Читать книгу Лидеры – на втором плане, или Самый заурядный учебный год. Книга 1. Лето. Школьный роман - Елена Генриховна Сычёва - Страница 3

Лариса Антоновна Ярославцева, учитель химии и классный руководитель восьмого «Б», в безрадостном настроении сидела за столом в учительской. Перед ней громоздилась гора серых картонных папок, именуемых «личными делами». Их было почти сорок, и в каждую нужно было вложить очередную характеристику. Но ведь для того, чтобы вложить в папку, эту самую характеристику надо было сначала написать! О-о-о… Мысленно постонав, она попыталась утешить себя тем, что некоторые из них уже готовы – это характеристики тех учеников, которые после окончания восьмого класса уходили в техникумы и ПТУ. Кое-кто уже забрал документы – свидетельство об окончании восьмого класса и вышеупомянутую характеристику. Но выбывающих мало, на удивление сильная параллель оказалась, подавляющее большинство остается в девятом классе…

Лариса Антоновна почти с тоской посмотрела в сторону, где за другим столом младшая коллега (тоже преподаватель химии) Алиса Александровна Данилова изучала новые методички, только что полученные и выданные школьным библиотекарем. Везучая! Она еще не испытала ужасов классного руководства!.. Единственно, что удерживало Ларису Антоновну на этой муторной должности, на которую она сама же напросилась, – необходимость слегка подстраховать младшую сестру: не забыла еще, как сама надрывалась на общественной работе ради хорошей характеристики, сколько времени проводила в школе после уроков, каких нервов стоило что-то организовать в классе; Марине, конечно, немного легче: не хотят одноклассники слушать ее – послушают классного руководителя, куда они денутся!..

Позавидовав не замученной классным руководством Алисе, Лариса Антоновна бросила короткий взгляд в другую сторону, где так же, как и она, маялся над характеристиками классный руководитель параллельного восьмого «В», учитель физкультуры Игорь Алексеевич Городецкий, и тут же неприязненно отвернулась: она недолюбливала этого красавчика, по которому сходили с ума все девчонки из старших и средних классов и женская часть педколлектива в возрасте до двадцати пяти лет. К чести молодого учителя, он ни разу не воспользовался дурным девчоночьим обожанием. А уж кажется: стоит ему свистнуть – наперегонки побегут! Однако призывного «свиста» все не было и не было. Впрочем, как казалось Ларисе Антоновне, дело тут было не в порядочности Игоря Алексеевича, хотя этого качества он лишен не был, а в некоторой самовлюбленности, мешающей ему заметить те нежные и пылкие взгляды, которые встречают и провожают его во всех школьных коридорах, учительской и спортивном зале. Но, честно говоря, на эту небольшую самовлюбленность учитель физкультуры имел право. Игорь Алексеевич был потрясающе красивым молодым человеком – прямо-таки идеально красивым! До раздражения красивым! Высокий, длинноногий, широкоплечий, с классически правильными чертами лица – хоть Аполлона с него лепи или пиши! И при этом он не производил впечатления бездушного манекена, как это нередко случается с людьми, имеющими безупречную внешность, – у него лицо живое, мимика богатейшая, большие светло-карие глаза светятся детской радостью и доброжелательностью по отношению к окружающим. Но быть доброжелательным ему легко: жизнь его ничем не омрачена – все чудесно, все замечательно, нет у него таких ситуаций, когда хочется сорвать на ком-то зло!.. Да еще всегда хорошо одет – даже заурядные спортивные костюмы, в которых он проводит уроки, у него только импортные, из высококачественных материалов, которые не вытягиваются и не сразу протираются. А уж если по какому-либо торжественному случаю наденет классический строгий костюм, да белую рубашку, да с галстуком с изящным зажимом, да с оригинальными запонками – ну все: смерть девкам! Лорд – да и только! Да вдобавок от него едва ощутимо пахнет хорошим одеколоном (разумеется, тоже импортным, никакого сравнения с родным «Щитом», который, наверное, и назван так потому, что запах его не позволяет приблизиться к человеку, решившему воспользоваться этим одеколоном, менее чем на два метра). И жених он завидный: единственный сын профессора-медика, известного на весь Союз нейрохирурга. Точнее, сын-балбес талантливого отца, от которого он, сын-балбес, не взял ровным счетом ничего! Как говорится, на детях гениев природа отдыхает. На сыне профессора Городецкого она даже не отдыхала, а прямо-таки впала в летаргический сон. В восемьдесят третьей школе Игорь Алексеевич появился три года назад, окончив педучилище, отслужив в армии (служил не абы где, а в роте Почетного караула Кремля) и поступив на заочное отделение пединститута. Учительница биологии Лиана Тиграновна Степанян, которая училась когда-то с ним в одной школе, но в параллельном классе, слегка просветила коллег относительно «темного прошлого» Городецкого: учился он довольно посредственно, поэтому и пошел не в мединститут, а в педучилище (не в ПТУ же поступать сыну медицинского светила!), да и в училище, похоже, не блистал. Впрочем, у Ларисы Антоновны на этот счет имелись некоторые соображения: хоть, на ее взгляд, был парень не очень серьезным, глупым его все-таки не назовешь, так что малость приукрасила биологичка, расписывая ограниченность физкультурника, нравится он ей, если не сказать большего, – вот и хочет, чтобы другие девушки-коллеги считали его всего лишь туповатым футболистом, не ровней учителю литературы или математики, и держали на расстоянии. Однако опасения Лианы Тиграновны относительно возможных соперниц были напрасными: вот уже три года красавец поддерживал ровные корректные отношения со всем коллективом, с дамской его половиной был вежлив и предупредителен, никогда не отказывался помочь, мог поддержать беседу, но чисто мужского внимания ни к кому конкретно не проявлял. И к самой учительнице биологии в том числе, что Лиане Тиграновне, естественно, было обидно. Живой же он, в конце концов! И возраст такой, когда люди уже семьи заводят! Причем, самое странное: о наличии в жизни Игоря Алексеевича хоть какой-либо девушки известно не было вообще. Вот если молодой историк Анатолий Григорьевич, тоже из «недавних», собирался жениться, то об этом в школе знали: будущая (на тот момент) жена несколько раз в разное время звонила в связи с какими-то внезапно возникшими проблемами, которые срочно надо было решить, и он не только не скрывал, кто это звонит, но даже с радостью сообщал: «Моя!.. Опять не слава Богу». Городецкого же по телефону в учительской спрашивали исключительно родители учащихся. Уж за три года хотя бы раз могла девушка позвонить, если бы она была! Странно: такой парень – и один. Может, конечно, девушки ему не звонят потому, что он в учительской бывает мало – в основном в спортзале. Но близкие люди и расписание знают, и могут поймать момент, когда учитель будет находиться в учительской, и зайти в конце рабочего дня, чтобы вместе идти домой или погулять немного, и на торжественное мероприятие могут прийти за компанию. Ничего этого не было – Игорь Алексеевич явно не спешил заводить отношения с противоположным полом…

Поначалу коллектив к профессорскому сынку отнесся, как к тухлому яйцу: обращались максимально осторожно – не обидеть нечаянно, не задеть, не рассердить, чтобы не пожаловался папе, а тот… сами понимаете – кому… тогда всей школе кисло будет… Но, как ни странно, паренек оказался адекватным: «звезду» из себя не строил, на выпады коллег не обижался (с шутками и подковырками примерялись долго), отвечал аналогично (он оказался весьма бойким на язык) и даже подробно ответил на очень скользкий вопрос, почему он пошел работать в школу, а не в медицину. Этот вопрос, осмелев, ему задал месяца через три после начала учебного года Анатолий Григорьевич, и, к слову, это было, наверное, в последний раз, когда коллеги говорили с Городецким на «вы» в тесном учительском кругу, – после этого он стал просто «Игорем», парнем своим, который удара в спину не нанесет.

– Я-а?.. – услышав о мединституте, учитель физкультуры вытаращил глаза. – В ме-ед?.. Да Бог с вами, золотые рыбки! Я же крови боюсь. К покойнику не притронусь под страхом смерти, лягушек резать не смогу: жалко. Все, на что я способен по части медицины, – йодом царапину намазать. Ну, пластырь прилепить… Чаю с малиной сделать. А, да! Массаж умею делать. Вот! Предел моих медицинских знаний, умений и навыков… Отец говорит: «Если бы не был внешне похож на меня – сказал бы, что не мой ребенок». Мама на этом месте всегда ему подзатыльник отвешивает, без какого-то там уважения к профессорскому статусу… Так что – увы! – благородной медицинской династии у нас не получилось! – он лучезарно улыбнулся.

– Да вам, наверное, и никого резать не надо было бы, – не отставал провокатор-историк. – Кто-нибудь рядом резал бы, а вы смотрели бы, записывали, запоминали бы… Главное же – знать.

– Угу, а потом кто-нибудь зашушукался бы за спиной, что я ничего не делаю, такой вот никчемный – даже лягушку распотрошить не могу, только на папином авторитете еду. Нет, ребята, что не мое – то не мое! – решительно заявил Городецкий. – И зачем было бы чужое место занимать? Я мог бы и подготовиться (я не тупой, просто лентяй, честно говорю), и даже если бы что-то неудачно отвечал, вряд ли меня стали бы топить (фамилия как пропуск). Только зачем? Вот скажите: ЗА-ЧЕМ?.. – он обвел взглядом коллег, смотрящих на него чуть ли не с открытыми ртами. – Долго я там не проучился бы – все равно бросил бы рано или поздно. А кому-то дорогу на экзамене перешел бы – такому, что без медицины себя просто не представляет. Есть же действительно врачи от Бога – хотя бы как мой отец. Он просто на виду больше, вот и прославился. А сколько в селах хороших врачей! Те вообще чуть ли не в полевых условиях работают, и иной раз такие операции делают – профессорам не уступят. Это я тоже от родителей знаю… И вот представьте: идет в институт человек, от которого может быть реальная польза целому району, области, может даже всей стране, а может вообще на мировом уровне (смотря что он открыть нового сможет), – а вместо него возьмут раздолбая, которому эта медицина на фиг не нужна, просто есть возможность пролезть именно сюда. Согласитесь: это уже не просто нечестно, а подло!

Что поразило – он говорил абсолютно искренне. С ним согласились, хотя некоторые (и Лариса Антоновна в том числе) все-таки посчитали, что это рисовка или глупость: есть возможность устроиться получше – эту возможность терять нельзя. Отец – профессор со всесоюзным именем, а сын мячик гоняет.

Однако нельзя было не признать, что Игорь Алексеевич свой предмет действительно любил, с обязанностями справлялся, с учениками ладил, несмотря на слегка насмешливый тон, каким он говорил постоянно. Особенно любили его девочки неспортивного типа, толстые, негибкие, неуклюжие бедолаги (и в их числе младшая сестра Ларисы Антоновны, Марина), для которых спортивные снаряды были адским мучением. Ни одну из них Городецкий не назвал ни бомбой, ни коровой, ни слонихой, чем нередко грешил его предшественник, у которого еще училась и сама Лариса Антоновна. Тем не менее особых симпатий у людей старше двадцати пяти Городецкий не вызывал: несерьезный тип – и, похоже, серьезным станет нескоро! С чего ему серьезным становиться? В золотой колыбельке до сих пор колыхают. А ей, Ларисе Антоновне, некрасивой и нестатной, приходится все брать только умом и характером. Иначе она просто не выжила бы!

Когда она была такой, как сейчас младшая сестра (то есть сама еще училась в восьмом классе), умер отец. Сестренке Марине было всего три годика. Мама – инженер с очень скромной зарплатой. Она даже на приличный подарок для кого-либо из учителей не могла бы выделить лишнего рубля, поэтому какие-то подстраховки со стороны отпадали. Лариса все силы приложила, чтобы получить золотую медаль. Сколько она выполнила общественных поручений! За какую работу только ни бралась! Сколько стенгазет выпустила! Сколько организовала мероприятий, пионерских и комсомольских! Сколько… сколько… и того, и сего… Да и маме надо было помогать: за Маринкой в садик сходить, приготовить что-нибудь из еды, в квартире прибраться. А потом едва не до утра учила уроки – чтобы только «пять», только «пять»! В университет поступила без всяких взяток и знакомств, училась отлично, получала повышенную стипендию. На втором курсе вышла замуж за аспиранта-физика Романа Лыкова, с которым подружилась еще на первом во время поездки в колхоз, на третьем (точнее, после третьего – летом, через месяц после сессии) – родила Димку, на четвертом после зимней сессии – развелась с мужем: не смогли ужиться под одной крышей два умных, целеустремленных человека, каждый из которых обладал сильным характером. Тогда у нее впервые мелькнула мысль: а нужно ли все это – «отличная учеба и примерное поведение»? Жизнь ответила: нужно! Когда летом Лариса (тогда еще студентка четвертого курса) готовилась к очередному экзамену, разрываясь между учебником и раскапризничавшимся сынишкой, неожиданно пришла Зоя Алексеевна, завуч ее восемьдесят третьей школы, в которой она училась десять лет (это ж только подумать: грозная Зоя Алексеевна сама пришла домой к бывшей ученице!), и сообщила, что из их школы уходит учитель химии, а поскольку она, Зоя Алексеевна, всегда ценила Ларисины способности, то считает своим долгом помочь талантливой девочке в трудную минуту. С директором она уже поговорила, он тоже помнит Ларису и абсолютно не возражает против ее кандидатуры на эту должность, нужно только Ларисино заявление. Бери листок и ручку, пиши! Быстрее, быстрее, быстрее! Главное – опередить желающих остаться в городе. Экзамены можно сдавать и в то время, когда заявление лежит в столе у директора. Так, не выходя из дома и не обивая пороги учебных заведений, Лариса Антоновна написала заявление с просьбой принять ее на работу в родную школу учителем химии, а, сдав летнюю сессию, перевелась на вечернее отделение «по семейным обстоятельствам». Не очень-то охотно разрешают студентам выпускного курса переводиться с дневного отделения на заочное или вечернее – это означает, что человек нашел работу в городе и в деревню по распределению не поедет. Но Ларисе Антоновне как отличнице и общественнице пошли навстречу. Тем более у нее был маленький ребенок, вдобавок она была разведена (а это значило, что ей нужно держаться рядом со своими родными, которые проживают в областном центре), комиссия по распределению все это учла бы, и у Ларисы все равно был бы свободный диплом, так что некая гипотетическая сельская школа, куда должен был бы приехать, но не приехал молодой специалист, от этого перевода не пострадала. Однако несомненным плюсом было то, что восемьдесят третья школа находится минутах в семи-десяти ходьбы от дома (не надо будет по утрам давиться в общественном транспорте), в коллективе еще со школьных лет осталось много знакомых, и (решающий момент!) администрация о ней самого лучшего мнения: сами пригласили, не нужно было искать работу. Да и дети под присмотром. Через год ей дали (опять же Зоя Алексеевна посодействовала, за что ей огромное спасибо!) классное руководство в классе, где училась младшая сестра, появилась возможность немножко приподнять девчонку, а то первая учительница почему-то не позволяла ей развернуться. Вообще у бабки странный подход был: к общим делам привлекались абсолютно все, но руководство, начиная с командиров «звездочек» в первом классе, выбирали сами ребята. Обсуждали – да еще на полном серьезе! – может ли тот или иной октябренок быть командиром. Можно подумать, понимали что-то там! А учительница, вместо того, чтобы и другим дать возможность проявить организаторские способности, ни во что не вмешивалась – «это детская организация, решение принимают сами ребята, вот они именно так решили». Даже когда мама попросила, чтобы Марину выбрали кем-нибудь, учительница снова оставила окончательное слово классу. Ну, и, конечно, закончилось ничем – класс не захотел, чтобы Марина в каких-то вопросах распоряжалась, а учительница вмешиваться не стала. И это старый опытный учитель, на которого надо равняться! Могла бы вмешаться и помочь, тем более, Марина чувствовала, что ей не хватает именно возможности что-либо организовывать. Что этой бабке не нравилось? Непонятно. Марина – девочка добросовестная во всех отношениях. Хоть в плане учебы, хоть в общественной работе, что она доказывала неоднократно. К слову, Зоя Алексеевна к Марине относится точно так же, как и к старшей сестре, и Маринка, оценив это отношение, прямо из кожи вон лезет, хотя, кажется, дальше уже и некуда. Теперь идет в первый класс Димка, тоже будет на глазах. Возникнут какие-то мелкие школьные проблемы (без них не обходится) – учительница всегда будет держать в курсе, не надо будет отпрашиваться с работы в случае какого-нибудь родительского собрания. Пока что все складывается удачно. И это – результат давней, в детстве и ранней юности, работы на износ! Это не слепое везение. И не заслуги папы с мамой… как у некоторых…

Подумав о «некоторых», Лариса Антоновна снова посмотрела в сторону Игоря Алексеевича – с чувством вполне обоснованного превосходства. На красивом лице коллеги отражалась напряженнейшая работа мысли, однако на листе, лежащем перед молодым суперменом, было написано всего две строчки. Но даже это больше, чем у Ларисы Антоновны.

Повздыхав еще немного, она принялась ворошить папки. Отобрала «личные дела» выбывших, аккуратно сложила отдельной стопкой. Сверху положила «личное дело» Эли Калининой, которая еще не приходила за документами, но придет обязательно – может быть, сегодня. С комсомольского учета она уже снялась и комсомольский билет у Марины забрала – значит, из школы уйдет однозначно. Быстрее бы! Надоели уже проблемы этой девочки!..

Лариса Антоновна взяла листок чистой бумаги и красиво вывела: «Список учащихся девятого „Б“ класса».

