Читать книгу Мастера заднего плана - Елена Евгеньевна Тимохина - Страница 1

Даже в мороз у нас в квартире жарко, а всё из-за того, что форточку мы не открываем: после болезни я слаб, и простуда повлечет за собой пневмонию. Из-за этого я не выхожу на объекты, и бригада обходится без меня. На ремонте пахнет штукатуркой и краской, поэтому в любую погоду окна нараспашку. Обещаю вернуться, но пока сам не знаю когда, если честно. Доктор говорит, что физические нагрузки мне противопоказаны. Когда я живу у дяди, Вячеслав Иванович посещает меня на дому, он друг семьи. Всё, что мне можно, это лежать и сидеть. Чтение книг развивает воображение, но не способствует укреплению памяти. Я страшно рассеян и все забываю, иногда головы выпадают простые вещи, а порою всплывают факты прошлого, про которые никто, кроме меня не помнит. Доктор называет такую память рецидивной и призывает развивать воспоминания, это поможет мне социализироваться.

По его предложению, я составляю семейную хронику, это помогает собраться с мыслями. Возможно, кое-где и присочиняю по ходу дела, тогда реальность истончается и кажется неправдоподобной, но это неважно. Со временем разберусь.

Еще ребенком я задавался вопросом, каково это быть больным. Я тогда стоял на балконе в нашей квартире на Валовой улице и смотрел в голубую даль Садового кольца. Сейчас она серая, но тогда представлялась мне лазурной. Еще ничто не предвещало умственного отклонения, которое позже спровоцировала авария, и я считался здоровым мальчиком, разве что несколько впечатлительным. Смерть отца лишила нас с мамой благоприятных условий, а они – залог того, что дети растут благополучно. Это же развило наблюдательность, которая помогает мне ориентироваться в жизни и не совершать опрометчивых поступков. Упомяну и тот факт, что мой старший родственник Владимир Тимурович Ильдасов страдает от депрессии, из-за чего также проходит лечение у психотерапевта. Насколько себя помню, Вячеслав Иванович всегда был своим человеком в нашем доме и лечил сначала дядю Володю, потом мою двоюродную сестру Алию и, в конце концов, добрался до меня. Причем сестрица лечилась от неразделенной любви и смотрела на меня сверху вниз из-за того, что я умел видеть духов. «Наслаждайся обществом психически ненормальных, а я пойду искать свою любовь», – говорила она.

Общая фамильная черта у дяди с дочерью – нос, большой, прямой, как акулий плавник. Похож на их стиль жизни – идут своим путем, не сворачивая, как бритвой режут. У меня так не получается, приходится маневрировать. Я вообще от них отличаюсь, взять хотя бы нос с горбинкой, про такой говорят, рубильник. А глаза у нас у всех троих одинаковые. И кожа – ровная, золотистая, эластичная. Всё выложил, как на духу.

Теперь в двадцатилетнем возрасте я понимаю, что моё заболевание вызвало драматическое событие в прошлом, это подтверждает общественная практика и специальная литература, с которой я ознакомился. Поскольку само событие держится в тайне, я располагаю только единственным документальным свидетельством, а именно воспоминанием о сеансе, подслушанном случайно в прошлом году.

Мы жили на даче, я гулял в саду, а старшие устроились в гостиной – это дядя с Вячеславом Ивановичем (так зовут доктора-психотерапевта, но я называю его Славой). Из-за жары открыли окно, под которым я спрятался.

Речь шла о лечении. Слава подбирал мне таблетки, которые бы замедлили деградацию личности. У меня внезапно наступило ухудшение, и ничего хорошего это не сулит. Нормальной жизни мне от силы месяц, потом я скорее всего стану овощем. Это неизбежно, так что я жду признаков. Надо собрать волю в кулак. Но вопрос в том, куда бы ее направить. Вот тогда доктор придумал мне задание написать историю рода.

Сначала они вели речь обо мне, но внезапно возникла другая тема для обсуждения. Рассказ дяди Володи глубоко запал мне в душу, и я привожу его по памяти. Не ручаюсь за его достоверность, правильнее было бы отнестись к нему как к роду симуляции, при помощи которой доктор выводил меня из травматического состояния. Полагаю, что в этой истории речь велась не о тех поступках, которые совершил мой родич, это была воображаемая версия, которой медицина пыталась залатать его чувство вины, заменив иррациональное больное воображение правдоподобным сюжетом. Скажу, что это лечение имело положительные последствия, и дядя успешно прошел курс реабилитации. Сейчас он чувствовал себя вполне уверенно, что позволяет ему успешно справляться с обязанностями руководителя. Володя работает в Министерстве иностранных дел, где начинал работником канцелярии, которую потом возглавил. Сейчас на его должности работает Алия. Вот такой коллаб: два поколения, одна профессия. И только я строительный рабочий.

Сомневаюсь, что способность видеть духов – такой большой подарок. Нет, повелевать ими я не умею. Дядя постоянно подтрунивает, когда замечает после меня грязную посуду: «Для начала добейся, чтобы твои призраки мыли чашки, а тарелки ставили на полку».

Он чистюля каких свет не видывал.

Я на него не обижаюсь. Все происходит именно тогда, когда подходит срок, и только мы внушаем себе, что некое ожидаемое событие является частью нашего плана. Сначала приходится ждать и готовиться, изучать карту, просматривать фотографии, а потом все складывается в одну картину. Поэтому я люблю собирать паззлы.

Перебираю отдельные фрагменты. Дорога поездом из Москвы в Махачкалу занимала 1 день 15 ч, на самолете – 3 ч, но путешественник не торопился и выбрал поезд. В столице Дагестана он сел в автобус, идущий до города Гимры, это в горах. Никогда там не бывал, но если верить картинкам в интернете, там действительно красиво. Сам-то я туда не стремлюсь, потому что это не моя история. Когда путника спрашивали о цели поездки, он назывался туристом, хотя и не осматривал достопримечательности. Он выглядел импозантно благодаря густой шевелюре с благородной сединой, но его глаза смотрели холодно. Он держался особняком и выглядел как человек, с которым лучше не связываться.

В Гимрах он отправился в центральную гостиницу, где предъявил администратору фотографию молодого мужчины, которого назвал своим другом. Фамилия у него была нерусская, звали Артуром. Такой человек тут останавливался, но уехал на Ирганайское водохранилище. Я смотрел по карте, оно там не далеко, а уж поехал туда Артур или нет, не знаю, у меня неполная информация. Тот парень не предупреждал, что кого-то ждет, и на приезжего откровенно косились, тут не любили людей, которые задают вопросы. Здесь предпочитают истории. Всегда хочется знать, как живут другие люди. Путешественник тупит и не понимает намеков, а ведь ему даже рассказали про блондинку, которая сопровождала Артура. Когда они вселялись, ее спутник вложил в свой паспорт пятитысячную купюру. Любовная история, не иначе, замешана чья-то жена.

Этот сюжет путника не волнует. Он просит порекомендовать ему чистое место с хорошим климатом и получает предложение посетить Аварское Койсу, там как раз сдают жилье. Поблагодарив за помощь, турист идет на автостанцию и там нанимает аварца с частной машиной, который везет его в город Харачи. Это конечная остановка. Как вы поняли, это история моего дяди Владимира Ильдасова.

Что произошло с молодым Володей? Он торопится, будто боится опоздать. В горах снег, а он без теплой одежды. Все зарабатывают своим трудом, а он сорит деньгами. Он не как все. Он понял, что все ограничения иллюзорны и навязаны извне.

В ресторане приходится долго ждать, пока его обслужат. Официантка тупо покачивается из стороны в сторону, потом приносит вино и уходит. В ожидании обеда приезжий разговаривает с другим посетителем, доктором из военной части, и они обсуждают паранормальные явления. Так и не дождавшись обеда, они перемещаются в шашлычную и наблюдают местную жизнь, в этом диком краю они сами, как пришельцы. У доктора Летченко склонность к психологии, и к новому приятелю у него больше, чем простой интерес. Он не похож на романтика, любителя наблюдать в горах звезды.

– И чего это вас сюда принесло? – задает вопрос доктор.

– Вам об этом лучше не знать.

Приезжий носил перчатку на одной руке, которую не снял даже за столом. Странный тип, и похоже тут замешаны тайны, которые доктор любит разгадывать.

Сам он – человек простой, а его новый знакомый выглядит серьезно, словно решает вопрос жизни и смерти. Его зовут Владимир – вот и все, что он про себя рассказывает. Когда доктор предлагает отвести его по нужному адресу, тот вежливо отказывается.

Ранним утром Владимир отправляется на перевал в составе экскурсионной группы, к которой присоединяется в последний момент. Туристы любуются заснеженными вершинами. Когда приходит пора возвращаться, место молодого Ильдасова остается свободным, но с гидом все улажено, и проблемы не возникает.

На перевале путешественник ловит попутку до лыжной базы, до которой добирается к обеду. Со склона спускаются лыжники в ярких костюмах, среди них выделяется красивая пара. Между мужчиной и женщиной больше, чем флирт, начало романа. Владимир узнает Артура, ради которого он приехал. Этот тип наслаждается жизнью, он – Ромео, берет свою пассию на руки и скатывается со склона, не чувствуя тяжести. Потом он уводит её в свой домик. Громко играет музыка, в небе взрываются петарды.

Владимир уже час торчит у стойки, пиво здесь ледяное, и у него болит горло. Или у него болит сердце от того, что ему предстоит. В баре с ним беседует человек, один пьяница, который ищет кого-нибудь, кто бы его выслушал. Владимира тяготит недоброе предчувствие, но собеседник вцепился в него, как клещ, и не отпускает. Вдруг открывается дверь, и перед ним Артур. Он здоров и вполне доволен своим положением, о чем свидетельствует его эффектная спутница, следующая за ним по пятам. Это ведет к возвеличиванию в собственных глазах и окрыляет. Он уверен в себе – взять хотя бы, как высокомерно он обращается к бармену, игнорируя всех остальных. Артур шутит, он в хорошем настроении и не обращает внимания на Владимира. Потом он прощается с подругой и вытаскивает из кармана кинжал, с которым никогда не расстается. Блондинка спрашивает, почему он ее отсылает, но ее Ромео ссылается на дела. У него встреча. Ему приходится обойти бар со всех сторон, прежде чем он находит Владимира на автостоянке. У того в руках пистолет, но еще прежде, чем тот успевает его выхватить, Артур набрасывается на него с кинжалом, он крепче и действует быстрее. Судя по его уверенным движениям, он привык нападать первым.

Из машины выходит человек с ружьем и стреляет в лыжника. Тот падает на землю.

– Ты бы все равно не успел, – говорит Владимиру доктор Летченко.

Они грузят труп в багажник машины, чтобы избавиться от него в горах, где он станет добычей животных. Кинжал отправляется в реку, на нем клеймо мастера, по которому изделие опознают.

Всплеск эндорфинов не прошел бесследно, и с гор Владимир Ильдасов возвращается другим человеком. Он тяжело болен, хотя болезнь его иллюзорна и навязана извне. Он потрясен и пребывает в жестокой депрессии.

– Зачем ты вмешался? – упрекает он доктора Летченко.

– Еще в шашлычной я заметил у тебя пистолет. На убийцу ты не похож. Решил за тобой понаблюдать. И что тут было?

– Кровная месть. Приговор приведен в исполнение. Я приговорил Артура к смертной казни за убийство мужчины в Египте. Убитый – мой родной брат. Теперь ты знаешь про меня, а я про тебя – нет.

Представляю, как доктор Летченко делает глубокий вдох. Я сам так делаю, когда приходится кому-нибудь возражать. Научился у него.

– Ты не поверишь, но так сложилось. В Гимрах в гостинице работает моя двоюродная сестра, и вот она звонит и говорит, что нашла для меня постояльца. Описывает тебя и называет твою фамилию. Я в это время на выезде, один из наших следователей сломал ногу на курорте, так мы с тобой встретились в Харачи. Я так понимаю, что останавливаться на водохранилище ты не собирался, но зачем-то сказал об этом моей сестре. Знаешь, это запутанная история, а я люблю разбираться в психологии.

Доктор обещает отвезти нового друга в Махачкалу. Перед этим они заходят в номер к подполковнику Балабанову, который лежит со сломанной ногой. Пока делают просвечивание на переносном рентгене, Владимиру приходится ждать в коридоре. Потом его просят зайти. У Балабанова перелом со смещением, как и предполагалось. К счастью, Летченко – неплохой костоправ, а друг ему ассистирует, вместе они возвращают кость на свое место. Доктор накладывает гипс и вызывает подполковнику «скорую помощь», а сам вместе с новым товарищем уезжает. С тех пор они больше не расстаются.

После того, как я собрал отдельные эпизоды в одну историю, на что ушло не меньше месяца, Володя с доктором берут её на чтение. Я ухожу к себе в комнату (раньше это была спальня Алии, но она тут больше не живет), а они уединяются с бутылкой коньяка на кухне. Мне с ними нельзя – из-за таблеток. Слышу, как льётся жидкость и звенит хрусталь. Никто не говорит, что я умница и что из меня выйдет толк. Надеюсь, они не обидятся.

Слышу голоса. Первым начинает Володя:

– Откуда он все знает. Ты ему рассказывал?

– Нет. Мне первому это невыгодно, – возражает доктор.

– Я верю, что он разговаривает с духами.

– Сказки – это не плохо, но, когда на серьезных щах верить – отказываюсь! – говорит Слава. – Я за рациональность. Дай мне время, я все узнаю.

– Скоро узнавать будет не у кого.

Я обречен.

Раздается звон стекла, это разбилась хрустальная рюмка.

Отворяется дверь, выходит дядя с поджатыми губами, видно, что обиделся.

– Ты отвратительно сочиняешь, Генька.

Я вижу, что штора сдвинулась, открыв половину окна. Форточка распахнулась.

– Что это было? – допытывается Володя.

Пожимаю плечами.

– Опять?

– Я к вам не заходил.

С моего стола пропадает писчая бумага, потом я нахожу рукопись в мусорном ведре. Значит, не понравилась. Если говорят, что ты сумасшедший, прими это как должное.

Они пьют до утра, плотно затворив за собой дверь. Я в их попойках не участвую, мне нельзя пить, а потом это очень скучно. Также скучно, как слушать долгие лекции доктора. Гораздо интереснее общаться с гостями.

Дверь в квартиру закрыта, но это никогда не мешало их приходу. Кто явится первым, не могу сказать, но есть закономерность: если будет один, то скоро и другой. Я тяну время и не выставляю рюмку. Это для фокуса, который дядя Боря любит проделывать. Он посещает меня чаще остальных. Я делаю вид, что его угощаю, а он – что выпивает, а потом разбивает рюмку. Мы сначала пробовали со стаканом, это не так накладно, но силы призрака не хватает, чтобы его сдвинуть, поэтому я покупаю для него рюмки из тонкого стекла. Дядя Боря сдвигает её на край стола, потом дуновение – рюмка разбивается, а он исчезает.

Но сейчас мой гость настроен серьезно и требует хрусталь. Значит, имеется повод. Я достаю из серванта рюмку. У дяди Бори скрюченные пальцы и тонкое запястье, но одним взмахом руки он отворяет форточку.

Я за ним наблюдаю. Он повторяется. Сейчас он уронит рюмку и поспешит прочь.

Нет рюмки, нет шторы, форточка открыта.

– Спасибо, дядь Борь.

В прихожей при входе висело зеркало, которое ничего не отражало, но я взглянул в него, соблюдая традицию. Поздоровался на всякий случай, вдруг там кто незнакомый:

– Здравствуйте, я Генька.

Произносить «привет» в обращении к духам я не решался, к тому же непонятно, кто пришел.

Когда-то амальгама была чистым серебром, но она отслаивалась местами, также и рассохлась деревянная рама с вырезанным узором в виде переплетенных цветов. Прабабушка привезла его с собой из Осетии в качестве приданого и никогда с ним не расставалась. Зеркало пережило ее, и напыление приобрело розоватый оттенок. Не зеркало – чистая мистика.

Меня зовут Евгений, я из осетинской семьи, осевшей в Москве. Крепыш, среднего роста, здоровяк, способный к физическому труду. Неприхотлив, скромен, не обидчив к насмешкам. Профессия – строитель – штукатур, маляр, плиточник. Но более я известен тем, что общаюсь с духами, что даже зафиксировано врачом-психиатром Летченко. Он подтвердит, что никакой концептуальной связи с веществами тут нет, просто у меня хорошо развито воображение, а после выхода из комы я не всегда могу с ним справиться. Это он к тому, что я вижу духов. Сам Слава точно уверен, что загробной жизни не существует, а если бы она и была, то откроется ученым, а не простакам, вроде меня. Странное предположение, ни на чем не основанное.

С призраками у меня отношения свойские, с ними легче обходится, чем с людьми. Они вполне благожелательны, чего не скажешь об окружающих. И еще с ними забавно общаться, узнаешь необычные вещи.

Дядя Боря – мой не единственный посетитель. Пока жду остальных, пришлось поскучать. Опоздание в среде духов – не редкость, так что я сижу и думаю о своем.

Внезапно меня накрывает волна страха, я замираю на месте. Это побуждает сосредоточиться, лучше всматриваться в предметы. Хотя еще лучше в них не всматриваться. Внешне ничего не происходит.

Со временем я научился воспринимать явление духов как обыденность. Раньше я закрывал глаза, но теперь не могу удержаться. Интересно, кто меня посетит на этот раз.

Взгляд опять останавливается на стуле в углу. Это стул судьи. Она уже там, явилась засвидетельствовать почтение.

Сегодня важная дата в моей жизни, годовщина двух смертей и мой день рождения. Мой папа утонул в Красном море, а мама умерла от гриппа. Все в один день с промежутком в год. Никакой связи между этими событиями нет. Я анализирую события, предшествующие им. В первом случае – знакомство на курорте моего отца с дипломатом по имени Артур и ссора моей матери с соседом по коммунальной квартире – во втором.

На эту тему мы беседуем с духом Кривобоковой. Выглядит она как судья с рогами, Ее Духовное Сиятельство Наталья Никифоровна Кривобокова, которую я знал живым человеком, – лицо незаинтересованное, и с нею мы обсуждаем давнюю историю. Мои папа погиб в Египте в результате насильственных действий, на него набросился с ножом парень, который влюбился в мою мать. Они вместе плыли на корабле, и они с отцом повздорили. Этого Артура отправили за границу на исправление. Он уже убил кого-то у себя на родине.

