожидая исхода операции… Случившейся нежданно комы и… Пробуждения Кирилла.

Долгий путь реабилитации, спорта.

Сын посвятил себя творчеству, общественной деятельности и благотворительности.

Писательство – тяжкий труд, и я счастлива, видя его радость, когда получается вымышленные ситуации сделать до боли реалистичными, придать огранку очередному герою, наделённому собственными переживаниями; теряться во всей фантастике и гадать, что позаимствовано у жизни, а что полностью выдумано в рамках его миров. Главное то, что каждый, о ком он пишет —личность, которая станет родной, откровения которой будет приятно выслушать и даже самим научиться замечать жизнь, которой мы одарены. Жизнь…

Елена Юрьевна Денисенко

Анахорет:

Сто сорок четыре начертанных Имени1

(триптих)

Под сенью икон достопочтенный монах выводил ровные чернильные узоры в толстенной книге с разбухшими страницами. Он вздыхал, закрывал натруженные глаза и растирал промёрзшие, немеющие пальцы и кисти рук. Он надеялся написать книгу, поведать правдивую историю об уже произошедшем и том, что ещё произойдёт. Он описывал свою жизнь, понимая, что дерзает коснуться запредельного, найти слова для столь духовного, сакрального, тончайшего и мимолётного, что сама мысль – искра озарения —рискует запятнаться, проходя через таковое рассуждение, что описать духовность не окрепшим в вере духом – всё равно что описать сон, его начало, когда ты только погрузился в сновидение. Во сне ты всегда уже находишься в центре событий, но сложно припомнить, как ты оказался в этих головокружительных, пугающих хитросплетениях сна. Познать, каково это: шоколадный домик, тающий под палящими лучами державно источающего тепло солнца. Но он вздохнул, и не с трепетом, но искренним желанием описать и переживания и, к слову, грех и победу над ним, придать мыслям словесную материальность и вполне реальное лико, а то и паче —рожу.

В неизведанное…

…Он вывел слово: «Анахорет».

I

Quod stultum est Dei, sapientius est hominibus, et quod infirmum est Dei, fortius est hominibus.Pe2tite, et dabitur vobis; quaerite, et invenietis; pulsate, et aperietur vobis.3

Vigilate, quia nefcitis horam.4

Parate viam Domini.5

Kir Hristov locuta, causa finita.6

Tolle et lege.7

Шум неспокойных волн, прохлада истекающей ночи и шёпот молитвы из человеческих уст. Глубокий вдох: лёгкие вбирают чистоту наполняющегося теплом воздуха, руки благоговейно перебирают деревянные чётки. Тишина мира и говор природы усмиряют мятежный дух. Мысленно прорезаются крылья, и стоит захотеть вспорхнуть – … Но пройдено мало преград, грядут новые битвы. Веки приподнимаются, и предстаёт нескончаемый горизонт моря, неба и возвращающегося солнца. Стоит сделать шаг – и падёшь с гребня величественных гор, прямо вглубь, навстречу скалам. Вдох… Звук перебираемых чёток, тепло рассеивающегося от ночной пелены дня и неспокойный ветер, уносящий слова усердной молитвы. Облачённый в чёрную мантию человек и мир. Одинокий мир и чистая душа. Мир и человек, человек и мир – разные, но сопоставимые по силе и по глубине неизведанного. Человек мира, оплот существования, посох правды, истинная надежда – монах. Молодой статный монах, единица света в совокупности, пылающая венценосным пламенем, изжигающим струпы неверия и гноения рассудка. Он презрел мир, отрёкся от суетных благ, возлюбил труд и принял вызов зла, и, потеряв зримое спокойствие, обрёл внутреннюю свободу. Он – нерушимая сила, неусыпно противящаяся злу, главенствующему в иссохших тайниках души, покамест не настанет конец веков и добро не просияет в сокрушительном величии смиренной Истины, нещадно бичующей льстивое зло. Он осеняет перстами рук чело, чрево и рамена трисоставным четвероконечным крестом, и слеза воспоминания мук Господа медленно катится из глаз. Он – звено в необъемлемой цепочке бытия; надломится одно – потеряет целостность всё. Он пришёл изобличить и искоренить неправое зло, открыв ланиты ударам, взяв муки на себя. Он – тряпка, которой смеет вытереть ноги любой; он смирен и кроток, и не описать величия души его. Он – плодородная земля. Он уничтожил себя, уничтожил адамово естество; он воззван из пепла, наречён наново и награждён белым камнем с начертанным новым именем. Он отложит молитвы и вступит в сраженье с поправшими имя Господне; он взмолится к Богу и испросит разумения существам, столь немудро влачащим существование в беспредельной свободе, данной терпеливым и милостивым Всевышним Господом Иисусом Христом. Он монах – бескрылый Ангел, ибо он человек. И вера с ним, и моление к Господу дарует познать слепоту и чрез неё прозреть. Его имя Клим, и он один из многих светочей Истины. Он слышит громыхание и поползновение земли: позади открытые поляны, статные древа и малые холмы. Округ гордынею пленённый враг и ослепшие вовек души. Грядёт страшная брань; время водрузить в десницы мечи Крестного знамения и скрестить благородное оружие Добра, помолившись о недругах и о ниспослании им ума.

Но увидев укрепление в порочном стремлении урвать тленного кусок – иссечь их, отправив в печь прельстивших сердца лживой дружбой. И шаткая, но обширная стезя простирается, имея один путь злосчастного небытия. Жерло огненное пожжёт тела – и поздно молить Творца; упущено время, и деяния былого олицетворят души, представшие пред неминуемым действительности концом.