Незадолго до конца учебного года Игорь Алексеевич, как с писаной торбой, носился с книгой братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», охарактеризовав ее кратко: «Только на цитаты разобрать». Поскольку Городецкий среди наиболее серьезной части коллектива считался «ветром» и «помелом», Лариса Антоновна с недоверием и некоторым презрением относилась ко всему, что приводило его в дикий восторг. По ее мнению (хоть она и не читала), книга была довольно бестолковой. В течение месяца от Игоря Алексеевича, разобравшего повесть на цитаты, только и слышали: «Галоши, значить, надевает и выходит», «У него же потребности, у него же они растут», «Был уже преНцеНдент – широко известный преНцеНдент, даже в кино отражен», «Вот так и возникают нездоровые сенсации», «В таком вот аксепте», «Здесь вам не пивная, здесь вам учреждение»… Особенно заколебал «аксептом». Кончилось тем, что даже такие грамотные люди, как филологи и историки, вконец замороченные пустомелей-физкультурником, стали вполне искренне и серьезно задумываться над словом «аспект», прежде чем написать или произнести, – а как правильно, в самом-то деле?.. Потом у Игоря Алексеевича началась сессия, а в школе – выпускные и переводные экзамены, и Стругацкие отошли на дальний план. Можно было бы вообще забыть о существовании этого произведения, но Лариса Антоновна неожиданно увидела некоторый смысл в самом названии. Фантастику она не любила, фанаткой Стругацких не была, «Понедельник…», вокруг которого было столько шума (восторги Городецкого почему-то разделили Толик-историк, Любочка-русичка, Алиса, молодые учительницы начальных классов и даже кое-кто из пожилых, читавших эту книгу когда-то в молодости), она читать не собиралась, а вот название, помимо воли, прочно засело в голове: «Понедельник начинается в субботу», «Понедельник начинается в субботу»… То есть идея ясна: новая рабочая неделя начинается в выходные после минувшей, без какого-то там отдыха (в самом деле, глупости какие – отдых им подавай!). И вместе с этим несколько нелепым сочетанием возникло ощущение, что у нее тоже начинается новый учебный год, хотя старый еще не закончился (да, по сути, у учителей так оно и есть): отчеты за прошедший год еще не написаны, а уже потихоньку что-то на будущее планируем… ну, вот хотя бы прикидываем, кто остается в девятом классе…

Медленно, старательно (не признаваясь самой себе в нежелании ломать голову над характеристиками – все-таки она устала за год), красивым почерком, Лариса Антоновна выводила имена и фамилии, сопровождая их мысленными комментариями:

«1. Алексеева Вера («Ну, а эта бездарь зачем осталась?!. Мало ли, что одна «тройка», в вуз она со своими дохлыми «четверочками» все равно не поступит»);

2. Волгин Николай («Тридцать три несчастья каждый день… Как он так подгадывает?»);

3. Гавриленко Олег («Молодец, за ум взялся. И держится долго уже… Молодец, молодец!»);

4. Гудков Александр («Боже мой! Ну, как же Лиана его не утопила! Было бы хотя бы две „тройки“ – отправили бы в техникум какой-нибудь»)…

– Лариса Антоновна, вас директор просит зайти, – сообщила, заглядывая в учительскую, секретарша Вера.

С удовольствием оторвавшись от бумаг (ну, не хотелось ей эти характеристики писать!), но в то же время слегка забеспокоившись, учительница химии направилась в кабинет директора.

– Лариса Антоновна… – начал тот, едва она открыла дверь. – Садитесь, пожалуйста… Я тут вчера посмотрел… Вам придется несколько изменить характеристику Калининой.

– В каком… плане? – с недоумением поинтересовалась она.

Характеристика одной из учениц ее класса была самой заурядной, какой может быть характеристика у девчонки с такой же заурядной троечно-четверочно-пятерочной успеваемостью и отсутствием общественных нагрузок.

– Она должна быть точно такой же, как вы писали для милиции.

– О-ой… – растерялась Лариса Антоновна. – Скандал же будет…

– Скандал будет, если родители с этой новой характеристикой пойдут в суд или в прокуратуру и поднимут ТО… – коротко, слегка, мимолетно, но в то же время многозначительно, подчеркнул директор, – дело. Вот тогда скандал действительно будет.

Наступило тягостное молчание. Мерзкая история, которая произошла в конце апреля, продолжалась. Тогда Ларису Антоновну тоже пригласили в кабинет директора, только в тот раз здесь находилось еще трое очень солидных людей. Из их неловких поначалу речей, перемежавшихся невразумительными «эканьем» и «меканьем», следовало, что с девочкой из ее класса случилось несчастье – страшное для любой женщины, а для девочки-подростка особенно. И виноваты во всем сыновья присутствующих – учащиеся девятых классов соседней, двенадцатой, школы. Ну… понимаете… мальчишки отмечали день рождения одного из друзей… шестнадцать исполнилось… ну, выпили немного лишнего… хоть и шампанское, а в голову слегка стукнуло, на подвиги потянуло… пошли погулять… разгоряченные… а тут девчонка подвернулась… Но тут же «эканье» и «меканье» начали потихоньку сменяться массированным переходом в наступление: кстати, а почему эта девочка находилась на улице в начале одиннадцатого?.. В милиции она сказала, что учила уроки в музыкальной школе – дескать, у нее нет возможности играть дома, а она готовится поступать в музыкальное училище. Но все это сомнительно… А что там за семья? Может, неблагополучная?.. Ну, оно и заметно!.. А как эта девочка учится? Так себе?.. Закономерно!.. А какие-нибудь общественные поручения у нее есть? Ах, отказалась, времени у нее нет… Ясно!.. А родители кто?.. Рабочий класс, так называемый? Ну, и чего тогда ее в какую-то творческую элиту несет?.. Нет-нет, конечно, каждый имеет право, но маловероятно, чтобы ребенок из неблагополучной семьи добился чего-то значительного… Тем более, похоже, что контроля за поведением девочки нет… И вообще создалось впечатление, что все случившееся не особенно тронуло ее родителей (особенно мать орала – мол, сто раз говорили: сиди дома, делом занимайся!), и вряд ли они обратились бы в милицию сами, но вот какие-то пожилые супруги, «Божьи одуванчики», увидевшие с балкона происходящее, позвонили по «02». Хуже всего, что дед оказался ветераном Великой Отечественной войны, полным кавалером ордена Славы – от такого не отмахнешься, настырно набился в свидетели (хотя в подобных случаях бывает как раз наоборот: не отловишь этих самых свидетелей), да еще интересуется, как идет следствие (похоже, не терпится поборнику справедливости в суде выступить), ну, и жена, естественно, активно поддерживает (на балконе сидели же вместе, свежим воздухом дышали… другого времени не нашли). В районном отделе пришли в ужас, узнав, кого задержали: сына сотрудницы горкома партии, сына сотрудника областной прокуратуры, сына начальника торгового треста… Сами понимаете, из каких семей мальчики, – и что их теперь ждет… Да из-за кого? Была бы девочка порядочная… Нехорошо, конечно, поступили, но они все поняли, осознали, раскаялись… Не надо им жизнь портить… Директор, кивая, выразительно смотрел на Ларису Антоновну. Она тоже все поняла – жизнь мальчикам портить не стала…

– Хорошо, я перепишу, – послушно сказала Лариса Антоновна.

– И оценка по поведению… Я так понял, вы сами свидетельства заполняли. Очень хорошо!.. Не надо никому ничего объяснять… И почерк тот же… Там стоит «удовлетворительно». Добавьте к этому «удовлетворительно» еще и «не». Спереди… Поместится?

Лариса Антоновна растерянно смотрела на руководителя. Калинину она считала серенькой по части учебы (как бы там ни расхваливала ее учительница пения) и имеющей проблемы в плане общения с ровесниками. И не особенно переживала бы по поводу ухода из школы именно этой ученицы, тем более, после всех историй. Но… как-то все это…

– Так надо! – жестко сказал директор. – Принесите ее документы. Они ведь сейчас у вас?

– Да… характеристики же еще не все, еще несколько осталось… – выдавила Лариса Антоновна.

«Несколько»… не «осталось несколько», а «написано несколько». Но не скажешь ведь этого! Ладно, она сейчас быстренько это дело исправит.

Она сходила в учительскую, взяла верхнюю папку из меньшей стопки и украдкой взглянула на коллег, словно те могли заподозрить ее в каком-то неблаговидном поступке, но они на нее не смотрели, уносить можно было все, что угодно. Алиса Александровна с видом прилежной ученицы что-то выписывала из новой брошюрки. Городецкий, очевидно, кое-как добил предыдущую характеристику и теперь размышлял над следующей, хотя это не очень требовалось: «сетка» характеристики была разработана директором и практически состояла из сплошных подсказок – только добавляй какие-то моменты, характерные для конкретного ученика.

Она вернулась в кабинет директора и подала руководителю папку. Тот внимательно посмотрел в свидетельство и удовлетворенно кивнул: очевидно, места для двух дополнительных букв хватало. Две буквы были дописаны, и зеленые корочки лежали на директорском столе в раскрытом виде – надо было, чтобы высохла тушь. Директор подал учительнице химии два листка бумаги, и она быстро написала несколько строк на каждом из них. Он просмотрел и подписал оба экземпляра. Лариса Антоновна сходила к секретарю – поставить печать и штамп, положила в «личное дело» Калининой листки с новым вариантом характеристики, разорвала старую, скомкала и выбросила клочки бумаги в мусорную корзину. Директор осторожно потрогал верхушку буквы «н», внимательно осмотрел палец, прикоснулся уже смелее, закрыл документ и отдал его Ларисе Антоновне, молчаливым кивком давая понять, что она свободна. Лариса Антоновна вернулась в учительскую, села за стол, вздохнула, посмотрев на гору папок, и взялась за список, спасаясь от нелюбимой бумажной работы:

«5. Дорохова Ирина («Красивая… И все хорошеет»);

6. Емельянова Виктория;

7. Ерохина Наталья;

8. Ефимова Алла («До чего же все-таки серые личности! Вот сидят все три в классе – и в то же время как будто их нет…»);

9. Земляной Анатолий («Деревня! Как скажет свое «а оно тебе надо?»);

10. Злобин Геннадий («До чего же парню не подходит фамилия! Ему надо было быть каким-нибудь «Рохлиным»);

11. Капралов Валерий («Недобитый…»);

12. Кожевец Людмила («Странно, что с ней до сих пор не случилось того же, что с Калининой»);

13. Коноплева Надежда («Допоется в своем ансамбле!»);

14. Лаврова Юлия;

15. Никитина Вероника;

16. Новикова Анна;

17. Осинкина Татьяна;

18. Панина Тамара («Вот еще один букет серостей!»);

19. Полякова Ольга («А вот эта – не серенькая, к сожалению… Вот кто у Маринки медаль может увести!»);

20. Пономарева Екатерина («Тоже серость»);

21. Разуваева Наталья («Ох, и жучка, хоть и смотрит в глаза преданно!.. Ладно, потерпим, все-таки папа не последний человек в области…»);

22. Рогозин Виктор…»

Подходящих слов для краткого описания этого мальчика не было, поэтому, дойдя до фамилии «Рогозин», Лариса Антоновна ограничилась тем, что мысленно застонала: вот от кого она избавилась бы с преогромным удовольствием!..

– Можно? – робко прозвучало у двери.

Учителя разом обернулись. В учительскую заглянула невысокая худенькая девочка. Обыкновенная девчонка! Выглядит едва на тринадцать. Только выражение бледного лица недетское. Складочка на лбу и горькие морщинки в уголках губ. И, нетипичные для подростка, слишком ранние седые прядки в не очень густых, но чуть волнистых и потому выглядящих более пышными, темных волосах. Вот она! Если бы пришла минут на пятнадцать-двадцать раньше, то успела бы забрать предыдущую характеристику и свидетельство с более приличной оценкой по поведению. Ничего, сама виновата, меньше спать надо…

– Входи, Эля! – приветливо сказал учитель физкультуры. – Как здоровье?

– Нормально в общем-то…

Девочка, неслышно ступая, подошла к столу, за которым сидела Лариса Антоновна.

– Ты за документами? – с готовностью спросила классная. – Надо у секретаря расписаться.

– Я расписалась, – негромко проговорила Эля. – Она к вам отправила.

Лариса Антоновна протянула ей свидетельство об окончании восьмого класса и характеристику. Девочка раскрыла твердые зеленые корочки, пробежала глазами по отметкам. Уголок рта у нее дрогнул: наверное, увидела «неуд» по поведению. Все так же молча Эля положила свидетельство в сумочку и развернула характеристику. Лариса Антоновна помнила написанное от слова до слова:

«Характеристика на ученицу восьмого «Б» класса средней школы №83 Калинину Эльвиру.

В средней школе №83 Эля училась с 1 сентября 1975 года по 15 июня 1983 года. За время учебы проявляла себя не всегда с положительной стороны. Имеет хорошие способности, но училась значительно хуже своих возможностей – на «хорошо» и «удовлетворительно». Поведение неудовлетворительное. Капризная, упрямая, с мнением родителей не считается. Часто отсутствует дома в вечернее время. Школьных кружков и клубов по интересам не посещала. Окончила музыкальную школу по классу фортепиано. По словам учительницы пения, имеет неплохие музыкальные данные, но в школьной самодеятельности не участвовала. Общественной работы не вела. Авторитетом среди одноклассников не пользовалась, друзей в классе нет. Характеристика выдана по месту требования».

Бумага задрожала в маленькой, со вздутыми венами, руке. Морщины на изможденном бледном, хотя и симпатичном, личике стали глубже. Эля положила характеристику в сумочку, застегнула «молнию», посмотрела в глаза бывшей классной и вышла, не попрощавшись с учителями.

Лариса Антоновна вернулась к списку.

«23. Родионов Михаил («Зубрилка. Наверное, из всего бюро самый слабый, оценки действительно трудом зарабатывает»);

24. Сафьянников Алексей («Не парень, а какая-то таблетка болеутоляющая! Смешно смотреть, как он всем и каждому слезы-сопли вытирает. Даже среди девчонок таких уже мало…»);

25. Славгородская Руслана («Ох, и противна же девка!»);

26. Стеблев Андрей («Помощничек мой дорогой!..»);

27. Степанова Арина («Вот еще одна проблема: семья верующих!.. Почему она тоже никуда не ушла? Что ей этот аттестат даст? В институт она все равно не будет поступать… „Арина“… Под старину косят. Иркой назвали бы, не выпендривались бы»);

28. Третьякова Лариса («Вроде не жирная, а неизящная какая-то. Товарищ по несчастью для Маринки… Да-а, тяжелая у девочки ситуация: быть дочерью заместителя начальника и при этом учиться с дочерью этого самого начальника… девочка для битья для Наташи Разуваевой»);

29. Филимонов Юрий («Вот уж у кого язык действительно без костей! И как ему трепаться не надоест?»);

30. Хабаров Валентин («Бледная немочь»);

31. Хватов Андрей («Кажется, Маринка нравится ему…»);

32. Холодов Борис («Вот еще одно наказание на мою голову! Интересно, за что? И грехов-то таких нет!»);

33. Янченко Владимир («Тюлень!»);

34. Ярославцева Марина («Что бы я без нее делала со всеми этими?.. Впрочем, я все это терплю ради нее – а кто еще ей поможет?»)».

Список закончился. Хочешь – не хочешь, а за характеристики надо браться. Лариса Антоновна положила перед собой чистый лист бумаги, но не успела написать ни единой строчки. Коротко скрипнул стул под Городецким: учитель физкультуры всем туловищем повернулся к ней.

– Что ты там своей Калининой настряпала? – спросил он непривычно жестко.

– Что за тон, Игорь Алексеевич? – попыталась возмутиться Лариса Антоновна, но прозвучал ее голос не так уверенно, как обычно, и она принялась внимательно разглядывать список.

– Что ты ей написала? – требовательно повторил Городецкий. – Ее же затрясло, когда она в эту бумажку глянула!

– А что я могу написать? Что есть, то и написала… Ничего не прибавила и не убавила.

– А что за девочка? – робко поинтересовалась Алиса Александровна. – Не та, случайно?..

Она замолчала: продолжения не требовалось, поскольку дикая история, случившаяся с Элей Калининой, была известна всей школе.

– Именно! – подтвердил Игорь Алексеевич. – А ну-ка, ну-ка!.. – он поднялся с места и, прежде чем Лариса Антоновна успела опомниться, бесцеремонно цапнул у нее из-под носа верхнюю папку, достал оттуда второй экземпляр характеристики и быстро просмотрел. – Угу-у… «Училась значительно хуже своих возможностей»… А почему – ты знаешь, классный руководитель? Что у нее дома творится – знаешь? Почему ж ты не написала, что обстановка для занятий – неблагоприятная?

– Семья неблагополучная? – так же несмело спросила Алиса Александровна.

– Более чем!.. – Городецкий смерил Ларису Антоновну уничтожающим взглядом. – Мать умерла от рака, отец женился второй раз, у мачехи своих двое, да еще один родился. Отец у мачехи под каблуком, а мачеха – гадюка.

– На редкость культурная женщина, – возразила Лариса Антоновна, по-прежнему не поднимая глаз.