Рогатая спрашивает у меня:

– Все честно?

– Куда там, обманывают, – отвечаю.

Судья что-то невнятно говорит, ее слова вообще трудно разобрать.

– Отдыхай, Саша. Тут и без тебя есть кому заняться.

Она приняла меня за отца. У нее проблемы? Нет, это я забыл про папу, а она напомнила.

Украдкой смотрю на часы, и это зря. В присутствии судьи нельзя смотреть на часы, это указание, что её время вышло. Она удаляется, и я осматриваю себя в зеркале, на лице белые пятна, будто меня обглодали. Это обморожение, скоро пройдет. Ощущение, что тебя глотали мелкие зубки, не проходит.

Дар видеть духов появился у меня как следствие лечения мнемоноксом. Факт в том, что я уже год не принимал таблетки, и это не влияло на способность видеть духов. Что научился делать однажды, не покидает тебя и потом.

В полночь дядя выходит из кабинета и запирается в спальне. Слава ночует в гостевой комнате. Я покидаю спальню и иду к выходу, ключи вешаю на гвоздь, захлопываю за собой дверь и отправляюсь прогуляться и привести мысли в порядок.

Тебердинскую историю Владимир Тимурович Ильдасов вспоминает довольно часто, а вот Вячеслав Иванович – никогда. Что до меня, то я считаю, что поступки, которые обсуждали мой дядя и доктор, не имеют отношения к действительности, хотя и могли быть основаны на реальных событиях. Судить об этом не считаю себя компетентным по причине отсутствия достоверной информации.

Насильственные смерти встречаются среди членов нашего рода довольно часто, хотя мы уже давно покинули Осетию. Мой прапрадед осел в Москве, про него известно, что он нес караульную службу, когда по центру Москвы проезжала машина с космонавтами, и какой-то военный стрелял в них, приняв гостей за генерального секретаря. Позже младшего лейтенанта Ильина отправили на принудительное лечение, но потом ему позволили выйти из больницы. Мой прапрадед всё также нес службу в отделе внутренних дел на Смоленской площади. Служба – довольно скучное занятие, пока не случается что-то необычное. Портрет Ильина не печатали в газетах, но у предка была хорошая память, и он счел достаточной причиной, чтобы задержать одного подозрительного типа из-за сходства с преступником. Не зная, что Ильина отпустили, он преследовал его, рассчитывая застрелить при оказании сопротивления. Обросшие волосы и борода придавали младшему лейтенанту вид пещерного человека, но не служили оправданием стрельбы в центре города. Объяснения моего родича посчитали сомнительными, налицо был факт отлучки с поста, а также отсутствие патрона в автомате. После того случая Ильдасов перешел на гражданскую службу.

Мои родители были гидрологами, они работали в Египте, где строили электростанцию. Папа любил море, он погружался с аквалангом и говорил, что только море раскроет его талант, но оно утянуло его тело, растащило его на молекулы. Когда пришло сообщение о его исчезновении, меня словно током ударило. Всё вокруг заходило ходуном, словно я качался на волнах. А до этого меня считали обычным мальчиком.

С Владимиром Тимуровичем, моим дядей, я познакомился, когда мне исполнилось тринадцать, после смерти отца. Он приехал в Египет за телом брата и забрал его семью. Арабская страна – не самое подходящее место для вдовы с ребенком. Причина смерти папы так и осталась неясной, на катере собралась группа рыбаков, прежде не знавших друг друга, ни у кого не было мотива желать смерти Александру Ильдасову. Полиция не нашла подходящего объяснения. Это не араб, твердили они, арабы не убивают туристов. Володя сказал, что он сам в этом разберется. Из-за того, что мы никогда не обсуждаем это трагическое событие, я понял, что некое расследование уже прошло и преступника покарали. Он так и сказал моей маме.

У дяди все идет строго по плану. Он даже не хочет больше заводить детей, потому что дочь и сын у него есть. Он называет меня своим сыном, и это радует. Мы не расстаемся. Для меня он самый близкий человек.

Мой папа – был привлекательным мужчиной с карими глазами и темными с сединой волосами. Соль с перцем в шевелюре является отличительной чертой всех Ильдасовых, вот и я обзавелся сединой уже в двадцать лет. Пытаюсь понять, что Володя хотел сказать, когда говорил, что Саша проявил слабину, раз позволил себя одолеть. Это произошло во время морской прогулки. Я в тот день остался дома, подхватил желудочный грипп. Родители праздновали годовщину свадьбы, и когда мама взошла на борт, она держала большой букет цветов. Жалею, что она умерла так рано. Наша семейная жизнь – череда непримиримых конфликтов, скрытых за пеленой. Мы их не обнаруживаем даже в кругу близких и переживаем молча каждый в глубине души.

Эта история оставалась незавершенной в ожидании, пока я вырасту и в ней разберусь. Но когда я достиг подходящего возраста, прошло уже столько времени, что не имело смысла ворошить былое. Володя так и сказал мне: «Ты двенадцать лет молчал, и тебя все устраивало, а потом вдруг стал на дыбы».

Как всегда, его апофеоз ироничен.

Не то, чтобы он отказался мне помочь, просто не видел смысла отправлять запрос в Египет. Что толку расследовать смерть российского инженера спустя долгое время. Там и забыли про него. Может, еще какие причины имелись, я не задавался вопросом. Откуда мне знать? Да и в Египте я с тех пор не был.

Интересно, почему мой папа стал инженером и уехал в Египет? Может быть, младший брат хотел держаться подальше от старшего? Не то, чтобы они соперничали, напротив, Володя на правах старшего в роду брал на себя заботу о семье. Вероятно, моему отцу это не понравилось. Как сейчас – моей двоюродной сестре Алии. Она съехала и живет отдельно. Я имею собственную площадь, хотя дядя уговаривает меня вернуться в его большую квартиру. Он только и ждет, чтобы мы с Алией вернулись домой и зажили вместе с ним. То, что мы выросли, его не смущает. Да и когда его что-то смущало? Когда после аварии я два месяца провел в коме, он единственный верил, что я выкарабкаюсь. Он всегда добивается своего. Благодаря его упорству я жив, хотя и считаюсь социальным дебилом.

Утром Слава ссылается на дела и прощается. Он работает даже в выходные. А мы с дядей отправляемся на прогулку к памятнику. Это вырубленный из камня силуэт всадника на коне, возвышающийся на гранитном основании, снизу его скребет когтями монстр, а герой посылает торжествующий взгляд поверх небоскребов Москвы-сити. В силу традиции мы считаем его родственником. Володя утверждал, что этот дикий воин имеет сходство с нашим прадедом-осетином Ильдасовым, в честь которого и воздвигли монумент, хотя данные Гуглом не подтверждаются.

Всадник установлен в парке на территории бывшего кладбища. На этом месте хоронили убитых насильственно. Останки до сих пор хранят нерастраченные силы. Я спрашиваю, не опасно ли нам находиться рядом с героем. По нему видно, что человек на самом краю.

– Вечно ты всего боишься. Не думаешь жениться второй раз? – Володя немного раздражен.

Сокращение рода он переживает, словно возложил на себе ответственность за его благополучие. Жизнь его разочаровывает: благополучие есть, а рода нет. В браке он родил только одну дочь Алию. Потом развод, и его жена вышла за другого, Мои родители успели оставить только меня.

Он мечтает, что у следующего поколения будет много детей, и мечты заменяют ему жизнь. Как лимузин заменяет ему жеребца, на котором гарцевал его дед.

– Он охраняет место силы, – объясняет Володя.

– Также, как здание МИДа и посольства на набережной? – уточняю.

– Верно. Значимые постройки тяготеют к месту силы, – объясняет дядя. – Да и ты прогуливаешься в тех краях не просто так. Сила этих мест провоцирует на приключения.

Я не понимаю, шутит ли он или говорит правду. Он обычно серьезный человек, но как разойдется, его не остановить. Спрашиваю, правда ли, что и всадника она притягивала, но дядя уверен, что, напротив. Наш предок сражался с врагами. Он имеет в виду духов.

– Но духи не могут приносить пользу или вред, – возражаю ему.

– Никогда не знаешь, кто еще сидит за их столом, – отвечает он.

Я бы мог это выяснить, но не хочется в лишний раз нарываться на его насмешки.

По рассказу Володи, человек на коне (мы избегаем называть его прапрадедом, потому что нет достоверных свидетельств, но в глубине души верим, что это он) увидел духов и поскакал сразиться с ним, но его задержали и объявили сумасшедшим

– Он не был болен, просто обладал особенной способностью.

Меня мучает вопрос, кто же рождается в нашей роду – провидцы или сумасшедшие.

– Расскажи мне про духов, – просит Володя.

Мне больше бы хотелось узнать про деда на коне, но по опыту знаю, что его не переспорить, поэтому начинаю первым.

Я могу видеть духов, а Володя утратил способность, хотя, возможно, и обладал ею в детстве. Когда была жива бабушка, она рассказывала, что младшие члены семьи могли видеть в доме «гостя». Она запомнила описание одного из них, он был высоким мужчиной с темными волосами, который стоял в гостиной и пристально смотрел на нас. Еще приходили какие-то дядьки в меховых мешках, но Володя поправил меня, что это бурки. Его братья погибли в 90-х годах.

Одни гости приходили изредка, другие навещали нас довольно часто, дети встречали их не только в городской квартире, но и на даче, гости стояли на террасе, появлялись на кухне, но чаще сидели в гостиной. В такие дни у женщин все валилось из рук, дети плакали, собаки лаяли. «Что скажешь, малыш?» – спрашивали меня. Я совершенно без страха здоровался с незнакомцами. Родные определяли это по тому, как я застывал в неподвижности и глядел в пустое пространство. «На что ты смотришь, дорогой?» – удивлялись мы.

«Мама, гость пришел, посмотри, там стоит», – говорил я, указывая пальцем на пустое место, а у всех на голове шевелились волосы.

Володя проконсультировался на сей счет со специалистом. Взрослый человек может видеть только волны длиной от 400 до 700 Гц. Свет UVA можно увидеть в диапазоне от 400 до 315 Гц. Однако волны инфракрасного света имеют длину более 700 Гц – 1 мм. Что это значит? Что для нашего глаза они не видны. Наши глаза попросту… их не заметят!

Опытным путем удалось установить, что спектр зрения ребенка значительно расширен, он замечает волны от 380 Гц, именно по этой причине я видел призраков.

Хорошо помнил прадеда Искандера, его белое круглое лицо. Он чем-то болел, и оно опухло, и правый глаз был полностью белый. Волосы были длинными и белыми, но местами и черные. Однажды я описал его лицо. Мы редко возвращались к этой теме, но тут зашел разговор о прадеде и о том, как Володя видел его в последний раз, когда прабабушка взяла его с собой к школе, на место сбора призывников.

Мы сидели и посмеивались над историями, пережитыми нам в детстве, пока я не вспомнил лицо Искандера. С лица Володи медленно сползла улыбка, когда дошло, что мы видели одно и тоже лицо. С того дня он больше не считал, что у меня больное воображение…

Я спрашиваю Володю, мог бы и я ездить верхом. Он отвечает утвердительно. У нас в семье все мужчины были хорошими наездниками. Прадед ездил до глубокой старости, до 85 лет. Во время сталинских репрессий он на время исчез из вида, но потом объявился в Москве. Его юбилей побудил земляков снарядить экспедицию на Кавказ в поисках хорошего скакуна, которого и доставили в Москву. Те из сотрудников МИДа, которые проработали на Смоленке достаточно долго, помнят эпизод, когда на Садовое кольцо выехал джигит в черкеске и галунах, направив коня по Зубовской площади. Мой прадед умел создавать вокруг себя легенды.

С таким предком непросто быть обыкновенным человеком. Разделяю разочарование Володи. Он открывает мне высочайшие горы, а я и крошечного шага вверх сделать нее могу.

У памятника мы прощаемся и расходимся. Я идут домой, Володя – на работу.

Как и тот человек на памятнике, старший Ильдасов на краю. В министерстве сидит до глубокой ночи и пишет кучу бумаг, в том числе имейл об увольнении, адресованный министру, который немедленно ему перезванивает.

Когда Владимир Тимурович впервые подал заявление об отставке, ему сказали: «И не думай. Кого я поставлю вместо тебя?» Он оказался внутри тоннеля, где перемещались только доверенные люди. Посторонние люди, типа Матрохиной, туда никогда не попали бы. И дело даже не в том, что у нее среднее медицинское образование. В кабинет войдет человек только с фамилией Ильдасов, так ему и сказали.

Владимир Тимурович положил трубку. Его голову сжало, в глазах полетели черные мушки. Он понял, что соскочить не удастся. Как ему пришла мысль о Геньке, он и сам не понял. Все-таки малец с высшим образованием, хотя и со строительным, хотя и с незаконченным.

Через час Ильдасов переменил решение и сообщил, что хотел бы вернуться. Министр ответил, что считает это наилучшим выходом для всех них. Поток работы большой, рук не хватало, а голов – в особенности.

Доктор возражал против долгих отлучек из дома, он оказался прав, после этой прогулки я устал до изнеможения. Отдыхаю я в той комнате, которая раньше считалась моей, а теперь перешла к двоюродной сестре, пока она еще жила тут. На окнах спальни появились решетки. У Алии повышенная тревожность, фобия открытых окон и маньяков. Она безумно боится тех, кто врывается в квартиры, когда она будет отпирать ключами дверь. Я бы тоже струсил.

Когда дядя возвращается домой, он удаляется в кабинет, зависает с кальяном и затихает. Одна рука у него в перчатке, и я пытаюсь угадать, какой палец у него отсохнет первым.

– У нас в бригаде у одного мастера вообще только два пальца осталось: большой и мизинец. И ничего, справляется, – пытаюсь его подбодрить, но он только морщится.

Вот и сейчас у дяди такой вид, словно он обдумывает, не снять ли перчатку, но он никогда так не сделает. Его левая рука немного шире правой и всегда обтянута кожей, как черепашье яйцо.

Многие хотели бы ее увидеть, но не осмеливаются задавать ему личные вопросы. Владимир Тимурович занимает высокий пост в министерстве и не допускает панибратства.

У меня возникло два предположения. Первое состоит в том, что Володя имеет заболевание кожи, которое от всех скрывает. Нечто вроде псориаза. А второе, что он есть тот самый царь, который хранит свою жизнь в иголке, а ту – в пальце. Человек со взглядом василиска.

Ему сорок три года, и Алия родилась, когда ему исполнилось восемнадцать. В нашем роду рано женятся. Странно, что детей у него больше нет, сразу после рождения дочки он с женой расстался. Та потом вышла замуж, но больше про нее ничего неизвестно.

После кальяна дядя направляется к столу, где его ждали служебные материалы. Все они поступили из серьезных ведомств с грифом секретно. Это значило, что их следовало сохранить в тайне от СМИ. Падкие до сенсаций агентства публиковали новости, не задумываясь о доказательствах, которые и хотел отыскать Володя.

Пока никто не видел, я взял из холодильника баночку с той мазью, которой он мазал левую руку, и нанес себе мазок между пальцев на правой руке. Сразу выступило красное пятно – что-то вроде воспаления. Вероятно, у меня тоже есть генетическая болезнь, как у Володи. Не знаю, обрадовало меня это или огорчило, но через минуту я уже об этом забыл.

Вячеслав Иванович приезжает рано утром, чтобы осмотреть меня перед тем. Как отправиться с визитами к частным пациентам. В это время я еще в постели. Он сторонник жесткой дисциплины, и его высказывания категоричны. Для моей сестры он не делает исключений. Я слышу, что он говорит дяде:

– Хотя у вас большая квартира, она выбрала маленькую комнату. Ютится на маленьком пространстве. И еще вот, что замечаю, Алия носит клетку. Это раз. Она заказала решетки на окнах. Два.

Этому он обучился у Задониной, зав отделения психбольницы, которая прекрасно разбиралась в психических отклонениях.

Я подпадаю под ту же категорию, что и Алия, в большой комнате обустраиваю себе уголок из кресла и журнального столика, за которым раскладываю паззлы. В другие части квартиры я не суюсь.

Слава считает это признаком ущербности:

– Только за своим столиком. Только в своей спальне. Это не болезнь, просто особенность. Слабыми надо управлять, – считает он. – Эти молодые взрослые постоянно хотят себе навредить. Они инсценируют несчастные случаи, чтобы привлечь к себе внимание.

Словно в подтверждение его слов, в дверь трезвонят. Это моя двоюродная сестра Алия. Она считается красавицей. Ей двадцать семь, и сейчас у нее череда неприятностей – любовь оказалась невзаимной, а из-за острого панкреатита защита диплома прошла мимо. По первому диплому она историк, а по второму – юрист.

Ее имя по паспорту Анастасия, но дома мы ее зовем Алия. Меня тоже назвали по-русски, Евгением.

– С днем рождения, Генька! У меня для тебя подарок, – говорит двоюродная сестра.

После комы у меня каша в мозгах, и соображаю я не лучшим образом. Алия меня пугает, хочется со мной обняться, а я всегда отстраняюсь. Знает, что я не люблю, когда ко мне прикасаются.

– Спасибо, Алия. Ты принесла мне новый паззл?

Она скалит зубы.

– Обидел наших старичков. Такого понаписал, что их могут посадить за решетку. Его и Славу.

– Ты что на серьезных щах верить отказываешься? – недоумеваю.

Алия смеется. Присказка Славы всем своим известна.

– Читала? – спрашиваю ее.

Не только читала, но еще прихватила рукопись с собой.

– Ты считаешь, что это они Артура убили?

– Это не они, – возражаю. – Понимаешь, есть улики, хоть косвенные, но очень сильные. Володя оружия в руках не держал. Да и насчет того парня, Стилигова, который считается убийцей моего папы, тоже все неясно. Египетская полиция опросила всех свидетелей, и они показали, что Саша сам нырнул.

Алия размышляет.

– Аналитические способности у тебя есть. Помнишь, как ты вычислил шашлычную в Балашихе. С твоими данными ты мог бы добиться успехов.

Я соглашаюсь, не хочу ей надоедать. У нее какая-то особенная жизнь: все налажено, высокая зарплата, подружки, лофт на Смоленке. Она Рыба по гороскопу, ненавидит бедных и глупых, себя считает богатой и умной, любит тайский суп том ям и пьет много кофе.