Благочестивый Клим, стократный раз осенив освящающим крестом телесе, отправился степенным шагом с каменистой равнины к окружённому цветущим благолепием сада монастырю близ серебристого озерка.

Ему надлежало отстоять в сплочённом содружестве братии спокойствие мира, укрепляясь Богом в вере неразделимой, истинно единой и правой в Православии, служащей неразделимой Троице Святой.

Земля сотрясается, море меркнет, и вздымаются грозные волны; люди идут против себя, плечом к плечу с воинством тьмы.

Страшное зрелище: многометровые демоны, осыпающиеся огненным прахом под грузом доспехов, шагающие по останкам поверженных ими. И оглушительный рёв многомиллионного сборища. На кого руку вздымают безумцы? Врага ли в други записали? Но недолго смуте сеяться, пожнёт работа сеятелей и уязвит их ядом, уготовленным ими для других. Грядёт битва, и враг, не ведая пощады, побить Христово стадо вздумал; яко волки, рыкающие и истощившиеся завистью злобной пред величием смиренным, идут отобрать чужие жизни. Не ведают слепцы: расточают ведь наущением зла залитые кровию души!

Они грозят, бегут, вооружившись мечами и копьями, на монастырские врата. Чёрен день в сердцах ополченцев, и смутна красота мира. Им памятно угнетение, оным ко вражде подвизались, им противно уязвленное самолюбие. Они возненавидели людей, обличив Творца в немилости Его, но корень смрада созрел, разросся внутри, и правда в гнусности малодушного колебания сердец, не презревших пагубной развращённости,

изгрызшей клыками нутро, обратившее гнев на иных, но не на себя. Они есть корм, лакомство червей, успевших вкусить души, утратившие Дух; они идут, волоча чёрное облако. Они мертвы. Кровь тепла, но остыли чувства в холоде мерзостных деяний. Они – прах. Обветшает урна, и где они обрящутся тогда?

Но смирен слуга Господень, возжелавший зваться Божиим рабом – ибо он пребудет в покровительстве Сильнейшего, Всемилостивого и Всеблагого, и с Ним страха позорного не возымеет пред супостатом ярым, а духом сокрушённым обратившись, испросит отверзнуться очам противников, дабы они познали радость и чрез труд спасительный обрели землю обетованного счастья на нескончаемые века. Он – камень, неизгладимый и несокрушимый, запертый снаружи, дабы молиться о существах, способных к разумению. Он монах, осеняющий крестным знамением главу и прочее во освящение и просветление. Он воин, волей своею избранный блюсти открытые заповеди закона. Ему до́лжно сражаться, ибо мир прозябает в бессмысленном бездействии. Ибо мир углублён в постыдное услужничество себялюбия. Он – свет откровения Истины, и он усмирит восставшее зло. Он утихомирит бурю благим стяжаньем духа. Он победил себя и не имеет преград, ибо основание, замешанное с земным, подобно хрупкому стеклу: треснув, к краху сподобится, нежели уподобится плоду, произрастающему из честного корня.

Впереди путь, и воинственным нравом пылают едино все чувства души. Решимость во взгляде, отвага в сердце, осознание победы и почерк веры в пронизанном вечностью естестве. Во главе – неописуемой мужской красоты лицо, запечатлевшее всю глубину каменного спокойствия. Налетает неумолимый ветер, нещадно бичующий лико острыми льдинками изморози.

Абсурду равная природная переменчивость нравов, свойственная людям, исчерпывает неизменность в должной подлинности, закономерности водоворота сущего мира.

Крахом поползшее мироздание извергло хаотичное войско, лишённое мыслимой фантазии. Грядёт заря рассвета, и первостепенное значение примет бессмысленное изжитие себя; но небо не утратит слух, покуда уста не престанут отверзаться в молениях, и последний голос возвестит о восторжествовании правды, исполненной ясной красы величия и несравненного высшего могущества.

Раздаётся светоносное пение, пронизывая благою сущностью нутро и дарованный Дух; оно призывает вечное и неоспоримое в силе исполненных величьем умов мужей святое примирение, украшенное покаянием сокрушённых сердец. Но меркнет округ не щадящих ничто живое врагов. Зло в неистовстве наступает, направляя тлетворную армию. Все пороки обрели материальное воплощение, став живописною картиной анархического ужаса. И пустота вознамерилась нанести ответный удар вечности, не мысля ни грядущего поражения, ни Истины непобеждаемой. Правда стянута нитями зла в душах уловленных людей, и затхло и душно ей не чаять света в плену, в безрассудстве омертвевших. Армия исчадий тьмы, непрестанно пополняясь, пребывает в движении, ловя долгожданный момент назревавшей в умах и осуществляемой теперь битвы.

Сотнями метров тянутся сгруппированные войска, и каждым десятком душ управляет постановленный смотрителем демон. Он верещит, разевая пасть, изрыгая рёв и рдея в злобе. Трещат черепа, нанизанные на костяные жала наплечников, и перетянуты мощные остовы ржавыми цепями. И раскалённые острия мечей, вгрызаясь в горжеты, пылают огнем, и страх вселяют черепа на концах рукоятей. Демоны, будучи лишёнными фантазии или следуя установленным правилам, вооружились аналогично соратникам в гибельном деле, отличаясь лишь окраскою и количеством выступающих длинных шипов на наплечниках.

Было возможно при желании узреть тринадцать мелких костяных заострений по обеим сторонам рамен и от одного до трёх, расположенных чётко в ряд, высоких шипов из рога дракона.