– С нами – возможно! – ядовито согласился Игорь Алексеевич. – А как она с девочкой обращается – это ж волосы дыбом, когда послушаешь! Да и детки ее не лучше – познакомился, когда замещал Валентину однажды… Погодите, они как раз в седьмой класс перешли, с сентября химию учить начнут – так что ваша любовь еще впереди, как у Стругацких один персонаж выразился… Антон и Антонина, запомните… двойняшки… Они же эту Элю несчастную сгрызли заживо! Просто так, что ли, ребенок к шестому классу седеть начал?.. Я, когда пришел к ним на первый урок, в шоке был: стоит козявка (иначе не назовешь), предпоследняя в шеренге, мне по пояс – и уже с сединой, причем, заметной!.. А в конце восьмого – вон, сами видели: чуть не наполовину!.. Про мачеху мне не она рассказывала – ребята и из твоего класса, и из моего. Хотя, я так думаю, они тоже всего не знают… У нее же друзей в классе нет, поделиться не с кем… – Городецкий вложил в эти слова максимум сарказма. – Ну, если только Юрик Филимонов что-нибудь из-за стенки услышит и в классе расскажет. Хотя он много чего слышал, уже этого вполне хватит… Да еще из моего класса двое… Дальше вот… – он снова заглянул в характеристику. – «С мнением родителей не считается». Это, я так понимаю, мачехе не нравится то, что она музыкой занимается, да еще и в музыкальное училище решила поступать… Но для человека непосвященного это может означать все, что угодно… Дальше… «Часто отсутствует дома в вечернее время»… А? Неплохо? Прочитаешь – и все ясно: потаскушка растет! Точнее, почти выросла… Да?.. Что же ты не пишешь, что она по вечерам ходила в музыкальную школу уроки учить? Хотя у нее инструмент есть, от матери остался! Что ж ты не написала, что мачеха ей не разрешала дома заниматься?.. То малыш спит, то ей Элькино брыньканье, видите ли, надоело… это ее слово, она про Элину игру иначе не говорит, даже я знаю… А Эля за это «брыньканье», между прочим, диплом на международном конкурсе в прошлом году получила! Пусть на юниорском, пусть не первое место – но конкурс-то все-таки международный! Это сколько же там пианистов было – да из разных стран? Да попробуй еще до третьего тура дойти – половина уже на первом вылетает! А диплом, знаешь ли, это как бы четвертое-пятое место. Для ее прошлогодних четырнадцати лет – очень неплохая заявка. А ты про какую-то несчастную школьную самодеятельность тут чего-то… Вместо того, чтобы девчонку похвалить, с грязью мешаешь! Лариса, скажи честно: ты и в милицию такую же характеристику написала? Поэтому она сама оказалась виновата во всем?

– Господи! – по-детски беспомощно пискнула Алиса Александровна, которая вдруг по-новому увидела ЧП, случившееся полтора месяца назад. – Это, значит, она из школы возвращалась?

– А откуда же? С танцев, что ли? Или из ресторана? Так ей туда не с чем идти: ей мачеха пяти копеек на пирожок ни разу не дала, все время девчонки подкармливают… которые как бы «не друзья». Да и одета она так, что в ресторан не пустят – даже на порог! – учитель физкультуры швырнул Элину характеристику на стол перед Ярославцевой и заходил туда-сюда, как челнок. – Школа рядом, поэтому девчонку никто не встречал. А один раз не повезло – наскочила на мальчиков, которым было скучно. Или наоборот – слишком весело… А мальчики, я тебе скажу, Алиса, – один лучше другого. Точнее, родители их: у одного мама в горкоме партии, у второго – папа какая-то торговая шишка, а у третьего папа – заместитель областного прокурора, Кольцов… Слышала про такого?.. Вот и кинулись наши добрые дяди и тети заминать эту историю. А чтобы замять, сама понимаешь, надо было все повернуть так, будто Калинина сама во всем виновата: вот если бы она занималась общественной работой и в самодеятельности участвовала, то на музыкальную у нее не было бы времени, по вечерам она сидела бы дома и учила уроки, и ничего с ней не случилось бы!.. – от злости физкультурник аж взвизгнул. – Это еще не все… Потом отец ее за что-то избил так, что она попала в больницу – селезенка лопнула. Я думаю, это в связи все с той же историей… Сама понимаешь – долг платежом красен, поэтому на этот раз Кольцов помог замять дело… Ларисин одноклассник, участковый, рассказывал… он тут часто заходит – почему-то любит школу до сих пор… Вот… рассказывал, как на них давили, чтобы дело до суда не дошло – ну, дескать, папа, конечно, перегнул малость, но с ТАКОЙ дочерью у него терпение, видите ли, кончилось, потому сорвался. Дело, мол, семейное, с отцом разъяснительную беседу провели: девочка у вас, мол, сложная, никто не спорит, но битье – не метод воспитания, тем более, вон какой результат получился… Угу… он все учел, исправится, больше так не будет… Прямо детсад!.. А она почти месяц в больнице провалялась, даже экзамены не сдавала, ей итоговые оценки по текущим выставили, – Игорь Алексеевич мельком взглянул в окно. – Ой, она, оказывается, еще не ушла! Лариса, я догоню ее! Перепиши ей эту характеристику – не добивай девчонку!

И, не дожидаясь ответа, выбежал из учительской. Лариса Антоновна тоже посмотрела в окно. Отсюда, из окна учительской, были видны три неширокие аллеи, ведущие к выходам на разные улицы. По одной из аллеек брела маленькая фигурка в белой безрукавной кофточке и светло-серой короткой юбке. Наверное, Эля все это время плакала в каком-нибудь пустом классе – вот только сейчас ушла…

Когда Городецкий выскочил на порог школы, девочки уже не было видно. Игорь Алексеевич прибавил шагу.

– Калинина! Подожди! – крикнул он, выбегая на улицу.

И растерянно остановился. Ученица исчезла: то ли свернула в проходной двор, то ли села в троллейбус, который только что отошел от остановки, находившейся возле школы. Он не поленился – пробежал до проходного, но девочки там не оказалось. Значит, уехала. Раздосадованный учитель повернул обратно.

Обе химички сидели, уткнувшись в свои бумажки. На скрип двери обернулась одна Алиса Александровна; Ярославцева сделала вид, будто всецело поглощена работой над характеристиками. Городецкий сел за свой стол и взял авторучку. Некоторое время все молчали.

– Что это у вас так тихо? – поинтересовалась, входя, учительница русского языка и литературы Любовь Михайловна Антипова, невысокая крепенькая девушка, круглолицая, с чуть вздернутым носиком, с короткими волнистыми волосами.

– Сейчас исправим, – мрачно пообещал Игорь Алексеевич. – Громко будет…

Любовь Михайловна разложила на соседнем столе огромную толстенную тетрадищу, сшитую и склеенную из нескольких «амбарных» книг, – сводную ведомость успеваемости школы – и, усевшись поудобнее, с интересом посмотрела на учителя физкультуры.

– Игорек, тебя невеста бросила? Ты что такой хмурый?

– Да вот… – он в упор посмотрел на Ларису Антоновну. – Эта мама классная Калининой характеристику изгадила, вообще не подумала, КУДА девчонка поступает.

– Серьезно?! – ахнула Любовь Михайловна.

– Я так понимаю, в музыкальное? – спросила Алиса Александровна.

– В музыкальное, – круглое детское лицо Любови Михайловны стало озабоченным. – Но все зависит от того, что в характеристике, – а то и документы могут не принять! Заведение все-таки серьезное – хоть и училище, но вузу не уступит.

– Скорее всего, не примут, – хмуро произнес Игорь Алексеевич. – Она ее там так представила… Да еще, насколько я понял, по поведению «неуд» ей влепила.

– «Неуд»? За что?! – учительница литературы с ужасом смотрела на Ларису Антоновну. – Лариса, что ты сделала?!. Как ты могла?!. Просто так! Ни за что! Кому ты этот «неуд» поставила – ты хоть бы подумала! Сироте беззащитной! Да если бы она в самом деле хоть в чем-нибудь была виновата!.. И то люди стараются в любом случае ребенку помочь – вдруг потом все наладится? А ты… – Любовь Михайловна схватилась за голову. – Боже мой! Куда же она теперь пойдет?

– Ну, в техникум какой-нибудь возьмут, – робко заметила Алиса Александровна. – ПТУ, в крайнем случае… В школе можно остаться. В другую школу перейти… Какой-нибудь выход все равно должен быть!

– Аля, какое ПТУ? О чем ты? – горячо возразила Любовь Михайловна. – Она – талантливая пианистка! – и, видя по лицу Ларисы Антоновны, что та с ней не согласна, с вызовом повторила: – Да, талантливая!

– Несмотря на то, что в школьной самодеятельности не участвовала… – вставил Игорь Алексеевич.

– Да почему – «не участвовала»? Она же часто выступала! В хоре, может, не пела, а на рояле-то играла, ты же знаешь… Почему все считают, что самодеятельность стоит выше профессионализма, и почему думают, что играть легче, чем петь?.. Прямо помешались на этом пении! Если человек в хоре не поет – то прямо уже и не человек!.. А ты попробуй сыграй что-нибудь! Настоящее – не «Мурку» какую-нибудь! И не «Чижика» одним пальцем! И тоже – по-настоящему!.. Да в хоре ты не один, а пианисту прятаться не за кем… Она в конкурсах участвовала, даже уже не городских – республиканские, Всесоюзный, международный – это ни о чем не говорит?!. А на вечере старинной музыки в филармонии я сама ее слышала, она концерт Баха для клавесина с оркестром играла… Правда, тоже на рояле – клавесинов же у нас в филармонии не водится… Нет, ну как же… – Любовь Михайловна перевела взгляд на учителя физкультуры. – Игорь, что теперь делать?

– А что сделаешь? – угрюмо проговорил тот. – Ну, характеристику, допустим, можно переписать. А свидетельство? «Неуд» же остается! Если и свидетельство переоформлять – это же такая волокита!.. Кому-то в гороно идти, акты составлять… что оценка поставлена ошибочно, свидетельство номер такой-то считать недействительным… как-то так… Родители, мне кажется, не пойдут, классный руководитель, насколько я понимаю, тоже… – он снова бросил на Ларису Антоновну недобрый взгляд. – А мы с тобой что сделаем? Просто учителя, молодые, рядовые, неопытные, что-то там о себе возомнили, какую-то там справедливость восстанавливать надумали… а я вообще физкультурник, кто физкультурников да музыкантов всерьез принимает? Был бы кто-то из нас ее классным руководителем… А в таком случае ничего этого и не было бы – ни ты, ни я не допустили бы!

– Просмотрели мы девочку! – с горечью произнесла учительница литературы.

– Просмотрели, – вздохнул Игорь Алексеевич. – Нет, а, если разобраться, что такое – «просмотрели»? – он вдруг снова вскочил из-за стола и заметался по учительской. – Ты могла подумать, что Лариска до такой подлости дойдет?

Любовь Михайловна, закусив губу и по-прежнему глядя на всех расширенными глазами, мотнула головой – нет, дескать, такого даже подумать не могла. Ларису Антоновну затрясло. Тоже поднявшись, она стала нервно собирать документы.

– Вас бы на мое место! – закричала она срывающимся голосом. – Директор с Изольдой постоянно над душой стоят! Из горкома звонят, из треста звонят, из прокуратуры звонят!..

И, прижимая к груди кривую стопку папок, выбежала за дверь. Ее небольшая неприязнь к учителю физкультуры в считанные секунды, многократно увеличившись, почти переросла в ненависть. Легко быть честным и порядочным, имея в резерве такую защиту, как у него! Будь ее папой светило-нейрохирург профессор Городецкий, у которого в неоплатном долгу САМ – Первый секретарь обкома партии Томилин, – она тоже проявила бы принципиальность! И наплевала бы на грозные должности пап и мам, вырастивших подонков! А попробовал бы кто-то на нее надавить – не надо, мол, мальчикам жизнь портить, – она бы со слезами к папе: ах, папочка, меня заставляют поступить непорядочно, как быть? А папочка позвонил бы первому лицу в области – Первому секретарю обкома КПСС, сын которого попал в страшную аварию и мог бы провести в инвалидной коляске всю оставшуюся жизнь (это при условии, если еще жив остался бы) … На неофициальном уровне, наверное, вся область знала, что Томилин ждет-не дождется, чтобы что-нибудь сделать для чудо-врача, который оперировал его сына. А врач только изредка просит помочь кому-то другому, да и то, если у человека поистине тупиковая ситуация – такой вот на удивление скромный врач попался, другой бы на его месте давно уже всю родню обеспечил и квартирами, и должностями, и всех племянников по вузам распихал бы. О той сложнейшей многочасовой операции, блестяще проведенной Городецким-старшим, писали во всех центральных и областных газетах – ведь не о переломанных костях шла речь, а о раскуроченном мозге и изорванных нервах, которые управляют всем человеком, и нужно быть ювелиром, чтобы восстановить их. Да разве Томилин откажет в какой-то просьбе человеку, который его сына на ноги поставил, предварительно в самом прямом смысле поправив мозги и тем самым позволив парню остаться полноценным человеком, а не «овощем»?! Тем более, если в этой просьбе не только не содержится ничего незаконного, а, наоборот, речь идет о соблюдении закона? Вот и в случае с Элей так могло быть: одно бы слово – и прокурор вылетел бы, и секретарь горкома, а уж про торгаша (пусть даже из какого-то там треста!) и говорить-то смешно!.. Но она – не дочь профессора Городецкого, поэтому ей нельзя было восстанавливать против себя ни директора, ни всех прочих: мало ли, что еще в жизни случится, вдруг придется обращаться и к прокурору Кольцову, и к этой бабе из горкома (надо будет фамилию уточнить, какая-то фамилия незапоминающаяся), они все наперебой приглашали ее обращаться к ним «в случае чего»…

Лариса Антоновна ушла в лаборантскую своего родного химического кабинета и занялась характеристиками. Боже, как же она не любила всю эту бумажную работу! А куда денешься? Классный руководитель – стало быть, пиши. Правда, директор немного облегчил «творческую деятельность», он требовал, чтобы характеристики были написаны строго по плану: успеваемость, поведение, общественная работа, занятия в кружках, некоторые особенности характера, обстановка дома, взаимоотношения классного руководителя и родителей ученика, взаимоотношения ученика с одноклассниками… Хотя бы несколько слов по каждому пункту. Конечно, так писать легче. Но слишком уж похожими получаются почему-то характеристики, действительно, под копирку. А, да ладно! Начальству виднее!.. Хорошо еще, что на педсоветах не обсуждают каждую из этих характеристик, пусть даже только восьмиклассников и десятиклассников (это сколько же времени уходит, и сколько длится сам педсовет!!!), – коллеги из других школ о таких случаях вообще какие-то ужасы рассказывают…

«Личные дела» лежали в строго алфавитном порядке, но, чтобы сэкономить время, Лариса Антоновна решила сначала покончить с теми характеристиками, которые в голове у нее всегда были наготове – остается только на бумагу записать. Ну, вот, например, Капралов Валерий… смешно!.. Директор требует точности и краткости, а того не понимает, что не всегда самое точное определение можно записать в документ. Если быть точным и кратким, то вся характеристика Валеры Капралова состоит из одного-единственного слова: «недобитый». Но ведь так не напишешь? Нет, конечно! Вот и высасываешь и пальца: «Неактивный, уклоняется от общественной работы, родители рекомендаций классного руководителя не выполняют…». Умными не в меру считают себя родители Валеры Капралова, особенно мама!.. Артистка погорелого театра!.. Тот самый случай, когда сапожник без сапог: мать – режиссер, постоянно на виду, а сын не то, что сцены, – людей боится, все старается в углу отсидеться. Марина и другие девочки из актива зовут Капралова «Спящей Красавицей». Он и в самом деле красивый: высокий, худенький, стройненький, тонкое бледное лицо с правильными чертами, большие темно-карие, почти черные глаза с длиннющими (на зависть любой девчонке) ресницами, черные волнистые волосы – одним словом, внешность аристократа. Когда-то Лариса Антоновна пыталась вовлечь его в самодеятельность, но красивый Валера, который, по словам преподавателей литературы и пения, неплохо поет и великолепно читает стихи, на сцене больше напоминал истукана. Костенел мгновенно, начинал нервничать, слова забывал. А слов-то – курам на смех: четыре строчки! Ну, в крайнем случае, восемь, если два четверостишья… Действительно (как там дед в «Золотой рыбке» говорил?) «ни ступить, ни молвить не умеет». Дружок Валеры, Алеша Сафьянников, не по годам серьезный ребенок, вполне по-взрослому объяснил проблему: дескать, у Валерки страх перед аудиторией, и ничего не сделаешь – читать стишок в классе на уроке литературы – это одно, а остаться один на один со зрительным залом – совсем другое. Пришлось отказаться от этой безумной затеи…

С характеристикой Капралова было покончено, и Лариса Антоновна взялась за следующую. Рогозин Виктор… Едва взглянула на обложку картонной папки, где были написаны имя и фамилия, в памяти всплыло хмурое лицо Витьки Рогозина: худое, с запавшими щеками, острыми скулами, тонким костистым носом с небольшой горбинкой, острым, упрямо выдвинутым вперед подбородком, тонкими, прямо-таки змеиными, губами и холодными светло-серыми глазами. Умный и способный парень этот Рогозин, но чудовищно упрямый и злой на язык. Каждый разговор с ним – это, без преувеличения, тяжелая моральная травма. Его не останавливает ни разница в возрасте, ни школьные правила, ни субординация: если считает нужным сказать что-то – скажет, будьте уверены! Первая учительница была от него просто в восторге – вот, мол, лидер из лидеров растет! Борец по натуре! Именно на таких общество держится! Резковат немного, но без причины не надерзит. Ага, «не надерзит»! Всегда найдет, к чему придраться, и всенародно раскатает в тонкий блинчик, выставит на посмешище… И вот теперь, параллельно припоминая столкновения с самым нелюбимым учеником и снова, наверное, в тысячный раз, обижаясь и злясь на него за каждый конкретный случай, Лариса Антоновна выводила: «Учебный год окончил в основном с отличными отметками, имеет две «четверки» – по алгебре и физике, и «тройку» по химии. Учеба дается легко. Ярко выражена склонность к гуманитарным предметам, из них – к истории и обществоведению. На областной олимпиаде по истории занял первое место. Школьных кружков и клубов по интересам не посещает. Занимается в спортивной школе фехтованием, имеет первый взрослый разряд. Участвует в школьных спортивных мероприятиях и художественной самодеятельности, но в целом от общественной работы уклоняется. Поведение в первом полугодии неудовлетворительное, во втором – удовлетворительное. Контроль со стороны родителей хороший; родители стараются выполнять все рекомендации классного руководителя относительно воспитания сына, однако положительных результатов не наблюдается…». Может, положительные результаты и наблюдались бы, будь Витька единственным ребенком в семье, но, кроме него, есть еще старший брат, Стас, ныне студент художественного факультета института искусств. Помнит его Лариса Антоновна еще школьником, прекрасно помнит! Лариса Антоновна училась в десятом классе, а Стас в седьмом; столкнулись они в общешкольном комсомольском бюро, когда Стаса приняли в комсомол и выдвинули в школьный актив. Противным был уже тогда и таковым остается по сей день – куда там Витьке до него (даже при всей Витькиной вредности)!.. Вот и теперь он сводит на нет все ее усилия: даже если она нашла общий язык с их родителями, и остается совсем чуть-чуть «дожать», Стас заявляет, что Витька прав, и нечего в угоду кому-то ломать парня. В слюнтяя хотите превратить? Хотите, чтобы он родителей врагами считал?.. Ну, и, поскольку младший брат чувствует мощную поддержку старшего, все остается по-прежнему: «…мальчик дерзок, упрям, отрицательно влияет на некоторых своих одноклассников. Переведен в девятый класс»…

Готово: Витькину характеристику в папку, папку – в стопку с оформленными делами… Теперь дружка его закадычного, Бориса Холодова, охарактеризуем: «Учебный год окончил с хорошими и отличными отметками. Дома благоприятная обстановка для занятий. Контроль со стороны родителей хороший, родители стараются выполнять рекомендации классного руководителя относительно воспитания сына. Поведение мальчика в первой четверти – неудовлетворительное, в дальнейшем – удовлетворительное. Школьных кружков и клубов по интересам не посещает. Учится в музыкальной школе по классу гитары. Участвует в художественной самодеятельности, но в целом от общественной работы уклоняется. Переведен в девятый класс»…

Теперь… теперь… кого бы?.. Под руку попало «личное дело» противной девчонки Русланы Славгородской, избалованной дочки доцента-археолога, характеристика которой тоже была наготове, но Лариса Антоновна не успела даже раскрыть папку. Позади негромко стукнула дверь. Ярославцева обернулась, и у нее захолонуло сердце: у двери – руки за спину – стоял Рогозин. Стоял и молчал. И как-то странно смотрел на учительницу. Вроде вполне обыденная ситуация – подумаешь, ученик в лаборантскую зашел! Но для Ларисы Антоновны эта ситуация выглядела неестественной, и ей стало страшно: почему он пришел в школу, когда уже начались каникулы, да еще к классной руководительнице, с которой он не в ладах? Это не просто так!