Володя считает, что в нас с Алией реально заложен какой-то ген несовместимости, из-за чего мы постоянно ссоримся. Ему это надоедает, и он говорит, что нам нельзя находиться вместе, иначе мы уничтожим друг друга. Сам он выделяет окситоцин в умеренном количестве, так что не поддается внушению и обмануть его практически невозможно. Это слова доктора, а я ему верю. Только для надежности гуглю его слова.

На всякий случай я держусь с сестрицей настороже. Она поет тебе о том, какой ты офигенный, а потом бац и обольет грязью с ног до головы. И всё это делает с ангельским лицом и с улыбочкой. У меня жена была такая же: сначала пела, какой я классный, а потом сказала. что говно. Поэтому я отвергаю попытки Алии сойтись поближе, говорю, что еще не выздоровел. Это не помогает, если ей что втемяшилось в голову, то ничего не поделать. Она ведет меня прогуляться.

Сегодня у нас семейное торжество. Воскресенье, но у Славы еще пациенты, а дядя должен зайти на работу, не знаю, как называется его должность, но она очень секретная. Впрочем, они обещали вернуться к обеду.

Несмотря на то, что гостей ждут к часу, сестрица прибыла пораньше, хотела меня разбудить, а я уже на ногах.

– Рано встаешь? И что, Бог много подает? – подкалывает она.

– Нет, просто мало сплю, – отвечаю.

– Умный ты, – говорит она. – Умный, как вутка.

Почему утка является образцом ума и почему ее надо произносить с буквой «в» не знаю, но так в нашей семье говорят.

Я поцеловал Алию, все прошло благополучно. Дядя был бы доволен. Она что-то рассказывает, а я думаю о том, чтобы не забывать улыбаться. Пришитая улыбка приживалась плохо и скоро слетела.

– Чем ты опять недоволен? – Алия раздула щеки и оскалилась.

Хорошо, что она моя двоюродная сестра. Сразу не убьет.

На день рождения у нее есть план. Говорит, чтобы я не заморачивался с завтраком, потому что она ведет меня в кафе, так что после умывания мы сразу выходим на улицу.

Иней тонкими ниточками оседал на ветвях деревьев, туда-сюда ходили люди. На Зубовском бульваре кипела жизнь, и каждое мгновение было наполнено событиями и случайностями. Шум от Садового кольца стоял такой, что сотрясал воздух, усиливая гул сотен голосов и разрывая пространство.

Алия говорит, что хочет меня кое с кем познакомить. Сегодня она какая-то странная, вся в смятении. Это связано с ее подружкой Мелентьевой, но говорю, что меня Вероника не интересует.

Делаю глубокий глоток морозного воздуха, окунаюсь в реку жизни. Здесь у меня нет голоса, нет глаз. Я смотрел, но ничего не видел, слушал и ничего не слышал.

Как и все остальные люди.

Из кафе вытекали потоки запахов, смешивались ароматы вкусной еды. Я проголодался и не отказался бы от чашки кофе с чем-нибудь вкусным, но сестра увлекает меня куда-то дальше. Мы оставляем позади бульвар, ветер бьет в спину, не давая оглянуться.

Вот машина выезжает из двора через арку, ждет, чтобы влиться в дорожное движение. Где-то образовалась пробка, и туда направлялись две полицейские машины.

Сестра уже забыла, куда нам идти, и следует за мной. Я встаю на свой обычный маршрут. Сотни раз я ходил от своего дома к дядиной квартире, и свой курс никогда не менял. От метро – проходным двором, мимо церкви (на моей памяти она успела побывать складом, потом ее отреставрировали, и в ней вели службу), через домовую территорию башни, которую не так давно сломали, через отсутствующие ворота железной ограды, в переулок с нулевым дорожным движением, задами школы к еще одному переулку, где выстроили кирпичный дом лет пятьдесят назад, но он до сих пор зовется новым. Не самый популярный маршрут. Я пробегал его за считанные минуты, когда ходил в школу, а вблизи ограды полностью гасил скорость, чтобы по инерции не пролететь мимо ворот. К двадцати годам я потерял в скорости, но совершенствовал свою наблюдательность.

– Что, дом нравится? – спрашивает сестра.

– Можно жить.

– Ты в нем и жил. Забыл коммунальную квартиру?

– Я много где жил, – отвечаю уклончиво. – Мог и здесь. Или там.

Где-то между оградой и первым переулком нам встретился человек, вышедший из заброшенного дома. Он двигался быстро, согнувшись в спине, чтобы казаться ниже. Трюк, который проворачивали в столице приезжие с окраин нашей родины мошенники, чья приверженность к старым воровским технологиям приводила на нары.

Берется общественная норма, например, ходить опрятно одетым или зарабатывать своим трудом (это я). Ставится задача: нарушить её (цыгане). Цыгане идут мне навстречу, ничего плохого не происходит. Вот только Алия их не видит, и это хорошо, она с предубеждениям относится к чужакам. Мне тоже не хочется к ним приближаться, но Алия уже заметила на тротуаре кольцо. Всякий раз, когда кто-то проходил, оно появлялось. Алия повела себя, как блаженная, обрадовалась, словно и впрямь ей попалась стоящая находка.

– Золотое? Бери. Ну что ты? Я жду.

Казалось бы, что такое кольцо. Прямо сюда оно могло упасть из кармана какого-то человека (с пальца обронить довольно трудно) или из специального магазина – ювелирного или ломбарда. О, чудо, такой попадается мне на глаза.

Вот только утро – время для воров неподходящее, обычно они отсыпаются. Следовательно, тут разворачивается другой сюжет. Можно не сомневаться, дом находится под присмотром. Мне так часто приходилось ремонтировать старое жилье, что я знаю кое-какие секреты. Заброшки не подлежат реставрации, и владельцы стараются поскорее избавиться от хлама. Те, кто рассчитывает на выгодную покупку, потом жалуется на неприятности. Поневоле задумаешься о нечистой силе. Духи, кольцо. Ладно, забыли.

Как же так вышло, что я видел цыган, а моя сестра – нет. Или всё дело в витринах, которые всё предательским способом искажают: кому-то открываются, а другим – нет. Признаваться, что я обманулся отражением, мне не хотелось. Я зажмурился. очень мне не хотелось открыть глаза и снова увидеть мошенников, которые преуспели настолько, что обманули и меня. К счастью, их больше не было видно. Я находился на задворках церкви, над которой возвышалась колокольня, и мимо шла черная собачка, которая остановилась поглазеть на меня, у нее были желтые глаза. Я хотел решить вопрос с ее глазами, никогда не видел таких светофоров у собак, но Алия торопилась по своим делам и слушала рассказ про собачку вполуха.

Про завтрак я и забыл. У меня нет аппетита, поэтому из Ильдасовых я самый худой. Наш доктор считает, что это нервное заболевание анорексия, но я читал, что ими болеют девушки, значит, мне оно не подходит. Есть другое объяснение. Моя мама и после смерти заботится о том, чтобы я не голодал, а как это ее духу удается согласовывать с моим организмом, не знаю. Есть у нее особые способности.

Она была исключительной женщиной. С отцом они познакомились в Москве, где вместе учились в строительном институте на кафедре проектировании гидростанций. Она подрабатывала летом в ЦПКиО, продавала квас. Однажды приехали киношники и снимали всех служащих парка в массовке. Её выделили и сделали несколько пробных фотографий. Хотели снимать ее в кино, но она отказалась. Ильдарова послали в Египет на строительство.

Год назад дядя помог мне проникнуть в киноархив, и я посмотрел плёнку. На ней моя мать за столиком кафе в ЦПКиО. С ней двое мужчин. Один высокий и красивый – мой папа. Второй – худенький и щуплый, Володя, его старший брат.

Старший брат остался в горах, а младший уехал в Москву и поступил в институт. Саше повезло, а Володе – нет. Чем он там занимался? Пас барашков? У него не было способностей к учению. Поэтому у нас и не осталось фотографий времен молодости, дядя стыдился себя.

Однажды Слава напился, а точнее, это я напоил его французским коньяком и разговорил. Он рассказывал, что у себя в деревне Володя был обмывателем тел усопших. У горцев не хоронят в гробах, а заворачивают в саваны. Но перед этим тело надо уснастить благовонными маслами и пеленать льняными бинтами. Это требовало аккуратности, а у Володи ловкие и сильные руки.

Вот чего стыдился мой дядя. Вот почему он взял себе русское имя и почему мы никогда не ездим на родину.

У нас большая семейная квартира на Смоленской улице, куда не приходят гости, потому что Володя, глава департамента, хранит здесь служебные документы с грифом «секретно». Дядя взял с меня слово, что я не стану водить туда друзей. Я согласился. Друзей у меня не водилось, что до обещаний, я их всегда держал.

Дома обнаруживаю, что Алия принесла мне подарок, завернутый в розовую бумагу и перевязанный алым бантом. В прошлый раз были печеньки с предсказаниями судьбы. Что нас ждет в этом году?

Она презентовала мне паззл «Сотворение мира» с фреской Сикстинской капеллы.

Ба! Сотворение мира. Если положено сотворять мир, будем сотворять.

Мне сразу хотелось взяться за дело, но сейчас не до того. Получаю сообщение от Володи о том, что он уже в дороге, и об индюке, который везет курьер. В честь семейного торжества из Теберды нам доставляют большую индейку. Не знаю, есть ли там индюшачья ферма. Весила птичка килограммов десять, не меньше, и ее отправляли с поездом через знакомого проводника.

Вообще, мое 20-летие ознаменовалось кучей мелких и крупных событий.

Из-за прогулки с Алией я упустил из вида доставку индейки, которую привезли прямо с вокзала, так что посыльному пришлось ждать во дворе. Беспечный курьер, доставивший индейку, не дозвонился и забыл фирменный пакет перед подъездом. Его содержимое удалось спасти только благодаря своевременному вмешательству Славы. Он увидел, как некий человек в капюшоне выбивал содержимое из упаковки бейсбольной битой. Этот псих ждал, когда импровизированная пиньята раскроется, и из нее хлынут подарки, но внутри оказалась индейка. Тут его прихватил Слава, отнял пакет и доставил в 32 квартиру.

Это что-то вроде подарка к моему дню рождению из Осетии. Я никогда не задаю вопрос, кто всё это отправляет, мы принимаем подарки как должное. Доктор поступил предусмотрительно. У меня из головы вылетела индейка. Сначала нам присылали тушу барашка, но она не влезала в духовку. С индейкой проще.

Вячеслав Иванович вырвался с работы, чтобы прийти пораньше. Он сразу уселся на кожаный диван, грузным телом надавил на конский волос обивки. Это был древний диван, я на него опасался садиться. Иду на кухню выпить воды и слышу хриплый голос Алии:

– Не говори, что я тут.

У нее все время какие-то фантазии, теперь она скрывалась от доктора.

Славу интересовала не птица и не мы с сестрой, а коробка, набитая льдом. Это было что-то вроде контейнера для транспортировки органов, которые можно увидеть в кино, но только меньшего размера. Он сказал, что там мазь для моего дяди. Володя лечит кожное заболевание, и ему присылают мазь на основе местных грибов, которые снимают воспаление. Мы сидели со Славой и разговаривали про заболевание, он утверждает, что это наследственная аномалия. У меня ее нет, и нечего ломать голову.

Однажды дядя случайно снял при мне перчатку. Обычно он это проделывал в одиночестве, но тут упустил меня из вида. Он потом быстро натянул ее обратно, но я успел разглядеть розовый рубец между указательным и средним пальцем, немного воспалившийся. На вопрос, что это такое, я услышал, что это ерунда и скоро пройдет.

Пока мы разговаривали, Алия пряталась и не давала о себе знать. Чтобы не терять время, доктор предложил провести плановый осмотр. Ничего не имею против Вячеслава Ивановича, мне нравится его мягкая удобная одежда, а еще больше – его замшевые башмаки. Он их оставил в коридоре вместе с курткой. Я таращился, чтобы их разглядеть, но стояли они далеко. Похоже, даже не намокли, а это значит, что он добирался на машине. Если бы он пришел из психдиспансера, то шел бы пешком, а так приехал издалека, значит, от частного пациента. У него лечится много частников, таких, как я.

– Выглядишь неплохо, Генька. Как самочувствие?

– Все хорошо, Слава.

Чувствую, как у меня холодеет загривок и жалею, что придется пропустить встречу с духами. Делать нечего, раз Вячеслав Иванович прибыл, его не выгонишь. Он сразу направился в ванную комнату; приходя с улицы, доктор всегда руки моет. Я иду в прихожую и засовываю ногу в его ботинок. Он мягкий наощупь и теплый внутри.

– Генька, садись, – кричит мастер психологии. – Что ты кот, чтобы со шнурками играть?

Так в одном башмаке и возвращаюсь в комнату, а Слава не замечает, что я его разыгрываю. У меня все в порядке, просто не люблю отвечать на дурацкие вопросы. Говорю, что задумался, а сам переступаю с носка на пятку. Поэтом врач просит меня сесть. Он проверяет пульс, слушает легкие, потом настает очередь гортани и зубов. В коренном – кариес, который надо залечить, и меня записывают к стоматологу.

По результатам осмотра Вячеслав Иванович выдает лекарства. После травмы я не проходил официального медицинского освидетельствования. Присутствие посторонних людей меня тревожит, так что друг нашей семьи выполняет роль моего лечащего доктора 7/24.

Официально товарищ дяди работает в диспансере, но его оттуда попросили за какие-то провинности, вот он и перешел на частную практику. Я его главный пациент, и Слава печатает на компьютере свои наблюдения за мной. Я пробовал читать, там одним медицинские термины, ничего не понятно. Это немного тревожит.

Я всегда паникую, когда он начинает со мной общаться, но доктор умеет успокаивать. Он заваривает горные травы, и мы пьем чай, за которым он рассказывает свои истории. Вячеслав Иванович изучал медицину в Казанском университете и два года подрабатывал в психушке санитаром. Это побудило его заняться исследованием психических заболеваний, но отбило интерес к официальной медицине. Так что он решительно настроен проводить независимые исследования, и я смиряюсь с его строгим контролем. Зато теперь могу спокойно спать, зная, что мои паранормальные способности находятся под контролем специалиста. Оставались сомнения, не нарушаю ли я своих контрактных обязательств в отношении духов, но они предоставляли мне свободу выбора, да и общение с ними не требовало существенных усилий.

Взамен откровенности я требовал особого внимания у доктора, но старался не особенно злоупотреблять.

– Расскажи, как ты работал в психушке, – просил я Славу.

Наиболее часто он вспоминал своего пациента, которого поместили в клинику по политическим мотивам. Насчет него поступило распоряжение, чтоб его не притесняли. Этому больному предписали благоприятный режим и не докучали лечением. В свободное время он играл с санитарами в шашки.

– Цельный ум, хотя и неразвитый. Такие сохраняют энтузиазм юности до самой старости, если, конечно, до неё доживают.

Слушать про других больных не особенно интересно (их имен из соображений секретности Слава не раскрывал), я бы предпочел обсудить заболевание Володи. Если мазь не слишком помогает, так почему бы не обратиться к официальной медицине.

Со стороны кажется, будто мы болтаем о пустяках. И вот, когда я расслабляюсь и начинаю молоть всякую чушь, тут-то Вячеслав Иванович и берет меня за горло железной хваткой. На самом деле он меня даже не касается, но я чувствую, как его пальцы нажимают мне на кадык. Я перестаю дышать и не в силах ему противостоять

– Расскажи мне про духов, как ты с ними общаешься.

Он бросается на меня, как сокол, сначала усыпляет бдительность смешными историями, а потом накидывается и долбит вопросами. Ему нужны данные для его книги, в которую он запишет мои ответы. Он не адвокат, но тоже обладает иммунитетом как врач и обязан хранить в тайне заболевание пациента. Это меня немного успокаивает. Мое имя не будет указано, и все равно я опасаюсь, что информация выйдет за пределы нашего круга. Пока о духах знают только немногие, и я сомневаюсь, стоит ли допускать в свой мир непосвященных.

Слышу, как на кухне открывается дверь холодильника. Алия явно заскучала и вспомнила, что у нас есть запас пива. Когда она тусуется с парнями в кафе, они пьют пиво прямо из бутылок.

К счастью, у доктора больше нет настроения болтать со мной, и он выходит из комнаты. Надеюсь, Алия успеет убраться из кухни до его прихода. Оказалось, что ему нужно в туалет, а потом он надолго застревает в ванной.

Алия намерена развлечься.

– Давай залезем в его компьютер. Посмотрим, какой у него секс.

Я ужасно не хотел вмешиваться, но выбора не оставалась. Сестра уже открыла ноутбук и шарила по папкам в поисках эротических фотографий, но доктор оказался еще тот скромник.

Алия наугад открывает какой-то файл и говорит:

– Ну как тебе это нравится?

Это по работе, записки про какого-то Ильина. Есть и фотография, ничего особенного. Явно не то, что интересовало мою сестру.

– Если мужчина говорит, что у него нет нормального секса, то и с тобой не получится, – изрек я.

Глаз у Алии дрогнул. У неё негустые ресницы, миллион коротких и пушковых ресниц, а длинные у нее накладные. Мастерицы по наращиванию ресниц от нее плачут, сам видел, когда ходил с ней в салон красоты.

И тут его компьютер оживает, сама того не подозревая, Алия активизировала мессенджер. Идет вызов, Алия мечется по комнате.

Когда Слава сердится, то гремит, как большой барабан. Сегодня он особенно громкий. Я думаю об Алии, которая скрывается за шторой, и представляю, как она трясется. Самому мне ни капли не страшно, и это смущает доктора. Он уже сомневается, не сам ли он забыл закрыть ноутбук. Времени выяснять не остается, он выставляет меня из комнаты и начинает разговор. В коридоре я натыкаюсь на Алию, которая сбежала еще раньше и теперь караулит в темноте. Ее интересует, как все обошлось.

– Так чего?

Объясняю, что ничего не кончилось, всё только началось. Четверть часа мы стоим у двери и слушаем, как Слава распинается перед каким-то Фуртанбиком.

У него было что-то видеоконференции с товарищем из Осетии, который прислал нам подарок.

Поговорив с ним, Слава обращается ко мне.

– Иди сюда, познакомься с дядей Фуртанбиком.