Иерархическая волна захлестнула и помутнённый рассудок зла, шествовавшего воочию зримым войском людей и гнусных тварей.

Люди, превозмогая усталость и став отупевшей силой, следовали нечестивым ораторам вослед, забывая хлестанье, ввергающее в прискорбное уныние, даруемое раскалённо-красными и угольно-чёрными полководцами. Но, оказавшись причастными к потоку, предвещавшему не что иное, как бурю и мятеж душ, переступали чрез себя и, изнемогая окончательно, осуществляли шаги грузными в солеретах ногами. Тяжела кираса, одетая поверх бригантины, и стальная сбруя амуниции сдавливает плечи и грудь. Но таков выбор, и познать правоту они сумеют только с последним вздохом и приветствием смерти.

Но смерть пока не точит тело с уязвлённой душой, так что путь свободен не только ступням, но и тленной красе невест порока, шествующих в обманчивом покровительстве отца лжи.

Перекрёстными шагами идут обесчещенные девы, блистая нагими, лишёнными изъянов телами. Волосы, сравнимые с потоками водопадов, ниспадают на спины, достигая в иной раз голеней. Груди превосходных форм и несказанной упругости вздымаются в такт дыханию, красуясь встревоженными сосками. Заострённые плечи, поражая хрупкостью, приковывают взгляд, а бёдра, слегка уступая узости рамен, украшенные лёгкой чёрной перевязью, возбуждают мысли о вожделенном. И манящие движения, исполненные хищной грации, искушая, ввергают в беспросветную пропасть подчинения страстям. И алеющие губы воспламеняют огонь, и нутро, возжигаясь, истребляет рассудок, коий уступает желанию дерзновенно впиться в безудержном наслаждении в каждую частичку виновницы, поколебавшей ум, всем своим естеством в неистовом шторме вожделения и, изжегшись, обратиться в пепел, лишённый славы. Но огромные чёрные очи, скрывая зло, обильно изливающееся чрез взгляд, привлекают ослепших невозвратно мужей, но зрящих малые лучики света оттесняют, знакомя с явью их томных блужданий в исканьях добычи.

Однако арсенал врага богат, и на подступе к черноволосым богиням искусственно-земной красоты идут увенчанные золотыми перевязями знойные девы, блистая на щедрых отсветах солнца обильными кучерявыми огненного цвета волосами. Они длинными пальцами изящных и тонких рук ворошат локоны, и драгоценные камни, пресыщенные каратами, подчёркивая грациозность воинственных обладательниц невечных сокровищ, безудержно сверкают, обрамляя изящные изгибы тел.

О, чресла! Особенно прекрасные в неспешных шагах с колыхающимися мечами, благоговейно прикреплёнными по левые бока в ожидании битвы и крепко охваченной рукояти, и гневного рёва из уст этих воплощений гармоничной красоты. И будто прорисованные несчётно-талантливым мастером спины – со слегка очерченными лопатками и бусинками безупречных позвонков – столь идеальной симметрии в движеньях, что природа человеческого существа, подобно корню древа, принимается виться вослед, услаждаясь ими словно долгожданной влагой, не разбирая, чиста она или грязна. И столь нежные оголённые пальцы ног, розовея, вызывают умилённо-восторженное состояние, снова отгораживая разум неприступной стеной от цели и призывая бросаться к ним, как пёс на редкий корм, не поглощая за раз, но сберегая и охраняя для последующих времён.

И казалось, холод не властен над ними: уверено ступая по заснеженной равнине и сохраняя спокойствие, они, оглядывая окрестности неспешными взглядами, являющими собой факелы иль разгоряченные угли. Сии неземные дарования Творца лукавыми усмешками освещали лики, обнажая ряды белоснежных зубов и чуть потрясая женственными головками, не препятствуя ниспаданию курчаво-огненных волос на высокие лбы, окаймлённые золотыми обручами искусных работ.

Но, перевешивая украшения, главенствовала нагота, являясь чарующей силой, неподвластной разъяснению, и разум, не утруждаясь мыслию, всецело был занят оттенками переливавшихся светло-зелёным изумрудом глаз.

А за ними маленькие длиннобородые, с заостренными верхами шлемов, человечки тянули крупнокалиберные мортиры, изредка поблескивавшие золочёной бронзой. Они имели чёткие отличия в обмундировании: к их стальным кирасам крепились мелкие налатники, дотягиваясь до самых колен коротеньких ножонок. Но поистине удивляли мерзкие твари, обуреваемые неистовой злобой. Их удерживали гласом демоны колоссального роста. Поэтому, представляя собой ползучее тело – не то на лапах, не то на четвереньках, серое, обезображенное уродством рогатых голов, горбов и выпученных глаз, – они торчащими из глазниц ало-красными зрачками, чураясь, оглядывали сияющий вдали храм с пышными куполами и водружёнными на них восьмиконечными крестами. Они вытягивали сморщенные черепушки, разевая пасти с множеством рядов длинных гнилых зубов, рыча и отплёвываясь чёрной жижей, и проклинали свет, от которого бежали, будучи одурманены тьмой.

Монах был спокоен, преодолевая крутой спуск гор, опираясь о каменные глыбы. Крестился, изредка вздыхал и продолжал тяжкий путь по слегка протоптанной песчаной дорожке, извивавшейся узким проходом.

Труден был путь его, и, казалось, несть ему конца; ладони рук, ноги и подол рясы были полностью запорошены налипшим белым песком. Но шёпот молитвы не прекращал звучать в сердце его. Горошины чёток перебирались им, невзирая на мозоли на пальцах рук. И тело осторожно балансировало на резком спуске вниз.