– Что… – едва шевельнула она вмиг онемевшими губами.

Витька помолчал еще с полминуты, потом сделал один-единственный широкий шаг (профессиональное движение фехтовальщика) и, оказавшись рядом, вдруг осторожно, словно что-то хрупкое, положил на край стола хорошо знакомый ей летний детский костюмчик – синие шортики и сине-зеленую клетчатую рубашку с синей отделкой. Она все это время была в напряжении: что там у Витьки за спиной? Какой-то многообещающей была эта неизвестность (неприязнь-то была взаимной) … предвестником пакости какой-то… Ожидала, что в лицо вот-вот, пущенная сильной рукой тренированного спортсмена, полетит какая-нибудь лягушка… живая ли зеленая, дрыгающая лапами, или дохлая серая, с раздутым брюхом… состояние лягушки было для нее не важно – противно было бы в равной степени… Даже небольшое оружие типа ножа или пистолета ее не удивило бы (детишки-то у нас расторопные, мало ли чего в старых окопах за городом найти могут!) и, может быть, даже не очень напугало бы: убивать ее, конечно, ученик не стал бы, хотя стоять перед дулом настоящего пистолета было бы неприятно. Но – Димкина одежда?! Почему?..

– Это – все… что осталось… от… вашего сына, Лариса Антоновна… – тихо сказал Витька прерывающимся голосом и тяжело опустился на соседний стул, закрыв лицо руками.

Что-то случилось с Димкой!..

Она кричала что-то невнятное, трясла ученика за плечи, но больше ничего не добилась – Витька был не в силах говорить. Витька Рогозин был не в состоянии вымолвить ни слова! Чтобы в полной мере оценить данный факт, нужно было хорошо знать Витьку! А поскольку Лариса Антоновна Витьку знала хорошо, то в голову полезли предположения одно страшнее другого. Господи, что же случилось?!.

Заранее подвывая, поскуливая и постанывая от ужаса, Лариса Антоновна на подгибающихся ногах побежала (если только это можно было назвать бегом) в учительскую. Притихшие коллеги, бросив все дела, слушали ее разговор с младшей сестрой: на другом конце провода перепуганная Марина, рыдая, кричала, что Димка вышел во двор минут двадцать назад и пообещал, что никуда не пойдет, а будет качаться на качелях. Едва Лариса Антоновна, попросив сестру не отходить от телефона и ждать ее звонка, положила трубку, все трое кинулись к ней с расспросами, но она отмахнулась от них и поспешила назад, в лаборантскую: надо вытянуть из Витьки все, что возможно, может, он хоть немного успокоился. Присутствующие немедленно понеслись следом, и школьный коридор, всего лишь какую-то минуту назад тихий по-летнему, наполнился топотом. Городецкий, как и положено мужчине-спортсмену, быстро обогнал женщин и мчался впереди. За ним, сбросив босоножки на каблучках и подобрав спереди по самое «не балуйся» длинную развевающуюся юбку из какой-то тонкой ткани, вихрем летела миниатюрная, легкая, как девочка-подросток, Алиса Александровна. Только Любовь Михайловна продолжала держаться рядом с отставшей от младших, более резвых коллег Ларисой Антоновной, которую силы уже покидали. Игорь Алексеевич рванул дверь лаборантской и остановился на пороге, удивленно раскрыв глаза. В него с разгона врезалась Алиса Александровна, опустила подол и тоже замерла. Лариса Антоновна, наконец, доковыляв до лаборантской, глянула через их плечи. Рогозина не было. Не было и Димкиного костюмчика. А еще пропала маленькая темно-желтая баночка с остатками натрия, которая совсем недавно находилась на самом видном месте (Лариса Антоновна все собиралась переложить эти остатки в какую-нибудь другую банку, да так руки и не дошли). Отстранив стоящих у нее на пути Игоря Алексеевича и Алису Александровну, Лариса Антоновна буквально вползла в лаборантскую и без сил рухнула на ближайший стул. Коллеги на цыпочках, словно боясь разбудить некие злые силы, вошли следом. Алиса Александровна достала из маленького настенного шкафчика стакан, набрала воды и подала Ярославцевой.

– Я убью его!!! – возопила Лариса Антоновна, когда после нескольких глотков холодной воды к ней вернулся ее обычный уверенный голос. – Пусть только на глаза попадется!.. Нет, вы подумайте! Принес Димкин костюм и говорит: «Это – все, что осталось от вашего сына!» Сел, лицо руками закрыл и трясется весь! Я подумала, что он плачет, перепугалась… мальчик такой, что до слез особо не доведешь – значит, что-то страшное случилось!.. а он, подлец, ржал, значит!!!

Несколько мгновений учителя молчали, осмысливая услышанное. Первым зашелся от хохота Городецкий. Смех у него был на редкость заразительным, и девушки, еще минуту назад полные сочувствия к Ларисе Антоновне и тревоги за ее сына, тоже рассмеялись. Ей стало обидно.

– Ладно уж… посмейтесь пока… Я на вас на всех посмотрю, когда у вас у самих будут дети! – она всхлипнула.

– Извини, но ты противоречишь сама себе, – сухо произнес Игорь Алексеевич, перестав смеяться. – То есть, может, не противоречишь, но выступаешь в двух разных качествах, и-по-ста-сях, так сказать: значит, с чужим ребенком можно было поступить подло, а когда показалось, что с твоим что-то случилось… заметь – только показалось, но ничего не случилось! – ты стала невменяемой! И чем же, прости, твой ребенок лучше Калининой? – и, не ожидая ответа, вышел из лаборантской.

«Ипостасях»… Ишь ты, какие слова он запомнил!.. Посмотрю я на тебя, красавчик, когда тебе самому покажется, что с твоим ребенком что-то случилось!.. В каких «и-по-ста-сях» ты выступишь!.. И будешь ли сравнивать своего ребенка с кем-либо из учеников!..

Обе учительницы вышли вслед за физкультурником, невнятно зазвучал и тут же стих в отдалении негромкий, вполголоса, разговор. Интересно, о чем там они? Наверное, слегка посудачили о ней – ну, да ладно… Теперь она начала рассуждать более спокойно – странно даже, что такие мысли не пришли в голову сразу. Вот прямо первое: интересно, а каким образом у Рогозина оказался Димкин костюм? Не раздел же он его посреди улицы! Наверное, на пляж утащил… живет неподалеку, шел мимо с Холодовым (наибольшая вероятность) в тот момент, когда Димка вышел из дома…. Тот с Димкой остался (небось, в воде плещутся, потому Димка и не заметил исчезновения костюма, иначе воспротивился бы), а Рогозин прогулялся до школы…

Посидев в одиночестве еще минуты две, Лариса Антоновна собралась с силами, сходила к секретарю (в учительскую идти не хотелось), позвонила домой, чтобы успокоить Марину (бедная девчонка уже была на грани помешательства), и вернулась в лаборантскую. Несмотря на потрясение (ох, дождется Рогозин!), надо было быстрее завершать работу над характеристиками, а работа эта, по сути, еще толком и не началась. Лариса Антоновна взялась за очередную папку.

«Характеристика на ученицу восьмого «Б» класса средней школы №83 Славгородскую Руслану.

В минувшем учебном году девочка училась хорошо, хотя снизила успеваемость по некоторым предметам. Поведение удовлетворительное. Воспитывается отцом и бабушкой. Контроль со стороны родных хороший, обстановка для занятий дома благоприятная. Однако взаимопонимание между родными девочки и классным руководителем отсутствует, отец и бабушка ученицы рекомендаций классного руководителя не выполняют. Девочка избалована родными, капризна, упряма, друзей в классе практически не имеет. Категорически отказалась от общественной работы. Школьные кружки и клубы по интересам не посещает, при этом в других учреждениях дополнительного образования также не обучается. Переведена в девятый класс»…

«Характеристика на ученицу восьмого „Б“ класса средней школы №83 Алексееву Веру…»

«Характеристика на ученицу восьмого „Б“ класса средней школы №83 Панину Тамару…»

«Характеристика на ученика восьмого „Б“ класса средней школы №83 Земляного Анатолия…»

«Характеристика на ученицу восьмого „Б“ класса средней школы №83 Новикову Анну…»

Господи, час прошел – а у нее всего треть «дел» оформлена (это с учетом оформленных ранее)! И руки до сих пор дрожат. Ну, Рогозин… ну, додумался… Твое счастье, что некогда, а то получил бы ты… И еще один интересный вопрос: какую именно цель преследовал Витька: над ней немного поиздеваться (а натрий прихватил уже просто так – как нечто «плохо лежащее», в данном случае «плохо стоящее») или был нужен именно натрий, а Димкин костюм послужил отвлекающим фактором? А, в таком случае, натрий зачем? Не настолько увлекаются химией Холодов и Рогозин… Странно… Ну, ладно, натрия там было совсем чуть-чуть, будем надеяться, что ничего не взорвут – просто в воду кинут, покипит немного… Нет, насчет целенаправленного похода Витьки Рогозина за натрием она все же ошибается: не мог Витька предвидеть, что она будет в лаборантской. Да она действительно в учительской сидела бы, если бы не Игорь Алексеевич… Значит, поиздеваться… Ну-ну… Встретимся еще, товарищ Рогозин! Два года тебе еще учиться – «наша любовь еще впереди»!.. Надо же, у самой фраза из Стругацких вылезла (Игорь Алексеевич уже всю школу заразил этим чертовым «Понедельником»! )…

Расставив мысленно все по местам, Лариса Антоновна углубилась в работу. За Димку она уже не беспокоилась: он под надежным присмотром – Рогозин, хоть и вредный, все-таки очень ответственный парень. Вот только не обгорел бы Димка, несмотря на Витькину ответственность, – солнце сегодня жарит нещадно, а он бледный, будто зима только что закончилась. Ну, некогда его выгуливать, некогда! Ни ей, ни маме, ни Маринке! А отправлять в лагерь рановато – семь лет исполнится только в конце июля…

***

Все было именно так: пока в школе царила кратковременная паника, маленький Димка, сын Ларисы Антоновны, блаженствовал на реке. Ему давно уже хотелось и поплескаться в воде (плавать он еще не умел), и позагорать, да все никак не удается попасть на пляж: одного не пускают и говорят, что пока с ним пойти некому. Мама все обещает: «Вот в отпуск уйду…», а сама все работает и работает. Бабушка тоже работает. Папа приходит редко, особенно сейчас, когда сдают экзамены студенты, – он ведь тоже учитель, только в школе для взрослых, «у-ни-вер-си-тет» называется. Маринка (тетей ее Димка, понятное дело, не называет) говорит, что у нее нет купальника, а ничего подходящего она пока в магазинах не видела. Врет она! Купальник у нее есть. Просто Маринка толстая и стесняется этого, потому и на пляж не ходит уже года три – боится встретить кого-нибудь из знакомых, особенно какого-то Витьку Рогозина и Юрку Филимонова (мама говорит, что они бандиты). А куда от этих знакомых денешься? Пляж – один на весь микрорайон, все там, а некоторые даже из других районов приезжают: хорошее здесь место.

Вот и сегодня! Жарища страшная – только бы на речку, но… Одного не пустят – и с ним пойти некому… И с другом Славиком тоже не пускают, боятся, что Дина, старшая сестра Славика, шестиклассница, за ними двумя не усмотрит. Да нормально все было бы! Они со Славкой вместе возились бы возле берега, на глубину никто не полез бы, утонуть никому не хочется – маленькие они, что ли, не понимают?.. А Динка рядом в воде стояла бы, какая ей разница – на одного смотреть или на двух, они же рядом были бы. Нет! Боятся – и все тут!..

Дома душно (квартира на солнечной стороне), скучно (книжки надоели, а по телевизору детских передач пока нет), поговорить не с кем: Маринка все что-то в учительских журналах ищет – активистка же! Тем более, мама сама ее об этом попросила – значит, что-то нужное и важное… важнее, чем его, Димкино, желание побывать на пляже… вышел во двор, начал качаться на качелях, но тут же вышли две вредные сестры из второго подъезда и прогнали его. Димка сел на лавочку и стал ждать, когда же они уйдут. Противные девчонки, правда, качались недолго, что-то тут же случилось у младшей (какая-то мелкая авария с одеждой), и старшая повела ее домой. И вот, когда они скрылись в своем подъезде, а Димка, собираясь вернуться на качели, поднялся с лавочки и начал разминать слегка затекшую ногу, во дворе появились два больших мальчишки. Не из Димкиного двора мальчишки, чужие. Один из них, повыше ростом и светлый, сказал другому, немного пониже и чернявому:

– Украдем?

Тот кивнул и схватил Димку в охапку – только ноги взметнулись в воздух. Димка даже не успел еще испугаться, как первый мальчишка сказал:

– Не бойся, мы шутим. Мы с Маринкой в одном классе учимся, а Лариса Антоновна у нас классный руководитель, поэтому и тебя знаем – с Ларисой Антоновной видели. Я – Рогозин, слышал про меня? Маринка, наверное, каждый день жалуется… А это Холодов.

Теперь Димка набрал воздуху побольше и заорал, дрыгая ногами.

– Ты чего? – удивленно спросил Холодов, опуская трепыхающегося дошколенка на землю и придерживая его возле себя.

Димка, всхлипывая, невнятно забормотал.

– Что-что?.. Да погоди, повтори! Я не понял! – Холодов наклонился к Димке. – Где бандиты? Какие бандиты?

– Вы-ы-ы… – прорыдал Димка. – Думаете, я не знаю?

Бандит Рогозин захохотал на весь двор, хлопая в ладоши, словно был несказанно рад услышанному, а бандит Холодов, присев на корточки перед Димкой, начал успокаивать его:

– Мы хорошие бандиты. Мы хотим тебя на речку взять (хочешь на речку?), а ты кричишь, как с перепугу.

Димка сквозь слезы недоверчиво посмотрел на него. Конечно, на свирепого, заросшего буйной бородищей по самые глаза, вооруженного ножом или пистолетом бандита из кино Холодов похож не был. Обычный мальчишка-старшеклассник – черноволосый, смуглый, с начавшими пробиваться усиками, с двумя маленькими, едва заметными, шрамами на лице: один над бровью, другой на скуле… И одет в самые обычные легкие брюки и рубашку, в карманах которых не заметно никакого оружия. Вот друг его, кажется, строже (не зря же Маринка этого Рогозина боится!), а у Холодова лицо спокойное и глаза добрые и веселые. Глянув в эти глаза, Димка усомнился: а бандит ли это? Конечно, мама знает больше, чем он, Димка, маме Димка верит, и, если она называет Холодова и Рогозина бандитами, значит, так оно и есть… Кто там у них в классе еще бандиты? Гудков какой-то и Филимонов… Мама с Маринкой только про них и говорят. Но, может, бандиты тоже разными бывают?

– Мы идем – видим: ты один, скучаешь, – бандит Рогозин вытер носовым платком слезы с Димкиных щек. – Пойдешь с нами? Мы недолго. А потом мы тебя домой приведем.

Носовой платок совершенно однозначно покончил с Димкиными колебаниями: у плохих бандитов, которые прячутся в лесу и нападают на прохожих из-за куста, носовых платков не бывает. Значит, с этими на речку можно идти. Так Димка и ушел с ними. Хотел, правда, сбегать домой, предупредить Маринку, но раздумал – вдруг не пустит с бандитами, тем более с такими, как страшные Рогозин и Холодов? Если она выйдет во двор и не найдет его, он потом скажет, что к Славику ходил, да она и сама так подумает. Да может, она вообще не выйдет – будет в журналах копаться… А к обеду он вернется, раз ребята говорят, что идут ненадолго.

Бандиты и вправду попались неплохие: Димку они не обижали, из пистолетов в него не стреляли, ножами не резали. Пока бандит Холодов учил Димку плавать, бандит Рогозин сбегал куда-то, принес большой пакет пирожков и еще что-то непонятное в маленькой желтой баночке, похожей на те, которые стояли в шкафах в мамином кабинете и которые трогать нельзя. Когда Димка и Холодов вылезли из воды, Рогозин ждал их, сидя на старом покрывале, которое приятели захватили с собой.