Едва успеваю рассмотреть бородатого мужчину лет пятидесяти и здороваюсь. Слава хлопает меня по спине, и я исчезаю. Запомнил только странное имя Фуртанбик и деревянный скребок, окаймленный железом, в его руках. Содержание разговора осталось для меня неизвестным, поскольку они вели беседу на осетинском языке. Так что я молча таращился на того мужика, пока Слава не сделал мне замечание, что это невежливо.

Беседа протекает довольно мирно, потом они прощаются.

Теперь доктор может заняться мной. Он возвращается к теме ноутбука, а я думал, что про это забыли. Слава хочет знать, что я искал в его служебных документах и зачем мне понадобились его материалы по Ильину. Знает, что говорить неправду я не могу. Водится за мной такая особенность. Я решил про себя, если он прямо спросит про Алию, то отпираться не буду, а первым доносить не надо. Доктор – не простой человек, надо с ним быть осторожней. Перевожу разговор в сторону.

– Соль рассыплешь, оттого и ссора. Но это ничего, главное на стол просыпать, тогда к богатству, а если на пол, то к скандалу.

Слава списывает мою реакцию на социальный дебилизм и сокрушенно качает головой:

– Я в это тоже в шесть лет верил. Ладно, Генька, ничего страшного, эту соль мы уже отработали.

Тут появляется Алия, которая выставляет свой выход театральными эффектами. Глаза у нее сонные, щечки горят, а на лоб падает кудрявая прядка. У нее белое лицо, а ведь она смугляночка.

– А вот ты где?! – восклицает доктор.

– Я спала, – говорит притворщица.

Украдкой я трогаю ее щеку, так и предполагал, она напудрилась и нарумянилась!

Пока она развлекает нас болтовней, Вячеслав Иванович заносит записи в свою тетрадь. По тому, как доктор морщится, заключаю, что он от меня не в восторге и по-прежнему не видит никаких улучшений в моем состоянии. Чувствую, как изменился его запах. Он стал более вонючим, а это знак агрессии.

К счастью, с работы приходит Володя, он приволок пакет с раздавленными гранатами, которые доставщик опять оставил у подъезда.

– Гранат – это семья. А тут расплющило. Я думал, смысл какой есть? Думал, Генька починить сможет?

– Вы что, всей семьей спятили? – вспылил Слава.

– Ты-то у нас в здравом уме.

– Боюсь, ненадолго.

Глава семьи переодевается в водолазку и джинсы классического стиля. Ну, а я в своем обычном наряде, джинсах и ковбойке. Наиболее приличный вид у дядиного водителя Егора, на нем серый костюм с белой рубашкой и черным галстуком.

Наша маленькая семья процветает. Просторная кухня нагрета солнцем. У нас идеально пригодная квартира, где мы собираемся вместе. Внизу течет Зубовский бульвар. Там всегда многолюдно.

Мы увлеченно осматриваем индейку из Махачкалы, монстра биотехнологий, который не помещался в холодильнике. Володя поработал над ней профессионально, вычистил тушку щеточкой и поместил в гриль под вибрацию.

Нелегкое это дело – получать подарки.

Мы занимаем места за столом. Доктор подает руку Алии. Мне пододвигают стул. Последним садится дядин водитель Егор.

Наш праздник удается на славу. Гости пили гранатовый сок и предвкушали жареную индейку, периодически провозглашая тосты и обтирая рты салфетками.

Володя знает, как лучше жить, что делать, что говорить. Алия слишком занята собой и перестраивает ближайшее окружение под свои нужды. Со мной дела куда хуже. В общем разговоре мой голос не слышен, но я не обижаюсь. Взамен на прочие блага я наделен способностью видеть духов. Они и сейчас слушают нас, хотя и безмолвны. Со стороны кажется, будто я впадаю в сонный паралич. Если я чихну, то рассыплюсь.

Володя рассказывает про работу, а мы слушаем. То есть все, кроме Егора (его отпустили) и Алии, она в соседней комнате болтает по телефону со своим поклонником. Их разговоры длятся часами.

– А почему нельзя разноцветного? – встреваю я.

У себя в министерстве дядя запретил яркий лак для ногтей, оставив только розовый, бордовый и бесцветный. Это финал его противостояния с Алией, которая мало что красоточка, но еще и заноза в мягком месте. Я думаю, это из-за Мелентьевой.

Работает у них тощая девчонка, которая красит волосы во все цвета радуги. Маникюр у нее для МИДа неподходящий. Алия ее во всем копирует и постоянно донимает отца своими капризами. Так что устав возражать дочери, Володя подписал приказ о том, чтобы оставить прозрачный, «французский маникюр» и «американский маникюр». Его предшественник запретил мужчинам длинные волосы, и на службе они носили их такой длины, чтобы «не касаться ушей». Также все служащие обязаны бриться каждое утро. Бороды были запрещены еще со времен Петра Великого. Как только очередной начальник вступал в должность, в дипломатическом ведомстве начинали спешно подтягивать дисциплину и ужесточать дресс-код.

Из японского ресторана доставляют суши, к набору дают в подарок какую-то водоросль. На самом деле, это деликатес, но у меня от него пересыхает в горле.

– Слишком остро, тебе нельзя, – возражает Слава на правах моего мой лечащего врача.

– Я совершеннолетний, – возражаю.

– Ну, конечно, он взрослый, шляется целыми днями, – сердится Володя. – Вроде не на работе, а дома не сидишь. Не ешь ничего. Кожа и кости.

– Аппетита нет. – И я грызу зеленую водоросль, которая называется васаби.

В лишний раз мне напоминают, что я не совсем здоров. Можно не сомневаться, что дядя Володя получает от доктора ежедневные отчеты и всё держит на контроле. Вот, так у нас все устроено.

За столом Володя докладывает:

– Твоя сестра записалась на курсы английского языка. Это полезно для ее карьеры.

Он ею очень гордится. Алия – бойкая особа и вечно записывается на какие-нибудь курсы, изображая духовно-богатую деву. Что мне английский, если и по-русски разговаривать не с кем.

После обеда мы играем в карты. Еще игра не началось, а все взволнованы. Запястья пульсируют, карты ходят ходуном, какая-нибудь с треском выламывается из колоды и ложится на стол тузом пик. По этому знаку игра прекращается.

Ильдасов очень суеверен.

– Что с Алией делать, ума не приложу. Колин Бок ей голову заморочил.

Насколько мне известно, у Алии имеется ухажер, которого она от нас скрывает. Ее упрекают за демонстративно-эпатажное поведение и считают божьим наказанием.

Я не могу пропустить такой интересной темы и мгновенно вмешиваюсь в разговор.

– Как вы думаете, Слав, любит он Алию или просто увлечен ее красотой?

Она и вправду девушка красивая, главное не вдумываться, что она говорит и что делает.

Слава опешил от моего натиска, а Володя сердится:

– Любит, не любит. Этот хахаль – британский подданный, а это значит, шпионит за ней, понятно?

Он успел установить личность, а что до шпионов, то это профессиональная болезнь всех дипломатов, называется проф деформацией. Я разобрался в этом, когда беседовал с Вячеславом Ивановичем. От долгого копания в чужих мозгах, у него со своими тоже не все ладно.

– Незачем тебе упрекать дочь в том, что доказать не можешь, – повышает голос доктор.

– Он мерзавец, – кричит дядя.

– А зачем тогда наша Алия к нему ходит? – это снова я.

– Никто ни к кому не ходит, – пытается утихомирить меня доктор, но дядя уже закусил удила:

– Она секреты ему сдает. Только они позапрошлогодние. Грош им цена. Не волнуйся, я за ними слежу, но и ты за сестричкой присматривай.

– В смысле за двоюродной сестрой, – уточняю я, хотя никаких других родственниц у меня нет.

– Да угомонись ты, – шикает на меня дядя, и я ухожу в другую комнату.

На день рождения сестра подарила мне сумку с подарками. В нее положили подарки и Вероника Мелентьева – коробку конфет, и Володя – нож, который светится во тьме, как фонарик. От Славы – роман «Охотники за привидениями», но я его уже читал.

Сейчас я открыл коробку с паззлами и собираю картину, напрягая слух. Из спальни можно разобрать, что Володя просит галоперидола. Он не ходит к врачам и советуется с другом по поводу своего здоровья. Слава обещает ему достать упаковку, но советует не увлекаться.

Из чистого интереса я тут же гуглю название таблеток и выясняю, что это лекарство самое неподходящее, а я не хочу, чтобы Володя превратился в идиота. Надо придумать, как бы заменить пилюльки на витаминки. Эффект плацебо никто не отменял.

Мне вообще много чего известно, потому что я подслушиваю. В нашей семье не принято откровенничать, так что приходится до всего доходить самостоятельно. Есть что-то притягательное в выведывании чужих тайн. В этом мы схожи с хахалем Алии, просто я не такой хороший шпион, как он. Предпочитаю оставаться безвестным. Не могу объяснить, зачем мне нужны их секретики, все равно они быстро забываются. Вот если кому рассказать, тогда точно запомню, но я никогда никому их не рассказываю. Потому что это чужие секретики.

От телефона отрывается Алия, и мы приступаем к горячему. Печеная индейка вышла так себе. На вкус вроде горячего теста, только мясного. Ну и ладно. Я привык к еде без вкуса. В ресторанах такую подают сплошь и рядом. Веду себя вежливо и хвалю угощение. Дядя весь день возился, хотя он ничего толком не сделал, даже специй не положил. Вообще, повар из него никудышныйт, но я не стал говорить. Еще научится.

За столом я спросил у Славы, есть ли у него осетинское имя, но он промолчал. Тогда Володя ответил, что его имя Товси. Я вспомнил, что так обращался к доктору осетин с вилами.

В гостиной на столе бутылка вина и два бокала. Один бокал большой, на полбутылки, второй – мелкий. Слава пьет мало, а моя сестра предпочитает пить пиво из бутылки, считая бокалы буржуазной роскошью Я уже прикончил свой лимонад и вымыл за собой посуду. Мы молча сидим за столом, едим индейку, которую заедаем помидорами. Володя раскуривает кальян, я раздираю на кусочки гранат.

– Хочешь, зажжем ароматическую свечу? – предлагает Алия.

– А потом потребуется ее затушить, и вы все предложите мне это сделать. И я потушу свечу влажной салфеткой, а Слава напишет мне какой-нибудь диагноз типа склонности к поджогу. Нет, не надо свечей.

– Воля твоя, – ответил психотерапевт. – Расскажи нам что-нибудь. Ты ведь и сейчас не один? Опиши нам свое состояние.

Мне кажется, что я преувеличиваю уровень угрозы, и в присутствии людей за столом мне нечего бояться. Тут некстати вспоминаю, что в молодости Слава был охотником и стрелял из ружья. Заглатываю побольше воздуха, но вместо слов выходит отрыжка. Я бы охотно сбежал и заперся в туалете, но застреваю в башмаке, от которого так и забыл избавиться. Приходится сдаваться.

– Это совсем не сон, дядь Слав, а вполне реальная картина, только вместо людей там духи. Словно нахожусь в тумане, толкаюсь, а выбраться не могу. Я хожу туда-сюда, своих ищу.

– Родителей?

– Их не было. Думаю, они чем-то серьезным заняты, а тут собрались какие-то бездельники из прежней жизни. Сосед по коммунальной квартире. Раньше мы с родителями жили на Валовой, в сталинском доме. Это еще до вас было.

– Не отвлекайся. Сосредоточься на процессе. Кого ты видишь?

– Дядю Борю, соседа. Он меня часто навещает. Иногда Толика, а еще Кривобокову.

Вячеслав Иванович в курсе историй этих персонажей. Знает, что они мертвы. Значительная часть моих контактов связана с прошлым, но находились и те, которые пытались через меня подобраться к Володе. Таких интриганов и отслеживал мой лечащий врач.

– И что же духи делают?

– Они сепарируются из тумана, а так похожи на людей. Разговаривают. Оказывают помощь.

Чувствую, как холод смыкается на моей шее. В горле комок, который я не могу проглотить. И когда я уже готов умереть от удушья, мой мобильный бренчит, уведомляя о доставленном сообщении. Выдираюсь из ледяного плена и хватаюсь за телефон.

– Что за человек тебе пишет? – спрашивает дядя, когда мне во второй раз приходит смс.

– Кузьмин, муж моей бывшей учительницы Ольги Матвеевны. Он попросил мой номер, я дал.

– Служил у нас швейцаром, – Володя помнит кучу людей. – Какое у него к тебе дело?

– Никакое. Он не сказал. Спрашивает, дома ли я.

Алия смеется, и следом остальные притворяются, что это смешно. Она считает себя красавицей, а по мне нет ничего приятного на нее смотреть. У нее маленький рот, полный мелких зубов, поэтому она откусывает от еды мелкие кусочки, точь-в-точь как пиранья. Сама не заметила, как съела пирожок. Их напекла сотрудница Володи, ее зовут Матрохина.

После обеда Алия собирается уходить и просит меня проводить до подъезда.

– Всегда тебя опасалась, Генька. Ты можешь так развернуться, что другим места не останется.

Хоть и говорила она про меня, но в виду имела себя.

– Я скоро умру, – говорю (так утверждает доктор).

Она шипит, словно змея, оказывается это у нее такой шепот, говорит тихо-тихо, чтобы не подслушали.

– Вот ещё выдумал. Я кормила тебя галоперидолом всё время, что ты у нас жил. Сегодня курс лечения закончен. Будешь вечно мой должник. И не говори, что я не гуманна.

– Галоперидол – это что-то нехорошее?

– Делает людей овощами. Отбирает разум. Мне не нужен конкурент в МИДе.

– Я работаю на стройке.

– Там и оставайся.

Алия рассчитывала со временем занять должность отца. Сплетни в учреждении она не принимала всерьез, а зря, коллеги о ней отзывались крайне отрицательно. Когда Ильдасов захотел продвинуть Алию и написал представление на повышение, он вынужден был отозвать документы, чтобы не получить официального отказа. Про это Володя рассказывал доктору, так что новости из первых рук.

Если не считать гримасничанья, она может считаться красивой девушкой. Будь я другим парнем, я бы с удовольствием с ней замутил, но она постоянно занята. Вот и сейчас перед ней тормозит машина, чтобы куда-то ее отвезти.

– Я тебя поздравляю! – роняет она, продолжая идти

Я молчу и следую за ней хвостом.

– Хоть бы улыбнулся.

Я не улыбаюсь. Когда она дразнится, не люблю ее. А еще терпеть не могу, когда она торопится. Как, например, сейчас.

– Тебя подвезти? – спрашивает.

Молчу.

– Ладно, едем, – она дает распоряжение водителю.

Сегодня за рулем не Егор, а его сменщик, пожилой дядька, он подмигивает мне заговорщически. Я улыбаюсь ему. Приятно наблюдать, как он управляется с дядиным лимузином. До болезни я умел водить машину, но теперь об этом придется забыть.

Алия направляется в британское посольство, потому и расфуфырилась. Не иначе там сегодня прием. Это меня смешит, а почему, не могу сказать. Вспомнил про шпиона, о котором говорили недавно.

Она кричит мне на прощанье:

– Предупреждаю, сунешься в мой офис, убью.

Моя сестра это сможет. Сумела же она все это время подсовывать мне наркотик да та, что этого никто не видел.

Они уезжают, а я смеюсь от того, что меня больше не будут травить галоперидолом.

– Дядь Володя, а под Смоленкой есть подземный ход? К примеру, чтобы он шел от вашего МИДа до британского посольства?

– А чего не до Кремля? – усмехается он. – Ты чего фантазируешь?

Пока дядя сидел с доктором за столом, я закончил с паззлом, который подарила мне Алия. Картина с фреской из Сикстинской капеллы состояла из тысячи фрагментов с изображением людей в развевающихся одеждах. Считалось, что собрать их невозможно, но я уже справился с двумя третями картины и колдовал над оставшейся частью.

– Одного кусочка не достает, – заметил я.

– Ты еще не закончил, – возразил доктор, который уже собирался уходить.

– Можно предвидеть. Слева, крайний в верхнем углу.

Я не стал говорить Алии, что ее набор паззлов бракованный. Такого удара она не переживет.

Лишившись компании доктора, Володя осушил бутылку один и, быстро опьянев, решил порассуждать.

– Я предполагал, что все кончилось. И снова…

– Снова всплыли секретные документы? – подхватываю его мысль.

– Просто документы.

Значительная часть его работы состояла в обеспечении режима секретности в учреждении. После того, как в женском туалете в мусорной корзине нашли инструкции для ограниченного круга лиц, разразился скандал, который с трудом удалось погасить. Теперь в туалетные комнаты поставили камеры, разумеется, втайне, потому что обнародование этого факта вызвали бы нежелательную реакцию.

Дядя переменил тему.

– Признайся, что у тебя произошло, – его хмель как рукой сняло. – С самого утра.

– Ничего особенного. На дороге валялось кольцо с брильянтом. Возле школы.

– Цыганское золото? – и Владимир Тимурович усмехнулся.

– Скорее, настоящее, но я не уточнял.

– Зачем тебе кольцо? У тебя и девушки нет, – заметил дядя.

– У меня нет девушки, зато у тебя в карманах секретные материалы, – я перевожу разговор на другую тему: мы с ним два такие ловкача, нам только в цирке выступать.

– Кроме тебя их никто не видел. Надеюсь на твою порядочность. Ладно, пора на работу. Проводишь?

Мы вышли вдвоем, продолжая болтать. Мой родственник следовал к высотному зданию на Смоленской площади. Идти пять минут.

– Ладно, я побежал, а то без меня в отделе соскучились. Наверное, сидят у окна, высматривают.

Дядя переходит на внутреннюю сторону тротуара. Отсюда не разглядеть из высоких окон. Самому наблюдателю его не видно, но следует звонок из проходной.

– Владимир Тимурович пришел. В хорошем настроении. Пошофе.

Войти незамеченным Ильдасову никогда не удавалось.

А вот и банда пожаловала – молодые девчата, старые гадалки, трое детей. Сегодня они слишком рано дали о себе знать, подвело любопытство. Рассчитывали подловить простака. Новые времена, старый прием.

Всё-таки я смыслю кое-что в знаках судьбы.

Доктор Летченко объявил, что я уверенно иду на поправку; он приписывал мое выздоровление своему успешному лечению, а я благодарил сестрицу, отменившую мне галоперидол.