В конце пути изнемогшие в сандалиях ноги встретила мягкая поросль травы и полевых цветов. Он, остановившись, глубоко вдохнул свежий, но весьма тёплый воздух и, будучи озарён обрамившим силуэт статного тела светом, исполнился благодати. И, несравненно обновившись, предстал ликом и всем естеством осмысленно пред величием, разлившимся прекрасным отзвуком одухотворённости благодати Божьей обители; и глас души возвещал погибель зла.

Разрознятся служители его, и демонские учения сгорят в огне неземном; закуют нерушимыми цепями и печатями деяния отторгнут, свергнув в жижу нечистот, в забвение обратят. Светозарное сияние пронзит и низвергнет тьму, рассеяв невозвратно. Поколеблется и не возможет скрыться, ибо наступит столетие в величии Грядущего. Зайдёт солнце, окутает сумерками мир, но не затмится свет Нисходящего и пребывавшего на Земле единожды тысячелетия назад.

Воин, облёкшийся в чёрные одеяния, отражающие скорбный мятеж яко зерцала, предстоял пройденным высокогорьям широкою спиною, статными раменами и необыкновенною конституцией величавой, мужественной красоты, освещаясь контурами солнечного золота, обрамляющими очертания фигуры. Он взирал кротко на благолепие неописуемой бездны красок, на землю, увитую спящими чадами её, в безмолвии возвышавшимися и шуршавшими зеленолиственными росточками.

Блещущее серебряной гладью озеро близ священной обители возмущалось встревоженным ветром.

Меркнет… Сгущаются краски, и необратимо движение воронки, истребляющей мир. Мир обесцвечен туманом серости. Она обымает отовсюду, заключая добро в нерушимый круг. Угасает свет, и водворяется отражение светозарного сияния от душ, алчущих Истины.

Солнце высоко в необозримом океане неба, но луч его утратил былую силу, оно теперь ничтожно и серо.

Всеобъемлющую тишину сотрясает пронзительное ликование врага, яко лавина стёршего извечное равновесие священных земель. Невообразимый топот демонов, выхвативших мечи из ножен, потрясающих ими над увенчанными парными рогами головами. И ринувшиеся люди вторили теперешним властителям их умов; неисправимый след на образе человеческом оставляло пресмыкательство пред супостатом, вооружившимся обманом, исказив Истины сущность. Но чуждо осмысление мёртвым в безволии!

Водружённые на головах воинов бацинеты не имели клапвизоров, которые могли бы, наверное, скрыть на мертвенно-снежных лицах устрашающие трещины, появившиеся вследствие омертвения, и не обнародовать спёкшиеся губы, равно чёрные, как и круги у глаз. Пугающе-зелёные глаза злобно жаждали расправы над ненавистным скитом монахов, водворённых с Земли в пространственный закуток безвременной реалии, местом конечной апробации души чрез вторичное соискание подлинно верующих в Бога.

Преображённый мир являлся теперь взору видением, свойственным меньшим тварям, представляясь обесцвеченным повсеместно, независимо от оставшихся прежними горящих демонов и исполненных тонами жизни монахов.

Также в войсках пребывали существа, наименованные одним монахом как Вихриды; они, имея бесплотные воздухообразные туманно-чёрные тела, могли гордо полемизировать с естественной закономерностью вещей, относящихся к природе, вызывая катаклизмы – в частности, бури и ураганы в сопровождении дождей; остовы их мерцали трещинками и переливами молний. И хотя черты расплывчатых лиц из-за их зыбкой сущности были неясны, все же присутствовала обычная последовательность угадывавшихся на подлежащих местах огромных и более чёрных, чем они сами, глаз и пастей, видимых только при разевании, обнажающем ряды иссиня-чёрных и туманно-нематериальных клыков, и, разумеется, роговидные возвышения на главах.

Плечи монаха зябко передёрнулись, и он, пройдя поодаль озера, ступил на слегка протоптанную дорожку, уводившую от ограждённого молитвенной оградой храма к собранной вместе братии, прошедшей не очень далеко от него в сторону врага, окружавшего сколь видит глаз нескончаемой полосой, словно убийственная волна в ополчении на всё живое. Он, читая молитвы, не заметил бесшумно подошедшего к нему сзади. Но как только на его левое плечо опустилась тёплая рука, он обернулся, придя в нежданное удивление: высокий, принимавший некогда от него постриг Селафиил, смотря просто и добродушно голубыми бездонными глазами, дружески протягивал чёрный тулуп. Клим, безмолвствуя, улыбнулся, приняв оказанную в добродетели помощь.

– Я подумал… В общем, покамест битва не началась, согреешься телом, а душа обогреваема молитвой, посему и не ведает недостатки тела.

– Истинно amicus cognoscitur amore, re8. Ты alter ego9. Твоё обращение ко всем зеркало твоей души.

Селафиил улыбнулся и почтительно произнес:

– Dulce laudari a laudato viro10.

– Родственно и моё мнение о тебе.

Клим улыбнулся, надел тулуп и, застёгивая большие чёрные пуговицы, продолжил шествие.