– Натрий? – удивился Холодов, взглянув на баночку. – Откуда?

– Из школы, – спокойно ответил Рогозин и, наклонившись к уху товарища, что-то тихо и быстро рассказал – что именно, Димка не расслышал.

– Витек, ты ненормальный! – с радостным одобрением проговорил Холодов и засмеялся.

– Бандиту положено… – пожал плечами Рогозин. – Мы же бандиты – так или нет?

Он сунул в рот пирожок, взял неизвестно откуда появившуюся (наверное, подобрал где-нибудь тут же, на пляже) грязную банку с отбитым краем, сбегал к реке, принес воды, налил ее в брезентовые тапочки, стоящие под соседним кустом, и бросил в них из желтой баночки то самое «непонятное». Вода в тапках закипела. Когда через очень короткое время, вот буквально тут же (повезло Рогозину – успел провернуть какую-то каверзу!) подошел хозяин, из них валил то ли пар, то ли дым. Мужчина растерянно потоптался рядом, присел на корточки, нерешительно протянул к тапочкам руку, однако не притронулся к ним, потом выпрямился и подозрительно посмотрел на окружающих. Окружающие занимались своими делами: кто-то вытирал полотенцем ребенка, попутно сюсюкая с ним и осыпая поцелуями ненаглядное чадо, кто-то, подставив спину солнцу, читал книгу, кто-то готовился немного закусить – салфетки расстилали, выкладывали какие-то бутерброды, пирожки, компот наливали из бутылок, чай из термосов… Вроде все тихо и мирно, сам он отошел минуты на три, только окунулся, и вроде никто сюда не подходил – но почему в тапках вода появилась, да еще и кипит?.. Димкины бандиты с совершенно равнодушными, ничего не выражающими лицами, жевали пирожки, и Димка, хотя его распирало от смеха, тоже ел и без тени улыбки поглядывал по сторонам. Положительно, день был замечательный!..

***

Машинист Виктор Алексеевич Капралов, отец Валеры-«Недобитого», через пустырь ходил крайне редко, и вовсе не потому, что опасался за свою жизнь – наоборот, запоздавшие прохожие, если и встречались здесь таковые в одиннадцатом часу вечера, на всякий случай, чтобы не столкнуться с высоченным широкоплечим, грозного вида мужиком, поспешно сворачивали с тропинки в сторону, в какие-то бурьяны, лебеду, репейники… Просто он любил вечерний город, любил после рейса неторопливо пройтись по улице, когда мало уже людей и транспорта. Времени это занимало немного – он даже успевал принять душ до одиннадцати часов (известное в их микрорайоне «время икс», когда в старых домах отключают горячую воду). Но если очень уставал (как, например, сегодня), то шел пустырями, напрямую, – приятная вечерняя прогулка откладывалась: быстрее домой, под душ, потом чего-нибудь проглотить (Валерка молодец: к возвращению родителей всегда ужин на столе, и готовит сынишка хорошо!) – и спать, спа-а-ать… Впрочем, сократить дорогу следовало бы в любом случае: надвигалась гроза, подул сырой ветер, черная туча заволокла небо, стало темно, время от времени глухо ворчал гром, упали первые капли дождя. Вдруг сверкнуло почти над головой, и при свете молнии машинист увидел метрах в пятидесяти впереди невысокую девочку. Она брела медленно-медленно, словно не замечая ничего вокруг. Вся ее фигурка выражала полную обреченность, как у человека, которому некуда и незачем идти. Виктор Алексеевич мысленно подосадовал на неосмотрительность маленькой незнакомки – каким бы плохим ни было настроение, не стоит в столь позднее время забираться в безлюдные места, где, в случае чего, и помощи ждать неоткуда. Мгновенно проснулось чисто отцовское желание отругать девчонку за эту неосмотрительность, довести до «цивилизации» в виде крайних домов, может быть, проводить до остановки… Мужчина прибавил шагу, и когда он почти догнал девчушку, она вдруг свернула к путям. При свете очередной молнии Капралов увидел, что девочка лежит поперек рельсов. Ужаснувшись, он подбежал к ней, рывком поднял и оттащил в сторону. Наверное, она хотела закричать, но голос ей не повиновался. Сдавленно хрипя, девчонка рвалась к путям. Рельсы гудели под колесами приближающегося поезда. Дождь размыл грязь на руках девочки, и они выскальзывали из рук Капралова, словно смазанные маслом. Сжав посильнее тоненькое хрупкое запястье («Не дай Бог, сломаю!»), Виктор Алексеевич хлестнул ее по щеке – раз, другой… Черной гигантской змеей проползал мимо товарняк. О том, что могло произойти, запоздай машинист минуты на полторы, думать не хотелось…

Девочка все вырывалась. Тяжелый вещмешок, висевший у Капралова на одном плече, съехал на локоть, потом вокруг руки обвился какой-то тонкий ремешок – наверное, у девочки была сумочка, которая теперь привязала крепко-накрепко хозяйку к вещмешку. Распутать все это в темноте было невозможно, пришлось нести оба груза – живой и неживой – практически в одной руке. Девчонка, хрипя, билась, как пойманная рыбка, хваталась руками за траву и кустики, попадавшиеся по дороге, а потом, уже в подъезде, цеплялась за перила на лестнице до тех пор, пока Капралов не затащил ее на пятый этаж. Здесь он нажал на кнопку звонка и, когда дверь распахнулась, втолкнул девочку в квартиру. Только теперь он немного успокоился: хоть живую довел! А дальше разберемся. Пусть чужой ребенок, и неизвестно, что за ребенок, – но под поезд?!.

– Ни-и фи-га-а-а-а се-бе-е-е!.. – потрясенно протянул сын Валерка, открывший дверь. – Эля, что случилось?! – обратился он к девочке и, не получив ответа, перевел взгляд на отца. – Папа, что с ней?

– Ты ее знаешь? – удивился Виктор Алексеевич.

– Ну, да!.. Калинина. Из нашего класса.

– Это… этих… штукатуров?.. – Капралов-старший, наклонившись, посмотрел сбоку девочке в лицо и снова подергал правой рукой перекрутившиеся вокруг левой кисти ремни. – Помоги, Валерик!.. Из-под поезда я ее вытащил.

Валера, хоть и не сразу, распутал узел на отцовской руке, повесил на крючок Элину сумочку и поставил вещмешок на полку с обувью, чтобы не мешался под ногами.

– А ты далеко собираешься? – поинтересовался Виктор Алексеевич, заметив, что сын обут не в комнатные тапочки, а в кроссовки.

– Маму встречать. Она позвонила сейчас – дождь начался, а у нее ни плаща, ни зонтика. А у меня картошка дожаривается. И ты должен появиться. Хоть разорвись!.. Я Толика попросил подождать тебя и за картошкой присмотреть…

– Короче, за мамой пойду я, а вы тут подружкой своей займитесь.

Отец снял мокрый китель, надел солдатский плащ. Валера протянул ему большой целлофановый пакет и снова посмотрел на мокрую перемазанную одноклассницу.

– Как это – «из-под поезда»? – спросил мальчик.

– Да так! Уже на рельсах лежала! – сердито ответил отец. – Никуда не выпускай, покорми и спать уложи, а потом разберемся.

– Зачем, Эль? – тихо и укоризненно проговорил Валера.

Таким тоном обычно спрашивают «а как же я?», и этот тон Эле был непонятен, тем более она еще не пришла в себя.

– «Жашем, жашем»… Дошкребли девшонку! – послышался неподалеку раздраженный голос, и в прихожей появился Элин и Валерин одноклассник, Толя Земляной. – Ждравштвуйте, дядя Витя! Ш приеждом!

Валеркин отец, усмехнувшись, кивнул ему. Толя был полной противоположностью своему соседу и однокласснику – светловолосый, голубоглазый, с круглой простецкой физиономией, широкоплечий и крепкий. Валерка, хоть и повыше ростом, рядом с ним выглядит задохликом. У Толи маленькая сестренка, которую он помогает нянчить с первых дней ее жизни. Он и в течение учебного года много возился с малышкой, а сейчас, когда начались каникулы, а Толина мама вышла на работу, он вообще занят с утра до вечера, поэтому ничего удивительного, что спокойно поесть замученный старший брат может исключительно в гостях у соседей, чем он и занимался в настоящий момент. На широкой Толькиной ладони высилась горка (точнее, небольшая башенка) бутербродов; один из них, уже уполовиненный, Толька держал в другой руке; запихнув остатки его в рот и, в свою очередь, оглядев Элю с ног до головы, Толя продолжал:

– Жря ты вшо это жатеяла, Элька! Лишно я так шшитаю: што бы ни шлушилошь – надо жить. Хотя бы нажло вшем шволошам! А под поежд и в вошемьдешат лет не пождно будет… Ну, или ш мошта вниж головой… Ешли не раждумаешь к тому времени.

– Что же ты друга не покормил? – с упреком спросил Валеру отец. – Хоть чаю ему налей, а то всухомятку… Толь, ну, ты тоже… как троюродный… который первый раз в гости пришел!

– Не хошу! – замотал головой Толька, откусив половину очередного бутерброда. – Я не шкажать, што голодный. Это я шобиралша, пока ваш не было, телек пошмотреть – я вшегда шмотрю ш кушком в жубах.

– Понятно, – Валерин отец заглянул в пакет, проверяя, все ли Валера сложил, и осторожно провел пальцами по Элиной щеке, отводя в сторону прилипшие мокрые волосы. – Ничего, девочка, все хорошо будет. Валера, горячую воду еще не отключили?

– Да нет, наверное, – одиннадцати же еще нет!

Дверь захлопнулась. Эля осталась с мальчишками. Все было, как во сне, и она чувствовала себя лунатиком, забредшим неизвестно куда и внезапно разбуженным. Совершенно отчетливо из сегодняшних своих действий она запомнила только посещение школы и музыкального училища: сходила в школу, взяла свидетельство и характеристику, немного поплакала в своем классе, который был не заперт (обидно было и неожиданно: вела она себя всегда не на «неуд», скорее на «примерное», но раз уж «примерное» ставят только отличникам, ладно, пусть было бы «удовлетворительное» – и вдруг «неуд» и такая характеристика!), потом, взяв себя в руки, поехала в училище, отстояла очередь, написала заявление с просьбой допустить ее к вступительным экзаменам, положила перед секретарем приемной комиссии документы… и вот тут-то и началось! Неизвестно почему секретарь, молодящаяся старуха с сиреневыми волосами, стала просматривать Элины отметки и, конечно же, увидела «неуд» по поведению. Странно – у других девчонок она проверяла только, все ли документы собраны, и не приняла лишь у одной: у которой вместо шести фотографий оказалось четыре. А над Элиными сидела минуты две, глядя то в свидетельство об окончании музыкальной школы (там стояли исключительно «пятерки»), то в свидетельство об окончании восьми классов общеобразовательной школы, потом прочитала обе характеристики, рекомендацию из музыкальной школы, еще поразмышляла и, наконец, колыхая оборками пестрого крепдешинового платья («Постыдилась бы ходить в таком, сова старая!..»), куда-то унеслась. Вернувшись через несколько минут, она подала Эле все ее документы.

– Нет, милочка! С такой характеристикой – знаешь ли!.. Хорошо на фортепиано играть – этого у нас мало! Надо еще и соответствующий моральный облик иметь! Мы ведь готовим учителей музыки! У-чи-те-лей!.. Наши выпускники с детьми работают!..

«Старая сова» в крепдешиновых оборках прервала тираду на взлете – так сказать, на «крещендо», а «диминуэндо», постепенного затихания и успокоения, не последовало, и эту недосказанность Эля поняла так: «Наши выпускники с детьми работают, а кто тебе своего ребенка доверит?». И, наверное, девчонки в очереди поняли точно так же и посмотрели на нее почти с испугом: как она, аморальная, вообще посмела прийти сюда? Противнее всего было то, что среди них стояла хорошо знакомая скрипачка из Элиной музыкальной школы. С этой девочкой Эля играла ансамблем (предмет такой есть в старших классах – «камерный ансамбль», когда пианист играет со скрипачом или виолончелистом) и занималась в одной группе по теоретическим предметам – сольфеджио и музыкальной литературе. Наверное, у той шок был: восемь лет проучилась с человеком бок о бок, отношения неплохие – а он, этот человек, оказывается… вон какой… И Эля ушла. Мимо Ленки, скрипачки, она проскочила, стиснув зубы и не оглядываясь на нее. Больше она ничего не помнила: в какой двор свернула тут же, выбежав из училища, что делала целый день, где была, по каким улицам бродила, как добралась до своего микрорайона… Она не видела, как Лена с отчаянным криком «подержи, пожалуйста, я сейчас!» сунула сумочку с документами стоявшей за ней девочке, выскочила вслед за Элей и некоторое время металась по улице, пытаясь рассмотреть невысокую Элину фигурку в людском потоке и торопливо задавая всем подряд один и тот же вопрос: «Вы не видели сейчас девочку в белой кофточке? Такого же роста, как я… она приметная, у нее волос седых много!». Но люди, проходившие с обеих сторон мимо нее, отвечали отрицательно, и Лена, так и не найдя поблизости Элю, была вынуждена вернуться в училище – подходила ее очередь подавать документы. Эля немного позже узнала, что Лена, подав документы, тут же поехала в музыкальную школу, и завуч Злата Константиновна, пожилая интеллигентная женщина, узнав, что случилось, в несвойственной ей скандальной манере кричала по телефону на директора училища, разъясняя ему, какими талантами он разбрасывается, пойдя на поводу у ограниченной до тупости бабы и основываясь на характеристике, в которой все поставлено с ног на голову – неизвестно, какая подлая дура из средней школы это написала! Но это позже, а в тот момент девочка медленно, скорее инстинктивно, чем целенаправленно, брела пешком в сторону дома, в который не хотелось возвращаться. Эля не знала, что Анастасия Павловна, ее учительница по фортепиано, обзвонив родственников с просьбой забрать ребенка из садика и найдя того, кто это сделает, приехала к Эле и ждет ее возле подъезда (подождать в квартире мачеха, естественно, учительнице не предложила). И что Любовь Михайловна с Игорем Алексеевичем, независимо от незнакомой молодой женщины, которая, явно нервничая, тоже ожидала кого-то неподалеку от дома, уже надоели мачехе, заходя через каждые пятнадцать-двадцать минут с вопросом: не вернулась ли Эля? Может, они каким-то образом просмотрели ее?.. Она очнулась поздно вечером – еще не ночь, но уже заметно стемнело, – на каком-то пустыре неподалеку от железнодорожного вокзала. Гремел гром, сверкала молния, начинался дождь (Игорь Алексеевич и Любовь Михайловна в это время бежали от Элиного дома к троллейбусной остановке, а Анастасия Павловна – к автобусной, о чем Эля тоже узнала позже), мимо катил, стуча колесами поезд, а огромный человек, что-то невнятно и зло бормоча, бил ее по лицу – в принципе именно это и привело в чувство. Потом он тащил ее куда-то, без каких-либо усилий держа одной рукой под мышкой, как котенка, вместе с туго набитым брезентовым рюкзаком, а она все пыталась закричать и не могла, хотя крик так и стоял в горле. Почему-то ей не пришло в голову, что никакой насильник или убийца не понесут жертву, вопреки здравому смыслу, из удобного для преступления безлюдного места к освещенным дворам, а потом не в темный подвал, а куда-то на верхний этаж. Она понимала только одно: из таких рук не вырвешься. И вдруг оказывается, что огромный злой дядька – отец Валерки Капралова, замечательного мальчишки из Элиного класса, скромного вежливого Валерки, который за восемь лет совместной учебы никому не сказал грубого слова – даже тем, кто на эти грубости сам напрашивается. Впрочем, и отец его никакой не злой, хоть и надавал оплеух, очень даже симпатичный дяденька. Да если бы не эти оплеухи, она бы и не опомнилась. «Как это – „из-под поезда“? – Да так! Уже на рельсах лежала»… На рельсах?.. Что такое с ней было? Безумие какое-то! Самое настоящее сумасшествие! Она пешком шла из центра города – а это далеко: десять с лишним остановок общественного транспорта, день на это потратила… ничего не ела – это точно, у нее же денег не было… может, воды из автомата выпила – монетка в одну или три копейки нашлась бы… может, где-то на скамейке посидела… прошла мимо дома, черти занесли на пустырь, где даже днем нормальные люди не ходят – только алкашей и можно встретить, она легла на рельсы – и даже не помнит всего этого! И если бы не Валеркин отец, она там бы и осталась. Вернее, от нее уже не осталось бы ничего. Эля представила, как по ней проехал бы поезд, и ее слегка затошнило, а крик, застрявший в горле и почти утихомирившийся, вдруг снова начал пробиваться наружу. «Я сейчас закричу, – Эля прижала к губам грязные ладони. – Я закричу… заору, как дура! Что мальчишки подумают?». Она изо всех сил пыталась сосредоточиться на чем-нибудь мирном, домашнем, а домашним было все: и теплый вкусный запах жареной картошки, и какая-то комедия по телевизору (из комнаты доносилась шумная энергичная музыка и заполошные крики), и висящий на вешалке мокрый китель Валеркиного отца, и особенно Толька, с потрясающим аппетитом (несмотря на то, что он «не шкажать, што голодный») лопающий бутерброды… Крыша над головой… Дверь закрыта… Все опасности ночного города остались где-то там – даже не за дверью квартиры, а далеко внизу, за дверью подъезда… Рядом двое хороших ребят… Странно – но ощущение безопасности на Элю никак не действовало: в глаза упорно лезли страшные картины – то собственный изуродованный труп на рельсах, то действительно жестокий человек (а на что способны жестокие люди, Эля уже знала). «Ой, я сейчас закричу… точно закричу, я не удержусь».