– Ты снова видел духов? – тихо спросил доктор, не отрывая взгляда от бумаги, он записывал свои наблюдения, которые позже войдут в его диссертацию

Я кивнул, руки дрожали.

– Они приходят, – мой голос дрожал, – тёмная фигура, стоит в углу комнаты, и я не могу двинуться.

Доктор подписал рецепт и протянул мне листок.

– Я увеличу дозу. Это поможет тебе лучше справляться с симптомами.

Слава заходил ко мне ежедневно. Про галоперидол он не знал, а я не сдавал Алию.

Иногда он рассказывал про своих пациентов, чтобы со мной посоветоваться, но имен никогда не называл. Помню историю болезни мужчины 68 лет из системы МВД, которого мучили головные боли и ночные кошмары.

– Говорю, вызывай скорую помощь. А он совсем спятил, говорит, вызывай ее себе.

Такие переживания обычно вызывали многолетние травмы, любят люди доводить себя до ручки из-за денег, считал я.

– Нет там денег. Видел бы ты его квартиру, сплошная нищета. Жена – учительница, тянет изо всех сил. Теперь мне его на себе тащить. Вот удружил друг Володенька!

– Тот человек пробовал заняться другим делом?

– Да. Это ему и без меня советовали.

Я молчал. Все, что надо, я и так знал. Фамилия того пациента Кузьмин. Как только Слава начал специализироваться на лечении психиатрических заболеваний, швейцар из министерства стал одним из первых его пациентов. А порекомендовал его Владимир Ильдасов.

Не понимая, что происходит с пациентом, доктор терялся в догадках:

– Ты бы духов своих поспрашивал насчет него. Очень нужно. Долго он не выдержит. Руки на себя наложит. Или жена его. Я-то страдаю за какие грехи?

Я промолчал. Рассуждать о духах не хотелось. Мне предстояло искать свидетельство их существования. Володя был материалистом и ничего не принимал на веру, и пока я не предоставил ему доказательств, меня считали обманщиком.

Судя по рассказам дяди Славы, заболевание Кузьмина обострилось с того года, когда он вышел на пенсию. Чем он тогда занимался, доктор толком не знал, да и я лишь изредка встречал его в министерстве, куда он заходил по старым делам. Я как-то спросил служащую, что он тут делает, но она только зыркнула на меня подозрительно: болтать тут запрещалось.

Раньше, когда я был маленьким, и дядя не доверял мне ключи от квартиры, после школы я шел к нему на работу и получал ключи у Кузьмина. Он служил швейцаром, и в его каптерке на кожаном диване я делал уроки. Мебель притащили из конторы времен октябрьской революции. Потом мой старший друг по секрету сообщил, что набрал обстановку из брошенных домов. Даже часы там тикали, но они выглядели так страшно, что я старался не глядеть в их сторону.

Теперь, когда я заглядываю в комнатку вахтера по старой памяти, тех часов больше нет, а диван и стол стоят на прежних местах. Швейцаром работает другой человек, но ключи мне выдает Матрохина. Мой дядя параноик, каждый месяц он ставит на замок новую личинку и меняет ключи. Так что за новыми ключами приходится идти к нему на работу.

Башня МИДа недалеко. Сначала я захожу в бюро пропусков. Тут всегда толпится народ.

Администратор приветствует меня как хорошего знакомого. Улыбка у нее усталая. Около кабинки ждали двое. Они никак не могли решить свой вопрос, и вахтерша бегала по их делам, игнорируя остальных посетителей. Когда же она созвонилась с кем-то и подписала пропуск (опять 5 минут отсутствия), этим жопохватам потребовалось еще куда-то попасть. И все люди, у которых имелись свои проблемы, не дали этим агрессорам отпор. А с ними и я. Вот, что меня расстроило. Я стоял в очереди и ждал, как все.

Потом кто-то попробовал возразить, но ему ответили:

– Подождите, через 10 минут освободимся.

Пользуюсь случаем осмотреться. За много лет вестибюль не изменился и напоминал всё ту же сказочную пещеру: над головой нависают массивные сталактиты, и вся эта бронза с хрусталем качаются над головой. Я попытался отколоть кусочек мрамора, но высокая прочность плиты не поддавалась разрушению. Тут хорошо поработали отделочники.

Свое учреждение Володя называл цирком с конями, но если и так, то швейцар выступал в роли клоуна. Тип с красным лицом, страдающий от давления, корчил улыбку. Его ухмылка внушала у меня опасения.

– Куда вы направляетесь?

– Я обязан вам говорить? – внешне держусь спокойно, но внутри меня все клокочет.

– Нет, но, если вы скажете, я смогу вас проводить.

Отвечаю, что я лучше подожду, пока за мной придут. Так надежней.

Поворачиваюсь к нему спиной, и он вместо пуль всаживает в меня яростные взгляды.

Я вижу то, чего другие не замечают. Нет сомнений, что швейцар работает в паре с дежурной. Он подмигивает, передавая ей меня из рук в руки. Заранее жду беды. И что же? По дядиному телефону отвечает его помощник Матрохин:

– Владимира Тимуровича нет на месте, Евгений Александрович. Я пришлю к вам Екатерину Андреевну.

Мне недолго осталось страдать в одиночестве, посланница уже спускается по лестнице.

– Кто к нам пожаловал? Каков красавчик?! Только костюмчик не мешало бы сменить. А заодно и кроссовки.

– Они чистые, – возражаю.

Раньше мне говорили, что я красив. Волосы и глаза цвета чёрной ночи передались от предков осетин, от прадеда по отцовской линии, если быть точнее. Вот и всё моё богатство. Остальное я заработал собственным трудом.

– Если не торопишься, пойдем, напою тебя чаем.

Предложение не слишком меня радует. Я не хочу идти с Матрохиной, потому что она запрет меня в комнате привратника. Даже если я попытаюсь сбежать, дежурная задержит мой паспорт у себя и не отдаст обратно. Путь к двери мне преграждает швейцар. Я подбираю новые пути отхода и понимаю, что нет ни единого варианта спастись.

– Пройдем со мной, пошепчемся, – Матрохина увлекает меня в подсобку.

Екатерина Андреевна хочет казаться добродушной, но я знаю, что она возглавляет службу безопасности. Может быть, ее цель – заманить меня в узилище с запирающейся дверью, где никто не придет на помощь. Фантазия рисует чудовищные картины того, что меня ожидает. Я вырываюсь, чтобы сбежать, но она крепко держит меня за запястье.

Ее руки чудо как хороши, они струились двумя узкими потоками, разделяясь на тонкие пальцы, которые заканчивались розовыми ногтями. Казалось, только она меня коснется, как лопнет кожа.

Я отшатнулся.

– Не нравится мой лак? – тихо спросила она. – Видел бы черный, с ним было значительно красивее.

Черный лак в учреждении запрещен.

– Владимир Тимурович весь день не мог до тебя дозвониться, – говорит она с досадой.

Спрашиваю, какое у них планируется мероприятие. У них в учреждении – никаких. Она меня не отпускает, намереваясь выполнить свой мерзкий план. Швейцар подтягивается к ней на помощь. Я уже приметил рядом с бюро пропусков помещение неизвестно для каких целей, они подождут, пока я окажусь внутри, а потом захлопнут двери.

Ничего нельзя поделать. Сажусь на диван и жду, что еще она придумает. Видно, вызов застал ее врасплох, и она не успела подготовиться.

– Подожди, у меня важный звонок, – сочиняет она на ходу и выходит.

Дверь закрывается. У них просто мания запирать за собой двери. Проходит время. Ее нет. Я заперт. Стучу в дверь. ответа нет.

– Я умираю, – кричу я и колочу по двери что есть силы.

И когда, по моим предположениям, мне остается жить меньше минуты, дверь распахивается, и на пороге появляется Кузьмин, тот самый швейцар, вышедший на пенсию. Он расправил худые плечи, за ним следовал морозный воздух, как за героем – плащ.

– Тут и не заперто, – говорит.

Теперь я спасен. Он тоже рад:

– Генька, а ты к нам какими судьбами?

Может, всё и не так плохо и мне удалось спастись.

Выглядит Иван Георгиевич не лучшим образом: грязные полосы на лице, заляпанная чем-то бурым куртка (неужели кровь?), джинсы с бахромой на штанинах. Его абсолютно белые волосы, струившиеся по чёрной ткани куртки, казались покрытыми снегом.

Я смеюсь и спрашиваю, почему он так сильно поседел за год. У меня снова хорошее настроение, что я забываю о своих страхах, а заодно – и о необходимости поздороваться.

Кузьмин не торопится отвечать на вопрос (это только на первый взгляд кажется, что он простой, а ведь вопрос с подвохом) и ждет, когда Матрохина и швейцар удалятся. В том, что те двое – сообщники, он не сомневается.

– Здорово, Петроний, – я исправляюсь и обнимаю его.

Он кивает, ведь я только что назвал его тайное имя. потом прикладывает палец к губам и спрашивает у служительницы из отдела пропусков, поступила ли для него справка из отдела кадров. Уу него наготове правдоподобное объяснение, почему он сюда пришел. Пока он толкует о своих пенсионных проблемах, я отхожу к комнате, куда меня только что хотели заманить. Дверь открыта, и я вижу кожаный диван и стол, застеленный газетой. На нем чайник, который до сих пор теплый. Я смеюсь, потому что мне больше не страшно. Иногда лучший способ справиться с опасностью – это шагнуть в логово.

Петроний хлопает меня по плечу, и мы идем на улицу.

– Рад, что видеть вас в добром здравии, а то уже решил, что вы умерли, – говорю я.

Будь со мной родственники, они бы указали на неуместность веселого тона, но сейчас мне так хорошо, что я игнорирую ерунду.

– Ты пока единственный человек, кто не болтает о том, что пенсия пошла мне на пользу. Нет, не пошла.

Пенсия для служащих МИДа – хуже смерти. Иван Георгиевич звонил в отдел кадров, хотел устроиться на службу.

– А ты загорел, – говорю, и он ответил, что ездил в отпуск.

Пока Сочи и Крым мокнут в ливневых грозах, единственное место, где можно принимать солнечные ванны, это горы. Мне показалось, что от Кузьмина и сейчас пахло толстым ковром хвои. Хотя, возможно, у него такой одеколон.

Я поинтересовался, как у него дело с сочинительством. Он увлекался латинской литературой, и мне давно хотелось почитать какой-нибудь его рассказ. Только он сочиняет что-то длинное, вроде трактата., который никак не может закончить, а жаль. Очень бы хотел его прочесть.

Со старым швейцаром у меня нет проблем. Чувствую себя с ним, как в детстве. Мы вспоминаем о том, как я сидел в его коморке после школы, ждал, пока Володя освободится с работы. Пил чай с печеньем, делал уроки. Старик тихо ворчал:

– Говорят про выгорание. Знали бы, как люди заживо горели, писали историю.

Он проверял у меня уроки и сердился, когда читал учебники, после чего говорил, что ничему доверять нельзя, судьба у человека в его руках.

– Откуда ты только взялся, Петроний? – Это у него такое прозвище из-за римских цитат, которые он иногда цитирует.

– Я и сам не знаю, Генька. Из Древнего Рима, полагаю.

Спрашиваю, как он меня нашел.

– Все твои маршруты предсказуемы, вычислить тебя – пара пустяков.

Швейцары из МИДа – отставные ГРУшники, раньше они работали под прикрытием, но и сейчас нет стопроцентной уверенности, что они в отставке. Если в вестибюле высотки и царит особая атмосфера – это из-за них. Я боюсь, когда кто-нибудь из них приближается, предпочитаю ускользнуть подальше. Это причина того, что мы с Петронием редко видимся, встречаться с ним на людях я не хочу.

– Что-нибудь случилось? – вижу, что старика гнетет тревога.

– Так, по мелочи. Ты ведь связан со строительной конторой, которая занимается сносом старых домов? Я понимаю, что процесс запущен и его не остановить, но не мог бы менеджер повременить несколько дней?

Я обещаю похлопотать.

– Надо нам с тобой пройтись по одному маршруту, друг Генька. Есть место, куда я тебя хочу провести, пока можно.

– А какие у нас могут быть проблемы, Петроний?

– Кое-что накручивается, Генька. Точно не скажу, информация непроверенная, но чувствую, что-то затевается. Роюсь в воспоминаниях, кому я дорогу перешел. В мыслях накручиваю, щелкаю пультом, а по телевизору ничего не показывает.

– В смысле, как накручиваешь? Тук-тук?

– Тук-тук.

Я воображаю себя клоуном, моя роль состоит в том, чтобы постучать тук-тук. Все смеются, а мне страшно. Так же стучат и духи перед тем, как зайти.

Петроний участвует в какой-то игре, вроде поиска сундука сокровищ, и в той игре у него роль Привратника. Детский сад какой-то.

Он чувствует недоверие.

– Что-то я тебе всё рассказываю, а ты мне ничего. Скрытный ты, Генька. Знаешь, почему Ильдасовых не любят? Высокомерные, говорят. Правда, дядя у тебя стал министром?

Заклинило их на дяде?

Смеюсь и прошу его рассказать про поиски сокровищ и про то, что он там Привратник. Прекрасная сказка. Эх, узнать бы мне ее лет десять раньше.

Сработала моя привычка наблюдать. Я не спешил вникнуть в то, что хотел сообщить мне Петроний. У меня хорошая память, так что я запомнил все его слова. Отвожу глаза от собеседника и продолжаю наблюдать за окружающими. Что бы вы думали, сразу выделяю мужчину, который тащится за нами и подслушивает разговор. Грубая пародия на случайного прохожего. Пробую рассказать о своих подозрениях Петронию. По моему сдержанному тону он понимает, что я заподозрил неладное, и предлагает перенести общение. Спрашиваю, что от меня требуется, но Кузьмин сказал, что пока всё неясно и обещал позвонить. Так он и уходит не попрощавшись.

Собственно, и делом это назвать трудно, очень он выразился непонятно. «Хотел к тебе присмотреться, Генька, решить, можно ли на тебя положиться», – сказал он.

То, что мне звонит Володя, нельзя считать случайностью. Он предлагает встретиться через час и пообедать. Неловкий момент, потому что как раз сейчас я обедаю вместе с рабочим-плиточником Девом.

Он подстерег меня у дома.

– Где шлялся, скотина? – спрашивает. – Прятался? Я тебя все равно достану.

Сам не знаю, друзья мы с ним или нет. Иногда мы с ним работали на пару, но хорошего из этого ничего не выходит. На работе он не старается и всегда заканчивает с опозданием. Наверное, поэтому на него много жалоб, а менеджер вычитает у него штраф из зарплаты. Дев сидел за столом злой как черт, он вымазал свою красную шапочку, потому что хватался за нее грязными руками, а следы не отстирывались. Он так потрясен своей потерей, что забыл про растворитель, которого у строителей всегда хватает. Я хотел напомнить, а потом не стал. Еще утопит меня в этом растворителе. Когда Дев зол, лучше к нему не подходить.

На работе мы с ним и подружились. Если, конечно, это дружба.

– Наливай, Псих. Это ничего, что я так тебя зову? – говорит он.

– Все нормально! Я же зову тебя Девом!

Он хохочет. Его имя Евгений, как и у меня, но отчество Валерьевич, так что имя Дев ему составили из сокращения имени, отчества и фамилии Дирзоев.

Я хочу уехать в Египет. Мой приятель обещает меня свести меня с продавцом из ломбарда, у них есть дайверский костюм, оставленный в заклад. Он мне пригодится, потому что я буду общаться с дайверами. Однако поход в ломбард придется отложить.

…– Встретишь меня у большого дома, – говорит дядя.

Так он называл здание МИДа, что справедливо, потому что его высота составляет 172 м. Вряд ли в окрестностях найдется что-либо выше него. Хотя там имеется приличная столовая, он всегда пользуется случаем отлучиться с работы и прогуляться.

Сегодня Володя выглядел неважно, меня пугает его безучастный вид.

– Все настолько плохо? – спрашиваю.

– Хуже не бывает.

Он жалуется, что чай, который заваривает секретарша, имеет какой-то странный вкус. Поблизости немало кафе, из которых мы выбираем то, где готовят божественный соус к крылышкам. В теплое время тут обедают на веранде, но сегодня холодно, и хочется побыть в тепле. Мы устраиваемся у окна.

Официантка дядю знает и сразу приносит чай с чабрецом.

– Неплохой вкус? – он причмокивает от удовольствия.

На мой вкус, в чайнике та же самая бурая суспензия, что и при заварке чайных пакетиков, но раз дядя настроен на лирический лад, не возражаю. Здесь очень быстро готовили еду и сразу же подавали.

Напротив нашего стола висела плазма, шла передача новостей с титрами. Дядя хранил молчание. Я старался есть беззвучно. Официанты не вмешивались, они стояли на своих местах и наблюдали.

– Лекарство выпил? – спрашивает Володя, и я прямо на его глазах глотаю две таблетки мнемонокса, что его немного успокаивает.

Тщательно работаю челюстями, потому что пилюли надо разжевывать для лучшего усвоения, потом я делаю глубокий вдох и запиваю.

– Забыл вымыть руки, – бормочу и удаляюсь в туалет, где сплевываю массу в рукомойник и включаю воду.

За столом мы ведем светский разговор.

– Сегодня встретил знакомого. Ты его знаешь, швейцар Петроний. Тот, который с латинскими фразами…

– Я знаю, кто такой Петроний. И давно вы общаетесь?

Его голос предвещает гнев. Вам, наверное, покажется странным, почему дядя так меня опекает. Просто он уверен, что я ничего самостоятельно сделать не могу, а в друзьях у меня – исключительно прощелыги, которые хотят меня обмануть.

– Да, ладно. Смешной такой дядька, его все знают. Мы с ним поболтали у проходной.

Володя издает неопределенный звук. Его скрытность побуждает меня к тайной оперативной работе. Какие дела у Ильдасова с отставником-швейцаром?

– Ну…

– Не нукай.

Передаю просьбу Петрония дяде, и он обещает позвонить своим знакомым в строительном тресте. Я почему-то думаю, что менеджер там красивая женщина, и дядя именно к ней обратится.

– Петроний, то есть Кузьмин, хотел сообщить мне важную вещь.

– Генька, ты скоро? Я жду. Что он сказал?

Он говорит серьезно, значит, появились основания.

– Я был бы признательным, если бы Матрохина не лезла в мои дела. Пусть тренирует свою наблюдательность на ком-нибудь другом, – высказываю свое заветное желание.