– Клим, тернист наш путь и in dies et horas11 становится только тяжелей. Немоществует тело в непрестанных нападках врага… Только просвещение души и нисходящий на нас вследствие трудов Дух даёт постичь Истину, а с ней надежду. Клим, понимаешь, изнемог я; но осознаю требуемое укрощение меня от себя. Но обожди, – он взял за опущенные руки безмолвно слушавшего собеседника чуть выше локтей и, проницательно всматриваясь в огромные и мудрые глаза цвета древесной коры, продолжил: – Писаное исполнено, и осталась малость. Но как мучительно долга она! – хотя Селафиил повысил слегка свой певучий голос, не перестал радовать слух нежным и тонким мотивом серьёзной речи. – Меня непрестанно мучают неподобающие раздумья, отвлекая от должного исполняться мной. Когда наступит конец сему?!

Клим хотел пошутить, сказав: «muti citius loquentur», то есть «скорее немые заговорят», но передумал, не желая необдуманным словом обидеть духовного чада, посему произнёс следующее:

– Прошу, только этого прошу: не видь безысходной жизнь, и научайся познавать милость Господа. Оставшись на земле, мы бы не избежали гнёта армии Антихриста, ибо были облачены земным и не следовали полностью откровенной Истине, и на стезях Ея стопы наши одновременно не водворялись, вступая на пространные дороги. Посему нам уготовлялось изведение плоти и ответ за понесённый сан, ибо ряса не отверзает врат Господних. Постигая возмущение души страстями, разве можешь продолжать следовать злым наветам, исходящим от демонов? Отстраняй их именем Господним и Крестом Его от себя! Вдумайся в само слово конца и последующее преставление пред Ареопагом Божиим! Радуйся, что милостью и провиденьем Логоса отпущено время на покаяние людей! И уповая на милость Его, молись, дабы спасти чрез постижение от серных болот человечество. И проси пробыть нам здесь долгосрочно, ибо, как явится со славою с Небес, нам суждено оставить сие место и получить заслуженное. Только дела наши ничтожно малы.

– Не! Думаю, я заслужил увидеть одним глазком рай! – сказал один из братии, остановившейся неподалеку, дабы послушать благочестивые слова.

– Силуан, запомни, – проникновенно смотря, с расстановкой проговорил Клим: – De se ipso modifice, посему ausculta et perpende12.

– Да, Клим, я взвесил, что нынче демоны не в духе и жаждут расправы над нами, поэтому молча собираюсь изрубить добрый десяток рогатых.

– Но не забывай, Силуан: ничто не исходит из нас, если Всесильного глагол не разрешил пути нашего и не даровал силы Духа, ибо без Его Десницы мы войдем в полчища врага, как к зверям на растерзание, потерпев смертоносное поражение и низринемся, возжегшись кремнем гордыни. Так и Мечи дарованы нам: каждый – зерцало души. Вследствие этого блюсти незлобие научайтесь и, соболезнуя врагу, испрашивайте ему прозрение, дабы не погиб невозвратно.

– Клим, ты говоришь, не как един из нас; но научаешь, словно власть имущий более нас. – проговорил, смущаясь, Тихон. – Твои слова превосходят наши познания, посему для нас они словно песок без извести, уму не постижимо мудрование твоё. Прошу выражений претворение из длины в краткость, дабы мы уясняли…

И Тихон, краснея в смущении, поднял взгляд к целомудренному взору стоящего напротив него Клима, который сразу ответил, воздохнув тяжело, но добродушно:

– Brevis esse laboro, obscurus fio13, – и после латыни ласково посмотрел на всех, словно отец на чад. – Братия, знайте, любовь братскую я к вам имею, оттого не желаю расслабления душ ваших, дабы вас не покинул Дух, и враг не сломил вас; arcum intensio frangit, animum remissio14. А напряжение рождает сражение; сражение есть война. Война, словно механизм, поршнями своими переломит неготовые противостоянию кости, и не узнаете их в конце, ибо обезображены будут. Так да укрепите остовы свои грозным оружием, и мечи Слова обретите, воссияв духом кротким и смиренным; тогда гордыня врага не уничижит вас, и Дух не отступит от вас; и возвратитесь с сечи невредимы. И Deo juvante и Deo volente15, предварите в познание врага; ибо знание есть Свет, а Он есть силу Имущий; и свет ваш да светит пред всем сущим в мирозданиях, сотворённых Богом, и остановит крах, и вступим, братия, очистившимися от скверн в обитель блаженства и радости. Не будем же невеждами и возьмём Крест спасения, и не побережём души своей за Него; и познаем, что honesta mors turpi vita potior!16

– Климент, послушай, эти заветы Бога чрез твои уста трудны и невозможны в исполнении…

Но Силуана перебил Селафиил, ощутимо проникшийся словами, словно копьё поражающими сомнения, обретя новое желанное чувство, сменившее так тяготившее его страдание, сказав с юношеской пламенностью:

– Ad impossibilia Deus non cogit!17 Так желает Господь во спасение наше. И двинемся молитвенно на врага; и не возможет сокрушить и задуть пламя Истиной веры Православных чад Господних! Братия, прекратим дремать в чувствах, ибо зло, не дремля, надвигается бесконечной ратью; оно побеждаемо и бессильно, и вредоносна Правда ему; обличим сущность его и познаем противоестественность пустого глагола тьмы. Отнятая сила и Свет Истины от него им же самим, подобно огню, ожигает тленную сущность смрадного духа. И поникших в тёмных стезях разве убоимся или возможем примкнуть к павшим и отлучённым от Десницы Предвечного Бога? И клокочет зло в неимоверном бессилии, и власть обретает от страха склонившихся пред ним в бессмысленной боязни. О братия! Неразумие наше забавляет демонскую рать. Доколе мы не престанем прикрываться от Света занавесью и не признавать светоносного сиянья Светила Всеопаляющего и Окормляющего сущее в мире – не достигнем полного бессмертия, не освободимся от бренности духа мира, не вкусим пищи чертога изначально предуготовленного и предусмотренного нам и не познаем радостного прозрения очёс духовных. И утроим мольбы за отлучённых в неверии, строящих искания Истины, укреплённые не верой, но шатким основанием логических домыслов. Оные без Богопознания не приведут к иному пути, кроме как к тупику неясных толков и извращений Правды, зависимых от умозрения, нелепых заключений, навеваемых дьяволом отдельным личностям из сборища безымянных людей, сталкиваемых в заразное скудоумие. Где наша Deo gratias?18 Так, братия, будем сильны, и грянем с молитвою на врага, и примемся ab haedis segregare oves!19