– Ты ее ражуй, – посоветовал Толя, заглатывая половину следующего бутерброда. – И пушкай быштрее идет мытша, а то в шамом деле горяшую воду отклюшат, придетша тогда, как в деревне, – иж глешика перышком…

– Из чего-чего-о? – вытаращил глаза Валера.

Толька торопливо проглотил то, что было во рту, и повторил отчетливее:

– Из глечика. Ну, кувшин, – потом он отправил в рот вторую половину бутерброда и снова зашамкал: – Шишто деревеншкое выражение. Ожнашает, што на купание ошень мало воды. У тебя же родштвенники в деревне – неужели ни ражу такого не шлышал?

Валера едва заметно улыбнулся.

– Ну, до глечика с перышком, надеюсь, не дойдет… Сядь, – он придвинул табуретку, легонько нажал на Элины плечи, заставляя девочку сесть, и, опустившись на одно колено, снял с нее босоножки.

И тут Элю прорвало. Она закричала страшным хриплым криком, срывающимся моментами на придушенный визг. Сдержаться она не могла, хотя было очень стыдно перед ребятами. Валера так и замер в коленопреклоненной позе, растерянно глядя на одноклассницу снизу вверх расширенными глазами и держа в руке ее босоножку, которую не успел поставить на полку для обуви. «Сейчас на крик все соседи сбегутся!», – с отчаянием думала Эля, зажимая себе рот обеими руками, и продолжала кричать. Она ощущала этот крик, как что-то объемное – большое и твердое, он до боли распирал грудь, а горло оказалось слишком узким, чтобы разом выпустить наружу непонятно откуда прибывающую волну. Хоть бы не задохнуться!.. Это продолжалось полминуты… минуту… Растерянность в Валеркиных глазах сменилась ужасом. У Тольки, судя по его поведению, нервы были намного крепче; он сунул в рот последний кусок и облизнул вымазанный маслом палец.

– Иштерика, – флегматично констатировал он. – А шего ешо ждать было? – и, дожевывая, неторопливо затопал в кухню.

Похоже, Толька в Валериной квартире был абсолютно своим человеком: он не спрашивал, где находится лекарство, сам что-то там нашел, позвенел какими-то стекляшками и вынес в прихожую два стакана – один, побольше, с водой, другой, поменьше, с валерьянкой или чем-то подобным. Умудрившись каким-то образом поставить оба стакана на ладонь, Толя взял из рук приятеля, все еще пребывающего в столбняке, Элину босоножку, поставил ее рядом с другой на обувную полку, со словами «подержи секундочку» сунул Валере стакан с водой, а сам довольно грубо встряхнул Элю и, воспользовавшись тем, что она на миг замолчала, выплеснул ей в рот лекарство. Представление о медицине и оказании первой медицинской помощи у Толи было весьма смутное: во-первых, валерьянку (или что там было), по всей видимости, он не капал, а щедро налил из пузырька через край, во-вторых, воды было слишком много – получилось что-то ужасное. Большой глоток омерзительной жидкости комом застрял в горле у Эли.

– Глотай, глотай! – прикрикнул Толя и, забрав у Валерки второй стакан, влил в нее еще и некоторое количество чистой воды. – Вот, запей!

Девочка, давясь и сипя, с трудом проглотила адское снадобье, кое-как прокашлялась, отдышалась и сердито посмотрела на одноклассника.

– Ты взбесился, Толик? – вырвалось у нее вместо слов благодарности. – Такой дозой можно лошадь насмерть залечить!

– Выживешь, – буркнул Толя и унес в кухню посуду.

Валера, тяжело переведя дыхание, встал и заторопил Элю:

– Иди, мойся, а то у нас после одиннадцати горячую воду отключают. У нас тут сложности: днем старые дома с горячей водой, а новые ночью, а на всех сразу не хватает.

Эля понимающе кивнула (знакомая ситуация!), поднялась с табуретки и на ватных ногах двинулась вслед за Валерой.

– Пока, ребята, – Толя вышел в переднюю. – Моя помощь, думаю, сегодня больше не нужна. Спокойной ночи!.. Элька, без глупостей! – он на ходу потрепал мокрую Элину челку. – Завтра приду, проверю. А кино я так толком и не посмотрел… ладно…

– Ну, иди, досматривай, мы же еще не спим, и родителей нет, – сказал Валера, чувствуя себя виноватым: посмотреть вечерний фильм было небольшой радостью для занятого целый день Толи – а тут он, Валера, со своими внезапно возникшими сложностями.

– Заканчивается – уже неинтересно… Да, ладно, не переживай из-за чепухи! – Толя слегка рассердился, глянув на расстроенное лицо соседа. – Ну, не досмотрел – и что теперь? Всемирная трагедия?.. Может, когда-нибудь повторят, или в кинотеатре каком-нибудь идти будет. Эльку корми – небось, весь день голодная… Пока!

Толя открыл дверь, шагнул на лестничную площадку, и послышался взволнованный женский голос:

– Толик, вы с Валерой не слышали? Кричал сейчас кто-то… Где-то рядом… Я не поняла, у кого это!

– Это по телевизору, мам. Про шпионов кино, – вполне естественным тоном успокоил Толя, захлопывая дверь Валериной квартиры. – Нападения там… ненужных свидетелей убирают… Говорил же Валерке: «Сделай потише!».

Валера тихонько прыснул. Эля, не выдержав, тоже улыбнулась непослушными губами: интересно, по какой программе показывают такие ужасы?

– Давай быстрее! – торопил Валера. – Полотенце там чистое, шампунь бери любой. Фен на полке. А переодеться – я сейчас что-нибудь найду у мамы.

Войдя в ванную, Эля взглянула на свое отражение. Впечатляет!.. Понятно, почему мальчишки смотрели на нее во все глаза… Еще бы Толькина мама ее увидела…

Она разделась, встала под душ и начала осторожно поворачивать красный вентиль, чтобы вода была погорячее – ей вдруг стало холодно, и она хотела согреться. Горячие упругие струйки били по плечам, спине, и Эля запрокинула голову, подставляя под них и лицо. Это ж надо так вывозиться – даже в волосах глина! Как это у нее получилось? Прямо интересно!.. На коленках – темные жирные пятна. Это, наверное, что-то такое, чем шпалы пропитывают… Масло какое-то? Мазут?.. Ой, а если мазут на коленках – значит, и на юбке тоже? Что тогда делать? Юбка ведь светлая. Да и кофточка… Вдруг не отстираются – и как по улице идти?.. Она наклонилась, оттирая мочалкой коленки, и, едва темные жирные пятна исчезли, горячие струйки, приятно щекочущие спину, внезапно стали ледяными. Эля, взвизгнув, выскочила из ванны.

– Контрастный душ полезен для здоровья! – поняв, что произошло, издевательски-назидательно изрек за дверью Валера. – Мыло хоть успела смыть? Или, может, воды в кастрюльке подогреть? Холодная-то есть…

– Успела, – Эля коротко, словно неумело, рассмеялась.

Насколько полезен «контрастный душ», неизвестно, но мелкая бытовая проблема почему-то немного развеселила.

– Халат и рубашка – вот: на ручку вешаю, – сообщил Валера. – Одевайся и приходи ужинать. А папе, значит, придется мыться из глечика перышком. То есть из кастрюльки.

Обернувшись полотенцем (получилось что-то вроде короткого платья), Эля осторожно приоткрыла дверь, высунула руку и забрала одежду. Валеркиных родителей она ни разу не видела в школе (может, видела, но не обращала на них внимания), с папой вот только что познакомились. Наверное, и мама тоже высокая – такой вывод девочка сделала, едва взглянув на длинный халат. «Я в нем утону», – подумала Эля, но выбирать не приходилось. Она повесила халат и рубашку на крючок и, включив фен, стала сушить то волосы, то трусики и лифчик, которые она, постирав, надела мокрыми, – развешивать столь интимные предметы в чужой квартире (тем более, в которой жил мальчишка-ровесник) Эля постеснялась. Держа одной рукой над головой фен, Эля другой повертела перед глазами верхнюю одежду. Кофточка, как ни странно, не пострадала, а вот юбка, как девочка и предположила, взглянув на перепачканные коленки, оказалась с теми же темными пятнами. Только коленки оттереть удалось – а как вот удалить эти пятна с ткани? Вряд ли отстираются в холодной воде, тем более, неизвестно – может, такое лучше оттирать каким-нибудь ацетоном с сухой вещи, и чтобы это вещество не смешивалось ни с водой, ни с мылом. Надо с мужчинами посоветоваться. Отложив испорченную юбку, Эля поводила феном вокруг нижней части туловища. Уж что – а трусики надо высушить как следует! А то вдруг останется где-нибудь влажное пятно – Валерка и его родители будут думать, что она описалась. Хорошая вещь – фен! Интересно, где Валеркина мама его купила? Дефицит ужасный! Эля видела примерно такой у Анастасии Павловны, – та сама укладывала Эле волосы в дни конкурсов… и мамино черное концертное платье помогла подогнать по фигуре и немного «осовременить»… Конкурсов больше не будет, учебы в музыкальном училище тоже, общий труд Эли и Анастасии Павловны пошел насмарку… Вот мачеха теперь порадуется – ее музыка просто бесит. Скажет: «Ну, все, вундеркиндишна? Наигралась? Теперь давай, работай, я в твои годы уже вовсю намахивала!»…

Эля, вздохнув, поворошила пальцами распушившиеся волосы и перевела теплую воздушную струю на грудь – трусики уже были сухими (Эля с них начала), волосы тоже, а вот подкладка лифчика была еще влажной. Наконец, все высохло. Эля надела ночную рубашку и халат (они немедленно легли на полу красивыми складками) и вышла из ванной. Она окончательно успокоилась, только немного еще саднило в груди и горле, и чувствовалась небольшая слабость.

– Класс! – весело сказал Валерка, увидев, как старательно девочка подбирает подолы.

– Еще и смеется! – прикинулась обиженной Эля.

– Я не смеюсь, я улыбаюсь, – возразил одноклассник и, взяв за плечи, повел ее в кухню. – Садись, я уже все приготовил. Ешь!.. Что же родителей так долго нет? Тут же рядом… Сейчас картошка остынет.

Картошка была достаточно горячей, зря Валера беспокоился; кстати, пожарена умело (тут уж Эля разбиралась – сама столько ее пережарила за последние годы!), молодец, Валерка!

– А для салата – вот… – Валера подал девочке десертную ложку и придвинул салатницу. – Я немного со сметаной перестарался… и от огурцов сока много, он какой-то жидкий получился, как окрошка какая-то, сейчас по всей тарелке расползется. Ешь прямо отсюда. Не стесняйся!.. Съедобно?

– Не то шлово, – ответила Эля, совсем как Толька. – Пишша богов!

Салат был из свежих огурцов с яйцами и зеленым луком, сметаны Валерка действительно не пожалел – бухнул от души. Блюдо поистине роскошное – особенно, если учесть, что сейчас середина июня. А может, для людей это и не роскошь? Не все же такие, как Элина мачеха, которая до своих сорока лет даже манную кашу толком варить не научилась – она у нее постоянно то подгорает, то получается с какими-то комками. Хотя ее драгоценным «Антошам» что ни дай – все смолотят. А такой салат, как у Валерки, мачеха и не делает никогда, она в качестве летнего дополнения к картошке признает только огурцы, разрезанные пополам и слегка присыпанные солью. Не то что деревня – хутор какой-то глухой! Любая деревенская тетка салат приготовить сумеет, хотя бы самый простой. А эта… Вроде из так называемой «простой трудовой» семьи, должна бы все уметь и девчонок учить, а она по части косорукости на кухне любую министерскую дочку, выросшую с няней и домработницей, за пояс заткнет, потому все на Элю спихнула, когда девочка училась еще в четвертом классе. А вот родная дочечка, Антошечка, благополучно до седьмого класса дожила, не особенно утруждая себя домашними делами – ну, может, яйца сварит или пожарит, если самой очень уж есть захочется, или готовое разогреет. Про ее братца и говорить нечего – вообще ничего не умеет, и никто его не заставляет учиться, мачеха свято уверена, что кухня – дело не мужское, при этом сама как хозяйка не на высоте. Удивительно, что отец все это терпит – он раньше такого не видел: мама с бабушкой хорошо готовили, да и другая бабушка, отцова мать, тоже…

Снова вспомнив о мачехе, Эля помрачнела: как та завтра встретит ее? День где-то проболталась, да еще ночевать не пришла – как раз по характеристике! Может, попросить Валерку, чтобы он проводил ее?..

И тут девочка вдруг отметила, что салат очень быстро убывает: когда она села за стол, над сметанной поверхностью с выглядывающими из нее кусочками огурцов и зеленью был виден только золотистый ободок на краешке салатницы, а теперь вот эта поверхность опустилась, и выглянули нарисованные на внутренней стенке небольшие зеленые листики, которых раньше видно не было. Ничего себе гостья мечет после нервного потрясения! Так и хозяевам ничего не останется… Смутившись, она положила ложку.

– Не понравилось? – спросил Валера. – Может, недосоленный? Папа часто говорит, что я недосаливаю.

– Да нет, вкусно. Просто я уже наелась.

Эля доела оставшуюся на тарелочке картошку и, чуть поколебавшись, проглотила еще несколько ложек салата – даже не самого салата, а прохладной, чуть пощипывающей язык, смеси сметаны с огуречным и луковым соком. От этого легкого холодка потихоньку исчезала боль в горле и груди.

– Чай с малиной, – Валера поставил перед ней кружку. – На всякий случай – ты же промокла.

– Ой, Валер!.. – спохватилась Эля. – У меня юбка в мазуте. Чем его вывести – не подскажешь?

– Ммм… – задумался Валера. – Растворителем каким-нибудь. Это у отца надо спросить. Уж он-то часто спецовку чистит. Оставь пока.

– Я засну, наверное, не дождусь, – Эля в самом деле почувствовала, что засыпает. – Толиково лечение действует.

– Ну и спи! Я тебе в бабушкиной клетке постелил.

– А может, ты меня все-таки проводишь? – несмело спросила она.

Валера замотал головой.

– Не-не-не! И не думай! Слышишь, какой дождь? Хочешь – позвони домой, успокой своих. У тебя телефон есть?

– У нас нет. У соседей есть, но… – Эля замялась.

– Соседи плохие? Не ладите?

– Нет, соседи хорошие. Дедушка с бабушкой. Мы с Каринкой из «В» -класса им всегда помогаем… – девочка снова замолчала.

– Звонить не хочешь? – понял Валера. – А если не позвонишь, очень волноваться будут?

Эля обхватила кружку обеими ладонями. Как хорошо, когда тепло!..

– Не особенно, – грустно сказала она.

Что-то ее прорвало сегодня: второй раз за день плакать хочется, да еще какая-то странная истерика без слез была. Чувствуя, что в горле зарождается твердый комок, Эля опустила глаза и поспешно допила чай, удавив предательский комок на корню.

– Короче, не ломай голову и ложись спать! – решительно заявил Валера.

«Совершенно другой человек», – отметила про себя Эля. В школе Валерка больше молчит, не поймешь, о чем он думает, что он может, и вообще – какой он? Ну, тихий, скромный… Маринка Ярославцева с друзьями иной раз называют его «Недобитым». Сейчас, дома, Валерка вовсе не «Недобитый» – вполне нормальный мальчишка!..

– Спасибо, Валера, – Эля поднялась из-за стола и снова начала подбирать подолы.

Помимо длины, у вещей была еще и некоторая ширина, поэтому рук у Эли катастрофически не хватало, ей удалось приподнять на несколько сантиметров от пола только переднюю половину одежды. Сзади халат и рубашка тащились, как шлейфы королевских одеяний. Валерка, хоть и помалкивает деликатно, про себя, наверное, хохочет. Да ладно, на Валерку обижаться не стоит!

– Это бабушкина клетка, – сказал Валера, распахивая дверь маленькой комнатки. – Да она и у родителей такая же. Бабушка, мамина мама, жила в деревне одна, а когда заболела, мы ее забрали. Отец зал фанерой в три слоя перегородил и двери сделал – две комнаты получились. А потом, когда бабушка умерла, решили так и оставить – возни с переделкой много, сразу все не сделаешь, а отцу потом опять в рейс, и будет так все развороченное стоять, а зал этот почти не нужен: светских приемов мы не устраиваем – мои родители дома почти не живут, а если родственники приезжают – так даже удобнее, у каждого свой угол есть. Тесновато, но, как тетя говорит, главное – на голову не капает… Спокойной ночи, Эль!

Он закрыл за Элей дверь и снова ушел в кухню. Слышно было, как он негромко стучал посудой, помыв и расставляя ее на сушилке.