– Матрохину оставь в покое, она и так зла. Своим появлением ты устроил балаган.

Я пробурчал, что никогда не доверял этой особе. Специально не хотел называть ее по имени.

– Екатерина работает у нас много лет и считается ценным работником.

– А что, если она не та, за кого себя выдает, – я затянул свою обычную песню.

Дядя закрыл глаза, под сомкнутыми веками перекатывались глазные яблоки. Я его бесил, и он взял передышку, чтобы прийти в себя.

– Это он тебе сказал? – спросил Володя.

Дядя широко раскрыл глаза, отчего мне стало не по себе. Тихий голос Володи пробирал меня до костей. Он никогда не орал, считая это неприличным. Но еще больше мне стало страшно от слова он.

– Не хочешь ли ты сказать, что тебе нужен Андрей Сергеевич? Да я сам узнал о его существовании только сегодня. Что ты молчишь?

Я затараторил как заведенный:

– Матрохина не стала бы отрывать тебя по пустякам, да? – Дядя кивнул. – Значит, о моем разговоре с Петронием ты узнал от кого-то другого. – Снова кивок. – Возле бюро пропусков болтался какой-то мужчина, который прислушивался к нашему разговору. Полагаю, это и есть он, твой знакомый. И он сообщил нечто, весьма важное для тебя, – я сочиняю, чтобы его приободрить, и замолкаю, а он больше не спрашивает и нарочно отворачивается. Рассмешить его не удалось, он еще больше сердится.

Требуется время, чтобы привести мысли в порядок. Мой дядя всегда отличался вежливостью. Нет ничего плохого в том, чтобы здороваться со швейцаром, который служил у них в учреждении многие годы, но совсем другое – иметь с ним общие дела. А в том, что он имеет связь с Петронием, я не сомневаюсь.

Этот разговор мы продолжаем вечером, когда Володя возвращается с работы. Он все еще сердит, и я выслушиваю нелестные слова в свой адрес из-за грязи, которую развел в квартире. Не притрагиваясь к ужину, мы приступаем к уборке. В доме столько книг, что его вполне можно принять за библиотеку. Хотя к книгам уже давно никто не притрагивался, дядя заботится о них. Полки запирались на ключ, их отпирали только, когда требовалось стереть пыль.

Володя протирал от пыли очередной фолиант и передавал мне, а я убирал его в шкаф. Вот я встаю на стремянку и залезаю, чтобы добраться до верхней полки. Обозреваю комнату с высоты, всюду лежат книги. Володя их все прочел.

Следующий миг – и я лежу на полу. Неловко повернулся на стремянке и упал с высоты четырех ступеней. Прихожу в себя среди рассыпанных книг и вижу белое лицо дяди, склонившееся надо мной. Мой полет с приземлением занял полсекунды, еще минуту я находился в обмороке.

Сегодняшняя история – точь-в-точь повторение других, когда я терял сознание. Только вместо книг надо мной летают хищные бабочки.

– Умер что ли? – спрашивает дядя, пробуждая меня к жизни.

Хищные бабочки – это глаза Володи, они черные, словно он злоупотребляет косметикой.

– Чего мычишь?

– Просто у меня голос такой, – оправдываюсь.

Он в самом деле гнусавый, но это от уныния, просто я мало похож на счастливого парня, каким дядя был в моем возрасте.

– Пойдем дальше вытирать, – предлагаю.

– Всё, навытирались, язви тебя в душу! – ответил он и ушел к себе, убедившись, что со мной все нормально.

Я стал поднимать рассыпавшиеся книги, тогда-то мне и попался конверт с письмом. Оно пришло из Теберды лет десять назад. Дядя зачем-то спрятал его в книжку. Я взял письмо себе, чтобы отдать, но потом забыл и открыл конверт только вечером, когда ложился спать. Сообщение было коротким. Оно являлось рапортом человека, которому Владимир Тимурович дал поручение. Он докладывал, что расследование по убийству Артура Стилигова прекращено.

Памятуя о запрещении соваться в дела старших, я догадался, как сформулировать вопрос. Хитрости мне не занимать, я перенимаю повадки Алии. Постучав в дверь и держа письмо в руках, точно почтальон, я вручил послание дяде.

– Я не читал, – предупредил сразу (ложь).

Володя скривился:

– Где только нашел. Брось его. Это старое никому не нужное письмо.

Он скрывал тайну, и теперь ничто не могло удержать мое любопытство.

– Оно адресовано Товси, а это осетинское имя Славы. Может быть, надо передать это письмо ему?

– Слушай меня внимательно, Генька. Никому ничего передавать не надо. Слава вел переписку от моего имени.

– Оно подписано Фуртанбиком. Кто он?

– Это давняя история, тебя не касается.

– Фуртанбик – тот человек, который присылает нам индейку, да? Наш родственник?

– Нет, не родственник. Он шлет подарки, потому что я помог ему раскрутить бизнес.

– С какой стати оказывать услугу незнакомому человеку? – Когда надо, я становлюсь несносным.

– Господи, Генька, только не начинай. Только всё успокоилось, так ты снова разбиваешь мое сердце.

Не обращаю внимания на его стенания и не отстаю, пока не добираюсь до фактов. Фуртанбик – официант с курорта, с которым они познакомились много лет назад, очень услужливый дядька. Он помогает решить загадку, над которой Володя бьется еще с тех времен.

– Это связано с убийством? – спрашиваю.

– Ах, ты врун. Говорил, что не читал письма.

Я отвечаю, что мне не нужно читать, чтобы знать содержание, эта ложь нагромождается поверх первой. Про духов я прямо не говорю, чтобы избежать вранья, его и так слишком много. Короче, на меня напал бзык, как говорят в деревне у дяди, и меня понесло; я вспоминаю, что Слава при мне (ложь) разговаривал с Фуртанбиком на видеоконференции, и там они упоминали это поручение.

– Какого рожна тебе еще надо? – дядя сердится, но уже не так сильно.

Получив внятное объяснение, он скоро успокаивается. Ему даже проще, что я всё узнал от других.

– Десять лет на курорте кое-что произошло, при этом присутствовали мы со Славой. Я приехал туда по делам, а мой друг – по вызову. Один офицер сломал ногу. Слава тогда был военврачом, носил погоны капитана. Всё, узнал, что хотел?

– Вы кого-то там убили?

– Тебя не спрашивают, а?

Я замолкаю, но пауза длится недолго. Тема интересная, чтобы с нее так просто соскочить.

– Это тебе Фуртанбик сказал или Слава? – выспрашивает мой родственник.

Отвечаю, что сам догадался из-за ружья.

– Слава привез с собой ружье. Он узнал, что его жена на курорте и решил ее навестить.

– С ружьем?

– Дурной был, молодой, женатый. Решил попугать ее любовника. Отвадить его. «Если ты к ней еще подойдешь, то пристрелю». Типа того.

– Убил?

– Нет. Знаешь нашего славу. Никакого вреда от него, кроме пользы. Мы все время провели у кровати больного. Слава привез переносной рентген, устанавливал его, запускал, потом разбирался с пленками, я ему помогал. Держал аппарат, держал ногу. Потом сделали вытяжку и наложили гипс. Всё это заняло массу времени, да еще больной перед исследованием принимал ванну. Очень долго. Кстати, жена Славы уехала на экскурсию. У нас не получилось с ней встретиться.

– А ружьё?

– Что же ты, репей, из меня душу тянешь? Из ружья стреляли, из него убили любовника.

– Артура Стилигова? – уточняю.

Дядя не позволяет себя отвлечь:

– Когда мы закончили с переломом, то стали искать того ухажера. Ну и нашли его на выходе из кафе убитым. А ружье мы потом у Славы в машине нашли, от него пахло порохом.

– Вы наняли Фуртанбика? – предположил я.

– Никого мы не нанимали. Никто из нас ружья в руки не брал, оно валялась в багажнике. Всем говорили, что хотим поохотится в горах.

– Кому говорили?

– Фуртанбику, это официанта так зовут, потом офицеру с больной ногой, еще другим людям на курорте.

– И чем все закончилось?

– Ничем. Фуртанбик написал, что следователь никого не нашел. Нас больше не беспокоили.

Это ненадолго меня успокоило. Действительно, запутанная история, и не разберешь, кто тут лжет, если только не все вместе. Я и сам не замечаю, как закрываю глаза.

Выяснив, что я пришел в себя, Володя, оставляет меня в покое. Я тут же засыпаю, но вскакиваю от голоса доктора:

– Закатывайте рукав своей белой рубашки как можно повыше и поработайте своим кулачком, Евгений Александрович.

Володя как ни в чем не бывало смеется, со своим другом они смельчаки и часто вспоминают истории времен молодости, как они выбирались на катерах по Волге и забыли документы, поэтому всю дорогу спасались от речной полиции. Они и сейчас молодцы, только им негде применить свою удаль. Делаю еще одну попытку напомнить о себе.

– А что мне Петронию сказать? – я возвращаюсь к волнующей теме.

Взгляд дяди возвращается ко мне, пристальный такой взгляд. Понятно, что он думает не о катерах.

– Ты бы лучше о себе беспокоился.

Сначала он посмотрел на мои белые кроссовки, уже порядком растрескавшиеся, потом стал изучать джинсы – черные варенки с рынка, порядком ношенные. Хотя эти штаны считались у меня приличными, я умудрился посадить на них белую краску – пришлось доводить до ума работу товарища, некачественно размешавшего эмульсию. Про Дева я уже рассказывал, это он и есть.

Слава намерен проанализировать то, что случилось в столовой. Дядя морщится, он считает эту болтовню пустой тратой времени, но его друг собирает материалы для своей диссертации и ему важен каждый мой чих. Его внимание меня окрыляет, и я разливаюсь соловьем. Рассказываю, как полезно бывает смотреть по сторонам. В столовой я встретил двух соглядатаев, которые приходили в бюро пропусков, а потом подслушивали, о чем мы разговаривали с Петронием на улице. Предполагаю, что они и в столовую притащились за мною следом, чтобы чего-нибудь вынюхать.

Володя мне не поверил. В столовую ходят совсем за другим, и нет ничего странного, что они тут обедают, потому что было как раз время перерыва.

– Нелогично выходит. Сообщение Петрония с какой-то новой информацией ты проигнорировал, однако следил за подозрительными парнями.

Он считает, что мозги у меня сломались после автоаварии. Вот в чем моя проблема.

И все же имелся несомненный плюс, потому что сейчас у нас возникли общие переживания, что усиливали нашу общность. В благодарность за понимание я вымахнул один козырь, который хотел приберечь на потом.

– Эти парни спрашивали в бюро пропусков Ильдасова.

Дядя стал меня пытать, нужен ли им именно или они спрашивали вообще, но я замялся. Он смотрел на меня как на дурачка, который все придумал.

– А ты многих Ильдасовых знаешь в Москве? – вот что я мог спросить.

Я лично знал только троих.

После осмотра доктор удалился, на этот вечер у него имелись еще дела, но следующий гость появился довольно скоро. Это был мужчина в сером костюме, который раньше тут не появлялся.

– Поздоровайся с Петром Андреевичем, – велел мой родственник.

Этот тип, дядин заместитель. Если не ошибаюсь, Матрохин является братом той неприятной особы в серой юбке, которая руководит подразделением охраны. Существовала важная причина, чтобы он осмелился нарушить покой начальника.

Меня удалили в спальню, и хотя гость говорил негромко, у меня хороший слух.

– Вам звонили по поводу Кузьмина, Владимир Тимурович?

– Не стану отрицать. В центральном аппарате МИД России и его загранучреждениях трудятся около 12 тыс. сотрудников.

– Пенсионера?

– Люди увольняются или уходят в отставку.

Пока я размышляю, чем вызван интерес к Петронию, они заканчивают разговор, и Матрохин прощается.

– Поужинай один. У меня много дел, – дядя извиняется передо мной. – Екатерина Андреевна меня ждет у телефона. Там что-то срочное.

Если честно, дядя недолюбливал Матрохину. Сама-то она ничего, смотреть можно, но ее хриплый сорванный голос страшен. Она всегда говорит шепотом. У них возник конфликт по поводу одного сотрудницы, работавшей в их учреждении два месяца, дядя был высокого мнения о ней и не возражал против её продвижения, но служба безопасности раскопала, что эта особа накрутил себе опыт специалиста при помощи читерского онлайн ресурса. Этого хватило для её увольнения. Но дядя настоял, чтобы она осталась. Он осведомился, каким образом тренинг мог ухудшить деловые качества его протеже, но вряд это противостояние закончится в его пользу. Если Матрохина в кого-нибудь впивалась, то из ее мертвой хватки никто не вырывался.

На ужин у нас крылышки, которые доставили из кафе. Хотя никто на меня не смотрит, принимаю таблетки, запиваю водой, потом иду в ванную. Это ритуал.

Крылышки – твердые, как подметка, соус потерял вкус. Ноздри ловят в воздухе холодную струю воздуха, как курильщик – дым сигареты. У нас никто не курит. Оглядываюсь. Никого.

Дядя возвращается к столу, перед этим он зашел в ванную. Он меня раскусил:

– Черт, ты опять меня обманул, Генька. Выплюнул таблетки в туалете.

– Возможно, – отвечаю.

Тема таблеток меня не особенно волнует, хочется поговорить про Петрония, и я болтаю, не переставая:

– Петроний хотел с тобой повидаться, а попался я. Клянусь! Сам слышал, как он в бюро пропусков просил, чтобы его соединили с Ильдасовым. Там сказали: «Вот вам Ильдасов».

– Это вряд ли, Генька. Сам посуди, зачем я понадобился Ивану Георгиевичу. Ладно, проехали. О чем вы с ним говорили?

– Петроний приходил поздравить меня с днем рождения. У него интерес к нашей семье, и он всё про всех знает. Еще про трудное время сказал и что здоровье шалит. Вроде ничего не болит, а жить тяжко. Говорил, умрет скоро. Всё, больше ничего.

Кое-что я упустил намеренно.

«А ты убивал, Петроний?» – вот, что я спросил у него его.

«Жизнь сложная штука. Много приходилось делать».

Он не ответил нет. Интересный человек и. главное, честный.

Дядя считает, что я фантазирую. Скажи ему что-нибудь самое простое, он непременное поинтересуется, а есть какие-то объективные штуки, которые подтверждают это явление. Взять хотя бы случай с цыганами. Они обычно промышляли у метро «Смоленская», но с недавних пор исчезли и долго не появлялись. Их прислало кольцо, подумалось мне. Дернуло же мне сказать об этом вслух.

Володя не любил историй о мистических предметах, и мои способности видеть их считал пустыми выдумками. Сам он человек практический, до ночи корпел над работой. По его признанию, пользу приносили процента два деятельности, что считалось хорошим показателем.

– Галлюцинации – признак расстройства зрительного нерва. Я бы настоятельно рекомендовал тебе принимать таблетки, которые выписывает Вячеслав Иванович. Он, кстати, интересуется, будем ли мы подавать документы.

Дядя не настаивал на оформлении инвалидности, он говорит, что это испортит карьеру. Очевидно, он имел в виду свою карьеру. Он работает в министерстве иностранных дел. То, что у него неполноценный родственник, не афишируется.

– Мои видения из-за болезни? – интересуюсь я.

– Вне всякого сомнения.

Он уверен, что кольцо мне привиделось. Категоричность суждения указывала, что он не в духе. Причиной тому была необходимость лгать. Факт, что он поддерживал тайные отношения с Петронием.

На выходные мы планируем собраться всей семьей, и чтобы не готовить, заказываем доставку мяса. У нас есть проверенный шашлычник. Вышли мы на него следующим образом. Однажды дядя пировал где-то в Люберцах. Само место он забыл, зато осталась фотография его компании на фоне кирпичного здания.

– Лучшего шашлыка я не едал, – вспоминал Володя. – Жаль, этого кафе не найти.

Пришлось мне вести поиски того заведения, про которое только и было известно, что оно в Люберцах. Действовал я следующим образом. Сначала выяснил, что данный тип кирпичной застройки применялся в начале 90-х годах, следовательно, нас интересовала старая часть Люберец. Я еще раз внимательно осмотрел здание, оно имело новые детали отделки, значит, открылось после реконструкции. Пластиковые окна в то время имели другую форму. Я поискал похожие фотографии с установленными датами, установив год реконструкции точки общепита, после чего нашел статью об открытии кафе в Люберцах с его точным адресом.

Теперь мы там постоянные клиенты.

Безглютеновый хлеб Алия привозит с собой, она не ест другого. Это она переняла у своей подруги Вероники. Сегодня ее не будет, но сестра постоянно о ней упоминает: «Мы с Вероникой…» Они работают вместе, но, в отличие от моей сестры, это девица с воображением и реальным размахом. Одно время Вероника снискала популярность как звезда тиктока. Во время интервью ей выбили зубы микрофоном, зубы оказались слабыми, хотя и установлены на винирах. К счастью, на состояние здоровья это не повлияло, и приживление пересаженных зубов происходило благоприятно.

В ожидании доставки дядя названивает по разным номерам, как правило, по службе. Он разговаривает так громко, что мне не надо напрягаться, чтобы услышать.

– Проверьте мне курьера. Фамилия Балабанова.

– Такой нету, – отвечает громовым басом начальник отдела кадров.

– Как это нету? На нее оформлен допуск.

– Ничего нет. По нашим спискам она не проходит. Может, вам в первом отделе поискать?

– Черт знает что за бардак у вас творится, товарищ полковник!

Володя обращался с заслуженными полковниками, как с мальчишками.

Отругав подчиненного, он продолжает звонить дальше. У него всегда много дел. Я выкладываю паззлы с фреской «Сикстинской капеллы», но это движется медленно, я часто отвлекаюсь на посторонние разговоры. Володя беседует с человеком, которого он называл Андреем Сергеевичем. Сразу видно, по характеру он был под стать дяде, потому что они никак не могли договориться. Я представил себе, как Творец и Адам протягивают друг другу руки и никак не могли соприкоснуться, всякий раз, когда дядя вскрикивал, я вздрагивал и прилагал усилия, но мне все равно казалось, что эти двое обнимают гигантскую рыбу. Потом дядя оторвался от телефона и подошел ко мне узнать, как дела. Я спросил, не видит ли он тут рыбу. Мой родственник сделал усилие, но у него ничего не вышло.

– Какую рыбу?