– Benedicat vos omnipotens Deus, Pater et Filius et Spiritus Sanctus et Benediction Domini sit vobiscum20, – красиво, стройно и властно проговорил Клим, стоя на возвышении посреди дороги, как бы плавно скользящей под уклон от монастыря; и позади него купол, возглавляющий храм, сиял, выделяясь величественностью и красотою. Монахи восторженными взглядами смотрели на их премудрого настоятеля в земной жизни, сопричтённого им по возвышении. Его суровый к злу и добрый к Истине взгляд излучал чрез необыкновенную младость образа познания, накопленные в опыте труда и подвигов, исполненных горячей любовью к Богу. Виденное и пройденное им неизгладимо отражалось в чертах его. И только слепец мог не заметить сокрытой в нём высокой духовности и силы.

Селафиил, стоя ниже настоятеля, всматривался, находя в его образе опровержение домыслам об ограниченности человеческого естества, познавая изменчивость сущности пребывающего непрестанно в содружестве с Творцом, противоборствуя уничижённой стороне человеческой природы, тянущей в бездну погибели. Его лицо озарялось детскою восторженностью, и небесного цвета глаза ликовали; волосы, светлые, будто солнечные лучи, заплетены были в три толстые косы, перевитые, как бесконечные спирали. Он улыбнулся и, перекрестившись, запел воинственные кафизмы из Псалтыря, обратившие его прекрасный, мощный голос в правое и непобедимое орудие. И голоса братии снова сплочённо разлились, наполняя воздух и землю мотивом несказанно вечного и прекрасного.

И, Духом исполненные, шли они на врага.

II

Божья коровка, маленький интересный жучок, взбиралась вверх по тоненькому росточку травы. Она, глядя на безграничный воздушный океан, утративший живописную притягательность и живость, не утруждалась обдумыванием этого изменения в сей промежуток её не особо многозначительной жизни. Надлежало бы заметить одну важную деталь, составляющую бытие насекомого, никогда не отдававшего себе отчёта в своих действиях. Она счастье обрела в насыщении утробы, и остальное просто не вписывалось в рамки свойственного ей низменного мировоззрения. Божья коровка тривиально ползла наверх, разумеется, карабкаясь, будучи ведома вожделенным желанием вкусить то, что из-за нежно-зелёного вида казалось свежим и посему мягким и сладостно-упоительным. Она прожила много и не помнила ни рождения, ни жизни, будто утопшей невозвратно в пучинах бурлящей и пустой суеты, и единственной целью её было живиться безрассудно и безостановочно. Снова вспыхивал на горизонте обрастающий новыми мифами усеянный мелкими каплями росы листок; и она стремилась вкусить его, не помышляя ни меры, ни причины напрасного пресыщения; и не терзаясь действиями, приносившими временную пользу только ей. Она достигла желанного, и… бессмысленное существование прервала пята мощного демона. Он переступал горящими, как и остов, лапами, выжигая беспечную жизнь природы. За ним следовали люди, и чрез десятки вооружённых воинов тянулись новые и новые линии врага, сменяющегося иными существами.

Оживала картина ужаса, et tam multae scelerum facies21, так что безнадёжный трепет охватывал не ведающих Божия предстательства. Сатана, стоя впереди и представляя собою nervus belli22, имел лишь единственную цель, непрестанно воплощавшуюся в стремлении людей отправить самих себя ad patres23.

Демоны, видя чёрные фигуры безмолвных монахов, вооруженных духовными мечами, представляющимися сему миру как чётки, старались смутить воинов, сохраняющих Божьим словом пастбища православных овец, такими избитыми методами, как выкрикиванием хулы и оглашением своей силы, вложенной изначально, но, безусловно, утаивая неполноценность возможностей. Ибо ангелы, отвратившие зло, удерживали и сковывали демоническую волю. И странно усердие Тьмы, облёкшейся в стараниях подчинения живого и властвовавшей над Разумным, оттого что сама сдерживаема величием веры Истиной, оную в ненависти алчет извести, разрознив мракобесным расколом, приведя к расторжению сплочённого церковного единства, существовавшего несмотря ни на что в добрых сердцах.