В «бабушкиной клетке» смогли поместиться только шкаф, кровать, стул и маленькая тумбочка. Все старое, немодное, но Эле это даже понравилось. Сетка кровати прогнулась, когда Эля легла, и, чуть спружинив, несколько раз качнула девочку, словно убаюкивая. От белья пахло травами. Толстое теплое одеяло оказалось необычным: оно было легче ватного, но тяжелее пухового, и Эля так и не поняла, чем же оно набито, но гадать не стала – просто завернулась в него и устроилась поудобнее. Она только сейчас начала чувствовать, как ноют ноги после многочасового хождения пешком, и какое это удовольствие – лежать спокойно… и не ожидать беспричинного крика мачехи… слушать шум дождя…

Дождь то немного стихал, то принимался лить с утроенной силой. Над городом появилась очередная грозовая туча: снова загремело прямо над крышей Валеркиного дома. Со стороны железной дороги донесся гудок, и Эля, уже засыпая, вспомнила о том, что всего лишь час назад могла умереть, и содрогнулась. «Наверное, так теперь и будут кошмары сниться», – последнее, что она успела подумать. Но кошмары не приснились – вообще ничего не снилось. Она проспала все: как вскоре пришли домой родители Валеры, как Валерка сказал им: «Если бы она умерла, то я бы тоже…», как Валеркина мама, войдя в «бабушкину клетку», долго стояла возле кровати, наклонившись над Элей и рассматривая при слабом свете ночника изможденное Элино лицо, морщины на нем и особенно пристально – волосы с серебристыми прядками, вздыхала и вытирала слезы, как совсем поздно звонил Игорь Алексеевич – спрашивал, не знает ли Валера, к кому могла бы пойти Эля, а Валеркина мама попросила его приехать к ним завтра утром, желательно пораньше, потому что разговор предстоял серьезный, а значит нетелефонный, а на работу к девяти и Людмиле Георгиевне, и Игорю Алексеевичу – значит, надо все обсудить до ухода. И о чем потом долго говорила вся семья, Эля тоже не слышала…

***

Ровно в половине седьмого утра Игорь Алексеевич был у Капраловых. Несмотря на полубессонную ночь, все взрослые утомленными себя не чувствовали, а поговорив за утренним кофе несколько минут, взбодрились окончательно. На итоговом родительском собрании Валерины родители не присутствовали, а Валера дома ничего не рассказывал об Элиных несчастьях, поэтому Капраловы были шокированы, выслушав рассказ Игоря Алексеевича. В свою очередь, учитель был потрясен, узнав, что случилось вчера вечером, и, напрочь забыв, что он учитель и к тому же сын профессора, а перед ним находятся родители ученика, отреагировал бурно: грохнул кулаками по столу и выразился так, что могли бы позавидовать представители славного рабочего класса и колхозного крестьянства. Промах этот оставили без внимания – мелочи! От возмущения человек может сказать все, что угодно…

– Ну, что теперь? Свидетельство не переделаешь… – в десятый раз повторил расстроенный физкультурник.

– Нет, в училище ей показываться в этом году больше не стоит, – перебила Людмила Георгиевна. – Я ее к нам на работу возьму.

– К «вам» – это куда? – поинтересовался Игорь Алексеевич.

– Дворец культуры железнодорожников. Я директор, – объяснила она. – У нас с осени гимнасты и танцоры расширяются, новые группы будем набирать. Нужен еще один концертмейстер… уже звонили девочки и из училища, и из института, интересовались… хорошо, что пока никого не приняли!.. Я думаю, она с этой работой справится, у нее по музыке одни «пятерки», я ее документы смотрела (нехорошо, конечно, без разрешения по чужим сумкам шарить) … И Валера говорит, что она хорошо играет… Годик поработает, а потом поступит: и рекомендацию дадим, и характеристику напишем – не такую. Да и вообще за год может многое измениться.

– Вы не пожалеете! – горячо заговорил Игорь Алексеевич, порывистым движением прижав к груди ладони. – Девочка – чудо! Может быть, слишком серьезная. И молчунья. Такие почему-то не всем нравятся – их высокомерными считают.

– Ну, на всех не угодишь, – вздохнула Людмила Георгиевна, разливая по чашкам вторую порцию кофе. – Пусть серьезная, пусть молчит… Это не страшно. Я боюсь, волокита начнется, когда буду опекунство оформлять. Скажут: метраж не позволяет. Хотя угол отдельный найдется.

– Может быть, – мрачно сказал учитель. – Я такой случай знаю. Один мой друг купил в частном секторе полдома. Парень иногородний, художник по образованию. В одной комнате мастерскую сделал, а в другой сам живет. Приехал младший братишка, поступил в институт – все нормально. Дошло до прописки – ни в какую! Метраж мал. Только родителей можно прописать. Он доказывает: «Товарищи! Милые! Это же маразм – то, что вы говорите! Одного человека и прописать, и куда-то поместить легче, чем двоих. Вот как раз родителей мне будет некуда деть, разве что из дома уйду или в мастерской под мольбертами спать буду на коврике, как собака, чтобы им место освободить, а с братом мы нормально размещаемся – он у меня на кресле раскладном спит». Нет и нет! Так братишка и живет у него, а прописан в общежитии.

– Ох, да все у нас не слава Богу! – невесело проговорила Людмила Георгиевна. – Волокита, конечно, будет та еще…

– Вы мне тогда сообщите, – сказал Игорь Алексеевич. – Я отца своего подключу, он часто знакомым помогает, особенно когда что-то незаконное выплывает. Или просто какой-то сложный случай. Он тогда звонит Томилину и спрашивает: «Николай Васильевич, подскажите, пожалуйста, к кому можно обратиться вот по такому вопросу, а то вот такая ситуация у человека сложилась»… Вроде бы и помочь напрямую не просит – но Томилин сразу кидается выяснять, и тогда кое-кому жизнь медом не кажется!

– О-о-о!.. Он у вас с самим Томилиным общается? – удивился Валерин отец. – Что он сына Томилина после аварии оперировал, это, наверное, весь город знает. Но мало ли… Вылечили – и распрощались. А они до сих пор?

– Да, – подтвердил учитель. – Он этого Игоря (тезка мой) с того света вытащил. Без преувеличения!.. Все, кто смотрел, отказывались операцию делать… отец говорил: жуть была – мозги у парня наружу, кусок черепа воткнулся где-то рядом с каким-то важным центром, пульс еле-еле прощупывался – и слабый, и редкий. Кто ни глянет – одно и то же: «Да он сейчас умрет, тут уже…». И дальше терминами про последние мгновения. Томилин чуть не на колени: «Ну, попробуйте хоть кто-нибудь что-нибудь сделать! Ну, вдруг?.. А так, конечно, полежит-полежит и умрет – без вариантов. Если не получится, мы смиримся – но вдруг все-таки?». Отец и рискнул, хотя вообще не надеялся, что что-то получится, он сразу предупредил, что шансов почти нет… миллионная доля какая-то… А парень сильный оказался, выкарабкался… на эту миллионную долю. Даже по части психики все нормально, такое после очень тяжелых травм не всегда бывает. У отца в отделении егерь лежал… которого браконьеры избили. Тоже голова была проломлена. И операция удачно прошла, и поднялся мужик быстро, а тут… – Игорь Алексеевич со вздохом крутнул кистью на уровне уха. – Так что тезка мой счастливый оказался. Томилин, когда его… в смысле, сына… выписывали, сказал: «Алексей Дмитриевич, звезды с луной обещать не могу по известным техническим причинам, но то, что в моих силах, – всегда сделаю», – он улыбнулся. – Отец к нему из-за других обращается, а Томилин просто мечтает что-нибудь для нашей семьи сделать! Но у нас пока ничего такого не случилось, чтобы его просить. Только из-за других, и только в сложных случаях. Нехорошо, конечно, использовать личное знакомство с Первым секретарем – но куда денешься, если эти сложные случаи на каждом шагу! А на прием попасть трудно – очередь на несколько месяцев вперед, да еще и не всех подряд к нему лично записывают – в основном, к заместителям направляют… и не всегда удачно вопросы решаются – тогда лишняя волокита. Так что имейте в виду.

– А… если вдруг в самом деле? – осторожно спросила Людмила Георгиевна. – Ведь это же все просто чудовищно!

– Я поговорю! – с готовностью пообещал учитель. – Да тут такая история, что и просить не надо – только сказать, в чем дело. А Томилин сам боевую тревогу устроит. Он, хоть и главный в области, все-таки порядочный, как отец говорит…

Людмила Георгиевна рассмеялась:

– Интересно у вас прозвучало: «хоть главный – но порядочный»!

– Ну, а что? – смутился Игорь Алексеевич. – Непорядочных начальников мало, что ли?

– Это, к сожалению, так, – вздохнула Людмила Георгиевна.

– Ну, вот! А Томилина отец считает порядочным… А моему отцу угодить трудно. Так что если он поддерживает с человеком отношения – значит, действительно этого человека уважает.

– То есть, если бы он Томилина порядочным не считал, то никогда не обратился бы к нему ни с каким вопросом? – с интересом произнес Виктор Алексеевич. – Даже при том, насколько это выгодное знакомство? И при том, что он имеет полное право хоть иногда попросить о чем-то?

– Да! – с мальчишеской гордостью подтвердил Игорь Алексеевич.

– Тишина… Я сразу, как проснулся, подумал: или дома нет, или кофе пьют! – сказал, входя в кухню, бледный невыспавшийся Валера. – Здравствуйте, Игорь Алексеевич!

– Приветствую вас, молодой человек! – отозвался тот.

– Разговор секретный? – поинтересовался Валера.

– Да ну, какие секреты! Садись, – отец чуть подвинулся. – Стул еще один принеси.

Валера сбегал в свою комнату за стулом и сел за стол.

– Игорь Алексеевич, а откуда вы узнали, что Элька пропала?

– Да я вот уже рассказывал: поговорили мы вчера с Любовью Михайловной, решили узнать, как у Эли дела в училище. Ну, кто девчонке поможет, если не учителя? Позвонили туда, говорят: да, мол, была только что, документы у нее не приняли – характеристика плохая, нам такие не нужны, у нас не исправительное учреждение… Ну, и все такое. Пошли мы к ней домой – думали, она вернулась, родители нагоняй за плохую характеристику устроят, хотели немного все это так… на тормозах спустить, как говорится. Приходим – ее нет. Подождали немного – ее нет. Погуляли, зашли попозже – опять нет! Сели возле подъезда на лавочку, ждали-ждали – и дождались: дождь пошел!.. Постояли немного в подъезде – ее нет. Решили больше не ждать – может, она у кого-то из девочек. Я Любовь Михайловну домой отвез (семь остановок на троллейбусе!), вернулся… И начал звонить: мы с ней договорились, что она девочек обзвонит, а я ребят. Вдруг кто-то что-то знает… Вот и все!

– У-гу… – протянул Валера и отхлебнул глоток кофе. – А как ее родители себя чувствуют?

– Прямо скажем, лучше, чем мы! – со злостью сказал учитель.

– Ты ее сегодня никуда не выпускай, – проговорила Людмила Георгиевна.

– И никому не говорите, что она у вас! – неожиданно предложил Игорь Алексеевич. – Конечно, это по-детски… Но… Просто интересно: кому-нибудь она нужна? Кто-нибудь будет беспокоиться? Хотя бы родители?

– Я только что хотела сказать то же самое. Оказывается, не я одна с детскими выходками, – скупо улыбнулась Людмила Георгиевна. – Но мне это для одной проверки нужно… Извините, я к ней схожу.

Она ушла в комнату, где спала Эля, и через минуту вернулась.

– Спит. Сколько я к ней ни подходила – все в одной и той же позе, даже на другой бок не повернулась. Прямо страшно: в самом деле, как мертвая. Это как же надо было ребенка измучить!

– Да уж! Этому ребенку досталось побольше, чем иному взрослому! – хмуро согласился Игорь Алексеевич. – Мне просто стыдно перед такими учениками: они же знают, что у меня все в жизни хорошо. И ребенком меня считают: они – меня! Хотя я старше… да меня в детстве и не баловали! Ну, мало ли, что все хорошо! Ну, мало ли, что отец профессор! У меня родители строгие, ну, может, только за оценки не так часто ругали, как друзей. А я точно знаю, что многие думают, что я какой-то маменькин сынок – единственный, избалованный…

– Сплюньте, Игорь Алексеевич! – суеверно воскликнул отец Валеры. – А то что-нибудь такое свалится – враз постареете, не только повзрослеете! Радуйтесь, что жизнь еще не била, успеете еще напереживаться! Уж что доброе бы – а это не уйдет…

– Валерий, жуй быстрее! – обратилась Людмила Георгиевна к сыну. – Сейчас заявление будешь писать.

– Ха-хое? – поинтересовался с набитым ртом Валера.

– За Элю. О приеме на работу.

Валера отодвинул чашку с недопитым кофе и выскочил из-за стола.

– Потом поем.

– Пойдем к тебе, я продиктую… – Людмила Георгиевна попыталась раздвоиться, но у нее это не получилось. – Витя, ты тут сам хозяйничай, я собираться буду.

– Да я, наверное… – трепыхнулся Игорь Алексеевич.

– Нет, подождите, пожалуйста, – попросила Людмила Георгиевна. – Сейчас вместе выйдем. У меня еще вопросы есть – по дороге поговорим.

Она торопливо забегала то в свою комнату, чтобы переодеться и включить щипцы для завивки, то к Валере, чтобы продиктовать предложение-другое.

– Пиши в правом углу: «Директору Дворца культуры „Железнодорожник“ Капраловой Людмиле Георгиевне»… С новой строки: «Калининой Эльвиры Владимировны»… Теперь в середине строчки с маленькой буквы «заявление». Точка. С новой строки: «Прошу принять меня на работу на должность кон-церт-мей-сте-ра»…

– Подожди, я же не печатный станок! – возмутился Валера, не замечая, что мама уже опять убежала. – «Заявление»… «прошу принять»… «кон!.. церт!.. мей!.. сте!.. ра!»… Ну и слова бывают!

Людмила Георгиевна снова вбежала в комнату сына, держа в руке щипцы, на которые была накручена челка.

– Написал?.. Число не ставь, я потом сама. Вдруг кто-нибудь заявление в отделе кадров уже оставил, я это тогда днем или двумя раньше оформлю… Подпись накалякай какую-нибудь с буквы «К», только не свою – чтобы на «Калинину» все-таки похоже было… Дай гляну… У-гу… Все правильно. Ну, пока! Это я забираю с собой… Сходи в магазин. И позвони кому-нибудь из ваших девчонок – может, кто-то с Элей одежками поделится на время. У нее же ничего нет, погода, похоже, портится основательно, завтра ей не в чем будет на работу идти. А дома ей появляться пока не стоит, а то опять доведут.

– А ты давно видела наших девчонок?.. – с подковыркой спросил Валера. – Одни в высоту выросли, другие – в ширину, а третьи – все вместе. Если у Славгородской ничего не найдется, то больше и звонить некому, у Верки Алексеевой телефона нет, да и неизвестно – дома она или нет. Она вроде собиралась к бабке уезжать. А Юлька Лаврова и Наташка Ерохина растолстели за этот год, Элька из их шмоток вываливаться будет. Лучше спроси у своих тренеров, они хотя бы худые.

– Ладно, звони Руслане, а я у гимнасток спрошу… А! У Алешиной мамы еще можно попросить, может, хоть кофточку какую-нибудь потеплее найдет. Игорь Алексеевич, я готова!

– Ты губы не накрасила, – заметил Валера.

– Сейчас, – мать быстренько исправила оплошность. – Все, я ушла! Валерка, головой отвечаешь!

– До свидания, – попрощался учитель.

– До свидания, – хором сказали Валера и Виктор Алексеевич.

Дверь захлопнулась. Еще с полминуты слышалось удаляющееся постукивание маминых каблучков.

– Ужас, что в вашей школе творится! – произнес отец. – Иди, доедай-допивай, а потом сбегай в магазин. Я пока дома побуду.

– «Пока»? А потом?

– В деревню надо смотаться, лекарство отвезти дяде Грише – я нашел все-таки. А девочку одну оставлять нельзя, сам понимаешь.

Валера кивнул.

– В двенадцать поедешь?.. Не волнуйся, я все успею – и в магазин, и к Русланке.

***

Торопясь наверстать потерянное вчера время, Лариса Антоновна бешено строчила (откуда только взялись вдохновение, мысли и нужные слова!), уже не заботясь о том, чтобы написать красивее: после обеда «личные дела» надо было сдать секретарю.

«Характеристика на ученика восьмого «Б» класса Гудкова Александра.

Учебный год окончил с хорошими и отличными отметками (преобладают хорошие), по химии имеет «три». Учится значительно хуже своих возможностей, хотя дома благоприятная для занятий обстановка. Поведение в первом полугодии неудовлетворительное (имели место случаи рукоприкладства по отношению к некоторым учащимся школы), во втором – удовлетворительное. Контроль со стороны родителей недостаточно хороший, мальчик много времени проводит в уличных компаниях, хотя до настоящего времени замечаний со стороны правоохранительных органов в его адрес не имеется. Дерзкий, упрямый, часто противопоставляет свое мнение мнению класса. В школьных кружках и клубах по интересам не занимается. Участвует в спортивных мероприятиях, но постоянной общественной нагрузки не имеет. Переведен в девятый класс».

– Всеобщий привет! – сказал, входя, Игорь Алексеевич.

Коллеги, уже сидевшие за столами, нестройным хором поприветствовали его. Лариса Антоновна прикусила губу: сейчас опять прицепится!.. Предчувствие не обмануло ее: Городецкий свалил папки с документами на стол, за которым работал вчера, сел возле него боком и уставился на Ларису Антоновну, явно не собираясь в ближайшие моменты что-либо писать.

– А Калинина твоя вчера пропала, – через полминуты сообщил он. – Знаешь?

– Знаю, – нехотя проговорила Лариса Антоновна. – Нам Любовь Михайловна вчера звонила – уже поздно, часов в одиннадцать, у Марины спрашивала – не знает ли она чего…

– Марина, конечно, ничего не знает! – со злой насмешкой сказал Городецкий. – Еще бы! Откуда Марина может знать, к кому беззащитный человек может обратиться за помощью? Для этого надо знать людей – а это тебе не штамп в комсомольском билете поставить!

– Можно подумать, ты знаешь! – огрызнулась Лариса Антоновна, отворачиваясь и беря новую папку.

– Не знаю, к сожалению, – ответил учитель физкультуры. – Знаю точно только то, что она пошла не к комсоргу и не к классному руководителю. Тем более, не я ее классный руководитель.

– Игорь, Лариса, ну перестаньте! Только встретились – и уже заморочили своими «знает» -«не знает»! – попросила пожилая учительница математики Татьяна Ивановна Пономаренко, классный руководитель шестого «А» – она тоже писала характеристики, и пререкания молодых учителей ей мешали.

– А если она ни к кому не пошла, а благополучно утопилась в пруду в Пионерском парке? – прошептал Игорь Алексеевич; шепот был слышен во всех уголках учительской. – Или под поезд бросилась? А?.. Ее ведь нигде нет!

Ларисе Антоновне стало не по себе, тем более, начали оглядываться и другие. А вдруг в самом деле?.. Она ниже склонилась над столом, пытаясь скрыть смятение. Дверь распахнулась, и в учительскую вбежала Любовь Михайловна.