– Крупную, – ответил я.

Нас прерывает Алия:

– Передаю одно поручение, пока не забыла. Это швейцар Кузьмин, он раньше у нас работал. Спрашивает Ильдасова.

– Скажи, я сейчас выйду, – говорит Володя.

– Евгения Ильдасова, – уточняет Алия.

– Зачем он ему?

– Не знаю. Мы разговаривали час назад. Он сказал, что будет ждать Геньку в метро на Смоленской.

Я пролепетал, что скоро вернусь, и заторопился смыться, пока дядя не рассердился.

На входе в метро скопище люди, и я надеваю медицинскую маску. Не то, чтобы у меня понижен иммунитет, просто слежу за эпидемиологической обстановкой в городе. Неведомо откуда взялся порыв ветра, сдувший тесемку маски из моих рук. Вот проблема на ровном месте: я опаздываю на встречу, лишней маски у меня нет, купить негде. И что же? Слабая веревочка зацепилась за ухо и удерживалась каким-то чудом, пока я ее не подхватил.

Я в тысячный раз поблагодарил духов, присматривавшими за мной. Спасибо квартирной хозяйке моей однокурсницы Наталье Никифоровне. Когда мы только поступили в университет, она находилась в преклонных годах и преставилась как раз в то время, когда мы с подругой готовились к экзаменам. Вышел такой контактный хоррор-квест, когда мы вдвоем обмывали тело и обряжали ее, поскольку хоронить старушку оказалось некому, а на полный объем ритуальных услуг у нас денег не хватало. Было зашибись, лучше не вспоминать. После смерти Наталья Никифоровна иногда мне помогает. Как сейчас с маской.

Набегавшись по платформе в поисках Петрония, я присел на скамью справа от входа и предложил переместиться туда пожилой даме, которая тоже кого-то ждала. Старожилы знают, что левая скамья предназначена для вечного ожидания, иными словами, для мертвых. Не скажу, что на станции «Смоленская» они выходят чаще, чем на остальных, но те, которые встречались, отдавали богу душу именно на скамье слева от входа. Возможно, врач машины скорой помощи посчитал бы, что мне следует проверить голову, но сам он проводил освидетельствование покойника, устроив его на левой скамье. Удивительно, что люди не задумываются над очевидными вещами.

Вот и теперь мы с той дамой успели поболтать минут десять, а вот, пожалуйте, принимайте гостя. Сложно объяснить, почему его принесли именно сюда, на станцию метро. Может быть для того, чтобы он напоследок побыл среди людей. Я слышал, как полицейский говорил фельдшеру: «Это бомж».

Наши пути с Кузьминым пересеклись еще один раз.

Я встал с места и подошел поближе удостовериться, что не ошибся. Узнать его было непросто. Он был гол, словно олимпиец, вышедший на заплыв.

Тот мужчина, который отирался в проходной возле нас с Петронием, спустился и сюда, он даже обнаглел до такой степени, что спросил медработника, а правда ли этот человек умер. Для него одни плюсы в этой ситуации: получит благодарность за информацию, а также материал, которым кое-кого будут шантажировать. На меня он старался не смотреть.

Смерть швейцара делала нас сообщниками. Мы отчуждены от действующих лиц – двое мужчин, полицейский, служащая метрополитена, фельдшер и случайная свидетельница, мы оба составляем секту последователей Петрония, испустившего дух в нашем присутствии.

Пока полицейский сообразил снять показания у любопытствующего, тот быстро смылся. Я решил еще подождать. Полицейский спросил, знаком ли мне покойник. Я покачал головой. Тогда он занялся составлением рапорта, а я обратился к Петронию: Иван Георгиевич уже покинул человеческие селения, а нового жилья ещё не обрел.

Не спрашивайте, как я общаюсь с мертвыми. Духи сами выбирают, с кем разговаривать. Вот и Петроний привалился к скамейке, уже весь белый, с синими губами, но явно что-то хочет сказать. Веки ему не успели закрыть, и он таращился в потолок незрячими глазами. Вдруг в глубине зрачков промелькнул свет. Я мог побожиться, что он обращается ко мне. Надо его выслушать.

Огни проходящего поезда пронеслись мимо, наваждение исчезло.

– Эй, парень. Ты чего тут трешься? – сердится на меня патрульный. – Пьян? Накурился чего?

Отвечаю, что мертвый человек показался мне знакомым, но теперь вижу, что ошибся.

Не хотелось впутываться в их расследование, поэтому пересаживаюсь на правую скамью, где безопасно, а у самого по спине бегут мурашки. Вспоминаю, что говорил Петроний. «Тебя ждут. Беззащитное существо нуждается в твоей помощи».

И словно в грудь кольнуло. Опять галлюцинации. Не иначе, слуховой нерв дурит.

Тем временем полицейский жаловался на несправедливость судьбы служащей в красной шапочке. Я верен своей привычке, подслушиваю. Вневедомственная охрана, выехавшая по звонку на объект, установила принадлежность помещения метрострою, отчего и расследование смерти неизвестного гражданина передается в участок, обслуживающий метро.

Я еще не слышал столько мата, когда полицейские из отдела УВД на Московском метрополитене поминали умников-вохровцев, которые занесли покойника на станцию, чтобы им занялись другие. Труп не относился к криминальным, и вообще нечего было его сюда везти, а сразу вызвать труповозку.

Другой полезной информации выудить не удалось. И уже когда я собирался уходить, открылась загадка, которую Петроний припас для меня, оправдывав свое латинское прозвище. В правой руке он держал желтую бумажку. Убедившись, что на меня не обращают внимания, я извлек кусочек картона из мертвых рук и забрал себе.

Был сделан первый шаг к предстоящей катастрофе, и вскоре я в этом убедился. Карточка оказалась недостающим фрагментом паззла от моей «Сикстинской капеллы».

Когда я возвращаюсь, дома все в сборе, и я сажусь к столу, молча утыкаюсь носом в тарелку. К счастью, все заняты моей сестрой. Алия бормочет по курсы, на которые она ходит чуть ли не ежедневно, из-за чего у нее заняты все вечера. Дядя внимательно слушает и не верит ни единому ее слову. Только один раз он прервался и спросил, повидался ли я с Кузьминым. Отвечаю, что мы разминулись.

Потом удаляюсь к себе в комнату поколдовал над паззлом и не успокаиваюсь, пока не собрал картинку до конца. Из-за этого пришлось заночевать у Володи, чему он был очень рад. Просыпаюсь от телефонного звонка. Звонят на городской. Я беру трубку.

У его собеседника грубый громкий голос.

– Мне нужен Ильдасов.

– Это я.

– Вас беспокоят из полиции по поводу вашего сотрудника Кузьмина.

Я отвечаю:

– Иван Георгиевич вышел на пенсию год назад. Позвоните в отдел кадров, в справочнике есть телефон.

– Велели позвонить вам. Это важно. Он скоропостижно скончался.

– Насильственная смерть?

– Сердечный приступ. Мы обыскали тело. Нашли карточку москвича и вашу визитку.

– Спасибо, что сообщили. Мне бы все равно сообщили из отдела кадров, – и кладу трубку.

Дядя сидел у телевизора и спал под выпуск новостей, от моего прихода он пробуждается.

– Что происходит? – спрашивает.

– США бомбит Иран, – ответил я.

– Сволочи! – выругался дядя.

Говорю, что звонили из полиции. Петроний умер при странных обстоятельствах.

– Значит, несчастный случай. Возможно, у него больное сердце, – вздыхает дядя.

– Тогда это ошибка.

– Возможно.

Володя снова вздыхает.

– Знаешь, что он говорил про тебя? «Генька непростой парень, но нерешительный».

Все верно. Я не то, чтобы бука, но крайне застенчив. Зато Владимир Тимурович весьма решителен.

– Про смерть я в курсе. Матрохин склоняется к криминальной версии. Уверен, органы с этим разберутся, – дядя хочет побыстрее покончить с этим делом.

Ему звонили из отдела кадров, пока я спал. Кузьмина обнаружили мертвым в подземном переходе. По словам следователя, он был практически без одежды, только в плавках и куртке.

– Он был голым. Вещи и не удалось найти, – уточняю.

– А ты говоришь, что сердце, – укоризненно выговаривает мне дядя.

Я хотел было возразить, что это его предположение, а не мое, но потом решил оставить эту тему.

Потом к нам присоединяется семейный психотерапевт, который ночевал в гостевой комнате. Содержание разговора мне хорошо известно, потому что я его подслушиваю. В семье дипломатов это единственный способ чего-либо узнать. Прямо тебе ничего не скажут, даже не надейтесь.

Делаю вид, что поглощен сборкой «Сикстинской капеллы», хотя картинка уже давно собрана. Постепенно погружаюсь в дремоту.

Дядя разговаривает с доктором на кухне.

– Уже возникли и пошли гулять слухи, что это не человеческий труп, и бомжи видели у Петрония между пальцами перепонку. Кстати, Генька видел его после смерти.

Звуковые галлюцинации – самые опасные, поэтому Слава назначает мне таблетки для активизации работы сосудов головного мозга. У него гипотеза, что заболевание вызвано повреждением слухового нерва, это объясняет шум в ушах и звуковые эффекты. Я смотрю учебное видео, как делать гимнастику, чтобы разработать челюсть, это должно помочь. Совсем не хочется слышать чужие голоса у себя в голове.

Вячеслав Иванович тоже в курсе новостей. У некоторых его пациентов проблемы с законом, и в случае необходимости он знает, куда звонить. Вот и сейчас он точно знает, что Евгений Ильдасов (то есть я) не фигурирует в числе свидетелей.

– По данным транспортной полиции, Кузьмин найден мертвым на станции метро «Смоленская». Вскрытия не производили. Нет признаков, что труп криминальный.

Со своим другом дядя более откровенен. Все-таки психотерапевты умеют входить в доверие к людям. Когда обнаруживалась тайна, они устремлялся к ней со скальпелем, чтобы вскрыть нарыв. Тайны у них считались заболеваниями.

Эти двое разговаривают тихо, но я навострил уши.

– Тут такое дело, Володя. Фельдшер скорой помощи велел отвезти тело Кузьмина к ветеринару, потому что у больного оказалось весьма необычное строение кисти. Между пальцами левой руки явственно видна перепонки.

– Что за чушь, Слава!

– Ну да. У него строение тела другое. Типа, как у ящерицы. Надеюсь, у тебя найдется надежный эксперт?

Володя вспылил:

– У нас в министерстве нет штатного ветеринара, мы же МИД, а не сельское хозяйство. Эй, Генька, что ты творишь?

Тема такая интересная, что я не удержался и вышел в коридор, вот он и услышал мои шаги. Говорю, что закончил с картиной. На столе у меня полная композиция из паззлов во славу «Сикстинской капеллы», только верхний кончик справа загрязненный. Теперь я доволен.

Возвращаюсь к себе. В теле приятная истома, как всегда, после сна. Потягиваясь, иду к окну и замечаю Петрония и падаю.

– Ноги не держат? – спрашивает он и подходит к окну.

– Сто лет не видел такой красоты.

Рассвет и тишина. Призрак не двигается. До меня доходит, что он смотрит моим глазами.

– Хорошо у вас тут.

Он принес с собой холод, который я с трудом переношу. Они выносят. Я про духов. Ощущения работают в обе стороны.

Следом является судья с рогами. Наталья Никифоровна мотается с того света на этот чуть ли не каждый день. При такой нагрузке её ни на что не хватит, не удивительно, что справедливость устанавливать ей некогда. У нее есть для меня указания. Я знаю, что это перебор, но делаю, что она велит, и отказать не смею.

К завтраку я опоздал, не слышал, как Володя умывался и брился. Он нарочно шумел, чтобы вытащить меня из ступора, но я все время сидел и не двигался, как психически нездоровый человек. Так что он разговаривал, а я не двигался.

– А ты нас всех случаем не дуришь? Чего они тебе рассказывают? Ты их можешь призывать? И на что ты тратишь свою силу?

– Вот смотри, шевельнулась скатерть, – говорю.

– Это ты шевельнулся. Или блик на стекле. На твоих очках блик, и в блике показалось движение. Так бывает.

Но стук?

Стук в дверь слышали мы оба, никто не пошел открывать.

В общении с духами нет никакой закономерности: в один день рюмка звенит, в другой –штора колышется, в третий – насыпало снега из открытой форточки. Не знаю, почему они так действуют.

Странные творятся дела

– Почему именно к тебе? Почему сейчас? – спрашивает Володя.

Он шарит по карманам. Ключи он забыл на работе, бумажник – в кармане пальто. А где пальто?

Его приносит водитель Егор.

– Владимир Тимурович, вы вчера забыли в машине.

Плану отоспаться не суждено сбыться, меня вызывает Матрохина. Общаться с ней не хотелось, и я канючу, что весь больной и не могу выйти. От нее так просто не отделаться.

– Руки в ноги и спускайся, – командует она.

Я смотрю на ее руки и улавливаю знак ее исключительного положения в отделе – маникюр черного цвета, а ведь Володя издал постановление по поводу цвета лака.

У них на работе нервная обстановка, следователь ведет допросы сотрудников, и кое-что прояснилось. Отдел под подозрением. Петроний тут работал раньше, и в органах считают, что у него остались тут незаконченные дела.

– Ты последним разговаривал с Кузьминым. На его телефоне в конце списка входящих твой звонок. Следователь пока выясняет, чей это звонок. Так что не сегодня-завтра к тебе придут.

Бормочу, что при всем желании помочь вряд ли буду полезен, но это не прокатывает. Екатерина Андреевна еще больше сердится:

– Я сама не могу выйти, никто из нас не может, то ли мы задержаны, то ли еще что. Действовать надо через вдову Кузьмина, слава богу она уже нам помогла. Ее вызвали опознавать тело, и она договорилась со своей знакомой в ветклинике, та согласилась сделать экспертизу. У них там холодильник… небольшой. Но она волнуется насчет тела, звонит вдове, а та мне. Короче, надо разрулить, отвезти тело Покровскому. Все документы оформлены. С моргом договоренность.

Покровский – это дядин знакомый хирург, ему предстоит выступить в роли патологоанатома. Дядя не доверяет полиции, он никому не доверяет. Он должен знать, от чего умер Кузьмин.

Так что приходится и мне включиться в эту беготню. Сначала направляюсь в школу, где учились все Ильдасовы, включая и нас с Алией. В отремонтированном виде храм знаний походил на дворец. Насколько я знаю, дядя оказывает школе спонсорскую помощь. К счастью, при реставрации архитектор сохранил планировку, и я до сих пор мог сказать, где какой кабинет находится.

Вдова Кузьмина некогда преподавала у меня биологию, и Володя не нашел ничего лучшего, как подослать к ней меня. У него имеется много помощников, но найти лучше он не сумел.

Не возражаю против этой миссии. Я хорошо учился в школе и, учитывая высокий статус Ильдасовых, мне прочили блестящее будущее. Однако поступать в Московский государственный институт международных отношений я не стал, а выбрал строительный институт, как мой отец.

Со школой у нас связано еще одно предание. Семья прадеда жила в коммуналке на Смоленке, поэтому на Отечественную войну главу семьи забирали именно из этой школы. Много лет спустя прабабушка Марьяна, когда ей было лет восемьдесят семь, а мне – семь, во время прогулки показала на окно второго этажа. «Знаешь, что там находится?» – «Туалет». – Я уже полгода, как ходил в эту школу. – «Верно. Отсюда твой прадедушка последний раз помахал нам рукой. Мне и твоему отцу». – «А дядям и тетям?» – уточнил я. Марьяна ответила, что тогда они были слишком маленькими, поэтому провожала мужа на сборный пункт только она со средним внуком. Дети были заняты на заводе или сражались на фронте. Когда мой прадед пришел на сборный пункт, его сразу увели в школу и держали взаперти до тех пор, пока не подали грузовики. Тогда он зашел в туалет второго этажа, что высмотреть в окне жену и правнука, и еще долго махал им рукой. Это был последний раз, когда его видели живым.

Мой прадед погиб, спасая жизнь генералу, у которого он служил водителем. Тот сам приехал к его вдове, чтобы выразить соболезнования. Старушка говорила, что Тимур (так звали прадеда) поплатился за то, что взял на себя чужую карму вместо того, чтобы заботиться о своей. Я запомнил, потому что она повторяла это не раз.

Сейчас она сказала бы, что я вмешиваюсь не в свое дело, но даже и тогда я не смог бы остановиться. Из головы не выходило поручение Володи. Здорово он придумал насчет жены Петрония. Если кто и мог знать о нем, так это она.

Подойдя к школе, я поступил точно так же, как моя прабабушка и отец в свое время. Стоял и смотрел. Взор имел вещественную осязаемость, и я ощущал его тяжесть все время, потом мне полегчало.

Марьяну Ильдасову мне не довелось проводить. Ей не сообщили о смерти моего отца, она сама лежала на смертном одре. Я думаю, что она опять упомянула бы чужую карму, из-за которой Ильдасовы расплачиваются своей.

Теперь предстояло поговорить с женой Кузьмина. Уголовного дела по факту смерти пенсионера возбуждать не стали, и следователь к ней не приходил. Володя предупредил о моем приходе, потому что она уже ждала.

– Генька, ты? Мне девочки из канцелярии звонили. «Оля, у тебя Ильдасов учился?» Говорю, что через меня столько Ильдасовых прошло, что пальцев на руках не хватить пересчитать.

– Все верно, Ольга Матвеевна, – подтверждаю я.

По ее словам, из всей родни я самый восприимчивый, поэтому она особенно мне обрадовалась. Мы всегда находили с ней общий язык.

– Соболезную об Иване Георгиевиче. Мы с ним общались, можно сказать, дружили.

– Верно, Ваня отзывался о тебе с теплотой.

– А ведь он был весельчаком, постоянно сыпал остротами.

– Ты помнишь?

– Вот это. Ad narrandum, non ad probandum. Для того, чтобы рассказать, а не доказать.

– Друзья его звали Петронием. За глаза, правда.

– Он ведь не терпел фамильярностей, – добавил я.

– Да, характер у него был не сахар. Не пенсию не разгуляешься, вот Ваня и подрабатывал, где только можно. Но все деньги уходили на дурацкое хобби. Ладно. Пойдем в мой кабинет.