В сердцах, наполненных верой и красноречивым пением, славословящим Господа, не могло оказаться пустоты: в оной тогда бы поселилось беспочвенное зло, рассыпающее горстки пепла в закромах души. И демоны-десятники, ведая величие и мужество монахов, старались сломить их единственным имеющимся в арсенале орудием, обладающим мощным психическим накалом, равно и действенно срабатывающим на колеблющихся и малодушно считающих силы свои не свыше ниспосылаемыми Всемогущим, но как бы исходящим от врождённой предрасположенности естества. И Тьма использовала самолюбивых как рабов, пресмыкающихся в реалиях скудоумного мышления, вообразивших целостность личности без предначального Вершителя мироздания. Посему полки Тьмы и грохотали, и чёрной пеленой застилали горизонт, пополняясь новою и новою силой. Хаос ликовал в необъемлемой бесконечности своей пред ста сорока четырьмя воинами вышних светочей Истины, шествовавшими скромно, беззвучно слагая великие хваления Отцу. Легионы Тьмы не возмущали ни Дух, пребывавший в правых, ни мысль, устремлённую благому движенью всепознанья Вечного. Пролетали, позабыв прошлую беспечность, настороженные облака, разглядывая свысока точку, неуклонно надвигавшуюся на бесформенный сгусток, словно неотмываемо запятнавший чистую равнину. Простираясь над землёю, пушистые овцы поднебесья не ведали, что столкнутся с опасной случайностью, преждевременно приведшей к стенаниям по поводу опасения за жизнь сущего. Так и зеленолиственные стражи обескураженно внимали нашёптываниям спутника дальних дорог – ветра, чувствуя угрозу предпоследней битвы, изгнанных с земли монахов, яро противостоящих взбесившемуся Злу.

Верховный демон, возвышаясь первым в ряду, привстав на огромный валун песчаного камня, возгласил во всю силу лёгких, сотрясая твердыню земную:

– Я сильнейший! – от этого раската рёва многие демоны и нечестивые существа, спохватившись, заткнули уши, еле удержавшись на лапах и ногах. – И что худого нам сделаете? Как персты сложить поспеете, если длани рук ваших изгрызём? Мы начало конца жизни вашей! И, водворившись повсеместно, испробуем кровь человеческую! Взирайте и обращайтесь к нам, покуда не истекло время ваше. Денница, глава сущностей тьмы, освобождённым станется и, водворившись на престоле, посмеётся роду человеческому и весь мир погубит яростью своей! Отвратитесь и узрите силу нераболепную! Служите себе, и пусть каждый свершит иное зло, превзошедши другого! Прекословьте иным! И хулите Предавшего тлению вас! И законы не блюсти научайтесь, служа нам! И пощада ждёт вас! И обратитесь в нас. А высших из вас разите мечами возмездия, проникновенно, мстительно!

– Eloquentia canina24 свойственно тебе, дьявол! – гневно прервал Клим и сурово парировал противоречивым словесам демона: – Deus deposuit potentes de sede et exaltavit humiles!25 Ведая сокрушительную силу Слова Божьего, смеешь забвению предаваться пустых иллюзий, вовлекая неверных в бездну бессилия твоего, проистёкшего последствием падения! Прекрати внушать страх! Qui terret, plus ipse timet!26 И не увещевай, будто змея способна превратиться в верёвку! И что привёл неприкрытых дев с собой? Сколько обличий ни сменишь, нрав твой пребудет неизменным! Apage, satanas!27 Укройся во тьме, не вздымаясь никогда в ополчение на души людские! Падёшь ведь сражённым снова служащими Богу, ибо Сильнейшего избрали мы.

– Величия сколько потаено в тебе, монах! Отринь Управителя, и мы в сплочении низвергнем славою своей главы всех ниц пред нами!

– Я только прах и тень без Бога моего! А ты ничтожный есть: смерть и погибель! И сражён, падёшь ты, ибо поразил себя безумием, безумным грехотворством! И битва наша длится от прошлого и будущего, и да пребудет поныне в безвременье сущем! Да услышь славословие Господу Вездесущему! И убойся, и трепещи, дьявол, ибо связан будешь цепями смиренных!

– Уничтожить! – прокричал демон сильнее и яростнее прежнего.

И черёд битвы настал. Страх обуял сотрясшиеся земли от неисчислимых ног и оглушительных гласов. Копья! Стрелы! Мечи! Орудия! О, бесчисленно и невообразимо количество врага, двинувшегося на монахов.

Грохочет снаряжение, сталкиваются несметные полки меж собой. И искажённые гневом лица жаждут крови, предвкушают смерть и безумно визжат. Ноги в тяжёлых саларетах топчут земли, обращая траву в комья грязи.

Всюду дух войны!

Запах пота и затхлости, и нехватка воздуха средь многочисленных рядов. Беспорядочность и анархия мир поглотили, подчинив законам своим.

А в беспросветном водовороте – спокойные и вдумчивые монахи, словно благой контраст, как живительная влага, обращённая на иссохшие земли. Клобуки безмятежно вздымаемы на их светлых главах, глаза ясны, и взоры устремлены неведомо куда, будто сквозь недоступные низменным умам реалии. Деревянные чётки потихоньку перебираются в руках; пальцы заботливо перекатывают каждую бусинку духовного меча. Многие монахи опустили веки, и все сосредоточенно читают молитвы. Но вот прочтена последняя строчка, и они, приподняв головы и устремив лица навстречу надвигающейся буре, резким движением чуть протянув руки с чётками вперёд, совершают искромётно два вращательных движенья запястьями; и снова, словно резким толчком подав ладони вперед, дают чёткам обернуться округ запястий. И, сложив персты десниц в крестном знамении, означающем первоначальные буквы имени Христова, сотворяют крест пред собой. Затем, резко взявшись за невидимые дуги, вспыхнувшие серебряно-синим сияньем, сжали появившиеся рукояти огромных стальных мечей, начав немедля разить врага насмерть.

Мир крушению подвластен будет с последним молитвенным гласом, посему нескончаем век, ибо отрёкшиеся от лжи и тления жизни скоротечной обрели нескончаемый родник Истины, непрестанно насыщающей дарованный дух живительной силой и Правдой. Оная освобождает от тёмных оков и предвозвещает возрождение личности, изначально предопределенной апогею Божьего творения – человеку.