– Ну что, Калинина так и не нашлась? – выпалила она с порога, даже не поздоровавшись.

– Не нашлась! – отрезал Городецкий, глядя уничтожающим взглядом на Ларису Антоновну.

Мысленно он жалел славную учительницу русского, которая страшно переживала за Элю, и ему очень хотелось успокоить коллегу, сказав, что с девочкой все в порядке. Но сделать этого он пока не мог: у него еще вчера вечером, во время телефонного разговора с матерью Валеры Капралова, возникло непреодолимое желание как следует помучить химичку, заставить ее тоже понервничать. А для выполнения этого злодейского плана Любовь Михайловна была нужна именно такой, какой она была в настоящую минуту: взволнованной, с широко открытыми, полными тревоги глазами. Любовь Михайловна была прекрасным учителем и чудеснейшим человеком (Игорь Алексеевич в людях разбирался, коллегу ценил, и не будь он до безумия влюблен в другую девушку, давно женился бы на симпатичной Любочке), но актриса из нее никудышная. Знай она, что в жизни Эли Калининой наметился хоть какой-то просвет, – вела бы себя соответственно: она была бы спокойна, на всех смотрела бы со своей обычной мягкой улыбкой… Подыграть Игорю Алексеевичу она не смогла бы – она может быть только искренней. И ничего не знающая Любовь Михайловна совершенно искренне набросилась на Ларису Антоновну:

– Как ты можешь писать эти бумажки, когда ребенок пропал? А вдруг она что-нибудь с собой сделала? Где она? Вот ответь, пожалуйста, на такой простой вопрос: куда делась девочка, когда ушла из училища? Это было последнее место, где ее видели! И была она там, между прочим, в первой половине дня!

– За эти бумажки, как вы их называете, тоже деньги платят, – вмешалась в разговор учительница биологии Лиана Тиграновна; она всегда поддерживала Ларису Антоновну, даже если не знала толком, в чем дело.

– Да вы хоть объясните, что происходит? – не выдержала Татьяна Ивановна.

Любовь Михайловна объяснила, и Лариса Антоновна пожалела о двух вещах: во-первых, что сквозь землю не проваливаются, несмотря на готовность и желание сделать это, а во-вторых, что сразу не ушла в свою лаборантскую – ведь с самого утра чувствовала, что Городецкий снова будет виснуть ей на воротник.

– Ай-ай-ай!.. Ай-ай-ай!.. – качая головой, повторяла Татьяна Ивановна.

– Если что сделала с собой – значит, сумасшедшая! – безапелляционно заявила Лиана Тиграновна. – Нормальный человек будет бороться до конца!

– Кто-то когда-то сказал эту высокопарную бредятину про «борьбу до конца», а теперь все повторяют в любой ситуации! – со злостью проговорил учитель физкультуры. – Она и так боролась до конца… неизвестно только, до какого.

– Да в той обстановке!.. – воскликнула Любовь Михайловна. – Девочки иногда рассказывали, что там у нее творится дома… Причем, сама она мало что рассказывает – если что и становится известным, то, в основном, со слов Юры Филимонова… он рядом живет и все слышит через стенку.

– А за другой стенкой – Ханталина из моего класса, – добавил Игорь Алексеевич. – И Елисеева этажом ниже. Обе тоже слышат и впечатлениями делятся. Так что я тоже немного в курсе.

– Нет, мне все-таки непонятно… – робко вступила в разговор Алиса Александровна.

И тут же замолчала: она в этот момент осторожно пробиралась к свободному месту, слегка придерживая юбку; сегодня на ней в связи с похолоданием была другая, поплотнее и потеплее, но складки тоже разлетались, цепляясь за стоящие рядом стулья, на спинках которых висели сумки и пакеты, и Алиса Александровна старалась ничего не свалить. Девушка села за стол, положила перед собой вчерашние методички и заговорила снова:

– Ну, вот если все это у людей на глазах происходило – почему никто не вмешался? Раз ребенку плохо в семье – могли бы ее в интернат отправить. Сейчас ведь даже музыкальные есть – как раз для нее. Лариса… Антоновна, вы же как классный руководитель, наверное, и дома у нее были? Ведь по условиям тоже видно.

Лариса Антоновна отметила про себя эту заминку перед отчеством и дальнейшее официальное «вы»: на своей территории – в кабинете химии и лаборантской при нем – молодые учительницы были на «ты», отношения были и деловыми, и доброжелательными, но сейчас Алиса Александровна явно дистанцировалась.

– Я была, конечно, – подтвердила Ярославцева. – Там все в порядке: в квартире чисто, еда наготовлена, по крайней мере, на день вперед… А это тоже нелегко: все-таки семья большая, взрослый мужчина есть, и у мальчишек, которые растут, аппетит неплохой… Дети упитанные – значит, голодными не сидят… Ну, мало ли, что Эльвира тощая – у нее склад такой. Родители трезвые… особенно важно на фоне того, что отец запил после смерти первой жены, а вторая, молодец, его в норму вернула.

– Вот всегда так: какие отношения в семье – никого не интересует! Что человеку удавиться впору – не важно! Главное – «чисто и наготовлено»! Ну, а кто готовит и убирает – ты в курсе? – Любовь Михайловна почти кричала. – Это же все на Эле держится! Мачеха разве что пшено с манкой не смешивает и не заставляет ее по зернышку выбирать и в разные банки раскладывать – не додумалась пока… или «Золушку» не читала! И при этом ребенок еще и как-то старается учиться, и музыкой занимается. А вместо «спасибо» вполне могут и матом обложить – да, вот такая у нее теперь «молодец» мама! Не знаю, кто как, а я точно свихнулась бы! А она как-то держалась!.. Я не совсем поняла вас, Лиана Тиграновна! – обратилась Любовь Михайловна к учительнице биологии. – Вы хотите сказать, что покончить с собой может только больной человек, а за действия ненормального ученика учитель ответственности не несет, да? А когда нормального человека в тупик загоняют, и он просто другого выхода не видит, и сил у него больше нет – вы такой случай исключаете? И вы считаете, что Лариса Антоновна была права?

– А что ей было делать? – повела плечом Лиана Тиграновна. – В конфликт с прокурором вступать? Пусть бы эта ваша Калинина не таскалась по ночам…

– И ваша тоже! – строго произнесла Татьяна Ивановна (о недооформленных характеристиках она на общей волне забыла). – Она и ваша ученица тоже, Лиана Тиграновна!

– У меня она себя ничем не проявила, – презрительно скривила губы учительница биологии.

– Ну, и что? – закричал Игорь Алексеевич. – У меня она тоже ни разу кросс полностью не пробежала! И до конца восьмого класса так по канату лазить и не научилась! Значит, что же – пусть умирает теперь? – он злобно хмыкнул. – Да если с таких позиций рассуждать, то мы, физкультурники, первые должны две трети школы вывести на стадион и из пулемета расстрелять! Из крупнокалиберного!.. Возле ям для прыжков!.. Чтобы сразу и песочком присыпать! Потому что АБСОЛЮТНО со всеми нормативами справляются единицы!.. А остальные, значит, никому не нужны? Да?.. Которые не умеют делать стойку на руках, не дотягивают до норматива по прыжкам в длину десять сантиметров, в высоту прыгать не умеют, на турнике подтянуться не могут?.. Они уже не люди и от них вообще никогда никакого толка не будет?.. Отбросы, короче. Да?.. Так это только те, кто у нас не справляется! А найдутся еще и у Любы, и у Татьяны Ивановны, и у тебя, и у Анатолия со Снежаной… Тот кучу ошибок по русскому языку делает, этот в интегралах путается, тот даты не помнит, тритонов каких-нибудь не знает… Да еще и почерки корявые! А уж с иностранными языками – моментами вообще кошмар! В общем, практически все хоть по одному предмету ничем себя не проявляют. А кто-то и больше. Так чего там мелочиться – десяток-два отличников оставить, а всех остальных перебить и сказать: «Они ничем себя не проявили!».

– Ну, и примерчики у тебя… вообще… – Лиана Тиграновна растерялась: и от каких-то совершенно безумных примеров Игоря Алексеевича, и от неодобрительных взглядов других коллег.

– Это к твоему «ничем себя не проявила», только немного подробнее! – по-прежнему взвинчено объяснил Городецкий. – Это именно из твоих слов вытекает: раз ничем себя не проявила на моих уроках – мне можно ее не жалеть, пусть с ней что угодно случится! Я просто немного развил твою мысль.

– Ну ладно, извините, я действительно… как-то неудачно… – сменила тон Лиана Тиграновна. – Что ты так волнуешься, Игорек? Прямо как… ну, если не за дочку, то как за сестру… или племянницу.

– Да потому что я нормальный человек! И еще учитель – пусть не такой выдающийся, как Макаренко или Сухомлинский! – кипел несерьезный физкультурник. – Я не могу понять: как можно было перечеркнуть все, чего ребенок добился таким трудом? Она добилась – а школа перечеркнула! Она же с пяти лет училась! У меня есть знакомые музыканты – так что я знаю: им по пять-шесть часов в день играть надо! Минимум!.. А она урывками в школе – то днем полчаса, то вечером полтора. И то наравне со всеми держалась! Даже больше – вон, на какие конкурсы попала! Здоровьем за все это заплатила! Честью, в конце концов!.. И – нате вам! – даже документы не приняли! Из-за характеристики, которую в родной школе написали!

– Игорек, у нее есть родители, – заворковала Лиана Тиграновна. – Пусть разбираются, если сочтут нужным. Тем более, она забрала документы – значит, она уже не наша ученица.

– Таких родителей – стрелять и вешать! – в речь профессорского сына почему-то проникли выражения, употребляемые в среде трудных подростков.

– А учителей? – Лиана Тиграновна подарила коллеге томный взор, так не вязавшийся с ее малосимпатичной мордашкой.

– И учителей, – Игорь Алексеевич неприязненно взглянул на Ларису Антоновну. – У девчонки и так жизнь искалечена – да еще и школа добивает… по мере сил и возможностей!.. Поставь себя на ее место!

– Ну-у… не знаю, – учительница биологии замялась – по всей видимости, попасть на место бывшей ученицы и пережить все то же самое ей не хотелось.

– То-то же! – Игорь Алексеевич раскрыл какую-то папку таким злым рывком, словно все беды были именно от нее, и взял авторучку.

– Ай-ай-ай… – почти беззвучно вздохнула Татьяна Ивановна.

Лариса Антоновна подняла голову, чтобы взглядом поблагодарить Лиану Тиграновну за поддержку, но первой, с кем она встретилась глазами, была Алиса Александровна. Молоденькая химичка выходила из учительской почему-то на цыпочках, как провинившаяся, и на старшую коллегу взглянула с отвращением. Городецкий снова оторвался от бумаг и смотрел на Ларису Антоновну испепеляющим взглядом – если бы взглядом убивали, она давно уже была бы мертва. Странно было видеть это незнакомое злое выражение на красивом, постоянно улыбающемся мальчишеском лице – будто какой-то совершенно новый человек сидел рядом с Ларисой Антоновной. Чего он прицепился? Калинина ему не родня, она не из его класса… Ну, подумаешь, описали в характеристике девчонку немного хуже, чем она есть! Не она первая, не она последняя. Ну, даже если не приняли документы в музыкальное училище, куда она хотела поступить – что теперь? Можно подумать, в самом деле потеря для мировой культуры, их, этих музыкантов, и так развелось немеряно. Кто-то и на заводах должен работать. Вон, хотя бы собственный отец Калининой: даже какой-то музыкальный вуз окончил, чуть ли не Московскую консерваторию, а теперь штукатуром работает – жив же, не умер!..

У нее было желание уйти в лаборантскую, но, во-первых, не хотелось выглядеть так, будто трусливо бежишь от кого-то, а во-вторых, пока она здесь, никто не будет перемывать ей косточки. Далась им эта характеристика! Все согласовано с директором, а она – человек подневольный.

– Лариса, как ты можешь сидеть сложа руки! – снова обратилась к ней Любовь Михайловна. – Мало ли что она документы забрала! Девочку искать надо – кроме нас ведь ее никто не знает! Где она может быть? Ты же классный руководитель, должна знать – может, у нее родственники какие есть, она у них? Может, подруга?

– Родственников нет, это точно, бабка по матери тоже умерла. Мать вообще единственным ребенком была… поздним, к тому же… – ни на кого не глядя, процедила сквозь зубы Лариса Антоновна. – По отцовской линии… не знаю, есть кто-то – бабка… тетка… но они вроде где-то в Казахстане живут… В классе она как-то особняком… подруг у нее нет…

– Да разве обязательно из вашего класса подруга должна быть? Могла же она подружиться с кем-то в музыкальной школе?

– Не знаю. Этого не знаю…

– Ну, хоть в милицию позвони. Однокласснику своему! – настаивала Любовь Михайловна. – Узнай, не было ли каких несчастных случаев, самоубийств…

О Господи! Этого еще не хватало! Хотя, конечно, «любимый» одноклассник Сережа Карпов, ныне участковый, может быть в курсе. Тем более, с Элей он тоже знаком и очень хотел посадить ее отца, так что должен помнить ее… Лариса Антоновна нарочито спокойной походкой подошла к телефону. Однако помимо воли в груди возник противный холодок, от которого по всему телу стала распространяться мелкая дрожь: а, в самом деле, куда делась девчонка? Мало ли чего не бывает!.. Не хотелось бы, чтобы в каком-то последнем, отчаянном и непоправимом поступке бывшей ученицы обвинили именно ее как классного руководителя – в таких случаях все быстренько умывают руки… Нет, ничего не должно случиться, это было бы просто несправедливо по отношению и к ней, и к Калининой! Но как узнать, где Эля и что с ней? В милиции могут знать, это верно – но как страшно спрашивать!.. Ларисе Антоновне очень хотелось бы оттянуть неприятный разговор, и она мысленно пожелала, чтобы участкового не было на работе. Когда вся эта карусель вокруг Калининой и «золотых деток» только завертелась, Лариса Антоновна как классный руководитель потерпевшей неоднократно звонила однокласснику, чтобы быть в курсе (все-таки с ним разговаривать было проще, чем с малознакомыми сотрудниками), и так часто слышала ответ «он на территории», что стала сильно подозревать, что, прикрываясь этим «на территории», доблестные блюстители порядка занимаются какими-то своими делами или вообще «давят сачка». Но, как назло, Карпов, обычно большую часть рабочего времени проводящий «на территории», в этот момент оказался на месте. Элю он помнил прекрасно – не каждый день дети высокопоставленных работников оказываются замешанными в особо тяжких преступлениях, не каждый день отцы бьют дочерей-школьниц до разрыва селезенки, и не каждый день от участковых и следователей чуть ли не с пистолетом у виска и с ножом у горла требуют, чтобы не давали хода явно уголовному делу… Исчезла?.. Как исчезла?.. Когда?.. Вчера?.. Никто не знает?.. Учителя волнуются?.. А родители?.. Нет?.. Впрочем, от тех родителей ничего другого и ожидать не стоит, уж он-то, участковый, с ними сталкивался!..

– Сережа, я очень прошу, – изо всех сил стараясь быть вежливой (хотя во время разговора с Карповым это было очень трудно), попросила Лариса Антоновна. – Узнай, пожалуйста, не было ли вчера каких-либо несчастных случаев… Да нет, я не так выразилась – по городу-то что угодно может случиться… Именно с девочкой-подростком. И еще: у нее с собой была сумочка с документами; если что-то… ну… совсем плохо… личность будет известна.

Карпов прекратил иронизировать и вполне серьезно пообещал позвонить минут через двадцать. Лариса Антоновна вернулась к нелюбимой бумажной работе.

«Характеристика на ученицу восьмого «Б» класса Осинкину Татьяну.

В минувшем учебном году девочка училась хорошо»…

Что еще написать? Что воспитывается в неполной семье? Так Лариса Антоновна это из года в год пишет. Ладно, напишем еще раз, главное – лишняя строчка будет: «Воспитывается в неполной семье. Контроль со стороны матери хороший. Обстановка для занятий дома благоприятная»… Благоприятной для занятий обстановка в доме Тани Осинкиной стала лет шесть назад, когда пьяный отец упал с балкона и разбился насмерть буквально в нескольких метрах от дочери, игравшей с подружками в «классики». Таня с тех пор стала заикаться, но зато и стала лучше учиться – теперь ей никто не мешал готовить уроки днем и не будил по ночам. Девочка тихая, скромная, старательная, но Лариса Антоновна ее не любила – она вообще не любила «сереньких». Не зная, что еще написать, Лариса Антоновна просмотрела Танины годовые отметки. В глаза бросилась «пятерка» по литературе – странно, что Лариса Антоновна не обратила на нее внимания, когда выставляла оценки; правда, она тогда торопилась заполнить общую ведомость успеваемости в журнале (классным руководителям восьмых и десятых классов надо было сдать журналы на проверку до последнего звонка) и так же торопливо переносила оценки сразу и в «личные дела», чтобы потом не возиться еще и с этим.

– Любовь Михайловна! – потрясенно обратилась она к коллеге. – С каких пор у Осинкиной стали появляться «пятерки» по литературе? Она же двух слов не вяжет!

– А вы ее сочинения читали? – вопросом на вопрос ответила Любовь Михайловна. – Это же шедевры! Если анализ – то дай Бог каждому студенту-филологу с третьего курса так анализировать! Если описание природы – то это, можно сказать, стихи в прозе; настолько все тонко, изящно… Поэзия самая настоящая! Я ей в седьмом классе «четыре» поставила, честно говоря, немного по инерции. Я тогда работала первый год, к детям только присматривалась. На предыдущие оценки часто смотрела – все-таки до меня работал старый учитель, опытный… Нет! Все! Теперь только свое мнение! Только свое! Таня – девочка литературно одаренная, это бесспорно! А что заикается – это не ее вина. За болезнь снижать оценку просто бесчеловечно. Письменная речь у нее развита хорошо, голова работает – вот и пусть пишет.