Мы минуем стену почета с фотографиями учителей, которые всю жизнь проработали в нашей школе. Я спрашиваю, знает ли она такую учительницу Наталью Никифоровну Кривобокову

– Это учительница начальных классов. А что, разве она тебя учила?

– Нет. Слышал что-то про нее.

– Историю с рогами? – и биологичка рассмеялась.

Когда ко дню учителя устроили конкурс детского рисунка, юный художник изобразил Кривобокову с полумесяцем за головой. Это вышло как рога у ветхозаветного Моисея. Полумесяц над головой – признак судьи. Уже тогда Наталью Никифоровну и утвердили в новом статусе.

В кабинете я передал вдове плату за молчание. Знай, что его помнят, Володя мог бы и сам прийти, но нет, он прислал деньги. Я выкладываю конверт с красными пятерками, и Кузьмина смотрит на них так скорбно, словно ей предоставили свидетельство о смерти.

– Думаю, на первое время этого хватит, хотя Иван задолжал слишком много.

– А что, удалось что-нибудь обнаружить? – говорить про вскрытие как-то неловко, но я не могу пропустить такую интересную тему.

– Нет, все обычное. Мне не сообщали.

Рассказ вдовы вышел долгим. Трудно было найти большего оригинала, нежели Кузьмин. Большую часть времени он проводил в тоннелях под заброшенными зданиями на Варгунихиной горе, но ему редко попадалось что-нибудь для продажи. Он и не старался заработать на находках, у него имелась другая цель, он искал место силы, какую-то старую могилу. Со временем его хобби превратилось в навязчивую идею и занимало всё свободное время. Сама Ольга не одобряла увлечения мужа, но всё-таки спустилась под землю один раз, поддавшись на уговоры. Ваня хотел ей показать исключительную находку. Подземные коридоры произвели тягостное впечатление на Ольгу Матвеевну, она сравнивала переходы с червоточинами яблока. Проблуждав под землей, они вышли к каменной стене с узкую щелью, из которого сочилась вода. Кузьмин искупался, его жена омыла лицо. От холодной воды покалывало кожу, других эффектов она не почувствовала. То ли вода не обладала чудодейственной силой, то ли имелся обряд, который они не выполнили.

Эта встреча послужила началом нашего тесного общения с Кузьминой. Вскоре поступили невероятные сведения, которые нуждались в проверке, и я пришел выпить чая с вдовой еще раз. На этот раз меня принимали дома, хозяйка занималась уборкой.

Впервые я побывал в квартире Петрония, состоявшей из маленькой спальни залы с большим окном и широким подоконником. За окном –заснеженный сад, запущенные кустарники и неухоженные деревья, за которыми мало что можно разглядеть.

Петроний устроил тайник под подоконником, которым активно пользовался – на это указывали трещины на облупившейся краске.

Я пытался разговорить вдову, вспомнил несуществующих знакомых, которые использовали емкость под окном в качестве холодильника.

– Не думаю, что там найдется что-нибудь ценное, – отвечала Ольга Матвеевна.

Я ждал приглашения помочь, но она справилась сама. Чужой тайник – чужие правила. Я следил в оба глаза, но смотреть было не на что. В нише хранилась рабочая одежда – куртка и штаны, состоявшие из сплошных заплат. Больше там ничего не оказалось.

– Он постоянно чинил одежду, – вспоминала вдова. – А вот на машину он денег не жалел.

Раньше «Лада Приора» стояла возле подъезда, но в последнее время ее не видно. Не пора ли написать заявление об угоне, спросила она. Конечно, шансов, что найдут, немного, но надо же что-то делать.

Я рассчитывал на ее словоохотливость и не ошибся, Ольга Матвеевна любила рассказывать истории. совсем приятно во время чая обсуждать состояние трупа, но этим мы и занимались. Она показала мне заключение хирурга Покровского. У ее покойного супруга установили повреждения головного мозга, органов эндокринной системы и внутренних органов вследствие развития тканевой гипоксии из-за ликвор-гемодинамических и микроциркуляторных нарушений. В довершение ко всему, легкие Петрония оказались практически разрушенными. Официальное заключение гласило, что смерть наступила при получении травм, несовместимых с жизнью. При каких обстоятельствах это произошло, у вдовы не имелось никаких догадок. Кузьмин не падал с высоты и не попадал под машину. В него не стреляли и не причиняли никаких телесных повреждений. Между тем его буквально разорвало изнутри. Никаких объяснений у неё не имелось, и она считала, что в морге напутали.

Напоследок Ольга Матвеевна обратилась ко мне с просьбой. Не то, чтобы она стремилась к материальной выгоде, но ей передали, что у Петрония имелась дорогая вещь, которую она хотела вернуть. Доктор сказал бы, что у нее стресс: на фоне жизни и смерти она волнуется о малозначительных вещах. А именно, о надувном плотике с Али экспресса.

Но зачем Петронию потребовался плот?

– Он мне слово дал, что завяжет с подземными гулянками. Собирался удить рыбу. Я думал, набрехал. А он плот купил. Только мы ничего не получали. Где бы про него узнать?

Работа в школе сделала Ольгу Матвеевну проницательной, она не верила, что муж занялся рыбной ловлей. В последнее время Иван Георгиевич вообще охладел к рыбе, которая по его просьбе исчезла из семейного меню.

Плот был единственной вещью, способной её заинтересовать, все прочее имущество, оставшееся от мужа, она собиралась выбросить на помойку. Я попросил разрешения осмотреть его вещи. Ничего особенного, куча железный вещей и камней. Одежда тоже не представляла ценности – сырая, со следами земли. Оказывается, Кузьмин совал в шкаф свое подземное облачение, из-за которого всё содержимое шкафа заплесневело, и не имело смысла хранить его вещи.

Я уточнил, какие артефакты приносил домой Петроний, усиливали ли они приятные ощущения или вызывали же неприятные. Из его добычи Ольга вспомнила старое золотое кольцо, которое она хотела оставить себе. Оно было грубое, с тремя мелкими камешками, но почему-то ей понравилось. Петроний ответил ей отказом и отнес свою находку в ломбард, говоря, что кольцом должны заниматься знатоки.

Если считать найденное мной кольцо той самой находкой, можно предположить, что кольцо ее муж обронил по дороге и его подобрали цыгане. Конечно, мои выводы – вовсе не истина в последней инстанции, но как версия они вполне ничего.

Ольга Матвеевна ценила простые человеческие радости, в то время как ее муж все время тянулся к недостижимому – и странно, что эти крайности сошлись.

– Рано или поздно я бы его выгнала. Он совсем спятил со своими поисками.

Мне хотелось ознакомиться с записями этого неординарного человека, но только их в доме не было. Петроний не фиксировал своих находок и не оставил описания проложенных им маршрутов. Вдова была права, после него не осталось ничего.

Вдвоем мы отнесли на помойку продранные шмотки, в черный мешок отправилась и фотография, где латиноамериканка держала в руках какую-то рыбу. Я выпросил карточку на память Кузьмине. Теперь девочка с рыбой смотрит на меня. Сканирую фотографию и начинаю поиск по изображению, получаю результат на испанском, текст я перевожу через Яндекс-переводчик.

«Бразильская девочка держит в руках последнего сохранившегося ихтиозавра».

Провожаю вдову до подъезда, там ждало такси, чтобы отвезти на кладбище.

– Навестишь Ивана Георгиевича? – спросила она, очень ей не хотелось оставаться одной.

Я не смог отказать.

Кузьмин обрел покой на Новодевичьем кладбище. Раньше мне не приходилось бывать в местах захоронений и не довелось видеть могил своих родителей. Володя хранил в тайне все, что касалось обстоятельств их смерти. Кругом высились каменные кресты и надгробия, среди которых мы едва не заблудились. Вдова Петрония служила проводницей в этом царстве мертвых. Судя по ее рассказам, жизнь мужа мало чем отличалась от остальных людей, но это лишь подтверждало мою догадку, что она не подозревала о скрытой сущности, которая привела к гибели этого достойного человека. Могила служила краткой остановкой на бесконечном пути, в который отправился его дух. Вдова причитала:

– Ваня – чудной парень. Часто вспоминал Владимира Тимуровича, он вообще обожал его. Поклонялся ему. В рот смотрел. Все это мне было неприятно. А так ничего плохого сказать не могу, хороший мужчина, хоть и со странностями.

Спрашиваю про его друзей. Про них Ольга ничего не знала. Кузьмин целые дни проводил среди каменных стен, поднимаясь на поверхность только для того, чтобы переночевать. Однажды он принес с собой кота, но тот у них не прижился. «Словно монстр послал свой образ в виде этого животного», – женщина не могла успокоиться, едва вспоминала постояльца, который провел под ее крышей ночь, а потом сбежал.

Кот был черным.

Обратный путь мы тоже проделали на такси, машина застряла в пробке, но Ольга Матвеевна порядком меня удивила, когда принялась сучить руками, словно вращая веретено. В тот же миг дорожное движение активизировалось, и такси тронулась с места. Я помнил, как подобный фокус удавался моей бабушке, поэтому первым отметил новое качество Кузьминой.

– Вас можно поздравить, Ольга Матвеевна.

– С чем?

– Вы научились преодолевать уличные пробки.

Прямо на моих глазах перепончатая сущность, в которую Кузьмин трансформировался перед смертью, наделила вдову уникальной способностью, и никто даже не заметил, как это произошло.

Посмотрев по навигатору, я убедился, что по всему 3-ему кольцу проходит багровая линия, что означало наивысшую степень загруженности трассы. Странное дело, при появлении нашего такси транспорт приходил в движение, и уже после нас навигатор такси показывал зеленую линию свободного участка.

В районе Кутузовского проспекта такси съехало с кольца и свернуло к Мосводостоку. Впервые за много дней вдова искренне радовалась:

– Ваня говорил, что на него рассчитывать не получится, если только я сама беду не разведу. Выходит, я ее развела?

– Как видите.

– Мне бы еще с вашей родственницей поговорить.

– Сожалею, но она умерла и давно.

С нею связана еще одна история, произошла она в горах, когда бабушка и двое ее сыновей ехали на рынок. Тележка гружена овощами. У них с дедом раздельный бюджет, и вырученные на базаре деньги – её собственность. Внезапно тележка останавливается. Путь ослику, тащившему повозку, преградило стадо овец. Пастух попался неопытный, он глотал пыль и ничего не мог поделать с животными. Бабушка так сердита, что искры летают вокруг нее и исчезают в грязной пене овечьей шерсти.

Я жмурюсь.

Овцами овладевает испуг, они разбегаются в разные стороны и падают замертво.

Ее лицо блестело, словно намазано фосфором, рассказывал Володя. Дети ее боялись. А что она такого сделала, мне так и не удалось дознаться.

Мне не кажется странным, что бабушка умеет это делать, проблема в том, что я ничего подобного не могу.

Случившееся в этот день можно было принять за мираж, вроде того, что видят люди под наркозом, но все задействованные люди, включая пастухов, находились в здравом уме. Объяснений этому я не нашел, да и другим ничего не удалось узнать. В ветеринарном свидетельстве было написано: «Овечья чума». Потом я поинтересовался, что это. Устаревшее название «чумы мелких жвачных животных (ЧМЖ)», вирусное заболевание овец и коз, чрезвычайно заразное. Характеризуется лихорадкой, язвенными поражениями слизистых оболочек, конъюнктивитом, диареей, поражением лимфатической системы и пневмонией. Болезнь приводит к высокой смертности, но не передается человеку. Никаких объяснений внезапного испуга.

Ad impossibilia nemo obligatur. К невозможному никого не обязывают.

Единственное утешение для книжного мальчика.

Дяде известно, что мне со мной разговаривают духи, но как ему объяснить, что я не умею ими управлять. Требуется сочетание многие факторов, чтобы они могли проявиться. Прежде всего, способность духа к контакту. С чем это связано, непонятно. После комы, когда моя жизнь после аварии стала невыносимой, я прибегнул к заступничеству моих тайных помощников. Помянув в молитве усопших родителей и ближних родственников, я включил в свой список и людей, с которым меня столкнула судьба. Испытывал ли я к ним симпатию? Вряд ли. Дядя Толя наелся таблеток эндорфина и попал в криминальные сводки марта 1999 года как самоубийца. Сосед дядя Боря, тот просто свалился с гриппом, но лечился водкой. Так что и не ясно, от чего наступила смерть.

Так вот, находясь в полном отчаянии, я подумал, что покойники, вроде Бориса и Толика, на том свете не дождутся доброго слова от потомков, поскольку таковых не оставили. И я стал поминать их в ежедневной молитве. Не то, что я особенно набожен, но к этому приучила меня бабушка.

Свой рассказ о духах я начну с бабушки. Ее дух легко рассердить, если смахивать рукой крошки со стола. Она и в жизни этого не выносила, крошки сгребала тряпочкой и забирает с собой, как после посещения парикмахерской клиенты уносят состриженные волосы.

Сегодня Володя сам приготовил обед, это суп из барашка. Он вспоминает, что никогда не ел ничего вкуснее. Они у себя в деревне редко ели мясо, а тут их позвали на поминки. Это было в Зарайске, наш сосед Иван Руднев похоронил жену. В тот же год он зарезал всех своих овец.

– Ничего вкуснее я не ел. А это всего-то был барашек, сваренный в котле на открытом огне. Руднев был не ахти какой кулинар.

Впрочем, дядя Володя считает это лирикой, его интересует точная информация.

Он отхлебнул виски, занял место в кресле, приготовился смотреть. Не хватало только заложить нога на ногу.

– Это не дилижанс, – говорю. – Мы никуда не едем. Мы у края могилы, откуда призраки выходят из небытия.

– Долго еще? – спрашивает дядя.

Если на вопрос «а долго ещё?» отвечаешь, что осталось чуть-чуть, то всё, резко что-то пойдёт не так, и будешь ждать вместо 10 минут, все 30.

Я не знаю с чего начать. Духу не нужно давать объяснения. Или мотивация нужна всем? Так могла бы говорить нейросеть. Нет логики. А еще духи начинают ужасно тупить.

Но не критично. Я понимаю.

– Призови их. Подними руку. Скажи что-нибудь, – просит Володя.

Ему крайне важно встретиться с Петронием. Объясняю, что всё дело в способностях духа свободно перемещаться, вряд ли Кузьмин приобрел их так быстро в посмертии.

…– Какую рюмочку? – уточняет Володя.

– Обычную, пузатенькую, из которой пила бабушка.

– Опять разобьешь?

– Я буду осторожным. Как дух оттуда выйдет, я сразу ее уберу.

Дядя вышел и вернулся со стаканом внушительных размеров, про который он сказал, что он тоже может подойти. Проверив светоотражательные грани, которые предлагались для тонкой работы вызова духов, я забраковал замену. Мы остановились на хрустальном бокале из набора, который дядя не нравился.

Теперь оставалось ждать появления духа. Я надеялся, что это будет отец, но пришел Артур Стилигов. Тут никогда не предугадаешь.

Убийца моего отца пришел, чтобы пожаловаться. Величайшая досада его жизни, что он даже не успел понять, что умер. Смерть застигла его неожиданно, его застрелили из винтовки, когда он шел на свидание. Его волосы до сих пор блестели от геля, которым он тогда намазался, но все впечатление портила развороченная выстрелом грудь.

– Как ты? – спрашиваю его.

– Плохо мое дело. Знаешь, как болит? А в голове целыми днями прибой шумит, никак не могу сосредоточиться. Вот и сейчас тоже.

Я не стал говорить, что это шумит вода в ванной. Володя принимал душ. кто знает этого Стилигова, еще потянется к воде раны свои отмывать.

Как и предчувствовал Володя, бокал разбился. Я успел его убрать, но донести его до серванта не удается. Он вырывается из рук, и я снова его подхватываю и ставлю на стол. Что же? Секундой позже задеваю локтем, и бокал все равно разбивается.

– Фокусы с форточкой, – говорит Володя. – Напомни, я ее заклею.

Форточка заперта на задвижку, но теперь она распахнута.

– У тебя нет штор. Нечему колыхаться, – объясняю.

В этот миг на меня навалилась тяжесть. Потом стало легко. Дух удалился.

– Он приходил, – говорю.

Стилигов не обернулся. Еще мгновение – и она словно растворилась в воздухе.

В прихожей кроссовки сдвинуты с места. Отпечаток мокрого следа, и этот след не мой.

– Что он говорит? – допытывается Володя.

– Он не может говорить. Не в состоянии сложить слова в более-менее удобоваримые конструкции.

– Где мой бокал?

– Извини, разбил…ся.

Он делает вид, что сердится:

– Шарлатан. Хрусталь разбил, кружева снял.

– Папа, никто не вешает дома кружевные шторы, – заступается за меня Алия. – И окна заклеены. Что у нас, воздушная тревога? Надо выпить. Ты совсем без сил.

– Дядя, давай чай пить, – попросил я. – Очень есть хочется.

– Что, попался трудный клиент? Кто такой?

Я назвал, но Володя мне не поверил. Он вообще не верит в мои контакты. Ему нужны доказательства, и рюмка тут не в счет. Я ее сам разбил, утверждает он.

– А насчет Стилигова я знаю, откуда ноги растут. Мы вчера со Славой о нем вспоминали, ты и наслушался. Меньше надо под дверью стоять и подслушивать.

Однако он не стал меня ругать, потому что считал, что я не выздоровел. Болезнь давала мне индульгенцию.

Направляюсь к выходу, надеваю мокрые кроссовки. Интересно, кто в них ходил?

Эту ночь я провожу у себя дома. Квартира так долго простояла пустой, что казалась необитаемой. Я не стал зажигать свет и смотрел, как в темном небе сияла луна.

Я думал о Петронии. Сама концепция возмездия после смерти – сомнительная. После смерти ничего. Всё надо успеть до неё. Поторопись.

Всю ночь я не мог уснуть и приводил мысли в порядок. Так медитировали атланты на дне латгальских озёр. Почитал в Телеграме обзор эзотерической литературы, которая удивила комичностью и отсутствием свежих идей. Устав лежать в кровати, я вышел на улицу. Ночью похолодало, снегопад стих, и сугробы отсвечивали золотом фонарей. Я мысленно рисовал хребты больших чудовищ, пытавшихся блуждать в лабиринте городского квартала: они вздымали головы над вершинами высоток и перекрывали вой ледяного ветра шумным дыханием, которое исторгали из снежных легких.

Стало понятно, что поездка в Египет откладывается. Бедный Дев, его жизнь – сплошное разочарование!