И только раменам сильнейших посильно, водрузив, претерпеть сие бремя извечной брани; тако первостепенны монахи, светоносные столпы лучезарной веры Христовой. Нескончаемо мужество, сопутствующее жизни сих воинов.

Молниеносное перестроение, детально и чётко совершённое монахами, ознаменовало небывалую решительность пред неумолимо надвигающимся врагом.

Исполненные мужества и веры глаза сурово взирают на обступающие чёрные ряды безжалостного войска, которое стирает и рассеивает оружие Крестного знамения.

Монахи воздействуют на восставших, яростно сжимая ладонями мечи. Другие замерли, приготовившись к обстрелу из луков. Третьи просто отвели острия распрямленными полностью руками назад к мерклому солнцу. Это объяснялось разносторонним и одновременно объединяющим началом битвы и важностью первоначального удара, дающего позицию лидерства в битве.

Ринулся ярый супостат, скрежеща клыками, вознёс мечи и копия, и настала кровопролитная сеча. Клим каждым ударом меча убивал врага, нанося смертоносные раны. Под его мечом преломлялись орудия, щиты и сталь; яростный звук безжалостного крика сменялся отчаянным ревом; звенья кольчуг разрывались, словно шёлк, от праведных ударов; и демонские двулезвийные топоры крошились подобно иссохшей ветви, как только монах отражал мощные удары.

Истинно, истинно воинственные мужи! Не убоявшиеся неисчислимых полчищ, застлавших живительные и светозарные дары земле – Зиждителем – клубами мрака и пустоты.

Огромный полыхающий пламенем демон вышел в образованную разрозненными полками брешь к Климу, стоящему и взирающему на столкновение двух ипостасей вещественного и невещественного. Топот копытных ног сотряс и без этого содрогавшуюся землю.

Монах, резко обернувшись в сторону этого колоссального и могучего существа, воззрился на витые, поражающие своей длиной два рога, на безобразно выступающую вперёд разинутую пасть, на трехпалые руки, на порезы и цепи на остове, на горящие, как угли, зрачки в глазницах, на немыслимые в величине ноги с налитыми мускулами и вздутыми венами (будто в них текла испепеляющая кровь из лавы), на большие с заострениями наплечники, на горжет, меч на левом боку, и в правой лапище – огромная булава с множеством ржавых лезвий, с запёкшейся на них кровью убиенных сим страшным существом.

Биение сердца затмило и заглушило грохот сражения, изначально противного прежде всего логике человеческого естества, ибо сражение есть война – питающая свои корни в смерти и разрушении, коим не пристало вливаться в предначертанное бытие Жизни.

Жесточайшая сеча времён осуществлялась смиренными сплочёнными монахами. Враги наседали неудержимым натиском, стремясь разделить монахов. Если такое и удавалось, то сплочённости не разрушало, ибо та происходила из веры, посрамляющей иллюзии нашёптываемых демонами измышлений, обращённых к еретическому соисканию премудрости в ответвлённых от Истины ложных мировоззрениях.

Река битвы бурлила потоками, перебрасывающими монахов поодиночке в гуще зла, разлившегося чёрным пятном.

Фыркающий ноздрями демон жаждал расправы над ненавистным ему Климом. Он, перестукивая копытами, пристально смотрел на человека, намеревавшегося противостоять ему, невещественному, не имеющему плоти и крови.

Неподалёку вздымались воронки ужасающих смерчей. Вихриды рассеивались и, вновь собираясь, наносили удары монахам.

Обнажённые воительницы с небывалой жестокостью и рёвом атаковали.

Сто сорок четыре монаха и… беспросветное, неубывающее, вновь возрождающееся грехотворством, происходящим в миру – полчища зла, неиссякающие, но бессильные в противостоянии сильнейшим.

Багряные реки омывали истерзанную сражением землю; всё было застлано серой пеленой тумана и отрывающими от земли смерчами.

Шум смертоносных воронок трепал одежды и волосы монахов.

Демон воздел лапищи к небу и исторг оглушительный гремящий рёв, повергший ополченцев тьмы наземь, но только не упорного монаха, принявшего боевую стойку и сжавшего рукоять меча обеими руками.

Духовного воина и предводителя нечисти разделял десяток человеческих шагов. Бесчисленно заполонивший пространство враг не дерзал нарушить образовавшийся круг, в коем противостояли два существа взаимно чуждых ипостасей. Блещущий меч и заржавленная булава столкнулись, равно как и неотлучно взирающие друг на друга глаза. Четырёхметровое существо, отпрянув от удара Клима, чрез мгновенье испытало второй удар… Цепи разорвались, но жизнь не прекратилась, посему последовала череда ответных ожесточённых ударов.

В отдалении загнанный четырьмя смерчами в кольцо Селафиил отступал назад. Из завесы тумана внезапно вылетел устремлённый в него клинок, от которого он, к счастью, успел резко уклониться вбок. Тако же непрестанно наступающие враги не заставили себя ждать, будто не выйдя, а явившись как призраки из серой черни со злорадно перекошенными гримасами, думая, что застигли монаха врасплох. Но Селафиил, осеняя их Крестным знамением, претворил всех в прах выхваченным из вспыхнувших дуг мечом.

Демон, тяжело дыша, вопросил, обращаясь к Климу и сотрясая землю:

– Возделывает земли пахарь, и пожинает плоды его работы господин его; неужели быть пахарем сладостнее, чем господином, вкушающим власть и силу?